равил себя: - Да нет же, я живу в Нью-Йорке, и ритм моей жизни диктуют бетон, небоскребы, да грохот поездов подземки". Настоящий его дом остался там. А тут, в этих местах, только прошло его детство. Он продвигался далее в глубь этого островка вечного лета, и чары усиливались - будто снова он стал мальчишкой и блуждал средь холмов, невесомый, как облачко... Парень прост, как ветер вольный, Мчатся помыслы младые за край света, за край света... [Генри Лонгфелло "Моя ушедшая юность"] Когда Макдональд спустился с небес на землю, то обнаружил, до знакомого въезда осталось проехать совсем немного. Колеса велосипеда катили по инерции, и вот он уже подъехал к строению, стилизованному под гасиенду. В нерешительности, готовый в любую минуту повернуть назад, он остановился, слез с велосипеда и приблизился к массивным резным дверям из настоящего дерева. Потянул за ручку звонка. Где-то внутри раздался мелодичный звук колокольчика. И, словно по сигналу, в груди его откликнулся другой колокольчик. К горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы. - Si? - отозвался женский голос. Он шагнул к двери. В какой-то безумный миг ему почудилось, будто в дверях стоит мать. Он заморгал, и видение исчезло. Чужая темнокожая миловидная женщина с любопытством разглядывала его. - Прошу прощения, мэм, - произнес он, а потом повторил это по-испански, хотя уже видел: женщина понимает по-английски. - Я... я родился здесь, а потом уехал. После минутного колебания женщина понимающе посмотрела на него и с сочувствием в голосе предложила: - Может, зайдете в дом? Теперь уже заколебался он, но потом кивнул и переступил порог родного когда-то дома. Осмотрелся. Все здесь выглядело чужим и незнакомым. Комнаты стали как бы меньше, другая мебель. Изменились они, изменился и дом. Ничто здесь не напоминало ему того самого места, где прошли годы его детства. Двадцать лет назад... Отец задержался у порога, будто позабыв, что сын его здесь и ждет. "Как он изменился... - подумал Бобби. - Он стал стариком". До сих пор Бобби не задумывался об этом. - Бобби, - произнес он и замолчал, по-видимому, подбирая слова. - Бобби, твоя мать умерла. Врачи сделали все возможное, но спасти ее не удалось. Сердце остановилось. Оно надорвалось, понимаешь?.. Она перетрудила его для тебя, для меня, для каждого. Переживала за дело и людей, и оно износилось... до конца... - Это из-за тебя! - выкрикнул Бобби. - Это ты убил ее! Он подбежал к отцу и стал истерически колотить его ладонями. Отец пытался схватить и удержать его руки, не столько защищаясь, как успокаивая сына. - Нет, Бобби, - твердил он. - Нет, нет... Его слова, звучавшие неубедительно, напоминали запись послания, прокручиваемую бесконечно. В детской памяти Роберта путь от гасиенды до сооружений Программы запечатлелся как невероятно долгий, даже когда отец вез его в старом турбомобиле. Сейчас же велосипед стремительно взлетал на холмы и скатывался в долины, и Макдональд заметить не успел, как добрался до выстланной листовым железом котловины, напоминающий в лучах солнечного света заржавленную тарелку. Позади виднелась меньшая по размерам чаша, венчавшая ажурную металлическую конструкцию, а еще дальше - за белой площадкой паркинга - показалось само здание. Не увидев ни одной из припаркованных машин, он подумал, не закрылась ли Программа. И сразу же вспомнил: сейчас полдень, и в это время здесь работает считанное количество людей. Он оставил велосипед у входа и толкнул ведущую в здание стеклянную дверь. Вошел с яркого солнца в полумрак коридора и заморгал, потом вдохнул знакомые с детства запахи Программы - машинное масло и озон от электрооборудования. Он стоял у двери и ждал, пока глаза привыкнут к темноте, когда кто-то позвал его: - Мак! Мак!.. Сухие костлявые пальцы обхватили его ладонь и затрясли. - Это не Мак. Это Бобби. Я вернулся. Макдональд уже мог различить перед собой фигуру человека. - Бобби, это я, Олсен, - сообщил старичок. Макдональд вспомнил его. Коренастый рыжеволосый блондин, человек огромной силы и жизнелюбия; сажал его когда-то на плечи и носил по всем коридорам и залам Программы. Малышу казалось, будто он выше всех. Ему с трудом удалось увязать образ человека из воспоминаний со стоящим сейчас перед ним высохшим старикашкой. Он все еще продолжал трясти его руку с какой-то нервной настойчивостью. - Я давно уже не работаю, - сообщил Олсен. - А в отставке я никому больше не нужен, да и себе, наверное, тоже. Мне, знаешь ли, разрешают еще болтаться здесь, - делают скидку за прошлые заслуги. Вот я и мастерю понемногу, вожусь с компьютером. Но, скажу тебе, ты застал меня врасплох. Когда ты вошел в эту дверь, ты был точь-в-точь, как твой отец, - таким я впервые увидел его когда-то... Веришь ли, мне даже на мгновение показалось, это он и есть, Роберт... - Мне очень приятно слышать такое от вас, - сказал Макдональд. - Но на самом деле я мало похож на отца. "Бедняга, у него наверняка старческий маразм", - подумал он. - Чепуха, ты вылитый он... - Олсен по-прежнему не выпускал руки Роберта. - Глаза у отца были голубые, - попытался возразить Макдональд, - а у меня черные, к тому же он блондин, а я - брюнет... - Разумеется, что-то ты взял и от матери, но, честное слово, Бобби, когда ты вошел... Но ведь ты собирался приехать еще неделю назад, Бобби... По знакомому коридору они шли в направлении кабинета, хозяином которого являлся когда-то его отец. Коридор, будто уменьшился со временем - бетонные плиты стен, с нанесенной на них в несколько слоев краской, выглядели старыми и запыленными. - Сюда приезжали самые разные люди, - говорил Олсен, торопливо семеня сбоку, стараясь не отстать от Макдональда и все время видеть сына своего старого друга в лицо. - Знаменитые, прославленные люди - нынешний президент и несколько бывших, не менее двух госсекретарей и целая толпа послов и дипломатов. А уж ученых... Ты можешь гордиться, Бобби. Здесь побывали, по сути, все известные ученые мира... - Мой отец тоже был великим человеком, - проговорил Макдональд. Он приоткрыл дверь старого отцовского кабинета. Седой чернокожий мужчина поднял глаза и улыбнулся. - Что, и твой тоже? Он встал из-за стола и пошел им навстречу. Крупный, широкоплечий мужчина с крепкими, мускулистыми руками. - Привет, Джон, - сказал Макдональд. - Я надеялся застать тебя здесь. Они пожали друг другу руки. - А разве тебе ничего неизвестно? - спросил Джон Уайт. - Я уже лет двадцать как ничего не читаю о Программе. Направляющийся в это время к столу Олсен, заслышав слова Роберта, остановился и замер в изумлении. - Разве отец не писал тебе? - Письма от него приходили. Вот только я их не читал. Складывал, не распечатывая, в ящик. Олсен покачал головой. - Бедный Мак... Он никогда и не скрывал, что ты не пишешь. А приносил, бывало, вырезки из вашей школьной газеты, твои табели успеваемости, какие-то еще документы, - хотел показать, как все у тебя прекрасно получается. - Он все понимал, Бобби, - сказал Уайт. - И тебя не винил. - А в чем ему полагалось меня винить? - осведомился Макдональд. Он постарался произнести это спокойно, но голос выдал его напряжение. - Ты сохранил его письма? - спросил Олсен. - Письма? - Ящик набитый письмами, которым теперь нет цены, - медленно проговорил Олсен. - Все, собственноручно написанное им. И ни одно из писем не вскрыто... - Старик произносил "его", будто вписывая это слово золотом и с прописной буквы. - Все, кто приезжал сюда... все эти люди, они столько рассуждали на тему, как важна Программа и все, с ней связанное. А его письма - это же уникальная хроника Программы, составленная для сына. - Да нет, какой я ему сын? Он лишь помог произвести меня на свет, - проговорил Макдональд. - Ничего мне неизвестно. Я слишком много ездил по свету. Конечно, он знал, где все эти письма находятся - все до единого, втиснутые в пыльный ящик стенного шкафа. Сколько раз ему казалось: сейчас он выбросит их, однако всякий раз, нахмурив брови, он возвращал все на место. И еще он подсознательно разделял чувства Олсена, осознавая: в его руках - сама история и выбросить их - означало уничтожить важные свидетельства о Великом Человеке. - Программа... она что, уже скончалась? - спросил Макдональд. - Навсегда ушел твой отец, - ответил Уайт. - А Программа продолжает жить. Трудно поверить в ее существование без твоего отца. Но, коль так уж случилось, мы обязаны отдать ему этот долг. Так должно быть. Это памятник ему, и мы не можем допустить прекращения Программы. - Нет с нами Мака, Бобби, - проговорил Олсен. - Он ушел от нас, и с ним ушло все. Ушел сам дух этого места. В груди Макдональда начала подниматься знакомая волна отчаяния и горя. "Я горюю не по отцу, - внушал он себе, - но из-за него, оттого, что у меня никогда не было отца". - Джон думает, будто ему под силу тянуть воз дальше. - Олсен вздохнул. - Но это только так кажется. Вот Мак протащил этот воз пятьдесят лет. И первые двадцать - напрасно. Не было никаких результатов. Никаких. Мы попросту слушали подряд все сигналы, идущие со звезд, а Мак подгонял нас и всякий раз заставлял пробовать что-нибудь новенькое, - стоило только закрасться в нас безразличию. Мы разрабатывали все новые подходы к тем же старым проблемам, а они с Марией укрепляли наш дух. Макдональд оглядел комнату, где отец провел столько дней и ночей. Взгляд его скользил по зеленым бетонным стенам, по скромному рабочему столу и книжным полкам за ним, по книгам в уже потрескавшихся кожаных переплетах - темно-зеленых, тускло-красных, коричневых. Он заметил встроенные в стены с двух сторон динамики и попытался представить, как в этом кабинете, день за днем, проходила жизнь его отца, постепенно впитываемая этими стенами, столом, так любимой им библиотекой... Однако воображение отказывалось подчиняться его желаниям. Он так и не смог увидеть отца здесь. Отец ушел навсегда. - А потом, уже после получения послания, возникли другие проблемы, - говорил Олсен. - Мы наконец-то получили результат. Да, я часто вспоминаю те великие дни. Все мы тогда ошалели от радости. Наши пятьдесят лет окупились с лихвой - как монеты, брошенные в игральный автомат - нам выпал супер-выигрыш, и мы по очереди пересчитывали его, пожирали взглядом, наперебой поздравляя друг друга. А Макдональду снова пришлось подталкивать нас, чтобы мы двигались дальше, не расслабляясь, опять засаживать нас за долгую и кропотливую работу, одним словом - впрячь в новое ярмо. А ведь голова у него была забита и другими заботами, о которых мы тогда и не подозревали. То солитариане возомнили, будто мы покушаемся на их веру, то политики, вроде отца нашего Джона, убеждали нас не отвечать на послание. А потом, когда мы ответили, - что осталось нам? Какая работа? Только ждать отклика. Ожидание длиною в девяносто лет. Ждать и тащить воз дальше, чтоб было кому принять отзыв, если он придет. И снова Мак загнал нас в работу - в поисках новых сигналов, новых посланий... Вот только, кому нас подталкивать теперь? Как дальше тащить весь этот воз без Макдональда? Мне все покоя не дает... - говорил Олсен ослабевшим голосов. - Меня не страшит смерть, но я испытываю настоящий ужас при мысли о том, что отзыв придет, а здесь никого не окажется. Мы бросим прослушивание, и Программа перестанет существовать. Олсен умолк и принялся разглядывать свои старческие руки. Макдональд посмотрел на Джона. Это его, Уайта, способности как руководителя Программы сейчас подверглись сомнению. Впрочем, Джон никак не прореагировал на все эти намеки и нелестные сравнения. Он отошел и присел рядом с Олсеном с краю стола. - Олли, по существу, не сообщил ничего нового. Все это время мы только и говорим о том, как жить нам дальше. При жизни твоего отца на эту тему не говорили. Да она, собственно, и не возникала. Пока жив был Мак - жила и Программа. Но Мака нет сейчас с нами. - Весь мир - могила славным людям, - произнес Макдональд. - С тех пор, как я сел в это кресло, - Уайт постучал по подлокотнику, - прошло уже пять лет, - я многое узнал, в том числе и тщательно скрываемое Маком, чего он не желал обнаруживать, поскольку это могло навредить Программе. Продлится ли ее существование и каким образом, - вот именно те вопросы, которых никто и никогда не ставил, поскольку от ответа на них Мак уходил. А сейчас здесь задают их все и каждый. Я - не Мак и, естественно, не могу действовать, как он. Ту же работу мне приходится выполнять теми средствами, которыми а на данный момент располагаю, и делаю я это, как умею. Вот почему я и решился пригласить тебя сюда. Уайт встал и положил на плечо Роберта свою огромную ладонь, заглянул ему в лицо, будто пытаясь прочесть ответ на вопрос, который ему еще предстояло задать. - Добро пожаловать домой, Бобби. Они приземлились в аэропорту - маленький мальчик и смуглая черноглазая женщина. К зданию аэровокзала они направлялись пешком, так как вспомогательный транспорт здесь не предусмотрен. Женщина шла энергично, явно в радостном предвкушении встречи, а мальчик, которого она держала за руку, с неохотой тащился следом. Потом появился мужчина. Он обнял женщину, сжимал ее в объятиях и целовал, и все говорил, как рад он ее возвращению и как он скучал. Наконец, он присел на корточки перед мальчиком и попытался обнять его, однако тот шагнул назад и замотал головой. Мужчина протянул к нему руки. - Добро пожаловать домой, Бобби. - Не хочу домой, - проговорил мальчик. - Хочу путешествовать всегда - madre и я, только мы вдвоем. Макдональд помотал головой. - Это не мой дом. Я покинул все это двадцать лет назад, десятилетним мальчиком и появился здесь только сегодня, да и то лишь благодаря твоей телеграмме. Уайт убрал руку. - Я надеялся, ты приедешь не только потому, что твой отец уже умер. Макдональд взглянул на стол, пустое кресло. - С какой стати он должен значить для меня после смерти больше, чем при жизни? - За что ты так ненавидишь его, Бобби? - спросил Олсен. Макдональд встряхнул головой, словно освобождаясь от давних воспоминаний. - Это не ненависть. Хотя всех этих фрейдистских доводов вполне хватило бы для подобного чувства. Впрочем, я достаточно часто обращался за советом к психоаналитикам и довольно скоро научился разбираться во всех этих признаках собственного подсознания. И давно уже сжился с ними... Однако дело здесь в чем-то другом, гораздо большем: ребенку необходим отец, а тот постоянно занят. По сути, отца у меня никогда не было, только мать. Она обожествляла его, и меж ними не находилось местечка для мальчишки. - Он любил тебя, Бобби, - дрогнувшим голосом сказал Олсен. Макдональд прямо-таки жаждал, чтобы его перестали называть "Бобби", отлично, впрочем, понимая, заявить об этом прямо он не решится. - Он и мою мать любил. Однако и для нее места не нашлось, ибо более всего он ценил свою работу. Он жил только своим делом, и она знала об этом. Да, пожалуй, и он знал, как и все, кто его окружал. О, несомненно, он был великим человеком, а вся жизнь великих посвящена собственному призванию. Все остальное приносится в жертву. Вот только, как же с принесенными в жертву? По натуре человек добрый, он понимал, какое зло причиняет этим нам - мне и матери. Он очень переживал и пытался хоть как-то вознаградить нас. Но компенсировать утраченное уже ничем не мог. - Он был гений, - произнес Уайт. - "Гений делает, что должен, а Талант - лишь то, что может" [Оуэн Мередит (1831-1891), "Последнее слово чувствительного поэта"], - язвительно процитировал Макдональд. - Будто снова услыхал твоего отца, - проговорил Олсен. - Всегда он кого-то цитировал. - Зачем вы позвали меня сюда? - спросил Макдональд Уайта. - Все находящееся здесь - вещи твоего отца, - пояснил Уайт. - Книги. - Он указал на полки. - Все это его. А теперь, если захочешь, будет твое. Как и все остальное - бумаги, письма, документы... - Они мне не нужны, - сказал Макдональд. - Все это принадлежит Программе, и уж никак не мне. Моего здесь нет ничего. - Ничего? - переспросил Уайт. - Да, - подтвердил Роберт. - Но ведь не это послужило причиной для вызова. - Я думал, ты помиришься с отцом, - проговорил Уайт. - Я, знаешь ли, со своим уже помирился. Правда, еще двадцать лет назад. В конце концов он понял: его сын не собирается становиться тем, кем желал бы он, и, более того, не разделяет даже его мечты. Я же, в свою очередь, уразумел: так или иначе, он любит меня. Вот я и высказал ему все это, и мы, помнится, даже всплакнули вместе. Макдональд снова взглянул на кресло и заморгал. - Мой отец умер. - Но ты-то жив. Примирись с ним в воспоминаниях. Макдональд пожал плечами. - Но ведь не только из-за одного этого меня пригласили сюда? Зачем все же я тебе понадобился? Уайт недоуменно развел руками. - Ты понадобился всем нам. Понимаешь, здесь все любили Мака, и поэтому чувство это распространяется и на его сына. И все здесь хотят увидеть как сын вновь полюбит отца. - И опять-таки во имя Мака, - проговорил Макдональд. - А сын его хочет, чтобы его полюбили просто так, ради него самого. - И еще одно, - сказал Уайт. - Прежде всего, я хочу предложить тебе должность в Программе. - Интересно, какую же? Уайт пожал плечами. - Любую. Если ты ее примешь, даже эту, - он указал на кресло за столом. - С удовольствием увидел бы тебя в этом кресле. - А как быть с тобой? - Возвращусь к тому, чем занимался до того, как Мак назначил меня директором, - стану работать с компьютерами. Хотя Маку перевалило далеко за восемьдесят и официально он числился в отставке, я так и не ощутил себя директором, пока он был жив. И вот всего пару дней назад я внезапно осознал: за все здесь отвечаю я. Я и есть директор Программы. - Но Мак никогда не вмешивался в дела Программы, об этом и речь не шла, - проговорил Олсен. - После смерти Марии и твоего отъезда в школу он сделался сам не свой, - настолько он изменился. Стал каким-то равнодушным, и все-таки до последних дней ощущал себя составной частью этого огромного механизма прослушивания, лишь потому и не сдавался. А поскольку запущенный механизм не давал сбоев, двигался и он. Вот так, вместе они и шли. После назначения Джона Мак, казалось, вздохнул с облегчением: он перестал во что-либо вмешиваться, почти не разговаривал, за редким исключением, когда его просили помочь. Уайт улыбнулся. - Все это так. Но вместе с тем, пока он находился с нами, ни у кого не возникало даже малейшего сомнения, кто здесь настоящий директор. Мак - это Программа, а Программа - это он. И вот теперь Программа должна остаться без Мака. - Следовательно, как я понял, понадобилось мое имя, - полувопросительно констатировал Макдональд. - Отчасти да, - признался Уайт. - Как я уже говорил тебе, я никогда не чувствовал себя руководителем. Мне казалось, я занимаю это кресло временно, до прихода настоящего его хозяина... или кого-то, носящего его имя. Имя Макдональда. Роберт снова огляделся по сторонам, будто представляя себя хозяином этого кабинета. - Если это попытка уговорить меня, - произнес он, - то, должен заметить, что аргументы твои звучат неубедительно. - За нашими антикриптографическими занятиями мы позабыли, как это можно - говорить одно, а думать - другое. К тому же везде здесь незримо присутствует нечто, постоянно вопрошающее: "А как бы поступил в этом случае Мак?" И мы знаем одно: он всегда оставался бы искренним и безупречно честным. Разумеется, я справлялся, чем ты занимался после своего отъезда. Мне многое о тебе известно. Ты лингвист. Одно время специализировался в китайском, японском, много путешествовал в период учебы и после окончания университета... - Следовало же как-то распорядиться собственными каникулами, - заметил Макдональд. - Твой отец тоже изучал языки, - вмешался Олсен. - Вот как? - проговорил Макдональд. - Но я-то занимался ими, поскольку сам того пожелал. - А потом ты занялся компьютерным программированием, - сказал Уайт. - А твой отец - электротехникой. - Я вышел на это, когда работал над машинным переводом. - И внес в искусство программирования кое-что оригинальное, - заявил Уайт. - Разве ты еще не понял, Бобби, ведь все эти годы ты шел к Программе, готовился занять это кресло. - Возможно, вы с Маком и не понимали друг Друга, - проговорил Олсен. - Но тем не менее, вы очень похожи. Ты просто шел по его следам, Бобби, сам того не ведая. Макдональд покачал головой. - Лишний повод заняться чем-либо другим, коль мне уже все известно. Я не желаю становиться таким, как мой отец. "Никто не может стать таким, как другой", - подумал он. - Двадцать лет... Не слишком ли долго ты носишь обиду в сердце? - проговорил Уайт. Макдональд тяжело вздохнул, чувствуя, как подступает знакомое ощущение скуки и нетерпения, когда ему и всем остальным становится ясно - разговор окончен, но никто не знает, как поделикатнее его завершить. - Что ж, у каждого свой крест. - Ты нужен нам, Бобби, - сказал Уайт. - Нам и мне - тоже. "Ну вот и дошли до личных просьб". - Если Программа каким-то образом и нуждается во мне, то наверняка это не моя индивидуальность. Вам нужно лишь отцовское имя. И, стоит мне только согласиться, как я окажусь, подобно ему, погребенным здесь навсегда. Она поглотит меня, как сделала это с отцом, использовав его полностью, без остатка, не оставив ему ни сил, ни желаний на что-либо другое. На лице Уайта отразилось сочувствие. - Я понимаю тебя, Бобби. Но здесь ты ошибаешься, поверь мне. Не Программа заживо схоронила твоего отца, - скорее, это он вобрал в себя ее всю. Программа - это Мак, он выступал ее движущей силой. Все эти радиотелескопы при нем жили своей жизнью, всегда оставаясь чуткими его ушами; так же и этот компьютер - не проста машина, а мозг Макдональда - мыслящий, все запоминающий, анализирующий. Да и все мы являлись, по сути, лишь различного рода воплощениями Мака, совокупности его таланта и замыслов. Своеобразный резерв времени для твоего отца... - Твои слова рисуют ситуацию еще в худшем свете, - сказал Роберт. - Именно этого, как ты не поймешь, я и пытался избежать всю свою жизнь, - уйти от этой вездесущности, от всего этого отцовского доброжелательства... - Все мы стараемся быть честными по отношению к себе, - заметил Уайт. - Существует нечто, - сказал Олсен, отрываясь от стола, - нечто, большее, нежели простые человеческие чувства и эмоции, - столь же важное, как, скажем, религия или все, предпринимаемое во благо людей, всего рода человеческого. Если тебе посчастливится отыскать подобное, стать его частью и добиться его воплощения в жизнь, - вот тогда ты и почувствуешь настоящую удовлетворенность. Все остальное - не в счет. Макдональд обвел взглядом стены, и они показались ему стенами тюремной камеры. - Не нужно уговаривать меня провести здесь часть своей жизни - оставшиеся, надеюсь, лет сорок. Что угодно, но только не этот кабинет. Нет у меня ни директорских способностей, ни надлежащей квалификации; и главное - я не хочу становиться частицей этого всего и всю жизнь провести среди машин, так и не открыв ничего нового. Умру ведь я прежде, чем придет отзыв с Капеллы. И это - жизнь? Какую цель может преследовать такая жизнь? Какое удовлетворение? Уайт взглянул на Олсена, словно приглашая его подивиться вместе с ним - как этот человек не хочет понять их преданности, самого смысла их жизни. Как достучаться к нему? - Может, покажем Бобби то самое место? А потом - что ж - пусть уходит. Для мальчишки Программа являла собой средоточие тайн и волшебства. Там бывало интересно днем, а ночью же - просто великолепно. Бобби обожал ездить туда, когда в виде исключения ему разрешалось поздно ложиться спать. Сперва ему открывалась железная долина, сияющая в лунном свете, - место, куда забирались эльфы, натирать здесь все до зеркального блеска и ловить звездную пыль. Они собирали ее в бутылочки, и уж затем использовали в своих колдовских целях. За долиной находилось Ухо - огромное и похожее на чашку. Ухо высоко возвышалось на подставке, - не иначе сама Земля держала в руках эту громадную чашку, пытаясь выведать у Вселенной все ее секреты, - те самые тайны, знать которые так необходимо мальчишкам для исполнения их желаний и замыслов. Он говорил себе: стоит найти то самое место, где хранятся эти тайны, и все-все как следует разузнать, - и тогда наверняка поймешь все... И вот однажды отец привел его в зал прослушивания, где Бобби слышал, как кто-то нашептывает тайны. Он отдал бы все, только б ему дали послушать этот шепот в наушниках - шипение и бормотание, слишком тихое, однако, чтобы мальчик мог хоть что-то разобрать. Отец усилил звук, и малыш с разочарованием убедился: говорят на каком-то секретном, не понятном ему языке. - Этого не понял еще никто, - утешил его отец. - А я пойму, - упрямился Бобби. Конечно же, мальчик не понимал ничего, но тогда он поклялся; когда-нибудь он выучится всем языкам, какие только есть на Земле, а заодно и под землей, и в небесах, - и поймет все, разгадает все секреты, все тайны. Одним словом, узнает все, что только можно узнать, и, когда отец тоже захочет что-либо узнать, непременно справится об этом у Бобби, и тогда ему не придется больше уезжать из дому к Программе... "Зачем мальчишке взрослеть? - не раз задавался вопросом Макдональд. - Ведь жизнь для него так понятна и проста, в ней столько безоблачных надежд... Только не для меня", - возразил он себе. В его жизни, полной разочарований, неисполнившихся желаний и надежд, так и не реализовались детские стремления. Прогулка по этим старым коридорам и залам обернулась для него странствием по некогда чудесной стране, покинутой всеми волшебными существами, ранее ее населявшими, - всеми этими гномами и эльфами, - отданной во власть пыли и грязи, выставленной на солнце, дождь и непогоду... выгорать и ржаветь. Да, дом этот постарел... сколько же это ему лет?.. Шестьдесят... семьдесят, а может, и все восемьдесят. И, несмотря на то что строили его, как и Программу, на века, - годы сделали свое дело. Обшарпанные стены с потрескавшейся, во много слоев нанесенной краской. Кое-где виднелись цементные заплаты, закрывавшие щербины в местах раскрошившегося бетона. Только терракотовые полы не выглядели изношенными, - впрочем, нет ничего проще, чем заменить плитки. Олсен представлял его всем секретарям, техникам, занятым подготовкой к консервации оборудования, и случайно оказавшимся здесь астрономам. - Это Бобби Макдональд, - неизменно повторял он. - Ну, тот самый, сын Мака. В ответ следовали приветствия и рукопожатия, сопровождаемые выражением радости и надежды: мол, наконец-то Макдональд навсегда вернулся домой. Он пытался возражать, но это неизменно вызывало обеспокоенность, и он, наконец, перестал отнекиваться и только улыбался. Старый зал для прослушивания выглядел запущенным, - будто сюда перестали заходить. На потрескавшихся стеклах табличек указателей и индикаторов разобрать что-либо не представлялось возможным; поверхность щитов на пультах покрылась пылью. Бросались в глаза истертые консоли пультов: из-под когда-то черного цвета пластика во многих местах проглядывал металл. Даже наушники казались истертыми целыми поколениями людей, чьи уши соприкасались с их поверхностью. Зал оказался пуст. Макдональд обвел взглядом это неживое место, которое давно покинули чудеса и волшебство. Нечто неуловимое, вдохнувшее жизнь в это место, улетучилось куда-то в далекие, неведомые края. - Хочешь послушать голоса, Бобби? - предложил Олсен. - Давай-ка послушаем послание... - Не стоит, наверное, - ответил Макдональд. - Я много раз слышал его. Пожалуй, ему и хотелось бы услышать их снова. Но только не здесь и не теперь. Олсен прошел к пульту управления. - А знаешь, мы по-прежнему слушаем, - сообщил он, будто прочитав мысли Роберта. - Все те же поиски знамения в небесах. Он хихикнул, словно ему рассказали старый анекдот. Потом нажал на кнопку с облупившейся краской, и зал наполнился шепотом. И почти сразу же Макдональд ощутил себя тем самым мальчишкой. Вопреки самому себе, собственному своему скептицизму он вновь почувствовал себя ребенком, внемлющим странным голосам обитателей чужих миров, полным страдания зову непонятных существ, взывающих к вниманию и сочувствию" "Боже! Как им помочь?.. Возможно ли восстановить разорванную связь, сокрушить непреодолимые барьеры времени и расстояния и в конце концов воссоединить разум с разумом". Как во сне, он протянул руку, словно желая коснуться отца, и попросил: - Выключи... "И, наверное, всему виной не магическая сила голосов, а слабость его как человека". Несостоявшееся создание, а мужчину в нем уничтожили еще когда он был мальчишкой. - Поймали что-нибудь новенькое? - осведомился он, когда шепот умолк и ему наконец удалось вернуться в свое время. - Нет, идут одни повторы, - охотно пояснил Олсен, но в голосе его проступила усталость. - Мы слушали пятьдесят лет, пока приняли послание с Капеллы, и вот уже скоро как тридцать все время слышим одно и то же. Послание получено в тот самый год, когда ты, Бобби, родился. - И с ним вам повезло намного больше, чем со мной, - ответил Макдональд. Ребенок и послание. Не приходилось сомневаться, какой из новорожденных больше значил для их отца и кого он понимал лучше. - Может, там уже и нет никого, - сказал он. - Именно так говорили все эти скептики и маловеры: "А может, там никого в нет". Они говорили, мы - слушали и не обращали внимания на их слова. Ну и в конечном счете опровергли их. Приняли послание, прочитали его и отправили ответ. Там наверняка есть и другие, и мы примем их. Как знать, возможно, уже этой ночью. Кому дано представить, какое там пространство, как много звезд и сколькими способами подать о себе сигнал они владеют? Все это нам и предстоит исследовать. Если обнаружились одни, найдутся и другие. Но, даже, если этого не случится, у нас все равно остается Капелла. Когда-то мы получим их ответ, и уже этого достаточно, чтобы сказать: оправдались все наши усилия. - Да, - вздохнул Макдональд. - Я думаю, так оно и произойдет. Ему вдруг захотелось тотчас распрощаться с Олсеном и уйти, но что-то внутри удерживало его. Да и старик, казалось, не слушал его. - Самое интересное я приберег на закуску, - сообщил он. - Покажу-ка я тебе компьютер. Макдональд предпринял попытку увильнуть. - Да знаю я этот компьютер. - Нет, это не тот, - ответил Олсен. Макдональд вспомнил: когда-то Олсен считался лучшим специалистом по компьютерам. - А кроме того, там есть еще кое-что. В компьютерном зале - самом большом во всем здании - почти на всех стенах размещались таблицы с программами, различные указатели, а на полках под стеклом - катушки с дискетами. Повсюду вспыхивали разноцветными огнями и гасли лампочки, а посреди зала, похожие на чудовищ, пожирающих перфокарты и изрыгающих широкие бумажные полосы, притаились разнообразные устройства. Полосы причудливо извивались, и, если за ними не успевали уследить, они образовывали целые завалы. Компьютер же без устали что-то искал, беседовал сам с собой, хохотал. В стенах оставалось лишь два свободных от компьютера места, там и находились двери - одни, входные, вели в коридор, другие - в кабинет его отца, чтобы при необходимости он в любой момент мог спросить у компьютера или велеть тому что-нибудь сделать. Черные змеи кабелей, отправляясь за информацией, уходили сквозь стены в другие помещения. Компьютер, казалось мальчику, тянулся бесконечно. И еще Бобби подумал тогда: вот, наконец-то он видит перед собой создание, знающее все на свете - даже тайны, нашептываемые в комнате прослушивания, и, стоит его лишь спросить, как он расскажет все. - Папа, почему ты не спросишь компьютер, о чем шепчут голоса? - не раз задавал отцу вопрос Бобби. - Я спрашивал, Бобби, - отвечал отец. - Но мы, наверное, не знаем, о чем и как спросить, вот он и не говорит ничего. Подхватив сына на руки, отец выходил из кабинета, и они оказывались лицом к лицу с компьютером. Бобби, проникаясь уверенностью отца, говорил: - Я вырасту и заставлю компьютер все рассказать. - Я буду счастлив и стану тобой гордиться, - отвечал отец. За все эти годы даже компьютерное помещение как-то съежилось. Все, когда-то блестевшее краской и металлом, словно ушло в стены, с какой-то усталой покорностью поддавшись тирании времени. Кое-где оборудование заменили, наверняка подключили новые блоки памяти, считывающие и печатающие устройства, а может, даже целые операционные системы. Однако в главном компьютер оставался тем же: по прошествии целых десятилетий он дождался Макдональда. По объему памяти и сложности системы сетей он по-прежнему оставался самым большим в мире, хотя, наверное, теперь и не самым быстродействующим. Макдональду уже приходилось работать на машинах, которые во многих отношениях превосходили эту. - Шагаем в ногу с прогрессом, - проговорил сзади Олсен. - На первый взгляд, возможно, и не впечатляет, особенно, если сравнивать его с последними поколениями компьютеров, с их ультрасовременным дизайном и микроминиатюризацией. Однако все стоящее из нового здесь как-нибудь, да учтено. Мы не захотели изменять ни его памяти, ни внешнего вида. После стольких лет, проведенных вместе, это - скорее человек, нежели компьютер. Вот и хочется, заходя сюда всякий раз видеть родное лицо. Между считывающими и печатающими устройствами и в полутемных углах зала расставили несколько удобных кресел. Макдональд случайно взглянул на один из таких неосвещенных уголков и ему показалось, будто одно из кресел кем-то занято. Впечатление создавалось до невероятного реальное, он даже присмотрелся повнимательнее и только тогда убедился: в кресле никого нет. В безмолвном зале находились он, Олсен и компьютер. Лишь время от времени раздавались постуки и хихиканье компьютера, да расточались вокруг запахи смазки и озона. - Садись, - пригласил Олсен, указывая на одно из кресел в центре зала. - Ты должен это услышать. - По правде говоря... - начал Макдональд, - мне бы не хотелось... Все же ему пришлось присесть, и Олсен, удобно устроившийся в соседнем кресле, нажал кнопку дистанционного пульта. - Всем нам следует постоянно помнить, для чего мы все тут, собственно, собрались, - произнес голос из прошлого. - Иначе мы окажемся погребенными Ниагарой данных... - Господа, прошу всех занять свои места у аппаратуры... Раздался другой голос: - Может, вот здесь что-то и есть... И опять - первый голос: - Мало шансов. Вступил третий голос, забубнил, будто в жестяную банку: - Мак, случилось непредвиденное... Это касается Марии. Потом тот же голос произнес: - Ты не сделаешь этого, Мак... Ведь речь не только о тебе. Обо всей Программе. И снова - первый, так хорошо знакомый Макдональду голос: - Чарли, ведь в жизни-то я банкрот. За что бы я ни брался, все обращалось в прах... Кто я? Бездарный лингвист? Паршивый инженер? Я не обладаю соответствующей квалификацией для этой работы, Чарли... Вам нужен кто-то понаходчивей, чтобы продолжать Программу, кто-то, способный к плодотворной деятельности, некто... осененный благодатью. - Мак, ты устраиваешь чудные приемы. Роберту показалось, голос принадлежит Олсену. Еще один голос. Пятый. - Мак, вера в тебя заменяет мне веру в Бога. Шестой голос: - Программа - это ты. Если уйдешь ты, все рассыплется. Это явится началом конца. И снова до боли знакомый голос: - Всегда так кажется, однако в делах развивающихся по своим канонам, такие предсказания, как правило, никогда не сбываются. Программа существовала до меня и продолжится после того, как я уйду. Просто она должна быть долговечнее всех нас, потому как мы - всего лишь одно поколение, она же - на века. Опять голос из консервной банки: - Она выживет, Мак. - Я слышал, вы уходите, мистер Макдональд? - проговорил новый голос, принадлежащий, по-видимому, человеку не из круга Макдональда. - Не уходите, мистер Макдональд... Здесь ведь по-настоящему все зависит только от вас. Голоса наполняли зал, уводя Роберта в прошлое. Потом все перекрыл голос сегодняшнего Олсена. - Видишь ли, записывалось все происходящее здесь с момента назначения Мака директором. Кто знает, а вдруг, в каком-нибудь разговоре кто-то случайно выскажет нечто, способное впоследствии оказаться ключом к некоей научной тайне. А мы здесь, как ты понимаешь, располагаем неограниченными возможностями, я имею в виду блок памяти и ассоциаций. Вот это, пожалуй, и означает использовать наш компьютер по назначению. Моя задача, - продолжал Олсен, - заключается в составлении программ, которые должны упорядочить информацию и при вводе запросов в компьютер, сделанных в том или ином контексте, отсеять лишнее - вроде как избавиться от информационного мусора. - Неужели здесь записано все? - спросил Макдональд. - Все с самого начала? Старческая рука в коричневых пятнах показала в сторону компьютерных стен. - Все до единого слова, а впридачу и вся информация, накопленная в нашем мире. Все, написанное когда-либо по теме других миров, о языках, передаче сообщений и криптографии. "Кто знает, - часто говаривал твой отец, - где могут соприкоснуться фантазия и действительность?" Мак питал какое-то особое пристрастие к этим самым "кто знает". Это превратилось у нас в шутку: "Надо бы что-то съесть, - говорит, бывало, кто-нибудь, - кто знает, может, я проголодался". Мак смеялся, а все равно продолжал так говорить. Да, великий был человек. Прости меня, Бобби... то есть, Роберт. Наверняка ты уже сыт по горло всеми моими воспоминаниями о Маке и этим обращением, как звали мы тебя в детстве. Ты взрослый человек - мужчина, да и Мака давно уже нет с нами. А я просто запрограммировал здесь все для тебя, возможно, ты поймешь, каким он был в Программе, и постараешься разобраться, как и что он делал. Старик уже не казался Макдональду впавшим в детство. Да, он стар, но ум сохранил ясный и быстрый. А этот его кропотливый труд по созданию из океана разрозненных данных единого логического целого должен непременно стать предметом исследований специалистов по информатике. - Твой отец находился здесь, в этом зале, когда произошел первый серьезный срыв. Это случилось, когда твоя мать пыталась покончить с собой. Тогда он чуть не бросил Программу. Макдональд сидел неподвижно, целиком поглощенный голосами своего прошлого. - Можешь слушать, сколько захочется. Когда посчитаешь, что услышал достаточно, нажмешь вот эту кнопку: Макдональд не заметил, как Олсен ушел. Он вслушивался в отцовский голос: - Каждый человек должен верить в себя, точнее, в свой разум, дабы вовремя признать свое поражение и оставаться убежденным в собственной правоте, дабы выстоять - назло всем разочарованиям и необратимому, безжалостному ходу времени. Другой голос, сухой и скептический: - Эта Программа жива надеждой и верой... - И еще статистической вероятностью, - произнес отец. - Это просто другое название веры. А по прошествии более чем пятидесяти лет статистическая вероятность уменьшается... - Пятьдесят лет - лишь мгновение, не более чем взмах ресниц на лике божества. - Пятьдесят лет - это срок активной профессиональной жизни человека. Вы посвятили всему этому большую часть своей жизни. Я и не сомневался, что без боя вы сдаваться не собираетесь. Только вот ничего из этого сопротивления не выйдет. Ну так как, вы со мной станете воевать или все-таки предпочтете сотрудничество? А затем, спустя минуту, - вавилонское столпотворение бесчисленных переплетающихся голосов, воодушевленно говорящих разо