ет, а возле одной стены - несколько картонных ящиков и пустых банок из-под краски. Джек подошел к другой двери, остановился, взявшись за ручку, и повернулся к нам. Я знал, что у него там неплохой, хотя и не новый, бильярдный стол; он говорил мне, что очень часто им пользуется, просто гоняя шары сам с собой - это помогает ему собраться с мыслями. Джек взглянул на женщин. - Возьмите себя в руки, - произнес он, потом зашел, потянул шнурок выключателя, и мы вошли следом за ним. Лампа над бильярдным столом должна ярко освещать его поверхность. Она подвешена низко, чтобы свет не резал глаза игрокам, и потолок остается во тьме. У Джека лампа была еще охвачена прямоугольным абажуром, который ограничивал круг света лишь верхушкой стола, а все остальное помещение тонуло в полумраке. Я почти не различал лица Бекки, но услышал, как у нее перехватило дыхание. На ярко-зеленом сукне в слепящем свете 150-ваттной лампы, накрытое прорезиненной тканью, лежало какое-то тело. Я оглянулся на Джека, и он сказал: - Ну-ка, снимите покрывало. Ощущение раздражения и беспокойства не покидало меня: все это выглядело слишком уж таинственно, и у меня мелькнула мысль, что Джек специально нагнетает драматические эффекты. Я стащил ткань и отбросил ее в сторону. На зеленом сукне лежал на спине обнаженный мужчина. Тело его было белоснежным, кожа в блестящем свете отдавала синевой, весь вид его был неестественным, театральным, но в то же время вполне, даже чересчур реальным. Тело было не толстое, весило килограммов семьдесят, но хорошо упитанное и мускулистое. Я не мог определить возраст, но это был явно не старик. Глаза, раскрытые навстречу потоку слепящего света, голубые и абсолютно прозрачные. На теле не было ни ран, ни каких бы то ни было признаков причины смерти. Я подошел к Бекки, взял ее под руку и повернулся к Джеку. - И что? Он покачал головой, воздерживаясь от комментариев. - Смотрите дальше. Исследуйте его. Не замечаете ничего необычного? Я снова повернулся к телу на столе. Мое раздражение все возрастало. В этом мертвом человеке действительно было что-то необычное, но я не мог понять, что именно, и из-за этого сердился еще больше. - Послушайте-ка, Джек, - обернулся я к нему, - я ничего не вижу, кроме мертвого тела. Давайте-ка выясним тайну: в чем дело? Он опять покачал головой, умоляюще гляди на меня. - Майлз, успокойтесь, пожалуйста. Я не хочу пересказывать вам свои впечатления от всего этого, не хочу воздействовать на вас. Если тут есть что-то необычное, я хочу, чтобы вы сами увидели это. А если нет, если я выдумываю, я тоже хочу знать. Поймите меня, Майлз, - мягко произнес он. - Присмотритесь повнимательнее к этой штуке. Я начал тщательно осматривать труп, не прикасаясь к нему, медленно передвигаясь вокруг стола, останавливаясь, чтобы присмотреться под разными углами. Джек, Бекки и Теодора отодвигались в сторону, когда я приближался к ним. - Хорошо, - наконец вымолвил я неохотно, будто извиняясь. - В нем действительно есть что-то необычное. Вы не выдумываете. Или я тоже выдумываю. - Еще с минуту я постоял, всматриваясь в то, что лежало на столе. - Вот что, - решился выговорить я, - не часто встретишь такое тело, живое или неживое. Оно напоминает мне туберкулезных больных, которых я видел, - тех, кто почти всю жизнь проводит в санаториях. - Я посмотрел на присутствующих. - Нельзя прожить в нормальных условиях и не получить там и сям каких-нибудь шрамов или хотя бы маленьких царапин. Но эти больные из санаториев не имели возможности их получить, их тела оставались неповрежденными. Точно так же выглядит и это... - Я показал на бледное, неподвижное в лучах света тело. - Но оно не туберкулезное. Это крепко сбитое, здоровое тело, и мышцы у него развитые. Тем не менее оно никогда не играло в футбол или хоккей, не падало на цементный пол, никогда не ломало ни одной косточки. Вид у него такой, будто им... не пользовались. Вы это имели в виду? Джек кивнул. - Да. А еще что? - Бекки, с тобой все в порядке? - Я посмотрел на нее через стол. - Да, - кивнула она, покусывая губы. - Лицо, - ответил я Джеку. Я стоял, всматриваясь в лицо - белое, как воск, абсолютно спокойное и неподвижное, с фиксированным взглядом прозрачных, как стекло, глаз. - Оно какое-то... незрелое. - Я не знал, как это точнее определить. - Кости развиты нормально, это лицо взрослого человека. Но вид у него... - я лихорадочно подыскивал нужное слово, но не мог найти, - какой-то незавершенный. Оно... Джек перебил меня возбужденным от нетерпения голосом, он даже улыбнулся. - Вы когда-нибудь видели, как делают медали? - Медали? - Да, тонкой работы. Медальоны. - Нет. - Так вот, для действительно тонкой работы на твердом металле, - оживленно принялся пояснить Джек, - делают два отпечатка. Я не понимал, что он говорит и зачем. - Сначала берут штамп и делают отпечаток номер один, перенося на гладкий металл грубые основные черты. А потом используется штамп номер два, и именно он придает детали те тонкие линии и чудесную отделку, которые вы видите на настоящих медальонах. Приходится так делать потому, что второй штамп, тот, который с деталями, не может оставить отпечаток на гладкой поверхности. Сначала нужно придать грубые черты штампом номер один. Он остановился, переводя взгляд с меня на Бекки, чтобы удостовериться, что мы слушаем. - Итак? - спросил я с легким нетерпением. - На медальонах обычно изображают лица. И когда вы смотрите на них после штампа номер один, лицо еще не закончено. Все есть, все правильно, но детали, которые придают индивидуальность, отсутствуют. - Он пристально посмотрел на меня. - Майлз, вот на что похоже это лицо. Все есть: губы, нос, глаза, кожа и все необходимые кости. Но нету черт, нет подробностей, нет индивидуальности. Оно недоделано. Посмотрите на него! - Голос Джека зазвенел на высокой ноте. - Это как бы заготовка лица, которая ждет, чтобы на ней отштамповали окончательные, завершающие черты! Он был прав. Я еще никогда в жизни не видел такого лица. Не то чтобы оно было вялым, этого никак нельзя было сказать. Но оно имело какой-то бесформенный, бесхарактерный вид. Это в общем-то не было лицо - еще не было. В нем не замечалось никакой жизни, никаких признаков жизненного опыта; я только так могу это объяснить. - Кто он? - спросил я. - Не знаю, - Джек подошел к двери и указал на лестницу, которая вела из подвала наверх. - Там, под лестницей, есть небольшой чуланчик, он отгорожен фанерой. Я там держу всякий мусор: старую одежду, поломанные электроприборы, пылесос, утюг, лампочки и всякое такое. А еще несколько старых книг. Там-то я его и нашел: мне нужна была какая-то справка, и я думал, что найду ее в этих книгах. Он там лежал на коробках с одеждой точно так, как вы видите сейчас. Ох, и испугался же я! Выскочил оттуда, как кот из собачьей будки, и крепко ударился головой, - он ощупал макушку. - Потом вернулся и вытащил его. Я думал, что он, может быть, еще жив. Майлз, за какое время мертвое тело окончательно коченеет? - Часов за восемь-десять. - Пощупайте его, - сказал Джек. Похоже было, что он забавляется, как человек, который много пообещал и теперь придерживается своего слова. Я поднял неподвижную руку, придерживая ее за запястье, она была мягкой и гибкой. Даже не очень холодной на ощупь. - Посмертное окоченение отсутствует, - заметил Джек. - Согласны? - Согласен, - ответил я, - но ведь картина посмертного окоченения не всегда одинакова. Существуют определенные условия... - Я не знал, что еще сказать. - Если хотите, - заявил Джек, - можете перевернуть его, но и на спине не найдете никаких ран. И на голове тоже. Никаких признаков того, что его убили. Я засомневался, но по закону я не имел права прикасаться к мертвому телу, и только накрыл его тканью. - Ладно, - сказал я. - Теперь куда - наверх? - Ну да, - кивнул Джек; стоя в дверях, он держал руку на шнурке выключателя, пока мы не вышли. Наверху, в гостиной, Теодора включила свет, расставила пепельницы, приветливо пригласила нас садиться, потом пошла на кухню и через минуту вернулась без фартука. Она уселась в легком кресле, мы с Бекки на тахте, а Джек устроился в кресле-качалке у окна. Почти вся передняя стена его гостиной представляет собой огромный сплошной лист стекла, так что можно видеть огни всего города, разбросанного среди холмов. Это замечательная комната. - Хотите выпить? - спросил Джек. Бекки покачала головой, а я сказал: - Нет, спасибо, но вы на нас не обращайте внимания. Джек с женой тоже не стали пить. - Мы пригласили вас, Майлз, - заговорил Джек, - не только потому, что вы врач, но и потому, что вы умеете смотреть фактам в лицо. Даже если факты не такие, какими им положено быть. Вы не из тех, кто вылезет из кожи вон, доказывая, что черное - это белое только потому, что так удобнее. Для вас вещи таковы, какими они есть, в чем мы имели случай убедиться. Я пожал плечами и ничего не сказал. - Что вы можете добавить насчет того тела внизу? - спросил Джек. Некоторое время я молча крутил пуговицу на пиджаке, пока не отважился сказать: - Видимо, кое-что могу. Это бессмысленно, совершенно глупо, но я много бы дал, чтобы сделать вскрытие этого тела, потому что знаете, что я рассчитывал бы там найти? - Я посмотрел на всех - Джека, Теодору, Бекки, но никто не ответил; все сидели в напряженном ожидании. - Думаю, что я не смог бы найти никакой причины смерти. Я полагаю, что органы в таком же безупречном состоянии, как кожа. Все в порядке, вполне работоспособно. Я дал им некоторое время, чтобы обдумать мои слова; произнося их, я чувствовал себя последним идиотом и в то же время был совершенно уверен в своей правоте. - Это еще не все. Я уверен, что, когда доберусь до желудка, там внутри ничего не будет. Ни крошечки, ни единой частички еды, переваренной или непереваренной - ничего. Пусто, как у новорожденного. То же и в кишечнике - ни кусочка кала, ничего. Нигде ничего. Почему? - Я снова оглядел всех. - Потому что я считаю, что тело никогда не умирало. Нет никакой причины смерти, потому что смерти не было. Оно никогда не умирало, так как никогда не жило. - Я пожал плечами и откинулся на тахте. - Вот так. Нравится? - Еще бы, - отозвался Джек, энергично кивая головой. Женщины молча наблюдали за нами. - Мне этого вполне достаточно. Я только ждал подтверждения. - Бекки, - обернулся я к ней, - а ты что думаешь? Она мрачно покачала головой, потом произнесла: - Я... поражена. И вообще, я не прочь выпить. Все мы улыбнулись, и Джек поднялся было, но Теодора сказала: "Я сама" и встала с места. - Всем по одной? - спросила она и отправилась на кухню. В тишине, которая воцарилась в комнате, мы задумчиво закурили, неторопливо передавая друг другу сигареты и спички; через некоторое время вернулась Теодора и раздала стаканы. Каждый из нас немного пригубил, и тогда Джек сказал: - Именно так я считаю, и Теодора тоже. Дело в том, что я ей не рассказывал о своих впечатлениях. Я просто дал ей посмотреть на это и сформулировать собственное мнение, так же, как и вам, Майлз. И это она первой сделала сравнение с медальонами: мы когда-то видели, как их изготовляют. - Джек вздохнул и покачал головой. - Мы целый день говорили и думали об этом, Майлз, а потом решили обратиться к вам. - Вы больше никому об этом не говорили? - Нет. - Почему вы не вызвали полицию? - Не знаю. - Джек взглянул на меня с легкой улыбкой. - У вас есть желание ее вызвать? - Нет. - Почему же? Настала моя очередь улыбнуться. - Не знаю. Но не хочу. - То-то же, - кивнул Джек. Некоторое время мы молча посасывали коктейль. Джек не спеша гонял льдинки в своем стакане, внимательно приглядываясь к ним, потом медленно произнес: - Я чувствую, тут надо делать что-то большее, чем обращаться в полицию. Сейчас не тот случай, когда можно переложить ответственность на кого-то. Да и что, в конце концов, может сделать полиция? Это не труп, и мы это знаем. Это... - он дернул плечом, и лицо у него помрачнело, - это что-то страшное. Что-то... я даже не знаю, что. - Он поднял взгляд и посмотрел на всех нас. - Я только знаю и каким-то образом уверен в том, что мы не имеем права допустить здесь ошибку. Что существует выход - разумный, единственно правильный выход, одна-единственная вещь, которую нужно сделать, - и если мы ее не сделаем, если ошибемся, произойдет что-то ужасное. Я спросил: - Что сделать, например? - Не знаю. - Джек повернулся и посмотрел в окно. Потом опять перевел взгляд на нас и едва заметно улыбнулся. - У меня неудержимое желание... обратиться непосредственно к президенту в Белый дом, или к начальнику штаба армии, шефу ФБР, в морскую пехоту или кавалерию, к кому угодно. - Он покачал головой, криво усмехаясь собственной решительности. - Майлз, я имею в виду вот что: нужен _кто-то_ - неважно кто, лишь бы это был тот самый человек, который усвоил бы сразу и бесповоротно, насколько это важно. И я хочу, чтобы он, или они, сделали то, что нужно, без ошибки. А все дело в том, что человек, с которым я бы связался, даже если он выслушал бы и поверил мне, может оказаться совсем не тем человеком, который поступит наилучшим образом. В чем бы это ни заключалось. Но одно я знаю наверняка - это дело не для городской полиции. Это... - он опомнился, сообразив, что повторяется, и замолчал. - Знаю, - откликнулся я. - У меня точно такое же чувство - что все надежды мира сосредоточены на нас. В медицине иногда, в тяжелых ситуациях, ответ или ключ к решению возникает практически ниоткуда; видимо, это делается где-то в подсознании. Я спросил: - Джек, какой у вас рост? - Метр семьдесят пять. - Точно? - Ну да. А что? - А какой, по-вашему, рост у тела внизу? Он внимательно посмотрел на меня, потом произнес: - Метр семьдесят пять. - А вес ваш какой? - Семьдесят. - Он кивнул. - Да, примерно столько же весит и тело. Вы попали в яблочко: у него мои размеры и строение тела. Однако оно не очень похоже на меня. - И еще. У вас есть штемпельная подушечка? Он повернулся к жене: - Есть у нас? - Что? - Штемпельная подушечка? Для экслибрисов. - Да. - Теодора поднялась и подошла к столу. - Где-то тут есть. - Она нашла подушечку, Джек взял ее, потом из другого ящика вынул лист бумаги. Я подошел к столу, и Бекки вслед за мной. Джек намазал краской подушечки всех пяти пальцев правой руки и протянул их мне. Я взял его кисть, придавил пальцы, старательно раскатывая каждый, к листу бумаги и получил полный ряд четких отпечатков. Потом я взял подушечку и лист. - Пойдете, девушки? - указал я на дверь. Они посмотрели друг на друга, их совсем не тянуло возвращаться к этому бильярдному столу, но и оставаться тут одним не хотелось. Бекки сказала: - Не хочу, но пойду. Теодора тоже кивнула. Внизу Джек включил лампу над бильярдом. Она слегка покачивалась, и я придержал ее за абажур. Но пальцы у меня дрожали, и я только сделал хуже. Все равно она качалась то в ту, то в другую сторону: яркий круг перемещался с одного края стола на противоположный, оставляя на мгновение гладкий лоб в полутьме. Создавалось впечатление, что тело немного шевелится. Я схватил кисть правой руки, сосредоточившись на ней и стараясь не смотреть на лицо. Я намазал краской кончики всех пяти пальцев, потом положил лист бумаги с отпечатками пальцев Джека на широкий борт бильярда, рядом с правой рукой тела. Поднял его руку, положил ее на белый лист и сделал отпечатки всех пальцев точно под отпечатками пальцев Джека. Бекки застонала, когда мы увидели то, что вышло, да и всем нам стало не по себе. Потому что одно дело рассуждать о теле, которое никогда не было живым, о заготовке. Но совсем другое дело, затрагивающее что-то первобытно-глубинное в мозгу, когда эти рассуждения подтверждаются. Никакого рисунка не было: было пять абсолютно гладких, непроницаемо черных кругов. Я старательно стер краску с пальцев, и все мы наклонились, столпившись под раскачивающейся лампой, и уставились на потемневшие кончики этих пальцев. Они были гладкими, как у новорожденного. Теодора тихо пробормотала: - Джек, мне сейчас будет плохо. Он обернулся, подхватил ее - она уже сгибалась пополам - и потащил наверх. В гостиной я сказал Джеку, покачивая головой: - Я знаю, как это правильно назвать. Это заготовка, которая не завершена и ждет окончательной доводки. Он кивнул: - Что делать? Вам что-нибудь приходит в голову? - Конечно, - какое-то время я молча смотрел на него. - Но это только предположение. И если вы с ним не согласитесь, никто вас обвинять не станет, и я меньше всех. - В чем дело? - Не забывайте, это только предположение. - Я повернулся к Теодоре. - Но если вы считаете, что не выдержите, не нужно пытаться, предупреждаю вас. - Я снова взглянул на Джека. - Оставьте тело там, где оно лежит, на столе. Сейчас вы пойдете спать, я дам вам снотворное. - Я посмотрел в сторону Теодоры. - А вы не ложитесь, не давайте себе засыпать ни на минуту. Каждый час, _если_ сможете, спускайтесь в подвал и смотрите на это... тело. Если вы заметите хотя бы небольшие изменения, бегите наверх и немедленно будите Джека. Выведите его из дома - оба убегайте из дому как можно скорее - и приезжайте ко мне. Джек какое-то время смотрел на Теодору, потом спокойно произнес: - Если ты считаешь, что не сможешь выдержать, скажи "нет". Она кусала губу, не поднимая глаз от дорожки на полу, потом встретилась взглядом со мной, с Джеком. - Как это... будет выглядеть? Какие произойдут изменения? Никто не ответил, и она опять опустила взгляд, покусывая губу. Свой вопрос она уже не повторяла. - А Джек проснется? - вновь произнесла она. - Я смогу его сразу разбудить? - Конечно. Ударите по щеке - мигом подскочит. Слушайте: даже если ничего не произойдет, разбудите его, если почувствуете, что больше не выдерживаете. Тогда можете вместе приехать ко мне на все остальное время, если захотите. Она кивнула и опять уставилась в пол. Наконец она выговорила: - Думаю, что смогу. - Она мрачно взглянула на Джека. - Раз уж я знаю, что смогу разбудить его в любой момент, думаю, что выдержу. - Может, останемся с ней? - спросила Бекки. Я пожал плечами. - Не знаю. Наверное, не нужно. По-моему, оставаться должны только те люди, которые здесь живут, я не уверен, что иначе это сработает. Хотя не знаю, почему я так говорю; это только предчувствие, интуиция. Тем не менее я считаю, что здесь должны находиться только Джек с Теодорой. Джек кивнул и, спросив взглядом согласия Теодоры, сказал: - Мы попробуем. Потом мы еще немного посидели и поговорили, поглядывая на огни города в небольшой долине внизу. Но тема была исчерпана, и где-то около двенадцати, когда огни в основном уже погасли, мыс Бекки встали и начали прощаться. Беличеки оделись и поехали с нами, чтобы подобрать машину Джека. Он оставил ее на Саттер-плейс, за полтора квартала от кинотеатра. Мы остановились там, и, когда Беличеки выходили, я еще раз напомнил Теодоре, чтобы она разбудила Джека и они оба оставили дом, если с телом в подвале будут происходить какие-нибудь изменения. Я достал из саквояжа несколько таблеток секонала и дал их Джеку, объяснив, что одной достаточно для крепкого сна. Потом они попрощались - Джек с легкой улыбкой, а Теодора даже не пыталась изобразить ее, сели в свою машину и поехали домой. Когда я вез Бекки пустыми улицами, она тихонько спросила: - Майлз, тут нет связи? Между этим и... тем, что с Вильмой? Я удивленно посмотрел на нее, но она уставилась прямо перед собой. - Ты думаешь? - небрежно поинтересовался я. - Видишь тут связь? - Да. - Она не смотрела на меня в поисках подтверждения, а просто уверенно кивнула. Потом добавила: - Были еще подобные случаи? - Несколько. - Следя за асфальтом в свете фар, я краем глаза поглядывал на Бекки. Она сидела молча, не шевелясь. Потом мы выехали на ее улицу, и когда я остановил машину напротив ворот ее дома, Бекки произнесла, не поднимая глаз: - Майлз, я хотела тебе рассказать, - начала она неторопливо, спокойным тоном, - у меня такое чувство, что... - вдруг ее прорвало, - что мой отец вовсе не мой отец! Бросив испуганный взгляд на темную веранду своего дома, Бекки спрятала лицо в ладонях и разрыдалась. 5 У меня не очень богатый опыт обращения с рыдающими женщинами, но в книжках я читал, что нужно прижать девушку к себе и дать ей возможность выплакаться. И это всегда оказывается самым разумным и целесообразным. Итак, я повел себя разумно и целесообразно. Я привлек Бекки к себе и не мешал ей плакать, потому что понятия не имел, что мне делать или говорить. После того, что мы недавно видели в бильярдной Джона Беличека, я уже не знал, как отвечать Бекки, если она будет утверждать, что ее родной отец самозванец или кто-то чужой, только внешне похожий на отца. Но как бы там ни было, мне нравится держать Бекки в объятиях. Она вообще такая - не большая и не маленькая, и все у нее в самый раз. Кругом на улице было тихо и спокойно, а в машине Бекки удобно полулежала у меня на руках, прижимаясь щекой к моей груди. Мне было не по себе, страшновато даже, но все равно очень приятно было чувствовать возле себя живое тепло Бекки. Когда рыдания, затихая, перешли в прерывистые всхлипывания, я спросил: - Может, ты сегодня останешься у меня? - Меня бросило в жар от одной только мысли об этом. - Я буду спать внизу на диване, а ты займешь любую комнату... - Нет. - Бекки высвободилась, не поднимая головы, чтобы я не видел ее лица, и стала копаться в сумочке. - Я не боюсь, Майлз, - спокойно объяснила она, - только волнуюсь. - Она достала пудру и, склонившись к освещенной приборной доске, тщательно припудрила потеки от слез. - Это как если бы папа был болен, - добавила она. - Немного не в себе, но... - она примолкла, подводя губы, потом посмотрела на себя в зеркальце. - Нет, мне сейчас не время уходить из дому, - закончила она, щелкнув пудреницей, но затем посмотрела на меня и улыбнулась. Вдруг Бекки наклонилась и поцеловала меня в губы - тепло и крепко. Потом открыла дверцу и выскользнула из машины. - Пока, Майлз! Позвони утром. - Быстрой походкой она зашагала по мощеной дорожке к темному дому. Я проводил взглядом ее хорошенькую округлую фигурку, прислушиваясь к легкому стуку ее туфелек по дорожке, услышал, как она легко взбежала по лестнице, увидел, как ее фигура исчезла во мраке веранды. Через минуту хлопнула дверь, и наступила тишина. Я долго сидел, покачивая головой и припоминая, что думал о Бекки в начале этого вечера. В конце концов, вряд ли из нее выйдет этакий добрый приятель, волей случая расхаживающий в юбке. Стоит только привлечь к себе хорошенькую девушку, которая тебе нравится, подумал я, дать ей немного поплакать, и тут же чувствуешь себя рыцарем, нежным и сильным. Дальше к этому начнет примешиваться секс, и если ты не слишком осторожен, даже не заметишь, как уже влюблен. Я усмехнулся про себя и включил мотор. Значит, я буду осторожен, вот и все. Мне никак не хотелось жениться вновь, когда повсюду еще были обломки первого брака. На повороте я оглянулся на дом Бекки, большой и белый в слабом свете звезд, и убедил себя, что, хотя она мне и очень нравится, хотя она и весьма привлекательна, я смогу выбросить ее из головы без большого труда, что я и сделал. Я ехал по безмолвному городу, размышляя о Беличеках, оставшихся в доме на холме. Я был уверен, что Джек сейчас спит, а Теодора, возможно, смотрит на город сквозь окно гостиной. Вполне вероятно, что она сейчас следит за фарами моего автомобиля, не догадываясь, что это я. Я представил себе, как она пьет кофе, возможно, курит сигарету, пытаясь перебороть страх перед тем, что лежит у нее под ногами, в бильярдной, - и набирается решимости спуститься туда, нащупать выключатель, а затем поднять взгляд на это белое, как воск, тело, лежащее на зеленом сукне стола. Часа через два, когда зазвонил телефон, лампа у моей кровати еще горела: я взялся было читать в уверенности, что не засну, но заснул немедленно. Было три часа - это я отметил механически, протягивая руку к трубке. - Алло, - произнес я и одновременно услышал, как на том конце трубка упала на рычажок. Я знал, что ответил на первый же звонок, как бы я ни уставал, я всегда слышу телефон и отвечаю мгновенно. - Алло, - повторил я чуть громче, дунул в микрофон, но ответа не было, и я положил трубку. Год тому назад девушка с коммутатора, которую я знал даже по имени, сообщила бы мне, кто звонил. Конечно, в такое время у нее на доске горела бы одна-единственная лампочка, и она бы помнила, чей это телефон, потому что вызывали врача. Но теперь у нас современные телефоны, с дисками, замечательно удобные тем, что экономят вам чуть ли не целую секунду, а то и больше, всякий раз, когда нужно звонить; чрезвычайно совершенные и чрезвычайно бестолковые: ни один из них не способен запомнить, где в данный момент находится врач, когда он позарез нужен для заболевшего ребенка. Иногда мне кажется, что мы сознательно изгоняем из нашего быта все человеческое. Присев на край кровати, я устало выругался. С меня уже было вполне достаточно - звонков, событий, тайн, прерванного сна, женщин, которые привязываются именно тогда, когда хочешь, чтобы тебя оставили в покое, собственных мыслей - всего на свете. Я закурил сигарету, заранее зная, какой мерзкий вкус у нее будет - так и оказалось, и мне захотелось выбросить сигарету, но я дососал ее до конца. А когда я отшвырнул окурок, выключил свет и почти заснул, послышались неровные шаги на лестнице, переливы звонка, всегда неожиданно шумные ночью, и сразу же быстрый растерянный стук в стекло входной двери. Это были Беличеки - Теодора с широко раскрытыми глазами, с белым, как мука, лицом, совершенно неспособная говорить, и Джек с каким-то сумасшедшим взглядом, в котором застыло мертвое спокойствие. Ничего не говоря, мы помогли Теодоре подняться по лестнице, уложили ее в постель, укрыли одеялом, и я сделал ей инъекцию успокаивающего. Джек присел на край кровати и долго следил за женой, держа ее за руку и всматриваясь в лицо. Я сидел в пижаме в противоположном углу, пока Джек наконец не поднял взгляд на меня. Я заговорил, умышленно не понижая тона: - Она будет спать несколько часов, не меньше, Джек, может быть, даже до восьми или девяти утра. Потом она проснется голодная, и с ней все будет в порядке. Джек утвердительно кивнул, еще несколько секунд смотрел на жену, направляясь к двери, а я вышел вслед за ним. У меня большая гостиная, стены оклеены простыми серыми обоями, мебель родители купили еще в двадцатые годы. Это большая приятная комната, которая, по-моему, еще сохраняет простоту и уют, характерные для быта предыдущего поколения. Мы с Джеком сели в разных концах гостиной со стаканами в руках; после нескольких глотков, уставившись в пол, Джек начал рассказывать: - Теодора разбудила меня, дергая за воротник рубашки, я спал одетый, причем так хлестала по щекам, что у меня зубы щелкали. Я услышал, как она, - Джек поднял на меня мрачный взгляд (он всегда тщательно подбирает слова), - не то чтобы зовет меня, а только выговаривает мое имя каким-то приглушенным отчаянным стоном: "Джек... Джек... Джек". Он мотнул головой, будто прогоняя увиденное, прикусил нижнюю губу, потом отпил немалый глоток. - Я проснулся, и с ней случилась истерика. Она ничего не говорила, только посмотрела на меня каким-то безумным взглядом, а потом бросилась к телефону, набрала твой номер, чуть подождала, не выдержала, бросила трубку и стала кричать мне - приглушенно, будто кто-то могу слышать, - чтобы я ее забрал оттуда. Джек скривился, крайне недовольный собой. - Не сообразив, я взял ее за руку и повел в гараж по подвальной лестнице. Она стала упираться, пытаясь высвободить руку и толкая меня в плечо с обезумевшим видом. Майлз, наверное, она выцарапала бы мне глаза, если бы я не отпустил ее. Мы вышли через парадную дверь. Но она так и не приблизилась ни к подвалу, ни к гаражу - стояла на дорожке, в отдалении, пока я вывел машину. Джек отхлебнул из стакана и задумчиво всмотрелся в блестящую черную тьму за окном. - Не знаю точно, что она там увидела, - он взглянул на меня, - но могу догадываться, как и ты. У меня не было времени пойти посмотреть самому, я понял, что надо забирать оттуда Теодору. Она ничего не рассказала мне по дороге, только сидела нахохлившись, вздрагивая, тесно прижимаясь ко мне и повторяя "Джек, о Джек!" - Некоторое время он мрачно смотрел на меня. - Что-то мы доказали, Майлз, наверняка, - вымолвил он наконец со спокойной горечью. - Эксперимент, по-моему, сработал. Яне знал, что ответить, да и не делал вид, будто знаю, а только покачал головой. - Хотел бы я взглянуть на _это_, - наконец пробормотал я. - Я тоже. Но сейчас я не оставлю Теодору одну. Если она проснется и позовет, а я не отвечу и в доме никого не будет, она сойдет с ума. Я промолчал. Бывает так, что за одно мгновение в голове проносится целый рой мыслей - вот такое сейчас происходило со мной. Я представил, как еду к дому Джека, останавливаю машину возле пустого жилья, выхожу в темноту, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков в тишине. Потом вообразил, как шагаю к раскрытой двери гаража, шаркая по темному подвалу, ощупывая руками стену в поисках выключателя. Почти воочию я увидел, как захожу в непроглядную тьму бильярдной, на ощупь пробираюсь к столу, зная, _что_ там лежит, подхожу ближе и ближе к стене с вытянутыми вперед руками, надеясь, что они прикоснутся к столу, а не к этому неживому телу во тьме. Представил, как натыкаюсь на стол, нащупываю, наконец, лампу, включаю ее, опуская глаза, чтобы посмотреть на то, что довело Теодору до истерики, и мне сделалось жутко. У меня не было ни малейшего желания делать то, что я заставил сделать Теодору. Не хотел я ехать в этот дом ночью, да еще один. Внезапно я разозлился на себя. Я искал оправданий, уверял себя, что сейчас не время ехать туда, и одновременно знал, что мы должны действовать, должны что-то делать. Свой гнев и смущение я направил на Джека. - Слушай, - я вскочил на ноги, злобно поглядывая на него, - что бы мы ни собирались с этим делать, мы должны начинать! У тебя есть что сказать? Придумал что-нибудь? Что нам, черт побери, делать? - Я чувствовал, что у меня начинается нечто вроде истерики. - Не знаю, - медленно выговорил Джек. - Но мы должны действовать осторожно, проверять каждый шаг... - Ты это говорил! Ты это уже говорил вечером, и я согласен, согласен! Ну и что? Мы не можем сидеть сложа руки, пока нам не откроется единственный верный шаг! - В конце концов я овладел собой. Мне кое-что пришло в голову, и я кинулся через комнату, на ходу бросив Джеку, что со мной, мол, все в порядке. Затем я поднял телефонную трубку и набрал номер. В трубке послышались гудки, и я невольно усмехнулся. Я ощущал какое-то злорадное удовлетворение. Когда врач-терапевт берется за частную практику, он заранее знает, что его будут поднимать с постели, скорее всего, до конца его дней. Он и привыкает к этому, и не привыкает. Потому что в большинстве случаев ночной звонок означает что-то серьезное - перепуганные люди, с которыми нужно иметь дело, и все оказывается гораздо хуже; вполне возможно, что придется поднимать с постели аптекаря, а то и обращаться в больницу. И за всем этим - скрытые от больного и его семьи - ваши собственные ночные страхи и сомнения в самом себе, которые тоже нужно преодолеть, потому что сейчас все зависит от вас и никого другого, вы - врач. Ночной звонок не шутка, поэтому иногда нельзя не позавидовать тем специалистам, у которых никогда или почти никогда не бывает срочных вызовов. Когда гудки на другом конце наконец прекратились, я криво усмехнулся, представив себе доктора Манфреда Кауфмана с всклокоченными черными волосами, полузакрытыми глазами, удивленного - кто бы это мог звонить. - Алло, Мэнни? - сказал я, когда он отозвался. - Угу. - Слушай, - я говорил озабоченным тоном, - я тебя случайно не разбудил? От этого он окончательно проснулся и принялся отчаянно ругаться. - В чем дело, доктор, - поинтересовался я, - где это вы научились такой лексике? Думаю, вы ее извлекли из грязного и скользкого подсознания ваших пациентов. Как бы мне хотелось быть главным косторезом, который берет двадцать пять зеленых за один взмах скальпеля, чтобы сидеть, слушать и совершенствовать свой лексикон. Ни одного назойливого ночного звонка! Ни одной скучной операции! Ни одного вонючего рецепта! - Майлз, какого черта тебе нужно! Предупреждаю, я положу трубку и выключу этот распроклятый... - Ладно, ладно, Мэнни, слушай. - Я все еще улыбался, но тон мой не обещал никаких шуток. - Кое-что случилось, Мэнни, и мне нужно тебя видеть. Как можно быстрее, причем тут, у меня. Приезжай сюда, Мэнни, поскорее - это важно. Мэнни парень сообразительный, до него быстро доходит, и ему не нужно ничего повторять или объяснять. Помолчав минутку, он сказал: - Ладно, - и положил трубку. С чувством огромного облегчения я вернулся к своему стулу и стакану. Если и звать кого-то на консультацию, то Мэнни первый, кого я хотел бы видеть. Сейчас он направлялся сюда, и я ощущал, что мы все-таки что-то делаем. Я взял стакан, готовый сесть, и уже раскрыл было рот, чтобы обратиться к Джеку, когда произошло то, о чем часто читаешь, но редко испытываешь. В один миг меня проняло холодным потом, я застыл на месте, дрожа от ужаса. Произошла в общем-то несложная вещь - я кое о чем подумал. Что-то пришло мне в голову, опасность настолько очевидная и ужасная, что я сообразил: мне нужно было подумать об этом уже давно, но я этого не сделал. И теперь, охваченный страхом, я понял, что не имею права терять ни секунды. Не снимая с ног легких туфель, я бросился в переднюю, схватил со стула свой плащ и ринулся к двери, на бегу просовывая руки в рукава. Мной управляла одна-единственная мысль: невозможно делать ничего другого, только бежать, действовать... Я напрочь забыл о Джеке, забыл о Мэнни, когда рванул на себя дверную ручку и выбежал в ночь. Я уже взялся за дверцу "форда", но вспомнил, что ключи от машины остались наверху, а возвращаться за ними было просто невозможно. Я пустился бегом изо всех сил - не знаю почему, но мне показалось, что тротуар мешает, замедляет скорость, я перепрыгнул через зеленую полосу газона и понесся темными пустыми улицами Санта-Миры. На протяжении Двух кварталов я бежал, никого не встретив. Дома вдоль улиц стояли темные и молчаливые, и единственным звуком во всем мире было стремительное шлепанье моих туфель по асфальту и мое громкое пыхтение, которое, казалось, заполняло всю улицу. Вдруг впереди на перекрестке мостовая осветилась, сразу стала яркой, и в свете фар приближавшейся машины стали видны каждый камешек и трещинка на ее поверхности. Я уже не мог ничего соображать - только бежал, бежал прямо на яркий слепящий свет. Заскрежетали тормоза, завизжала резина по асфальту, и блестящий край бампера зацепил за полу моего плаща. - Т-ты, сукин сын! - заорал мужской голос с нечеловеческими от страха и злости нотками. - Идиот бешеный! Где-то позади слова слились в неразборчивое бормотание, а ноги, послушно топая, несли и несли меня дальше в темноту. 6 Я чуть ли не на ощупь добрался до дома Бекки. Сердце, казалось, гнало всю кровь в голову, к глазам, и я ничего не видел. Мое тяжелое дыхание стоном отражалось от стен дома. Я начал проверять окна в подвале, изо всех сил толкая каждое внутрь обеими руками, перепрыгивая потраве от окна к окну. Все они были заперты. Я обошел дом, намотал плащ на руку, приложил кулак к стеклу и начал постепенно давить, пока стекло не треснуло. Один обломок упал внутрь и разбился с легким звоном. По всему переплету побежали трещины, несколько обломков подались внутрь, но остались на месте. Я уже немного пришел в себя и в слабом свете звезд стал осторожно вынимать куски один за другим, сбрасывая их в траву и расширяя отверстие. Потом я просунул туда руку, отпер окно, раскрыл его и полез внутрь, нащупывая ногами пол. Фонарик-авторучка во внутреннем кармане больно прижался к груди. Распрямившись, я включил его. Крохотный луч был слишком слаб и расплывчат и светил всего на два-три шага. Я медленно продвигался в темном незнакомом подвале, обходя кучи старых газет, покрытые ржавчиной железные двери, прислоненные к стене, заляпанные краской ободранные козлы, старый сундук, поломанный рукомойник, кучу каких-то железок, деревянные прямоугольные опорные столбы, покрытую пылью огромную фотографию в рамке - выпускной класс Бекки - и стал уже испытывать некоторую растерянность. Время шло, а я не находил того, что должно было быть где-то тут и что я обязательно должен был найти, если не было уже слишком поздно. Я попробовал открыть сундук. Он оказался незапертым, и я засунул руку по самое плечо, ощупывая старую одежду, которой был заполнен сундук, пока не сообразил, что там больше ничего нет. Ничего не было среди старых газет и за прислоненной к стене дверью, ничего в стоявшем в углу книжном шкафу - его полки были заставлены потрескавшимися пустыми цветочными горшками. Я нашел деревянный станок, заваленный инструментами и обрезками дерева, под ним валялось множество досок и брусков. Как можно тише я отодвинул в сторону большую часть досок, но все же произвел немало шума. Под станком тоже ничего не было, кроме деревяшек. Я осветил фонариком пустые, покрытые пылью и паутиной полки станка. А время шло, и я уже обыскал весь подвал. Я не знал, где еще искать, и посматривал на окна, опасаясь увидеть первые признаки рассвета. Но вот мне попался большой шкаф. Он был выстроен вдоль самой дальней стены, на всю ширину подвала, от потолка до пола. В мигающем свете фонарика я сначала решил, что это просто стена, и не заметил шкафа. Я открыл первую дверцу - на полках стояли консервы. Растворил соседние. Полки были покрыты слоем пыли и пусты - все, кроме одной, нижней, у самого пола. Оно лежало там, на этой некрашеной деревянной полке, прямо на спине, с широко раскрытыми глазами, неподвижно прижатыми к бокам руками, и я опустился на колени рядом. Думаю, что можно за одно мгновение лишиться разуме, и я, похоже, был к этому очень близок. Теперь я понял ощущения Теодоры Беличек, которая и теперь, у меня дома, лежала в полубессознательном состоянии. Я плотно зажмурился, пытаясь сохранить власть над собой. Потом раскрыл глаза и начал присматриваться, усилием воли удерживая свой разум в состоянии холодного спокойствия. Когда-то я видел, как один мой приятель проявлял фотографию нашего общего знакомого. Он погрузил чистый лист фотобумаги в раствор, медленно поводил его туда-сюда под мутным красным светом фонаря. Постепенно под поверхностью бесцветной жидкости начал проявляться отпечаток - бледный и расплывчатый, но все равно безошибочно знакомый. То, что лежало на спине на грязной полке в рассеянном свете моего фонарика, было незаконченной, недопроявленной, расплывчатой Бекки Дрисколл. Волосы были каштановые и кудрявые, как у Бекки, надо лбом посередине уже различался знакомый треугольничек, густой и жесткий. Под кожей начала вырисовываться костная структура - скулы и подбородок, контуры глазных впадин. Нос был узкий, но косточка под переносицей вдруг начала расширяться, и я подумал, что, стань он на миллиметр шире, получится абсолютная копия носа Бекки - с точностью восковой отливки. Полные губы складывались в такой же точно - и это было самое страшное - привлекательный рот. По бокам этого рта уже стали появляться две маленькие, почти незаметные озабоченные морщинки, которые возникли