бийцу, каким тот являлся на самом деле, а человека, которым тот был некогда. Человека бесконечной мудрости. Человека веры. "И все это по-прежнему хранится в нем. Должно храниться... Но как извлечь на поверхность спрятанное под спудом?" - Спасибо, - в конце концов поблагодарил он. - Спасибо за то, что рассказали. Это мне поможет. Охотник кивнул. Но лицо его оставалось суровым. - Остается надеяться, что этого хватит. Рася. Она приснилась ему, и, проснувшись, он почувствовал, что изнывает от желания. Как славно проводили они время в самом начале плавания, когда у него было полно энергии, у нее - чувств, и они торопились щегольнуть друг перед дружкой разнообразием сексуальной техники. Казалось, они образуют идеальную пару. И он надеялся на то, что так оно и останется. Но потом, когда навигационные приборы один за другим начали выходить из строя, у нее заметно испортилось настроение. Как штурман, она пребывала в постоянном напряжении и не могла расслабиться. И он ошибочно предположил, будто причина и впрямь заключается в трудности судовождения. А когда понял подлинную причину ее волнений, было уже слишком поздно для того, чтобы спасти былые чувства. "Я принимаю кое-какие меры, чтобы не забеременеть, - объяснила ему девушка. - Но что, если этих мер окажется недостаточно? Тебе не кажется, что ни время, ни место никак не подходят для того, чтобы обзаводиться детьми?" А потом они шли мимо вулканов Новой Атлантиды, огибали могучие течения у Восточных Ворот, - и у них просто не хватало времени на то, чтобы прибегнуть к самым проверенным и элементарным средствам. Да и не думали они, честно говоря, об этом. Они успели достаточно испортить взаимоотношения в спорах по самым пустячным поводам, прежде чем выплыла наружу подлинная причина ее дурного настроения и страхов. А к этому времени любить друг друга им расхотелось почти что напрочь. Глупость, конечно, но именно так устроены женщины. "Скверно, - подумал он. - Но как хорошо было, пока длился их роман. И что же, тебе больше ничего не требуется, не правда ли?" Он повернулся на бок, решив вновь уснуть и втайне надеясь на то, что сновидение возобновится в той самой точке, в которой оно прервалось. Но тут слабый стук в дверцу каюты напомнил ему о причине недавнего пробуждения. Он на ощупь нашел лампу и ухитрился зажечь ее, не опалив себе пальцев. Затем, кое-как закутавшись в одеяло, спросил: - В чем дело? Кто там? Дверь тихо скрипнула. Стройная - это было видно даже под грубой штормовкой - фигура скользнула в каюту. Мелькнули голые ноги. "В шортах в такую погоду, - подумал он. - Что ж, это на нее похоже". - Не спишь? - поинтересовалась Рася. Слава Господу, у него достало ума не брякнуть чего-нибудь лишнего. - Таррант уплыл? Она кивнула: - Растворился в ночи, как выразились бы поэты. Зрелище было весьма впечатляющим. - Да уж. Он и сам человек впечатляющий. Голубые глаза смотрели на него в упор. И в их глубине плясали насмешливые искорки. Насмешливые - и вместе с тем осторожные. О Господи, как же он ее желал! - Не хочешь отдохнуть в женском обществе? - невинно осведомилась она. - Что такое? Что-нибудь случилось? - Еще нет. - Она не без напряжения улыбнулась. - Но, полагаю, что-нибудь произойдет непременно. Она подошла к кровати и подсела на край. Рядом с ним. Так близко, что он даже сквозь одеяло почувствовал жар ее тела. - А как же твои тревоги? Она ухмыльнулась: - Владетель избавил меня от них, едва мы ступили на берег. Да и как иначе? Почему, по-твоему, я напросилась к нему в гребцы? - Пока она говорила, штормовка соскользнула с ее плеча. Под штормовкой почти ничего не было. Можно сказать, вообще ничего. - Как мне представляется, мы только что завершили если не самое опасное путешествие, возможное на этой планете, то такое, которое бесспорно занимает второе место. И мне кажется, что это можно и нужно отпраздновать. Верно? - Наклонив голову, она посмотрела на него. - Разумеется, если это тебя не интересует, то... "Женщины. Никогда не пытайся понять их. Никаких мозгов на это не хватит". - Черта с два это меня не интересует, - пробормотал он, прежде чем наброситься на нее. И только позже, глубокой ночью, значительно позже и уже совершенно обессилев, он додумался выяснить: - А какое же путешествие, по-твоему, является самым опасным? В темноте он не увидел, а только почувствовал, как Рася улыбнулась. - Возвращение домой, - прошептала она. 3 Это был первый выход Сары в свет. У нее за спиной, над ней и вокруг нее суровые служители Единого Бога несли стражу, предохраняя ее от опасностей, связанных с земной Фэа. Они осторожно вели ее вперед, при необходимости подталкивая и вполголоса чертыхаясь из-за ее упрямства. Чертыхались они теми же самыми устами, которыми практически одновременно с руганью шептали слова молитв Охоты. Она была так напугана, что фактически не могла сдвинуться с места, страх сковал ее члены, ей и дышалось-то с трудом... но она понимала, что так оно и должно быть. Именно ее страх и привлечет исчадия ночи. Именно ее страх заставит заявить о себе демонов, которые иначе так и остались бы невидимыми. Именно страх позволит Святой Церкви осуществить свою миссию... Да, она понимала это, понимала значение происходящего; просто ей хотелось, чтобы в центре событий оказалась не она, а кто-нибудь другой, хотелось, чтобы не она шла сейчас в самой сердцевине гротескной процессии, тогда как исчадия Фэа толпятся во тьме, начинающейся там, куда не достает свет их факелов, - толпятся, готовясь наброситься на добычу. То есть на нее. Не переставая твердить заклинания, охотники именем Церкви шли по извилистой тропе в самую гущу дикого и дремучего леса. Ветви еле-еле - и с откровенной неохотой - размыкались перед пламенем факелов и тут же жадно смыкались за спинами людей. В такой тьме ей еще не доводилось побывать - в тяжкой тьме, обволакивающей деревья густым сиропом, капающей с ветвей, лужицами расплывающейся под ногами. От одного прикосновения собственных ступней к политой ночной тьмой земле ее била дрожь отвращения. Отвращения и страха. Страх, этот вечный страх... В конце концов мужчина, шедший во главе колонны, дал сигнал остановиться. Так она и сделала, задрожав теперь уже и от холода. Шерстяная накидка, в которой ее отправили на Охоту, оказалась явно недостаточным средством защиты от здешнего холода. Может быть, ее и одели бы потеплее, если бы она догадалась попросить об этом, но откуда ей было знать заранее, какая одежда понадобится? Она еще никогда не выходила в свет, если не считать прогулок по крытым угодьям самой Святой Церкви. Откуда ей было знать, как надо экипироваться на Охоту, если она провела все двенадцать лет своей жизни за высокими стенами Церкви и ничего не знала о ночных опасностях, кроме россказней - да и то с чужих слов - кафедральных матрон, россказней, которыми они пугали юных послушниц? "Да и какое это имеет значение? - в отчаянии подумала она. - Какое все это имеет значение? Мне ведь все равно не выбраться отсюда..." Конечно, ей объяснили, что на самом деле это вовсе не так. И она знала, что некоторые дети и впрямь возвращаются с Охоты живыми, потому что видела их собственными глазами. Конечно, они возвращались пустоглазыми. И души у них кровоточили. Кричали в невыносимом ужасе, оставаясь за стеклянной оболочкой, утратившей малейшее сходство с человеческим телом. И все эти люди вокруг рассчитывали на то, что и она сама когда-нибудь станет точно такою же. В этом и заключалась их подлинная цель. Понятно, если бы она задала им такой вопрос, они принялись бы все отрицать, - если бы она осмелилась задать им такой вопрос, - но она все равно знала это, знала с неколебимой уверенностью, присущей только совсем юным людям. И мысль об этом страшила ее куда сильнее, чем вся ночная нечисть, собравшаяся поохотиться на нее. - Здесь! - объявил шедший во главе колонны. Остальные взволнованно зашептались, в их голосах девочке послышалась жажда - жажда убийства и жажда вкусить ее страдания. И это заставило ее рвануться вперед, на поляну, самой природой предназначенную стать для нее роковою. И вдруг люди, окружавшие ее, показались ей гораздо более страшными, чем все чудовища, которые порождает или может породить ночь, и во внезапной панике она бросилась прочь от них. Но сильные холодные руки опустились ей на плечи, не успела она сделать и пары шагов, и мерзкий голос предостерег ее: - Не сейчас, малышка. Тебе надо подождать. Мы еще не успели подготовиться. Ее отвели на самую середину поляны. Низкий гранитный блок. Стальной круг, врезанный в него. Цепь... - Пожалуйста... - взмолилась она. - Пожалуйста, отведите меня домой. Ну пожалуйста... Но занятые молитвами люди ее не слышали. Они молились за живущих, молились за магическое обретение мудрости, молились за успешный исход Охоты. На ее ногах сомкнулись затворы тяжелой цепи. Затворы пришлись впору, как приходились они впору тысяче девочек, побывавших на этом месте и в том же положении до нее, потому что законы Избранничества предписывают весьма строгие внешние параметры. - Пожалуйста... - Ее голос дрожал, а тело тряслось. - Отведите меня домой. - Утром, - кратко ответил один из мужчин, проверяя прочность цепи по всей длине. Как будто какой-нибудь незначительный дефект позволил бы ей убежать и вернуться домой живой и невредимой. - Всему свое время. Остальные и вовсе не произнесли ни слова. Им было запрещено утешать ее, и она сама это знала, но все равно было просто чудовищно видеть, как все эти мужчины, которых она так хорошо знала, внезапно превратились в бесчувственных истуканов. Истуканов, которым жаль пришедшего в негодность болта или упущенной добычи, но которые и глазом не моргнут, если ее сейчас у них на виду разорвут в клочья. "Это неправда! - в отчаянии напомнила она себе. - Я им дорога. Мы же с ними люди - и я, и они!" Но тут девочка испугалась еще больше, внезапно осознав, что даже это уже не кажется ей наверняка верным. Она почувствовала себя жертвенным животным, окруженным какими-то страшными чужаками, собирающимися принести ее в жертву во имя каких-то загадочных для нее целей. Приманка. Они притаились в лесной чаще, черные и неприметные, так что никого было больше не видно. Факел, озарявший им дорогу сюда, накрыли железным колпаком, так что полную тьму рассеивали лишь лучи неярких звезд и отраженный свет трех четвертей Каски. При таком освещении едва ли что-нибудь разглядишь. И уж подавно его не хватит на то, чтобы отпугнуть чудовищ, обретших пристанище в ночной тьме, чудовищ, голод которых - девочка чувствовала это - накатывает на нее из глубин мрака. - Пожалуйста... - трепеща, просила она. - Пожалуйста. О Господи, только не это. Услышала она их прежде, чем увидела. Услышала, как они крадутся меж деревьями, тогда как фигуры их по-прежнему оставались в глубокой тени. Услышала шорох, когда они занимали позицию, готовясь к прыжку. А высоко-высоко надо всеми ними витала в воздухе огромная тень с острыми, как бритвенные лезвия, крыльями, она еще больше застила свет луны. Девочка всхлипнула, дернула ножкой, окованной цепью, отчаянно стараясь освободиться, но массивные ножные кандалы, разумеется, не поддались. - Пустите! - вскричала она. Как будто люди, услышав, прислушались бы к ее мольбам. - О Господи, пожалуйста, отпустите... Я буду вести себя хорошо, клянусь! Я сделаю все, что угодно! Только выпустите меня отсюда. Она вновь и вновь дергала цепи, упираясь обеими ногами в наполовину промерзшую почву и натягивая цепь до предела, - как будто детских силенок могло хватить на то, чтобы разорвать железные кольца, если только как следует постараешься. И молилась - со страстью, вызванной беспредельным страхом. И даже молясь, понимала, что Господь ее веры никогда не поможет ей. Охота была его служением, его замыслом, его ритуалом - и с какой стати было ему отказываться от собственного замысла лишь ради нее, с какой стати нарушать собственные предписания во спасение одной-единственной жалкой души? Но когда тебе страшно, молитва является чисто рефлекторным действием, - и вот она шептала слова ритуальной молитвы, пока глаза ее метались от одной тени к другой, с ужасом ловя в их глубине малейшее шевеление. И в конце концов она нашла то, что с таким ужасом искала. Затрепетала всем телом, когда затрепетала и сама тьма прямо напротив нее, когда липкая сиропообразная тьма превратилась в продолговатое чешуйчатое тело. Нечто подкрадывалось к ней. Продолговатое тело в чешуе, рога прямо над глазами, - оно напало на беспомощную жертву раньше, чем она успела вскрикнуть. Когти вонзились в кожу девочки, гнилостное дыхание окутало ее своим смрадом... И тут чудовищу нанесли удар, причем ощутимый. Оно издало жалкий звук - не то взвизг, не то всхлип - и отвалилось от приманки. Девочка смутно увидела, что из спины у чудовища торчит древко копья и из раны бьет струей темная кровь. А само страшилище пытается извлечь застрявшее в ней жало. Еще одно копье вонзилось в спину чудовищу, потом третье. От ярости и от боли оно отчаянно заревело, отпрянув к самой линии деревьев. И из тьмы вырвалось множество мелких тварей - это были паразиты, порожденные Фэа и питающиеся агонизирующей плотью; острыми зубками они впились в чудовище и принялись пожирать его, не дожидаясь, пока смолкнет предсмертный рев. Пока девочка смотрела на чудовище, кровь превратилась в тонкую струйку, а та бесследно исчезла в почве. Завершилась и отчаянная агония. Лишь крошечные паразиты продолжали свое дело, и девочке были слышны булькающие звуки, с которыми они отрывали кусочки порожденной Фэа плоти и проглатывали их. Ее трясло. Трясло безудержно. Лицо ее саднило и чесалось там, куда впились когти чудовища, а когда она коснулась щеки рукою, пальцы у нее оказались в крови. Эта тварь едва не убила ее. Еще секунда - и чудовище разодрало бы ей горло, вырвало из груди сердце или сделало что-нибудь еще более ужасное, оставив ее в живых, но заставив страдать. И вдруг смерть сама по себе перестала казаться ей столь ужасной. По крайней мере, смерть положит конец страданиям. По крайней мере, она перестанет испытывать нынешний страх. Сара поглядела вверх - на небо, на луну - и тихо всхлипнула. А ведь с тех пор, как ее приковали и оставили в одиночестве, прошло всего несколько минут. А сколько еще предстоит ей провести здесь? Сколько часов муки и страха и беспредельного отчаяния, прежде чем заря принесет ей избавление? А если она и переживет эту ночь - если ее тело переживет эту ночь, если какая-то доля ее сознания останется с нею и сохранит способность испытывать страх, - то сколько еще ночей предстоит ей провести подобным образом, во славу Господа подманивая к себе порождения ночи, с тем чтобы слуги Господни могли уничтожать их? И вдруг она поняла, что именно произошло с другими девочками. И позавидовала овладевшей ими безмятежности. Позавидовала их покою. "Возьми меня, - взмолилась она к Господу. - Забери меня отсюда. Я согласна на что угодно..." Ответа не воспоследовало. От Него. Но над головой у девочки огромная тень ненадолго закрыла луну. Девочка вовремя подняла глаза, чтобы увидеть контур черных крыльев, высвеченных сверху Каской, - исполинские когти отливали пламенем рубинов. И, словно в ответ на ее взгляд, черная мерзость, до сих пор парившая над головою, начала снижаться. Черные широкие крылья коснулись земли, острые когти напряглись. Девочка внезапно поняла, насколько предательски безмолвной стала ночь - даже демоны, порожденные Фэа, еще недавно перешептывающиеся в кустах, сейчас замолчали, как будто спустившаяся с небес тварь способна была внушить ужас даже им. Глаза гадины остановились на девочке - ртутные, бриллиантовые. Голод горел в этих глазах - и девочка слабо застонала. От ужаса. От беспомощности. От желания. Она больше не ощущала цепей на ногах. Она больше не чувствовала, как горят на лице порезы и ссадины. Ничего не осталось для нее во всей вселенной, кроме этих глаз, кроме этих страшных глаз, кроме глаз... и голода, который горел в них холодным пламенем. И когда гигантская птица вновь огляделась по сторонам - на предмет возможной опасности (так могло показаться), - девочка однозначно поняла, что ее земляки и соплеменники парализованы точно так же, как и она сама. Загипнотизированы самим явлением этого демона. - Заберите меня домой, - прошептала она. Но она сама уже не знала, к кому взывает. И не знала, чего на самом деле хочет. Крылья вновь ударили воздух, и гигантская птица не без изящества опустилась на каменный блок посередине поляны. Девочка увидела, как сверкнули рубиновые когти, смыкаясь на стальном кольце, тогда как серебряные глаза вновь обежали лесную чащу в поисках врагов. Всего лишь в поисках врагов - или превращая их в камень? Затем из-под лап чудовища брызнул свет - настолько яркий, что девочке пришлось поднести руку козырьком ко лбу, иначе бы он ослепил ее. Сине-серебряное пламя обдало своей волной плоть чудовища. В неописуемом ужасе девочка увидела, что плоть, попавшая в круг огня, растаяла, преобразилась, начала перестраиваться и превратилась... В мужчину. Или, скорее, в демона, принявшего образ мужчины, плоть которого вобрала в себя весь холод, накопленный ночью. Серебряно-синие потоки силы струились, извергаясь из него, как вода, разбиваясь о подножие постамента, на котором он сейчас стоял, растекаясь тысячами ручейков по земле, превращаясь в своего рода кровеносную систему, - и вот уже вся поляна оказалась затянута паутиной его власти. Он был поразительно прекрасен: черты столь же тонкие и скульптурно очерченные, как у мраморных статуй, украшающих собой главную арку собора, и в то же самое время столь же холодные и лишенные намека на человеческое тепло. Она затрепетала, осознав, что испытываемый ею страх подманил нечто, неизмеримо более могущественное, чем примитивные демоны тьмы, - этот крылатый красавец превосходил их настолько же, насколько ангелы превосходят людей. И она подумала: "Едва ли охотники именем Святой Церкви осмелятся бросить копье в существо такого могущества". И все же, судя по всему, у одного из охотников хватило смелости, потому что из тьмы выстрелило нечто продолговатое и тонкое. Демон даже не обернулся посмотреть на предполагаемого противника, да и вообще никак не отреагировал на покушение, - но энергия, растекшаяся по всей поляне, вздыбилась в воздух разрядом молнии и ударила в благословленное Церковью копье. Мгновение спустя оно все-таки долетело до цели, но траектория полета была уже изменена, - и, пролетев в нескольких дюймах от демона, копье ушло в темные заросли в противоположном конце поляны. И вновь все стихло. Наступила смертельная тишина. Девочка слышала, как колотится у нее в груди сердце, а демон в человеческом образе сошел меж тем со своего постамента и двинулся к ней - и она поняла, что он тоже слышит стук ее сердца, что этот заполошный ритм притягивает его точно так же, как кусок сахара притянул бы к себе насекомое. Беспомощная и вместе с тем очарованная, она больше не предпринимала попыток убежать, но неподвижно лежала на земле. Ее обуревали не только невыразимый ужас, но и волнующее желание. Внезапно на краю поляны обозначилось какое-то движение - и девочка едва не вскрикнула, распознав его источник. Один из мужчин предпринял попытку спасти ее. И в то же мгновение она поняла, что его меч окажется столь же бессильным, как выстрелившее из мрака копье, поняла, что, едва выйдя на поляну, он превратится из охотника в добычу... Но голос замер у нее в горле, и сил предостеречь его не нашлось. Демон смотрел на нее не отрываясь, глаза его теперь сузились. Нечто промелькнуло в них - и вновь из земли ударила молния. Она в один миг поразила самонадеянного охотника, объяв пламенем все его тело, - но кончилось дело не пеплом, охотник превратился в стекловидную замороженную массу, которая тут же, разбившись на тысячу осколков, рассыпалась по земле у ног демона. Вокруг девочки внезапно зажглись рассыпающие искры огни, безлистые деревья четко высветило серебряно-синее пламя. Она услышала, как один из охотников закричал, а другой попробовал было обратиться в бегство, но удары демона поразили их всех - и вот уже от особого отряда воителей именем Святой Церкви не осталось ничего, кроме серебристой поземки, пробегающей по земле от одного неподвижного тела к другому. И только теперь, медленно-медленно, он пошел по ее душу. Глаза его сверкнули двумя зеркалами, в которых отражались все страхи, изведанные ею с самого раннего детства. Сутью его существа был голод, питавшийся ее страхом. Он олицетворял собой ночь со всеми присущими ей опасностями: разгулом Фэа, несмертью, тьмой. И еще чем-то, чего ей хотелось сейчас столь же отчаянно, как еще совсем недавно - освободиться из оков и вернуться домой. Закрыв глаза и раскрыв рот, она погрузилась в море этого голода, в горько-сладостный экстаз умирания. 4 Удары. Ритмичные. Настойчивые. Они разрушили образы сновидения и вернули Дэмьена в реальность во всей полноте ее клаустрофобического восприятия. Замкнутое пространство каюты. Скрип палубы. И стук в дверь - слишком сильный, чтобы его можно было проигнорировать. - Время вставать, преподобный! - И новый стук. В дверь или прямо в его голове? Сон проходил медленно. - Капитан говорит, чтобы я поднял вас, или мне здорово влетит, так что давайте вставайте! Пора за работу! Тихо выругавшись, Дэмьен закутался в одеяло, превратив его в своеобразную тогу. Конечно, он мог бы открыть дверь и голым - это послужило бы хорошим уроком матросу, если тому, конечно, не наплевать, но на борту были - пусть и немногочисленные - пассажиры, и неизвестно, что бы подумали они, так что обычная деликатность взяла верх. Солнечный свет струился в иллюминатор, просачиваясь сквозь плотную занавеску. "Раннее утро", - предположил Дэмьен, хотя и сам не знал, почему: ни о положении солнца на небе, ни о яркости света он судить не мог. Он провел достаточно времени с Таррантом, чтобы даже сейчас, когда этот ублюдок ушел, сохранить привычку к ночному образу жизни. "С этим пора кончать, - подумал он, протирая глаза после сна. - Кончать - и как можно скорее". - Заходите, - пробормотал он, отпирая дверь. Первый боцман стоял на пороге. Руки его еще были сжаты в кулаки, которыми он только что барабанил в дверь. - Доброе утро, преподобный. Кулаки лениво разжались, словно боцман только что заметил, что дальнейшая необходимость барабанить отпала. Он был в форме - морской куртке грубой шерсти, от которой сильно попахивало нафталином. И в башмаках. Сегодня он обулся в башмаки. Дэмьен покачал головой, мысленно оценивая значение этого факта. Когда в последний раз он видел членов экипажа обутыми? - Капитан приказал разбудить вас, как только мы будем полностью уверены, а похоже, что мы сейчас полностью уверены, так что пожалуйте на палубу. - Уверены относительно чего? - Насчет компании. - Нервная ухмылка продемонстрировала отсутствие двух передних зубов. - Мы заметили их уже полчаса назад, но капитан сказал, что сначала мы должны быть полностью уверены... И внезапно все сложилось одно с другим. Форма, башмаки... "Форма выходная парадная" - так называет это капитан. Но в этой части побережья никаких портов нет и быть не может... А если так, то в чем дело?.. - Корабль? - спросил Дэмьен. И расслышал волнение в собственном голосе. Волнение и тревогу. - Или еще одна крепость? Так в чем дело? - Паруса, и пар, и пушки по бортам. Корабль, преподобный, - в последнее мгновение уточнил боцман, как будто Дэмьен и сам не понял этого из предыдущего описания. - Приведите себя в порядок и, пожалуйста, поскорее в рубку. Капитан желает встретиться с вами немедленно. В рубке, - повторил он, резко мотнув головой вверх. - А мне пора. Корабль. Господи небесный... Враги, союзники, что еще за корабль? Он кое-как оделся - в помятые бриджи и в свежую, отложенную еще со вчерашнего вечера рубашку. Одеяние, конечно, так себе, но на данный момент и это сгодится. Вспомнив, что уже утро, он обулся в легкие мокасины, хотя уже давным-давно перенял привычку матросов расхаживать по грубым доскам босиком. А теперь подошвы непривычно заскрипели под ногами, и он едва не поскользнулся; потребовалось определенное время на то, чтобы вновь научиться ходить обутым, не пользуясь на каждом шагу поддержкой десятка маленьких якорей, какими стали в долгом плавании пальцы ног. Несколько неуверенной походкой, а главное, довольно растерянный, Дэмьен вышел из каюты. Надо же, корабль! Остальные пассажиры были уже на палубе. Они разбились на группы, причем состав каждой можно было предсказать заранее. За долгие месяцы плавания Дэмьен хорошо разобрался во всех возникших приязнях и неприязнях и - не без удовольствия, присущего стороннему наблюдателю, - присматривался к каждому малоприметному проявлению чувств, будь то любовное воркование, чисто партнерская настороженность, игровой азарт или даже злоба, оставшаяся после крупного проигрыша в покер. Каждая мимолетная буря эмоций заново перетасовывала сорок человек, находящихся на борту, создавала новые коалиции и кланы. В целом все это было довольно противно, вот почему, наряду с прочим, ему нравилось общество Тарранта, особые познания которого он впитывал с такой же жадностью, с какой сам Охотник кормился его сновидениями. Строго говоря, он уже и жить без этого не мог, на этот счет не могло быть никаких сомнений. Да и о самом по себе познании он раньше не думал в таких терминах, как после знакомства с Таррантом. Между ними явно возникла некая зависимость - и весьма опасная из-за того, что все в целом имело несколько зловещий характер... Он чуть-чуть подивился тому, что все эти мужчины и женщины не столпились на носу корабля, ведь головы всех были обращены строго по курсу. Возможно, капитан просто-напросто прогнал их оттуда, чтобы они не путались у него под ногами. Если так, то им досталось поделом. Однажды и сам Дэмьен сравнил пассажиров "Золотой славы" с котятами, которые норовят потереться тебе о штанину, куда бы ты ни пошел. Подняв голову, священник увидел матросов на мачтах и реях: распластанные на фоне парусов фигурки казались гигантскими пауками. Лишь один человек держался на мачте без малейших усилий - ей не надо было цепляться за узлы, когти рук и ног надежно впились в грубое дерево. Дэмьен ухмыльнулся, подметив, что Хессет выбрала самый удобный наблюдательный пункт. Паруса бились вокруг нее, сейчас их переставляли, чтобы поймать западный ветер. И тем самым открывался дополнительный простор для наблюдений. В такие мгновения он завидовал ее когтям, кошачьей ловкости ее тела, обеспечивающей такую свободу передвижений. Насколько проще и безопасней была бы его собственная жизнь, обладай он подобной экипировкой! Капитан тоже был в форме - и на нем она казалась еще более нелепой. Шерстяная куртка, черные бриджи, высокие кожаные сапоги, все чистое и отутюженное не облагораживало его, а, напротив, выставляло еще большим варваром. Правда, наряд придавал ему и мощи - даже двойной мощи, если к его безраздельной власти на корабле добавить и агрессивность, сквозившую в его нынешнем облике. Ничего удивительного в том, что ему с такой легкостью удалось распугать пассажиров. - Там полно оружия, - сообщил он подошедшему Дэмьену. - Ни малейших сомнений на этот счет. Поглядите сами. "А чего другого, собственно говоря, следовало ожидать", - подумал Дэмьен, вспомнив о пушке, которую они видели пару дней назад. Он поднес к глазам подзорную трубу и всмотрелся в морской простор. Сейчас они должны были находиться на расстоянии примерно в сорок миль от пролива, ведущего во внутреннее море. Сорок, самое большее - пятьдесят. Поэтому такого контакта вполне можно было ожидать. Строго говоря, удивительно, что они никого не встретили до сих пор. Наконец он обнаружил объект, так встревоживший капитана, и навел на него объектив. Следовало, в конце концов, узнать, кого это выслали встретить дорогих гостей. Все правильно, это действительно был корабль, и к тому же чертовски большой. Даже на его неопытный глаз зрелище внушало уважение, а истинные мореходы, сравнив этот корабль с собственным, наверняка должны были почувствовать себя униженными. Дэмьен насчитал двадцать с лишним парусов, горько пожалев при этом о том, что отсутствие соответствующих познаний не дает ему возможности истолковать форму, расположение и смысл каждого из них. Он всматривался в палубу, ища на ней предметы, назначение которых было бы для него понятно. Посреди палубы возвышались могучие колонны; в трюме, должно быть, имелась кузница, потому что из этих колонн, а на самом деле, конечно, труб, валил пар. Что же, они, помимо парусов, используют и паровую тягу? Небольшое количество надпалубных построек исключало мысль о том, что корабль может оказаться пассажирским. Добрый десяток возможностей тем не менее нельзя было сбрасывать со счета. Стройный и изящный, корабль легко скользил по водам, но Дэмьен не понимал, превосходит он скоростью его собственный корабль или, напротив, уступает ему. Над этим ему не имело смысла даже и задумываться. Он никогда не любил море и по возможности избегал морских путешествий, и вот теперь за эту нелюбовь приходилось расплачиваться закоренелым невежеством. "Таррант наверняка понял бы все с первого взгляда. И разве не была Мерента когда-то морским портом? Он, конечно, уже знал бы в деталях все, что нам нужно знать". Опустив подзорную трубу чуть ниже, он увидел по борту чужого корабля квадратные отверстия, совершенно одинаковые и расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга. Выглядевшие, даже на его неискушенный взгляд, весьма зловеще. Он почувствовал, как все в нем напряглось, когда он распознал эти отверстия и понял, что они не могут означать ничего другого, кроме того, что они означают на самом деле. - Пушки... - прошептал он. Это слово, казалось, прилипло к его языку, как ледяное железо. Пушки, на корабле! - Это так, капитан? - Вроде бы так, - подтвердил тот. - Я и сам такого раньше не видел, но если уж ставить на корабль пушки, то именно так. Если, конечно, собираешься вести морской бой, - добавил он. "Пушки на корабле". Сама эта фраза означала нечто немыслимое. Порох находил ограниченное применение на суше - главным образом в руках у тех, чье могущество или удача позволяли им завладеть этим бесценным веществом, - но конечно же не в открытом море, где одна едва заметная оплошность могла превратить целый корабль со всем экипажем, пассажирами и грузами сперва в огненную, а потом в водяную могилу. Даже самые лучшие ружья порой палят сами по себе; войны раннего периода научили людей этому. Морские же войны велись крайне редко, а о пиратстве забыли и думать на протяжении уже... шестисот лет? Если не восьмисот... "Но здесь ничего такого не произошло", - подумал Дэмьен. Непривычная дрожь охватила его душу. Любая цивилизация, которая оснащает свои корабли боевым оружием земного типа, должна быть неискоренимо глупа, или предельно самоуверенна, или... и то и другое сразу. И смертоносно опасна. На этот счет не могло быть никаких сомнений. И у них должны были иметься враги. Причем враги могущественные. Он вновь поднял трубу и посмотрел на стяг, развевающийся на средней мачте чужого корабля. Подождал, пока ветер не развернет полотнище так, чтобы его можно было прочесть. Но стяг трепетал, изворачиваясь то так, то этак, свиваясь и развиваясь, пока наконец... не развернулся в западном направлении. Ненадолго, но этого хватило, чтобы распознать его. У Дэмьена перехватило дух. - Преподобный? Два круга. В одном из них контур, напоминающий континент Северная Америка древней Земли. А все вместе, выходит, земной шар? В другой круг была вписана некая змеевидная линия, которую он идентифицировал не сразу. Он попытался вспомнить карту Тарранта, представляющую собой взгляд на планету из космоса. Да. Так оно и есть. Вне всякого сомнения. Теперь он эту змею опознал. Это была их новая страна. Здешний континент. Привязанный к планете Земля (если он истолковал все правильно) тем же символом, которым Святая Церковь провозглашает Единобожие и Единоверие... Да, этот стяг не мог быть ничем иным, кроме как символом его собственного, Дэмьенова, предназначения. Истовая молитва вспыхнула в душе священника - та, которую он не осмелился прочитать ни разу за все долгие месяцы плавания: "О Господи, дай этому миру стать Твоим. Даруй его обитателям свет Твоей святости, дозволь им стать на страже Твоего закона. Дозволь им служить лишь той же мечте, что и я, - и тогда мы победим! Тогда мы восторжествуем! Тогда мы прогоним Зло с этой планеты и тогда пошедшие за Тобою будут жить в мире и в согласии во веки веков..." - Святой отец? - Возможно, это церковный знак, - пробормотал он. - А возможно, и нет. - Теперь, когда первый порыв оптимизма схлынул, на место его встала хладнокровная прагматика. "Нашему врагу случалось обманывать нас и прежде, - подумал он. - А вдруг этот символ - всего лишь деталь очередного хитроумного плана? А что, если (и такое вполне возможно) ты неверно интерпретировал этот символ? Осторожней, Дэмьен. Не позволяй надежде лишить тебя разума". И потому он сказал: - Я ни в чем не могу быть уверен. Отведя взгляд от корабля, он увидел, что к ним с капитаном присоединилась Рася. Синяя форма штурмана резко контрастировала с огненным блеском ее волос. - Это каботажное судно, - пояснила она. - Такие паруса придают ему превосходную маневренность, однако оно не способно выходить в океан, подобно нашему кораблю. Все дело в парусах, - подчеркнула она напоследок. - У них они предназначены только для каботажного плавания. Разумеется, здесь, у береговой линии, это предоставляет им огромное преимущество. У нас нет ни малейших шансов удрать от них, даже пожелай мы этого. Что же касается паровой машины... Она не договорила. - Так что насчет нее? - напомнил Дэмьен. Капитан приказал своей помощнице: - Продолжай. Рася поглядела на собственный корабль, посередине которого поднимались две тонкие трубы - высокие, чтобы пар не стлался по палубе, но довольно тонкие. Потом перевела взгляд на чужой корабль с его четырьмя толстенными трубами, заполнившими собой, казалось, чуть ли не все палубное пространство. Что было сейчас в глазах у нее - страх или зависть? - Строго говоря, по-моему, тут речь идет вовсе не о поддержке хода паровыми машинами, - в конце концов заключила она. - Судя по внешней конфигурации... я бы сказала, что парусная оснастка является у них второстепенным фактором. - Господи, - пробормотал капитан. - Настоящий пароход? Но сейчас-то он, по крайней мере, на парусном ходу. - Потому что ветер попутный, - пояснила Рася. - Но если ветер подует в противоположную сторону, этот корабль хода не сбавит. Пойдет на машинном ходу. - Огнестрельное оружие на борту корабля, - принялся перечислять Дэмьен. - Паровая машина. Возможность беспарусной навигации. Он словно пробовал эти слова и выражения на вкус. Не говоря уж о выводах, которые из них проистекали. - Корабль из другого мира, - согласилась Рася. - Из того самого, который ваши единомышленники надеются сотворить, не так ли, преподобный? - Глаза капитана, прищурившегося на солнце, в упор смотрели на Дэмьена. "Скажи мне, что это и есть твои единомышленники, - казалось, молил этот взгляд. - Скажи мне, что тебе известно, как с ними себя вести". - Не знаю, - прошептал Дэмьен. Боясь выдать себя. Неужели и впрямь этой изолированной общине Святой Церкви удалось достичь своих целей, пусть и в ограниченном объеме. Или враг своими кознями способен подделать и это? - Просто не знаю. - Нам придется вступить с ними в переговоры, - заметила Рася. - И условия, я бы сказала, будут диктовать они. Капитан кивнул: - Это уж точно. - Не без усилия он отвел взгляд от чужого корабля и посмотрел на Расю: - Давно у нас закончили разработку геральдики? Опознают ли они наши флаги, увидев их? - Нет, если они из первых двух экспедиций. Для этого слишком рано. - Глаза штурмана сузились, она вспоминала точные даты истории мореплавания. - Когда вышла в путь третья группа? В Пятом веке? - В 536-м году, - уточнил Дэмьен. - Что ж, тогда сходится. По-моему, к тому времени все уже было определено. И, разумеется, экспедиция Янсена... Ее слова потонули в грохоте взрыва. Дэмьен инстинктивно собрался, машинально схватился за меч - и тут же мысленно обозвал себя полным идиотом. С кем это и как это он, интересно, собирался сразиться? Им даже негде спрятаться, не говоря уж о том, чтобы отразить пушечные ядра, размахивая мечами. Этот корабль может разжевать и проглотить их, даже не сбавив хода. Он увидел, как подобралась Рася, потом посмотрел назад, на паруса, успеют ли члены команды переставить их с тем, чтобы попробовать ускользнуть? "Едва ли", - мрачно решил он. Священник приготовился к кораблекрушению и, скорее всего, к неминуемой гибели, когда с борта чужого корабля опять громыхнуло. Никогда еще он не чувствовал себя настолько беспомощным. Третий залп. Потом четвертый. Потом пятый. Все орудия корабля палили строго одновременно, обстрел проходил без сучка без задоринки. Это напомнило Дэмьену ночной кошмар, однажды изобретенный для него Таррантом. В том кошмаре существовал мир, в котором отсутствовало Фэа. И следовательно, стрельба из огнестрельного оружия была вполне возможна. Точно такая же - согласованная по времени и ничем не осложненная... Молчание тяжко повисло в воздухе, буквально пропитанном запахом страха. Из квадратных отверстий по борту чужого корабля клубился дым, он карабкался вверх по мачтам, как будто там решили поднять еще один флаг. Дэмьен, оцепенев, ждал точного попадания, которое должно было случиться с минуты на минуту. Господи, упаси, - если ядро попадет в обшивку и она треснет - все их планы будут похоронены в то же мгновение... Но ничего подобного не происходило. Ровным счетом ничего. Он ждал, затаив дыхание, он молча молился. И по-прежнему ничего не происходило. Дым змеями клубился вдали, затем рассеивался. И никаких других признаков канонады. Никаких других звуков в том числе. Он посмотрел на капитана - и увидел лицо, настолько искаженное страхом, что с трудом узнал его. Неужели это тот самый человек, с которым он повстречался в Фарадее? Тот человек, послужной список которого свидетельствовал о несокрушимой отваге? Неужели это бесстрашный покоритель морских просторов, спасший два корабля от неминуемого крушения и голыми руками убивший портового демона и совершивший еще множество отчаянных поступков? И сейчас его объял такой страх? Глубоко заглянув в глаза капитану, он увидел и кое-что иное. Более волнующее, чем обыкновенный страх. Более могущественное, чем самый невыразимый ужас. Трепет, чуть ли не богобоязненный трепет. - Ни одной осечки, - прошептал капитан. - Господи, вы можете себе такое представить? Если бы мы попробовали установить на борту полдюжины таких пушек, да каких угодно пушек... Нет, вы можете себе такое представить? - Он медленно покачал головой. - И все пять палят одновременно, секунда в секунду... - Его голос дрогнул. - Неужели такое возможно, преподобный? Неужели на такое способны люди? - Мы полагаем, что способны, - ответил Дэмьен, тщательно подбирая слова. Он покосился на Расю, которая, судя по всему, была поражена ничуть не меньше, чем капитан. В отдалении он услышал голоса пассажиров. Они стон