гнем, первозданная мощь вдавливает его в сиденье, сознание затуманивается. Но он берет себя в руки, следит за приборами, ищет противника. Вот он, на экране радара; Барри атакует с тыла, однако противник опять уходит в головоломном вираже. Вскоре Барри свободно и уверенно владеет ракетой, будто всю жизнь только и делал, что управлял ею. Перепады давления, вибрация. Град трассирующих снарядов... Еще бы чуть-чуть и... Рука Барри тянется к спусковому механизму собственных орудий, не задумываясь находит его и тоже выпускает очередь фугасов. Бой продолжается минуты две, не больше, но время в такие мгновения течет по-иному... С тем же успехом могли пройти и два часа, и два дня. Рефлексы у Барри действуют с автоматической точностью. В одиночестве Космоса ракеты ведут уже не бой на жизнь или смерть, нет, это танец, демонстрация изящества, отраженного в законах силы, массы и ускорения. Вот Барри взял противника на мушку, держит его в перекрестье прицела, жмет на спуск и какие-то доли секунды видит снаряды на линии визира. А потом чужак мгновенно как бы наливается жаром и, точно шутиха, рассыпается огненным цветком. Внезапная невесомость. Руки Барри снова машинально нащупывают рычаг управления, на миг он закрывает глаза, вокруг становится все светлее, затем мягкий толчок... И внезапно он опять в кабине глоборамы, в зрительском кресле, под куполом экрана. Барри замечает, что совершенно измучен. Он расстегивает ремни, но тут же хватается за подлокотники: кружится голова. Чтобы прийти в себя, он несколько раз глубоко вздыхает. Потом встает. На ватных ногах идет к двери, которая сама распахивается перед ним. ДЕНЬ ВЕСТИБЮЛЬ ГЛОБОРАМЫ Билетер и Уэс подходят к Барри, жмут ему руку, хлопают по плечу. Билетер. Отличная работа, мистер. Я ведь не знал, что вы летчик. Но все равно... (Облизывает губы.) Уэс. В самом деле, отличная работа. (Кивает на монитор.) Мы следили за ходом боя на экране. Уму непостижимо, как ты владел ракетой. Ты что, на курсах учился? Барри качает головой. Тупая тяжесть в голове, колени слегка дрожат, но он быстро приходит в норму. Барри. Я кое-что об этом читал, ракетоплавание меня очень интересует, как ты понимаешь. С приборами я знаком. Если умеешь водить самолет, управлять ракетой невелика премудрость. Но скажи, что происходит с теми, кто ничего в этом деле не смыслит? Они же совершенно беззащитны перед противником. Уэс. Все равно победа за ними. Игра идет тогда несколько иначе, приспосабливается к конкретному субъекту. Глоборама есть глоборама: в итоге ты непременно побеждаешь. Потому парни так сюда и рвутся. Он кивает на мужчин, которые мало-помалу начинают прислушиваться и подходят ближе. Уэс тянет Барри за собой. Уэс. Не знал, что ты такой хороший пилот. С твоими данными работа на Сириусе, считай, обеспечена. У меня есть кой-какие связи, если хочешь, помогу. Барри. Мне обещали... завтра я должен... Уэс (перебивает). Они так и будут кормить тебя завтраками. Им же невдомек, какой ты мастер! Нет-нет, через этих бюрократов ты ничего не добьешься. Решено: замолвлю за тебя словечко! Кстати, одолжи сотню--это мне облегчит дело. Барри с некоторым сомнением смотрит на Уэса. Увы, похоже, и этот зарится на его деньги. А впрочем, кто его знает. Он достает из бумажника стодолларовую купюру, протягивает Уэсу. Уэс. Спасибо, Барри! Можешь на меня рассчитывать. Жди известий! Барри открывает рот, хочет что-то крикнуть ему вслед, но Уэс уже скрылся в одном из боковых коридоров. Дни шли за днями, уходили недели, месяцы, годы, проплывали мимо, словно на транспортере с вечным, бесперебойно работающим мотором,-- бегучая лента, с которой не соскочить, попутные события, мельканье огней, мимолетные образы, блекнущие, не успев еще толком запечатлеться... Годы без зимы, без лета, без погожих и дождливых сезонов, без жары и холода--вечное однообразие искусственного климата, унылый свет ядерных светильников, вяло струящийся затхлый воздух... Все происходило, как бы не затрагивая сути бытия, вне связи с общей судьбой -- изолированные процессы, случайности, следствия без причин, процессы без последствий, краткие разрывы бесформенной зыбкой монотонности, материал для дискуссий и рассказов, в целом ничтожный. Подлинные изменения происходили незаметно: мальчики становились старше, подрастали, узнавали великое множество вещей, не ведая, что важно, а что нет. Школа была доведенным до совершенства механизмом, автономной системой, на первый взгляд никак не связанной с тем, что происходило вовне. Она работала безостановочно, хотя и не безукоризненно, функционировала в силу законов, а не в силу осознания собственной необходимости, впрочем, доказать эту необходимость было бы весьма трудно, ведь никто не задумывался над тем, какие задачи и требования может выдвинуть будущее. Нет, корни изменений надо было искать не в школе и не в семье, которая так и осталась оптимальной ячейкой человеческого общества, хотя время от времени и приходилось обращаться к помощи психолога из социальной службы. И все же перемены были, перемены, которые не ощущались как таковые, проходили незамеченными, переломные рубежи, минуты решений... Братья давно вышли из того возраста, когда увлеченно играли в запретной зоне в войну, и пусть не вполне еще забыли эти игры, но уже посмеивались над ними -- время романтических чувств, ребячеств, мечтаний и стремлений, которые теперь вызывали только недоумение, если о них вообще заходила речь. Отныне школа занимала в их жизни больше места, к аудиовизуальным урокам в учебных кабинах и к групповым занятиям прибавились разнообразные предметные курсы, якобы подобранные в расчете на будущую профессиональную деятельность,-- языки программирования, количественная логика, психология информации, социокибернетика. Занятия продолжались до трех-четырех часов дня, а досуг сместился на вечер. Теперь никто из домашних уже не спрашивал, когда они уходят и когда возвращаются. Радиус их походов увеличился, подземкой или монорельсом они уезжали за двадцать, тридцать, сорок километров от дома. Тем самым они узнали множество интересного, в их жизнь вошли новейшие завоевания развлекательной индустрии, невероятные возможности убить свободное время--только выбирай, чем заняться, что испробовать. Например, были огромные, площадью в несколько квадратных километров, катки с круговыми дорожками, которые движет ветер, со спусками, по которым можно было мчаться со скоростью мотоцикла, хоккейные поля и танцевальные площадки. Был плавательный стадион с двумя десятками бассейнов, в том числе один огромный, с морским прибоем, а еще коралловый сад с погруженными в воду воздушными павильонами, длинная скоростная вода, где можно было буквально лететь за реактивным катерком, полоса препятствий для байдарок с искусственным течением и скалами из железобетона, круглый зал для спектаклей балета на воде, дельфинарий и "плавучий цирк" -- купол для прыгунов в воду. Рекорд по высотным прыжкам составлял ныне около девяноста метров -- при такой высоте у зрителя сердце замирало от страха, что прыгун не попадет в бассейн и разобьется о кафельный борт. Но даже если промаха не было, это вовсе не означало, что спортсмен остался цел и невредим-- легкое отклонение от вертикали, плохая выправка, отставленная рука, разведенные ноги... тогда поверхность воды словно превращалась в дощатую стену. Не одного претендента на большой приз доставали из бассейна сетями и увозили прочь. О некоторых никто больше никогда не слышал, а спустя неделю-другую они уже были забыты... Многих привлекал и мотодром, превосходный гоночный трек для мотоциклов первого и второго класса, скоростных глайдеров и обычных мопедов; с многоярусных трибун, частью подвешенных на тонких опорах, словно птичьи гнезда, были отлично видны все изгибы и витки, повороты и серпантины, туннели и петли трассы. Каждое воскресенье здесь рождались новые сенсации. На первых порах все было непривычно и волнующе в этом мире, который только еще предстояло для себя открыть, но постепенно они осваивались в нем, заодно мотая на ус мелкие хитрости, без которых на даровщинку ничего не увидишь,--тайные подвальные ходы, карабканье через ощетиненные острыми пиками барьеры, поддельные магнитные билеты, которые электронный контролер принимал за настоящие. Скоро они знали, с каких мест видно лучше всего, как пролезть в первый ряд, какие есть способы взобраться на осветительные мачты, чтобы следить за состязаниями чуть ли не с птичьего полета,-- так раньше боги, наверно, взирали вниз с Олимпа на забавный людской мирок. И они наперечет знали героев соревнований, бегунов и прыгунов, байдарочников и серферов, гонщиков и пшютов. Они были очевидцами многих громких событий; к примеру, у них на глазах Карло Буэновенте вышвырнуло из мертвой петли, у них на глазах, совершая высотный прыжок, разбился Джек Лентэм, у них на глазах рухнула южная трибуна автодрома -- как раз когда под ней находились гонщики... Само собой, они были не одиноки, нашлись сверстники, разделявшие их увлечения и интересы, ходившие на те же соревнования, выбиравшие своих фаворитов. Тесных отношений, как раньше в запретной зоне, не возникало, разве что временные группы, компании, которые отдавали предпочтение одним и тем же командам и во всю глотку их поддерживали, имели на стадионах свои сборные пункты, бесцеремонно занимали лучшие места и, наблюдая за происходящим, вырабатывали чувство локтя. Какая встряска--стоять в стотысячной толпе, быть живой ее клеткой, неотторжимой и все же обособленной частицей, пассивным зрителем и все же деятельным участником, всецело захваченным состязаниями. Там, внизу, соревновались немногие: боролись за сотые доли секунды, за миллиметровые преимущества, измеримые лишь с помощью точнейшей электроники, старались провести мяч в ворота или предотвратить гол, оказаться сильнее и ловчее других, жаждали вырвать победу, а значит, славу и деньги,-- а они сопереживали этому, принимали во всем не менее горячее участие, чем спортсмены на беговых дорожках, на игровом поле, на воде. Быть может, их ощущения даже отличались большей яркостью: во-первых, смотрели они со стороны, во-вторых, вынужденная неподвижность позволяла им сосредоточиться на главном -- и притом не надо было бороться с усталостью, недостатком сосредоточенности, сомнениями и страхом,-- вот почему они переживали то же, но по-другому, в каком-то смысле даже ярче и сильнее. А когда знаменитости, грязные и измученные, шалые и опустошенные, принимали там внизу награды, энергия молодежи разряжалась восторгом или яростью, смотря по тому, выиграл их фаворит или нет, и они еще долгими часами сидели на трибунах, от избытка силы оглашали гулкие помещения неистовыми криками, размахивали флагами и значками, скандировали стихи и лозунги. Порой случались столкновения с другими группами, и тогда дело доходило до жутких драк; порой они, остервенев из-за проигрыша, крушили сиденья и перила, а порой, после победы, шатались по улицам, сбившись кучей, катались на движущихся тротуарах, горланя, врывались в станционные залы ожидания и перекрывали целые улицы, исполняя странный ритуал, который слагался из танцевальных па, жестов и пения. Но мало-помалу и соревнования, и вообще спорт теряли свою привлекательность, а сами они опять-таки ничего не замечали, все шло своим чередом, они ссорились из-за дешевых билетов и удобных мест, обсуждали игроков, тренеров и стратегию матчей, стремясь блеснуть знаниями, которые день ото дня ценили все меньше и меньше. Их интересы обратились на совсем другое, важность вдруг обрели вещи второстепенные, вчерашние средства для достижения цели сами стали целью... Первым занять самое опасное место, превзойти остальных, командовать ими -- вот что теперь было главным. Они еще не принимали в компанию девчонок, но иные из своих предприятий затевали не без оглядки на девчонок-подростков, которые якобы случайно кучками толпились неподалеку, проявляя к спортивным событиям по меньшей мере сомнительный интерес. Со временем сложились особые формы показного удальства -- например, занятие лучших мест наперекор противодействию стражей порядка, штурм игрового поля после матча. Вскоре мальчишкам было уже мало таких косвенных демонстраций. Не желая выказывать интереса к тем, кто вообще-то очень их интересовал, они выбирали себе жертву среди зрительниц--девушек постарше и женщин. Шуточки были довольно примитивные, и все же как раз то, что надо,--смесь хулиганства с пробой мужества, бравады со спортом. Нужно было ущипнуть намеченную жертву за грудь или ягодицы, отстричь прядку волос, расстегнуть поясок. В толчее, особенно перед началом крупных соревнований, когда запоздавшие зрители через боковые проходы протискивались мимо пришедших раньше, возможностей для этого было хоть отбавляй. Вся компания, сидя на трибуне, самозабвенно следила за добровольцем, который вызвался доказать свою ловкость и "геройство". Прикинув, где давка сильнее всего, он втирался в толпу зрителей, чтобы найти подходящую жертву или -- что было еще труднее -- подобраться к намеченной заранее. Для сидящих наверху подобное зрелище было гораздо увлекательней, чем отборочные соревнования, на которые они пришли просто так, лишь бы не потерять свои всегдашние места. На первых порах трудновато было следить за дружком в мельтешенье людского водоворота... Обыкновенно все распадалось на три этапа: во-первых, беспорядочное рысканье в поисках привлекательной особы женского пола (таково было неписаное правило: избранница должна быть хорошенькой, а еще лучше--броской); когда объект был найден, движения становились медленнее и осторожнее--охотник старался незаметно подойти к жертве поближе, а потом как бы случайно притиснуться к ней; затем следовал долгожданный "поступок", большей частью сопровождаемый возмущенным криком, небольшое завихрение в людском море--как правило, никто не понимал, что стряслось,-- а виновник смятения тем временем успевал скрыться. Попадались они крайне редко. Как и всегда в таких случаях, Гас недолго оставался пассивным наблюдателем, ему надо было участвовать самому, не ради того, чтобы выставиться, скорее, чтобы добиться признания, занять в группе ключевую позицию, а значит, руководить и командовать. И, как водится, все у него шло гладко, без сучка без задоринки: большей частью он выбирал девушек, у которых на лице было написано, что шуток они не понимают и реагировать будут весьма бурно. Поразительно, с какой уверенностью Гас отыскивал свои жертвы: девушек в яркой облегающей одежде, с лиловым или зеленым лаком на ногтях, с белыми или рыжими волосами -- короче говоря, таких, что изначально стремились возбудить ажиотаж и привлечь к себе внимание окружающих. При этом Гасу иной раз удавались поистине драматические эффекты, снискавшие ему безграничный авторитет. Споров о том, можно Барри пойти с ним или нет, больше не возникало: он просто шел с братом, и все, хотя опять немного опережал события: был самым младшим и самым маленьким. С этой ролью он, кстати, давно примирился; ему достаточно было находиться рядом и хоть изредка перехватить лучик Гасовой славы. Но в самом ли деле достаточно? Временами он ловил себя на диаметрально противоположных мыслях. Иногда им на секунду-другую завладевала ненависть к Гасу, особенно когда тот, играя на своем старшинстве, снова и снова заставлял Барри оказывать ему разные услуги и принимал их как должное, поучал младшего брата, чтобы похвастаться собственным перевесом, подшучивал над ним. Правда, вспышки отрицательных эмоций продолжались недолго, ведь Гас снова и снова делом доказывал, что любит брата и, считая его частью себя, никому не позволит обижать Барри. Тогда Барри испытывал что-то вроде раскаяния, жалел об этих вспышках и старался понагляднее выказать свою преданность. И все же эти кратковременные эмоциональные срывы не остались без последствий. Мало-помалу в Барри зрело желание реализовать собственные возможности, проявить себя. Когда заняться было нечем и время тянулось бесконечно--в школьной столовой, на остановках в ожидании общественного транспорта, перед началом фильма, поп-концерта или спортивных состязаний,-- он грезил наяву, рисуя в воображении невероятнейшие ситуации, в которых умудрялся обставить брата. Обставить, но не подставить! Наоборот, высшей наградой в мечтаниях Барри была Гасова похвала. В дерзновенных фантазиях ему представлялось, как он вызволяет Гаса из беды, спасает брату жизнь, вытаскивает его из пылающих развалин или разгоняет толпу вооруженных налетчиков. Он добивался Гасова восхищения, а вовсе не победы над ним. Возможно, подобные мысли и заставили Барри отважиться на "гасовский" поступок. Он, правда, сознавал, что нет у него ни навыка, ни самоуверенности, но надеялся, что сумеет превозмочь трусость и по крайней мере выдержит испытание перед самим собой. С другой стороны, у него хватило осторожности и здравого смысла не объявлять во всеуслышание о своей затее, а попробовать силы тайком от публики, так сказать, для себя. Было это перед началом важного футбольного матча на первенство континента. По примеру Гаса Барри нырнул в гущу людского потока на одном из ярусов поблизости от главного входа, где толчея была больше всего. Поначалу он в нерешительности "плыл по течению"-- инициативы тут не требовалось, он все равно поминутно натыкался на других людей, в том числе на девушек и женщин; на ловца и зверь бежит, мелькало в голове. Но, очутившись вплотную рядом с жертвой, притиснутый к женщине так, что мог ощутить исходящий от нее запах пота и духов, украдкой заглядывая в лицо и видя на нем пласты грима и накладные ресницы, он чувствовал, что любой контакт, пусть даже сколь угодно механический, для него невыносим, и ему ужасно хотелось поскорее убраться подальше. Невольно он стал озираться по сторонам в надежде отыскать более отрадное явление и тут заметил девушку, примерно своего возраста, углядел сперва только синий джинсовый костюм и светлые волосы, а лицо хоть и не мог видеть, но представил себе, и представление было приятное. Он быстро протиснулся ближе и ни капли не удивился, увидев наконец ее лицо: точь-в-точь такое, как он ожидал,-- возможно, оттого, что это было лицо молоденькой девушки, без грима, без краски на ресницах, без особых примет, пожалуй, чуть плосковатое и невзрачное, но как раз оттого полное естественной гармонии. Он вдруг оказался совсем рядом с девушкой, ощутил ее тело, на миг смешался, потом все же поднял руку... Но получилось только легкое прикосновение, секунду-другую он чувствовал на ладони ее грудь... Он был взбудоражен и в то же время спокоен, готов одним прыжком юркнуть в толпу, удрать, сбежать, но, как ни странно, девушка не закричала, он посмотрел ей в глаза и не увидел в них ни ужаса, ни возмущения, разве что некоторое замешательство... И Барри отпрянул, хотя, может, его и оттерли, еще мгновенье он смотрел девушке в лицо, а потом она исчезла из глаз, и только тогда он с изумлением осознал, что все было не так, как он себе представлял, что невзначай он открыл нечто совершенно новое, распахнул дверь в пространство, глубину которого был не в состоянии измерить. Он потихоньку вернулся к Гасу, который вместе с другими ребятами стоял на трибуне. Тот ничего не заметил, сказал только: -- Где ты пропадал, а, Барри? Барри пожал плечами. Второй попытки он так и не предпринял. ВЕЧЕР ГОСТИНИЧНЫЙ ХОЛЛ Барри сидит в мягком кресле, листает газету. Сиденье такое широкое, что удобно не устроишься, и он ерзает туда-сюда. Потом встает--к нему направляется Ютта. Они пожимают друг другу руки. Ее пожатие энергично, рука прохладна. Барри. Здравствуйте, Ютта. Ютта. Здравствуйте, Барри. Барри. Может быть, сядем? Ютта. Нет, идемте: Гас хочет вас видеть. Барри не в силах скрыть удивление. Барри. Он хочет меня видеть? Правда? Ютта. Да, он ужасно рад. По-моему, вы ему нужны, и даже очень. Барри. Нужен? Зачем? Ютта нетерпеливо взмахивает рукой. Ютта. Идемте, у меня машина. Я вам все расскажу. Ютта идет впереди, Барри за ней. В квартале отсюда-- автостоянка, роскошный автомобиль с шофером. Завидев Ютту, шофер выскакивает из машины, распахивает дверцу. Ютта, не обращая на него внимания, усаживает Барри на заднее сиденье. Шофер берется за руль, оборачивается к Ютте. Ютта. На виллу! Машина плавно трогает с места, вливается в транспортный поток и вскоре выезжает на городскую окраину, в покой и тишину. Барри. Как же я рад повидать Гаса. Но почему вдруг такая спешка? Ютта. Гас объяснит вам. Не все идет сейчас так гладко, как ему хотелось бы. Человек с его положением... Разве вас удивляет, что у него есть враги? Ему пришлось отбиваться от стольких конкурентов! Да и внутри нашей фирмы есть люди, завидующие его положению. Барри. Вот жалость! Я и не знал, что у него трудности. Ютта. Трудностей всегда хватает. Но дело не только в этом. Мне кажется, Гас немного устал. Он мог бы защищаться куда энергичней. Как раньше. Порой у меня закрадывается подозрение, что ему все наскучило. А ведь он на редкость деятельный, энергия через край брызжет... Смотреть, как все вроде бы само собой катится по наезженной колее, для него и так нож острый. А тут еще нападки, интриги, шитые белыми нитками, примитивные, мелкотравчатые... Вечно одно и то же. Отрицательное ускорение медленно тормозящего автомобиля. Машина останавливается перед роскошной виллой. Здание встроено в склон горы, скальное основание которой образует естественную преграду. Ютта набирает код цифрового замка, и ворота бесшумно скользят вбок. Они поднимаются по лестнице, между растениями альпинария и абстрактными скульптурами временами проблескивает металл самострельной установки. Вот и терраса. Барри быстро осматривается--великолепный вид на город и окрестности, до самого ракетодрома... Цепочка холмов, замыкающая долину, сереет сквозь тончайшую пелену тумана. Ютта. Идемте! Она опять идет впереди, Барри за ней. Холл, широкий вход в салон. Спиной к ним, на диване,--мужчина. Ютта (тихо). Гас, я привезла Барри! Мужчина встает. Он немного выше Барри и более плотного сложения. Вдобавок он заметно старше. Но сходство очевидно. Секунду Барри стоит неподвижно, потом подходит к брату. Они обнимаются. Оба с трудом прячут волнение. Мощный всплеск радости. Гас. Вот так сюрприз. Ты почему не предупредил? Барри. Да я понятия не имел, что ты тут воздвиг. Прямо целая империя, а ты император! Ведь от тебя весточки не дождешься! Гас. Я был занят, ты же понимаешь. Ну а как там родители? Что поделывает Синди? Ютта, недвижно стоявшая у двери, сейчас подходит к ним, прерывая эту сцену. Ютта. По-моему, у нас мало времени, Гас. Гас поворачивается к ней, вид у него сразу становится серьезный и печальный. Гас. Ютта права. Ты мне все потом расскажешь. А сейчас... я рад, что ты здесь, Барри. Положение пиковое. Хочешь мне помочь? Барри. Конечно, Гас. Гас. Все гораздо хуже, чем кажется. Ты не поверишь, но я вынужден бежать. Барри. Бежать? Куда? Гас. Хорошо, что ты пилот. У меня на службе сотни пилотов, только вот ни на одного нельзя положиться. Барри. На меня ты можешь положиться, Гас. Гас. Знаю, Барри. Ютта подхватывает дорожную сумку, подвигает Гасу чемодан. Ютта. Надо спешить! Барри. И куда же мы отправимся? Гас. Как куда? На Сириус. Это мой мир. Он станет и твоим. Барри (удивленно). На Сириус! Ты имеешь в виду... Ракета... Гас. Да, ракета. Мне сообщили, как здорово ты водишь ракету. Пошли, все готово! Он берет чемодан, еще раз быстро оглядывает комнату, решительно выходит. Ютта и Барри следуют за ним. ВЕЧЕР РАКЕТОДРОМ Шофер подгоняет машину прямо к ракете. Все шлагбаумы тотчас открываются, едва охрана прочитывает номер автомобиля и узнает владельца. На последнем отрезке впереди едет красный джип дорожной полиции, как лоцман, направляет их в лабиринте подъездных путей. Они вылезают из машины. Гас отсылает автомобиль и эскорт. Два стюарда помогают им подняться в ракету, вносят багаж. Подводят их к креслам в пилотской кабине, усаживают. Один из стюардов надевает им шлемы, второй затягивает привязные ремни. Гас. Вещи погрузили? Стюард. Все в порядке, сэр. Гас. Вот и хорошо. Больше нам ничего не нужно. По его знаку стюарды уходят. Пусковая платформа приходит в движение, выезжает на стартовую позицию. На приборной панели вспыхивает зеленый огонек. Гас. Теперь твой черед, Барри. Покажи, на что ты способен! Слушай диспетчера. Маршрут отмечен здесь, в журнале. Барри. Порядок, Гас. Голос из динамика. Р-один! К старту готовы? Гас. Р-один--это мы. Ответь, Барри! Барри. Я -- Р-один, к старту готов. Голос из динамика. Предстартовая проверка закончена. Старт разрешен. Вы готовы? Барри. Р-один к старту готов. Голос из динамика. Внимание! Даем протяжку! Вой и свистящее шипенье двигателей. Сполохи огня, клубы пара скрывают обзор. Голос из динамика. Десятисекундная готовность: десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один -- пуск! Последнее слово тонет в реве старта. Сильная вибрация, резко возрастает тяжесть. Секунду корпус ракеты сотрясается от дрожи, потом отрывается от пусковой платформы; стартовая площадка, долина Санта-Моники, унылые холмы быстро уходят вниз, вот уже видно морское побережье... Еще несколько тяжелых вздохов под грузом ускорения, и Земля -- всего-навсего шар, парящий в черном, затканном звездами пространстве. Барри переводит дух. Счастье захлестывает его: о таком он даже мечтать не смел -- и вот ведет ракету к Сириусу... А рядом брат, нуждающийся в его помощи и получающий ее... Он смотрит направо, но там ничего нет. А слева... Ютта тоже исчезла. Неописуемое разочарование. Барри озадаченно оглядывается. Проводит ладонью по глазам, опасаясь, что все это обман зрения. Окружающие предметы начинают бледнеть, короткая вспышка, горизонт опрокидывается -- и внезапно Барри опять в кабине глоборамы. Он безмерно разочарован и сбит с толку, не понимает, реальность перед ним или частица сна, в котором он заблудился. ВЕЧЕР ВЕСТИБЮЛЬ ГЛОБОРАМЫ Открывается дверь. Входит билетер, отстегивает ремни. Билетер. Вы превысили время на двенадцать минут. Что, сигнала не заметили? Барри, не говоря ни слова, изумленно глядит на него, встает; билетер выпроваживает его за дверь. Билетер. Стоп! Вы задолжали мне еще двенадцать долларов. (Смотрит на счетчик.) Ровно двенадцать долларов шестьдесят пять центов. Барри. Где Ютта? Где Гас? Билетер. Двенадцать шестьдесят пять. Барри достает деньги. Чувство раздражения и досады. Барри. Где Гас? Билетер. Какой Гас? Какая Ютта? Барри. Гас Гриффин! Ведь вот только что... Билетер. Слушайте, мистер, если нервишки шалят, так вам надо не сюда. Ну и ну, совсем парень свихнулся. Он пересчитывает деньги, полученные от Барри, отворачивается, уходит в кассу. ВЕЧЕР ГОСТИНИЧНЫЙ ХОЛЛ В гостиницу Барри возвращается, еще не вполне опомнившись. Вот почему в первые минуты он с удивлением смотрит на Ютту, шагнувшую ему навстречу. Она отнюдь не приветлива. Все то же раздражение и досада. Ютта. Я жду уже двадцать минут. Где вы пропадаете? Барри смотрит на часы, морщит лоб. Барри. Извините, все как-то перепуталось. Ютта. Да что с вами такое? Вы забыли о нашей встрече? Барри. Нет-нет, что вы. Ютта. Вам больше не хочется повидать Гаса? Барри. Почему? Хочется. Они садятся за столик. Барри. Ну как? Можно к нему съездить? Он у себя на вилле? Ютта. О чем вы? (Испытующе смотрит на него.) Все не так просто, как вам кажется. А колдовать я не умею. Может, завтра, может, послезавтра. Мне надо увидеть его. Если что-нибудь выйдет, я вам позвоню. Барри (раздраженно). Завтра или послезавтра! (Невольно повышает голос.) Слушайте, ну к чему эта комедия?! Речь идет как-никак о моем брате! Разве я не вправе повидаться с родным братом? Ютта с неудовольствием замечает, что на них обращают внимание. Ютта. В чем дело, Барри? Возьмите себя в руки! Если вы устроите тут скандал, вам никогда не увидеть брата! Барри затихает. Порыв иссяк, и тотчас до его сознания доходит вся щекотливость ситуации. Барри. Извините меня. Ютта. Да, кстати, есть тут одна мелочь... У меня будут расходы. Барри вздергивает плечи. Барри (с ощущением неловкости). Сколько? Ютта. Пятисот долларов хватит--для начала. Барри достает деньги, незаметно передает Ютте. Она бросает взгляд на купюры, встает и, не прощаясь, уходит. Барри чувствует, что за ним кто-то наблюдает, и, оглянувшись, видит Нелли. Нелли. Ты дал ей денег? За что? Барри. Почему тебя это интересует? Нелли садится на стул, где только что сидела Ютта. Нелли. Она же просто обирает тебя. Неужели не видишь? Барри. Ты знаешь ее? Нелли чуточку медлит. Нелли. Нет, но я знаю этот тип женщин. Что ты получишь взамен? Барри. Она обещала свести меня с Гасом. Нелли (саркастически). Ах, с Гасом. Чудесно! Хоть что-то за свои денежки получишь. Барри. В конце концов, это мое дело. Тебе-то что до моих денег? Нелли. А еще у тебя есть? Барри заглядывает в бумажник. Барри. Да. Нелли. Так что ж мы тут сидим? Пошли, устроим себе хорошенький вечерок! По лицу Барри заметно, что ему совсем этого не хочется. Но вечерок в обществе Нелли все-таки лучше, чем в одиночестве. Он встает, она берет его под руку и мягко увлекает за собой. Раздражение медленно отступает. Запах лаванды. Шестнадцать лет, возраст совершеннолетия -- рубеж для взрослеющего поколения. Дети покидают семьи, еще два года продолжают учебу, только на более высокой ступени. Гас удачно выдержал тесты и был зачислен в технический колледж, сделал первый шаг к специализации, за которым по завершении общеобразовательного курса последует профессиональное распределение и новая учебная подготовка, на сей раз узкоспециализированная, нацеленная на будущую деятельность, подобранную с учетом задатков и способностей. Барри опять предстояло два года прожить в разлуке с братом. Впрочем, он уже был достаточно самостоятелен, чтобы в группах и компаниях подростков не дать себя в обиду, обойтись без поддержки старшего брата, и он не рвал эти отношения полностью. А все же что-то утратилось, что-то существенное, мотив, наделявший его поступки смыслом, стимул, возбуждавший в нем напряженный интерес, сеявший тревогу и сомнения, но, с другой стороны, приносивший удовлетворение -- вот ведь сколько сумел выдержать и преодолеть. Телевидение вновь заняло довольно большое место в жизни Барри; как и прочие средства массовой информации, оно быстро развивалось, экраны стали огромными, во всю стену, изображение приобрело объемность -- зритель как бы заглядывал через окно в иной мир, где не было скуки, мир, полный столкновений, борьбы, поражений и побед. С увеличением формата изображения и появлением голографии иллюзия стала еще реалистичнее. О передаче знаний, об образовательной миссии и думать давным-давно забыли. Сошлись на том, что единственная функция телевидения-- помочь людям выплеснуть подспудные эмоции, исполнить подавляемые желания, осуществить тайные мечты, иными словами, как бы компенсировать нереализованное стремление к бурной, полной опасностей, зато так много обещающей жизни. Другие средства массовой информации тоже, по сути, служили тому, чтобы покрыть громадную потребность в переживаниях и чувствах. Никому теперь даже в голову не приходило считать отпуск временем покоя, он был предназначен для физической и душевной разрядки. Все воспринимали это как непреложный факт, а рекламные ролики еще и упорно подчеркивали: свободное время есть награда за выполненную работу, компенсация за однообразность бытия среди массы, клапан для подавляемых желаний и стремлений, которые каждый носит в себе и однажды--ради сохранения равновесия -- обязан выпустить на волю. Конечно, подлинных приключений представителям многомиллиардного населения ждать было неоткуда -- зато к их услугам были сконструированные эмоции, заготовленная заранее щекотка нервов, рассчитанное напряжение, имитация успеха, точно под стать потребностям, по разным ценам, доступно для каждого. И надо сказать, тут непременно учитывалась индивидуальность, переживания отнюдь не были стандартными, на одну колодку, нет, они отличались своеобразием, личной окраской, созданной на основе последних достижений науки об инстинктах и исследования мотивов человеческого поведения. Этим требованиям прежние зоны отдыха, туристские центры, "райские уголки" и пляжи давным-давно перестали удовлетворять. Их место заняли синтетические ландшафты, оазисы беспечного веселья, волшебные царства и искусственные "райские кущи", исполинский дисней-ленд -- врата довольства, ключ успеха. В этих-то краях, простирающихся на сотни квадратных километров, отпускники проводили свой досуг, жили в роскошных отелях под опекой современнейших автоматов, день и ночь купаясь в звуках музыки, среди довольных и спокойных людей, равно жаждущих впечатлений, радостно предвкушающих любой эффектный аттракцион, благодарных за чудесное. Здесь проводили дни и недели, вживаясь в новую роль, врастая в этот мир, словно взятый из книжки с картинками, воссозданный по образцам прошлого,-- Венеция, Париж, Гейдельберг, Афины,--становясь путешественниками во времени или первопроходцами, исследователями морских глубин или астронавтами... Пейзаж, рожденный научно-фантастическими грезами, пестрая жизнь кораллового рифа, наблюдаемая с подводной лодки, кратер из Моря Дождей, настоящие лунные скалы, специально привезенные и установленные в соответствии с натурой. Барри месяцами ничего не слышал о Гасе и сам себе не признавался, как огорчало его молчание брата. Порой он подумывал навестить его, но в конце концов каждый раз отбрасывал эту мысль: очень уж все было сложно--если не спрашивать у Гаса согласия, нужно набраться смелости и на свой страх и риск проникнуть в совершенно незнакомую среду, а именно таков и был закрытый колледж, учебный городок, государство в государстве, непонятным образом функционирующий организм, диковинная система, в которой можно заблудиться, как раньше блуждали в лабиринте пещер или в джунглях. И даже если он сумеет разыскать Гаса, еще не известно, найдется ли у Гаса время и желание заниматься им, не воспримет ли он нежданный визит как досадную помеху, не будет ли в этот момент с приятелями, которые станут подтрунивать над недотепой Барри, так что Гас со стыда сгорит. И тем чаще Барри думал: скорей бы и для него настала пора перебраться в колледж; и он изо всех сил старался быть на хорошем счету, особенно в технических дисциплинах, чтобы в итоге получить направление туда, где был Гас. Ему было ясно, что такой близости, как раньше в семье, в играх среди подземных коридоров или в запретной зоне, уже не будет, но Гас до сих пор был единственным, с кем он ощущал связь, единственным существом, с которым можно было поговорить по-человечески... Поэтому вполне естественно, что ему хотелось жить рядом с братом. И вот однажды Гас вдруг приехал, переночевал на своей старой кровати, рассказал, что у него каникулы, и пригласил Барри в "Волшебное царство", один из крупнейших увеселительных парков, расположенный в нескольких сотнях километров к югу,-- миллионы людей стремились в этот парк и находили там именно то, что искали: восторженное изумление и исполнение желаний. Гас приехал в лимонно-желтом электромобиле, принадлежавшем, как он говорил, колледжу, и уже сама езда, в многих сотнях метров над морем домов, по высотной эстакаде, поддерживаемой редкими, похожими на паучьи ноги опорами, отделенной от бездны синтетической сеткой, была для Барри необычайным событием. Удобное мягкое сиденье, обтянутое искусственной кожей, сверкающая хромом арматура, яркие огоньки на приборной доске, панорама города глубоко внизу, упоение скоростью и Гас, уверенно сжимающий руль... Так бы и ехал без конца, хоть по городу, хоть из города, в неведомые, чужие края... Гас припарковал машину среди сотен тысяч других автомобилей на десятиэтажной стоянке у ворот "Волшебного царства". Пешком они перешли висячий мостик, далеко внизу бешено ярилась река, кольцевой поток, кипящий искусственными водоворотами,--граница между городом и страной чудес. За восемь долларов с каждого они на целый день получили право свободного передвижения по парку, в том числе пользуясь местным транспортом; лишь за два-три десятка спецаттракционов нужно было платить особо. У входа в большой павильон, который был, так сказать, преддверием блаженства, они миновали шпалеры девушек в голубой и синей форме, с неброским номерком на блузке. -- Не нужна ли вам спутница?--спросил человек в мундире французского кавалериста конца XVII века. Гас вопросительно взглянул на Барри, но, не дожидаясь ответа, согласно кивнул. -- Две девушки--значит, десять долларов. Желаете выбрать? Гас потащил Барри за собой, хотя тому пришелся не по душе этот неожиданный поворот. Девушки были какие-то одинаковые, вроде как студентки колледжа, из тех, что по праздникам участвуют в парадных маршах. В общем-то, на вид вполне приветливые и симпатичные, и когда Гас выбрал одну из них, Барри, не долго думая, последовал примеру брата. Звали девушек Сильвия и Салли, и держались обе так непринужденно и весело, что провести в их обществе целый день казалось даже весьма заманчивым. Входной павильон одновременно служил вокзалом подвесной дороги, которая, то опускаясь к самой земле, то поднимаясь высоко в воздух, опоясывала всю территорию. Были здесь и другие необычные средства передвижения: например, железная дорога, точная копия старинной--коротенькие электропоезда, которыми управлял человек в форме давнего почтового ведомства. Встречались и совсем особенные экипажи, под стать экзотическим декорациям: в индийском секторе, где высились храмы точь-в-точь как в Куала-Лумпуре, можно было покататься на слоне, в здешнем Гонконге--на рикше, среди антарктического ландшафта из пластика, стекла и искусственных льдов ездили на собачьих упряжках. Однако все это привлекало в первую очередь посетителей постарше, которые довольствовались спокойными прогулками по историческим местам. Молодежи не менее важны были физические ощущения, а для этого существовали беговые дорожки, треки, ракеты, катапульты, реактивные глайдеры, выписывавшие головоломные виражи вдоль незримых магнитных силовых линий. Как раз для девушек -- можно с визгом сопротивляться встречному ветру, на поворотах прижиматься к ребятам, цепляться за них. Умопомрачительное катанье на русских горах стало для Барри не просто дерзкой на взгляд затеей, доказательством бесстрашия и самообладания, но и первой встречей с женским существом, с девушкой, которая была не где-то поодаль, а умела показать всю незначительность барьеров, обычно разделяющих посторонних людей, держалась дружелюбно, даже доверчиво--хотя бы и только один день, за плату. В считанные часы Барри буквально захлестнула лавина новых ощущений, скорее ошеломительных, чем радующих; он бы не смог сказать, что поражало его больше -- бесконечные аттракционы или девушка рядом. Он снова и снова косился на Сильвию и с удивлением обнаружил, что она совершенно искренне восторгается здешними красотами. Ведь он знал, что уж кому-кому, а ей это давным-давно знакомо. Конечно, зрелище великолепное, и дос