осто уверена, что в "Харперс уикли" примут. А теперь я, пожалуй, смогу еще немножко поспать... ------------ *"Маленькие женщины" - популярная в свое время повесть для девочек американской писательницы Луизы Олькотт (1832-1888). ------------ - Ладно, - ответил я, усмехнувшись в темноте. Значит, она решила, что я придумал свой рассказ специально ради того, чтобы развлечь ее. А впрочем, чего еще я ждал?.. Через четыре-пять минут я и сам заснул, заснул по-настоящему крепким сном. А когда очнулся, то каким-то подсознательным чувством понял, что ночь на исходе, и пожалел, что она уже прошла. Какой бы ни была она неприютной, но с Джулией мне было хорошо. А теперь нам предстоял день, который мы уже никак не сможем дотянуть до конца. Какой-нибудь завтрак мы еще, бог даст, сумеем перехватить, а потом придется опять ходить, ходить без остановки; через час, не больше, даст себя знать вчерашняя усталость, а еще через час-другой нас, несомненно, поймают. "Пожалуй, - подумалось мне, - лучше сразу явиться с повинной; по крайней мере тогда мы очутимся в тепле и не будет нужды куда-то бежать..." До рассвета оставалось еще далеко, до восхода тем более, но ночной мрак уже словно разбавили. Выглянув на площадку, я различил витиеватый узор ограды - раньше мне это ни разу не удавалось. С новой силой вспыхнуло во мне удивление: какое же необычное убежище мы избрали! Пришлось повторить про себя, чтобы поверить заново: невероятно, но факт - мы внутри факела статуи Свободы. И вдруг меня озарило... А почему бы и нет? А что, если получится?.. Я сжал Джулию в объятиях, осторожно, но крепко, как можно крепче, прижался щекой к ее волосам, прильнул к ней, стараясь, насколько мог, ощутить ее частью себя самого. И затем, как учил меня Оскар Россоф, начал мысленно освобождаться от окружающей меня эпохи. Ведь эта гигантская медная рука, сжимающая факел, существует в обоих известных мне Нью-Йорках, в обоих временах. Мало-помалу двадцатый век ожил в моем сознании, завладел им, и я сказал себе, что я уже там, что мы оба там, Джулия вместе со мной. И вдруг я понял, почувствовал: свершилось. В этот неуловимый миг руки мои сжались настолько, что Джулия шевельнулась и открыла хмельные от сна глаза. - Где... - Тут она оглянулась и вспомнила. - Ах, да!.. Она улыбнулась. Я отпустил ее, поднялся, разминая затекшие ноги. Джулия тоже встала, и мы выбрались на обзорную площадку. Темнота растворялась, воздух светлел, становился белесым, хоть мы еще ничего не видели. Зато слышали. Я ждал этого и сразу узнал звук - и глянул на Джулию. На лице ее отразилось недоумение, потом она нахмурилась и повернулась ко мне. - Прибой? - спросила она. - Сай, клянусь, я слышу шум прибоя!.. - Она втянула в себя воздух. - И запах моря. - Ее охватил испуг. - Сай, что случи... Я обнял ее за плечи и тихо сказал: - Джулия, мы спасены. История, которую я рассказывал ночью, не вымышлена. Я рассказал чистую правду. И теперь мы перенеслись в мой двадцатый век... Она уставилась на меня, прочитала в моих глазах, что я не лгу, и уткнулась мне в грудь лицом. - Сай, мне страшно! Я боюсь, я не могу взглянуть!.. А небо продолжало светлеть, на горизонте зажглась розовая полоска зари, и далеко под нами я мог уже разглядеть барашки на гребнях волн. - Можете, Джулия, можете. Я взял ее за подбородок, поднял ей голову и повернул лицом к востоку. Она увидела воду, увидела бухту далеко внизу, потом обернулась и увидела сине-зеленую поверхность факела, патину многих десятилетий, покрывающую металл, - и задрожала. Плечи у нее буквально свело от страха, но глаза были все равно открыты. Снова и снова переводила она их с бухты на факел, с факела на бухту и беспрерывно повторяла: "О Сай!.." - испуганным, прерывающимся от волнения голосом. Лицо ее было белее мела, и руку, судорожно прижатую к щеке, била мелкая дрожь. Но понемногу к ней возвращалась улыбка. Вдали над океаном показался узенький краешек солнца, и стали видны корабли. А солнце выкатывалось из-за горизонта все выше и выше, и я взял Джулию за руку и повел по кругу вдоль ограды. И как только мы перешли на другую сторону площадки, Джулия замерла не дыша; оцепенело смотрела она через бухту на сонмище небоскребов, толпящихся на южной оконечности острова Манхэттен, устремляющихся ввысь, пламенеющих в лучах восхода десятками тысяч окон. 21 Мы сели на первый же экскурсионный катер, возвращавшийся на Манхэттен. Небольшая кучка туристов, которых он привез, с любопытством воззрилась на одежду Джулии - на мое пальто и круглую меховую шапку они не обратили никакого внимания. Это был единственный за день катер, возвращавшийся в Нью-Йорк без пассажиров - не считая нас, конечно. Следующий доставит новых туристов и заберет прибывших первым рейсом, и так целый день. Я порадовался, что на борту безлюдно: на нас определенно глазели бы. Правда, контролер попался въедливый и принялся допытываться, откуда мы взялись. Я объяснил, что мы вчера опоздали на последний катер и нам пришлось провести на острове всю ночь. Секунду-другую он размышлял, как отнестись к моему рассказу, затем сально осклабился и пропустил нас на борт; одежда наша, по-видимому не произвела на него ни малейшего впечатления. Мы поднялись на открытую верхнюю палубу. Катер осторожно выбрался на фарватер и, разрезая волну, двинулся к Манхэттену, а Джулия замерла подле меня и смотрела завороженно, как небоскребы увеличиваются в размерах, поднимаются до непостижимой высоты. С палубы открывался прекрасный вид на нижний Манхэттен, а также на Нью-Джерси, южную часть Бруклина, Стейтен-Айленд и на бухту вплоть до моста Верразано; минут десять Джулия просто смотрела во все глаза, не в силах вымолвить ни слова. Потом склонилась ко мне и, не отрывая взгляда от громадин, теснящихся на кончике острова, - солнце взошло, и в его лучах здания казались действительно красивыми, - шепнула: - Как же они не падают?.. Я принялся объяснять ей что-то про стальные каркасы, но примолк, не докончив фразы. Она меня не слушала, она не слышала ни слова. Она смотрела и смотрела - и вдруг, просияв, схватила меня за руку: - Новый мост!.. - воскликнула она и показала на Бруклинский мост над Ист-Ривер. Навстречу нам в открытое море направлялся торговый корабль; казалось, он не приближается, а просто увеличивается в размерах. Когда, наконец, он прошел совсем близко от нас и его стальной борт навис над нами бесконечной громадой, Джулия при- льнула ко мне, испуганно жмурясь и шепча: - Оно не опрокинется? Не перевернется?.. Я заверил ее, что это совершенно исключено, но вместе с нею смерил взглядом гигантский черный утес, глухо урчащий винтами, и без труда догадался, каково ей. Ведь даже мне самому представлялось невероятным, что такое чудовище может держаться на плаву. Интересно, что сказала бы Джулия, если бы мимо нас проплыл, к примеру, новый лайнер "Куин Элизабет"?.. Но тут в сером небе над нами появился самолет, обыкновенный четырехмоторный винтовой самолет и не слишком высоко - не более трех тысяч метров. Я обрадовался возможности показать нечто, воистину способное выступить в роли символа века. - Смотрите, Джулия! - Она и сама услышала гул мотора, но не могла понять, откуда он идет, пока я не ткнул пальцем вверх. - Это называется самолет. Или, иначе, аэроплан... Я ожидал - боюсь, не без оттенка самодовольства - увидеть, как она потрясена. Однако Джулия секунд десять следила за самолетом, следила с любопытством, но без особого удивления, и кивнула: - Я читала про аэро-планы у Жюля Верна. Конечно, вы их уже построили. Я хотела бы, пожалуй, прокатиться на аэро-плане. Их много?.. И она опять повернулась к тому, что действительно потрясло ее: к испещренным окнами скалам Манхэттена. - Порядочно, - ответил я, рассмеявшись про себя: так мне и надо. Сойдя с катера, мы пересекли маленький парк Бэттери и очутились на улице - и Джулия внезапно застыла, прижав руку к груди. Сперва мне подумалось, что она ошеломлена близостью домов-башен, видом узкой улицы, забитой пешеходами и машинами, ревом уличного движения, к которому добавлялся еще и оглушающий стрекот отбойных молотков. Но нет, Джулию околдовали вовсе не здания и не машины, а люди, обыкновенные люди, спешащие мимо. Пристально всмотревшись, я понял, что поразила ее не одежда, - я вспомнил трепетное чувство, охватившее меня при первом столкновении с живыми, из плоти и крови, людьми 1882 года, и мне померещилось, что на лице Джулии я вижу такое же до головокружения острое изумление. На острове у подножия статуи Свободы она была еще слишком занята собственными переживаниями, и пассажиры с катера показались ей скорее всего ненастоящими. А теперь она, как я некогда, заметила людей вокруг себя - а они не замечали ее, они бежали по своим делам, переговаривались между собой, живые люди, отделенные от ее эпохи без малого целым столетием... Она опять побледнела, слова замерли у нее на губах - ей было страшно. Мы прошли короткий квартал вверх по Бродвею. - Вы знаете, где мы сейчас находимся? - спросил я. Вопрос смутил ее, будто речь шла о каком-то городе за границей, где она в жизни не бывала. Она старалась догадаться, вертела головой туда и сюда, потом обернулась ко мне, все еще не оправившись от испуга, но уже улыбаясь: - Нет, не знаю. - В начале Бродвея. - Быть не может! - вырвалось у нее. Она посмотрела еще раз в одну сторону, в другую, и улыбка исчезла с ее губ. - Но, Сай, тут же нет ничего знакомого. Ничего, к чему я... - Погодите, - прервал я, взял ее под руку и провел еще два квартала. И вдруг Джулия сама замедлила шаги, в изумлении поднесла руку ко рту, уставившись на противоположную сторону улицы. Еще пятьдесят метров, и мы остановились у края тротуара, лицом к малюсенькой церкви Троицы, почти затерявшейся на дне ущелья из стекла и бетона. Джулия медленно запрокинула голову, поднимая взгляд все выше, выше, к вершинам башен, которые попросту задавили здание, когда-то самое высокое на всем Манхэттене - Манхэттене, каким она его знала. - Мне не нравится, Сай! - наконец сказала она. - Не нравится видеть Троицу такой... такой убогой. - Она бросила еще один взгляд на далекое небо над крышами домов-гигантов. Когда она опять обернулась ко мне, на губах у нее вновь играла улыбка. - Но я хотела бы подняться на самый верх какого-нибудь из этих зданий. - Зажмурившись на мгновение, она притворилась, что замирает от высоты. - По крайней мере Бродвей все такой же шумный... Чудно-то как: нигде ни одной лошади... - И только тут она заметила очевидное. - Сай, что это? Все почему-то едут в одну сторону!.. На углу мы сели в такси, и, пока ехали на восток к Нассау-стрит, я попытался объяснить ей принцип одностороннего движения. Джулия с любопытством осматривалась в машине, а я, понизив голос, чтобы шофер не расслышал, сказал: - Вот это и есть автомобиль. - Знаю! - Джулия тоже понизила голос. - Я вспомнила рисунок, который вы мне показали. Я их сразу узнала, как только увидела. Мне нравятся авто-мобили. - Она пощупала сиденье. - Как здорово! Интересно, что сказала бы тетя Ада... Ой, смотрите! - Палец ее уперся в заднее стекло: она заметила следующую за нами красную малолитражку. - Какая прелесть! И правит, смотрите, правит женщина! Я тоже хочу такую!.. - Такси затормозило перед светофором на Нассау-стрит; как раз погас зеленый и зажегся красный свет, и Джулия сразу догадалась, в чем дело. - Остроумно! Не понимаю, почему же мы до этого не додумались... На углу Нассау-стрит и Парк-роу мы ненадолго сошли - я попросил такси подождать у тротуара. - Вон там, Джулия, раньше стоял отель "Астор". - Я показал вдоль Парк-роу в сторону Бродвея. - А там почтамт. Джулия послушно смотрела, куда я показывал, и кивала в подтверждение, что слышит меня; однако в тот момент, по-моему, она еще не была в состоянии отождествить увиденное с "Астором" или почтамтом. Потом послышался радостный возглас - она заметила ратушу и здание городского суда, ничуть не изменившиеся с тех пор, как мы их в последний раз видели, и поняла, что парк на той стороне улицы - это парк ратуши. Парк, насколько я мог судить, тоже ничуть не изменился; если и произошли какие-нибудь мелкие перемены, - наверно, произошли, - они ускользали от нашего внимания. Джулия, не в силах отвести взгляда от той стороны, улыбалась неподдельно, но, пожалуй, неуверенно; на короткий миг в глазах у нее блеснули слезы. - Как я рада, Сай, - сказала она тихо, - что парк не изменился. Какое счастье видеть его... Теперь она наконец сориентировалась - и вдруг до нее дошло, куда мы приехали, и она вскинула на меня глаза. Я кивком подтвердил ее догадку, жестом показал, чтобы такси следовало за нами, и мы двинулись до Парк-роу вдоль стены бывшего здания "Таймс": оно дожило до наших дней, хоть и значительно перестроенное. А что же соседнее, сгоревшее на наших глазах дотла? На месте здания "Всего мира" высился дом, такой же невзрачный и такой же старый, удивительно похожий на своего предшественника; судя по всему, его и построили сразу же после пожара. Мы стояли возле этого дома, глядя на него слепо и безучастно. Мысленно я видел, как из окон вырываются, тянутся по фасаду оранжевые языки пламени; до сих пор я словно бы чувствовал запах черного дыма, словно бы слышал ураганный рев пожара, о котором сегодня и не помнил никто, кроме меня и девушки, стоящей рядом; и еще я подумал: как-то сложилась дальнейшая жизнь Айды Смолл... Я подошел поближе и положил ладонь на каменную стену, и Джулия последовала моему примеру. Камень, несомненно, был самый настоящий, мерзлый, быстро вытягивал из ладоней тепло; но Джулия недоверчиво качнула головой, и я откликнулся: - Все равно что-то не то. Будто трогаешь декорацию... Я сунул руку обратно в карман пальто, Джулия спрятала свои ладони в муфту. Она пошла к такси, поджидавшему у тротуара, и вдруг снова обернулась к старому зданию. - Где примерно висела вывеска "Обсервер"? Вон там? - Она посмотрела на шофера, который делал вид, что не слушает нас, подошла ко мне поближе и понизила голос. - Сай, вы можете поверить, что прошло всего два дня с тех пор, как мы ползли по этой вывеске? А вон, - показала она на здание "Тайме", - то самое окно, через которое мы попали в кабинет мистера Дж. Уолтера Томпсона... Я кивнул, усмехнувшись: действительно, поверить в это сегодня было чертовски трудно. - А ведь его рекламное агентство все еще существует. Кажется, крупнейшее в мире или что-то вроде того... - Да ну? - отозвалась она радостно, словно получив известие о близком знакомом. Уж не знаю, что думал о нас таксист; теперь он чуть не ежесекундно поглядывал на нас в свое зеркало. Но едва, перехватив мой взгляд, он вознамерился что-то сказать, я состроил самую суровую мину, какую только сумел. Я вообще терпеть не моту нью-йоркских таксистов. О них слишком много писали, и они возомнили о себе невесть что; меня отнюдь не интересовало, какую пошлость этот тип собирается выдать на наш счет. Джулия тоже поняла, что он теперь прислушивается к каждому нашему слову; случалось, когда мы застревали у светофоров, что водители и пассажиры соседних машин глазели на наши одежды, а вслед за тем и на лица. Разумеется, когда мы шли по Бродвею или стояли на Парк-роу, на нас глазели еще больше, но не думаю, чтобы с чрезмерным недоумением: скорее всего нас считали актерами, направляющимися на репетицию, например на репетицию телевизионного рекламного фильма. Но Джулию это беспрерывное внимание беспокоило, и, когда таксист в очередной раз изучающе оглядел нас через зеркало, она наклонилась ко мне и шепнула: - Мы едем к вам домой, Сай? Нам еще далеко?.. Я ответил, что недалеко, и сказал шоферу, чтобы он поднажал. Правда, потом мы сделали еще один крюк. На углу Третьей авеню и Двадцать третьей улицы я попросил повернуть налево, и таксист, конечно, не преминул съехидничать - напомнил мне мой собственный адрес. Пришлось повторить: "Вам говорят, налево!" Он повернул, и мы объехали вокруг Мэдисон-сквер; когда мы вновь оказались на Бродвее и двинулись вдоль западной стороны сквера на юг, Джулия вдруг резко схватила меня за руку - признаться, на что-то в этом роде я и рассчитывал. - Сай, - горячо шепнула она. - Ее нет! Ее и вправду нет!.. - Чего нет? - Да руки! Руки статуи Свободы!.. - Таксист был, вероятно, в полнейшем недоумении. - Ну, конечно, - продолжала она шепотом, - так и должно быть, но... Но теперь-то я точно знаю, что это мне не приснилось. И что статуя, вся целиком, стоит на острове в бухте. - Пальцы ее, придерживающие меня за локоть, непроизвольно сжались. - Страшновато... Она принудила себя улыбнуться и посмотрела вперед сквозь ветровое стекло. На шофера она уже не обращала внимания. - Гостиницы "Пятая авеню" нет. И театра "Эбби-парк" нет. И "Женской мили" тоже нет, да, Сай?.. Я кивнул. - Ничего этого нет. - Мы повернули с Бродвея на Двадцать вторую улицу, опять на восток. - Зато ваш дом стоит, где стоял. Можно свернуть здесь и подъехать на Грэмерси-парк. Хотите? - Нет, нет, - она решительно замотала головой. - Этого бы я не выдержала... У меня в доме Джулии очень понравился лифт и вовсе не понравилась женщина средних лет с пуделем под мышкой, которая как уставилась на нашу одежду, так и не отводила глаз, пока мы не вышли. Ключ у меня был запрятан за притолоку, там, где она слегка отошла от стены. Я выскреб его оттуда при помощи сложенной в несколько раз полоски бумаги, открыл дверь и жестом предложил Джулии войти первой. Как только она переступила порог, я щелкнул выключателем, и - для меня это теперь было почти так же внове, как для нее, - в комнате зажегся свет. С улыбкой восхищения, совершенно ребяческой, Джулия раза три перевела взгляд с люстры на выключатель и обратно. Потом глазами попросила у меня разрешения и осторожно нажала на выключатель двумя пальчиками. Свет погас. - Как удивительно, - пробормотала она, глядя на люстру. - В любой момент чистый, яркий свет. И как просто... Она еще раз щелкнула выключателем, зажигая люстру. - А я предпочитаю газовый свет, - заметил я, но ей это показалось настолько невероятным, что она не удостоила меня ответом. Не в силах отвести глаз от лампочек, она надавила на выключатель - свет погас. Я достал деньги из-под бумаги, устилавшей дно ящика в туалетном столике, спустился вниз, расплатился с шофером и вернулся, а Джулия все стояла, восхищенная, зачарованная, включая и выключая свет, включая и выключая... Я помог ей снять пальто и повесил его вместе с капором и муфтой в шкаф. Джулия поправила волосы, и над нами на мгновение нависла взаимная неловкость. По-моему, ей показалось неприличным снять пальто и шляпу, оставшись со мной наедине у меня в квартире, во всяком случае ей показалось бы это, будь обстоятельства хоть немного более обычными. Чтобы скрыть смущение, она принялась рассматривать диван и прочую обстановку моей меблированной квартиры - впрочем, интерес ее был в достаточной мере искренним, поскольку мебели такого фасона она не встречала. Она даже задала один-два вопроса, потом отошла к окнам - я за ней следом - и выглянула на Лексингтон-авеню, не уставая поражаться тому, что видит. День этот запомнился мне как серия разрозненных картинок: Джулия у холодильника - я открыл его, размышляя, из чего бы соорудить завтрак, а она дивится холоду, способности делать лед, морозилке, лампочке, загорающейся, как только открывается дверца; Джулия знакомится с растворимым кофе - сначала с наслаждением вдыхает его аромат, потом пробует и морщится, разочарованная; Джулия восхищается апельсиновым соком, который я, как чародей, достал из холодильника, размешал в графине и разлил в стаканы с кубиками льда. И одна, из бессчетного множества других картинок: Джулия снова в гостиной, в руке у нее уже, кажется, третий по счету стакан апельсинового сока со льдом; она взирает на темный экран телевизора, а я пытаюсь объяснить ей, что будет, когда я его включу. В ответ она торопливо кивает, возбужденная моими обещаниями, но не вполне веря им или по крайней мере не сознавая их истинного смысла. Я включаю телевизор - и, несмотря на все мои предупреждения, она пугается и с криком отшатывается на зад, расплескивая сок на ковер, когда на экране появляется лицо женщины, умоляющей Джулию испробовать самоновейший сорт хозяйственного мыла. К телевидению Жюль Верн ее не подготовил, оно оказалось для Джулии совершенным чудом, и она с трудом верила собственным глазам. Потом она начала допытываться, как оно работает, и непонимающе слушала объяснения, то и дело переводя взгляд с моего лица на экран и обратно. Я рассказал ей, что данная передача - из числа записанных на пленку, но вообще-то с помощью телевидения можно наблюдать за событиями, происходящи- ми в данную секунду в разных концах Земли. Это ее потрясло; спустя какое-то время она спросила, что такое пленка, и когда я ответил, что есть способ записывать изображения людей в движении вместе со звуками их речи, это ее, по-моему, просто доконало. Мне кажется даже, что телевизор и мой рассказ про телевидение настолько не укладывались в ее сознании, что сперва она отнеслась к передаче довольно-таки враждебно. Но я пододвинул ей стул, тронул ее сиденьем под колени, и она медленно села; выражение недоверия на ее лице сменилось совершенно детским, всепоглощающим интересом. Она сидела неестественно прямо, позабыв даже откинуться на спинку стула, приоткрыв рот, внимая каждому движению, каждому звуку заурядной "мыльной оперы". А когда я показал ей, что поворотом ручки можно переменить программу, она принялась вертеть ее каждые десять секунд - с многосерийного детектива на международный обзор, с обзора на старый фильм, на детскую передачу. Пришлось постучать ей по плечу, чтобы напомнить о себе. - Я отлучусь на полчасика, хорошо? Вы тут обойдетесь без меня?.. Она кивнула и опять повернулась к экрану. Я прошел в спальню, надел спортивные брюки, свитер, мягкие полуботинки, а поверх всего напялил короткую бежевую кожанку. Когда я вернулся, Джулия, взглянув на меня мельком, поинтересовалась: - Теперь мужчины так одеваются? Я ответил, что да, в том числе и так, - и она тут же снова ушла с головой в восхитительную рекламную передачу какой-то страховой компании. Сомневаюсь, заметила ли Джулия, как долго я отсутствовал: не полчаса, а пожалуй, все сорок пять минут. Когда я вернулся, она все так же сидела, вперившись в экран, - правда, теперь догадалась откинуться, - и смотрела старую кинокомедию, отсня- тую в сороковых годах и почти совершенно ей непонятную. Но люди двигались и говорили, а большего она и не требовала. Из серии картинок-впечатлений о событиях того дня следующая памятна мне, пожалуй, даже сильнее, чем телевизионный гипноз Джулии. Мне пришлось выключить телевизор, чтобы оторвать ее от экрана; изображение съежилось и потухло, и она воскликнула: - Ой нет, не выключайте еще немножко!.. Я рассмеялся. - Уверяю вас, Джулия, есть множество других вещей, с которыми вам нужно познакомиться. Телевизор можно будет включить и потом... Она нехотя встала и все оглядывалась на экран. - Подумать только - театр на дому! Шесть театров! Просто чудо из чудес. Как люди могут куда-то ходить, что-то делать, а не смотреть все представления подряд? - Некоторые никуда и не ходят. Но я не думаю, чтобы вы попали в их число. На самом-то деле ничего хорошего в передачах нет, большинство из них и смотреть не стоит... - Этого она, конечно, еще никак не могла осознать. Пакеты, которые я принес с собой, я сначала бросил на диван; теперь я поднимал их по одному и передавал ей в руки. - Вам, пожалуй, пора переодеться, Джулия. Можете сделать это в той комнате. - Что это, Сай? Одежда? Современная одежда? - Вы угадали. - Она заколебалась, но я сказал мягко: - Иначе люди опять будут глазеть на вас, Джулия. - Она состроила гримасу и кивнула. - Бога ради простите, что приходится вдаваться в подробности, но самое нижнее белье вы можете не менять. - Я старался сохранить серьезное выражение лица, и это удавалось мне не без усилий. - Тут блузка, юбка, комбинация и кофточка. Также туфли и чулки. Наденьте все это. Для чулок я купил пояс - надеюсь, вы разберетесь, как им пользоваться. Если что-нибудь не подойдет по размеру, можно будет обменять. Договорились? - Договорились. Слегка робея, она вышла в соседнюю комнату, а я развернул последний из принесенных пакетов, достал из него коробку, а из коробки пальто и раскинул его на диване - как сюрприз. Пальто было бежевое, шерстяное, с широкими отворотами и большими перламутровыми пуговицами. Стоило оно довольно дорого, но цена меня сейчас не волновала. Длилось переодевание дольше, чем я рассчитывал, и сквозь нынешние тоненькие двери - об этом она наверняка не догадывалась - я слышал время от времени возгласы удивления, а то и недоумения. Потом донеслось потрясенное "Ой!", последовала длительная пауза, и наконец - следующая картинка из воспоминаний того дня - Джулия неуверенно остановилась в дверях спальни и сказала смущенно: - Вы, верно, ошиблись, Сай. Посмотрите на эту юбку!.. Дольше выдержать я уже не мог и расхохотался. Шерстяная юбка была вполне консервативной длины, до колен. И надела Джулия ее совершенно правильно. Только пояс оказался туговат, потому что под юбку она натянула по меньшей мере две свои длинные, почти до полу, белые нижние юбки. - Джулия, извините меня, пожалуйста, - сказал я. Мой смех, разумеется, вызвал у нее возмущение. - Извините, но вы не можете выйти на улицу в этих нижних юбках. Наденьте комбинацию. - Комбинацию? - Ну, розовую нижнюю юбочку, которую я дал вам. - Я надела ее! - Лицо у нее стало пунцовым. - Надела под нижние юбки. Она же невозможно короткая... Я поборол смех, проглотил его, согнал с лица - но он так и норовил выбраться наружу снова. - Нет, Джулия, - сказал я со всей возможной серьезностью. - Вовсе она не короткая. Она такой же длины, как и юбка, может, чуть покороче, чтобы не выглядывала из-под подола. - Я пожал плечами. - Так теперь носят. Ведь не я это придумал... Джулия постояла еще немного, словно раздумывая, что мне возразить, а я изо всех сил удерживал на лице серьезное выражение; потом она резко повернулась и отсутствовала еще минут десять. Когда она вышла снова, то руки у нее были крепко прижаты к бокам, а сама она переваливалась из стороны в сторону, точно утка; я не сразу понял, что странная ее походка вынужденна - Джулия пыталась идти, сомкнув колени. - Вот так я и должна, по-вашему, выглядеть? Она замерла, а я не мог отвести от нее глаз: выглядела она теперь просто великолепно. Блузка по вороту подошла в самый раз, шоколадная кофточка облегала, но не слишком, а юбка сидела как влитая. Я и раньше догадывался, что у нее хорошая фигура, но не подозревал, что еще и безупречные ноги. Продавец в магазине напомнил мне, что высокие каблуки вышли из моды, тем не менее я купил коричневые кожаные "лодочки" на высоких каблуках и те- перь воочию убедился, что не ошибся. В сочетании с телесного цвета чулками каблуки подчеркивали красоту ног, и Джулия была просто ошеломляюще хороша. И длинные волосы, собранные пучком на затылке, как нельзя лучше подходили к ее наряду. Мое восхищение, видимо, достаточно ясно читалось у меня на лице и в глазах, и это ей помогло. Она улыбнулась мне в ответ, удовлетворенно и даже с некоторой гордостью, потом наклонилась чуть-чуть, чтобы еще раз взглянуть на юбку, - и увидела кромку, поднятую неизмеримо выше, чем когда-либо осмеливалась себе представить. Залившись краской, Джулия бросилась к дивану, схватила лежавшее там пальто и со всей быстротой, на какую была способна, обернула его вокруг талии, так что подол коснулся туфель. - Не могу! - простонала она. - Ну, не могу я, Сай, выйти на улицу в таком виде!.. Я был больше не в силах сдерживаться. Смеясь, я подошел к ней, обнял ее за плечи и, поддавшись внезапному соблазну, поцеловал. Поцелуй был мимолетным, но Джулия не ожидала его и в испуге отпрянула. Тем не менее я уговорил ее надеть пальто в рукава - ведь его подол сантиметра на три, а может, и на все пять ниже юбки. Это соображение решило дело. Она надела пальто, осмотрела себя и, хотя, по-моему, испытывала сильное желание удрать в спальню, в конце концов осталась на месте. Я напомнил ей, что там, на улице, все женщины до одной ходят в таких же коротких пальто, и она хмуро кивнула, принимая это как неизбежное. Я зашел на минутку в спальню за фетровой шляпой, а когда вернулся, Джулия стояла у зеркала, висящего над столиком близ входной двери, и завязывала на шее ленты капора. На сей раз я и не пытался подавить в себе смех - попытка не увенчалась бы успехом. Секунд десять, наверно, я хохотал, не в силах остановиться и вымолвить хоть слово, а она смотрела на меня, не возмущенная даже, а просто сбитая с толку. И всякий раз, как я вглядывался в ее недоуменно нахмуренное лицо, я принимался хохотать пуще прежнего. Туфли на каблуках, модное короткое пальто - и этот допотопный головной убор с плоским верхом, искусственными цветочками и лентами под подбородком! Разумеется, я вовсе не хотел обидеть Джулию и был рад, что она вроде бы не рассердилась; просто она выглядела такой современной, и я по наивности вообразил, будто она сама поняла, как ей идет новый наряд. Но наши моды были ей, разумеется, совершенно чужды, и она никак не могла оценить себя по достоинству. Привычный капор был для нее куда милее этой странной одежды. Зато, когда я сумел выговорить, в чем дело, она, как истая женщина, сразу поняла, что я, вероятно, прав, хоть она сама и не видит этого, резким движением распустила бант и сдернула капор. Я сказал ей, что в наши дни очень многие женщины ходят с непокрытой головой, особенно если волосы у них такие длинные. На лице у нее отразилось удивление с немалой долей сомнения, и я добавил, что, если она будет чувствовать себя неловко, мы по пути купим ей новую шляпку. Кончилось тем, что я взял Джулию за плечи и, вытянув руки, осмотрел ее, вновь не скрывая своего восхищения. - Джулия, - сказал я, - поверьте мне, когда мы с вами выйдем на улицу, вы окажетесь одной из самых, красивых женщин Нью-Йорка. Честное слово, я не преувеличиваю!.. Она не могла не видеть, что я искренен; глаза у нее радостно блеснули, она приподняла подбородок и, слегка пошатываясь - каблуки были много выше и гораздо тоньше тех, к каким она привыкла, но для первого раза она управлялась с ними неплохо, - пошла обратно в спальню. Там, на дверце шкафа, висело зеркало в полный рост, и она, конечно же, направилась именно к нему. Теперь я обрел уверенность, что эта женщина сумеет преодолеть смущение, выйти на улицу и скоро, очень скоро начнет гордиться всеобщим вниманием, - и пожалел лишь о том, что не успел поцеловать ее еще раз до того, как она выскользнула из моих рук. Внизу на улице я сразу же поймал такси, чтобы избавить Джулию от необходимости дефилировать в современном платье перед лицом всего света - пусть привыкает малыми дозами. Доехали до Сентрал-парка, я расплатился, и мы двинулись пешком к углу Пятьдесят девятой улицы и Пятой авеню. Именно на этом углу холодным январским днем я впервые по-настоящему увидел мир 1882 года; здесь я стоял, испуганный и взволнованный, и пялился на приближающийся конный омнибус, а потом повернулся и бросил взгляд вдоль узкой, тихой жилой улочки - Пятой авеню. Тогда со мной была Кейт, но я предпочитал сейчас об этом не вспоминать. Мне хотелось, чтобы Джулия увидела тот же участок Пятой авеню в моем мире. Вот мы подошли к углу - напротив нас через улицу высилась гостиница "Плаза", - и я сказал: - Мы с вами, Джулия, идем сейчас вдоль края Сентрал-парка, и впереди угол Пятьдесят девятой и Пятой авеню - это чтобы вы точно представили себе, где находитесь. - Я рассчитал время до секунды и теперь, вытянув вперед руку, спросил: - Итак, скажите мне, что это за улица?.. Буквально задохнувшись, она ошеломленно повернулась ко мне, затем еще раз глянула вдоль Пятой авеню - и грандиозность происшедших здесь перемен, умопомрачительность вздымающихся ввысь строений оказались почти непосильными для ее сознания. - И это Пятая? - тихо произнесла она. И повторила потрясение: - Это Пятая авеню?! - Да, Пятая. Долгую минуту мы провели на этом углу, припоминая, как все здесь было когда-то. Наконец, Джулия снова подняла на меня глаза, выдавала из себя слабую улыбку, и мы тронулись вниз по Пятой авеню мимо блистающих громад, мимо архитектурных творений, захватывающе красивых и удручающе уродливых, мимо кварталов, известных, пожалуй, половине населения земного шара, если не по собственным впечатлениям, то в крайнем случае по фильмам. Гигантские гладкие фасады, стены из цельного стек- ла кажутся фантастическими даже нам, их современникам, а Джулии они, вероятно, представлялись просто ни на что не похожими; я даже и не уверен, была ли она в состоянии полностью их воспринять. И когда, пройдя сквозь строй непостижимых зданий, мы приблизились к Пятьдесят первой улице, она прищурилась, не вполне доверяя собственным чувствам, - я ведь тоже побывал в подобном положении, но для нее контраст оказался гораздо сильнее, - и ударилась в слезы: так потряс ее собор св. Патрика, оставшийся почти неизменным посреди этого чуждого мира... Через улицу от собора, у "Рокфеллер-центра", которого Джулия, по-моему, вовсе не заметила, есть несколько каменных скамеек, и я подвел ее к одной из них. Мы посидели немного, а она без конца переводила глаза с башенок св. Патрика на окрестные небоскребы и снова на башенки. Собор служил ей ориентиром, нес перегруженным нервам желанное успокоение, и вскоре мы двинулись дальше. То тут, то там Джулия обнаруживала знакомые названия магазинов, некогда теснившихся на Бродвее. Мы останавливались у сверкающих витрин, и она впивалась в них, очарованная ювелирными безделушками, одеждой, мехами, шляпками, обувью. - Вот вам и "Женская миля", - заметил я. - Пожалуй, мне тут нравится. Быть может, даже...- Она примолкла, потом продолжала: - Они такие странные, но, может, некоторые вещи мне со временем и понравились бы... - Она еще раз не спеша обвела взглядом улицу. - Даже ваши дома. Но кто бы в это поверил? Кто хоть на миг вообразил бы себе это?.. Ей надо было отдохнуть от избытка впечатлений, и я завел ее в маленький бар на Тридцать девятой улице. Сначала она наотрез отказалась идти в "салун", но в конце концов согласилась принять к сведению, что в наше время женщины делают много такого, что раньше им и в голову не приходило. Мы выбрали местечко подальше от стойки; кроме нас в баре была всего одна пара, которая шепталась в другом углу. Джулия взяла бокал вина, а я виски с содовой; мало-помалу она совсем успокоилась. По молчаливому согласию мы до сих пор не заговаривали о том, что оставили позади. Сначала следовало как-то отмежеваться от прошлого, и это нам удалось, но теперь мы вновь вспомнили о пожаре, о Джейке Пикеринге, о непонятном поведении Кармоди и о нашем бегстве от инспектора Бернса. Здесь, в баре, где самый воздух пропах двадцатым веком, люди, о которых мы говорили, казались нереальными, далекими, пожалуй, даже смешными. Что за несусветная дикость - бояться инспектора Бернса, который и слыхом не слыхивал об отпечатках пальцев; неужели мы впрямь бежали в страхе от кого-то или невзначай приняли участие в неком невинном лицедействе? Именно таков был ход моих мыслей, пока мы сидели с бокалами в руках, я вспоминал пережитое не иначе как с легкой усмешкой. Однако Джулия не разделяла моего настроения, и я понимал, что для нее мир Бернса, Пикеринга, Кармоди и пожара в здании "Второго мира" гораздо реальнее, чем тот, в котором она очутилась сейчас. Ничего нового мы, в сущности, не придумали, просто дали друг другу выговориться. Джулию беспокоило, что подумала после нашего исчезновения тетя Ада, и над всеми разговорами витал не высказанный вопрос о будущем самой Джулии. Но, чтобы прийти к какому-то определенному решению, требовалось время, и я молчал - мне было нечего предложить, хоть размышлял я на эту тему много. Я отнюдь не исчерпал всего, что надумал ей показать, и, посидев еще немного, мы вышли и поймали такси. К зданию "Эмпайр стейт билдинг" мы успели засветло, и скоростной лифт поднял нас на обзорную площадку. Пока мы летели вверх сквозь десятки этажей, Джулия не сводила глаз с цифр на табло - ей было нелегко поверить, что мы действительно поднимаемся так высоко и так быстро, и она все теснее сжимала мою руку. А потом, у каменной ограды на высоте девяноста с лишним этажей, она смотрела на затянутый дымкой город и старалась понять, что зеленый массив поодаль - это действительно Сентрал-парк, а паутина запруженных машинами улиц далеко-далеко под нами - это город, который она так хорошо знала, но совершенно не узнавала теперь. Она смотрела, смотрела вниз - на улицы, на парк, на Гудзон и Ист-Ривер. И вдруг подняла глаза к небу и заметила удивительное облако, подобных которому никогда не видала. Гораздо выше нас, там, где воздух должно быть, абсолютно недвижен, пролетел реактивный самолет, и след его, постепенно потеряв резкость очертаний, разбух в совершенно прямое, узкое облако километровой длины, упершееся концом прямо в диск заходящего солнца. И, словно забыв про реактивный след, я тоже увидел странное, вытянутое, прямое, как линейка, облако - каким же необычным казался Джулии мой мир!.. Не без интереса выслушала она объяснение относительно происхождения этого облака и вообще была довольна, что мы поднялись сюда; "Эмпайр стейт" произвел на нее впечатление. Но, выслушав меня, она отвернулась со вздохом и сказала: - А теперь хватит, Сай. Я больше не могу. Отвезите меня, пожалуйста, домой. И пришлось мне вместо ресторана - я хотел пообедать с нею в каком-нибудь ресторане поприличнее - заглянуть в кулинарный магазинчик возле моего дома и купить рубленые бифштексы и мороженые овощи в пакетах. Овощи - кукурузу и цветную капусту - я прямо в пакетах опустил в кипяток, и это очень заинтересовало Джулию; как и любому горожанину, ей понравилась легкость такого приготовления пищи и не понравился вкус, вернее отсутствие вкуса, хотя она и сочла за благо промолчать. Кофе мы пили в гостиной; Джулия уже снова пришла в себя, оживилась и сказала: - Ну вот, Сай, я и познакомилась с вашим миром или по крайней мере с кусочком его. Теперь расскажите мне, что произошло - как странно выговорить, не то что подумать! - за годы между моей эпохой и этой, вашей... Она уселась поудобнее среди диванных подушек и смотрела на меня с восторгом, как ребенок, предвкушающий, что сейчас ему расскажут сказку. А я - я почувствовал, что не могу, не должен обмануть ее ожидания, и - запнулся. С чего начать? Каким обра- зом обобщить события многих десятилетий? Я искал нужные слова, мне хотелось рассказать прежде всего о хорошем. - Ну... оспа почти уничтожена, рябых лиц теперь не встретишь. И чума. Вот уже многие годы не было, кажется, ни одного случая. По крайней мере у нас в Штатах... - Джулия кивнула. - И полиомиелит - так мы называем детский паралич - тоже почти уничтожен. Во всех цивилизованных странах... Джулия снова кивнула, будто и не ждала ничего другого. - А грудная жаба? А рак?.. - Ну, не все сразу. Зато мы делаем пересадки органов! Хирург вынимает из груди больное сердце и заменяет его здор