ны серому гигантскому кораблю, возвышался Большой зал рейха с куполом, наполовину скрытым низкими облаками. Колонисты одобрительно переговаривались между собой. - Словно гора, - сказала женщина, сидевшая позади Марша с мужем и четырьмя Мальчиками. Наверное, они всю зиму мечтали об этой поездке. Брошюра министерства туризма и мечта побывать в апреле в Берлине, должно быть, согревали их в снежные безлунные ночи в тысяче километров от дома, где-нибудь в Минске или Киеве. Как они сюда попали? Возможно, с туристской группой, организованной обществом "Сила через радость": два часа лета на "юнкерсе" с остановкой в Варшаве. Или три дня езды в семейном "фольксвагене" по автобану Берлин - Москва. Пили соскользнул с колен отца и, пошатываясь, прошел вперед, ближе к шоферу. Марш ущипнул себя за переносицу - нервная привычка, приобретенная... когда? Думается, во время службы на подводной лодке, когда винты английских кораблей работали так близко, что сотрясался корпус, и когда никто из экипажа не знал, не будет ли следующая глубинная бомба последней. Его списали с флота в 1948 году но болезни, подозревали туберкулез. Год лечился. Потом, за неимением лучшего, он поступил в звании лейтенанта в маринекюстенполицай, береговую полицию, в Вильгельмсхафене. В том же году он женился на Кларе Эккарт, медсестре, с которой познакомился в туберкулезной клинике. В 1952 году его взяли в гамбургскую крипо. В 1954 году, когда Клара ожидала ребенка, а брак их уже рушился. Марша с повышением перевели в Берлин. Пауль - Пили - родился ровно десять лет и один месяц назад. Что не получилось? Он не винил Клару. Она не изменилась. Она всегда была сильной женщиной, желавшей от жизни простых вещей: дом, семью, друзей, доброго к себе расположения. После десяти лет на флоте и двенадцати месяцев практически в изоляции он вступил в мир, который едва узнавал. Когда он ходил на работу, смотрел телевизор, обедал с друзьями, даже когда спал с женой, ему порой казалось, что он все еще на борту подводной лодки, плывет под поверхностью повседневной жизни, одинокий, настороженный. Он забрал Пауля в полдень из дома Клары - одноэтажного домика в невзрачном поселке послевоенной застройки в южном пригороде Лихтенраде. Остановка на улице, два гудка, взгляд на окно, не шевельнулась ли занавеска. Таков заведенный порядок, молчаливо достигнутый пять лет назад после развода, - способ избежать неловких встреч; ритуал, который терпели каждое четвертое воскресенье, если позволяла работа, в соответствии со строгими положениями Имперского закона о браке. Редко когда он встречался с сыном по вторникам, но теперь были школьные каникулы - с 1959 года ребят вместо Пасхи распускали на недельные каникулы в день рождения фюрера. Дверь отворилась, и появился Пауль, словно стеснительный парнишка, которого против воли вытолкнули играть на сцену. Он был в новенькой форме детской нацистской организации - пимпфов - хрустящей черной рубашке и темно-синих шортах. Сын молча забрался в машину. Марш, смущаясь, прижал его к себе. - Выглядишь на большой. Как в школе? - Все в порядке. - Как мама? Мальчик пожал плечами. - Чем бы нам заняться? Снова неопределенное движение плечами. Они пообедали в современном заведении со стульями и столами из пластика на Будапештерштрассе, напротив зоопарка: отец и сын. Один заказал пиво и сосиски, второй - яблочный сок и гамбургер. Марш заговорил о пимпфах, и тут личико Пили озарилось радостью. До того, как стать пимпфом, ты был ничем, "не носил формы, не участвовал в собраниях и не ходил в походы". В организацию разрешали вступать с десяти лет и оставаться в ней до четырнадцати, когда ты становился полноправным членом организации гитлеровской молодежи - гитлерюгенда. - Я был первым в списке принятых! - Молодец. - Надо пробежать шестьдесят метров за двенадцать секунд, - рассказывал Пили, - прыгнуть в длину и толкнуть ядро. Потом поход - целых полтора дня. Написать об учении партии. А еще надо знать наизусть "Хорст Вессель". Маршу даже показалось, что сын вот-вот ее запоет, и он поспешно спросил: - А где кинжал? Пили, сосредоточенно наморщив лоб, полез в карман. Как он похож на мать, подумал Марш. Такие же широкие скулы и пухлый рот, такие же серьезные, широко расставленные карие глаза. Пили аккуратно положил перед ним кинжал. Он взял его в руки и вспомнил день, когда получил свой. Когда это было? В тридцать четвертом? Волнение мальчугана, который верит, что его приняли в общество мужчин. Он повернул кинжал другой стороной, и на рукоятке ярко блеснула свастика. Взвесил его на ладони и вернул сыну. - Горжусь тобой, - сказал он. - Чем займемся? Можно сходить в кино. Или в зоопарк. - Хочу прокатиться на автобусе. - По мы же катались прошлый раз. И до этого. - Неважно. Хочу на автобусе. - Большой зал рейха - самое большое здание в мире. Он возвышается больше чем на четверть километра, и в отдельные дни - как, например, сегодня, посмотрите - верхнюю часть его купола не видно. Диаметр самого купола - сто сорок метров, и купол римского собора Святого Петра уместится в нем шестнадцать раз. Они доехали до начала проспекта Победы и въезжали на Адольф-Гитлерплатц. С левой стороны площадь ограничивалась зданием штаба верховного командования вермахта, с правой - новой имперской канцелярией и Дворцом фюрера. Прямо - здание Большого зала. Вблизи он уже не выглядел таким серым, как издалека. Теперь им было видно, о чем говорила экскурсовод: что колонны фасада были из красного гранита, добытого в Швеции, а по бокам располагались золотые изваяния Атласа и Теллуры, несущих на плечах сферы, изображающие Небо и Землю. Само здание было кристально-белым, как свадебный пирог. Тускло-зеленый купол из листовой меди. Пили так и остался впереди. - В Большом зале проводятся только самые торжественные церемонии германского рейха. Он вмещает сто восемьдесят тысяч человек. Одно интересное непредвиденное явление: дыхание такого количества людей собирается под куполом и образует облака, которые выпадают в виде легкого дождя. Большой зал - единственное здание в мире, образующее собственный климат... Марш все это уже слышал. Он глядел в окно, а видел лежащее в грязи тело. Плавки! О чем думал старик, купаясь в понедельник вечером? Берлин вчера еще со второй половины дня затянуло темными тучами. И когда наконец разразилась гроза, дождь стальными прутьями сек по улицам и крышам, заглушая гром. Может быть, самоубийство? Подумать только: забрести в холодное озеро, поплыть в темноте, рассекая воду, к середине, видеть, как над деревьями сверкают молнии, и ждать, когда усталость сделает все остальное... Пили вернулся на место и возбужденно подпрыгивал на сиденье. - Папа, а мы фюрера увидим? Видение исчезло, и Маршу стало стыдно. Опять один из тех снов наяву, о которых, жалуясь, говорила Клара: "Даже когда ты здесь, на самом деле ты не с нами". Он ответил: - Вряд ли. И снова экскурсовод: - Справа имперская канцелярия и резиденция фюрера. Длина ее фасада составляет ровно семьсот метров, что на сто метров длиннее фасада дворца Людовика XIV в Версале. По мере продвижения автобуса здание канцелярии медленно раскручивалось, подобно спящему на краю площади китайскому дракону: мраморные колонны и красная мозаика, бронзовые львы, позолоченные силуэты, готические письмена. Под развевающимся знаменем со свастикой почетный караул из четырех эсэсовцев. Ни одного окна, но на высоте пятого этажа в стену встроен балкон, на котором появлялся фюрер в тех случаях, когда на площади собирался миллион людей. Даже теперь под балконом торчало несколько десятков зевак, глазеющих на плотно закрытые ставни. Бледные от ожидания лица. А вдруг... Марш взглянул на сына. Пили, не отрываясь, смотрел на балкон, словно распятие, сжимая в кулачке кинжал. Они вышли из автобуса там же, откуда началась экскурсия, - у Готенландского вокзала. Был уже шестой час. Меркли последние следы естественного света. День с отвращением отделывался от самого себя. Двери вокзала извергали людей - солдат с вещевыми мешками в сопровождении девушек или жен, иностранных рабочих с картонными чемоданами и перевязанными веревками потрепанными узлами, колонистов, завороженно глазеющих на толпу и яркие огни после двухдневного путешествия из степных далей. Повсюду люди в форме. Темно-синей, зеленой, коричневой, черной, серой, цвета хаки. Похоже на завод после окончания смены. Стук металла и пронзительные свистки, как на заводе, заводские запахи жара и смазки, спертого воздуха и металлических опилок. Со стен кричали восклицательные знаки: "Будь постоянно бдителен!", "Внимание! Немедленно сообщайте о подозрительных свертках!", "Террорист не дремлет!". Отсюда поезда высотой в дом по четырехметровой колее направлялись к аванпостам империи - в Готенланд (бывший Крым) и Теодерихсхафен (бывший Севастополь), в генеральный комиссариат Таврида и его столицу Мелитополь, в Волынь-Подолию, Житомир, Киев, Николаев, Днепропетровск, Харьков, Ростов, Саратов... Это была конечная станция пути из нового мира. Объявления по местной радиосети о прибытии и отправлении перемежались с увертюрой из "Кориолана". Марш попытался ваять Пили за руку, когда они пробирались сквозь толпу, но мальчик вырвался. Потребовалось четверть часа, чтобы выбраться из подземного гаража, и еще столько же, чтобы покинуть забитые улицы вокруг вокзала. Они ехали молча. Только когда машина уже подъезжала к Лихтенраде, Пили неожиданно выпалил: - Ты асоциальный, правда? Такое необычное слово вылетело из уст десятилетнего ребенка и было так тщательно произнесено, что Марш чуть не расхохотался. Асоциальный, нарушающий общественные интересы: один шаг до предателя, если пользоваться партийным лексиконом. Не участвовал в зимней кампании по сбору средств. Не вступал в бесчисленные национал-социалистские ассоциации. В нацистскую лыжную федерацию. В ассоциацию нацистских пеших туристов. В нацистский автомобильный клуб. В нацистское общество служащих криминальной полиции. Однажды в Люстгартене он даже наткнулся на шествие, организованное нацистской лигой обладателей медалей за спасение утопающих. - Чепуха. - А дядя Эрих говорит, что правда. Эрих Хельфферих. Выходит, теперь он уже "дядя" Эрих. Фанатик хуже не придумаешь, освобожденный чиновник берлинской штаб-квартиры партии. Лезущий не в свое дело очкарик, самозваный детский руководитель... Марш впился руками в баранку. Хельфферих начал встречаться с Кларой год назад. - Он говорит, что ты не приветствуешь как положено фюрера и отпускаешь шутки в адрес партии. - Откуда он все это знает? - Он говорит, что в штаб-квартире партии на тебя заведено дело и скоро до тебя доберутся, - мальчик готов был заплакать от стыда. - Я думаю, он прав. - Пили! Они подъезжали к дому. - Ненавижу тебя. - Это было сказано спокойным, ровным голосом. Сын вышел из машины. Марш открыл свою дверь, побежал по дорожке за ним. Он услышал, как в доме залаяла собака. - Пили! - позвал он еще раз. Дверь открылась. Там стояла Клара в форме женского нацистского общества. Марш разглядел и маячившую позади нее одетую в коричневое фигуру Хельффериха. Собака, молодая немецкая овчарка, прыгнула на грудь Пили, но тот, растолкав всех, скрылся в доме. Марш хотел пройти за ним, но Клара встала на пути. - Оставь мальчика в покое. Убирайся. Оставь всех нас в покое. Она поймала пса за ошейник и оттащила назад. Под его визг дверь захлопнулась. Позднее, возвращаясь в центр Берлина, Марш продолжал думать о собаке. Единственное живое существо в доме, подумал он, которое не носит формы. Если бы он не чувствовал себя так скверно, то рассмеялся бы. 4 - Целый день кошке под хвост, - произнес Макс Йегер. Было половина восьмого вечера, и он натягивал шинель у себя на Вердершермаркт. - Ни личных вещей, ни одежды. Просмотрел список пропавших аж до четверга. Никаких результатов. Так что с предполагаемого времени смерти прошло больше суток и ни одна живая душа его не хватилась. Ты уверен, что это не какой-нибудь бродяга? Марш покачал головой. - Слишком упитан. И у бродяг не бывает плавок. Как правило. - И в довершение всего, - Макс последний раз пыхнул сигарой и погасил ее, - мне вечером идти на партийное собрание. Тема: "Немецкая мать - народная воительница на внутреннем фронте". Как и все следователи крипо, включая Марша, Йегер имел звание штурмбаннфюрера СС. В отличие от Ксавьера в прошлом году он вступил в партию. Марш не осуждал его: чтобы продвинуться по службе, нужно было состоять в НСДАП. - И Ханнелоре идет? - Ханнелоре? Обладательница бронзового Почетного креста "Германская мать"? Конечно, идет. - Макс поглядел на часы. - Самое время выпить по кружке пива. Что скажешь? - Сегодня нет, спасибо. Я спущусь с тобой. Они попрощались на ступенях здания крипо. Помахав коллеге рукой, Йегер повернул налево, к бару, а Марш двинулся направо - к реке. Он шел быстрым шагом. Дождь перестал, но в воздухе висел серый туман. На черной мостовой мерцал свет довоенных уличных фонарей. Со стороны Шпре, приглушенный домами, раздавался в тумане низкий звук сирены, предупреждавшей суда об опасности... Он повернул за угол и пошел вдоль реки, ощущая на лице приятную вечернюю прохладу. Вверх по течению с пыхтением двигалась баржа с единственным фонарем на носу. За кормой кипела темная вода. В остальном царила тишина. Ни машин, ни людей. Город словно растворился в темноте. Он нехотя покинул реку, пересек Шниттельмаркт и направился по Зейдельштрассе. Через несколько минут он входил в берлинский городской морг. Доктор Эйслер ушел домой. Вполне естественно. "Я люблю тебя, - раздавался женский шепот в безлюдной приемной, - и хочу рожать тебе детей". Смотритель в замызганном белом халате неохотно оторвался от телевизора и проверил удостоверение Марша. Сделал отметку в журнале, взял связку ключей и жестом пригласил посетителя следовать за ним. Позади них раздались звуки музыкальной темы ежедневной "мыльной оперы" имперского телевидения. Двустворчатые двери вели в коридор, похожий на десятки таких же на Вердершермаркт. Где-то, подумалось Маршу, должен быть имперский директор, ведающий изготовлением зеленого линолеума. Он прошел за смотрителем в лифт. С грохотом захлопнулась металлическая решетка, и они спустились в подвальный этаж. У входа в хранилище под вывеской "Не курить" они оба, двое профессионалов, закурили - нет, не для того, чтобы уберечься от запаха трупов (помещение заморожено - никакого зловония от разложения), а чтобы нейтрализовать едкие пары дезинфицирующей жидкости. - Вам нужен старик? Поступивший в начале девятого? - Верно, - ответил Марш. Смотритель потянул за большую ручку и распахнул тяжелую дверь. Их встретил поток холодного воздуха. Режущий глаза свет люминесцентных трубок освещал белый кафельный пол, слегка наклоненный от каждой стены к узкому желобу посередине. В стены были встроены тяжелые металлические ящики, похожие на те, в которых хранят картотеки. Смотритель снял с крючка рядом с выключателем дощечку для записей и пошел вдоль ящиков, проверяя номера. - Вот он. Он сунул дощечку под мышку и с силой дернул ящик. Тот выдвинулся из стены. Подошедший Марш отогнул белое покрывало. - Если хотите, можете идти, - сказал он, не оглядываясь. - Когда закончу, позову. - Не ведено. Правила. - На случай, если я подделаю улики? Будьте любезны, оставайтесь. При повторном знакомстве покойник не выглядел лучше. Грубое мясистое лицо, маленькие глазки и жесткие складки губ. Череп почти полностью лысый, за исключением случайной пряди седых волос. Острый нос с углублениями по обе стороны переносицы. Должно быть, много лет носил очки. Лицо без особых примет, но на обеих щеках симметричные кровоподтеки. Марш сунул покойнику палец в рот, но обнаружил лишь десны. В какой-то момент обе искусственные челюсти выпали изо рта. Марш спустил покрывало до самого низа. Широкие плечи, туловище сильного мужчины, только-только начинающего толстеть. Он аккуратно сложил покрывало на несколько сантиметров выше культи. Он всегда уважительно относился к мертвым. Ни один врач, обслуживающий высшее общество на Курфюрстендамм, не обращался со своими клиентами так заботливо, как Ксавьер Марш. Он подул на руки и залез во внутренний карман пальто. Вынул небольшую жестяную коробочку и две белые карточки. Во рту ощущалась горечь сигареты. Он взялся за кисть трупа (какая холодная!.. это всегда поражало его) и разогнул пальцы. Аккуратно прижал кончик каждого пальца к подушечке с черной краской в жестяной коробочке. Потом поставил коробочку, взял одну из карточек и по одному стал прижимать к ней пальцы. Справившись с левой, он повторил весь процесс с правой рукой старика. Смотритель наблюдал как завороженный. Черные пятна на белых руках смотрелись ужасно. - Сотрите краску, - приказал Марш. Штаб-квартира имперской крипо находится на Вердершермаркт, но все полицейское хозяйство - криминалистические лаборатории, архивы, оружейный склад, мастерские, камеры предварительного заключения - расположено в здании берлинского полицайпрезидиума на Александерплатц. В эту-то широко протянувшуюся прусскую крепость напротив самой оживленной станции городской железной дороги и направился Марш. Это заняло пятнадцать минут быстрой ходьбы. - Так чего ты хочешь? Голос, полный раздражения и скептицизма, принадлежал Отто Котху, заместителю начальника дактилоскопического отдела. - Вне очереди, - повторил Марш и еще раз затянулся сигаретой. Он хорошо знал Котха. Два года назад они задержали банду вооруженных грабителей, убивших полицейского в Ланквитце. Котх тогда получил повышение. - Знаю, что у тебя невыполненных заявок хватит до столетия фюрера. Знаю, что на тебя наседает зипо со своими террористами и Бог знает кем еще. По сделай это ради меня. Котх откинулся на стуле. В книжном шкафу позади него Марш разглядел книгу Артура Небе по криминалистике, изданную тридцать лет назад, но до сих пор считающуюся классическим трудом. Небе с 1933 года был руководителем крипо. - Что там у тебя? - протянул руку Котх. Марш передал карточки. Котх, взглянув, кивнул головой. - Мужчина, - начал Марш. - Лет шестидесяти. Уже день, как мертв. - Представляю, как он себя чувствует. - Котх снял очки и потер глаза. - Хорошо. Кладу на самый верх. - Как долго? - Должны получить ответ к утру. - Котх снова надел очки. - Чего я не пойму, так это откуда ты знаешь, что этот человек, кем бы он ни был, был преступником. Марш вовсе не знал этого, но не хотел давать Котху предлог увильнуть от обещания. - Уж поверь мне, - сказал он. Марш вернулся домой в одиннадцать. Дряхлый лифт не работал. На лестнице, застеленной потертым коричневым ковром, пахло кухней - вареной капустой и подгоревшим мясом. Проходя мимо дверей второго этажа, он услышал, как ссорилась молодая пара, жившая под ним. - _И ты еще можешь так говорить!_ - _Так ты же ничего не сделала! Ничего!_ Хлопнула дверь. Заплакал ребенок. Кто-то в ответ на всю мощь запустил радио. Симфония многоквартирного дома. Когда-то это был фешенебельный дом. Теперь же, как и для многих его обитателей, для него наступили более тяжелые времена. Он поднялся еще на этаж и вошел в квартиру. В комнатах было холодно, отопление, как обычно, не включено. В квартире пять помещений: жилая комната с хорошим высоким потолком, выходящая окнами на Ансбахерштрассе, спальня с железной койкой, небольшая ванная и совсем крошечная кухня; еще одна комната, которой он не пользовался, была забита вещами, оставшимися от семейной жизни. Марш так и не распаковал их за пять лет. Его дом. Он был больше сорока четырех квадратных метров - стандартного размера "фольксвонунг", "народной квартиры", но не намного. До Марша здесь проживала вдова генерала люфтваффе. Она жила там с военных лет и довела квартиру до плачевного состояния. В свой второй выходной, ремонтируя спальню, он содрал заплесневевшие обои и обнаружил спрятанную под ними сложенную до очень малых размеров фотографию. Портрет в технике сепии, в размытых коричневых и кремовых тонах, изготовленный в одной из берлинских студий и датированный 1929 годом. Семья на фоне нарисованных деревьев и полей. Темноволосая женщина смотрит на младенца у себя на руках. Муж горделиво выпрямился позади нее, положив руку ей на плечо. Рядом с ним мальчик. С тех пор портрет стоит у него на каминной доске. Мальчик возраста Пили. Сегодня он был бы ровесником Марша. Кто были эти люди? Как сложилась судьба у ребенка? Он несколько лет задавал себе эти вопросы, но медлил с поиском разгадок - вопросов, занимавших его ум, хватало и на службе. Потом, как раз накануне прошлого Рождества, по непонятной ему самому причине - просто из-за смутного растущего беспокойства, совпавшего с днем его рождения, не более, - он занялся поисками ответа. В записях домовладельца указывалось, что с 1928 по 1942 год квартира сдавалась некоему Вайссу Якобу. Но на Якоба Вайсса не было полицейского досье. Он не был зарегистрирован в качестве выехавшего, заболевшего или умершего. Запросы в архивы армии, флота и люфтваффе не подтверждали, что он был призван на военную службу. На месте фотостудии была мастерская по прокату телевизоров, архивы студии утеряны. Никто из молодых людей в конторе домовладельца Вайссов не помнил. Они бесследно исчезли. Вайсс - в переводе "белый" - пустое место. К этому времени он в душе знал правду - возможно, знал всегда, - но все же однажды вечером он отправился по квартирам в поисках свидетелей. И хотя он был полицейским, все равно обитатели дома смотрели на него как на сумасшедшего, когда он задавал вопросы. За исключением одной женщины. - Это были евреи, - ответила старая карга из мансарды, захлопывая дверь перед его носом. Конечно же. Во время войны все евреи были эвакуированы на Восток. Все об этом знали. Но что стало с ними потом - этот вопрос на людях, да и не только на людях, никто, если он был в здравом рассудке, не задавал, будь он даже штурмбаннфюрером СС. И с этого времени, как он теперь видел, стали портиться его отношения с Нили; он стал просыпаться до света и добровольно браться за расследование первого попавшегося дела. Марш несколько минут постоял, не зажигая свет и глядя на машины, движущиеся к югу, к Виттенбергплатц. Потом прошел в кухню и налил себе изрядную порцию виски. Рядом с раковиной лежал номер "Берлинер тагеблатт" за понедельник. Он прихватил его с собой в комнату. У Марша была своя привычка читать газеты. Он начинал с конца, где писали правду. Если писали, что лейпцигские футболисты побили кельнских со счетом четыре-ноль, можно было не сомневаться в этом - партия еще не придумала способа переписать по-своему спортивные результаты. Другое дело обзор спортивных новостей: "ДО ТОКИЙСКОЙ ОЛИМПИАДЫ ВСЕ МЕНЬШЕ ВРЕМЕНИ. ВПЕРВЫЕ ЗА 28 ЛЕТ В НЕЙ МОГУТ ПРИНЯТЬ УЧАСТИЕ США. ГЕРМАНСКИЕ СПОРТСМЕНЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ СИЛЬНЕЙШИЕ В МИРЕ". Потом реклама: "НЕМЕЦКИЕ СЕМЬИ! ВАС МАНЯТ РАДОСТИ ГОТЕНЛАНДА - РИВЬЕРЫ РЕЙХА!" Французская парфюмерия, итальянские шелка, скандинавские меха, голландские сигары, бельгийский кофе, русская икра, английские телевизоры - разбросанные по страницам плоды из рога изобилия империи. Рождения, браки и смерти: "ТЕББЕ Эрнст и Ингрид - сын для фюрера. ВЕНЦЕЛЬ Ганс, 71 год, истинный национал-социалист - глубоко скорбим". И одинокие сердца: "Возраст - пятьдесят лет. Врач, чистый ариец, ветеран битвы под Москвой, имеющий, намерение заняться земледелием, желает иметь мужское потомство путем брака со здоровой, целомудренной, молодой, скромной, бережливой женщиной-арийкой, привычной к тяжелому труду: широкие бедра, широкие ступни и отсутствие сережек имеют значение... Вдовец шестидесяти лет желает снова сочетаться браком с представительницей нордической расы, готовой подарить ему ребенка, с тем чтобы старая фамилия не вымерла по мужской линии". Полосы, посвященные искусству: кинозвезда Зара Леандер, все еще пользующаяся успехом, в "Женщине Одессы", эпическом повествовании о переселении южных тирольцев, в настоящее время идущем в "Глория Паласте". Статейка музыкального критика с нападками на "вредные негроидные плаксивые завывания" группы молодых англичан из Ливерпуля, выступающей перед немецкой молодежью в переполненных залах Гамбурга. Герберт фон Караян будет дирижировать оркестром, который исполнит специально в честь дня рождения фюрера Девятую симфонию Бетховена - Европейский гимн - в лондонском "Альберт-холле". Редакционная статья о студенческих антивоенных демонстрациях в Гейдельберге: "ПРЕДАТЕЛИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ СОКРУШЕНЫ СИЛОЙ!" "Тагеблатт" всегда следовала твердой линии. Некролог: какой-то старый бонза из министерства внутренних дел. "Всю жизнь отдал служению рейху..." Новости рейха: "С ВЕСЕННЕЙ ОТТЕПЕЛЬЮ ВОЗОБНОВИЛИСЬ БОИ НА СИБИРСКОМ ФРОНТЕ! ГЕРМАНСКИЕ ВОЙСКА УНИЧТОЖИЛИ ТЕРРОРИСТИЧЕСКИЕ ГРУППЫ ИВАНА!" В столице рейхскомиссариата Украины Ровно за организацию убийства семьи немецких колонистов казнены пятеро главарей террористов. Помещена фотография новейшей ядерной подводной лодки "Гросс-адмирал Дениц" на новой базе в Тронхейме. Всемирные известия. В Лондоне объявлено, что король Эдуард и королева Уоллис "в целях дальнейшего укрепления тесных уз уважения и привязанности между народами Великобритании и Германского рейха" в июле посетят рейх с государственным визитом. В Вашингтоне считают, что последняя победа президента Кеннеди на предварительных выборах повысила шансы его избрания на второй срок... Газета выскользнула из рук заснувшего Марша и свалилась на пол. Через полчаса зазвонил телефон. - Извини, что разбудил, - начал с сарказмом Котх. - У меня впечатление, что дело считается срочным, или позвонить завтра? - Нет-нет, - окончательно проснулся Марш. - Тебе очень понравится. Просто прелесть. - Впервые в жизни Марш услышал, чтобы Котх смеялся. - Надеюсь, ты меня не разыгрываешь? Вы там с Йегером ничего не затеяли? - Так кто это? - Сначала немного истории. - Котх смаковал новость и не собирался торопиться. - Нам пришлось копнуть очень глубоко, прежде чем мы нашли отпечатки. Очень глубоко. Но мы отыскали. В лучшем виде. Никакой ошибки. На твоего подопечного есть настоящее личное дело. Он был арестован всего раз в жизни. Нашими коллегами в Мюнхене. Сорок лет назад. Точнее, девятого ноября двадцать третьего года. Последовало молчание. Прошло пять, шесть, семь секунд. - Ага! Вижу, что даже ты понимаешь, что означает эта дата. - "Старый боец". - Марш потянулся за сигаретами. - Как его зовут? - Верно. Старый товарищ. Арестован вместе с фюрером после "пивного путча". Ты выудил из озера одного из славных зачинателей национал-социалистской революции. - Котх снова засмеялся. - Будь тот, кто его нашел, поумнее, оставил бы его там, где он лежал. - Как его зовут? После того как Котх повесил трубку. Марш, нещадно дымя, минут пять метался по комнате. Потом трижды позвонил по телефону. Первый звонок Максу Йегеру. Второй - дежурному офицеру на Вердершермаркт. Третий - еще по одному из берлинских номеров. Заспанный мужской голос ответил, уже когда Марш собирался повесить трубку. - Руди? Это Ксавьер Марш. - Зави? Ты что, рехнулся? Уже полночь. - Не совсем. - Марш ходил взад-вперед по вылинявшему ковру с аппаратом в руке, прижав подбородком трубку. - Мне нужна твоя помощь. - Ради Бога! - Что ты можешь рассказать мне о человеке по имени Йозеф Булер? В эту ночь Маршу снился сон. Он снова был под дождем на берегу озера, и там лицом в грязи лежало тело. Он взялся за плечо, дернул изо всех сил, но не смог сдвинуть его с места. Тело было из побелевшего серого свинца. Когда он повернулся, чтобы уйти, мертвец схватил его за ногу и потянул к воде. Он царапал землю, стараясь уцепиться пальцами, но они уходили в мягкую грязь, не за что было удержаться. Хватка трупа была невероятно мощной. И когда они стали погружаться в воду, лицо мертвеца вдруг стало лицом Пили, искаженным яростью, нелепым в своем стыде, пронзительно выкрикивающим: "Ненавижу тебя... Ненавижу тебя... Ненавижу..." ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СРЕДА, 15 АПРЕЛЯ Detente (фр.) - 1. Ослабление (чего-либо туго натянутого), расслабление (мускулов); 2. Ослабление (политической напряженности). 1 Вчерашний дождь казался дурным воспоминанием, следов его на улицах почти не осталось. Солнце, чудесное, благосклонное ко всему солнце прыгало зайчиками и сверкало в витринах магазинов и окнах домов. В ванной рычали и стонали проржавевшие трубы, из душа лилась струйка холодной воды. Марш брился отцовской опасной бритвой. Сквозь открытое окно ванной до него доносились звуки просыпающегося города: вой и грохот первого трамвая; отдаленный шум машин на Тауентциенштрассе; шаги ранних пешеходов, спешащих к большой станции городской железной дороги на Виттенбергплатц; стук поднимаемых жалюзи в булочной напротив. Не было и семи, и не исключалась возможность, что погода еще может испортиться. Форма - доспехи власти - была разложена в спальне. Коричневая рубашка с черными кожаными пуговицами. Черный галстук. Черные бриджи. Высокие черные сапоги (густой запах начищенной кожи). Черный мундир на четыре серебряные пуговицы; на погонах - три параллельные серебристые нити, на левом рукаве - красно-бело-черная повязка со свастикой, на правом - ромб с буквой "К" готическим шрифтом, обозначающей криминальную полицию. Черный ремень с портупеей. Черная фуражка с серебряной мертвой головой и партийным символом - орлом. Черные кожаные Перчатки. Марш оглядел себя в зеркало: оттуда на него смотрел штурмбаннфюрер СС. Он вынул из туалетного столика служебный пистолет, 9-миллиметровый "люгер", проверил его и сунул в кобуру. Потом вышел навстречу утру. - Не мало? Рудольф Хальдер лишь улыбнулся в ответ на язвительное замечание Марша и разгрузил свой поднос: сыр, ветчина, салями, три яйца вкрутую, горка черного хлеба, молоко, чашка дымящегося кофе. Он аккуратно поставил тарелки в ряд на белой льняной скатерти. - Насколько я знаю, завтраки, которыми кормит имперская служба безопасности, обычно не такие щедрые. Они сидели в ресторане отеля "Принц Фридрих-Карл" на Доротеенштрассе, на полпути между штаб-квартирой крипо и зданием имперского архива, где служил Хальдер. Марш часто здесь бывал. "Фридрих-Карл" был недорогим пристанищем для туристов и коммерсантов, но завтраками здесь кормили хорошими. Над входом вяло колебался европейский флаг - двенадцать золотых звезд, по числу стран Европейского сообщества, на синем фоне. Марш предполагал, что управляющий, герр Брекер, купил его по случаю и вывесил, чтобы залучить иностранных клиентов. Не похоже, чтобы это возымело действие. Взгляд на более чем скромную клиентуру ресторана и скучающий персонал давал основания полагать, что здесь нет опасности быть подслушанным. Как обычно, люди старались держаться подальше от формы Марша. Каждые несколько минут, когда к станции "Фридрихштрассе" подъезжал поезд, в здании тряслись стены. - Это все, что ты берешь? - спросил Хальдер. - Кофе? - Он покачал головой. - Черный кофе, сигареты и виски. Никудышная диета. Если подумать, то я ни разу не видел, чтобы после твоего развода с Кларой ты когда-нибудь как следует поел. - Он разбил одно яйцо и стал очищать его от скорлупы. Марш подумал: из всех нас меньше всего изменился Хальдер. Под жирком и ослабевшими мышцами, свидетельствующими о том, что он вступил в средний возраст, все еще скрывался долговязый новобранец, который более двадцати лет назад прямо из университета попал на U-174. Он был радистом, плохим радистом, спешно подготовленным и направленным на службу в 1942 году, в период самых больших потерь, когда Дениц подчистил всю Германию, чтобы набрать пополнение. Тогда, как и теперь, он носил очки в проволочной оправе, а жидкие рыжие волосы торчали сзади утиным хвостом. Во время плавания, когда остальные члены команды отращивали бороды, Хальдер отрастил на щеках и подбородке оранжевые пучки волос и стал похож на облинявшего кота. Сам факт, что он попал служить на подводную лодку, был ужасной ошибкой, анекдотом. Руди был неуклюж и неповоротлив, он был создан природой быть ученым, а не подводником. Каждый поход он обливался потом от страха и страдал от морской болезни. И тем не менее он пользовался популярностью. Экипажи подводных лодок были суеверны, и каким-то образом прошел слух, что Руди Хальдер приносит счастье. Поэтому его лелеяли, покрывали его ошибки, давали возможность лишние полчаса поваляться, вздыхая, на койке. Он стал своего рода талисманом. Когда наступил мир, Хальдер, удивленный тем, что остался жив, возобновил занятия на историческом факультете Берлинского университета. В 1958 году он вошел в группу ученых, работавших в имперском архиве над официальной историей войны. Он прошел полный круг, сгорбившись над бумагами, собирая по частям ту великую стратегию, крошечной испуганной частицей которой когда-то был сам. В 1963-м была опубликована работа "Подводный флот, операции и тактика, 1939-1946 годы". Теперь Хальдер участвовал в работе над третьим томом истории сражений германской армии на Восточном фронте. - Это все равно что работать на заводах "Фольксваген" в Фаллерслебене, - говорил Хальдер. Он откусил и стал жевать яйцо. - Я делаю колеса, Иекель - дверцы, а Шмидт устанавливает мотор. - И много еще работы? Надолго? - О, думаю, на всю жизнь. Средств не жалеют. Каждый выстрел, каждая перестрелка, каждая снежинка, каждый чох. Кто-то даже собирается писать официальную историю официальных историй. Что до меня, лет пять еще поработаю. - А потом? Хальдер смахнул с галстука крошки яичной скорлупы. - Кафедра в небольшом университете где-нибудь на юге. Домик в сельской местности с Ильзой и детишками. Еще пара книг с почтительными отзывами. Мои запросы скромны. Кроме всего прочего, такая работа дает ощущение, что в конечном счете ты смертей. А что касается... - Он вынул из внутреннего кармана листок бумаги. - Прими от имперского архива. Это была фотокопия страницы из старого партийного справочника. Четыре снимка чиновников в форме, каждый сопровождался краткой биографией - Брюн, Бруннер, Бух и Булер. Хальдер сказал: - "Указатель видных деятелей НСДАП". Издание 1951 года. - Хорошо его знаю. - Согласись, хорошенькая компания. Найденный в Хафеле покойник, несомненно, был Булер. Он настороженно и серьезно, поджав губы, глядел на Марша сквозь очки без оправы. Лицо бюрократа, лицо адвоката; лицо, которое можно видеть тысячу раз и быть не в состоянии описать; отчетливое во плоти, неопределенное в памяти; лицо человека-машины. - Как видишь, - продолжал Хальдер, - столп национал-социалистской респектабельности. Вступил в партию в двадцать втором - это исключительно почетно. Работал поверенным у Ганса Франка, личного адвоката фюрера. Заместитель президента Академии германского права. - "Государственный секретарь в генерал-губернаторстве, 1939 год, - читал Марш. - Бригадефюрер СС". - Бригадефюрер, Боже правый. Он вынул записную книжку и взялся за перо. - Почетное звание, - пояснил Хальдер с набитым ртом. - Сомневаюсь, стрелял ли он хоть раз в жизни. Это был чисто кабинетный чиновник. Когда в тридцать девятом Франка послали управлять тем, что осталось от Польши, он, должно быть, в качестве главного бюрократа взял с собой своего старого партнера по адвокатским делам Булера. Попробуй-ка ветчины. Очень вкусная. Марш быстро писал в книжке. - Сколько времени Булер был на Востоке? - Полагаю, двенадцать лет. Я просмотрел указатель за 1952 год. Там на Булера нет данных. Так что пятьдесят первый, должно быть, стал его последним годом: Марш перестал писать и постучал ручкой о зубы. - Извини, я тебя на пару минут оставлю. В вестибюле была телефонная будка. Он позвонил на коммутатор крипо и попросил соединить со своим номером. Голос в трубке проворчал: - Йегер. - Слушай, Макс, - Марш повторил ему то, что рассказал Хальдер. - Здесь упоминается жена. - Он поднял листок бумаги поближе к тусклой лампочке в кабине и скосил на него глаза. - Эдит Тулард. Сможешь ее разыскать? Чтобы определенно опознать труп. - Она умерла. - Что? - Умерла больше десяти лет назад. Я проверил в архивах СС - даже обладатели почетных званий должны сообщать о ближайших родственниках. У Булера не было детей, но я нашел следы его сестры. Она вдова, ей семьдесят два года, зовут Элизабет Тринкль. Живет в Фюрстенвальде. - Марш знал это место: небольшой городок примерно в сорока пяти минутах езды к юго-востоку от Берлина. - Местная полиция везет ее прямо в морг. - Встретимся там. - Еще одна новость. У Булера в Шваненвердере дом. Это объясняло, почему труп оказался именно там, где был найден. - Молодец, Макс. - Марш повесил трубку и пошел в ресторан. Хальдер покончил с завтраком. Когда вернулся Марш, он бросил салфетку и откинулся на стуле. - Отлично. Теперь я почти смогу вынести предстоящую разборку полутора тысяч донесений и команд по Первой танковой армии Клейста. - Он принялся ковырять в зубах. - Нам надо чаще встречаться. Ильза постоянно спрашивает: "Когда ты приведешь к нам Зави?" - Он наклонился к Маршу. - Слушай, у нас в архиве работает одна женщина - изучает историю Союза немецких, девушек в 1935-1950 годах. Потрясающая! Муж, бедняга, в прошлом году пропал без вести на Восточном фронте. Одним словом: ты и она. Что ты на это скажешь? Скажем, на следующей неделе вы оба у нас. Марш улыбнулся: - Ты так добр ко мне. - Это не ответ. - Правда. - Он постучал пальцами по фотокопии. - Можно взять? Хальдер пожал плечами. - Само собой. - И последнее. - Давай. - Государственный секретарь генерал-губернаторства. Чем он мог конкретно заниматься? Хальдер развел руками. Кисти были густо покрыты веснушками, из-под манжет выбивались ярко-рыжие клочья волос. - Они с Франком обладали неограниченной властью. Делали что хотели. В то время главной проблемой, по-видимому, было переселение. Марш записал в книжке слово "переселение" и обвел его кружком. - Как это происходило? - Это что? Семинар? - Хальдер выстроил перед собой треугольник из тарелок - две маленькие слева и одна побольше справа - и сдвинул их вплотную друг к другу. - Все это - Польша до войны. После тридцать девятого западные области, - он постучал по маленьким тарелкам, - были включены в состав Германии. Имперский округ Данциг - Восточная Пруссия и имперский округ Вартеланд. - А это, - он отодвинул большую тарелку, - стало генерал-губернаторством. Осколком государства. Обе западные области были онемечены. Понятно, это не моя сфера, но я видел некоторые цифры. В 1940 году они поставили целью довести плотность населения до ста немцев на квадратный километр. И сумели добиться этого за три года. Неслыханная операция, если учесть, что война все еще продолжалась. - Скольких людей это коснулось? - Одного миллиона. Управление СС по проблемам евгеники находило немцев в местах, которые тебе и не снились, - в Румынии, Болгарии, Сербии, Хорватии. Если твой череп соответствовал нужным измерениям и ты был из подходящей деревни, тебе просто выдавали билет. - А Булер? - Ах да. Чтобы освободить место миллиону немцев в новых имперских округах, им пришлось выселить миллион поляков. - И они направились в генерал-губернаторство? Хальдер завертел головой и украдкой огл