Джек Финней. Похитители плоти ----------------------------------------------------------------------- Jack Finney. The Body Snatchers (1954). Пер. - Б.Любарцев. OCR & spellcheck by HarryFan, 11 September 2000 Spellcheck: Oleg Tsarkov ----------------------------------------------------------------------- 1 Предупреждаю: все, что вы будете читать, - это неупорядоченная мешанина обрывков безо всякой последовательности и вопросов без ответов. И не ждите, что в конце получите простое и удобное объяснение всего происшедшего, что все вопросы найдут разрешение. От меня, во всяком случае, не ждите. Потому что я как раз не могу сказать, что же случилось на самом деле или почему и как все это началось и кончилось, да и кончилось ли вообще. Так что если вам такое не по вкусу - лучше и не начинайте читать. Я могу рассказать только то, что знаю. Для меня это началось около шести вечера, в четверг, 13 августа 1953 года, когда я закрыл дверь своего кабинета за последним пациентом с ощущением, что день для меня еще не закончился. Иногда я даже жалею, что избрал профессию врача, потому что мои предчувствия слишком часто сбываются. На сей раз, сделав нужные записи в журнале, я прошел в препараторскую, взял немного спирта и сделал себе коктейль, что со мной бывает крайне редко. Но в тот вечер, стоя у окна и глядя вниз на Мейн-стрит, я понемногу отхлебывал из стакана. Днем я делал операцию острого аппендицита, пообедать не успел и сейчас испытывал некоторое раздражение. Я еще не привык к неупорядоченной жизни и с горечью сознавал, что день близится к концу, не обещая ни развлечения, ни отдыха. Поэтому, когда я услышал легкий стук в запертую дверь кабинета, мне остро захотелось постоять вот так, не шевелясь, пока тот, кто стучит, не уйдет восвояси. Медсестра моя уже убежала домой - подозреваю, что наперегонки с последним пациентом - и я задержался на какое-то время со стаканом в руке, делая вид, что не намерен отвечать на непрекращающийся стук. До темноты было еще далеко, но уже сгущались сумерки. Зажглось несколько неоновых реклам; Мейн-стрит была безлюдной, в шесть тут все поголовно обедают, и меня снова обожгло чувство одиночества и печали. Стучать не переставали, поэтому, поставив стакан на стол, я открыл дверь и замер с идиотским видом: на пороге стояла Бекки Дрисколл. - Привет, Майлз! - она улыбнулась, довольная удивлением и радостью, которые были написаны у меня на лице. - Бекки, - пробормотал я, отступая в сторону, - рад тебя видеть. Заходи! - Я довольно усмехнулся, пропуская Бекки через приемную в кабинет. - Это что, - спросил я, прикрывая дверь, - визит к врачу? Мне было так приятно ее видеть, что я испытывал радостный подъем и возбуждение. - Эту неделю мы занимаемся аппендиксами, - весело сообщил я, - так что если надо... Она ответила ухмылкой. Фигура у нее все такая же замечательная, отметил я про себя, шагая сзади. Вообще тело у Бекки прекрасное, правда, некоторые женщины считают, что у нее слишком широкие бедра, но ни один мужчина так не скажет. - Нет, - Бекки остановилась у стола и повернулась ко мне, - мне врач не нужен. Я поднял стакан, рассматривая его на свет. - Я тут пьянствую целыми днями, как всем известно. Особенно в дни операций. И каждый посетитель должен выпить со мной, ты как, не против? Я чуть не выронил стакан, потому что Бекки вдруг разрыдалась. Глаза ее наполнились слезами, она закрыла лицо ладонями и резко отвернулась, подрагивая плечами и тяжело всхлипывая. - Глоток не помешает, - едва выдавила она из себя. - Садись, - произнес я самым ласковым тоном, и Бекки обессиленно упала в кресло у стола. Я вышел в препараторскую и не спеша приготовил еще коктейль, потом вернулся и поставил стакан перед девушкой. Сделав это, я умостился напротив нее на вращающемся стуле; когда Бекки подняла взгляд, я просто кивнул ей, указывая на стакан, и немного отпил из своего. Я ободряюще улыбался Бекки, давай ей время овладеть собой. Теперь я мог внимательно присмотреться к ней. Лицо было то же самое - привлекательное, четко очерченное, те же ласковые и умные глаза, которые сейчас слегка покраснели, те же чуть припухлые красивые губы. Волосы были немного не такие, как прежде, возможно, она их подрезала - вообще-то они оставались того же темно-коричневого, почти черного цвета, такими же густыми и жесткими, но слегка курчавились, чего я раньше не замечал. Безусловно, она изменилась: сейчас ей было уже не восемнадцать, а далеко за двадцать, и на столько она и выглядела. И все-таки это была та же девушка, которую я знал в школе; мы с ней немного встречались, когда я был в выпускном классе. - Как здорово снова видеть тебя, Бекки, - сказал я, приветливо улыбаясь. Потом поднес стакан к губам и зажмурился. Я хотел, чтобы она начала говорить о чем-то другом, а потом уже перешла к своим заботам. - Рада видеть тебя, Майлз, - Бекки глубоко вздохнула и поудобнее устроилась в кресле со стаканом в руке. Она поняла мое намерение и ничего не имела против. - Помнишь, ты как-то зашел за мной? Мы собирались на танцы, и у тебя на лбу была эта надпись... Я это помнил, но вопросительно поднял брови. - У тебя на лбу было написано "МБ любит БД" то ли красными чернилами, то ли помадой. Ты настаивал, что так и будешь танцевать. Я чуть не устроила скандал, пока ты не стер надпись. Я осклабился. - Ну да, помню. - Тут мне кое-что пришло в голову. - Бекки, я слышал о твоем разводе. Сочувствую. Бекки кивнула. - Ничего, Майлз. И я о твоем слышала. Тоже сочувствую. Я пожал плечами: - Похоже, мы с тобой друзья по несчастью. - Да. - Она изменила тон. - Майлз, я пришла насчет Вильмы. - Вильма была ее двоюродной сестрой. - В чем дело? - Не знаю. - Бекки некоторое время всматривалась в стакан, потом подняла глаза на меня. - У нее... - Бекки заколебалась: никто не любит называть такие вещи вслух, - ...ну, я думаю, ты назвал бы это галлюцинацией. Ты знаешь ее дядю Айру? - Конечно. - Майлз, она уверила себя, что это не ее дядя. - Как это? - я отхлебнул из стакана. - Он что, на самом деле ей не родственник? - Нет, нет, - она нетерпеливо покачала головой. - Я хочу сказать, она считает, что он... - Бекки пожала плечами, - самозванец, что ли. Некто, только внешне похожий на Айру. Я удивленно уставился на Бекки. Это было непонятно: Вильма выросла у своих тети с дядей. - Она что, не может отличить? - Нет. Она говорит, что этот выглядит точь-в-точь как дядя Айра, точно так же разговаривает и ведет себя. Она только знает, что это не Айра, и все. Майлз, меня это очень пугает. - Слезы снова навернулись ей на глаза. - Не забывай, - пробормотал я, кивая на ее стакан и хорошенько отпивая из своего. Откинувшись в кресле, я задумчиво уставился в потолок. Вильма славилась своей рассудительностью. Лет ей было около тридцати пяти, она была некрасивая - краснощекая, коротконогая и полноватая, но с хорошим характером. Вильма так и не вышла замуж; я убежден, что она не возражала бы, уверен, что из нее вышла бы прекрасная жена и мать, но вот не судилось. Заведуя городской библиотекой, она еще держала магазинчик поздравительных открыток, надо сказать, у нее все очень здорово получалось. Во всяком случае, она зарабатывала себе на жизнь, что не так просто в маленьком городке. Вильма не стала ни злюкой, ни занудой, у нее был острый, несколько скептический склад ума, она знала, что к чему, и не обманывала себя. Я не мог себе представить, чтобы Вильма позволила какой-то душевной неустроенности овладеть собой, но как знать... Я взглянул на Бекки. - Что я должен делать? - Пойдем туда сегодня, Майлз. - Она умоляюще наклонилась ко мне. - Сейчас же, если можешь, пока еще не стемнело. Я хочу, чтобы ты посмотрел на дядю Айру, поговорил с ним, ты же его знаешь много лет. Я растерянно поставил стакан на стол, глядя на Бекки: - Что ты несешь? О чем это ты, Бекки? Разве и ты считаешь, что это не Айра? Она вспыхнула: - Конечно, считаю! - Бекки вдруг закусила губу, покачивая в замешательстве головой. - О, я не знаю, Майлз, я не знаю) Ясное дело - это дядя Айра! Конечно же, это он... но вот Вильма так уверена... - Она заломила руки. - Майлз, я не знаю, что же там происходит. Я встал и подошел к ее креслу: - Ладно, поехали, - мягко выговорил я. - Успокойся, Бекки, - я ласково положил руку ей на плечо. - Что бы там ни было, всегда есть какая-то причина, мы ее найдем и что-нибудь сделаем. Пошли. Я повернулся, раскрыл дверцу шкафа, чтобы взять шляпу, и почувствовал себя идиотом. Потому что шляпа моя находилась там, где всегда, - на голове Фреда. Фред - это прекрасно отполированный, весь на шарнирах мужской скелет, который стоит у меня в шкафу рядом с меньшим, женским; держать их на виду значит пугать посетителей. Оба скелета подарил мне отец на Рождество, когда я начал учиться в медицинском колледже. Для студента-медика очень полезная вещь, но, по-моему, отец преподнес их мне только потому, что где-то достал огромную, метра под два, коробку, которую перевязал черной и зеленой ленточками. Сейчас Фред и его подруга торчат в шкафу в моем кабинете, вот я и цепляю свою шляпу на его сверкающую брахицефальную макушку. Моя медсестра считает это верхом неприличия, а вот у Бекки они вызвали только легкую усмешку. Я пожал плечами, взял шляпу и закрыл дверцу. - Мне иногда кажется, что я слишком несерьезный, скоро мне никто не доверит выписывать аспирин от насморка. Я позвонил на телефонную станцию, предупредил дежурную, куда отправляюсь, и мы поехали посмотреть на дядю Айру. Чтобы уж все было понятно: меня зовут Майлз Бойз Беннелл, мне двадцать восемь лет, и я практикую в Санта-Мире, штат Калифорния, чуть больше года. До того, после окончания Стэнфордского медицинского колледжа, я проходил стажировку в больнице. Я родился и вырос в Санта-Мире, отец мой был тут врачом до меня, и неплохим к тому же, так что затруднений с клиентурой у меня не было. Рост мой метр восемьдесят, вес семьдесят килограммов, у меня голубые глазе, черные, немного курчавые волосы, пока еще достаточно густые, хотя на макушке уже проглядывает лысинка - фамильная черта. Меня это не волнует; в конце концов, ничего не поделаешь, хотя некоторые и считают, что врачи что-нибудь такое придумают. Я играю в гольф и занимаюсь плаванием, когда есть время, поэтому всегда в форме. Пять месяцев тому назад я развелся с женой и теперь жил один в большом старомодном доме, утопающем в зелени. В этом доме жили мои родители, после их смерти он достался мне. Вот, собственно, и все. У меня "форд" 1952 года с откидным верхом, ярко-зеленого цвета; я не слышал о законе, который требовал бы, чтобы все врачи разъезжали в маленьких черных седанах. Мы свернули на Дьюи-авеню и увидели дядю Айру на газоне перед его домом. Дьюи-авеню - большая, широкая и тихая улица, дома стоят далеко друг от друга и на значительном расстоянии от тротуара. Верх у моей машины был откинут, и дядя Айра, увидев нас, приветливо помахал рукой. - Добрый вечер, Бекки. Привет, Майлз! - с улыбкой произнес он. Мы помахали в ответ и вышли из машины. Бекки направилась в дом, сказав что-то любезное дяде Айре. Я же пошел прямо к нему, с беззаботным видом держа руки в карманах. - Добрый вечер, мистер Ленц. - Как дела, Майлз? Многих сегодня отправил на тот свет? - он хихикнул, как будто это была свеженькая шутка. - Перевыполнил норму, - осклабился я, останавливаясь рядом с ним. Это приветствие было у нас чуть ли не ритуальным. Я стал напротив дяди Айры и смотрел ему прямо в глаза, лицо его было всего в полуметре от моего. На улице стояла приятная погода: тепло, градусов двадцать, солнце еще не совсем зашло. Не знаю, что я рассчитывал увидеть, но, конечно же, это был дядя Айра, тот самый мистер Ленц, которого я знал, когда еще был мальчишкой и каждый день приносил в банк вечернюю газету. Он тогда был главным кассиром - сейчас он уже на пенсии - и всегда уговаривал меня положить в банк свои сверхприбыли от газетного бизнеса. Сейчас он выглядел точно так же, только за прошедшие пятнадцать лет волосы у него стали совсем седыми. Роста он немалого - метра под два, и хотя походка у него уже не такая легкая, как была, дядя Айра остается приятным крепким стариком с хитроватыми глазками. Итак, именно он, и никто другой, стоял теперь на газоне в сгущающихся сумерках. И мне сделалось страшно за Вильму. Мы немного побеседовали, так, ни о чем: городские события, погода, дела, новое шоссе через Санта-Миру; я старательно следил за каждой чертой его лица, прислушивался к каждой интонации его голоса, присматривался к каждому жесту. Однако трудно делать два дела сразу, и он обратился ко мне: - Чем-то расстроен, Майлз? Что-то ты сегодня не в себе. Я улыбнулся и пожал плечами: - Похоже, работа не отпускает меня и дома. - А ты ее гони. Я всегда так делал. Выбрасывал банковские дела из головы, как только вечером надевал шляпу. Президентом, конечно, так не станешь. - Он хмыкнул. - Только президент давно помер, а я все живу. Черт возьми, это был дядя Айра - каждой черточкой лица, каждым словом, движением, даже помыслом; и я почувствовал себя последним идиотом. Бекки с Вильмой вышли из дому и уселись на качалку на веранде, я помахал им рукой и направился к дому. 2 Вильма сидела на качалке рядом с Бекки, дружелюбно улыбаясь. Когда я приблизился к веранде, она негромко произнесла: - Хорошо, что ты пришел, Майлз. - Привет, Вильма, рад тебя видеть. - Я сел лицом к девушкам на широкие перила веранды, упершись спиной в столбик. Вильма вопросительно взглянула на меня, потом показала глазами на своего дядю, который снова начал возиться на газоне: - Ну? И что? Я тоже посмотрел на Айру, потом перевел взгляд на Вильму: - Это он, Вильма. Твой дядя, и никто иной. Она только кивнула, будто ожидая именно такого ответа. - Нет, это не он, - произнесла Вильма спокойно, не споря, а просто констатируя факт. - Ладно, - сказал я, плотнее прижимаясь к столбику, - давай разберемся. В конце концов, тебя не обманешь: вы живете вместе столько лет. Почему ты думаешь, что он не дядя Айра? В чем отличия? На мгновение ее голос сорвался, в нем сквозило отчаяние: - Я знаю - это не он. - Она успокоилась и слегка наклонилась в мою сторону. - Майлз, никаких отличий не видно. Я надеялась, что ты что-нибудь обнаружишь, когда Бекки сказала, что ты тут, вдруг ты заметишь какую-нибудь мелочь. Но ясно, что тебе это не удастся, потому что никакой разницы нет. Посмотри-ка на него. Мы снова взглянули в сторону газона, где дядя Айра неторопливо ковырял ногой какой-то сорняк. - Малейшее движение, все-все, как у дядюшки. - Сейчас ее круглощекое лицо было взволнованно. Она уставилась на меня напряженным взглядом. - Я ждала сегодняшнего дня, - прошептала она. - Ждала, когда он сходит в парикмахерскую. Сегодня он там был. - Она нагнулась ко мне, глаза у нее расширились, шепот стал похожим на свист. - У него на шее сзади небольшой шрам, которого не видно, когда волосы отрастают. Но когда шея выбрита, шрам заметен. Так вот, сегодня - я ждала этого - он побывал в парикмахерской. Я приподнялся, охваченный внезапным волнением. - И шрам исчез? Ты хочешь сказать... - Нет! - чуть ли не с возмущением выкрикнула она. - Он там, шрам, точно такой, как у дяди Айры! Я помолчал. Рассматривая носки своих туфель, я не отваживался взглянуть на Бекки и в то же время не мог поднять глаз на бедняжку Вильму. Наконец, я поднял голову и сказал, глядя ей прямо в глаза: - Тогда, Вильма, это все-таки дядя Айра. Разве ты не видишь? Что бы ты ни ощущала, он... Вильма только мотнула головой и твердо сказала: - Нет. На мгновение я растерянно смолк, я не знал, что говорить дальше. - Где тетя Алида? - Все в порядке, она наверху. Главное, чтобы... этот не услышал. Я закусил губу, пытаясь собраться с мыслями. - А как его привычки? - спросил я. - Может, что-то неестественное? - Все как у дяди Айры. Точь-в-точь. Конечно, это было неприлично, но я не смог сдержаться: - Так в чем же разница? Если ничего нет, откуда ты знаешь... - я сразу овладел собой и попробовал быть логичным. - А как насчет воспоминаний, Вильма? Должны быть мелочи, о которых знали только ты и дядя Айра. Отталкиваясь ногой от пола, она стала слегка раскачиваться, бросая взгляды на дядю Айру, который присматривался к одному из деревьев, будто размышляя, подрезать его или нет. - Я и это проверила, - наконец произнесла она. - Разговаривала с ним о моем детстве. - Она вздохнула, заранее уверенная, что все ее попытки убедить меня окажутся напрасными. - Как-то раз, много лет назад, он повел меня в магазин. Там на прилавке стояла маленькая дверь в миниатюрной раме, кажется, это была реклама нового замка. Дверь была на крошечных петельках, с настоящей ручкой, даже с маленьким медным молоточком. Конечно, я захотела иметь эту дверь и подняла крик, когда мне отказали. Он помнит все подробности. Что говорила я, что говорил продавец, что он сам говорил. Даже название магазина, а его уже много лет как нет. Он помнит даже то, что я сама забыла - например, тучку, которую мы видели как-то в воскресенье после утреннего киносеанса. Эта тучка напоминала кролика. О, он помнит все. Как и положено дяде Айре. Я терапевт, а не психиатр, и сейчас понимал, что это вне моей компетенции. Некоторое время я сидел, всматриваясь в свои сцепленные пальцы и прислушиваясь к легкому скрипу качалки. Потом сделал еще одну попытку, стараясь говорить как можно спокойнее и убедительнее: - Слушай, Вильма, я на твоей стороне; это моя забота, когда люди в беде. Ты знаешь не хуже меня, что случилось плохое. И ты нуждаешься в помощи, а я хочу найти способ ее оказать. Теперь слушай меня. Я не прошу тебя сразу согласиться с тем, что все это ошибка, что в конце концов это твой дядя Айра, а с тобой что-то произошло. Я не требую, чтобы ты перестала эмоционально ощущать, что это не твой дядя. Но я хочу, чтобы ты восприняла разумом, что он дядюшка, что бы ты там ни испытывала, и что беда скрыта в тебе самой. Абсолютно невозможно, чтобы два человека были совершенно одинаковы, что бы там ни писали в книжках и ни показывали в кино. Даже однояйцевых близнецов всегда могут различить близкие им люди. Никто не смог бы разыграть роль твоего дядюшки Айры так, чтобы через минуту ты, Бекки и даже я не заметили бы миллиона мелких отличий. Пойми это, Вильма, подумай об этом и хорошенько усвой, и ты увидишь, что беда внутри тебя самой. Закончив свою речь, я замер в ожидании ответа. Ритмично отталкиваясь ногой от пола, Вильма на минуту задумалась над тем, что я только что сказал. Потом - глаза ее отрешенно смотрели куда-то вдоль веранды - она сжала губы и медленно покачала головой. - Слушай, Вильма, - я резко подался вперед, бросая слова и не отпуская ее взгляда, - твоя тетя Алида должна знать! Разве ты не понимаешь? Кого-кого, а ее не обманешь! Она-то что говорит? С ней ты разговаривала? Вильма снова покачала головой и отвела взгляд куда-то в сторону. - Почему нет? Она медленно повернулась ко мне, на мгновение ее глаза пристально уставились в мои, но вдруг по ее полному, искривленному лицу побежали слезы: - Потому что... Майлз... это тоже не тетя Алида! - она остановила на мне взгляд, полный невыразимого ужаса, потом добавила шепотом, больше похожим на крик: - О, Боже мой, Майлз, неужели я схожу с ума? Скажи мне, Майлз, не жалей меня, я должна знать! Бекки с перекошенным от жалости лицом держала руку Вильмы, сжимая ее в своих ладонях. Я изобразил улыбку, будто и в самом деле имел представление о том, что говорю: - Нет, Вильма, нет, - я коснулся ее руки, вцепившейся в качалку. - Даже в наше время, Вильма, не так легко потерять разум, как кажется. Стараясь говорить спокойно, Бекки произнесла: - Я всегда слышала, что если считаешь, что сходишь с ума, то на самом деле наоборот. - Бекки близка к истине, - кивнул я, хотя прекрасно знал, что это ложь. - Но, Вильма, для того, чтобы обратиться к психиатру, вовсе не обязательно впасть в безумие. Обратись. В этом нет ничего предосудительного, а многим помогает... - Ты не понимаешь, - она снова смотрела на дядю Айру, и голос ее теперь звучал глухо и отчужденно. Потом, с благодарностью пожав руку Бекки, она твердо и спокойно обратилась ко мне: - Майлз, он выглядит, разговаривает, совершает поступки, помнит все точь-в-точь как Айра. Внешне. Но внутренне он другой. В его поведении есть... - она запнулась, подыскивая слово, - какая-то эмоциональная недостаточность, если можно так сказать. Он помнит прошлое - в мелочах, он может улыбнуться и сказать: "Ты была такой резвой девчонкой, Вильма, и умненькой к тому же" - точно так, как делал дядя Айра. И все-таки чего-то не хватает; а в последнее время это касается и тети Алиды. - Вильма замолчала, всматриваясь куда-то сквозь меня, с напряженным лицом, вся поглощенная своими мыслями, потом продолжала: - Дядя Айра мне вместо отца с самого детства, и когда он разговаривал о моих детских годах, Майлз, у него в глазах всегда был какой-то особенный блеск, который означал, что он помнит те чудесные дни. Майлз, этот блеск где-то в глубине его глаз, он исчез. Этот дядя Айра, или кто он там есть, я чувствую, - нет, знаю наверняка, разговаривает по привычке, по инерции. Он держит в голове все события и факты из памяти дяди Айры, до самой последней мелочи. Но не эмоции. Никаких эмоций - только их подобие. Все есть - слова, жесты, интонации - все, кроме чувств. - Ее голос внезапно приобрел твердость и уверенность. - Майлз, что бы там ни было, возможно это или нет, - это не мой дядя Айра. Разговаривать больше было не о чем, и Вильма понимала это не хуже меня. Она встала, улыбнулась и сказала: - Давай оставим это, а то, - она кивнула в сторону газона, - он начнет догадываться. Я все еще не понимал. - Догадываться? О чем? - Догадываться, - терпеливо пояснила она, - не подозреваю ли я чего-то. - Она протянула мне руку. - Ты все-таки помог мне, Майлз, и я не хочу, чтобы ты волновался за меня. - Она обернулась к Бекки. - И ты тоже, - Вильма улыбнулась. - Я твердый орешек, и вы это знаете. Со мной все будет в порядке. Но если ты хочешь, чтобы я побывала у твоего психиатра, Майлз, я согласна. Я кивнул, добавил, что договорюсь насчет нее с доктором Манфредом Кауфманом из Вэлли-Спрингс, лучшим специалистом, которого я знаю, и позвоню ей утром. Я продолжал нести какую-то чушь о том, что не надо волноваться и прочее, но Вильма мягко усмехнулась и положила руку мне на плечо, будто прощая мне какую-то вину. Потом она поблагодарила Бекки, сказала, что хочет лечь спать немного раньше, а я предложил Бекки отвезти ее домой. Направляясь к машине, мы остановились возле дяди Айры, и я сказал: - Спокойной ночи, мистер Ленц. - Спокойной ночи, Майлз, заходи еще. - Он улыбнулся Бекки и добавил, обращаясь все еще ко мне: - Хорошо снова иметь Бекки рядом, правда? - он разве что не подмигнул. - Еще бы, - я ухмыльнулся, а Бекки пробормотала "спокойной ночи" и поспешила к машине. Сев за руль, я осведомился у Бекки, не желает ли она где-нибудь отужинать или что-нибудь в этом роде, но не удивился, когда она отказалась. Бекки жила всего за три квартала от меня, в большом старомодном доме, где родился еще ее отец. Когда мы подъехали, Бекки спросила: - Майлз, как ты думаешь - с ней все будет в порядке? Я задумался, пожал плечами: - Не знаю. Я врач согласно диплому, но не психиатр и не знаю, что с Вильмой. Я могу пользоваться лексиконом психиатров, но это не мой хлеб, а Мэнни Кауфмана. - По-твоему, он ей поможет? Откровенность тоже имеет свои пределы, и я ответил: - Да. Если кто-то и может ей помочь, то это Мэнни. Я уверен, он ей поможет. - На самом деле я вовсе не был в этом уверен. У двери дома, неожиданно даже для себя, я произнес: - Завтра вечером? Бекки рассеянно кивнула, все еще думая о Вильме, и ответила: - Да. Часов в восемь? - Прекрасно. Я заеду за тобой. Можно было подумать, будто мы уже много месяцев вместе, хотя на самом деле мы просто продолжили с той точки, где остановились несколько лет назад. Возвращаясь к машине, я испытывал спокойствие и удовлетворение, каких уже давно не ощущал. Наверное, это выглядит бессердечно, ведь мне следовало бы волноваться за Вильму и так оно и было где-то в глубине сознания. Но врач привыкает - потому что иначе нельзя - не слишком переживать за своих больных, если такое волнение не приносит пользы. Этому не учат в медицинском колледже, но это не менее важно, чем умение владеть стетоскопом. Нужно, чтобы ты был способен сразу от только что умершего больного идти в свой кабинет и с должной дотошностью доставать пылинку из глаза очередного посетителя. А если ты этого не можешь, лучше расстаться с медициной. Я пообедал у Элмана, пристроившись у стойки, и заметил, что ресторан почти пуст; меня это удивило. Потом я поехал домой, натянул пижаму и улегся с детективом в руках, искренне надеясь, что телефон не будет звонить. 3 На следующее утро, когда я пришел на работу, в приемной меня ждала пациентка - тихая маленькая женщина лет за сорок. Она села в кожаное кресло перед моим столом, сложив на коленях руки, в которых держала кошелек, и сообщила о своей полной уверенности в том, что ее муж - совсем не ее муж. Она спокойно рассказала, что он выглядит, ведет себя и разговаривает точь-в-точь так, как это всегда делал ее муж, а они женаты восемнадцать лет, однако это не он. Это была история Вильмы один к одному, за исключением мелких деталей, и, когда она ушла, я позвонил Мэнни Кауфману и договорился насчет двух больных. Короче говоря, к следующему вторнику, когда должно было состояться собрание медицинской ассоциации округа, я направил к Мэнни еще пятерых. Одним из них был способный, уравновешенный молодой адвокат, которого я хорошо знал; он был уверен, что замужняя сестра, вместе с которой он жил, на самом деле вовсе не его сестра, хотя муж ее, по-видимому, так не считал. Матери трех старшеклассниц вместе пришли ко мне с жалобой, что над девочками в школе смеются, потому что те утверждают, что их учительница английского языка - самозванка, которая точно копирует настоящую учительницу. Девятилетнего мальчика привела бабушка, он теперь жил у нее, потому что с ним делалась истерика, когда он видел свою мать, которая, как он говорил, совсем не его мать. Мэнни Кауфман уже ждал меня, когда я приехал на собрание, немного раньше, чем обычно. Я поставил машину возле Зала легионеров - там мы проводили собрания - и не успел выключить зажигание, как меня кто-то позвал из машины, стаявшей дальше в ряду. Я вышел и направился к ней, ожидая очередных издевок по поводу моего зеленого авто. На переднем сиденье я увидел Мэнни и доктора Кармайкла, еще одного психиатра из Вэлли-Спрингс. Сзади сидел Эд Перси, мой конкурент из Санта-Миры. Дверца была открыта, и Мэнни упирался ногами в асфальт, зажимая в руке горящую сигарету. Мэнни - темноволосый, несколько нервного вида, красивый малый, он напоминает интеллигентного футболиста. Кармайкл и Перси старше его и солиднее. - Что это за чертовщина творится в Санта-Мире? - спросил Мэнни, когда я подошел. Он оглянулся на Эда, подчеркивая, что вопрос касается и того. Я понял, что у Эда тоже есть несколько аналогичных случаев. - Это у нас новое модное хобби, - объяснил я, опершись на раскрытую дверцу машины, - вместо декоративных тканей и керамики. - Значит, это первый инфекционный невроз в моей практике, - полушутя-полурассерженно произнес Мэнни. - Но ведь. Бог свидетель, у нас самая настоящая эпидемия. Если так и дальше пойдет, нам придется нищенствовать, мы же понятия не имеем, что делать с этими людьми. Так, Чарли? - Он оглянулся через плечо на Кармайкла, который сидел за рулем. Тот едва заметно нахмурился. Кармайкл человек чванливый, несколько церемонный, а у Мэнни светлая голова. - Весьма необычная последовательность случаев, - рассудительно подытожил Кармайкл. - Конечно, - заметил я, - психиатрия еще в детском возрасте. Это недоношенное приемное дитя медицины, и вполне естественно, что вы оба не в состоянии... - Хватит глупостей, Майлз, эти случаи загнали меня в безвыходное положение. - Мэнни задумчиво смотрел на меня, затягиваясь дымом и прищуривая глаза. - Хотите знать, что я сказал бы о любом из этих случаев, если бы это не было абсолютно невозможно? Я сказал бы, что это никакая не мания. По всем признакам, какие мне известны, эта Ленц, например, вовсе не невротичка. По крайней мере, сейчас. Я бы сказал, что она совсем не по моей части, что ее беспокойство обусловлено внешними и реальными причинами. Я бы сказал, судя, конечно, по поведению больной, что она права и что ее дядя на самом деле ей не дядя. За одним-единственным исключением - этого не может быть. Мэнни выбросил сигарету и раздавил ее носком ботинка. Потом он вопросительно посмотрел на меня и добавил: - Но столь же невозможно, чтобы-целых девять жителей Санта-Миры одновременно постигла абсолютная идентичная мания. Правда, Чарли? Однако похоже на то, что именно так и случилось. Кармайкл не ответил, и некоторое время все молчали. Потом Эд Перси вздохнул и произнес: - Сегодня под вечер явился еще один. Мужчина под пятьдесят. Я его лечу много лет. У него взрослая дочь. Теперь это не его дочь, говорит он. Тот же случай. - Он пожал плечами и обратился к сидящим впереди: - Направить его к кому-нибудь из вас, ребята? Некоторое время никто не отвечал. Потом Мэнни отозвался: - Не знаю. Делай, как хочешь. Если этот такой же, как и другие, я ничем не смогу помочь. Может, Чарли не испытывает такой беспомощности. Кармайкл сказал: - Можешь направить его ко мне, я сделаю, что смогу. Но Мэнни прав, это, конечно, не ординарные случаи мании. - Или чего-то еще, - добавил Мэнни. - А не попробовать ли кровопускание? - поинтересовался я. - И это можно, - согласился Мэнни. Настало время заходить. Мы направились в зал. Собрание было не менее интересным, чем обычно: мы выслушали бестолковый и скучный доклад какого-то профессора, и мне ужасно захотелось к Бекки, или домой, или хотя бы в кино. После собрания мы с Мэнни еще немного поговорили, стоя в темноте возле моей машины, но тема была исчерпана, Мэнни подытожил: - Ну, что ж, будем держать связь, да, Майлз? Это дело нужно раскусить. Я согласился, сел в машину и поехал домой. На прошлой неделе мы виделись с Бекки чуть ли не через день, но не потому, что между нами завязывался роман. Просто это было лучше, чем вертеться в бассейне, раскладывать пасьянс или собирать марки. С ней было приятно и удобно провести вечер-другой, ничего более, и меня это вполне устраивало. В среду вечером я заехал за ней, и мы решили пойти в кино. Я позвонил на телефонную станцию, сказал девушке, что еду в "Секвойю", и добавил, что бросаю практику и начну делать подпольные аборты, а ее приглашаю стать моей первой пациенткой, и она весело хихикнула. Потом мы с Бекки пошли к машине. - Вид у тебя прямо-таки роскошный, - сказал я Бекки, когда мы приблизились к "форду", стоявшему на тротуаре. Я не преувеличивал: на ней был серый костюм, а через плечо была переброшена серебристая шаль, украшенная крохотными звездочками. - Спасибо. - Бекки села в машину и улыбнулась мне. - Мне хорошо с тобой, Майлз, - сказала она. - Легче, чем с кем бы то ни было. Думаю, это потому, что мы оба разведены. Я кивнул и включил зажигание. Я знал, что она имеет в виду. Чудесно быть свободным, но все равно разрыв того, что отнюдь не предназначалось для разрыва, оставляет вас каким-то подавленным и не особенно уверенным в себе. Я знал, что мне очень повезло именно сейчас встретить Бекки. Потому что мы оба прошли через одни и те же испытания, а значит, были равны, без всяких невысказанных обид и притязаний, которые обычно понемногу накапливаются между мужчиной и женщиной. С любой другой я бы продвигался к одному из неминуемых финалов - браку, связи или разрыву. А Бекки была именно тем, что нужно, и, управляя машиной в этот чудесный летний вечер, я чувствовал себя замечательно. Мы едва нашли место для "форда" в конце квартала, и я купил два билета. - Спасибо, доктор, - сказала кассирша. - Вы только договоритесь с Джерри. Это означало, что она передаст мне любой вызов, если я скажу администратору, где мы сидим. Мы купили крекеры в фойе, зашли в Мл и сели на свои места. Нам повезло, мы посмотрели половину картины. Иногда мне кажется, что я смотрел до середины больше кинофильмов, чем кто-либо, и в моем мозгу возникает множество вопросов, на которые никогда не будет ответа: как начинаются одни фильмы и чем заканчиваются другие. Вот и теперь Джерри Монтроз, администратор, наклонился ко мне. Я выругался про себя - картина была интересная - и мы протолкались через пятьдесят человек, каждый из которых имел по крайней мере три колена. Когда мы вышли из зала, Джек Беличек отступил от лотка, где продавали крекеры, и подошел к нам со смущенной улыбкой. - Извините, Майлз, - сказал он, виновато посматривая на Бекки. - Я вам испортил вечер. - Не за что, Джек. В чем дело? Он не ответил, а пошел вперед, раскрывая перед нами дверь на улицу; я понял, что он не хочет разговаривать в фойе, так что мы вышли на тротуар, и он следом за нами. Мы остановились за рекламой кинотеатра, но и там он не объяснил, в чем дело. - Никто не заболел, Майлз, не в том дело. Я даже не знаю, действительно ли тут нужна срочная помощь. Но... я хотел бы, чтобы вы сейчас поехали ко мне. Мне нравится Джек. Он писатель, и неплохой - я читал одну из его книг. Но я немного разозлился: такие вещи случались слишком уж часто. Целый день люди ждут, размышляют, стоит ли вызывать врача, и решают не делать этого, подождать еще, надеясь, что все и так пройдет. А потом становится темно, и есть в ночи что-то такое, что вынуждает людей в конце концов обратиться к врачу. - Послушайте, Джек, - сказал я, - если это не срочно, если можно подождать до утра, почему бы и не сделать так? - Я показал на Бекки. - Я же не один... Кстати, вы знакомы? Бекки улыбнулась и сказала: "Да". А Джек добавил: - Конечно, я знаком с Бекки и с ее отцом тоже. Он задумался, потом перевел взгляд с меня на Бекки и сказал: - Вот что, возьмите с собой Бекки, если она не против. Неплохая мысль: она может помочь моей жене. - Он криво усмехнулся. - Не знаю, понравится ли ей то, что она увидит, но это намного интереснее любого кино, обещаю вам. Я посмотрел на Бекки, она кивнула, и я больше ни о чем не спрашивал. - Хорошо, - сказал я, - поедем в моей машине. Потом я подвезу вас сюда, чтобы вы забрали свою. Мы поместились втроем на переднем сиденье. По дороге - Джек живет за городом - он ничего нового не сообщил, и я решил, что у него есть на то основания. Джек - сдержанный мужчина с тонкими чертами лица. Лет ему где-то под сорок, но он уже совсем седой. Он чрезвычайно разумный, проницательный, с утонченными чувствами. В этом я убедился в прошлом году, когда его жена заболела, и он обратился ко мне за помощью. У его жены вдруг поднялась температура, она была совершенно истощена, и я в конце концов поставил диагноз: пятнистая лихорадка Скалистых гор. Болезнь эта чрезвычайно редкая. В Калифорнии можно практиковать всю жизнь и ни разу с нею не столкнуться. Я понятия не имел, где она могла ее подхватить, но я не мог отнести эти симптомы к чему-то другому и для начала прописал лечение именно от пятнистой лихорадки. Тем не менее я должен был предупредить Джека, что это первый случай в моей практике, и он волен пригласить других специалистов. Я добавил, однако, что, насколько это вообще возможно, уверен в своем диагнозе, а противоположное мнение лишь вызовет неуверенность и не принесет пользы больной. Джек выслушал меня, задал несколько вопросов, все обдумал, а потом сказал, чтобы я приступал к лечению, что я и сделал. Через месяц она выздоровела, в благодарность напекла пирожков и Джек привез целую кучу мне на работу. Я уважал Джека за его решительный характер и сейчас ждал, когда он будет готов к разговору. Мы проехали черно-белый знак на выезде из города, и Джек показал вперед: - Сверните влево, на проселок, если помните, Майлз. Зеленый дом на пригорке. Я кивнул и съехал с шоссе, переключив на вторую скорость, потому что начинался подъем. Он попросил: - Остановите на минутку, Майлз. Я хочу кое о чем вас попросить. Я съехал на обочину; притормозил и обернулся к нему, не выключая двигателя. Джек глубоко вздохнул и произнес: - Майлз, есть определенные вещи, о которых врач обязан поставить в известность, если обнаружит их, так ведь? Это было в равной мере и вопросом, и утверждением, и я кивнул. - Инфекционные заболевания, например, - продолжал он, словно размышляя вслух, - или огнестрельные ранения, или мертвое тело. Вот что, Майлз, - он замялся, - всегда ли вы обязаны сообщать о них? Я имею в виду, существуют ли такие случаи, когда врач чувствует себя вправе пренебречь законом? Я пожал плечами. - Это зависит... - протянул я, не зная, что ответить. - От чего? - От врача, наверное. И от самого случая. В чем дело, Джек? - Я пока не могу сказать; прежде всего я должен получить ответ на свой вопрос. - Он ненадолго задумался, потом повернулся ко мне. - Я поставлю вопрос по-другому. Можете ли вы представить себе ситуацию, какую угодно, допустим огнестрельное ранение, когда закон, устав или что там еще требуют, чтобы вы сообщили об этом? И вам будет угрожать серьезное наказание, если вы нарушите закон и это откроется - возможно вас даже лишат разрешения на практику? Можете вы себе представить такое стечение обстоятельств, когда вы рискуете своей репутацией, этикой, самой работой - и все же умолчите о факте. Я снова пожал плечами. - Не знаю, Джек, может, такое и вероятно. По-моему, можно выдумать такую ситуацию, в которой я забыл бы о врачебном кодексе, если бы это было крайне важно и я чувствовал бы себя обязанным... - Вдруг я разозлился из-за всей этой таинственности. - Не знаю, Джек, к чему вы это все? Слишком все расплывчато, и я не хочу создавать впечатление, будто я что-то обещал. Если у вас в доме есть что-то такое, о чем я обязан сообщить, то скорее всего выполню свой долг, больше я вам ничего сказать не могу. Джек улыбнулся: - Что ж, спасибо и на этом. Я думаю, об этом случае вы сообщать не станете. - Он показал на дом. - Поехали. Я снова выехал на дорогу, и метров через тридцать впереди в свете фар возникла фигура, которая бежала нам навстречу. Это была женщина в домашнем халате и фартуке, она слегка поеживалась от вечерней прохлады. Я узнал Теодору, жену Джека. Я подъехал и притормозил рядом с ней. Она поздоровалась: - Здравствуйте, Майлз, - и обратилась к Джеку, заглядывая в машину через открытое окно с моей стороны. - Я не могла оставаться там одна. Просто не могла. Извини. Он заметил: - Надо было взять тебя с собой. Глупо, что я этого не сделал. Открыв дверь машины, я нагнулся, чтобы пропустить Теодору на заднее сиденье. Потом Джек представил ей Бекки, и мы поехали прямо к дому. 4 У Джека зеленый двухэтажный коттедж на склоне холма; гараж является продолжением подвала. Гараж был пуст, двери раскрыты, и Джек показал мне, что можно въезжать прямо туда. Потом мы вышли из машины, Джек включил свет, закрыл ворота гаража и, толкнув дверь, которая вела в подвал, пропустил нас вперед. Мы вошли в самый обыкновенный подвал: там стояли корыта для белья, стиральная машина, козлы для пилки дров, лежали связки газ