, было очевидно, что Вирджиния долго не продержится. -- Как сегодня наш маленький больной? -- продолжал он, совершен ствуя найденный образ за счет пародийного английского акцента, ибо после обучения он целый год проработал в Оксфорде, повышая квалификацию. Стойт неразборчиво буркнул что-то в ответ. Дурашливость Обиспо всегда раздражала его. Каким-то чутьем он угадывал в ней скрытое издевательство. Стойта не покидало чувство, что за якобы добродушными шутками Обиспо стоит расчетливое и злое презрение. При мысли об этом кровь закипала у Стойта в жилах. Но стоило ей закипеть, как у него, он знал, поднималось давление, укорачивалась жизнь. Он не мог позволить себе высказать Обиспо все, что хотел. Больше того, он и прогнать его не мог. Обиспо был неизбежным злом. "Бог есть любовь; смерти нет". Но Стойт с ужасом вспоминал, что у него был удар, что он стареет. В тот раз он едва не умер; Обиспо поставил его на ноги и обещал ему еще десять лет жизни, даже если эти его исследования пойдут не так гладко, как он надеялся; а если они пойдут хорошо -- тогда больше, гораздо больше. Двадцать лет, тридцать, сорок. А может, этот гнусный жидок и вообще ухитрится доказать, что миссис Эдди была права. Вдруг и в самом деле никакой смерти не будет -- хотя бы только для него одного. Прекрасная перспектива! А пока Стойт вздохнул покорно, глубоко. "Всем нам приходится нести свой крест", -- подумал он про себя, повторяя через много-много лет те самые слова, какие говаривала его бабка, заставляя внучка пить касторку. 273 Тем временем Обиспо простерилизовал иглу, отломил кончик стеклянной ампулы, наполнил шприц. Все движения он проделывал с неким утонченным изяществом, с демонстративной и самодовольной точностью. Это выглядело так, словно он был одновременно и балетной труппой, и зрителем -- зрителем весьма искушенным и придирчивым, это верно, но зато какой труппой! Нижинский, Карсавина, Павлова, Мясин* -- все на одной сцене. Даже самые бурные овации были вполне заслуженны. -- Готово, -- окликнул он наконец. Послушно и молча, как дрессированный слон, Стойт перевалился со спины на живот. ГЛАВА ПЯТАЯ Джереми уже оделся и сидел в подземном хранилище, которое отныне должно было служить ему рабочим кабинетом. Сухая едкая пыль старых бумаг пьянила его, как понюшка крепкого табаку. Пока он готовил папки и точил карандаши, лицо его раскраснелось; лысина заблестела от пота; глаза за стеклами бифокальных очков горели нетерпением. Наконец то! Все готово. Он повернулся на вращающемся стуле и некоторое время сидел неподвижно, упиваясь счастливыми предвкушениями. Документы Хоберков, бесчисленные пачки, обернутые в коричневую бумагу, ждали своего первого читателя. Двадцать семь больших коробок, набитых еще непоруганными невестами безмолвья*. Он улыбнулся про себя при мысли, что ему суждено стать их Синей Бородой. Тысячи невест безмолвья, собранных в течение веков многими поколениями неутомимых Хоберков. Хоберк за Хоберком, бароны за рыцарями, графы за баронами, а затем граф Гонистерский за графом Гонистерским, вплоть до последнего, восьмого. А после восьмого -- ничего, кроме налогов на наследство, да старого дома, да двух старых дев, все глуб 274 же погрязающих в одиночестве и причудах, в бедности и фамильной гордости, но под конец -- увы! -- погрязших более в бедности, чем в гордости. Они клялись, что никогда не продадут архива; но потом все-таки согласились на предложение Стойта. Бумаги приплыли в Калифорнию. Теперь их бывшие хозяйки смогут заказать себе понастоящему пышные похороны. И на этом Хоберкам придет конец. Чудесный кусок английский истории! Быть может, поучительный; а быть может и это еще вероятнее, -- просто бессмысленный, просто повесть, рассказанная идиотом*. Повесть об убийцах и заговорщиках, о покровителях наук и коварных интриганах, о юных наложниках и воспевателях епископов и королей, об адмиралах и сводниках, о святых, и героинях, и нимфоманках, о слабоумных и премьер-министрах, о садистах и коллекционерах. И здесь лежало все, что от них осталось; в двадцати семи коробках, как попало, без всякой описи, никем не тронутое, абсолютно девственное. Ликуя над своим сокровищем, Джереми забыл все передряги путешествия, забыл Лос-Анджелес и шофера-негра, забыл о кладбище и замке, забыл даже о Стойте. Теперь он владел бумагами Хоберков -- он один. Словно ребенок, который лезет в рождественский чулок, зная, что там его ждет необыкновенный подарок, Джереми выудил из первой коробки коричневый пакет и разрезал веревку. Какое нестрое богатство обнаружилось внутри! Книга домашних расходов за годы 1576-й и 1577-й; рассказ представителя побочной линии Хоберков об экспедиции сэра Кенельма Дигби* в Скандерун; одиннадцать писем на испанском от Мигеля де Молиноса* к той самой леди Энн Хоберк, обращение которой в католичество стало причиной семейного скандала; пачечка медицинских рецептов, писанных почерком начала восемнадцатого века; трактат "О смерти" Дреленкура* и случайный томик из сочинения Андреа де Нерсья* "Felicia, ou Mes Fredames"1 Он ---------------------------- "Фелиция, или Мои шалости" (франц.). 275 едва успел вскрыть второй пакет и гадал, кому бы мог принадлежать светло каштановый локон, обнаруженный им между страниц собственноручных записок Третьего графа на тему последнего папского заговора, как в дверь постучали. Он поднял глаза и увидел, что к нему направляется невысокий смуглый человек в белом халате. Вошедший улыбнулся, сказал "Не буду мешать", но тем не менее помешал. -- Моя фамилия Обиспо,-- представился он.-- Доктор Зигмунд Обиспо; лейб-медик при дворе его величества короля Стойта Первого -- и, будем надеяться, последнего. Явно довольный собственной шуткой, он захохотал неожиданно громким металлическим смехом. Затем изящно-брезгливым жестом, словно аристократ, роющийся в куче мусора, взял со стола одно письмо Молиноса и принялся медленно, вслух разбирать первую строку этого послания, написанного плавным, аккуратным почерком семнадцатого века. -- "Ame a Dios como es en si у по сото се lo dice у forma su imaginacion" 1 -- Он поглядел на Джереми поверх письма с довольной улыбкой -- Легче сказать, чем сделать, я так считаю Женщину, и ту мы не можем лю бить, как она есть; а ведь этот феномен, женская человеческая особь, как-никак имеет под собой объективное материальное основание. И порой весьма недурное. В то время как старикашка Диос есть чистый дух -- другими словами, чистая фантазия. А этот болван, кем бы он там ни был, пожалуйте, -- пишет другому болвану, что людям не следует любить Бога таким, каким рисует его их собственная фантазия -- Опять нарочито аристократическим жестом, одним движением кисти, он презрительно бросил письмо на стол -- До чего же все это нелепо -- продолжал он -- Набор слов, именуемый ------------------------------------ 1 Любите Бога таким, каков он есть, а не таким, каким рисуют его слова других или ваша фантазия (исп.). 276 религией. Другой набор слов, именуемый философией. Еще полдюжины наборов, именуемых политическими идеалами. И все эти слова или двусмысленны, или вооб ще лишены смысла. И люди входят из-за них в такой раж, что готовы ухлопать соседа, если ему случится про изнести не то слово. Слово, которое на деле значит меньше хорошей отрыжки. Просто сотрясение воздуха, даже не избавляющее вас от лишних газов в желудке. "Ame a Dios como es en si", -- насмешливо повторил он. -- Все равно что сказать принимай икоту, как она есть. Не понимаю, как вы, приверженцы litterae humaniores 1 , умуд ряетесь все это терпеть Сидите по уши в бессмыслице -- и не надоедает? Джереми улыбнулся робкой, извиняющейся улыбкой -- Смысла ведь как то и не очень ищешь,-- сказал он. И, предотвращая дальнейшую критику самоуничижением и унижением любимого дела, продолжал. -- Просто, знаете ли, забавно бывает покопаться в разном старом хламе Доктор Обиспо рассмеялся и одобрительно похлопал Джереми по плечу. -- Молодец! -- сказал он -- Вы хоть искренни. Это мне по вкусу. Обычно представители вашей ученой бра тии -- вылитые Пекснифы*. Так и норовят вывалить на себя кучу всякой высоконравственной муры! Вам это знакомо: мудрость де лучше знания, Софокл лучше науки. "Любопытно, -- всегда говорю я, если им вздумастся затеять со мной беседу на эту тему, -- любопытно, чго вы обязаны своим заработком именно тому, благо даря чему спасется человечество". А вот вы не делаете из своей любимой мушки слона. Вы честный человек. При знаете, что занимаетесь своим делом только ради забавы. Что ж, и я занимаюсь своим по той же причине. Ради забавы. Хотя, разумеется, если вы станете тыкать мне в нос своим Софоклом, я вполне могу начать распинаться ------------------ 1 Гуманитарных наук (лат ) 277 насчет науки и прогресса, наукии счастья даже науки и абсолютной истины если уж вы такой упрямый. Его веселье была заразительно. --Джеми тоже улыбнулся. -- Хорошо что я не такой упрямый, -- певуче,с деланной скромностью сказал он, как бы давая собеседнику понять, что ни капли не заинтересован в отыскании абсолютной истины. -- Заметьте, -- продолжал Обиспо, -- что я вовсе не равнодушен к прелестям вашей работы. Софоклом, конечно, меня не проймешь. И я помер бы со скуки, если б мне пришлось возиться со всем этим, -- он кивнул на двадцать семь коробок. -- Но должен признать, -- заключил он любезно, -- что в свое время старые книжки доставили мне немало удовольствия. Право, немало. Джереми кашлянул и погладил лысину; затем помигал, готовясь отпустить восхитительную суховатую шуточку. Но, к несчастью, Обиспо не оставил ему необходимой паузы. Искренне не замечая его приготовлений, он глянул на часы и поднялся со стула. -- Я готов показать вам свою лабораторию, -- сказал он. -- До ленча еще уйма времени. "Мог бы и спросить, охота ли мне смотреть его дурацкую лабораторию", -- подумал про себя Джереми, проглотив заготовленную шутку; а ведь как была хороша! Конечно, ему хотелось и дальше разбирать бумаги Хоберков; но, не найдя в себе мужества сказать об этом, он покорно встал и направился к двери вслед за Обиспо. Долголетие, объяснял по пути доктор. Вот над чем он бьется. С тех самых пор, как окончил медицинский. Но, разумеется, врачебная практика не давала ему работать над этим сколько-нибудь серьезно. Практика губительна для серьезной работы, между прочим заметил он. Разве у вас выйдет что-нибудь путное, если вам приходится тратить все свое время на пациентов? Пациенты делятся на три типа: тех, что воображают себя больными, но на самом деле здоровы; тех, что на самом деле 278 больны, но выздоровеют и так; и тех больных, кому гораздо лучше было бы помереть сразу. Если человек способен к серьезной работе, убивать время на пациентов -- сущий идиотизм. И конечно, его вынуждали к этому только денежные затруднения. И он мог всю жизнь катиться по этой дорожке. Тратить силы на разных болванов. Но тут, совершенно неожиданно, подвалило счастье. К нему обратился Джо Стойт. Это был прямо-таки перст судьбы. -- Ах, что за чудная находка,-- пробормотал Джереми, вспомнив любимую фразу из Колриджа. Джо Стойт, повторил Обиспо, Джо Стойт, -- а песок из него сыпался вовсю. Сорок фунтов лишнего веса, и уже схлопотал один удар. К счастью, не очень сильный; но этого оказалось достаточно, чтобы старикашку бросило в пот. Верно говорят, что можно испугаться до смерти! (Обиспо оскалил белые зубы в жизнерадостной волчьей усмешке.) Джо, так тот просто впал в панику. И благодаря этой панике Обиспо освободился от своих пациентов; получил прочный заработок, лабораторию для трудов над проблемой долголетия, замечательного ассистента; благодаря ей были оплачены его изыскания по фармацевтике в Беркли*, эксперименты с обезьянами в Бразилии, экспедиция на Галапагосские острова для изучения черепах. Он получил все, чего только может пожелать исследователь, в придачу с самим Джо вместо подопытной морской свинки; Стойт был готов подвергнуться какой угодно вивисекции без наркоза, только бы это дало ему надежду протянуть еще несколько лет. Правда, сейчас он ничем особенным старого хрыча не потчует. Не позволяет ему набирать вес; приглядывает за почками; да взбадривает время от времени половыми гормонами; да еще следит за этими подозрительными артериями. Самое обыкновенное разумное лечение для человека его возраста и с его болезнями. Однако, пока суд да дело, он напал на след кое-чего нового, и притом 279 многообещающего. Через несколько месяцев, а то и недель он уже сможет дать определенное заключение. -- Это очень интересно, -- вежливо солгал Джереми. Они шли по узкому коридору с белеными стенами, уныло освещенному простыми электрическими лампочками. В открытых дверях мелькали огромные кладовые, набитые тотемными столбами и рыцарскими доспехами, чучелами орангутангов и мраморными скульптурами Торвальдсена*, позолоченными бодхисаттвами и первыми паровыми машинами, лингамами, дилижансами и перуанской керамикой, распятиями и образцами редких минералов. Тем временем Обиспо снова завел речь о долголетии Исследования на эту тему, утверждал он, пока находятся на донаучной стадии. Масса наблюдений, и ни одной объясняющей их гипотезы. Сплошной хаос фактов. И каких странных, каких удивительных фактов! Благодаря чему, например, цикада живет столько же, сколько бык? А канарейка может пережить три поколения овец? Почему собаки в четырнадцать лет уже старые, а столетние попугаи еще хоть куда? Почему наши женщины становятся бесплодными к пятидесяти, а самки крокодила откладывают яйца и на третьей сотне? По какой такой причине щука доживает до двухсот лет без всяких признаков старения? В то время как несчастный старикан Джо Стойт... Неожиданно из бокового коридора вынырнули люди с носилками, на которых лежали две мумии монашек. Произошло столкновение. -- Ослы чертовы -- громко выругался Обиспо -- Сам осел! -- Не видите, куда прете? -- Заткни хайло! Обиспо презрительно отвернулся и пошел прочь -- Ишь умник нашелся! -- пустили ему вслед. Во время этого обмена репликами Джереми с живейшим любопытством разглядывал мумии. 280 -- Босоногие кармелитки*,-- сказал он, ни к кому не обращаясь; и, смакуя это непривычное сочетание звуков, повторил со вкусом еще раз: -- Босоногие кармелитки. -- Задница вы босоногая, -- свирепо огрызнулся первый носильщик, мигом обернувшиеь к новому противнику. Джереми кинул только один взгляд на его красную рассерженную физиономию и, бесславно стушевавшись, бросился догонять своего провожатого. Наконец доктор остановился. -- Пришли, -- сказал он, отворяя дверь. Изнутри пахнуло мышами и спиртом. -- Пожалуйста, -- радушно пригласил он. Джереми вошел. Мыши тут действительно были -- ряды клеток тянулись по стене прямо напротив двери. Слева, через три вырубленных в скале окна, виднелся теннисный корт и отдаленная панорама гор и апельсиновых рощ. За столом перед одним из окон смотрел в микроскоп какой-то человек. Услышав их, он поднял лохматую белокурую голову и повернул к ним по-детски чистое, открытое лицо. -- Привет, док, -- с обаятельной улыбкой сказал он. -- Мой ассистент, -- пояснил Обиспо. -- Питер Бун. Пит, это мистер Пордидж Поднявшийся из-за стола Пит оказался юным гигантом атлетического сложения. -- Зовите меня просто по имени, -- сказал он, когда Джереми назвал его мистером Буном. -- Меня все Пиюм зовут. Джереми подумал, стоит ли предлагать этому юноше, чтобы он называл его Джереми, но, как обычно, замешкался, и удобный момент был безвозвратно упущен. -- Пит -- светлая голова, -- снова заговорил Обиспо тоном, призванным выразить дружескую симпатию, но на деле звучащим несколько свысока. -- Прекрасно разбирается в физиологии. И руки у него золотые. Мышей 281 оперирует -- просто загляденье. -- Он похлопал парня по плечу. Пит улыбнулся -- его улыбка показалась Джереми немного смущенной, словно ему трудно было сразу сообразить, как реагировать на эти лестные замечания. -- Правда, чересчур близко принимает к сердцу политику, -- продолжал Обиспо. -- Это у него единственный недостаток. От которого я пытаюсь его избавить, но пока, боюсь, не очень-то успешно. А, Пит? Юноша снова улыбнулся, на сей раз более уверенно; теперь он явно обрел под ногами твердую почву. -- Да уж, не очень, -- подтвердил он. Затем, повер нувшись к Джереми, спросил. -- Знаете утренние новости из Испании? -- На его широком симпатичном открытом лице появилась озабоченяость. Джереми покачал головой. -- Там творится что-то ужасное, -- мрачно сказал Пит. -- Когда я думаю об этих беднягах -- у них ведь ни самолетов, ни артиллерии, ни. . -- А вы не думайте, -- весело посоветовал Обиспо. -- Сразу на душе полегчает. Юноша глянул на него, потом снова отвел глаза, не произнеся ни слова. После краткого молчания он вынул часы. -- Пойду-ка я купнусь перед ленчем, -- сказал он и направился к двери. Обиспо взял клетку с мышами и поднес Джереми чуть ли не к самому носу. -- Эта компания у меня на половых гормонах, -- пояснил он шутливым тоном, который отчего-то показался его гостю оскорбительным. Затем встряхнул клетку, и мыши ответили ему писком. -- Видите, какие резвунчи ки -- до поры. Жаль только, эффект временный. Не стоит, конечно, пренебрегать и временными эффектами, заметил он, ставя клетку на место. Временное улучшение всегда лучше, чем временное ухудшение. Поэтому он и вкалывает старику Джо тестостерон. Хотя 282 он не так уж и нужен старому дурню, пока здесь торчит эта девчонка Монсипл. Вдруг Обиспо зажал себе рот ладонью и оглянулся на окна. -- Слава Богу- сказал он,-- Пита уже нет. Бедняжечка! -- На лице у него появилась насмешливая улыбка. -- Нашел в кого влюбиться! -- Он постучал себя по лбу. -- Она для него что-то вроде теннисоновской героини. Химически чистая. С месяц назад он тут чуть не убил одного, который заикнулся, что она со стариком... Ну, понятно. Интересно, зачем, по его мнению, она тут торчит. Наверное, чтобы рассказывать Дядюшке Джо о спиральных туманностях... Что ж, если ему нравится так о ней думать, уж я-то ему жизнь отравлять не стану. -- Обиспо снисходительно усмехнулся.--Да, так, значит, вернемся к Дядюшке Джо... Короче, одно только присутствие этой девицы с успехом заменяет добавочные гормоны. Но все это до поры. Тут и сомнений нет. Броун-Секар*, Воронов* и прочие -- они шли по ложному пути. Думали, будто причиной старения является понижение сексуальной активности. А на самом деле это всего лишь один из симптомов. Старость берет начало где-то в другой области и распространяется на все тело, включая и его половые функции. Гормональные средства -- это только полумера, так, для бодрости. На время помогут, но от старости не спасут. Джереми подавил зевок. Вот, например, продолжал Обиспо, почему некоторые животные могут прожить гораздо дольше человека, не выказывая почти никаких признаков старения? Где то в нашей биологической структуре заложена ошибка. Крокодилы избежали этой ошибки; черепахи тоже. А еще этим могли бы похвалиться некоторые виды рыб. -- Гляньте-ка сюда, -- сказал он и, перейдя комнату, о дернул занавеску; там, за стеклом, оказался большой, вделанный в стену аквариум. Джереми тоже подошел и заглянул внутрь. 283 В зеленоватом подсвеченном полумраке висели две огромные рыбины -- они почти соприкасались головами, но были неподвижны, лишь изредка подрагивал плавник да ритмично раздувались жабры. В нескольких дюймах от их выпученных глаз бежала вверх, к свету, бесконечная цепочка воздушных бусинок, вокруг воду то и дело прочерчивало серебром -- это шныряли туда-сюда мелкие рыбешки. Погруженные в оцепенелое блаженство, чудища ни на что не обращали внимания. Карпы, объяснил Обиспо; карпы из прудов одного замка во Франконии -- как называется замок, он забыл, но, в общем, где-то неподалеку от Бамберга. Род обеднел; но карпы были фамильной ценностью, продавать их не хотели. Чтобы украсть эту пару и вывезти ее из страны в специальном автомобиле с резервуаром под задним сиденьем, Джо Стойту пришлось выложить кругленькую сумму. Они весят по шестьдесят фунтов; больше четырех футов длиной; а кольца у них на хвосте помечены 1761 годом. -- Начало моего периода, -- с внезапным интересом промямлил Джереми. В 1761-м вышел "Фингал". Сопоставление карпов и Оссиана, карпов и любимого поэта Наполеона, карпов и первых намеков на "кельтские сумерки"* показалось ему чрезвычайно любопытным. Какая прекрасная тема для очередного маленького эссе! Двадцать страниц эрудированной бессмыслицы -- богохульства в зарослях лаванды, -- изысканной, озорной ученой непочтительности к знаменитым или безвестным мертвецам. Но Обиспо не дал ему додумать. Он вновь принялся неутомимо нахлестывать своего конька. Вот они перед нами, произнес он, указывая на гигантских рыб; их возраст близок к двумстам годам; они абсолютно здоровы; признаки старения отсутствуют; не видно причины, почему бы им не прожить еще лет этак триста-четыреста. Вот они; а вот вы. Он обвиняюще повернулся к Джереми. Вот вы; человек всего-навсего средних лет, но уже 284 лысый, уже развились дальнозоркость и одышка; зубы уже плохонькие; не способны к длительной физической нагрузке; хронические запоры (что, разве я не прав?); намять у вас уже не та, что прежде; желудок пошаливает; потенция идет на спад -- если, конечно, уже не исчезла навеки. Джереми вымученно улыбался и с каждым новым пунктом согласно кивал, пытаясь изобразить полное удовлетворение. Внутри же его жгла смесь горечи, вызнанной этим чересчур верным диагнозом, и раздражения против диагноста, слишком уж безжалостного в своей научной отрешенности. С шутливым самоуничижением говорить о собственной надвигающейся старости было совсем не то, что слышать беспардонные высказывания на эту тему от человека, которого вы интересуете только благодаря вашему отличию от какой-то дурацкой рыбы. Однако он по-прежнему кивал и улыбался. Вот вы, повторил Обиспо в заключение диагноза, и вот карпы. Почему вам не удается решать свои физиологические проблемы столь же успешно? Где, как, почему совершили вы промах, из-за которого уже лишились зубов и волос и который довольно скоро и вовсе сведет вас в могилу? Эти вопросы поставил старина Мечников -- и сам же смело попытался на них ответить. Выяснилось, что все его ответы неверны: фагоцитоза* не возникает; кишечная автоинтоксикация не является единственной причиной старения; нейронофаги* оказались мифическими чудовищами; употребление кислого молока не ведет к заметному продлению жизни; а вот удаление толстого кишечника заметно ее сокращает. Посмеиваясь, он вспомнил операции, на которые незадолго до войны была такая мода. Старички и старушки вырезали себе толстые кишки и в результате начинали, словно канарейки, испражняться каждые несколько минут! И проку от этого, разумеется, не было никакого -- операция, 285 благодаря которой они надеялись дожить до ста лет, сводила их в могилу всего через год-другой. Обиспо откинул назад прилизанную голову и вновь разразился металлическим смехом -- это была его обычная реак ция на любое упоминание о человеческой глупости, виновной в каких-либо несчастьях. Бедный старикаш ка Мечников, продолжал он, утирая слезы, выступив шие у него на глазах от этого бурного веселья. Все вре мя попадал пальцем в небо. И, однако же, он наверняка подошел к истине ближе, чем думают. Да, предположе ние, что корень зла таится в кишечном стазе и авто интоксикации, было ошибочным. Но что искать надо где-то там, в кишках, -- это, пожалуй, верно. Где-то в кишках, повторил Обиспо, и больше того, он думает, что напал на след. Он умолк и некоторое время стоял неподвижно, барабаня пальцами по стеклу аквариума. Тучные, более чем почтенного возраста карпы, безмятежно повисшие на полпути между поверхностью воды и илистым дном, не обращали на него ни малейшего внимания. Обиспо кивнул на них головой. Свет не видел более неудобных подопытных животных, сказал он возмущенно, однако с примесью угрюмого удовлетворения. Только тот, кто пробовал работать с рыбами, имеет право говорить о технических трудностях. Самая простая операция обо рачивается кошмаром. Ну-ка, попробуйте проследить, чтобы на столе, под наркозом, жабры у них оставались достаточно влажными! Или вам больше нравится опе рировать под водой? А случалось ли вам определять у рыбы основной обмен веществ, или снимать у нее элек трокардиограмму, или измерять кровяное давление? Приходилось ли делать анализ ее выделений? А если да, то вы знаете, что и собрать-то их далеко не просто. Пробовали вы изучать химический механизм рыбьего пищеварения и ассимиляции? Мерить у рыбы кровяное давление в разных условиях? Или скорость ее нервной реакции? 286 Нет, не пробовали, презрительно сказал Обиспо. И пока не попробуете, у вас нет права жаловаться на что бы то ни было. Он задернул занавеску перед аквариумом, взял Джереми под локоток и отвел обратно к мышам. -- Поглядите-ка вон на тех, -- промолвил он, указывая на несколько клеток из верхнего ряда. Джереми поглядел. Мыши, предложенные его вниманию, ничем не отличались от всех прочих. -- А что с ними такое? -- спросил он. Доктор Обиспо рассмеялся. -- Будь эти животные людьми, -- торжественно объявил он, -- всем им уже перевалило бы за сотню. И он принялся очень быстро и возбужденно рассказывать о жирных спиртах и о кишечной флоре карпов. Ибо секрет -- ключ ко всей проблеме старения и долголетия -- крылся именно здесь. Здесь, в стеринах и удивительной флоре рыбьих кишок. Ох уж эти стерины! (Обиспо нахмурился и укоризненно покачал головой.) Вечные спутники старости. Самый очевидный пример, разумеется,-- холестерин. Дряхлое животное можно определить как животное, имеющее в стенках артерий накопления холестерина. Тиоцианат калия, видимо, обладает способностью эти накопления рассасывать. Под действием тиоцианата ка лия старые кролики проявляют признаки омоложения. И старые люди тоже. Но опять только до поры. Очевидно, холестерин в артериях -- лишь одна из бед. Но ведь и холестерин -- лишь один из стеринов. Эти жирные спирты очень близки по строению. Запросто превращаются один в другой. Но почитайте работы Шнееглока и публикации из Упсалы*, и вы узнаете, что некоторые стерины -- это настоящие яды, гораздо вреднее холестерина, даже в малых количествах. Лонгботем, кстати, предположил, что есть связь между жирными спиртами и опухолями. Иначе говоря, рак может в конечном счете оказаться одним из симптомов стеринового отравления. 287 Сам он даже рискнул бы сказать, что благодаря стериновому отравлению и происходит весь процесс старческого вырождения у человека и других млекопитающих. Чем до сих пор еще никто не занимался -- так это выяснением вопроса, какую роль играют жирные спирты в жизни тварей вроде карпа. Этому он и посвятил весь последний год. Исследования убедили его вещах в двух-трех: первое -- что у карпов жирные спирты в больших количествах не скапливаются; второе -- что они не превращаются в более ядовитые стерины; и третье -- что оба этих преимущества обусловлены особым составом кишечной флоры карпов.Ах, что это за флора! -- пылко вскричал Обиспо. -- Какое богатство, какое чудесное разнообразие! -- Ему еще не удалось выделить организмы, которые создают у карпа иммунитет к старости, не удалось до конца донять и природу соответствующих химических процессов. Тем не менее главное было установлено. Так или иначе, вместе или в одиночку, эти организмы умудрялись предотвращать переход рыбьих стеринов в яды. Потому-то карпы и жили по двести лет без всяких признаков одряхления. Может ли флора карпа прижиться в кишечнике млекопитающего? А если да, окажет ли она то же химическое и биологическое воздействие на организм? В последние месяцы он и пытается это выяснить. Сначала ничего не выходило. Однако недавно они применили новый метод -- метод, защищающий флору от процесса пищеварения, дающий ей время свыкнуться с новыми условиями. Она стала укореняться. На мышах это сразу дало заметный эффект. Старение приостановилось, даже пошло вспять. С физиологической точки зрения животные стали моложе по меньшей мере года на полтора, по человеческой мерке -- столетние моложе шестидесятилетних. Снаружи, в коридоре зазвенел электрический звонок. Настало время ленча. Они вышли из комнаты и направились к лифту. Обиспо все еще говорил. Мыши, 288 сказал он, зверюшки не очень-то надежные. Он уже начал пробовать то же самое на больших животных. Если получится с собаками и бабуинами, должно получиться и с Дядюшкой Джо. ГЛАВА ШЕСТАЯ Почти вся обстановка малой столовой была вывезена из Брайтонского павильона. Красный лакированный стол поддерживали четыре позолоченных дракона, еще два служили кариатидами для каминной доски, тоже красной и лакированной. Это была греза Регентства* о восточной роскоши. Нечто вроде того, подумал Джереми, усевшись на алый с золотом стул, нечто вроде того, что при слове "Китай" могло бы привидеться, например, Китсу, или Шелли, или лорду Байрону; точно так же, как прелестная "Леда" Этти*, вон там, рядышком с "Благовещеньем" Фра Анджелико, есть точное воплощение их фантазий на темы языческой мифологии; самая подходящая иллюстрация (подумав об этом, он усмехнулся про себя) к "Эндимиону" и "Освобожденному Прометею", к "Греческой вазе" и "Одам Психее"*. Присущие эпохе мысли, чувства и представления разделяются всеми, кто живет и работает в эту эпоху,-- всеми, от ремесленника до гения. Регентство есть Регентство, и неважно, берешь ты свой образец сверху или выуживаешь со дна корзины. В 1820 году человек, закрывший глаза и пытающийся нарисовать в воображении створчатые окна, распахнутые навстречу волшебному прибою далеких морей, увидел бы не что иное, как башенки Брайтонского павильона. При мысли об этом Джереми улыбнулся от удовольствия. Этти и Китс, Брайтон и Перси Биши Шелли -- какая чудесная тема! Гораздо лучше, чем карпы и Оссиан; лучше, поскольку Нэш и принц-регент забавнее любой, пусть и великовозрастной рыбы. Однако для беседы за накрытым 289 столом не годится даже самая лучшая тема, если вам не с кем ее обсудить. Но кто же, спросил себя Джереми, кто из присутствующих в этой комнате хотел или мог бы поговорить с ним о подобном предмете? Ни мистер Стойт; ни, разумеется, мисс Монсипл, ни две ее молодые подружки, приехавшие из Голливуда, чтобы позавтракать с ней; ни доктор Обиспо, которого мыши интересуют больше, чем книги; ни Питер Бун, который об этих книгах, верно, и слыхом не слыхивал. Единственным, от кого можно было бы ожидать интереса к характерным чертам конца эпохи Георгов*, был некто, представленный ему как доктор Герберт Малдж -- доктор философии, доктор богословия, директор Тарзана-колледжа. Но в настоящий момент доктор Малдж громко и красноречиво, словно с церковной кафедры, рассуждал о новой Аудитории, которую недавно подарил колледжу Джо Стойт и которую вскоре ждало торжественное открытие. Малдж был крупный, приятной наружности человек и голос имел соответствующий -- одновременно сочный и вкрадчивый, звучный и слащавый. Речь его текла неспешно, но плавно и безостановочно. Произнося свои безупречные периоды так, что в них явно слышались Заглавные Буквы, он вдохновенно уверял мистера Стойта и всех, кому была охота его слушать, что для юношей и девушек Тарзана-колледжа будет Истинным Счастьем собраться в прекрасном новом корпусе ради Совместной Деятельности. Например, ради всякого рода Религиозных Отправлений, ради того, чтобы насладиться Лучшими Произведениями Сценического и Музыкального Искусства. О, их ждет настоящий Душевный Подъем! Имя Стойта будут с благоговением и любовью вспоминать многие поколения Питомцев и Питомиц Тарзана-колледжа -- он сказал бы даже, что вспоминать его будут вечно, ибо Аудитория есть monumentum aere perennius 1 , След на Песке 1 Памятник меди нетленней (лат.)*. 290 Времени -- да, да, без сомнения. След. А теперь, продолжал доктор Малдж, поедая пюре из курицы, теперь колледжу просто необходима новая Школа Искусств. Поскольку Искусство, как мы теперь начинаем понимать, является одним из самых мощных воспитательных средств. Ведь в наше время, в двадцатом веке, Религиозный Дух находит наиболее явное воплощение именно в Искусстве. Посредством Искусства Личность достигает своего полного Творческого Самовыражения и... "Чушь! -- подумал про себя Джереми. -- Бред собачий!" И скорбно улыбнулся при мысли о том, что хотел завести с этим имбецилом беседу о связи между Китсом и Брайтонским павильоном. *** Питер Бун обнаружил себя отделенным от мисс Монгипл одной из ее голливудских подружек -- той, что посветлее. Желая поглядеть на Вирджинию, он натыкался на препятствие из ресниц и губной помады, из золотистых кудряшек и густого, почти осязаемого аромата гардений. Кого-нибудь другого подобное препятствие, возможно, и отвлекло бы; но Пит обращал на него не больше внимания, чем уделил бы кучке обыкновенной грязи. Его интересовало только то, что находилось за этим передним планом: очаровательно короткая верхняя губка, маленький носик, вид которого трогал до слез -- такой этот носик был изящный и дерзкий, такой смешной и милый; длинный завиток блестящих каштановых волос; широко расставленные и широко раскрытые глаза -- они мерцали мягким юмором и, казалось ему, таили в своей темно-синей глубине бесконечную нежность, неизмеримую женскую мудрость. Он любил ее так сильно, что саднило в груди, перехватывало дыхание; вместо сердца он чувствовал пустоту, заполнить которую могла лишь она одна. 291 А она тем временем обсуждала со светловолосым Передним Планом новую роль, которую Переднему Плану удалось отхватить в киностудии "Космополитен-Перльмуттер". Фильм назывался "Скажи это в чулках", а Передний План должен был играть в нем богатую девицу, убежавшую из дома, чтобы жить своим умом, ставшую танцовщицей на Западе, в стриптизе для золотоискателей, и, наконец, вышедшую замуж за ковбоя, оказавшегося сыном миллионера. -- Классная штучка, -- сказала Вирджиния -- Ты согласен, Пит? Пит был согласен; он готов был согласиться с чем угодно, лишь бы она этого пожелала. -- Это напомнило мне про Испанию, -- заявила мисс Монсипл. И, пока Джереми, подслушивавший их разговор, лихорадочно пытался сообразить, какая цепочка ассоциаций привела ее от "Скажи это в чулках" к гражданской войне -- скажем, "Космополитен-Перльмуттер", антисемитизм, нацисты, Франко; или богатая девица, классовая борьба, Москва, Негрин*; или стриптиз, модернизм, радикализм, республиканцы,-- пока он тщетно силился угадать истину, Вирджиния попросила юношу рассказать им, что он делал в Испании, а когда он начал отнекиваться, стала настаивать -- потому что это было так жутко интересно, потому что Передний План еще никогда об этом не слышал, да потому, в конце-то концов, что она так хотела. Пит покорился. Едва слышно, языком, состоящим из жаргона и клише, перемежаемых словами паразитами и неразборчивыми восклицаниями, -- тем языком, подумал Джереми, украдкой слушая его сквозь цветистые разглагольствования доктора Малджа; тем поразительно убогим и жалким языком, на который обрекает большинство молодых англичан и американцев, завзятых демократов, страх показаться слишком непохожими на других, или чересчур много умничающими, или до неприличия кичащимися своей образованностью,-- он начал 292 описывать свои приключения в бытность добровольцем, членом Интернациональной бригады в героические дни 1937 года. Это был трогательный рассказ. За безнадежно изуродованной речью Джереми угадывал пылкое стремление юноши к свободе и справедливости; его мужество, его любовь к товарищам; его ностальгию -- даже в соседстве с этой коротенькой верхней губкой, даже посреди захватывающего научного поиска -- по жизни людей, объединенных верностью общему делу, сплотившихся перед лицом суровых тягот и вместе несущих бремя опасностей и смертельных угроз. -- Точно, -- повторял он, -- классные были ребята. Они все были классные ребята: Кнуд, который однажды спас ему жизнь, -- это случилось в Арагоне; Ангон и Мак, и несчастный малыш Дино, которого убили; Андре, который потерял ногу; Ян, у которого была жена и двое детей; Фриц, который шесть месяцев провел в нацистском концлагере, и все остальные -- самые чудесные ребята на свете. А он-то хорош -- подвел их, взял и свалился с ревматизмом, а потом схлопотал миокардит -- а это означало негодность к строевой службе, нельзя ничего, кроме сидячей работы. Поэтому он и сидит здесь, извиняющимся тоном сказал Питер. Но до чего ж тогда было здорово! Вот, например, когда они с Кнудом сделали ночную вылазку, взобрались в темноте но обрыву и застали врасплох целый взвод марокканцев; убили человек шесть и вернулись с пулеметом и тремя пленными. -- А как вы относитесь к Творческому Труду, мистер Пордидж? Джереми, позволивший себе возмутительно расслабиться и забыть о докторе Малдже, виновато встрепенулся. -- К творческому труду?-- промямлил он, пытаясь выиграть время.-- К творческому труду? Ну конечно, положительно. Вне всякого сомнения,-- уже увереннее закончил он. 293 -- Рад слышать от вас это, -- произнес Малдж. -- Потому что именно такова цель, к которой я стремлюсь в Тарзана. Творческий Труд -- все более и более Творческий. Сказать вам, какая у меня заветная мечта? -- Ни Стойт, ни Джереми не отозвались на предложение. Однако Малдж, нимало не смутившись, продолжал: -- Я хочу сделать из Тарзана активный Центр Новой Цивилизации, которой суждено расцвести здесь, на Западе. -- Он поднял большую, пухлую руку, точно принося торжественную клятву. -- Наш Замечательный Город ЛосАнджелес скоро превратится в Афины Двадцатого Века. Я хочу, чтобы Тарзана стал его Парфеноном и его Академией, его Стоей* и его Святилищем Муз. Религия, Искусство, Философия, Наука -- я хочу, чтобы Тарзана стал для них родным домом, чтобы благодаря нам они согревали своим теплом мир, чтобы... Посреди рассказа о марокканцах и ночной стычке Пит, словно очнувшись, заметил, что его слушает только Передний План. Вирджиния -- сначала украдкой, а потом совершенно прямо и откровенно -- переключила свое внимание на соседей слева; там доктор Обиспо нашептывал что-то другой ее подруге, шатенке. -- Как-как? -- спросила Вирджиния. Обиспо наклонился поближе к ней и начал снова. Три головы, гладкая черная, темно-русая в тщательно завитых кудряшках и золотисто-каштановая, почти соприкасались. По выражению на их лицах Пит догадался, что доктор рассказывает один из своих любимых непристойных анекдотов. Утихшая было под действием ее улыбки и просьбы рассказать об Испании сосущая боль в груди -- на том месте, где вместо сердца зияла пустота, -- возобновилась с удвоенной силой. Это была сложная боль, смешанная из ревности и мучительного чувства утраты и собственной неполноценности, из боязни, что его ангела могут развратить, и еще более глубокого страха, который он не отваживался даже сознательно сформулировать, что и развращать-то некого, что ангел этот 294 вовсе не такой уж ангел, каким видится ему в свете его пылко