Она подумала о девчушке, спрятанной в потайном месте, и страх, сжимавший ее желудок, сразу усилился вдвое. Но Праведный Путь уже, должно быть, исчерпал сегодня свою квоту смертей. Время убийств истекало. Всякий ребенок, вышедший из возраста учившихся ходить и пока избежавший меча Господина нашего Царя, теперь до поры до времени был в безопасности. Бекка увидела одного такого малыша, примостившегося под юбками двух почтенных матрон - Делис и Метрии. Хуторянин, пришедший с Беккой, тоже увидел его, человек Адонайи - тоже. Но ни один из них не подошел, чтоб вытащить мальчика на двор и там прикончить. Он был в том возрасте, когда его смерть не была насущно необходима для нового альфа. Если такие же мальчики и девочки все же погибли, то это происходило в первые часы больших перемен, когда внезапный взрыв накопившейся ненависти и страха вдруг давал возможность излиться самым темным инстинктам. Бекка твердо знала, что все перемены в ее судьбе сопровождаются кровью. - Но мы богопослушные люди. - Уроки Хэтти, всплывая в памяти ее дочери, обретали оттенок иронии. - Все, что мы делаем, мы делаем так, как учит нас Писание. Мы не можем похвалиться тем, что нам известны цели Господа Бога; это было бы с нашей стороны нахальством. Мы просто повинуемся Ему, а потому на нас почиет Его благословение. Разве может человек подвергать сомнению Слово Божие? Чудом выживший мальчуган сжался и затрясся, как древний больной старик. Бекка почувствовала во рту вкус желчи, увидев, как ужас вытесняет сознание из глаз ребенка, оставляя после себя зверя. Этот ребенок выжил, но если он не восстановит способность пользоваться своим мозгом и телом, то его жизнь будет коротка. В Писании найдется строчка, которая оправдает решение убрать из хутора этот лишний и бесполезный рот. Всегда, когда в этом есть нужда, подходящая строчка находится, и ее будут вертеть и так и эдак, пока она не станет полностью приемлемой. "Слово Господне". Эти слова окутывали Бекку, как окутывает плечи теплая золотистая ткань, даруя уют и безопасность. Теперь они несли в себе память об убитых детях, чья единственная вина заключалась в том, что они были слишком малы и, стало быть, могли отвлекать своих матерей от любых видов служения их новому господину. Если же при этом погибнут и другие дети, что ж, так получилось: таковы пути Господа, без вопросов принимаемые настоящими богопослушными людьми. Мы просто повинуемся. "Тогда, значит, я не богопослушная женщина!" Поняв это, Бекка отнюдь не испугалась. Она чувствовала себя так, будто кто-то принес ей, пребывавшей в сумерках, яркий источник света. Все проповеди ее матери, извлеченные из Писания, все это преклонение перед обычаями и хуторскими традициями, обязательное для каждой покорной дочери Праведного Пути, - все это отпало от Бекки, как мякина от тяжелых зерен ячменя. Вот она стоит тут, и единственная ее опора - ясное понимание своих возможностей, а она... не боится! Вернулась Тали. Грубо толкнула Бекки локтем. - Он ждет. Бекка с силой ударила женщину по лицу. - И подождет. Я не корова, чтоб меня погонять, Тали. Я пойду, куда должна идти, но ты держи от меня свои лапы подальше! - Заносишься передо мной, ты, маленькая... - Рука Тали метнулась к лицу Бекки. Пальцы Бекки сомкнулись на запястье Тали, удержав руку той на волосок от щеки. - Не смей! Бекка произнесла это совсем тихо, но в короткой фразе было заключено обещание целого моря боли - столько, сколько вообще можно вложить в слова. Потеряв дар речи. Тали показала на дверь, ведущую к лестнице. Бекка спокойно вышла из гостиной с гордо поднятой головой и с королевским достоинством в каждом движении. За спиной она услышала сухой смешок Бабы Филы. Бекка поднялась наверх в сопровождении Тали, шедшей следом за ней, будто служанка, и двух мужчин, игравших роль почетной стражи. Не торопясь она подошла к старой двери, ведущей в бывшую спальню па, и повернула ручку до того, как кто-нибудь из ее трех сопровождающих мог вмешаться. В большой неубранной постели лежала и рыдала Руша; маленькая грудь обнажена, на подбородке несколько ссадин. Адонайя развалился в большом мягком кресле у окна со стаканом воды в руке. На нем был надет один из старых домашних халатов Пола, явно слишком большой для него. У Адонайи был вид человека, который и родился и был воспитан исключительно для того, чтобы править округой именно из этой комнаты. Все здесь, включая и девчонку в постели, принадлежало ему по праву рождения. - Бекка! - Нотка притворного гостеприимства в словах, произнесенных им, резанула ее по нервам. - А нам так не хватало тебя этой ночью! Но ты вечно так застенчива, так скромна. Мой родитель учил меня, что это великолепные качества в женщине. Однако он не упомянул о том, что иногда они чертовски неудобны. - Бекка! - Маленькая Руша протянула к ней руки. Появление сводной сестры исторгло громкое рыдание из самых глубин ее сердца. Бекка не стала ждать разрешения. Она бросилась к кровати и крепко обняла Рушу. От простынь исходили запахи пота и секса и еще какой-то очень резкий и незнакомый запах. Несчастнее самого несчастного грешника, Руша, перемежая слова всхлипами, покаянно шепнула, упираясь носом в грудь Бекки: - Я только сегодня вошла в пору. - И вот это оказалось большой удачей, - заговорил Адонайя. - Всегда ведь исключительно приятно, если молодой альф получает свидетельство благосклонности Господа сразу же после начала своего правления. Я-то надеялся, что этот момент со мной разделишь ты, Бекка, но твоя скромность, твоя невиданная скромность... - Адонайя причмокнул языком. - К счастью. Бог решил наградить своего достойного слугу. Он осушил стакан с водой и протянул его к постели. - Я желаю пить! Руша, высвободившись из объятий Бекки, взяла голубой глиняный кувшин и наполнила стакан. Удовольствие, доставляемое ему зрелищем этой прирученной девочки, казалось, заставляло Адонайю раздуваться, как шар. Руша даже не пыталась скрыть свою наготу перед глазами еще двух мужчин. Старший из них прикрыл глаза веками, младший бесстыдно пялился на то, как Руша прислуживает своему господину, а затем с несчастным видом прячется в ворохе мятых простынь. Пока все это происходило, Бекка, сама того не желая, заметила на простыне пятно - знак потерянной Рушей невинности. Адонайя маленькими глотками выпил воду, а затем откинул голову, будто собирался вздремнуть. Бекка вдруг обнаружила, что пристально вглядывается в его обнаженную шею и что откуда-то из глубин ее живота в ней поднимается и крепнет желание: "Господь Всемогущий, неужели ты не можешь дать мне силу мужчины на то время, которое нужно, чтоб сломать эту мерзкую шею!" Только когда Адонайя снова заговорил, Бекка очнулась и вернулась в реальный мир. Она настолько пришла в себя, что наконец смогла уловить смысл его слов: - ...О костях позаботятся. Этим могут заняться старшие жены, чтобы не торчать, изображая из себя каменные столбы. Я займусь ими потом, когда подбодрю своих женушек. Старик хуторянин возразил: - Нужна неделя, а то и больше, чтоб они снова вошли в пору. Обычно приходится ждать, пока не кончится траур, Адонайя. Молодой альф вскочил с кресла и кинулся на хуторянина прежде, чем кто-нибудь успел мигнуть глазом. Удар кулака правой отбросил голову хуторянина влево, а кулак левой врезался ему в живот, заставив его согнуться пополам и уже в этом положении принять удар босой ноги в челюсть. Хуторянин отлетел к стене и ударился о старый ящик, в котором Пол хранил свои немногочисленные книги. Ящик закачался и чуть не упал на мужчину, однако дело ограничилось тем, что несколько томов вывалились наружу и упали на пол. Кровь у старика лилась из носа и изо рта. Когда он очнулся, то вместе с кровью выплюнул на пол несколько зубов. Хотя жертва еще не опомнилась, Адонайя уже кричал: - Советы я принимаю только от своих людей, да и то, когда я их сам попрошу. И клянусь Богом, если я еще раз услышу, что кто-то из вас - недоносков из Праведного Пути - называет меня по имени, это для вас будет означать одно - смерть. Я покажу вам, кто здесь господин! Бекка метнулась мимо постели и подбежала к подоконнику, на который Адонайя поставил стакан. Человек Адонайи с неразборчивым воплем попытался остановить ее, но она быстро и ловко ускользнула от Него. В этот момент для Бекки не существовало ни приспешника, ни его господина. Бекка схватила стакан и твердым шагом подошла к хуторянину. Тали попыталась было встать между ними, но в ответ получила краткое проклятие и резкий толчок, опрокинувший ее на постель рядом с Рушей. Волосы Бекки, заплетенные в косы, расплелись и мешали ей видеть. Она откинула их назад, за уши, и наклонилась, чтобы смыть прямо руками кровь с лица хуторянина. Она слышала смех Адонайи, потом распоряжение, данное подручному, произнесенное слишком тихо, чтоб его можно было разобрать. Она просто не обращала на это внимания. Ощутила на своем плече руку молодого и нетерпеливо стряхнула ее. Горькое презрение, ненависть, бессильная жажда крови виновника всего этого, все это Бекка отодвинула куда-то в самый темный уголок души. Если выпустить свои истинные чувства на свободу сейчас, понимала она, это будет глупость, за которую расплачиваются смертью. Она не хотела умирать, особенно сейчас, когда беспомощная Шифра ждет возвращения Бекки. Старый призрак той Бекки, которой не было уже давно, поднялся из глубин, чтоб спасти ее: "Я хочу быть травницей и помогать людям, как мисс Линн. Я хочу исцелять". Это призрак нашептал ей те слова, а сегодняшняя Бекка всю силу страстей, толкавших ее к убийству, перелила в руки, исполнявшие сейчас совсем другую работу. Насколько это было возможно, она очистила нос и рот хуторянина от крови; Потом возложила ему на лоб свои влажные прохладные руки. Он шевельнулся. В глазах мелькнуло сознание. Бекка улыбнулась ему, приветствуя возвращение в мир. Его первая реакция была проявлением чистого ужаса. - Убирайся прочь, проклятая! Ты что, хочешь моей смерти? Не смей меня трогать! - Он плюнул ей в лицо и шатаясь встал на ноги еще до того, как сгусток кровавой слюны успел стечь со щеки Бекки. Чьи-то руки схватили Бекку за локти и подняли с пола. На этот раз она не сопротивлялась. Адонайя засмеялся ей прямо в ухо. - Соблазн - плохая штука, верно? А те соблазны, что обуревают Еву, особенно опасны. Женщины хитры и маскируют свои уловки, но Бог видит все. И он наказал их за грехи, за грехи, что привели к Голодным Годам. Что ж, у мужчины есть лишь два способа победить соблазн: бежать от него или его сокрушить. Богобоязненный человек никогда не отступит перед злом, каким бы сильным оно ни было. - Он повернулся, чтоб улыбнуться сначала хуторянину, а потом члену своей стаи. - Братья, вы увидите, как настоящий мужчина сокрушает соблазн. Подойдите, и вы будете первыми, кто выразит почтение избранной мной жене. Бекка не мигая смотрела перед собой, когда человек Адонайи почтительно поцеловал ее в щеку. Автоматически она подставила другую, и морщинистые губы хуторянина скользнули по все еще влажному следу недавно нанесенного оскорбления. - Сегодня, - сказал Адонайя. - Возрадуемся. 17 Ветер как лед и грех как лед. Ребенок в грехе растет. Греховен совет и греховен ответ - Пощады грешнику нет. Я низко склонюсь пред Тобой до земли - Руби мою голову с плеч. Но лучше мне душу в огне прокали, Чтоб стала сама как меч. Отдельные пощечины слились в какой-то каскад частых, хотя и не очень болезненных ударов, но ведь и резкая, и тупая боль - все равно боль, что там ни говори. Бекка втянула голову в плечи и забилась в угол гостиной, чтобы удары, наносимые матерью, приходились преимущественно на спину. Она слышала сухие, задыхающиеся всхлипы Хэтти и глухие звуки отдельных тяжелых ударов, когда матери удавалось вложить в них всю силу. Эти удары да гулкие толчки сердца Бекки и ее тяжелое дыхание, которое она пыталась сдерживать, были единственными звуками, раздававшимися в большой комнате. Людям - как мужчинам, так и женщинам - улыбающийся Адонайя приказал выйти отсюда. - Пусть мать попробует уговорить Бекку, - сказал он, закрывая за собой дверь. - Хэтти лучше всех сумеет привести ее в чувство. Усилия Хэтти по приведению Бекки в чувство начались с попытки убедить девушку словами, но это продолжалось недолго. Теперь же не было ни аргументов, ни хладнокровных, взывающих к разуму фраз, ни просьб, ни диких, чудовищных угроз. Бекка слишком часто отвечала "Нет!", и Хэтти пощечиной смела это слово с ее губ. Следующие удары дались ей уже легче, а вскоре слова и вовсе исчезли из обихода Хэтти. Мать и дочь стали участниками поединка, где оружием служили упорство, отчаяние и боль. "Она, должно быть, сошла с ума, - думала Бекка. Ее руки казались лилейно-белыми в сравнении с ярко-красными от хлестких ударов щеками. - Да, она сошла с ума, она обезумела". Вновь и вновь мозг Бекки внушал ей, что только безумие виновато в том, что сейчас происходит между ней и Хэтти. Ей казалось, что если она потеряет веру в сумасшествие своей матери, то просто кинется и убьет эту женщину. - Где она? Где Шифра? - Голос Хэтти царапал согнутую спину Бекки, словно тысячи острых зубчиков рашпиля. - Пусть Господин наш Царь истребит тебя за неповиновение матери! Где мой ребенок? "Господин наш Царь..." - Червь хохотал, но для Бекки этот смех был менее страшен, чем истинное безумие. Сатанинский Червь - истинная сущность Бекки - требовал ответов на вопросы. Нет, это не безумие. Сердце Бекки утверждало то же самое и с той же уверенностью, с какой недавно верило в безумие матери. Повинуйся без колебаний, соверши то, что разорвет тебя самое от сердца до матки, отведи слепой взор от жестокости, стань улыбающейся прислужницей зла, и все это лишь потому, что таков извечный ход вещей, и не надо никаких рациональных объяснений - вот оно истинное безумие. - Зачем тебе знать это? - пробормотала Бекка, и эти слова показались ей самой каплями, стекающими изо рта прямо на грудь. Собственный голос стал чужим. Безмолвное сопротивление - такова была тактика Бекки с того момента, как люди Адонайи увели на Чистку старых жен Пола, оставив Хэтти разделываться с ней. - Как это "зачем"? - В голосе Хэтти звучало такое удивление, будто она забыла, что ее дочь все еще сохраняет дар речи. - Зачем? Да затем, что у меня есть право знать это! Затем, что я ее мать, равно как и твоя. Я хочу, чтоб мой ребенок был со мной! - Ты хочешь получить ее труп. - Эти слова выговорились легче и прозвучали громче первых. "Если я творю зло, пусть я сотворю его в полной мере. Если грешно противиться тем, кто зачал и родил меня, то я уже все равно проклята". - Ты хочешь обменять ее шкуру на свою, расстилаясь под ногами Адонайи. - Бекка подняла пылающее лицо и крикнула: - Ты хочешь, чтобы она умерла, и тогда он позволит тебе жить! Я видела твои глаза, когда они уводили старух на смерть, я видела в них ужас. А вот я не боюсь! Я хочу, чтоб она жила, даже если ради этого мне придется умереть. Так кто же из нас для нее настоящая мать? - Ты не боишься, - эхом отозвалась Хэтти. - А чего тебе бояться - такой юной и свежей? Тебя-то он оставит в живых! - Не было смысла объяснять, кто такой этот "он". Адонайя ушел из гостиной, но ощущение его присутствия накрыло весь Праведный Путь как зимний туман. - У тебя целый карман золота, чтоб выкупить свою жизнь. А что есть у меня? Бекка услышала в голосе матери надлом. И хотя Червь, что сидел у нее внутри, издевался над ее слабостью, она не могла не ощутить острую боль сочувствия к этой женщине. Она сказала мягко: - Ты еще молода, мама. Ты только что доказала, что еще можешь рожать. Любой разумный альф был бы рад... - Держать кормящую мать? - взвизгнула во весь голос Хэтти. - Кормить ее до тех пор, пока она снова не войдет в пору, что может произойти даже через несколько лет, когда младенца отлучат от груди? Бекка преклонила колени, как будто молилась о возвращении хоть капли здравого смысла обезумевшей от страха матери. - Но ребенку нет необходимости умирать! Если ты прекратишь кормить, то и молоко пропадет, разве не так? И тогда ты войдешь в пору гораздо быстрее. Мисс Линн учила меня, когда приезжала осматривать... - Проклятие Господина нашего Царя на Линн и ее гнусные уроки! Это она вскружила тебе голову и набила ее тщеславными замыслами, это она запорошила тебе глаза картиной своей бродяжьей жизни! Ты никогда бы не стала такой непослушной девчонкой, если б не ее дьявольские уроки! Бекка крепко сжала губы, удерживая рвущиеся наружу резкие слова в защиту мисс Линн. Если ее ма хочет взвалить на кого-то другого вину за то, чем стала Бекка, то пусть ее. Жизнь Шифры важнее мелкого выигрыша в споре. - Женщина входит в пору вскоре после того, как у нее пропадет молоко. Это так, мама, и ты это знаешь. Шифре незачем умирать. Так же, как и всем прочим малышам. - Богохульство! - Хэтти закрыла уши ладонями. - Это греховные слова, это дьявольские слова, противоречащие всему, что есть в Писании. Не хочу слышать тебя! Господин наш Царь защитит меня от них! - Значит, Господин наш Царь защитит тебя от твоей собственной слепоты! - закричала и Бекка. - И от твоей собственной глупости! Хэтти со свистом втянула воздух сквозь зубы, ее руки снова сжались в кулаки. Лицо побагровело. Бекка увидела, что Хэтти уже делает шаг вперед, готовая снова избивать ее. - Хватит! - Бекка вскочила с поднятыми руками, чтобы пресечь любую попытку нового нападения. С нее довольно и того, что было. Когда она выпрямилась, то оказалось, что они с Хэтти почти одного роста. Девчонка Бабы Филы научила ее, как надо драться. Всякая любовь к матери, всякая симпатия, которая еще пережила слепое, упрямое преклонение перед волей Господина нашего Царя и Писанием, к этой женщине, не желавшей видеть простое человеческое добро, исчезли из последних тайников сердца Бекки под воздействием событий последнего получаса. Теперь она уже не видела в Хэтти равную себе. Какое равенство может быть между существами из разных миров? - Если ты еще раз ударишь меня, - сказала она тем же голосом, каким говорила с Тали, - если ты только попытаешься сделать это, я изувечу тебя так, что Адонайя не захочет пустить тебя в свою постель даже за тысячи трупов таких, как Шифра, в качестве твоего приданого. Глаза Хэтти превратились в блюдечки, налитые ужасом. Медленно опустились руки. Она сделала шаг назад. Только одно слово произнесли ее губы, произнесли тихо, почти беззвучно: - Демон... - Возможно. Но может, это не так уж плохо, если приходится выбирать между дьяволом и такой, как ты. Теперь Хэтти отступала уже всерьез. Ее дрожащий палец был нацелен туда, где билось сердце ее дочки. - Ты заплатишь за это. Как точно то, что Господин наш Царь возлюбил меня, так точно и то, что ты заплатишь за это. Думаешь, Адонайя потерпит твои причуды? Раз у тебя течка, это спасет тебя от смерти, но ненадолго. Еще день, другой, и с тобой будет покончено. Ты не сможешь скрыть крови, а это будет означать, что ты мертва. Господин наш Царь запомнит мои слова. - Хэтти покачала головой, будто сожалела о непроходимой глупости своей дочери. - Он женился на тебе перед свидетелями, сделав тебя своей первой избранной им самим женой. Твое положение в Праведном Пути было бы самым высоким. Но у тебя не хватило ума, чтоб понять это. Все, чего он хочет, это покончить с прошлым. А ты со своим упрямым молчанием стоишь между ним и тем, чего он добивается... И ради чего? Ради младенца, который все равно обречен на смерть! Где бы ты ни спрятала Шифру, она все равно нуждается в людях, которые принесут ее сюда, будут ее кормить, ухаживать за ней, а ведь ты в это время уже будешь мертва. Он возьмет тебя так же, как взял Рушу, использует тебя, а когда течка кончится, он от тебя отделается. Бекка почувствовала, что сейчас выплюнет в лицо матери тот уголь ненависти, который, обжигая все на своем пути, вышел из ее глотки. - Меня не так-то легко убить, Хэтти. Улыбку ее матери трудно было назвать приятной. - Нет, убить тебя легко. А вот смерть твоя будет тяжелой. Думаю, я умру с более легким сердцем, зная, какие страдания предстоят той, которая меня убила. Адонайя - это для тебя, только пока ты в поре, а потом... а потом - все остальные. Она резко отвернулась от Бекки и с треском захлопнула за собой дверь. Бекка осталась одна в большой комнате, так и не сдвинувшись с места, на котором стояла во время последнего разговора. Каждая жилка внутри ее тела дрожала. Слишком много правды, перемешанной с желчью, было в словах, сказанных матерью. Женщина не в поре не может принять мужчину и выжить после этого... во всяком случае, не может жить долго. Она будет растерзана, будто это жертвоприношение во искупление женской гордыни, наказание за греховность свою... "...Истерзана и умирала долго..." Из окон быстро уходил дневной свет. Бекка подошла к окнам, выходившим на восток, и прижалась носом к стеклу. Через пузырчатое и волнистое стекло она видела множество столбов дыма, поднимающихся к небу. Чистка, должно быть, закончилась, старые жены Пола ушли той же дорогой. Она пересекла комнату и подошла к окнам, выходящим на запад. Кэйти и Рэй шли по дороге к девичьей спальне, каждая несла корзинку со свежими белыми простынями. Мужчины тащили к кухне козлы и доски, готовились к ужину. Среди них она узнала и своего родича Тома. Том... Такой большой, такой сильный и все же не сделал ничего, чтобы встать между Адонайей, прошлой ночью и днем убийств. Почему? Ответ был столь ясен, что заставил Червя громко расхохотаться. Потому что таков закон, таковы обычаи, таковы заповеди Писания: только что пришедший к власти альф сметает со своего пути то, с чем была связана жизнь прежнего альфа, все ее приметы и особенности, а то, что остается после этого, делает своей собственностью. И никто не имеет права в это вмешиваться! Костяк остается нерушимым. А если мы попробуем нарушить этот обычай, произойдет нечто худшее. В каком смысле худшее? Только грешники способны задавать подобные вопросы, ибо предали они забвению память о Голодных Годах. "Я ничего не знаю о Голодных Годах, - думала Бекка, - но я их боюсь. Это ужас моего сердца, черный сон оледенелой души. И все же что я знаю в действительности об этих Годах такого, что не связано с женским знанием, что появляется страшными сказками или чистой выдумкой?" Она снова пересекла комнату и подошла к восточным окнам. Восточная сторона неба уже выцвела до серого цвета, дым костров скрыл все то, что лежало за ними. Бекка напрягала зрение и память, вглядываясь в горизонт. Когда она была маленькой, то, бывало, она и ее маленькие родичи становились на цыпочки и хвастались, будто видят серебряные и голубые башни города. После отъезда Елеазара Бекка всегда хвалилась, что видит там и своего брата, который стоит на самом верху невероятно высокой башни, сотканной из лунного света, и машет ей рукой. Этот взмах руки мог означать все что угодно - приветствие, приглашение, зов, призыв... "В городах Наука, а не обычай, - сказал серьезно Червь. - Горожане - они знают". Цепь украшенных башнями и амбразурами стен вставала там далеко по ту сторону оконного стекла - фантом, рожденный жаждущим умом Бекки. Теперь она уже не воображала, будто видит лицо брата, - слишком взрослой она стала для таких фантазий, лишенных всякого подобия вероятности, но все же за миражем сверкающих башен, рожденных горячей надеждой, лежало прозрачное видение лица ее па, а в ушах звучало эхо мечтательного, слегка завидующего и благоговейного тона, с которым он говорил о далеком городе, как о земном рае. Боль пронзила сердце Бекки. Лицо ее отца, отраженное в оконном стекле, исчезло вместе с дневным светом, а за ними уходил в небытие и призрачный город. Она отвернулась от уже сгущавшихся сумерек к плохо различимой в темноте двери, расположенной на середине длинной стены комнаты. Закрыта, подобно двери, ведущей на лестницу и на верхние этажи, но не заперта на засов и не охраняется, как дверь, ведущая во двор. Тому, кто захочет туда войти, достаточно повернуть дверную ручку. Неизбежно - возможно, даже завтра, - кто-то так и поступит. А до этого - никто. За этой дверью не было ничего, что могло кого-то заинтересовать. Ничего - для большинства людей, но Бекка, она другая. Она решительно выкинула из головы окна, а заодно и новый облик своей матери... нет, нет, не матери, во всяком случае в эту минуту... а просто Хэтти... Она забыла и о себе, и о постоянно живущей в ней памяти о Шифре. Другие фантомы манили ее. Она решительно открыла дверь и вошла в комнату, где лежал мертвец. Он лежал на временном похоронном настиле из досок, положенных прямо на письменный стол. Тело было закрыто саваном. Присутствие холодного тела ощущалось в комнате еще до того, как Бекка зажгла лампу. Когда-фитиль вспыхнул, он бросил острые тени на впалые щеки и глазницы Пола. Никто не подвязал ему нижнюю челюсть и даже не позаботился набросить на лицо тряпку. Рот был широко открыт, будто Пол открыл его во сне, пытаясь втянуть глоток воздуха, да так и не смог этого сделать. Бекка постояла рядом с трупом отца, а потом положила руку на его навеки умолкшее сердце. - О па, почему? - Слова падали осколками боли. Ее руки были так холодны, что она не ощутила никакой разницы в температуре своей плоти и отца. - Почему ты не сумел проявить свою силу в этот раз? Что случилось? Почему ты проявил нерешительность сейчас, а не тогда, когда держал в руках жизнь Джеми? Почему Адонайя проскользнул у тебя сквозь пальцы? Ты же с такой легкостью оттрепал его во время праздника Окончания Жатвы? Что помешало тебе убить его? - Из глаз Бекки текли слезы, хотя добела раскаленный костяк внутри нее приказывал им остановиться. Из носа тоже побежала тонкая жидкая струйка, которую она небрежно отерла тыльной стороной ладони. Из груди Бекки вырвался всхлип, за ним другой, третий. Никакие усилия не могли их сдержать. И напрасно протестовал Червь в ее голове, совершенно справедливо указывая, что ее отец на пути к власти прошел по той же усыпанной пеплом тропе, по которой сейчас шел Адонайя. То, что знала Бекка, сейчас не имело значения - ни то, что в свое время он тоже провел Чистку стариков и детей, ни то, что по его приказам добавилось множество слепых детских черепов к длинному ряду тех, что хранятся в глубинах Поминального холма, ни то, что он предал Джеми милосердной смерти. Все, что она сейчас помнила, - это счастливые игры с детьми да то, как смягчался при этом его голос, то, как он любил их. Невзирая на испытываемую боль, разум Бекки не спал, он был нацелен на действия. В городах... и внезапно все стало просто и ясно. Здесь, под ее рукой, в этом самом столе лежит секрет ее па, который он доверил ей одной. В нижнем ящике, под фальшивым дном, хранится коричневая металлическая шкатулка, а в ней - сокровище па. Револьвер и пули - могучая сила для защиты, как она читала в старинных рассказах. Но это еще не все. Там лежит еще бумага, которая, возможно, для ее па была столь же важна, как и самое оружие, раз он держал их в одном и том же месте столько лет. Револьвер был нужен, чтоб доставить Елеазара в город в целости и сохранности, если горожанам не удастся вернуться за ним; вероятно, и бумага имела к этому какое-то отношение. Она еще узнает об этом. То, что могло привести ее брата в город несколько лет назад, сможет помочь и ей достигнуть того же. Она заберет шкатулку, во что бы то ни стало найдет способ выйти из дому, заберет Шифру из ее убежища и убежит с ребенком. Вместе они доберутся до города. А оказавшись там, разыщут Елеазара. Он встанет на их защиту против Адонайи, тут сомнений быть не может. Горожане сильнее, умнее, их боятся и на хуторах, и в имениях. Как только они найдут Елеазара, все будет хорошо. Вот такой план был у Бекки. "Как? - шептал Червь. - Как долго, как далеко придется идти, как ты потащишь на себе малышку по дороге, о которой не имеешь представления?" Бекка заставила его умолкнуть, ее глаза высохли, они сияли той надеждой, с которой она когда-то слушала истории из Писания о Руфи, Иоали, Истер и Мириам. Она решила не вникать в нудные вопросы Червя. Все это только сон. Но если она сейчас не воспользуется возможностью, если не ухватится за тоненький лучик надежды, то уверена - она свалится в такую пропасть, из которой уже никогда не найдет выхода. Вера стала неотъемлемой частью ее плоти и крови, чтобы ее можно было так вот небрежно отбросить. Бекке было необходимо верить хоть во что-то. Сейчас она заберет все нужное из потайного ящика и уйдет, но до этого ей надо совершить еще кое-что. Она встала на колени перед смертным ложем отца и молитвенно сложила руки. - Господь всемилостивый и Дева Мария, дайте ему покой. Простите ему дела его. Пусть не ляжет на него вечным грехом смерть Сьюзен и других. Он не ведал, что творил, он поступал так, как поступали до него. Он был хорошим человеком, когда освобождался от ярма Господина нашего Царя. Раз вы стоите несравненно выше нас, простите его. "Слова", - насмехался Червь, но сердце Бекки вкладывало в них гораздо больше, чем просто звук. Она кончила молиться, и с того места, где стояла на коленях, протянула руку к ящику, чтобы вытянуть его. - О, какая очаровательная картинка... Адонайя боком протиснулся в дверь и тут же захлопнул ее. Большим и указательным пальцем правой руки он придерживал манжету на левом рукаве рубашки. Свет лампочки играл на небольшой прямой булавке, которую он только что вытащил из манжеты. Острый конец булавки был тускл и более темен, чем полированная поверхность стерженька. Адонайя поднес булавку к глазу, как будто хотел проткнуть себе зрачок. - Твоя мама приходила и ушла. Наступило время поговорить, Бекка. Только теперь ты будешь беседовать со мной. 18 Иаков служил Лавану семь лет за Рахиль, которую он любил. Но Лаван обманул его и хитростью заставил жениться на Лие, которую тот не любил. После чего Иаков прослужил ему еще семь лет за Рахиль, которую он любил куда больше сестры ее, потому что была она красива. По этой причине Рахиль стала презирать свою сестру Лию и сказала ей: "Вот видишь! Иаков с охотой прослужил ради меня семь и семь лет. Да, и он рад был бы проработать ради меня и семь, и семь, и еще семь лет". Лия укорила свою сестру, сказав: "Неправильно это, так говорить о нашем господине". Но Рахиль не могла удержать языка своего, и случилось так, что слова ее дошли до ушей Иакова. И Иаков этим очень огорчился. Обратился тогда Иаков к Господу своему и сказал: "Мое сердце склоняется к Рахили, но она в речах своих не так сдержанна, как положено женщинам. Потому что я нахожу ее красивой и ценю выше сестры ее Лии, которая некрасива, она возгордилась и перестала меня бояться. Скажи, как научить ее правильному женскому поведению и излечить ее от гордыни?" "Не бойся, - ответил Господь Иакову. - Гордыня не украшает женщину, она готовит ей падение. Я исправлю ее". И тогда Лия родила Иакову десять сыновей, но Бог не отверз врат чрева Рахили, так что она оказалась бесплодной. Более того, Господь наказал ее еще и таким образом, что, несмотря на всю любовь, которую чувствовало сердце Иакова к Рахили, он не смог познать ее до тех пор, пока не минует время ее наказания. И узрела Рахиль, что она бесплодна, и что муж не может ее познать, и что гордость завела ее далеко в скорбь и грех. И стала она унижена и воззвала к Господу в печали своей. И Господь услышал ее и разверз чрево ее, и муж смог познать ее. Рахиль родила Иакову двух сыновей, но чтоб она больше не впадала в грех гордыни, Господь в милосердии своем взял Рахиль к себе при рождении второго сына. Она похоронена в Вифлееме, который является домом неисчерпаемого изобилия. Бекка послушно сложила руки на коленях. Когда проклятые глаза Адонайи впивались в нее вот так, как сейчас, ей казалось, что он обладает силой, способной сорвать с ее черепа весь толстый слой кости и читать ее мысли прямо с поверхности обнаженного мозга... Школьные книги, в которых говорилось об оружии, были полны рассказами о людях, знавших, как им пользоваться. Это, видимо, было Мужское Знание - как овладеть оружием, оно являлось частью самой мужской природы, чуждым и греховным для женщины. Сила заключалась в самом оружии. Вот, пожалуй, и все, что она помнила. Он не должен найти револьвер, не должен его отыскать. Ее мысли бешено метались, подстегиваемые страхом перед тем, что Адонайя благодаря своей дьявольской проницательности способен догадаться о цели ее прихода, обнаружить второе дно у ящика и найти то, что там лежит. "Горожанин оставил револьвер моему па. Адонайя не должен заполучить его в дополнение к тому, что он уже украл. Я не допущу этого. - И в сердце своем Бекка дала безмолвную клятву мертвецу, лежавшему на столе. - Это будет наш с тобой секрет, па. Только наш. Я заплачу сколько придется, чтоб сохранить его". - Где Хэтти, Адонайя? - Она заговорила, только чтобы отвлечь его от мысли о том, что она искала в этом ящике. А кроме того, она говорила для того, чтобы ослабить свой безумный и мгновенный страх перед этим человеком. - Ушла с остальными, которых ты убил? - Хэтти? - передразнил он ее. - Неужели так в Праведном Пути обучают девочек величать своих матерей? - Острая булавка в его пальцах дрогнула, когда он расхохотался. - А его ты тоже называла по имени? - Он воткнул обмазанный чем-то липким конец булавки в труп и снова расхохотался. - Нет, Бекка. У твоей матери впереди еще годы жизни - хорошей работы и плодовитости. Мы заставили вашу хуторскую вещунью порыться в своей сумке, поискать, что там у нее есть, чтоб отпугнуть молоко из грудей Хэтти и поскорее подготовить ее для меня. Зелье, приготовленное этой каргой, сработало отлично, освободив чрево Тали, но если у нее ничего не выйдет, я пошлю за Линн. У нее тоже найдутся кой-какие способы. Бекка тихо сказала: - Грешно нарушать покой беременных или кормящих матерей. Каменные глаза Адонайи сверкнули. - Хуже, чем грешно. Это противозаконно. Но если Хэтти - кормящая мать, то где ее дитя, а? Может, ты мне скажешь, Бекка? Бекка упорно смотрела на свои сложенные руки. - А что касается брюха Тали, - продолжал Адонайя, - что ж, та бедная жалкая старушонка сказала мне, что зелье, которое она дала ей, было предназначено совсем для другого. Вот бывают же такие несчастные случаи! Да, наш мир - очень суровый мир. Но если мы будем беспрекословно следовать Слову Божию, то мы как-нибудь выживем. - Когда же кончится ложь, Адонайя? Что это - грех, или преступление перед законом, или несоблюдение того, что предписывают обычаи? Ты лгал Хэтти. Ты внушил ей, что убьешь ее, если она не заставит меня заговорить. Адонайя присел рядом с ней. - Я скажу ей, что все обстоит иначе, когда мы с тобой покончим с этим делом. - Ты хочешь сказать, что она об этом еще не знает? - Бекка еле обуздала боль, пронизавшую ее сердце при мысли о той пытке, которую сейчас переживает Хэтти. "Она ценит свою жизнь выше жизни Шифры, выше, чем жизнь рожденного ею ребенка, и все же я не могу не жалеть ее. О Пречистая Богоматерь, как могла ты позволить появиться на свет такому бездумно жестокому человеку, как Адонайя?" Булавка теперь танцевала перед глазами Бекки, точно голова свернувшейся в кольцо змеи. Во рту у нее пересохло, смелость начала увядать. Ей были хорошо видны два-три беловатых зернышка, приклеившихся к чему-то серому, как дым, чем был обмазан конец булавки. - О, она узнает, узнает, - гнусил Адонайя. - Я ей это постепенно расскажу. - Он задумчиво вертел булавку в подушечках пальцев. - Не сердись, что я так затянул это дело. Чего-чего, а времени у нас много. Мне же надо было испытать ее, верно? Отличная женщина - твоя мать. Вполне оправдает затраты на свою кормежку. Но мой родитель говорил мне, что она всегда была любимой женой Пола. Так как же я мог пустить ее к себе в постель, так сказать, подставляя спину собственной смерти (которой я, безусловно, не заслуживаю), не будучи уверен, что Хэтти служит мне от всего сердца. - Его свободная рука мгновенным движением зажала руку Бекки. - Но теперь я знаю. - Булавка вонзилась ей в руку так быстро, в самый разгар обманчиво мягкой речи Адонайи, что Бекка не успела отдернуть ее. Бекка вряд ли расслышала его последнюю фразу. Ее слабый испуганный крик заглушил ее. Она откинулась назад, прижавшись спиной к столу, зажимая другой рукой больное место. Адонайя своими шершавыми губами выводил длинное заботливое о-о-о! - Да простит меня Господин наш Царь, я, кажется, сделал тебе больно, Бекка? - Он даже не пытался скрыть всю фальшивость своей заботы. Он отшвырнул булавку куда-то в темноту за своей спиной. - Впрочем, это всего лишь булавочный укол и ничего больше. Ну-ка, дай твое бо-бо, и я его хорошенько поцелую. - Он снова потянулся за ее рукой. Бекка отшатнулась. Вернее, попыталась отшатнуться. От крошечного пятнышка на тыльной стороне ладони по телу расходился странный холодок. Ее руки повиновались отданным волей приказам с какой-то нелепой замедленностью. Когда она попыталась ухватиться за край стола, чтобы отодвинуться от Адонайи, то между испуганной командой ее мозга и замедленной тягучей реакцией ее членов оказалась целая вечность. Для Адонайи не составляло труда схватить Бекку в объятия и с притворной нежностью прижать ее к сердцу, отчего у нее в желудке появилось мерзкое кислое и жгучее ощущение. - А ты уже не так застенчива, как раньше? И больше не боишься меня, правда? Если б боялась, так давно бы вырвалась, а сейчас ты вот так покоишься в колыбельке моих рук. Я же говорил твоей маме, что найду лучший подход к тебе, чем отыщет она. Хэтти, как мне показалось, не была расположена поверить этому, но я объяснил, что у меня для этого есть особый талисман. Губы Бекки одеревенели. Она с трудом прошепелявила: - Что ты шо мной шделал? Какой талишман... - Магия, моя милая Бекка. - Его ладонь погладила ее волосы, а затем скользнула вниз к пуговицам блузки, которые он стал не торопясь расстегивать одну за другой. - Талисман, который не известен ни мужчинам, ни женщинам, его знают лишь те, кого уважают люди Коопа. Талисман бесценен - этакий миленький белый порошочек, чудо в мешке из грубой парусины, прибывшее в Миролюбие уже после праздника Окончания Жатвы. Да, мне оно принесло огромную удачу, это уж точно. И не только сейчас, когда оно помогает мне приручить одну дикую девицу и призвать ее к полному послушанию. Он сжал ей грудь - ощущение, которое осталось почти незамеченным, пройдя сквозь черную пропасть оцепенения, разверзшуюся между разумом Бекки и ее телом. На мгновение на его лбу появилась морщина неудовольствия - Бекка поняла, что он знает, сколь бесчувственным становится ее тело. Тогда его рука так сжала ее грудь, что Бекка чуть было не за