ь с вами все, что сочтем нужным. Большинство моих соратников, например, за то, чтобы без всякого сожаления выставить вас в вакуум, поскольку вы для нас бесполезны. Помогите нам--и вы сохраните себе жизнь". А как вы гарантируете мне это? "Никак",-- отвечал Мортимер. Тогда я считаю разговор законченным. Поток мыслей оборвался, и вместо него снова отчетливее выступил фон прочих впечатлений. Мортимер обратил внимание, что теперь ему все легче удается изымать и воспринимать отдельные нити--так из хора улавливают голоса отдельных ораторов. "Минуту, профессор, останьтесь-ка". Просьба оказалась тщетной, ван Стейн больше не отзывался. Наоборот, шумы стали слабее, образы бледнее, было такое впечатление, будто один за другим участники ментальной связи отключались. Мортимер уже собирался прекратить попытки наладить связь, как вдруг снова обозначился поток мыслей, тонкий ручеек смутных представлений, а затем он уловил робкий вызов: Мортимер Кросс, вы еще здесь? Вы слышите меня? Он тотчас сконцентрировался и установил контакт-- он увидел юное лицо и снова узнал девушку в белом плаще, которая бросилась ему в глаза во время осмотра пленных, девушку, чей образ оставался в его памяти еще перед первой попыткой установить контакт -- очевидно, как сохранившееся представление о ней человека, того, кто любил ее. Теперь он узнавал ее--не как фотографическое изображение, а скорее как нечто давно знакомое и близкое. "Говорит Мортимер Кросс. Да, я еще здесь. Что вы хотите?" Голос или то, что соответствовало голосу, был трогательным. Я Люсин Вилье. Ассистентка профессора ван Стейна. Я слышала ваш разговор. "Ах, вот как! Чем могу быть полезен?" Послушайте! Остальные отключились, они спят, если вам так угодно это называть. Никто нас не подслушивает, я уверена. "Прекрасно, -- отозвался Мортимер.-- Что же вы хотите мне сообщить?" Собственно, ничего. Но, пожалуйста, останьтесь, не исчезайте! Позвольте только один вопрос: вы нас действительно убили бы? Это было больше, чем просто вопрос, это были не только слова--желание жить, существовать и сохранить молодость, и еще страх, что все это можно потерять. Все эти чувства были переданы и восприняты одновременно. "До этого дело не дойдет,--твердо ответил Мортимер.-- Ваши коллеги поймут, что им ничего другого не остается, как помочь нам". А я уверена, что этого они делать не станут. Они не позволят себя принуждать. Лучше умрут. Они говорят, что нам не придется страдать, мы даже не почувствуем боли. Но ведь после этого все будет кончено, не так ли? Мортимер не ответил. Вы нас действительно убили бы? Я не могу в это поверить. Если я верно понимаю ваши мысли... Вы же не преступник! Вы не сделаете этого--просто не сможете! "Скажите, как нам наладить регенерацию воздуха или по крайней мере замедлить течение физических процессов в организме, и вы уже поможете нам. Тогда с вами ничего не случится--это я гарантирую". В ответе он почувствовал разочарование и грусть. Как вы можете предлагать мне такое! Что вы обо мне думаете? Даже если бы я захотела, это все слишком сложно: для замедления жизненных процессов нужна инъекция белковых препаратов, для каждого человека -- своя. Не трудитесь, вам ее не получить. Мне жаль вас, Мортимер. Вы, пожалуй, мне симпатичны, хотя и ожесточены. Прощайте! Они сидели на полу, безучастные ко всему, и чего-то ждали, хотя и не надеялись больше. Они изнемогали от слабости и истощения, их рацион был сведен к мизерным порциям, которые только возбуждали аппетит, но не насыщали. Воды, правда, еще было достаточно, на воздух был таким спертым, что каждый боялся сделать лишнее движение, чтобы не задохнуться. -- Соратники,--сказал Гвидо,--благодарю вас за то, что пришли. Вы знаете сами: положение наше отчаянное. Мы достигли того рубежа, когда нужно принимать Решения. Запаса воздуха хватит еще на два дня. Продовольствие можно было растянуть, но какой в этом смысл в данных обстоятельствах? Вы можете верить нам -- мы сделали все, что могли, но у нас просто нет больше запасов и регенерационные установки не справляются. Практически у нас осталось два выхода -- или мы сдаемся... -- Это было бы хуже смерти! -- Об этом и речи быть не может! -- Ведь это означает, что нас ждет обезличивание! Гвидо взмахом руки погасил шум. -- Или летим дальше и погибаем от удушья... Все молчали. Затем слова попросил мужчина с рыжевато-бурыми волосами и загорелым лицом. -- Есть компромиссное решение. Двадцать пять из нас примут смерть добровольно, десять останутся жить. Для них регенераторов хватит! Все сразу ожили, апатии как не бывало, словно кто-то с кнутом прошелся по рядам. -- Кто же эти десять избранников? -- Самые молодые, разумеется! -- Это потому, что ты к ним относишься... -- Будем голосовать! -- Нет, будем тащить жребий!.. И тут открылась дверь грузового лифта, показалась коляска Никласа. Беннет вкатил ее и жестом приказал всем успокоиться. -- Тихо! Никлас хочет говорить с вами! -- крикнул, Гвидо. Слепой вздрогнул. Он поднял голову, покачивающуюся из стороны в сторону, словно буек на волнах. Медленно, как бы нехотя, смолкли негодующие крики. -- Соратники, час испытаний настал. Теперь главное-- выдержать.-- Никлас запнулся, тяжело задышал.-- Если мы выдержим, мы победили! Мы должны преодолеть самих себя... во имя победы! Выстоять, выстоять...-- Он подтянулся, поднял голову, невидящие глаза уставились в пустоту.-- Судьба закаляет нас. Мужайтесь, друзья... Мужчины, все еще очень взволнованные, слушали Никласа с растущим беспокойством. Наконец кто-то не выдержал и крикнул: -- Болтовня!.. На мгновенье все смолкли. А потом словно вихрь прокатился по рядам: -- Хватит! -- Нам не нужны проповеди! -- Дай нам кислород! -- Убирайся! Никлас сидел как каменный. Даже голова перестала качаться. Трудно было понять, теплится ли еще жизнь в этом теле. Беннет быстро вкатил коляску в грузовой лифт. Дверь за ними закрылась. Возмущение улеглось, но тут же вспыхнула новая дискуссия. Гвидо опасался, что теперь с падением авторитета руководителя восстания падет и дисциплина. Он пробовал перекричать шум, но это ему не удавалось. Маленькая, приземистая женщина с пронзительным голосом завладела всеобщим вниманием. -- Во всем виноваты ученые, которые спят где-то на корабле и крадут у нас последние остатки кислорода. Нам нечего больше ждать! Выбросьте их за борт, паразитов! В вакуум их! В ответ раздался ропот. Казалось, пламя гнева вспыхнуло еще ярче, прежде чем окончательно угаснуть. -- Где они? Вон их! Несколько рассудительных членов команды попытались унять страсти, но они не смогли ничего сделать -- слепая лихорадка психоза уже успела охватить почти всех. Неожиданно дверь грузового лифта снова открылась. Некоторые сразу заметили это, и шум постепенно улегся. Была мертвая тишина, когда из двери вышел, пошатываясь, белый как мел, Беннет. -- Никлас исчез! --крикнул он.-- Что-то случилось. Вы только послушайте! -- Он поднял небольшой магнитофон и включил его. Раздался глухой голос Никласа: "Это последнее испытание. Если мы выстоим, мы спасены. Я иду первым, следуйте за мной. Мы уходим в свободу, в вечную свободу..." С тихим щелчком запись оборвалась. Мы должны найти его! -- крикнул Беннет.-- Помогите мне! Иначе что-нибудь случится! -- Что еще может случиться?--отозвался кто- то.--Он просто сошел с ума, вот и все. -- Он не мог уйти далеко, в своей коляске он передвигается слишком медленно. Внезапно раздался истеричный крик молодого мужчины: -- Давление падает! Мы теряем воздух! На помощь, мы задохнемся! Все вскочили, и тут неожиданно ожил бортовой динамик: -- Говорит центральный отсек. С палубы "В" ушел воздух. Непосредственной опасности для жизни нет. Падение давления незначительное. Переборки безопасности закрыты. Членам ремонтной группы в вакуумных костюмах немедленно прибыть на палубу "В". Повторяю: членам ремонтной группы в вакуумных костюмах прибыть на палубу "В". Ждите новых сообщений. Конец передачи. Несколько мужчин бросились к лестнице. Остальные, бледные, взволнованные, толпились возле динамика. Что-то снова щелкнуло, и возбужденный голос выкрикнул: -- Шлюз открыт! Человек за бортом! Теперь уже ничто не удерживало их вместе, один за другим они исчезали в дверях. Мортимер вспомнил об экране в совещательной комнате и поднялся наверх. Он включил систему, притушил освещение и стал лихорадочно крутить ручки вертикального и горизонтального перемещения... Звезды тихо проплывали на экране. Вот! На экране возникло нечто чуждое, постороннее: кресло-коляска, парило в искрящемся небе, медленно крутясь по инерции... Вот опрокинулась спинка, и стала видна фигура человека, сидевшего без защитного костюма, пристегнутого двумя узкими ремнями. Нижняя часть тела была прикрыта пледом. Это был Никлас. Медленно вращаясь, он становился все меньше, лицо с тускло блестевшими линзами было поднято, словно он прислушивался к чему-то, только одному ему понятному, словно он и после смерти снова призывал к вниманию-- одинокий и недоступный, как всегда. 14 Когда коляска удалилась настолько, что превратилась в маленькое темное пятнышко, растворявшееся в пелене звездной туманности, Мортимер почувствовал руку на своем плече. Это был Гвидо, позади него стоял Бребер. -- Мы хотим предпринять еще одну, последнюю попытку-- объединиться с учеными,--сказал Гвидо.--Они не говорили о том, что нам надо вернуться на Землю и где-нибудь высадить их? -- Говорили, конечно. При первом же моем контакте. -- Тогда они должны нам помочь, -- заключил Гвидо.--Иначе мы не сможем выполнить их пожелание. -- Вы собираетесь повернуть назад, к Земле?-- Мортимер не скрывал своего удивления. -- Посмотрим. Пошли! Сейчас я объясню тебе, что мы затеваем. Придя в свою кабину, Мортимер лег на койку. Он уже хорошо изучил маленький операционный щит на стене и не сомневался, что сможет включиться в коммуникационную сеть и при этом избежать погребения под потолочным матом, который хотя и защищал его от гравитации, но зато отрезал от окружающего мира. Он надавил кнопку и, действительно, в ту же секунду начал воспринимать чужие мыслительные образы. "Вызываю профессора ван Стейна!--мысленно произнес он, стараясь четко отделять слова одно от Другого.--У нас есть предложение. Просим ответить!" Он ощущал различные оттенки эмоций--от категорического отказа и возмущения до напряженного ожидания. Ему удалось даже уловить волнение Люсин Вивье, он не удержался и послал ей закодированный ободряющий импульс. Говорит ван Стейн. Что вам угодно? "Я веду переговоры по поручению руководства корабля. Мне велено заявить, что мы готовы сохранить жизнь вам и вашим людям, готовы вернуться на Землю и высадить вас так, чтобы вы смогли связаться с вашими властями и вновь занять свои рабочие места. Но тогда вы должны нам немедленно помочь!" Ваше предложение устарело и обсуждению не подлежит. Время работало на нас. Скоро мы будем освобождены, и для этого нам не потребуется даже пальцем пошевелить. Мортимер громко сказал Гвидо: -- Он отклоняет. Гвидо молча кивнул. Мортимер снова сосредоточился на своем партнере. "Вы ошибаетесь! Так как нас уже ничто не спасет, мы уничтожим корабль". Небольшая пауза, явная растерянность. Мортимер почувствовал, что уверенность его растет. Я не верю вам. Ни один человек не сдаст позиций, пока еще существует надежда, а надежда существует, пока человек жив. И если вы думаете о схеме замедления, о бомбе замедленного действия или еще о чем-то подобном, то это безрассудство. Мы отключим их, как только вы потеряете способность двигаться. Мортимер уловил выражение какого-то чувства, какого-то мнения или позиции, которое вновь заставило его усомниться: чувствовалось, что профессор поймал проблеск надежды и усилил свой натиск. Мортимеру пришлось прибегнуть к последнему отчаянному средству. "Слушайте меня внимательно, профессор! До сих пор вы имели дело только с людьми, чьи физические силы и побуждения соответствовали средним значениям. Мы вовсе не чудовища, какими нас считает один из ваших сотрудников, однако мы готовы принести себя в жертву и пренебречь собственными интересами ради достижения цели. К тому же положение у нас безвыходное. Вы можете торжествовать победу, но это очень опасно для вас. Люди, доведенные до крайности, действуют не всегда в соответствии с нормами. И если вы полагаете, что при голосовании у нас те, кто цепляются за жизнь, окажутся в большинстве, то могу вас заверить: голосовать мы не будем. Среди нас есть люди, абсолютно не считающиеся с желаниями остальных. И один из них--Бребер. Вы, наверное, уже слышали о нем. Он вооружен, в отличие от меня, и я даже не смогу помешать ему сделать то, что он задумал". Мортимер не пытался скрывать свои взгляды и чувства, напротив, старался как можно откровеннее излагать свое мнение о Бребере и свои оценки -- все, что знал о нем. Он восстанавливал в памяти детали, подробности операций, которые возглавлял Бребер, вспоминал о его жестокости и жажде разрушения. Он рисовал дикие сцены, картины гибели и хаоса -- раскаленные перегородки, расплавленный металл, взрыв корабля... Неужели он станет...-- Видимо, ван Стейн не решался довести мысль до конца. "Он это сделает, -- подтвердил Мортимер.-- Будьте уверены!" Мортимер почувствовал, что у его партнера зарождается страх, вполне обоснованный и пока еще сдержанный,-- очевидно, он думал о своих сотрудниках, о корабле, о том, какую задачу ему предстоит выполнить, но все же это был страх. Снова Мортимер поймал себя на чувстве удовлетворения от того, что он выиграл, однако готовность его партнера к уступкам тут же замкнулась. Мортимер совершенно отчетливо ощущал: нарисованная им картина разрушения возымела свое действие, но, очевидно, профессор боялся, что окажется в положении человека, застигнутого врасплох или обманутого. Кто даст гарантию, что вы действительно будете выполнять наше соглашение? -- выразил свое сомнение ван Стейн. "Профессор, я вижу, вы еще не полностью осознали свое положение. Сейчас пятнадцать часов сорок минут. Бребер немедленно отправится к реактору и разогреет его. Не пройдет и двадцати минут, как будет достигнута критическая отметка. Единственный, кто может остановить Бребера, это вы. Я делаю последнее предложение. Но сначала ответьте мне на один вопрос: вы в состоянии в кратчайший срок выйти из вашего оцепенения? Сколько времени вам на это потребуется?" Профессор медлил с ответом, и Мортимер продолжал: "Можете не отвечать мне. Если вы не в состоянии сделать то, о чем вас просят, все потеряно. Советую вам: возвращайтесь как можно скорее в нормальное состояние. Я буду ждать вас, а потом отведу к реактору. Вы сможете сами во всем убедиться и затем действуйте, как сочтете необходимым". Мортимер поднялся и отключил связь. -- Нам не миновать этого!--сказал он. -- А не лучше ли было попробовать силой заставить его подчиниться? -- Нет, -- ответил Мортимер.-- Мы зависим от его доброй воли. Наших знаний недостаточно, чтобы определить, не пытается ли он с помощью технических трюков провести нас. Он может с нами сотворить все что угодно--например, окутать нас смертельной газовой смесью и тому подобное. В действительности наша судьба в значительно большей степени зависит от него, чем он сам считает. Нам остается лишь надеяться, что он верит в честную игру и потому будет придерживаться правил. Дверь открылась, на пороге стоял Бребер. -- Кончайте. Хватит копаться! Пора действовать. Я им сейчас задам жару.--Он выбежал. ...Охранник, дежуривший перед лабораторией с плененными учеными, открыл дверь. Гвидо и Мортимер с беспокойством наблюдали за неподвижной фигурой ван Стейна. -- Будем надеяться, что он сможет сам себя разбудить,--сказал Гвидо. -- Не сомневаюсь,--ответил Мортимер.-- Они так хорошо овладели искусством управления мозговыми импульсами, что, без сомнения, могут с помощью определенных ментальных операций, например введения в действие кодов, комбинаций букв и тому подобного, вызвать включение мозга. При известных обстоятельствах может оказаться достаточно одних лишь сновидений. Вероятно, контрольным автоматам, защищающим человеческую жизнь, мы обязаны тем, что они предохраняют нас от того, чтобы ван Стейн уже сейчас не отдал какой-нибудь губительный для нас приказ. Гвидо ответил скептической ухмылкой. -- Чего это он так долго тянет? Через несколько минут профессор ван Стейн пробудился. Дрожь прошла по телу ученого, его щеки порозовели, дрогнули веки, пальцы рук начали сжиматься и разжиматься. Гвидо взглянул на часы. -- Еще семь минут. Мортимер подошел к ван Стейну, чтобы помочь ему встать на ноги, но рука профессора, за которую он взялся, бессильно упала. С кормы корабля донесся шум. -- Лишь бы не опоздать!--Гвидо не в силах был сдерживать свое нетерпение. Мортимер указал на лицо профессора. Глаза его были открыты. Губы шевелились. Произносимые шепотом слова были уже слышны, хотя почти неразличимы. -- Еще минутку... Я сейчас... Я в порядке. -- Если он не поторопится, Бребер поджарит нас, как цыплят на вертеле,--заметил Гвидо.--Малопривлекательная перспектива. Профессор, однако, правильно рассчитал время. Через минуту он поднялся, хотя и с усилием, оторвался от топчана и сделал несколько неуверенных шагов. Гвидо и Мортимер, поддерживая его, подвели к лифту. Через тридцать секунд они уже стояли в блоке управления, в средней части корабля, откуда управлялись реактор, установка водородной ионизации и система ускорения. Бребер сидел в передвижном кресле оператора, зажав в углу рта сигарету и держа в руке бутылку виски--неизвестно, где он ее раздобыл! Он полузакрыл глаза, и по лицу его разлилось блаженство. Ван Стейн оторвался от своих помощников и двинулся к операционному щиту. Скорость разогрева мезон-ноантимезонной плазмы была максимальной. Черная стрелка температурного индикатора приближалась к красной зоне. В камере бушевали 400 миллионов градусов мезонной температуры. -- Блеф! -- объявил профессор, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. -- Вы еще не так удивитесь, -- заявил Гвидо. 450 миллионов градусов. 500 миллионов -- рубеж безопасности. -- Неприкрытый маневр, -- прохрипел ван Стейн.-- Автоматическая контролирующая система выключится сама, как только возникнет опасность. Гвидо молча указал на ту часть пульта управления, с которой был снят щит. Даже для непосвященного было ясно, что вся схема нарушена--несколько проводов были прикреплены к контактам пружинными зажимами, выключив таким образом промежуточные элементы. Достав из кармана платок, ван Стейн вытер лоб. -- Не дойдет же он до такой степени безумия... Гвидо шагнул к нему, схватил его за плечи. -- Ради бога, неужели вы не понимаете, что мы действительно пойдем до конца?! Профессор затряс головой. Помещение наполнилось угрожающим гулом. Потом к нему присоединился звон, похожий на пение циркулярной пилы. Бребер с наслаждением вслушивался в эти звуки, словно это была прекрасная музыка. Мортимер с тревогой наблюдал за ним. 550 миллионов градусов... 600 миллионов градусов... -- Блеф! -- снова бросил ван Стейн.-- Предел безопасности учтен. Вам он хорошо известен, но и мне тоже, он наступает лишь при температуре семьсот миллионов градусов. Установка кондиционирования уже не справлялась с охлаждением. От боковой стенки исходил жар; словно хищное животное, вползал он в помещение, пожирая остатки кислорода. 650 миллионов градусов... 700 миллионов. Последний рубеж перейден. Жара парализовала дыхание. Пот ручьями стекал по коже. Неожиданно красный отсвет лег на приборы, на стены, на одежду, на искаженные лица людей. Его отбрасывало пурпурное пятно на боковой стенке, которая была ближе всего к плазменной камере. Все сильнее чувствовался запах горелого. Лак на металлических поверхностях плавился и пенистыми ручейками стекал на пол. Пятно на стенке стало оранжево-красным, потом ярко-желтым... затем края его вдруг вспучились, и разжиженный изолирующий материал выдавился наружу как гигантская капля, она упала вниз и стала растекаться по полу, гоня перед собой волну обугливающегося коврового покрытия. 800 миллионов градусов! Ван Стейн не выдержал: -- Прекратите! Вы сошли с ума! Я сдаюсь. Я принимаю ваши условия. Только немедленно прекратите! Гвидо подбежал к пульту и схватился за рукоятку регулятора температуры. Но Бребер, быстро обернувшись, оттолкнул его. Лицо его превратилось в ухмыляющуюся маску. Из углов рта сбегала слюна. -- Убери пальчики! -- прорычал он. Гудение и визг заглушали голоса, но жесты Бребера не вызывали никаких сомнений. Он поднял гамма-пистолет и направил его на Мортимера, от неожиданности тот попятился. -- Бребер, послушай же, он согласен! -- закричал Гвидо и бросился к нему, но гамма-луч, опаливший пол перед ним, заставил его остановиться. -- Прекрати, Бребер! Отключай! -- Не верь ему! -- рычал Бребер.-- Старый негодяй задумал провести нас. Я ставлю точку. Гибель в огненном хаосе! Адский финал! Ногой он отшвырнул табурет к раскаленной стене, ярко вспыхнуло пенорезиновое сиденье. Все вокруг заволокло дымом. От удушливой вони перехватило дыхание. Ван Стейн бросился на пол. Мортимер прижал к носу мокрый от пота платок. Ему казалось, что он на пределе сил, и все же он надеялся, что у них есть еще шанс и они смогут спасти корабль, а значит, и собственную жизнь. Сквозь пелену слез он следил за Бребером, который, зажав в правой руке излучатель, водил им из стороны в сторону, а левой хватал все предметы, до которых мог дотянуться, и швырял их в огонь. Ручеек расплавленного металла уже подбирался к нему справа, и тут с грохотом отвалился кусок потолка, и Бре-беру пришлось отскочить в сторону... В ту же секунду Мортимер нажал на выключатель, который он нащупал позади себя, помещение превратилось в раскаленный и дымящийся вулканный ландшафт, дьявольская тень Бребера, отпрыгнувшего в сторону, вдруг покачнулась, на мгновение замерла и осела на пол. Его крики--или то был безумный хохот?--заглушили даже адский вой пламени. Мортимер снова нажал на выключатель--тусклый свет, напоминающий прозрачную жидкость, залил помещение... Тело Бребера неподвижно застыло в дымящейся лавообразной массе. Нечеловеческим усилием Мортимер передвинул рукоятку регулятора температуры вниз. Кожа его пальцев осталась на раскаленном шарике... Он искоса следил за тем, как Гвидо распахнул дверь и вытащил ван Стейна наружу. Мортимер почувствовал, что ноги у него подкашиваются. Комната погрузилась в темноту--видимо, расплавилась проводка. Со всех сторон его окружала кипящая масса дыма и лавы. В последнем проблеске сознания, боясь погрузиться в беспамятство, он бросился к открытой двери, почувствовал на лице прохладное дуновение... и рухнул на пол. Сильные руки подхватили его и потащили прочь от бурлящего пекла. Затем все поглотила темнота. Какое это было наслаждение--всей кожей ощущать золотистое тепло солнца, купаться в ярком свете. Но это и утомляло. Они опустились на скамейку, обращенную к широкому, вероятно застывшему языку ледника. Они почти не разговаривали, словно драгоценным даром, наслаждаясь этой близостью друг к другу, этим покоем, чувством надежной защищенности и согласия с собственным внутренним миром, сознанием того, что они у себя дома. Мортимер вытянул руку вдоль спинки; сверкание пробило созвучие вневременности. Он запустил руку в песок, зачерпнул пригоршню и стал медленно выпускать сухие песчинки сквозь пальцы, словно лаская их. Более крупные кристаллики отскакивали в сторону и возвращались в свою стихию. Мортимер зачерпнул еще, потер песчинки между пальцами и высыпал их на ладонь: они были с острыми краями, неровно обломанные, блестяще-черные или пастельных тонов, и почти все--прозрачные. В некоторых кристалликах различались концентрирующиеся вокруг центра, наподобие слоев луковицы, молочно-матовые шаровые поверхности--следы излучающих включений. Ожил легкий ветерок, пробежался по листьям и взъерошил их, охладил согретую солнцем кожу. -- Может, вернемся в отель?--спросил Мортимер. Майда задумчиво смотрела на облако легких, как перышки, летучих семян, которое медленно удалялось, поднялось над землей, потом неожиданно остановилось, будто наткнувшись на препятствие, и плавно пошло вниз, делая изящные повороты, словно стайка макрелей, и наконец налетевший порыв ветра разметал семена. Майда попробовала поймать долетевший до них комочек пуха, но он уклонился, поднялся выше и унесся вдаль. Они долго сидели молча, наслаждаясь покоем, и каждый понимал, что и двое других ощущают то же самое и между ними нет сейчас никаких границ. -- Не надо, мне не холодно. -- Вы уже ходили в ту сторону? Куда ведет эта дорога? Пойдемте посмотрим! Люсин, вскочив на ноги, указала на плоский холм, к которому вела извилистая тропинка. -- Пойдемте.--Мортимер протянул Майде руку и помог ей встать. Она сбросила с себя оцепенение и улыбнулась, словно понимая, что ее застали врасплох. Они неторопливо зашагали по хрустящему стеклянному песку, порой останавливаясь возле каких-то необычных цветов, перед клумбами и живым изгородями из низких мохнатых кустарников, перед стелющимися по земле ползучими растениями. Тут и там над этим морем зелени поднимались странные, высокие стебли зонтичного растения с цветками, как бы вросшими друг в друга, какие-то коричневые соцветия лежали на мху, подобно игрушечным шарам, то и дело попадались бесцветные растения-альбиносы; словно стариковские бороды, свисали воздушные корни. Наконец они достигли конца пути -- цепи, преградившей им дорогу. -- Жаль! -- сказала Люсин. Пришлось повернуть обратно, они двинулись назад, к скальной террасе, обогревавшейся инфракрасными лучами. Солнце заметно опустилось, за один час оно обошло четверть небосклона. Они поднялись в лифте в рабочий кабинет, расположенный под куполом здания. Облокотившись о парапет, они с высоты окинули взглядом местность. Отсюда долина казалась очень уютной и почти игрушечной-- возможно, это ощущение возникало из-за соседства суровых и грозных скал, окружавших их со всех сторон. Скалы уже закрыли часть света, словно чудовищное теневое покрывало окутало западные склоны. Они почти осязали, как темнота и холод подминали под себя теплую зелень; и от этой силы, этой тяжести по зеленому морю заходили волны, поднятые ветром и, казалось, вздымавшие в листве и цветах юркие убегающие гребни. Граница между светом и тенью медленно, но неуклонно отступала, и когда она достигла вершины холма, где кончалась дорога, началась причудливая игра света--словно лучи изгибались вокруг холмов, и там, позади, обнажилась полоска ландшафта, обычно невидимая. Мортимер неожиданно обнаружил, что не может оторвать глаз от того, что появилось там, позади, и это видение было отталкивающим, отвратительным и в то же время знакомым и притягательным-- оно наполняло его тревогой: ворота, встроенные в скальную стену, вещь из чужих сфер, указание на то, что долина была вовсе не тем, чем казалась вначале. Это был неведомый мир. 15 Профессор сдержал слово. Большая часть людей на корабле мирно лежала на своих койках в кабинах или на аварийных кроватях в антигравитационном помещении, избежав страданий и боли. Инъекции сделали свое дело, они все погрузились в сон, охвативший все, кроме мозговой деятельности, которая, как объяснил ван Стейн, шла на более низком энергетическом уровне и потому могла сочетаться с оцепенением, или, вернее, с замедлением прочих физиологических функций. Сон контролировался с помощью сложной системы--постоянно регистрировался пульс, измерялось кровяное давление, потребление кислорода, выделение двуокиси углерода. Как только отмечались какие-либо отклонения, спящего тут же будили и вместе с ним -- прикрепленного к нему врача. Когда потолочные и напольные части коек в кабинах сопрягались друг с другом, одновременно закрывались сети из гравитационных лееров, своего рода клеток Фарадея, снижавших силу тяжести, уменьшавших воздействие гравитации. Из бесчисленных сопел, соединенных с климатической установкой, поступал воздух определенной температуры и влажности--при этом автоматически регулировались необходимые в каждом отдельном случае дозы. В изголовье каждого спального места была прикреплена антенна, воспринимающая токи головного мозга, так что лежащий мог вступать с остальными в процесс обмена мыслями. Вместе с тем, отдав мысленный приказ, он мог отключаться на любой срок, оставаясь контактным для интенсивных импульсов, так что в случае опасности каждый был досягаем. Правда, те, кто был размещен в неприспособленных помещениях, не были подсоединены к коммуникационной сети, однако о контроле за их состоянием тоже позаботились. Бодрствовали всего лишь шестеро: ван Стейн, его ассистентка Люсин, медик, бравший анализы крови, Гвидо, Ольсон, главный инженер и он же пилот корабля, а также Мортимер, выполнявший роль своего рода посредника между учеными и повстанцами. Консервацию команды пришлось проводить в большой спешке, так как кислород был почти на исходе. Для шести остальных кислорода, обеспеченного регенерационной установкой, вполне хватало, и они уже отметили, что в отсеках постепенно улучшался состав воздуха. Инженер Ольсон осмотрел реактор и установил, что последний эксперимент погибшего Бребера, если не считать незначительного повышения радиации и разрушения оборудования и нескольких переборок, никаких других неприятных последствий, к счастью, не имел. Подкосные соединения каркаса и сама электростанция остались невредимыми. Ольсон повернул корабль, чтобы осуществить замедление и затем направиться к Земле. Обсуждать больше было нечего, корабли преследователей давно исчезли из поля зрения, на какое-то время опасность отдалилась. Лишь в момент сближения с Землей они снова могли возникнуть у них на пути, но до этого было еще далеко. Сначала корабль снизит скорость до начальной, и лишь после этого начнется собственно возвращение. Если бы они все находились на своих койках, они могли бы замедляться намного интенсивнее, чем с одним g, но это пугало Гвидо. -- По крайней мере один из нас должен нести вахту. Может случиться такое, что потребует немедленных действий. Тщетно пытался профессор отговорить его: -- С помощью коммуникационной системы вы всегда сможете следить за установками и даже включать и выключать их по мере надобности. Мы бы выиграли во времени! -- Спешка нам ни к чему,-- возражал Гвидо.--Хоть ваши установки и работают безукоризненно, я все-таки предпочитаю полагаться на человека. Они сидели в центральной рубке в носовой части корабля, откуда могли обозревать на восьми экранах восемь октантов поля зрения. Ольсон, принявший участие в дискуссии, указал вдруг на один из светящихся экранов. -- Это уже ни на что не похоже! Посмотри--что это за световое явление, вон там? Действительно, на экране засветился неопределенным зеленовато-синим светом флюоресцирующий цилиндр, затем исчез, появился снова, слегка сдвинувшись в сторону. Он двигался параллельно продольной оси корабля и сужался на обоих концах до нити, которая терялась в черной бездне космоса. Ван Стейн, взволнованный, поспешил к приборной доске, сменил некоторые программы, стал наблюдать... Цветной линейный веер спектрограммы вспыхнул на матовом стекле. -- Притом эти флюоресцирующие линии...--пробормотал ван Стейн. Он нажал несколько кнопок скоростного вычислителя, сравнил цифры на бегущей бумажной ленте с таблицей, которую он после нескольких быстрых манипуляций со считывающим устройством спроецировал на стену. Совершенно обессиленный, он опустился на вертящийся стул. -- На это я не рассчитывал,--прошептал он подавленно. -- Оружие?--спросил Ольсон. -- Лазерный луч,--отвечал ван Стейн.-- Из усилителя высоких частот. Своего рода гигантский гамма- пистолет. Только луч этот идет параллельно и точно совпадает по фазе. Мы замышляли нечто совсем другое. А теперь... -- ...Теперь вашим оружием стреляют в вас! -- подхватил Гвидо. Несмотря на то что ему самому угрожала опасность, он не мог удержаться от злорадства. -- Уже несколько столетий ни одно из научных открытий не используется в целях разрушения,--тихо сказал ученый как бы себе самому.--Я не понимаю этого! -- Кардини плевал на это,--подливал масла в огонь Гвидо. Но тут вмешалась Люсин: -- В нас могут стрелять? Ради бога, надо же что-то делать! -- Люсин права,-- поддержал ее врач.--Мы можем уклониться? Тем временем цилиндр переместился на другую сторону. Несколько раз он находился в угрожающей близости. -- Для этого нам надо мчаться быстрее света,--резюмировал ван Стейн.-- В лучшем случае мы можем отклониться от нашего маршрута, чтобы уйти из поля обстрела. Ольсон сел за операционный пульт, после нескольких манипуляций с настроечными рукоятками словно какая-то сила попыталась лишить их равновесия, сместить их в сторону. Корабль снова повернулся, все длилось около тридцати секунд -- это было заметно по полосам света, бежавшим теперь по обзорным полям под косым углом. Затем Ольсон увеличил ускорение почти на два g. Они медленно вышли из опасной зоны. -- Теперь мы в безопасности? -- спросила Люсин. -- Пока да. Но они наверняка запеленгуют нас радаром. Неизвестно, как долго это продлится. Ведь они могут обнаружить нас довольно быстро.-- Ван Стейн снова склонился над вычислителем, бормоча при этом себе под нос какие-то числовые данные и физические термины: -- Отдаление от Земли... десять миллиардов семьсот двенадцать миллионов километров. Скорость света триста тысяч километров в секунду... Это составляет... восемь часов пятнадцать минут. Время, необходимое, чтобы гамма-луч с Земли дошел до нас. Такое же время им требуется, чтобы определить изменение нашего курса. Это напоминает стрельбу дробью. Точно прицелиться на таком расстоянии невозможно, им остается надеяться, что хоть один выстрел попадет в цель. То есть в нашем распоряжении примерно двойное количество времени, чтобы уклониться. Это немного. В конце этого промежутка нам надо снова менять курс. И снова, и снова... -- И тогда мы будем в безопасности? -- поинтересовался врач. Ван Стейн втянул голову в плечи. -- Нет, конечно. Речь идет только о вероятности попадания. Минутку, я попытаюсь высчитать...-- Он снова забормотал:-- Угол рассеивания может быть...-- Он взглянул на светящийся экран, на котором было изображение только что покинутого кораблем сектора. Нити света все еще шли поперек.--...Скажем, сто двадцать километров... Ширина лучевого пучка составляет около... ста метров. Длительность импульса равна...-- Он нажал на кнопку хронометра, понаблюдал за появлением луча и засек время.-- Одна десятая секунды. Предположим, что мы внутри поля рассеивания, это означает, что... минутку... да, вот данные: им нужно послать четырнадцать тысяч четыреста импульсов, чтобы нащупать всю поверхность цели. Другими словами, они нас накроют самое позднее через пять лет. Люсин следила за рассуждениями профессора с широко раскрытыми глазами. -- Как вы можете думать сейчас о числах! -- испуганно сказала она.-- Скажите лучше, что произойдет, если в корабль попадут! Профессор показал на световые нити на экранах. -- Сами гамма-лучи невидимы. То, что мы видим на экране, это высвеченные ими частички межзвездной материи, которые либо взрываются, вспыхивают, либо уносятся прочь. От этих ударных процессов и происходит свет--явление флюоресценции. Корабль, правда, защищен против излучения, но пучок такой интенсивности...-- Он не решился закончить свою мысль. Гвидо пришел в себя. Нам надо поразмыслить, что можно сделать. Единственное, что совершенно исключается,-- это то, что мы сдадимся.--Лицо служителя муз дергалось от нервного тика. Он попытался справиться с собой и спросил:-- Можем ли мы уклоняться от курса в течение нужного нам времени, как вы считаете, профессор? Ведь, пожалуй, нам ничего другого не остается, как только удирать отсюда поскорее! В конце концов, должен же лазерный луч где-нибудь стать слабее? , Ван Стейн покачал головой: -- Речь идет о луче почти идеальной параллельности.-- По выражению лица Гвидо он уловил, что тот ничего не понял, и добавил: -- Он не расширяется и потому не теряет энергии. Он так же быстр, как свет, то есть достанет нас без труда. -- Но что-то ведь мы должны...-- начал Гвидо, но ван Стейн перебил его, хлопнув ладонью по столу: -- Стоп! Есть еще одна возможность.-- Он задумался.-- Да, это возможно. Хотя мы не в силах убежать от гамма-луча, но мы в состоянии разогнаться настолько, чтобы гамма-излучение стало для нас безобидным светом. Мы, так сказать, убежим от частоты. Хотя для этого нам придется на... несколько стотысячных долей "с" ускориться, но это не проблема--в нашем распоряжении энергия в неограниченном количестве, а стену ускорения мы преодолеем с помощью антигравитационных сеток. В результате мы еще совершим запланированную межзвездную экспедицию! Его голос снова обрел твердость и четкость, в нем слышалась надежда. -- Вот что я предлагаю,--сказал он.-- Мы ускоряемся с сотней g -- это наивысшая достижимая тяга. Разумеется, все мы должны улечься на защитные койки. Из вашего дежурства ничего не выйдет, Гвидо!--Он повернулся к врачу.-- Подготовьте все необходимое, доктор Цик. А я тем временем займусь выработкой программы, согласно которой мы, раз уж это неизбежно, произведем маневры уклонения. На наше счастье, паузы между сменами курса будут быстро удлиняться! Поторопитесь -- любая минута, пока мы еще будем тащиться с одним g, может оказаться смертельной. У них не оставалось другого выбора. Они улеглись на койки, восприняли инъекции как необходимость, прекрасно сознавая, что уменьшенная вероятность попадания еще вовсе не означает, что угроза их жизни миновала. Судьба их была пока неясна. Они не знали, как долго продлится обстрел гамма-лучами, как долго им придется убегать. На Земле могут пройти столетия, пока они будут мчаться в космическом пространстве, почти не старея--и дело тут не только в их заторможенном метаболизме, но и в дилатации времени, которая уже сказывалась при подобных скоростях. Они двигались навстречу массовому полю Вселенной, тогда как Земля пребывала в относительном покое. Они выпадали из своего времени, из своего столетия. Никогда они уже не ступят на Землю, которую знали прежде; и все цели, ради которых они жили, теряли сейчас свое значение. Это было неотвратимо. Они становились отверженными. 16 Космос бесконечно велик и бесконечно пуст. И все же он полон событий--возникают и исчезают элементарные частицы, излучение пронизывает космос, рои нейтрино мчатся во всех направлениях, сталкиваются звездные туманности, проникают одна в другую и вновь расходятся. Электромагнитные волны нес