ужно позвонить папе, вот и все, - объяснила она мне. - Позвони, - согласился я. - И скажи ему правду. Что у Теодоры сильное нервное расстройство, она должна остаться тут и ты ей нужна. Этого достаточно. - Я усмехнулся. - Хотя, можешь добавить, что у меня какие-то греховные планы, которым ты просто не в состоянии сопротивляться. - Я посмотрел на часы: - Мне пора на работу, друзья; берлога в вашем распоряжении. - И пошел наверх переодеваться. Я был больше раздражен, чем напуган, когда брился в ванной. Частичкой разума я испытывал страх перед фактом, который мы только что вспомнили: что тело в подвале Джека, невероятно, немыслимо и неопровержимо, не имело отпечатков пальцев. Мы об этом совсем забыли, а именно этот факт никак не укладывался в объяснения Мэнни. Но больше всего я ощущал досаду: я не _хотел_, чтобы Бекки Дрисколл жила в моем доме, где я буду ее видеть гораздо чаще, чем обычно на протяжении недели. Слишком уж она была привлекательна, мила и красива, так что опасность была вполне очевидной. Я разговариваю сам с собой, когда бреюсь. - Ты, сукин сын, - сказал я своему отражению в зеркале. - Жениться ты мастак, только не способен жить в браке, вот в чем дело. Ты слабый. Эмоционально неустойчивый. Неуверенный в себе. Никчемный сопляк, непригодный к взрослой ответственности. - Я усмехнулся и попробовал добавить еще что-нибудь. - Ты, несомненно, шарлатан с донжуанскими наклонностями. Псевдо... - тут я замолчал и добрился с неприятным чувством, что, как это ни смешно, я, потерпев поражение с одной женщиной, чересчур заинтересовался другой и что, в целях благополучия нас обоих, ей следует быть где угодно, но только не под моей крышей. Джек поехал со мной в центр, чтобы поговорить с Ником Гриветтом, шефом городской полиции, мы оба были с ним хорошо знакомы. В конце концов, Джек нашел труп, и тот исчез. Он был обязан сообщить об этом. Но по дороге мы решили, что он расскажет только о голых фактах и ничего более. Мы не смогли бы объяснить, почему он не поставил власти в известность своевременно, поэтому решили немного изменить последовательность событий и сказать, что он нашел тело в ночь на сегодня, а не вчера утром; в конце концов, так вполне могло быть. Даже в таком случае возникал вопрос, почему он не позвонил в полицию ночью? Мы решили, что Джек объяснит это истеричным состоянием жены, необходимостью срочно показать ее врачу, то есть мне. У нее был такой сильный шок, что они остались у меня, и Джек поехал домой, чтобы забрать кое-какие вещички и заодно позвонить в полицию. Тогда он и обнаружил исчезновение трупа. Мы считали, что Гриветт немного поругает его, но больше ничего не сделает. Я посоветовал Джеку сыграть роль рассеянного чудака: это никогда не удивляет, и Гриветт отнесет все на счет его писательской непрактичности. Джек кивнул, слегка усмехнувшись, и вновь его лицо стало серьезным. - Как ты думаешь, об отпечатках пальцев тоже забыть? Я пожал плечами и поморщился. - Разумеется. Гриветт тебя загонит в тюрьму, если ты об этом заикнешься. 9 Однако настроение у меня не улучшилось, когда я остановил свой "форд" на боковой улочке вблизи здания, где находился мой кабинет. Меня не оставляли, клубясь где-то в глубине сознания, беспокойство, сомнения и страхи; да и сам вид Мейн-стрит, пока я шагал к дому, угнетал меня. Улица выглядела грязной и жалкой в свете утреннего солнца, урны были переполнены вчерашним мусором, уличный фонарь зиял разбитым стеклом, а магазин неподалеку стоял закрытым. Окна магазина были забелены, и в одном из них можно было прочитать грубо сделанную надпись: "Сдается внаем". Однако указания, куда обращаться, не было, и мне пришло в голову, что совершенно никого не волнует, снимет ли кто-нибудь помещение снова. Разбитая бутылка из-под виски лежала возле самого подъезда, а медная дощечка с названиями контор и учреждений выглядела грязно, неопрятно. Вдоль всей улицы, насколько я мог видеть, не было заметно, чтобы кто-то мыл окна магазинов, как это обычно делается каждое утро. Улица имела какой-то непривычно заброшенный вид. Я смотрел на мир сквозь собственные страхи и заботы, поэтому я сказал себе укоризненно: нельзя давать волю чувствам, когда ставишь диагноз и лечишь больного. На моем этаже меня ждала пациентка. Она пришла без записи, но до начала приема еще было время, и я решил ее выслушать. Это была миссис Силли, которая неделю назад сидела в этом самом кресле, рассказывая мне, что ее муж вовсе не ее муж. Сейчас она расплывалась в улыбке, едва удерживаясь в кресле от облегчения и удовольствия, и уверяла меня, что ее мания прошла. Она посетила доктора Кауфмана, как я ей рекомендовал. Тот ей почти ничем не помог, но прошлым вечером - удивительное дело - она "пришла в себя". - Я сидела в гостиной и читала, - охотно рассказывала женщина, несколько нервно сжимая кошелек, - как вдруг взглянула на Эла, который смотрел бокс по телевизору. - Она покачала головой в счастливом изумлении. - И сразу поняла, что это он. Действительно он, я имею в виду, мой муж, Эл. Доктор Беннелл, - она посмотрела на меня через стол, - я просто не понимаю, что со мной было на прошлой неделе, я слышала о других случаях, похожих на мой. Одна женщина в нашем клубе говорила мне, что в городе якобы много таких случаев. Доктор Кауфман объяснил мне, что когда слышишь о таких вещах... Когда она наконец рассказала мне, что сказал доктор Кауфман, что она сама сказала - при этом я все время утвердительно кивал и улыбался, - я выпроводил ее из кабинета. У меня осталось совсем немного времени, а она никак не могла остановиться. Наверное, сидела и болтала бы весь день, если бы я ей разрешил. Медсестра зашла ко мне, когда миссис Силли еще рассказывала, и принесла листок записи больных. Я просмотрел его, и - ясное дело - там была записана мать школьницы, одна из троих, которые неделю назад посетили меня в полном отчаянии. В половине четвертого, когда медсестра провела ее ко мне, женщина, не успев сесть в кресло, начала со счастливой улыбкой рассказывать мне то, что я ожидал услышать. С девочками все было в порядке, и они еще больше влюбились в свою учительницу английского языка. Учительница приняла их извинения и предложила сказать своим товарищам, что это была просто шутка, обычный розыгрыш. Девочки так и сделали, и все им поверили. Их товарищи, уверяла меня радостная мамаша, с восхищением расхваливали мистификаторские способности девочек, и сейчас она, то есть мать, совершенно не беспокоится. Доктор Кауфман объяснил ей, как легко такая мания постигает людей, особенно девочек-подростков. Как только счастливая мамаша ушла, я позвонил Вильме Ленц в магазин и спросил ее, между прочим, как она себя чувствует в последнее время. Она немного помолчала, а затем ответила: - Я собиралась зайти к тебе по поводу... всего, что произошло. Она не очень уверенно засмеялась, а потом добавила: - Мэнни действительно помог мне, Майлз, как ты и обещал. Мания - или что это было - прошла, и мне даже стыдно. Я не знаю, что произошло и как тебе это объяснить, но... Я прервал ее, сказав, что все понятно, и ей не следует беспокоиться или о чем-то думать - нужно просто забыть обо всем, а я, возможно, еще заеду к ней. Вероятно, с минуту я сидел, не снимая руки с телефона, пытаясь размышлять спокойно и рассудительно. Все, что Мэнни предсказывал, сбылось. И если он не ошибался насчет всего остального - мне ужасно хотелось в это поверить, - я мог выбросить страх из головы. Да и Бекки могла сегодня вечером вернуться домой. Почти сердито я спросил себя: не позволяю ли я одним лишь отсутствующим отпечаткам пальцев этого тела у Джека в подвале питать мои страхи и не на них ли одних опираются все мои вопросы. На миг я еще раз остро и четко увидел эти смазанные отпечатки, ужасно и невероятно, но неопровержимо гладкие, как щека новорожденного. Потом четкость воображения исчезла, и я раздраженно сказал себе, что существует множество возможных и естественных объяснений, если бы я только побеспокоился их поискать. Я произнес это вслух: - Мэнни прав. Мэнни объяснил... - Мэнни, Мэнни, Мэнни, вдруг подумал я. Похоже, в последнее время я больше ни о чем не думал. Он растолковал нашу галлюцинацию прошлой ночью, а уже сегодня каждый пациент, с которым я разговаривал, вспоминал его имя с благодарным восхищением; он все распутал, не теряя времени, да еще и в одиночку. Вдруг я припомнил того Мэнни Кауфмана, которого знал всегда, и мне пришло в голову, что вообще-то он был осторожнее, никогда не спешил делать окончательных выводов. Внезапно, словно молния, у меня в мозгу промелькнула мысль: это не тот Мэнни, которого я всегда знал, это совсем не Мэнни, он только выглядит, говорит и ведет себя, как... Я мотнул головой, прогоняя наваждение, затем укоризненно усмехнулся. Именно это и было лишним доказательством его правоты, несмотря на отпечатки или что там еще, доказательством того, что он объяснил - невероятной силы мании, что охватила Санта-Миру. Я снял руку с телефона. Лучи предвечернего солнца струились в окно моего кабинета, и с улицы внизу доносились звуки нормальной человеческой повседневности. Сейчас все, что произошло прошлой ночью, казалось, утратило силу в ясном солнечном свете и будничной суете вокруг. Мысленно снимая шляпу перед Мэнни Кауфманом, выдающимся целителем мозгов, я сказал себе - уверил себя, что он такой, как всегда - необычайно умный, чуткий парень. И он был прав: мы все вели себя бестолково и истерично, и не было никакой серьезной причины, чтобы Бекки Дрисколл не вернулась туда, где ей полагалось быть. К себе домой я приехал около восьми вечера, посетив всех, кто вызывал меня на дом, и увидел, что ужин для меня уже накрыт. Еще не стемнело, и Теодора с Бекки возились на веранде в фартуках, которые они нашли где-то в доме. Они помахали мне, приветливо улыбаясь, и я, закрывая дверь "форда", услышал через открытое окно вверху, как тарахтит пишущая машинка Джека. Дом был полон людей, которые мне нравились, снова живой и веселый, и мое настроение стало чудесным. Джек спустился вниз, и мы сели ужинать на веранде. День близился к концу - прекрасный летний безоблачный день, довольно жаркий; сейчас, под вечер, было уже приятно. Дул легкий ветерок, и было слышно, как шепчет и удовлетворенно вздыхает листва старых деревьев вдоль улицы. Звенели цикады, и откуда-то с конца улицы доносилось слабое стрекотание газонокосилки - самый обычный летом звук в нашем городе. Мы удобно устроились на широкой веранде, от души наслаждаясь охлажденным чаем и бутербродами. Мы беззаботно болтали ни о чем, и я знал, что это и есть один из тех чудесных моментов, которые помнишь всю жизнь. Бекки успела сходить домой и принести кое-какую одежду; на ней было привлекательное открытое летнее платье, из тех, которые хорошенькую девушку превращают в красавицу. Я улыбнулся ей - она сидела рядом со мной в качалке. - Не возражаете ли вы, - вежливо осведомился я, - против того, чтобы подняться наверх и позволить соблазнить себя? - С удовольствием, - пробормотала она, отхлебывая чай, - но сейчас я слишком проголодалась. - Замечательно, - сказала Теодора. - Джек, почему ты не говорил таких приятных вещей, когда ухаживал за мной? - Я не отваживался, - ответил он с полным ртом, - иначе ты меня окрутила бы и принудила жениться. Я покраснел. Но было уже довольно темно, и я был уверен, что никто этого не заметил. Можно было бы рассказать всем о том, что произошло днем у меня на работе, но Бекки могла уйти домой, а я сказал себе, что сегодня заслужил этот вечер вдвоем с ней. И это не опасно, потому что позже я отвезу ее домой. Вскоре Теодора поднялась. - Я смертельно устала, - сказала она. - Совершенно измождена. Я иду спать. - Она посмотрела на Джека. - А ты, Джек? Думаю, что и тебе следует, - твердо добавила она. Он посмотрел на нее и кивнул: - Конечно. Ты права. - Он допил чай и встал с перил. - Будьте здоровы, - обратился он к нам с Бекки. - Спокойной ночи. Я не стал их задерживать. Мы с Бекки пожелали им спокойной ночи и смотрели, как они заходят в дом, потом услышали, как они поднимаются по лестнице, разговаривая вполголоса. Я не был уверен, что Теодора уж так устала, скорее всего, она хотела оставить нас вдвоем. Мне показалось, что она довольно настойчиво предложила Джеку уйти. Но я не возражал, а то, о чем я должен был рассказать, могло подождать до утра. Потому что я немного устал быть добропорядочным джентльменом. Я вовсе не ощущал себя монахом, и сейчас говорил себе, что заработал право немного побыть с Бекки наедине. О сегодняшних событиях я еще успею рассказать. Когда шаги супругов Беличеков наверху затихли, я повернулся к Бекки. - Ты не против подвинуться? И сесть слева от меня, а не справа? - Нет. - Бекки встала с удивленной улыбкой. - Но зачем? - Она пересела. Я наклонился и поставил стакан на перила. - Потому что, - я усмехнулся, - я целую с левой руки, если тебе это понятно. - Нет, не понятно, - насмешливо ответила она. - Ну, когда девушка справа от меня, - показал я, обводя рукой пустоту с той стороны, - мне неудобно. Что-то кажется неправильным, словно пытаешься писать не той рукой. Я умею целоваться только налево. Я поднял руку над качалкой, касаясь ее плеча, и Бекки улыбнулась, поворачиваясь ко мне. Я привлек девушку, немного склонившись к ней, поудобнее устраивая ее в своих объятиях. Мне позарез нужен был этот поцелуй. Сердце у меня вдруг забилось как бешеное, и я ощутил, как кровь приливает к вискам. Я поцеловал Бекки - медленно и очень нежно, неторопливо, потом сильнее, сжимая объятия; вдруг это сделалось более чем приятным, в мозгу у меня происходил какой-то беззвучный взрыв, меня прямо затрясло. Я откинул голову, переводя дыхание, затем снова припал к ее губам, и внезапно мне стало все равно, что там могло случиться. Я еще никогда в жизни не испытывал такого упоения, и я знал, что, если смогу, сейчас же возьму эту девушку в свою комнату, что я женюсь на ней завтра, сейчас, женюсь на ней тысячу раз - мне было все равно... - Майлз! - услышал я хриплый мужской шепот, который доносился откуда-то; я потерял способность соображать, что к чему. - Майлз! - шепот сделался громче, и я стал растерянно осматриваться кругом. - Сюда, Майлз, быстрее. Это был Джек. Он стоял в светлом прямоугольнике двери, теперь я увидел, что он зовет меня. Что-то случилось с Теодорой, понял я, и поспешно направился через веранду, затем следом за Джеком через гостиную к лестнице. Но Джек миновал лестницу, подошел к двери в подвал и открыл ее. Он включил фонарик, которым держал в руке, и я спустился вслед за ним. Мы пересекли подвал, шаркая подошвами по полу. Джек отбросил задвижку на дверце угольного чулана. Чулан в углу подвала был отгорожен дощатой стенкой до самого потолка. Сейчас он стоял вычищенный и пустой - с тех пор, как я установил в доме газовое отопление. Джек толкнул дверцу, луч его фонарика потанцевал по полу и остановился ярким кругом. Я не был способен четко представить то, что лежало перед моими глазами на цементном полу. Напряженно всматриваясь, я вынужден был объяснять самому себе, по частичкам, свои зрительные ощущения, стараясь понять, что это такое. На полу лежало, решил я наконец, что-то вроде громадных маковых головок. Они были круглые, видимо, около метра диаметром; сейчас они в некоторых местах полопались, и изнутри больших шаров вылезало на пол сероватое вещество, похожее на густую шерсть. Это было лишь частью того, что я видел, все еще пытаясь разобраться в своих впечатлениях. На первый взгляд, эти головки немного напоминали перекати-поле, большие сухие шары из спутанных стеблей, легкие, как воздух, созданные природой, чтобы катиться с ветром по пустыне. Но эти головки были плотно закрыты. Я присмотрелся и увидел, что их поверхность представляет собой сплетение жестких с виду желтоватых волокон, между которыми были натянуты, как перепонки, какие-то бурые обрывки, напоминавшие засохшие дубовые листья. - Коробочки, - медленно проговорил Джек, и в его голосе послышалось удивление. - Майлз, семенные коробочки, о которых шла речь в газете. Я непонимающе уставился на него. - В публикации, которую ты приметил утром, - нетерпеливо произнес он, - там, где какой-то профессор рассказывал о гигантских семенных коробочках, найденных где-то на ферме этой весной. - Он подождал, пока я припомню, потом распахнул дверцу настежь. Что-то еще привлекло наше внимание в дрожащем круге света. Мы залезли внутрь чулана и присели на корточки возле этих штуковин на полу, чтобы лучше их разглядеть. Каждая головка потрескалась в трех или четырех местах, и часть заполнявшего их серого вещества выползла на пол. И сейчас, приблизив фонарик, мы заметили интересную вещь. Выползая из головок, серая шерсть по краям белела, будто контакт с воздухом лишал ее окраски. К тому же - это невозможно было опровергнуть, потому что мы воочию это видели - запутанные волокна серого вещества сжимались, спрессовывались, приобретая форму. Как-то я видел куклу, изготовленную каким-то первобытным племенем Южной Америки. Кукла была сделана из гибких лозинок, грубо сплетенных и перевязанных в нескольких местах так, что они образовывали туловище, голову, руки и ноги, торчавшие в разные стороны. Всклокоченная волокнистая масса, напоминавшая серые конские волосы, у наших ног медленно выползала из перепончатых головок, светлела по краям и - грубо, но вполне определенно - начинала приобретать форму, волокна распрямлялись и выстраивались в нечто отдаленно напоминавшее голову, туловище и крохотные ручки и ножки. Они были столь же примитивны, как та индейская кукла, и столь же безошибочно узнаваемы. Трудно сказать, как долго мы сидели там, пораженные до глубины души, всматриваясь в то, что происходило перед нашими глазами. Но этого было достаточно, чтобы увидеть, как серое вещество продолжает вытекать, медленно, словно лава, из огромных головок на цемент пола. Этого было достаточно, чтобы увидеть, как серое вещество белеет, соприкасаясь с воздухом. И этого было достаточно, чтобы увидеть, как эти неуклюжие куклоподобные создания, по мере того, как серая шерсть вытекает наружу, увеличиваются и становятся уже не столь неуклюжими. Мы наблюдали замерев, раскрыв рты; время от времени бурая поверхность огромных головок трескалась - словно разрывали пополам сухой лист - и головки понемногу оседали, медленно расползаясь по мере того, как лавоподобный поток вещества, которым они были заполнены, продолжал изливаться наружу, будто тяжелый вязкий туман. И точно так же, как неподвижные тучки в тихом небе незаметно меняют форму, эти кукольные создания на полу становились уже не куклами более. Вскоре они сделались величиной с грудного ребенка, а головки, где находилось вещество, из которого они сформировались, рассыпались на мелкие кусочки. Почти незаметный ткацкий процесс в белеющем волокне продолжался: теперь на лицах этих созданий появились намеки на глазные впадины, начали вырисовываться носы, прорезались рты, а на концах согнутых в локтях рук стали образовываться крохотные подобия кистей с неподвижными пальчиками. Мы с Джеком посмотрели друг другу в глаза, не зная, что будет дальше. - Заготовки, - приглушенным шепотом произнес Джек, - вот они откуда - они растут! Мы уже не в состоянии были наблюдать дальше. Мы поднялись на одеревеневшие от сидения ноги и, пошатываясь, вышли в подвал, ощупывая глазами все вокруг в поисках хоть чего-нибудь привычного, нормального. Нам попалась связка старых газет, и мы молча уставились на первую полосу "Сан-Франциско кроникл" в заголовки об убийствах, насилии и коррупции - это были понятные, нормальные, родные вещи, которые так приятно было видеть. Мы закурили и принялись молча мерить шагами подвал, ожидая, пока наши запутанные, растерянные мысли придут в порядок. Наконец, мы снова повернулись к распахнутой дверце чулана. Невероятный процесс почти завершился. От больших головок на полу остались только обрывки, почти что пыль. На их месте лежали четыре фигуры, каждая величиной со взрослого человека. Толстая пленка волокна, из которого они сформировались, слилась по краям в ровную поверхность, все еще грубую, как брезент; но она постепенно разглаживалась и белела. Четыре заготовки с гладкими невыразительными лицами лежали почти готовые к отделке. Их было по одной для каждого из нас: для меня, Джека, для Теодоры и Бекки. - Их вес, - пробормотал Джек, пытаясь с помощью слов удержаться в границах здравого смысла. - Они поглощают влагу из воздуха. Человеческая плоть на восемьдесят процентов состоит из воды. Они ее поглощают, вот как это делается. Я присел возле ближайшей фигуры, поднял неподвижную руку, молча посмотрел на гладкие круглые кончики пальцев без рисунка, и у меня в голове одновременно промелькнули две мысли. "Они добираются и до нас", - сообразил я, поднимая взгляд, чтобы посмотреть на Джека, и в то же время - "Теперь Бекки должна остаться здесь". 10 Было 2:21 утра; я только бросил взгляд на свои часы и увидел, что через девять минут должен будить Джека на его смену. Я охранял дом, бесшумно расхаживая вдоль дверей второго этажа в одних носках; сейчас я остановился у двери в комнату Бекки. Я бесшумно приоткрыл ее, вошел и снова, уже в третий раз за свою смену, ощупал каждый сантиметр комнаты лучом фонарика, также, как все остальные помещения. Нагнувшись, я посветил под кровать, потом открыл шкаф и осмотрел его внутри. Когда бело-голубой круг остановился на стене над головой Бекки, я присмотрелся к ее лицу. Губы ее слегка разомкнулись, она дышала спокойно и ровно, и приятно было видеть, как ее длинные ресницы отдыхают на румяных щеках. Охваченная сном, она была чрезвычайно привлекательной, и я поймал себя на мысли о том, как хорошо было бы прилечь рядом с ней на минутку, увидеть, как она сонно пошевелится, и ощутить совсем близко ее тепло. Вон из этой ловушки, сказал я себе и направился на чердак. Наверху не было ничего необычного. В луче фонарика я увидел связку старых платьев моей матери, которые выстроились, укрытые от пыли, вдоль железной трубы; рядом на полу стоял пустой комод. Я рассмотрел старый отцовский секретер, на котором все еще были свалены его грамоты и дипломы - их принесли из его кабинета. В этом секретере хранились записи о насморках, порезанных пальцах, переломах, инфарктах, скарлатинах, дифтеритах, о рождениях и смертях большей части жителей Санта-Миры на протяжении двух с лишним поколений. Половина записанных тут пациентов уже умерла, и все, что лечил и выхаживал мой отец, стало тленом. Я подошел к окошку, у которого мальчишкой любил сидеть с книгой, и посмотрел на Санта-Миру, лежавшую передо мной во тьме. Там, в этой темноте, спали жители города, многие из которых отец помог появиться на свет. Дул прохладный ночной ветерок, и на тротуаре под уличным фонарем беззвучно раскачивалась туда-сюда расплывчатая тень от телеграфных проводов. Отсюда я видел веранду Макнили и темную громаду их дома. Видно мне было и веранду Грисонов; там мы играли с Дотом Грисоном, когда мне было семь лет. Перила веранды немного скособочились, и их стоило бы подкрасить. Удивительно, почему они этого не делают, думал я, ведь они всегда старательно ухаживали за домом. Дальше виднелся белый забор Блейна Смита; весь этот город был полон соседей и знакомых. Я знал их всех, по крайней мере в лицо, со многими здоровался или заговаривал на улице. Я тут вырос, с детства я знал каждую улицу, дом, каждую тропинку, большую часть дворов, все холмы, поля и дороги на много миль кругом. Но сейчас город был незнакомым. С виду неизменное, все, что я сейчас видел - глазами и умом, - было каким-то чужим. Светлый круг на мостовой внизу, знакомые веранды, темные дома и сам город позади них - все вызывало страх. Сейчас они были враждебны - все эти знакомые вещи и лица; город изменился, превратился во что-то ужасное и обернулся против меня. Он и на меня охотился - это я знал наверняка. Заскрипели ступеньки, послышались чьи-то мягкие шаги, и я повернулся во тьме, пригнувшись, выставив фонарик, как оружие. - Это я, - тихо произнес Джек, и, включив фонарик, я увидел его лицо, усталое и заспанное. Когда он остановился рядом, я выключил фонарик, и некоторое время мы молча всматривались в Санта-Миру. Снаружи и в доме стояла мертвая тишина: для человеческой плоти и духа то был час отлива. Вскоре Джек пробормотал: - Был внизу? - Конечно, - сказал я, потом добавил в ответ на его непроизнесенный вопрос, - не беспокойся, каждое из них получило по сто кубиков воздуха внутривенно. - Мертвые? Я пожал плечами. - Если так можно сказать о чем-то, что никогда не было живым. Во всяком случае, они возвращаются в первозданное состояние. - Снова в серое вещество? Я кивнул и заметил в свете звезд, лившемся через окно, как Джек вздрогнул. - Что ж, - проговорил он деланно спокойным тоном, - это не было манией. Заготовки действительно существуют. Они дублируют живых людей. Мэнни ошибался. - Да уж. - Майлз, что происходит с... оригиналом, когда заготовка дублирует человека? Их что, становится двое? - Очевидно, нет, - сказал я, - иначе мы бы увидели. Не знаю, что происходит потом. - Так для чего нужно было всем твоим пациентам обращаться к тебе, уверять, будто все в порядке? Они же все лгали, Майлз. Я только пожал плечами; я слишком устал, перенервничал и, наверное, разругался бы с Джеком, если бы попробовал ответить. - Итак, - сказал он, тяжело вздыхая, - что бы там ни происходило, следует допустить, что это все ограничивается только Санта-Мирой и ближайшими окрестностями, потому что если это не так... Он не договорил. После непродолжительного молчания Джек сказал: - Значит, нужно обыскать каждый дом, каждое закрытое помещение во всем городе. И немедленно, Майлз, - тихо добавил он. - Каждого мужчину, каждую женщину и ребенка необходимо обследовать - не знаю, как и на что. Но следует выработать какой-то план, обдумать его и действовать как можно скорее. Хочешь сигарету? Я взял сигарету из пачки, протянутой Джеком, и он дал мне зажигалку. - Городская полиция и даже полиция штата не в состоянии это сделать, - продолжал он. - У них нет власти; кроме того, представь себе, как ты им все это объяснишь. Майлз, это вопрос национальной безопасности. - Он обернулся ко мне. - Самая реальная угроза. Может, даже более того - угроза, небывалая во всей истории человечества. - Кончик его сигареты засветился в темноте, потом он продолжил спокойно, вдумчиво, очень серьезно. - Значит, кто-то - армия, флот, ФБР - не знаю, кто или что, но кто-то должен занять наш город как можно скорее. И им придется вводить комендантский час, или осадное положение, или что-то еще, что угодно! И делать все, что может потребоваться. - Он понизил голос. - Вырвать это с корнем, раздавить, разбить, уничтожить. Мы еще некоторое время стояли неподвижно. Я думал о том, что может лежать вокруг, под этими крышами, скрытое в потайных местах; размышление было не из приятных. - Внизу есть кофе, - сказал я наконец, и мы направились к лестнице. В кухне я разлил кофе, и Джек присел к столу. Я остался у плиты. - Хорошо, Джек, - сказал я, - но как? Что мы должны делать? Позвонить Эйзенхауэру, что ли? Вот так запросто вызвать Белый дом, а когда президент подойдет к телефону, рассказать ему, что здесь, в Санта-Мире, которая на последних выборах голосовала за республиканцев, мы нашли несколько тел, вернее не тел, а что-то, чему мы не знаем названия, но что нас пугает, так что, пожалуйста, немедленно высылайте морскую пехоту? Джек нетерпеливо пожал плечами: - Я не знаю! Но мы должны что-то сделать, мы обязаны найти способ связаться с людьми, которые могут действовать! Перестань валять дурака и придумай что-нибудь. Я кивнул: - Ладно. Пойдем по инстанциям. - Что? Прищурившись, я впился взглядом в Джека, внезапно пораженный, потому что это и был ответ. - Слушай, ты знаком в Вашингтоне с кем-нибудь, кто знает, что ты не сумасшедший и твой рассказ можно принять на веру? Кто сможет протолкнуть это дело до уровня, на котором кто-нибудь в состоянии что-то сделать? Помедлив, Джек покачал головой. - Нет. Я не знаю ни одного человека в Вашингтоне. А ты? - Нет. - Я прислонился к плите. - Даже ни одного демократа. "Пишите своему конгрессмену!" - И тут я вспомнил. Я все-таки знаю одного парня. Единственный мой знакомый в Вашингтоне, который занимает официальный пост. Бен Эйхлер - он был в старших классах, когда я пошел в школу. Он сейчас в армии, служит в Пентагоне. Но он всего лишь подполковник, а больше я никого не знаю. - Подходит, - сказал Джек, - армия способна с этим справиться, а он в ней служит. В самом Пентагоне, да еще и в немалом звании; он, по крайней мере, может обратиться к генералу и не пойдет за это под трибунал. - Хорошо, - кивнул я. - Во всяком случае, это не повредит. Я позвоню ему. - Я поднес чашку ко рту и отхлебнул кофе. Джек наблюдал за мной мрачно, с растущим нетерпением, пока наконец не вспыхнул: - Сейчас же! Черт побери, Майлз, сейчас же! Чего ты ждешь? - потом добавил: - Извини, Майлз, но мы должны действовать! - О'кей. - Я оставил чашку на плите и направился в гостиную. Джек последовал за мной. В гостиной я снял трубку и позвонил на станцию. - Пожалуйста, - начал я, когда телефонистка отозвалась; теперь я говорил медленно и четко, - я хочу позвонить в Вашингтон, округ Колумбия, личный разговор, к подполковнику Бенджамину Эйхлеру. Номера я не знаю, но он есть в справочнике. Я обратился к Джеку: - В моей спальне стоит параллельный аппарат. Иди тоже послушай. В трубке слышались короткие высокие гудки, потом телефонистка сказала кому-то: - Один-семнадцать вызывает Вашингтон, округ Колумбия. После паузы другой девичий голос произнес целый ряд цифр и букв. Некоторое время я прислушивался к еле слышным трескам, отдаленному жужжанию, случайной перекличке телефонисток в других городах, к обрывкам чьих-то далеких разговоров. Потом телефонистка в Вашингтоне запросила бюро информации, и ей дали номер подполковника Эйхлера. Наша телефонистка вежливо попросила меня записать его на будущее, и я пообещал это сделать. Через полминуты в маленькой коробочке возле уха зазвучали сигналы вызова. После третьего гудка трубку подняли, и я услышал четкий голос Бена: - Алло? - Бен? - я немного повысил голос, как это всегда делается при междугородном разговоре. - Это Майлз Беннелл, из Калифорнии. - Привет, Майлз! - В голосе появились нотки радостного удивления. - Как ты там? - Замечательно, Бен, просто роскошно. Я тебя не разбудил? - Да чего там, Майлз, нет, черт побери. Здесь уже половина шестого. С чего бы это мне спать? Я слегка усмехнулся. - Извини, Бен, но тебе уже пора просыпаться. Мы, налогоплательщики, не для того даем вам такое жалованье, чтобы вы дрыхли целый день. Слушай, Бен, - я стал серьезным, - у тебя есть время? Примерно с полчаса, чтобы выслушать то, что я тебе расскажу? Это страшно важно, Бен, и я хочу разъяснить толком, сколько бы это ни заняло времени. Ты можешь меня внимательно выслушать? - Конечно, подожди минутку. - Через некоторое время он добавил: - Взял сигареты. Валяй, Майлз, я готов. Я начал: - Бен, ты меня знаешь, знаешь достаточно хорошо. Сразу говорю тебе, что я не выпил; тебе известно, что я не сумасшедший и не разыгрываю идиотских шуток с друзьями среди ночи, да и в другое время. Я должен рассказать тебе такое, во что трудно поверить, но это правда, и я хочу, чтобы ты это понял, пока будешь слушать. Ладно? - Да, Майлз. - Тон был спокойный, ожидающий. - Примерно неделю назад, - начал я, - в четверг... - и затем, вдумчиво и неторопливо, я попытался рассказать ему все, начиная с первого визита Бекки, и закончил рассказ событиями этой ночи. Это не простое дело - рассказывать по телефону долгую, запутанную историю, не видя лица собеседника. К тому же связь была плохой. Поначалу мы с Беном слышали друг друга так, будто находились в соседних комнатах. Но когда я стал рассказывать о том, что произошло, связь ухудшилась, и Бену приходилось чуть ли не каждый раз переспрашивать меня; я должен был чуть ли не орать, чтобы он меня понял. Когда ты вынужден повторять почти каждую фразу, невозможно толком ни разговаривать, ни думать. Я постучал рычажком и попросил телефонистку отрегулировать связь. На некоторое время слышимость улучшилась, но едва я начал говорить, как в трубке что-то пронзительно завизжало, и мне пришлось снова повысить голос. Дважды связь прерывалась совсем, и у меня в ухе раздавался непрерывный сигнал. Под конец я разозлился и накричал на телефонистку. Разговор был крайне неудачным, и когда я в конце концов закончил рассказ, я понятия не имел, понял ли что-то Бен где-то там, на другом конце континента. Он отозвался, когда я закончил. - Понятно, - задумчиво проговорил он, затем на минуту замолчал, размышляя. - Чего же ты от меня хочешь? - медленно добавил он. - Не знаю, Бен. - Слышимость теперь была едва ли не чудесной. - Но ты понимаешь, что надо что-то делать. Бен, раскрути это дело. Сейчас же. Сделай что-нибудь у себя в Вашингтоне, и пусть это дойдет до кого-то, кто может действовать. Он деланно рассмеялся: - Майлз, ты забыл, кто я такой? Я подполковник - в Пентагоне это все равно, что капрал в полку. Почему я, Майлз? Разве ты не знаешь тут кого-нибудь другого, кто действительно может... - Нет, черт возьми! Я бы тогда к ним и обратился! Бен, это должен быть кто-то, кто знает меня, знает, что я не сумасшедший. Я, кроме тебя, никого не знаю; это должен быть ты, Бен, ты должен... - Хорошо, хорошо, - успокаивая произнесен. - Я сделаю все, все, что смогу. Если только ты этого хочешь, я через час передам весь твой рассказ своему полковнику. Я пойду и разбужу его, он живет тут, в Джорджтауне. Я расскажу ему все, что услышал от тебя, как я это понял. От себя я доложу, что хорошо тебя знаю как нормального, разумного и лояльного гражданина и что я лично уверен, что ты говоришь правду, что я верю тебе. Но больше я ничего не смогу сделать, Майлз, даже если в полдень наступит конец света. Бен замолчал на минуту, и мне были слышны электрические трески в проводах, протянувшихся между нами. Потом он тихо добавил: - Но, Майлз, из этого ничего не выйдет. Как ты думаешь, что он будет делать, выслушав меня? Мягко говоря, у него не очень богатая фантазия. Он не из тех, кто любит высовываться - ты понимаешь, что я имею в виду. Он хочет получить еще одну звезду перед отставкой. Он очень чувствителен к своему послужному списку. С самого училища у него репутация человека серьезного, разумного, практичного. Звезд с неба не хватает, но уравновешен - такой уж у него характер; ты таких знаешь. - Бен вздохнул. - Майлз, я не представляю себе, чтобы мой полковник пошел к генералу с таким докладом. Да он не доверит мне даже наливать ему чернила в чернильницу после этого рассказа. - Понятно, - произнес я уныло. - Майлз, я сделаю это, если ты хочешь! Но даже если невероятное произойдет, если полковник пойдет к бригадному генералу, а тот - дальше, к генерал-майору, который пойдет еще выше, к трем или четырем звездам, что они, черт возьми, будут делать? К тому времени это уже будет запутанный рассказ из четвертых или пятых уст, который принес какой-то дурак подполковник, о котором они никогда и не слышали. А тот, в свою очередь, услышал его по телефону от какого-то прибитого приятеля - штатского! - откуда-то из Калифорнии. Ты видишь? Сам ты можешь представить, чтобы это дошло до уровня, на котором действительно можно было бы что-то сделать, а потом чтобы кто-то и впрямь это сделал? Господи, ты же знаешь, что такое армия! Усталым и побежденным голосом я сказал: - Да. - Потом я вздохнул и добавил: - Да, я вижу, Бен. Ты прав. - Я сделаю это, к чертям мой послужной список - это не так важно - если ты видишь хоть крохотный шанс! Потому что я верю тебе. Я не исключаю возможности, что тебя обманывают с какой-то целью, но скорее всего происходит что-то такое, чем надо бы заняться. Так что если ты считаешь, что я должен... - Нет, - сказал я, на сей раз твердо и решительно. - Нет, забудь об этом. Я и сам должен был бы это понять, если бы немного подумал. Ты абсолютно прав - все будет напрасно. Нет смысла портить твой послужной список, если это не принесет никакой пользы. Мы еще немного поговорили. Бен пытался что-то придумать и предложил обратиться в прессу. Однако я ответил, что газеты из всей этой истории сделают очередную сенсацию насчет летающих тарелок, остроумную и никчемную. Тогда он предложил ФБР. Я сказал, что подумаю, пообещал держать его а курсе, и мы распрощались. Через минуту Джек поднялся по лестнице. - Ну, что? - спросил он. Я только пожал плечами, говорить было нечего. Тогда Джек добавил: - Может, попробуем ФБР? Мне было все равно, и я только кивнул на телефон: - Вот, попробуй, если хочешь. Джек взял телефонный справочник Сан-Франциско и через минуту набрал номер. Я наблюдал: КЛ2-2155. Джек держал трубку на некотором расстоянии от уха, чтобы я тоже мог слушать. Когда гудки прекратились, мужской голос произнес: "Ал...", и связь оборвалась, пошел непрерывный сигнал. Джек снова очень старательно набрал номер. Не успел он это сделать, как подключилась телефонистка: - Простите, какой номер вы набираете? Джек ответил, и она добавила: - Подождите, пожалуйста. В трубке зазвучал сигнал вызова - гудок, пауза, снова гудок - раз шесть подряд. - Абонент не отвечает, - произнесла она наконец механическим служебным голосом. Джек некоторое время молча смотрел на телефон, потом поднес трубку ко рту. - О'кей, - мягко сказал он. - Извините. - Он взглянул на меня и тихо добавил: - Они не позволят нам связаться ни с кем, Майлз. Там кто-то был, мы слышали его ответ, но они больше не дадут нам туда позвонить. Майлз, они уже на телефонной станции и Бог знает где еще. Я кивнул. - Похоже на то, - произнес я. И вдруг половодье ужаса охватило нас обоих. 11 Нам казалось, что мы ведем себя обдуманно; на самом деле мы действовали под влиянием дикого, неудержимого, могущественного инстинкта. Мы разбудили девушек; жмурясь от яркого света, они обеспокоенно расспрашивали нас, но, не получая ответа и заметив выражение наших лиц, сами заразились той же паникой. Мы бестолково заметались по дому, хватая одежду; Джек сунул за пояс громадный нож для разделки мяса, я собрал все деньги до последнего цента, а полуодетую Теодору мы нашли на кухне, где она запихивала консервы в картонную коробку от сигарет; не знаю, понимала ли она, что делает. Мы беспрерывно наталкивались друг на друга в коридорах, на лестницах и выбегая из комнат; наверное, это напоминало старинную немую кинокомедию, вот только здесь ничего смешного не было. Мы в ужасе бежали из этого дома, из этого города, внезапно утратив способность к сопротивлению, не зная, что делать, как бороться и главное - против чего. Что-то невыразимо страшное, но вполне реальное угрожало нам в такой степени, что мы не были способны ни понять опасность, ни противиться ей - только бежать. Мы забились в машину Джека - Теодора в туфлях на босу ногу. Его "форд" стоял на темной, молчаливой улице чуть в стороне от фонаря, вне колышущегося круга света. Мы побросали свои бесформенные кучи одежды на заднее сиденье. Взревел двигатель, Джек рванул с места, завизжали шины, и мы стремглав понеслись вперед, ни о чем не думая, спасаясь бегством. Мы немн