нда. Исчезло все. А в центре огромного, как пустой пакгауз, пространства... сидел Гарри Самишима. В одной набедренной повязке. На циновке. Держа меч острием к себе. Сверкающую смертью сталь. И монотонно пел. Напротив него сидела Лиз и что-то говорила ему. Капитан Харбо смотрела на них. - ... Гарри, послушайте меня. Сад не пропал. Исчезло только его физическое воплощение. Настоящий сад жив, он здесь. - Она показала на свое сердце. (Гарри не видел и не слышал ее.) - Он по-прежнему живет здесь. - Она дотронулась до его обнаженной груди... Самишима оттолкнул ее руку, продолжая петь. Лиз беспомощно оглянулась, увидела меня. Что делать? Я вспомнил Формана на модулирующих тренировках. Его метод безжалостного сострадания. Ни секунды не задумываясь, я направился прямо к ним. - У нас нет времени на уговоры, - сказал я Лиз. Шагнув между ними, я ногой выбил у него меч, а заодно и вытащил циновку. Схватив Гарри за руку, я рывком поднял его на ноги и влепил пощечину. Сильно. Изо всех сил. Возможно, даже переборщил - но во мне было слишком много адреналина, чтобы беспокоиться об этом. - Ах ты, проклятый маленький трус! - кричал я ему в лицо. - Из-за каких-то водяных лилий ты решил, что настал конец света, и готов сам выброситься за борт. Ну, я рад, что мы выяснили это сейчас, пока не доверили тебе какое-нибудь настоящее дело. - Я подтащил его к провалу на месте бывшей стены. - Хочешь умереть? Да или нет? - Я наклонил Гарри над краем. Ветер тянул нас вниз. - Перестань тратить на себя драгоценный гелий. Решим это прямо сейчас. Замолчи, Лиз! - Она и не думала ничего говорить, но капитан Харбо собиралась запротестовать. - Да или нет, Гарри? Я повернул его так, чтобы он видел гниющую внизу Амазонию. Его начало тошнить. Тонкая струйка слюны стекла по губам и полетела вниз, в темнеющие джунгли. Я отдернул Гарри назад. - Думаю, что нет, - сказал я с таким отвращением, на какое только был способен. - Долбанный трус! Тебе не хочется нести свой груз. Хочется удрать и спрятаться. Пускать сопли, как маленькой девочке. Ты отвратителен. Я выкину тебя за борт, никому не нужного маленького япошку... Вот тут я попал в точку. Все произошло очень быстро. В глазах у меня помутилось, а когда я очнулся, то увидел, что лежу, придавленный к полу коленом Самишимы, а его раскрытая ладонь зловеще раскачивается перед моими глазами. Ребро ладони - опасное оружие. Мое горло открыто. Нос тоже. Глаза. Он мог убить меня одним ударом. Я посмотрел мимо его ладони и, встретившись со сверкающими злобой глазами, заставил себя улыбнуться. - Ага, значит, на самом деле вы не хотите умирать? Как же так, Гарри? До него вдруг дошел смысл моих слов. Он откинулся назад. Расслабился. Понял. Слезы текли по его щекам. Слезы страха и облегчения. Откатившись в сторону, я приподнялся на локте. Лиз подбежала к Гарри: - С вами все в порядке? Он кивнул, как будто ничего не произошло. Отвел ее руки. - Меня ждет работа. Извините. Капитан Харбо помогла мне подняться на ноги. - Что за дурацкая шутка... - Но она помогла, не так ли? - Да, но... - Ему надо было дать высказаться. Он хотел, чтобы кто-нибудь удержал его руку. Вы с Лиз затеяли целое представление, а у нас нет времени. Теперь, когда все позади, можете высказывать все свои претензии... Лиз смотрела на меня с удивлением и восторгом. - Как ты догадался? Мне не хотелось отвечать, но я все-таки сказал: - Я сам побывал на его месте. Помнишь? Тебе пришлось бросить бомбу на шоссе прямо перед моим носом - только так ты смогла привлечь мое внимание. - О! - воскликнула она и, схватив меня за плечи, быстро поцеловала. - Спасибо, Джим. - Нас обоих ждет работа. - Я прервал поцелуй на несколько недель раньше, чем мне хотелось. - Я люблю тебя. Только сейчас надо поискать еще парочку слонов, чтобы выкинуть их за борт. Медузосвиньи ~ одни из первых симбионтов, которые появляются в хторранских гнездах. Сначала - всего несколько особей, но очень скоро в гнезде насчитываются уже сотни медузосвинеи, живущих общим студенистым комком. Эти существа выделяют слизистый секрет, который служит не только для смазки их. колонии, но и придает каждому скоплению отличительный запах. Медузосвиньи двигаются по следу своей слизи, и предполагается, что именно таким способом гастроподы показывают им направление строительства туннелей. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 34. БЛЕСТЯЩИЙ! БЛЕСТЯЩИЙ! Есть веши, о которых джентльмены не спорят. Только намекают. Соломон Краткий Каким-то образом посреди всего этого сумасшествия экспедиция продолжалась. Но мониторы по-прежнему выкидывали из люков. Техническая команда трудилась изо всех сил. Я шел по грязному от мусора коридору в трюм медицинского наблюдения. Доктор Шрайбер поместила "наш самый интересный экспонат" - так она его называла - в "номер-люкс", как из вежливости именовалась обитая войлоком клетка. Не потому, что мы его боялись - именно так она выразилась, - а чтобы он не поранил себя. - Он же человек, - сердито сказал я. - Вы с ним не говорили, - возразила Шрайбер. - Для этого я и пришел. - Он ненормальный. Он... - Шрайбер покачала головой, не в состоянии подобрать нужное слово. Это ее злило. - Послушайте. Он испуган, все мозговые функции нарушены, он превратился в нечто враждебное. - Мне все равно необходимо поговорить с ним. - А по-моему, вам лучше оставить его в покое. - Он знает этих существ. Он был там. Жил с ними. Он может ответить на вопросы, ответы на которые не знает никто другой. - Вы не получите никаких ответов. - Она злилась, как будто я покушался не только на ее власть, но и на ее репутацию специалиста. - На этот раз эксперт я, капитан Маккарти. - Согласен. - Я кивнул. - Но я тот парень, который должен отчитаться перед дядей Айрой. - И, понизив голос, добавил: - Не вмешивайтесь, пожалуйста. Шрайбер отступила в сторону. - Только не говорите, что я вас не предупреждала. Я толкнул дверь в клетку. Доктор Джон Гайер из Гарвардской научной экспедиции сидел на мягком полу голый и играл со своим пенисом, тихонько хихикая над какими-то своими галлюцинациями. Голос у него был высокий, режущий ухо. Я приближался к нему медленно, внимательно разглядывая его. Его кожа была загорелой и дубленой. Темно-красные линии выпуклыми рубцами разукрашивали все тело. Они вились вверх и вниз по рукам и ногам, по всей спине и животу, шее и лицу и черепу, словно татуировка дикаря, Царапины это были или, наоборот, накладки - сказать я не мог. Пучки, растущие на голове, напоминали перья. Они были живые! Тело покрывал легкий слой меха - чуть гуще пуха - бледно-красного, почти розового цвета. Длинные тонкие волоски шевелились, словно от сквозняка, только сквозняков здесь не было. Я вспомнил о той штуке, что выросла на обожженных ногах Дьюка, и о Джейсоне Деландро в камере. Интересно, так бы выглядело их заражение на последней своей стадии? Не глядя на меня, даже не подняв головы, не встретившись со мной глазами, он сказал: - Я тебя вижу. Ты блестишь! Ты пахнешь, как пиша. Неплохо. Неплохо. Я присел перед ним на корточки. - Привет, - сказал я. - Меня зовут Джим. Джим Маккарти. А вас? - Блестящий, блестящий, яркий и блестящий. - Он широко развел руки, словно специально демонстрируя мне спиральные завитки вокруг сосков и пурпурный мех, покрывающий его грудь и живот. - Я тебя вижу! - Он поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза - ощущение было такое, будто неожиданно передо мной оказался совсем другой человек. - А этот когда-то был Джоном Гайером, - проговорил он странно мертвым, монотонным голосом. - Доктор Гайер, я хотел бы с вами поговорить. Я протянул ему руку для пожатия, но он просто уставился на нее. - Роззззв... - изумился он, и голос его снова стал пронзительным и скрипучим. - Хорошенький. Споешь со мной сегодня ночью? - Спасибо, Джон. Ценю ваш комплимент, но я женат. - Я убрал руку. - Джон, вы меня понимаете? Он дико улыбнулся, склонив голову набок: - Я понимаю вас абсолютно отчетливо. Это вы не понимаете, верно? Он погладил голову. Перьеобразные завитки на ней мелко задрожали. - Верно, не понимаю. Но хотел бы понять. Объясните мне. Он рассмеялся пугающим смехом сумасшедшего, который то затихал, то усиливался. - Пожалуйста, - настаивал я. Оборвав смех, он искоса взглянул на меня и покачал головой. У него снова вырвался смешок, похожий на рыдание. - Ты не можешь видеть то, что вижу я. Ты не поймешь. - А вы объясните, - продолжал настаивать я. Он не ответил, снова занявшись своим пенисом. Он изучал его - оттягивал крайнюю плоть, слюнявил палец, трогал им головку и пробовал палец на вкус. Я похлопал себя по карманам, поискал, чем бы его отвлечь. Шоколад? Да! Остатки от плитки "Херши", кусочек свадебного подарка капитана Харбо. Я отломил квадратик и положил его на пол. Он долго смотрел на него, пристально, изучающе, явно узнавая шоколад. Наконец потянулся и взял. Поднес к носу и стал шумно обнюхивать. Потом неожиданно рассмеялся, упал на спину, по-прежнему держа кусочек шоколада перед носом, и лежа продолжал вдыхать его аромат. - Да, да, да... - Он бросил его в рот и долго сосал, постанывая и катаясь по полу клетки. Потом внезапно снова сел. - Еще! - потребовал он, протянув руку Я покачал головой: - Нет, больше не дам. Сначала расскажите мне. - Линии червей! - Он указал на меня. - У тебя нет линий червей. Ты не можешь говорить. Ты не можешь слушать. Ты весь блестишь, но не можешь видеть! Вырасти линии червей, и мы будем разговаривать. Мы будем обниматься, целоваться, петь вместе. Мы будем делать детей. Дай мне мой шоколад. - Линии червей? Расскажите мне о линиях червей. Он стал ребячливым. - Тебе это не понравится, - пропел он. И сказал еще что-то. Что-то пурпурное и - алое. Слов я не понял, но язык узнал. Я разглядывал его еще некоторое время. Хотелось понаблюдать его в динамике, но меня ждали дела, которые не терпели отлагательства. Когда мы вернемся, я попрошусь в группу по изучению Гайера. Он знает. И я тоже хотел это знать. Больше всего на свете. Внезапно в голову пришла кошмарная мысль: единственный реальный путь узнать то, что знает Гайер, - стать таким же, как он. С линиями червей. С перьями. С красной шерстью. И возможно, пребывающим все время в хторранских галлюцинациях. Но я и так был достаточно сумасшедшим и не испытывал большого желания стать еще ненормальнее. Если бы только существовал какой-нибудь способ общаться с Гайером на человеческом языке. Я вспомнил Флетчер и ее стадо. Возможно, у нее есть какие-нибудь идеи. Если ничто не поможет, мы могли бы сломать Гайеру руку и посмотреть, что изменится. Я встал, почувствовав, как хрустнули мои колени. Гайер снова развел руки, демонстрируя мне свою заросшую грудь. - Блестящий, блестящий! - засмеялся он, словно греясь в лучах яркого солнца. Я печально вздохнул и вышел. Когда-то этот человек был умницей. Теперь он годился только для зоопарка. "Горячее кресло", передача от 3 апреля (окончание): РОБИНСОН.... Хорошо, значит, вы хотите сказать, что если человек с вами не согласен, то он просто не понимает, о чем говорит, так? Тогда вы самонадеянны - и даже больше, чем я думал. ФОРМАН. Нет, вы явно не хотите меня понять, Джон. Там, где есть несогласие, имеется информация, которая остается неизвестной либо одной, либо другой, либо обеим сторонам. Несогласие, чего бы оно ни касалось, как сигнальный флаг - он показывает, что знаний в данной области пока недостаточно. Несогласие возникает тогда, когда чья-нибудь вера оказывается под угрозой. Например, сейчас, в нашей дискуссии, вашей системе убеждений угрожают информация и идеи, которые ей противоречат, и вы демонстрируете нежелание согласиться. Это не совсем совпадает с несогласием, но в вашем случае приводит к тем же результатам. РОБИНСОН. Да, да, да. Но что общего это имеет с демократией? ФОРМАН. Все. Демократия работает только тогда, когда население образованно и информированно. Настоящая просветленность возможна только в том случае, если население образованно и информированно. Хотите - верьте, хотите - нет, но мы с вами на одной стороне. РОБИНСОН. Образовано и информировано кем? В том-то и вопрос. Кто контролирует этот ваш так называемый круг идей? ФОРМАН. А кто контролирует экологию Земли? Кто контролирует любую экологию? Все и никто. Вы не можете контролировать экологию, вы в ней живете - либо ответственно, либо безответственно. То же самое верно и для экологии идей. Раз вы носитель идеи, значит, вы участник. РОБИНСОН. Экология идей? ФОРМАН. Абсолютно верно. Любая идея - как живое существо. Она бывает большой, маленькой, молодой, старой, ядовитой и опасной, успокоительной и спасительной, сильной и бессильной. - Некоторые машины летического интеллекта моделировали экологию идей и получили очень забавную картину. Идеи, вызывающие согласие, - травоядные, в основном не причиняющие вреда. Идеи, которые вызывают несогласие, - хищники, которые черпают свою силу у травоядных идей. Они вызывают распри, страх, панику. Экология идей приводит к экологии действий. Идеи не могут существовать сами по себе, они - выражение более крупных процессов. Точно так же, как не существует одной коровы, не существует и одной идеи. Все связано со всем, поэтому, кстати, не существует секретов. РОБИНСОН. Другими словами, вы считаете несогласие стаей гиен, пожирающих стадо газелей? ФОРМАН. Если судить по вам, то это выглядит именно так. РОБИНСОН. И еще я говорил, что несогласие - это один из путей, с помощью которого можно установить истину. ФОРМАН. Согласен. Вы правы. В экологии идей все время появляются новые идеи, и мы постоянно подвергаем их проверке. Некоторые из новых идей оказываются недостаточно сильными и отмирают. Другие приспосабливаются, растут, эволюционируют, выживают и укрепляют всю экологию. Процесс притирания идей друг к другу в точности напоминает притирку людей - так получаются новые люди и новые идеи. РОБИНСОН. Итак, позвольте мне сказать то же самое, только напрямую. Вы не занимаетесь промыванием мозгов ни с президентом, ни с Конгрессом, ни с армией. У вас нет ни тайного плана, ни тайной группы. Вы просто добренький старенький философ с сердцем из чистого золота, который делает все это из огромной любви к человечеству, я прав? ФОРМАН (улыбается). Что ж, можно сказать и так. РОБИНСОН. Ну, а если честно - я вам не верю. И не думаю, что вы заслуживаете права на ответственность. ФОРМАН. Согласен с вами. Я не заслуживаю права на ответственность. И не знаю, заслуживает ли его кто-нибудь из нас. Но все равно остается работа, которую необходимо делать, и пока не пришел кто-нибудь лучше меня, нам друг от друга никуда ни деться. Так что давайте просто работать. В более крупных гнездах часто обнаруживаются скопления медузосвинеи численностью в тысячи особей, которые проедают себе путь сквозь самую плотную почву и глину. Их настойчивость - или неразумие - простирается до того, что они пытаются грызть даже скальные основания. И если дать им достаточно времени, то они вполне могут пройти сквозь камень; их зубы так же тверды и остры, как у тысяченожек. Размеры медузосвинеи колеблются от трех сантиметров до трех метров, но, как правило, они достигают тридцати сантиметров. "Красная книга" (Выпуск 22. 19а) 35. ПОСЛЕДНИЙ ЗВОНОК Честность - вроде надутого шарика. Не важно, из какой он резины. Если есть дырочка, воздух все равно выходит. Соломон Краткий Мы почти дотянули. С севера, от Юана Молоко, с ревом принеслись вертушки и закружили вокруг нас, как хищные драконы. Снизив скорость до нашей, они по очереди заходили сверху и опускали на верхнюю фузовую палубу офом-ные связки баллонов высокого давления. Аварийные команды посменно работали круглые сутки, отчаянно пытаясь залатать наши газовые емкости и поддержать в них давление. Они постоянно опрыскивали их герметикой, чтобы мы не рухнули на страшные джунгли, зараженные червями. Весь корабль провонял химикатами. Жигалки были повсюду. Все ходили в противомоскитных сетках и спали урывками, когда удавалось, прямо на полу. На наших лицах застыла паника. Аварийные команды не успевали. Один из газовых баллонов лопнул - просто разлетелся в клочья, - мне даже показалось, что корабль нырнул. Самишима и его команда заменили баллон и уже заполняли его газом. Они собирались заменить по очереди все баллоны, прежде чем те лопнут. Вертушки все время с ревом кружились вокруг нас. Каждые пятнадцать минут прибывал новый вертолете партией гелия или новой стационарной емкостью для газа. Баллоны и резервуары загружались на платформу в кормовой части наружной палубы и немедленно отправлялись вниз для подключения к корабельным емкостям. Все передвигались только бегом. Зигель и его отделение работали не разгибаясь. Им помогали адъютанты, чьи терминалы давно полетели за борт. Даже бразильцы работали наравне со всеми, таская баллоны и толкая резервуары с гелием. От самолетов мы тоже избавились, отослав их вперед в Юана Молоко с пилотом и одним грудным ребенком на каждом. Мы постоянно запускали птиц-шпионов. Зигель и Лопец разряжали запасное оружие, включали механизм самоуничтожения и сталкивали в люк. Меня это беспокоило: ведь если дирижабль упадет, оружие может нам понадобиться. Мы с Шоном и еще парой стюардов проверяли корабль, выискивая, что бы еще выбросить. Мы скатали резиновое покрытие спортивной дорожки для бега. Выломали оконные рамы на наблюдательной палубе. Сняли с петель двери, развинтили стенные шкафы. Выкинули емкости для отходов, два агрегата для очистки воды. Разгромили камбуз - вниз, в зеленое море листвы, полетели плиты, раковины, холодильники и морозильники, кухонные комбайны. Все. Без исключения. Пару дней прекрасно можно прожить на свежих фруктах, салатах и бутербродах с арахисовым маслом. Мы не могли позволить кораблю затонуть... И все-таки мы тонули. Земля с каждым часом все приближалась, словно притягивая нас. Мы пролетали над холмами к северу от Япуры, почти касаясь их брюхом дирижабля. Преодолеть их нам уже было не под силу. Поэтому мы избавлялись от всего, от чего только можно. Мы посылали людей на верхнюю палубу, и их забирали вертушки - по шесть человек зараз. Сначала детей, потом бразильцев, потом наиболее ценных ученых. Лиз отказалась покидать судно, я тоже. Шрайбер пришлось остаться с Гайером. Доктора Майер мы усадили в вертушку под дулом пистолета. Она вылезла с другой стороны и отправилась работать дальше. Мы разобрали медицинский трюм, выбросили операционные столы, сняли диагностические приборы и спихнули их вниз, взглянув напоследок, как они кувыркаются в воздухе. Где только можно, снималось покрытие пола, потолочные панели и вентиляционные трубы. Отвинчивали агрегаты воздушных кондиционеров и сбрасывали их на деревья. Канцелярские шкафы. Сейфы. Машинки для уничтожения документов. Шифровальные машины. Столы для заседаний. Канцелярские столы. Портьеры. Картины. Стеклянные перегородки. Телевизоры. Всю корабельную библиотеку. Все книги. Все диски и записи. Сокровища истории, литературы и науки. Все знания мира. Дублирующие компьютеры. Люди избавлялись от своих личных вещей. Я тоже вынул запасную память из записной книжки и выбросил прибор в окно. Еще за один килограмм можно больше не беспокоиться. - Проклятый корабль, - ругался Шон. - Все здесь такое легкое, что придется выбросить две трети, чтобы остаться в воздухе. Судовой винный погреб. Нам пришлось запереть Фей-ста и дать ему снотворного. Он хотел выпрыгнуть следом за своими "Монтраше" и "Мутон Кадет". У нас появился соблазн не удерживать его - он весил добрых девяносто килограммов, - - но капитан Харбо никогда не простила бы нам этого, и его отправили на ближайшей вертушке. Земля все приближалась. Нейтральной плавучести в воздухе не бывает. Чем дальше мы плыли к северу, тем выше поднимались холмы. Скоро наш воздушный корабль превратится в огромное розовое покрывало, ползущее по бразильским горам. Под нами все еще были черви. Мы замечали их то здесь, то там - проламывающихся сквозь зелень, щебечущих и поющих, зовущих нас и пытающихся слиться с нами. Когда мы врежемся в землю, они навалятся скопом. Запищал мой телефон. Звонила Лиз. Капитан Харбо приказала нам покинуть корабль со следующей вертушкой. - Встречаемся в главном салоне; я беру с собой последние бортовые журналы экспедиции, включая то, чего мы не передавали. Поможешь мне отнести их на верхнюю палубу. - Уже бегу... И тут вся эта штука начала падать. Большую часть питательных веществ медузосвиньи извлекают из почвы, когда она проходит сквозь их тело; стадо медузосвиней может пробивать несколько метров туннеля в сутки. В то время как отдельные особи в слизневом комке могут перемещаться назад, чтобы отдохнуть, поспать, переварить пищу, все стадо остается активным. Секрет, выделяемый медузосвиньями, склеивает почву в плотное внутреннее покрытие туннеля. Это покрытие богато питательными веществами для хторранских растительных форм, которые неизбежно появляются следом за строителями туннеля. "Красная книга" (Выпуск 22. 19а) 36. ПАДЕНИЕ В тираже обязательно найдется очепятка, которую пропустили в корректуре. Соломон Краткий Все началось со скольжения, словно "Иеронима Босха" потянули вбок. Кто-то выкрикивал бесполезные уже приказы, кто-то просто кричал: "Нет, нет, нет", - отрицая реальность происходящего, как будто одного желания и силы легких было достаточно, чтобы удержать судно в воздухе. Пол накренился - сначала совсем немного, но все-таки заметно, потом крен продолжал нарастать - все и вся поехало по полу трюма; судно переворачивалось под нашей тяжестью. Мы слышали, как хрустит и ломается что-то твердое, а потом откуда-то с кормы донесся грохот. Звук был не очень громкий и даже не резкий, но прозвучал на страшной, низкой ноте, которую слышишь скорее костями, а не ушами, - как будто кто-то извлек из мирового гонга одну-единственную глубинную ноту и ее вибрирующее эхо распухло в наших душах комом страха. Однако звук не затих - напротив, он разрастался все шире и шире, становился все громче и громче, и наконец первоначальный парализующий удар окончательно растворился во все затопляющей какофонии других звуков и хруста, доносящегося снизу Грохот все продолжался и продолжался, он длился целую вечность. Мое сердце падало вместе с кораблем. Я карабкался, стараясь за что-нибудь ухватиться... Звуки - о, какие страшные звуки! Сначала тихий хруст где-то вдалеке, но, как и обманчиво мягкий первый удар, хруст не прекращался. Он становился все сильнее и сильнее, все ближе и ближе. Мы почти ощущали, как он продирается вперед по телу дирижабля и накатывается на нас огромной дребезжащей волной разрушения. Звук состоял из множества оттенков, и каждый был страшен: звон бьющегося стекла, скрип и скрежет металла - огромные фермы опор гнулись и перекручивались, когда воздушное судно, словно покалеченное облако, обрушилось на верхушки деревьев. Оболочка огромных газовых баллонов лопалась и разъезжалась, пластиковое полотно с треском рвалось на куски и стелилось простынями на ветвях; все внутри корабля подернулось рябью и покорежилось. Снизу доносились протестующие вскрики джунглей - треск ломающихся веток и рев огромного леса - - его медленно пригибали к земле, а он, сопротивляясь, хрустел, трещал, ломался, валился наземь под невероятной и безжалостной тяжестью гигантского корабля, входящего в последнюю страшную гавань на вечный покой. Мы по-прежнему продолжали спускаться. Пронзительно скрежетал гнущийся металл. Взвизгивали перед смертью деревья. Все вокруг трещало. Полы заскрипели, пошли волнами, вспучились и начали лопаться с неожиданно громкими хлопками, когда панели вылетали из рам. Они кувырком катились по межпалубному пространству - одна настигла Клейтона Джонса, разрезав его чуть ли не пополам. Кровь хлынула потоком. А затем корабль действительно накренился. Он лениво повалился на бок, и все быстро поехало к ставшему теперь левым борту: оставшиеся несколько кресел, столов и ящики с оборудованием, продовольствием и приборами, которые нам были еще нужны. Растерзанный тигр, царапаясь и раскорячившись между крышками двух ящиков, перевернулся на ноги и начал отчаянно карабкаться наверх, все время испуская механические стоны - точь-в-точь крики раненой лошади. Мертвой хваткой я вцепился в стойку и, повиснув на ней, протянул руку Зигелю - он рванулся ко мне, промахнулся и с безумным видом заскользил вниз. За ним поехал яшик. Больше я Зигеля не видел. А корабль продолжал разрушаться! Рев стоял оглушительный. Неразбериха чувств перемежалась вспышками красного, черного и пурпурного. Что-то с грохотом взорвалось под нами, и кол расщепленной верхушки дерева проломил открытый люк, отбросив в стороны, как мусор, людей и машины, рывками вырос до потолка и, пробив его, обнажил кусочек неба и кажущийся неуместным газовый баллон, улетавший в безмятежную голубизну. Пол трюма прогнулся, вспучился и лопнул, выбросив мощный фонтан шепок, мусора, мебели, приборов. Я хотел было укрыться за стойкой от сметающей все волны... Что-то ударило меня, выбив стойку из рук, - я упал, врезавшись в стену, которая стала полом, и, скользя и кувыркаясь, поехал прямиком к зияющей ране на месте бывшего грузового люка. Я пытался встать на четвереньки, но стена становилась все круче, я упал на бок и вывалился наружу. Ударился о дерево, отлетел от него, схватился было за торчащий сук, но промахнулся, врезавшись в него лицом, запутался в лианах и паутине; моя нога зацепилась, вывернулась, что- то дернуло ее, а затем я снова полетел вниз и с невероятной силой врезался в бесконечность... Надо мной ярко поблескивало и переливалось розовое сияние "Иеронима Босха", по-прежнему плывущего в небе. На самом деле он неумолимо падал, обрушивался на меня сверху, только я летел вниз еще быстрее. Только я больше не падал... Я уже был на земле, лежал на спине, глядя на трепещущие шелковые клочья "Иеронима Босха" и удивляясь, почему все еще стоит шум. Сколько же это будет продолжаться? Грохот, треск, падение, крики! Но теперь я начинал различать и другие звуки, новые: пурпурные и красные, они становились все громче, и еще голоса, кричащие, ругающиеся, визжащие, зовущие на помощь. Если кто-нибудь и отдавал команды, то я их пока не слышал. Раздавался рев, слышались взрывы. Бежали люди. Над головой грохотали вертушки. Земля вздрогнула с глухим рокотом - это сбросили скользящую бомбу, расчищавшую в джунглях посадочную площадку для вертолетов. С неба все сыпались и сыпались мне на лицо осколки сверкающего зеленого купола джунглей. Они трепетали в воздухе, как вымпелы. Я не мог пошевелиться. Ничего не чувствовал. Я просто смотрел в прекрасное розовое небо и удивлялся: почему, мать его, оно так блестит? Вынос значительных масс почвы из-под земли составляет большую проблему для гнезда, и за это отвечает странное симбиотическое/хищническое партнерство с тысяченожками, которые обязательно присутствуют в любом хторран-ском поселении. Тысяченожки кормятся всеми выделениями медузосвиней, какие только находят в тоннелях, зачастую пожирая самих медузосвиней, отделившихся от основного комка. А иногда и сами гастроподы разыскивают в гнезде выделения медузосвиней и начинают их пожирать и часто, добравшись по следу до колонии, целиком съедают и ее. Так как основная масса медузосвиньи всегда состоит из почвы в ее кишечном тракте, земля попадает в тысяченожку или гастроподу, поедающих медузосвиней. Таким путем большая часть почвы, проглоченной медузосвиньями, и попадает на поверхность мандалы. Перед дефекацией гастроподы обычно выходят наружу. Свой фецес, имеющий консистенцию смолы, они часто используют при строительстве куполов и загонов. "Красная книга" (Выпуск 22. 19А) 37 ЧТОБЫ ПОЗВОНИТЬ МАККАРТИ, НАБЕРИТЕ "М" Телефон вроде чесотки: и то и другое постоянно отвлекают внимание. Соломон Краткий Запищал телефон. Я машинально ощупал себя. Удивительно, но он по-прежнему висел на поясе. Отстегнув, я с любопытством поднес его к уху и включил. - Алло? - Джим! - Это была Л из. - С тобой все в порядке? - О'кей, - ответил я и удивился собственному вранью. Я не мог пошевелиться. Даже языком ворочал еле-еле. - Ты уверен? У тебя какой-то странный голос. - О, я лежу тут. Думаю. - Где тут? Где ты находишься? - М-м, я... - Я повернул голову. - Поддеревом. Аты где? Я иду к тебе. - Оставайся на месте. Не двигайся. - Ладно, - прошептал я. - Нет проблем. - Мой голос начал пропадать. - Только немного отдохну. - Хорошо. Лежи где лежишь. Не отключайся. Продолжай говорить. Сможешь? - Угу. Где ты? - Все еще на корабле. Салон перекорежился и развалился. Я в коридоре. Наверное, я смогу... да, смогу выбраться на крышу. Придется двигаться ползком, но я сумею. - Ее голос был очень сдержанным. - Ты поранился? - Не... думаю. - Можешь двигаться? - Я же ответил на твой вызов, разве нет? - Джим! - А? - Слушай меня. Потерпи еще минуту, чтобы я могла определить направление. Никуда не уходи, ладно? - Ладно. - Обещаешь? - Обещаю. Ты можешь побыстрее? - Что случилось? - Ничего. Просто... кажется, я все-таки немного поранился. - Где? - Везде. Больно дышать. Глотать больно. Можешь принести немного воды? - Держись. Я люблю тебя. Послышался щелчок, и голос Лиз исчез, казалось, навсегда, а я остался лежать на испещренной светлыми пятнышками подстилке джунглей и слушать, как что- то с хрустом продирается сквозь кроны деревьев и мягко ударяется о влажную землю. Откуда-то из глубины изумрудного сумрака доносились крики о помощи. - Эй, кто-нибудь! Есть здесь кто-нибудь? - Я здесь есть, - отозвался я, но у меня не хватило воздуха, чтобы сказать это громко. - Здесь. ... Незваное пестрое насекомое зажужжало перед моим лицом - яркий шепот, от которого нельзя отмахнуться. И далекий хор, мягкая стена голосов. Слова я не разбирал, понимая только их смысл: "Джимбо, не спи, мы идем". А потом пришло ощущение, что меня поднимает на свои сильные и уютные руки что-то защищающее от опасностей, что-то золоти сто-розовое, ангельское, мужественное, с восхитительным запахом пота и сосны; отдаленные голоса бормочут что-то невнятное об уровне сахара в крови, болевом пороге, заторможенности, что-то о коленной чашечке... - Здесь! Здесь кто-то есть! В мои глаза бьет свет. Фонарик. Я открываю глаза, зажмуриваюсь, снова открываю. Вокруг царит какой-то кошмар. Повсюду огни. А поверх всего по-прежнему полощется и сверкает розовый саван корабля. Огромный потолок, мерцающий золотыми огнями. - Это Маккарти. Бог мой! - Что вы, зовите меня просто Джим. - Он жив? - Кажется. Да. Мертвец не может так плохо выглядеть. Капитан Маккарти? Вы меня слышите? Это Зигель. Он жив! Давайте сюда носилки! Мне как-то удалось прохрипеть: - Где... Лиз? - Кто? - Генерал... Тирелли? - Простите, я не знаю. Ее пока не нашли. - Она же говорила по телефону... Я помахал своим аппаратом перед Зигелем. Он взял его и нахмурился: - Прости, но он не работает, Джим. - Не может быть! Я только что говорил с ней. Она просила меня продержаться. - Джим, какое сейчас время суток? - О чем ты говоришь? Как какое? День. Мы только что свалились на деревья и. .. - Джим, уже почти полночь. Ты был без сознания. Теперь все хорошо. Помощь уже идет. Просто не двигайся. - Но это Лиз послала тебя, разве нет? - Никто не видел ее, Джим. И не слышал. - Она по-прежнему на дирижабле. В коридоре возле конференц-зала. Пытается выбраться на крышу. Она позвонила по телефону. Я говорил с трудом, но это необходимо было сказать. Зигель заколебался. - - Вы слышали? - сказал он кому-то по телефону. - Проверьте конференц-зал. - Он раздавлен всмятку... Я не узнал голос. Кто-то из экипажа? - Проверьте коридоры, - приказал Зигель. - Быстро! - Зигель! - Да, капитан? - Я больше... не капитан. Я... индейский проводник. Что ты здесь делаешь? Я видел, как тебя раздавило. - Не до конца, сэр. Держитесь, сейчас будут носилки. Грузовой трюм превратился в месиво, но команда осталась в живых. Вы тренировали нас лучше, чем думаете. Теперь мы лазаем туда и сюда по веревке. Доктор Майер снова открыла медпункт. Так что полезем обратно на деревья. - Такой большой пробки не существует - этот корабль больше не взлетит. - Не волнуйтесь. С нами все в порядке. У Лопец работает передатчик. Есть связь с сетью. Где мы - известно. Вертушки уже в пути. К завтрашнему вечеру отсюда заберут всех. Что-нибудь чувствуете, когда я нажимаю? - Нет. - А вот так? - Нет. - А вот... - У-у! Да, черт возьми! Перестань. - А когда самая сильная боль прошла, я спросил: - Я не могу двинуться, чтобы посмотреть. Что это? - Ваша нога. Точнее, колено. Просто лежите спокойно, сейчас придут санитары. Он пожал мне руку. Потом его рука скользнула немного вверх, на мое запястье. Проверить пульс. - Как обстоят дела? - Мы разбились. - Кроме этого, известны какие-нибудь подробности? - Мы находимся примерно в двадцати, может быть, двадцати пяти километрах к северо-востоку от мандалы. Сейчас нас пятьдесят человек. Остальных мы ищем. Все время обнаруживаются еще люди. Большая часть корабля в очень плохом состоянии. Его киль переломился в трех местах, но основная часть главной палубы более-менее сохранилась. Есть опасение, что он завалится, но инженеры проверяют системы безопасности и смотрят, нельзя ли его немного выпрямить. Мы восстановили медчасть, а сейчас занимаемся кухней. У нас есть пайки "НЗ" и консервированная вода, так что на ночь едой мы обеспечены. Собственно, если порыться, мы обеспечены на месяц, но это не важно. Из Панамы уже идет спасательная экспедиция. А тем временем мы постараемся продержаться на верхушках деревьев. Кто его знает, сколько времени понадобится червям, чтобы добраться до нас, но точно известно, что они идут по следу вещей, которые мы выбрасывали. Сейчас мы высаживаем дистанционные датчики и тигров. И закладываем минные поля. Пара птиц- шпионов уже запущена, как только найдем остальных, тоже запустим. Возможно, придется подождать до утра. Держитесь, санитары уже здесь... Я услышал шелест шагов. Сумел повернуть голову. Чья-то фигура в запачканном кровью комбинезоне. Она показалась мне знакомой. Фигура осторожно убрала что-то с моих глаз. Безлико осмотрела меня и опрыскала лицо чем-то влажным и туманным. Запахло антисептиком и мятой. В следующее мгновение она начала нежно смазывать чем-то мои глаза, лоб, потом губы и нос. - Боже, ну и вид. - Последнее прикосновение ватного тампона. - Готово, сэр. - Фигура улыбнулась. - Так лучше? - Привет, Шон. Из тебя выйдет отличная сиделка, - У меня запершило в горле. - Дайте воды. - Только один глоток, сэр. - Шон вставил мне в рот трубочку и тут же вынул ее. Он обманул насчет глотка - воды едва хватило, чтобы смочить горло; глотать было уже нечего. Не обращая внимания. на мое недовольство, Шон принялся раскладывать носилки. Делал он это быстро и профессионально, работа была ему знакома. Вынув откуда-то ножницы, он разрезал на мне куртку, рубашку и майку и начал наклеивать на кожу биомониторы - один на запястье, три на грудь, два на лоб и два на виски. Как только они запищали и зажглись зеленым, он завернул меня в серебристое одеяло. Сразу стало тепло. Я почувствовал, как он просунул руки мне под голову застегивая на шее фиксирующий воротник. - Без этого нельзя обойтись? - спросил я. - Просто на всякий случай. Если мы вас уроним. - И многих ты ронял? - Да нет. Вы будете вторым. Сегодня, конечно. Он закончил с воротником и начал осторожно ощупывать мои ключицы, руки и, наконец, ноги. - Посмотри колено, - подсказал Зигель. - Вижу, - отозвался Шон. - Только не вздумайте снова проверять, больно ли мне, - предупредил я. - Эй, занимайтесь своей работой, а я буду делать свою. - Этого я и боюсь. - Все в порядке, - сказал Шон Зигелю. - Давай уложим его на носилки. Ты готов? Я поверну его на бок, ты подержишь, а я тем временем просуну носилки. Потом вместе положим его. Понял? Зигель кивнул. - Я знаю это упражнение. Давай. - А перерыв на обед вы предусмотрели? - Помолчите. - Голос Шона предупреждал, что возражения больше не принимаются. - О'кей? Раз, два - взяли. - У-у! Черт! Мать, мать, мать! Сукины дети! Дерьмо! Сволочи! Мать, мать, мать! - Держи его крепче. Отлично, есть. Теперь опускай потихоньку. Все в порядке, осталось только застегнуть ремни. - Шон нежно погладил меня по груди. Он защелкнул пряжки, а еще через секунду они с Зигелем подняли меня. - Сюда, - сказал Зигель. - Здесь что-то вроде тропинки... - Нет, - вмешался я. - Это след червя. Держитесь от него подальше. - ... которую нам надо избегать, - закончил Зигель, полностью игнорируя меня. - Помолчите, сэр, - добавил он. - Правильно, - согласился Шон. Он прислушался к своему наушнику. - Они опускают люльку. - Не унывай, Джимбо, мы почти дома. - До дома вам еще топать и топать... Как ты меня назвал? - Никак, разве что инородным телом в заднице. - Размечтался. Забудь об этом. Я человек женатый. Шон тяжело вздохнул: - Почему все хорошие люди всегда либо женаты, либо гетеросексуалы? Потом на какое-то время они оба замолчали, выбирая дорогу на неровной скользкой почве джунглей. Наконец мы подошли к месту, где небо над нами было светло-розовое и яркое. Я видел желтое окно открытого люка наверху, и он заставил меня вспомнить о другом времени и другом дирижабле. Только на этот раз к носилкам была привязана моя задница. Шон и Зигель закончили крепить тросы, Шон дал сигнал поднятым большим пальцем, и меня втянули на то, что осталось от "Иеронима Босха". Путь наверх был гораздо медленнее, чем вниз. И намного беднее событиями. Тысяченожки тоже участвуют в процессе выноса грунта из гнезд; пока неизвестно, что заставляет их подниматься на поверхность - ощущение переполненности или другой биологический механизм, но для дефекации они выходят наружу. Это может быть защитной реакцией, так как гастроподы съедают в гнезде любую большую, медленно двигающуюся тысяченожку, как только видят ее ползущей по туннелю. Слизью медузосвиней питаются также толстые, черные, похожие на удавов существа. Их функция в гнезде пока точно не установлена. "Красная книга" (Выпуск 22. 19а) 38 "НИКТО НЕ СПАССЯ" Гораздо больнее, когда плохие новости узнаешь не до того, как это случилось, а после. Соломон Краткий Лиз меня не встретила. Меня бегом отнесли по наклонному коридору в самодельный медпункт. Там с перекладин под потолком свисали койки и стояла доктор Майер с лубком на одной руке. Она взглянула на меня и выругалась: - О, дерьмо!.. - Где Лиз? - слабым голосом спросил я. - Где генерал Тирелли? Доктор не ответила. Она разрезала мои брюки. - Проклятье, ты только посмотри на эту коленку. Помолчи, Джим. Дай мне подумать. Что-то укололо мою руку. Один из ассистентов начал внутривенное вливание. Другая считывала показания биомониторов. - Сильный шок, - сообщила она. - И он долго пролежал на открытом воздухе. Странно, что он в сознании. Доктор Майер обернулась и посмотрела на экра