ень хороши. Может быть, Дили и страдает слегка манией преследования, но в общем-то не без оснований. Потому что большая часть недовольства выплескивается на него как правительственного чиновника. -- Клер немного помолчала и продолжала неторопливо, как бы размышляя вслух: -- Я думаю, что общее настроение усугубляется клаустрофобией, депрессивным состоянием, которое в той или иной степени переживает каждый. При этом одни подавлены и молчаливы, другие впадают в истерию и становятся агрессивными. Ситуация, несомненно, взрывоопасна и где-то непредсказуема. И уж, конечно, алкоголь может лишь обострить положение. Калвер молча кивнул, соглашаясь. Он понимал, что атмосфера и убежище действительно была очень напряженной, и нервозность Дили вполне объяснима. Он вдруг почувствовал, что здорово устал. Это собрание как-то ужасно вымотало его, выбило из равновесия. Его раздражало и удивляло, что правительство и в годы "холодной" войны, и в последовавший за этим период разрядки непрерывно занималось разработкой сложнейших планов и инструкций на случай непредвиденных обстоятельств. Планы регулярно пересматривались, исправлялись, дополнялись. Этим был занят огромный штат чиновников, а в результате произошла катастрофа. Инструкции и планы оказались невыполнимыми, и итог более чем трагический -- все разрушено, и будущее покрыто мраком. Дили изложил новую, довольно подробную схему управления страной в сложившейся ситуации. Вся территория будет разбита на двенадцать регионов, каждый из которых представляет собой самостоятельную зону. При национальном правительстве будет действовать соответственно двенадцать региональных органов управления, которым, в свою очередь, будут подчиняться двадцать три местных штаба. Они-то и будут осуществлять руководство на местах: в графствах и районах. В каждом регионе будет действовать свой штаб вооруженных сил, расположенный в подземных бункерах. Вооруженные силы совместно с полицией и мобилизованными отрядами гражданской обороны должны обеспечивать выполнение новых чрезвычайных законов. Все склады, продовольственные, фармацевтические и другие, и даже все супермаркеты будут находиться под строгим контролем местных органов управления. Некоторые здания и важнейшие дороги будут охраняться военными. Массовая эвакуация населения в эти планы не входила. Мотивировалось это тем, что подобное мероприятие внесло бы дополнительный беспорядок в этот и без того разрушенный мир. Кроме того, и технически это вряд ли выполнимо. Во всем этом была своя логика, но Калвер внутренне содрогался, думая о новом порядке. Что-то пугало и настораживало его в этой до мелочей продуманной системе. Правда, вполне возможно, что разрушения наверху намного серьезнее, чем можно предположить. Быть может, там вообще ничего и никого нет и никакие вновь разработанные организационные структуры не способны возродить к жизни образовавшуюся пустоту. Мысли Калвера были Прерваны неожиданным появлением одного из сотрудников станции. Он отозвал Клер Рейнольдс в сторону и что-то тихо сказал ей. Он был явно чем-то взволнован и, пошептавшись с Клер, быстро ушел. -- Что-то случилось? -- спросил Калвер. -- Я не очень хорошо поняла, -- ответила доктор Рейнольдс, -- но, по-видимому, что-то происходит, и Эллисон хочет, чтобы я подошла к ним. Она резко повернулась и направилась к вентиляционному отсеку, где только что скрылся Эллисон. Калвер и Кэт пошли за ней. Несколько человек, одни в рабочих халатах, другие в обычной одежде, толпились вокруг большого воздухопровода, который, как догадался Калвер, выходил на поверхность. В собравшейся группе Калвер увидел инженера Фэрбенка. -- Что здесь происходит? -- спросила доктор Рейнольдс, ни к кому конкретно не обращаясь. Вперед выступил Фэрбенк. Глаза его по-прежнему блестели, но вместо недавней бодрости в них можно было разглядеть неуверенность и страх. -- Послушайте, -- сказал он и показал рукой на воздухопровод. И действительно, кроме монотонного шума генератора, они уловили другой назойливый звук. Впечатление было такое, что кто-то изнутри непрерывно барабанит по стенам воздухопровода. -- Что это? -- спросила Кэт, испуганно взглянув на Калвера. Он уже все понял, так же как и доктор Рейнольдс, но ответил за них Фэрбенк. -- Это дождь, -- сказал он. -- Такого страшного ливня никогда прежде не бывало. Часть вторая ПОСЛЕ ВЗРЫВА Их время пришло. Они это чувствовали, более того, они это знали. Во враждебном им мире, там, наверху, стряслось что-то невероятное. Объяснить это они не могли. Но инстинкт подсказывал, что их враги, которых они долгие годы боялись, больше не представляют для них угрозы: с ними что-то случилось, они вдруг сделались легкой, доступной добычей. Обитатели туннелей поняли это, без труда убивая и поедая тех, кто проник в их святилище, пытаясь укрыться от того, что происходило на поверхности. Они с жадностью набрасывались на всех, кто попадал в их владения, удовлетворяя годами подавляемое желание, которое подспудно владело ими всегда. Это была жажда крови, она вырвалась из-под долгого гнета и казалась неутолимой -- с такой ненасытностью набрасывались они на каждую новую жертву. Ненавистное царство света ворвалось в их темное подземелье, в тот мир, к которому они привыкли и покидать который не желали. Но их привычный уклад был разрушен этим неожиданным вторжением: и туннели, и водопроводы, и канализационные трубы, и все темные дыры и щели, в которых они обитали, были разворочены, разбиты, покорежены. Они выбирались наверх осторожно, крадучись, принюхиваясь к воздуху, улавливали какие-то незнакомые запахи и прислушивались к непонятному звуку, отдававшемуся во всех трубах. На поверхности на них обрушился дождь, промочивший их покрытые жесткой щетиной тела. Несмотря на то, что день был дождливый и серый, все-таки неяркий свет слепил их привыкшие к темноте глаза. Они еще чувствовали себя неуверенно, держались боязливо, привычно прячась от людских глаз, не окончательно поборов в себе страх перед своим многолетним врагом. Но они уже заполнили весь город, пробирались через развалины, заползая во все щели и дыры, черные, намокшие под дождем чудовища, алчно жаждущие живой мягкой плоти, теплой крови. Глава 10 Шэрон Коул чувствовала, что ее мочевой пузырь сейчас разорвется. Но она ужасно боялась темноты и поэтому терпела из последних сил. Все остальные спали. Маленький зал кинотеатра был заполнен разнообразными звуками: сиплым дыханием, храпом, стонами. Сон был спасением, хотя кошмары преследовали и во сне. Но если заснуть не удавалось, то можно было просто сойти с ума. Все, оказавшиеся в кинотеатре в момент катастрофы, с самого начала договорились соблюдать нормальный режим дня, насколько это возможно в экстремальных обстоятельствах. Это, конечно, была уловка, которая лишь слегка притупляла ощущение реальности. Время отслеживали по наручным часам, так как никаких других признаков смены дня и ночи в этом подземном кинотеатре не было. В зале не горел свет, лишь три свечи слегка рассеивали полную темноту. К этому решению тоже пришли в первые же дни. Мужчины настаивали на том, что батарейки надо экономить, впрочем, так же, как и свечи, поэтому кое-кто предлагал спать в полной темноте. Однако большинство -- причем не только женщины, но и мужчины -- все же настояло на том, чтобы хоть какой-то свет ночью горел. Возможно, тут сыграло свою роль и суеверие -- свет, горящий в темноте, отпугивает злых духов. Хотя это решение можно объяснить и более рационально: какой-то свет нужен всегда, на всякий непредвиденный случай. Но, разумеется, каждому было ясно, что эти три крошечных язычка пламени, размещенные в разных концах зала, могут служить лишь слабым утешением, а не спасением. Шэрон спала на трех откинутых сиденьях кресел, это было очень неудобно. При каждом движении она чувствовала невыносимую тяжесть внутри. Больше она не могла терпеть. О Господи, ей все же придется выйти. -- Маргарет, -- шепотом позвала Шэрон, стараясь не разбудить спящих. Но и Маргарет, которая спала рядом с ней, голова к голове, не пошевелилась. -- Маргарет, -- чуть громче позвала Шэрон. Но та все равно не услышала ее. Шэрон прикусила нижнюю губу, раздумывая, как ей поступить. Они с Маргарет познакомились здесь, в кинотеатре. Их было всего около пятидесяти человек, переживших взрыв. Сблизившись с Маргарет, они заключили соглашение о взаимной защите от всех опасностей и неожиданностей, которые могут возникнуть в столь необычной ситуации. Шэрон, девятнадцатилетняя, хорошенькая, стройная, увлекающаяся искусством девушка, работала помощником гримера в театре. Маргарет была намного старше, лет пятидесяти, полненькая, когда-то еще совсем недавно веселая. Она работала уборщицей в большом культурно-деловом комплексе. Они очень помогали друг другу, не давая отчаянию овладеть ими. Вначале они непрерывно срывались, впадая в истерику. Причем это никогда не происходило с ними одновременно, они будто подчинялись какому-то расписанию. При этом та из них, которая в этот момент была в лучшей форме, как могла поддерживала и утешала другую. Обе горевали, о своих близких, оставшихся наверху. Обе считали их погибшими: Маргарет, мужа, и троих взрослых детей, а Шэрон -- родителей, младшую сестру и друга. Обеим хотелось тепла и участия. Каждая нуждалась в близком человеке. За эти недели они сроднились, как мать и дочь. Шэрон еще раз окликнула Маргарет, но та крепко спала, наверное, впервые за все это время, и у Шэрон не хватило духу ее разбудить. Все еще не решаясь выйти из зала, Шэрон сидела и смотрела вниз, на темные ряды кресел, где беспокойно спали люди. Одна свеча горела в центре маленькой сцены. Неяркий язычок ее пламени отбрасывал тень на серый экран. В углу, на сцене, лежали скудные запасы провизии, наспех собранные в разрушенном кафетерии, расположенном над маленьким подземным кинотеатром, известным под названием "Яма". Надо сказать, что и эти запасы продуктов достались дорогой ценой. После недельного безвылазного заточения в кинотеатре семеро мужчин, подстегиваемые чувством голода, забыв об опасности, отправились на поиски продовольствия. Они раздобыли не только продукты, но и фонари, свечи, ведра, аптечку (которой здесь еще никто не пользовался), дезинфицирующие вещества и какие-то шторы, чтобы накрываться ночью. Но, кроме всего этого, они принесли невидимую болезнь, которая была последствием ядерного взрыва. В течение двух дней они не могли вымолвить ни слова -- так потрясло их то, что они увидели наверху. И лишь потом рассказали, что не встретили ни одного человека. Только огромное количество изуродованных, изувеченных трупов, обломки зданий и покореженный транспорт. А еще через день один из них заболел. И вскоре четверо умерли. А потом умерли еще трое, в страшных мучениях. Их трупы лежат в углу фойе, накрытые принесенными ими шторами. Туалеты тоже в фойе. Боже мой, Маргарет, как ты можешь спать, когда ты мне так нужна! Фойе считалось разделительной зоной между выжившими после катастрофы и нашедшими убежище в кинотеатре и внешним миром, разрушенным и пораженным радиацией. Выходить сюда старались только в крайнем случае: Двери в зал всегда были плотно закрыты и открывались, только когда кто-нибудь выходил, и то по возможности нешироко, так, чтобы человек едва мог протиснуться. Казалось, что таким образом они максимально обезопасили себя от проникновения радиации. Тем более что узкая спиральная лестница, ведущая в подземный зал кинотеатра, была плотно забита обломками. Люди, выходившие за продуктами, воспользовались служебной лестницей, которую, закрывала массивная дверь. В фойе были телефонные будки, длинные изогнутые сиденья вокруг маленьких столиков бара, лифты и, что особенно важно, общественные туалеты. Они действительно имели большое значение для тех, кто нашел здесь убежище. Во-первых, они до сих пор обеспечивали людей водой, несмотря на то, что каждый день опасались, что подача воды прекратится, и, во-вторых, туалеты давали хоть какую-то возможность соблюдать элементарные правила гигиены. При этом в целях экономии решено было спускать воду раз в двое суток. А вероятностью того, что питьевая вода заражена радиацией, просто пренебрегали, потому что у них не было выбора. Будут они пить зараженную воду или не будут пить вообще -- смертельный исход обеспечен. Сейчас Шэрон тоже осознавала, что у нее нет выхода. Ей придется идти в туалет одной при скудном свете свечи через фойе, в углу которого лежат трупы. Она заранее дрожала от страха. Хоть бы кто-нибудь из женщин проснулся, услышав, что она выходит из зала, и присоединился к ней. Шэрон встала и с надеждой оглядела ряды кресел, высматривая в темноте еще хотя бы одну поднявшуюся фигуру. Господи, как это глупо! Она мечтала о том, чтобы хоть одной женщине в этот момент понадобилось в туалет. Она даже тихонько кашлянула, чтобы привлечь к себе внимание. Но никто в зале не шелохнулся. Странно, как крепко, хоть и беспокойно, спят люди в таких дискомфортных условиях. Вероятно, это была попытка бегства из реального, разрушенного мира в мир сновидений. Правда, и в снах люди редко находили успокоение. Их продолжали преследовать кошмары. Она помедлила еще чуть-чуть. Но мочевой пузырь разрывался. "Черт", -- прошептала она сокрушенно и начала осторожно пробираться к выходу, стараясь никого не задеть. Ряд, который они с Маргарет выбрали для отдыха (здесь у каждого, как в кинотеатре, было свое место), находился недалеко от двери. Поэтому им не приходилось слишком долго карабкаться в темноте по ступеням. Джинсы так плотно обтягивали ее, что она шла осторожно, держась за стены, чтобы не упасть. У двери Шэрон зажгла от пламени горевшей здесь свечи другую свечку и, слегка приоткрыв дверь, выскользнула в фойе, задев бедром дверной косяк. Она подняла свечу повыше, чтобы видеть все темные углы фойе. А в зале кинотеатра кто-то поднялся в темноте и тоже направился к выходу. При слабом свете свечи Шэрон, к счастью, не видела прикрытые тканью трупы, но их смрадный запах разносился повсюду. Она быстро прошла по застланному ковром фойе, оставляя следы в покрывшем его толстом слое пыли. Шэрон прошла к ближайшему туалету, у нее уже не было сил терпеть. Она с ужасом думала о том, что ей снова придется пройти мимо этих смрадных трупов. Конечно, трупы можно было бы убрать в лифтовую шахту или на служебную лестницу, но с тех пор, как эти бедняги, выходившие за продуктами, умерли, никто не отваживался приоткрыть какую-нибудь дверь, кроме двери зала и туалета. Войдя в туалет, Шэрон немного успокоилась оттого, что не видит больше трупы, как будто они могли причинить ей какое-то зло. Она прошла к двум дальним кабинкам, испугавшись собственного отражения в зеркале. В темноте, при свете свечи, она напоминала привидение. Войдя в одну из кабинок, она машинально, по привычке, закрыла дверь на задвижку. Наконец она испытала облегчение. Оттягивая момент возвращения, сопряженный с неизбежным проходом через фойе, она какое-то время смотрела на пламя свечи под дверью кабинки. В этом пламени ей мерещились родные лица, знакомые образы, вся ее жизнь. Все проплывало перед ее взглядом в слабом отблеске огня -- все испепеленное в смертоносном пламени взрыва. Глаза ее заволокло туманом, и она усилием воли заставила себя прервать воспоминания: главное, ни о чем не думать, иначе может начаться истерика. Так много страшного пережито за это время. Трудно поверить, что все это случилось на самом деле, а она до сих пор жива. Хотя, когда за окнами центра "Барбикен" завыли сирены. Ею овладела одна мысль -- выжить. Ничто другое и никто другой не существовало для нее в те минуты. Она как сумасшедшая неслась в гуще обезумевшей от страха толпы, падая, поднимаясь, не обращая внимания на боль, интуитивно находя наиболее безопасное место. Ее несло вниз по ступеням в зал подземного кинотеатра. Она не пыталась воспользоваться лифтами, боясь, что, переполненные до предела, они застрянут между этажами или оборвутся, не выдержав нагрузки. Шэрон оказалась одной из первых, кто сообразил воспользоваться лестницей. К счастью, их было немного, и им удалось ворваться в зал кинотеатра, опередив основную толпу, хлынувшую из лифтов. И как раз в это время здание "Барбикена" застонало от взрыва, раскачиваясь от самого основания до верхних этажей, готовое вот-вот рухнуть. Земля вокруг вздымалась вверх, в воздухе стоял невообразимый, непрерывный вой и удушающая невыносимая жара... Пламя свечи наклонилось в сторону и задрожало, потянуло сквозняком, и Шэрон показалось, что она услышала, как хлопнула дверь, ведущая в туалет. Шэрон встала, натянула джинсы, застегнула "молнию" и прислушалась. Шаги? Она ясно слышала шаги. -- Эй, -- окликнула Шэрон, -- здесь есть кто-нибудь? Шэрон снова прислушалась. Никаких звуков. Просто разыгралось воображение? Нервы шалят? Скорее всего. Она наклонилась, взяла свечу, открыла дверь кабинки и вышла, вытянув вперед руку со свечой, чтобы разогнать обступившую ее темноту. Шэрон остановилась и снова прислушалась. Темнота действовала угнетающе. Ей казалось, будто она одна замурована глубоко под землей, сверху давят миллионы тонн разбитого бетона -- она почти физически чувствовала это давление у себя на плечах. Даже воздух вдруг показался таким плотным, что его невозможно было вдохнуть. Шэрон еще раз призвала на помощь разум -- все это нервы. Во всем виновато перенапряжение последних недель. И все, что ей сейчас мерещится, лишь плод ее воображения. И в этот момент она ясно почувствовала, что рядом с ней, почти вплотную кто-то стоит. Она слышала чье-то дыхание. Она чувствовала его у себя на лице. Резкий запах погасшей свечи перемешался с тяжелым запахом немытого тела. Чья-то рука коснулась ее лица. Шэрон вскрикнула, но сильные пальцы зажали ей рот. Другой рукой человек обхватил ее за бедра. Оцепенев от страха, она выронила на пол свечу. -- Не сопротивляйся, -- раздался настойчивый шепот. -- Иначе я тебя изобью. Только сейчас Шэрон поняла, чего хочет этот человек. Ужас сковал ее до такой степени, что она просто не могла сопротивляться. Он поднял ее на руки. Шэрон снова попыталась закричать, но рот ее был слишком плотно зажат. Она укусила эту ненавистную руку и почувствовала на губах тошнотворный привкус чужой крови. Мужчина, который вышел вслед за ней из зала кинотеатра, уже давно тайком наблюдал за ней. Он понял, что рухнуло не только здание над ними, не только весь город, но и сама цивилизация. Он знал, что их не ждет ничего, кроме смерти, и что не существует больше законов, которые могут покарать его. Ничто не может помешать ему осуществить задуманное. Он этого хочет, и он это сделает. Когда Шэрон укусила его, мужчина вскрикнул от боли, но все-таки держал ее крепко. Шэрон коснулась одной ногой края раковины и изо всех сил оттолкнулась от нее, пытаясь каким-то образом вырваться из его объятий, но ничего не получилось. Они ввалились в кабинку, стукнувшись головой об стену, но мужчина все равно не выпустил Шэрон. Она извивалась всем телом, била его локтями, но, убрав руку, зажимавшую ей рот, он стиснул ее горло так, что она перепугалась насмерть. -- Пожалуйста, не надо... -- прошептала она еле слышно, сдавленным голосом, -- пожалуйста... не убивайте меня. Мужчина будто не слышал ее слов. Он не ослабил руку, сжимавшую горло, а другой рукой жадно шарил под ее свитером. Вот его пальцы обхватили напрягшийся сосок, и он стиснул его с такой силой, что Шэрон застонала от боли. Ее стон лишь сильнее возбудил мужчину. Он стоял, прислонившись спиной к стене, тесно прижав к себе Шэрон так, что ее голова упиралась ему в грудь. Шэрон продолжала отбиваться. Делая последние усилия, чтобы вырваться из его объятий, она ударила его головой в челюсть и услышала, как он стукнулся головой о стену. Видимо, удар был настолько сильным, что мужчина взвыл от боли и наконец ослабил свою хватку. Шэрон выскользнула, сбросив с себя его руки, споткнулась обо что-то, упала на спину, быстро перевернулась, встала на колени и, держась рукой за стену, отползла подальше. Их окружала полная темнота, усугублявшая и без того ужасное положение, в котором она оказалась. Ее пальцы нашарили край писсуара. Уцепившись за него, она резко поднялась и бросилась вперед, туда, где должен был быть выход из туалета в фойе. Но в этот момент мужчина настиг ее и повалил на пол, распластавшись сверху и лишив возможности двигаться. Он намотал на руку ее волосы, потянул ее голову вверх, затем резко отпустил, и она ударилась лбом и носом о кафельный пол. От удара все поплыло у нее перед глазами, и, хоть руки еще продолжали слабо колотить по его телу, она поняла, что сопротивление бесполезно. Шэрон чувствовала его прерывистое горячее дыхание и чуть не задохнулась от отвращения. Он резко повернул ее к себе лицом, и она стала царапать его ногтями. Мужчина снова ударил ее и стянул с нее свитер. Она с ужасом почувствовала, что лежит перед ним обнаженная, хотя в кромешной тьме туалета они не видели друг друга. Шэрон начала кричать и биться. Он ударил ее кулаком по лицу, нетерпеливо стягивая с нее джинсы. Никто из них не услышал, как что-то скребется возле двери туалета. Мужчина вцепился зубами в ее живот, он кусал Шэрон, оставляя на ее коже липкий след от слюны. Найдя губами ее соски, он начал кусать их. Шэрон кричала от боли и омерзения. А он, справившись наконец с "молнией" на джинсах, резко рванул их, ткань треснула, и Шэрон поняла, что больше ее ничего не защищает от насильника. Она попыталась стиснуть бедра, но его нога раздвинула ее колени. Больше между ними не было преград. Шэрон снова закричала от боли, отвращения и обиды, когда его грубые пальцы проникли в нее. А в это время в темноте возле двери, ведущей из фойе в туалет, происходило что-то странное. Дверь медленно отворилась под натиском черных щетинистых тел. Гладкие, горбатые, припадая к полу, они один за другим просачивались в образовавшуюся щель, влекомые и взбудораженные запахом свежей сладкой крови. Они напирали друг на друга, спеша поскорее полакомиться. Даже те, кто глодал разлагающиеся трупы, сорвав прикрывавшую их ткань, устремились туда же. Общее возбуждение передалось им, они поняли, что где-то рядом их ждет любимое, ставшее теперь таким доступным лакомство -- живая, свежая, влажная, трепещущая человеческая плоть. Мужчина резко поднялся на колени, придавив ее ноги, не давая ей возможности двинуться с места, и начал неистово рвать свою одежду. Она слышала, как трещит ткань и летят пуговицы. Одним движением он сбросил с себя трусы и брюки. Он был возбужден до предела. Полная темнота не мешала ему, мысленно он видел распростертую перед ним обнаженную девушку, и каждое прикосновение убеждало его в том, что это действительно так. Шэрон закрыла глаза, словно стараясь таким образом оградиться от того, что происходило. Она слизывала языком кровь, которая текла по ее лицу, и вдруг почувствовала дуновение ветра, от которого зашевелились ее волосы. "Откуда это?" -- отстраненно подумала она, но все мысли заглушало его почти животное хрюканье и безобразное сопение. Почувствовав прикосновение его теплого влажного члена к своему животу, Шэрон застонала. Ее тошнило от омерзительного дыхания. Она оцарапала щеку о его отвратительную щетину и в последней отчаянной мольбе прошептала: -- Пожалуйста, не надо... Она была почти в беспамятстве, и только где-то в отдаленном уголке ее мозга, где еще билось сознание, на какой-то миг возникла странная, парадоксальная мысль: что, собственно, ее так напугало, какое это имеет значение после всего, что случилось, -- погибли сотни, тысячи, а может быть, миллионы людей. Почему ее жизнь и ее тело должны уцелеть? Тем не менее ответ на этот вопрос был для нее совершенно очевидным -- потому что это ее тело! Они могут погубить весь этот проклятый мир, но ее тело принадлежит ей. Оно священно! Когда его член проник в нее, Шэрон с какой-то неожиданной силой схватила мужчину за волосы и стала царапать ногтями его лицо. Она подавила тошнотворный спазм, когда обломанный ноготь указательного пальца, пробив какую-то твердую оболочку, погрузился во что-то мягкое, податливое, липкое. Он отпрянул от нее и завыл от боли. Девушка поспешно отдернула руку, а мужчина почувствовал, как его превратившийся в бесформенную массу глаз вывалился из глазницы. Глаз болтался у него на щеке, поддерживаемый тонкими нитями мышц. Он хотел рукой подхватить его, попытаться что-то сделать... Но крыса опередила его. Ее острые зубы легко перегрызли мышцы, и глаз мгновенно исчез за быстро сомкнувшимися челюстями. После этого она жадно воткнула свою острую морду в пустую глазницу, алчно упиваясь его кровью. Шэрон думала, что дикие крики мужчины вызваны болью, которую она ему причинила. "Кажется, я выдавила ему глаз", -- с ужасом подумала она, но все равно, кроме ненависти, это животное не вызывало в ней никаких чувств. Она изо всех сил пнула его ногой, не подозревая, что бьет другое тело, извивающееся возле нее. Рыдая и прижимаясь спиной к гладкому полу, она быстро натянула джинсы. В этот момент что-то острое вонзилось в ее ногу. Она подумала, что это он снова укусил ее, и изо всех сил ударила его другой ногой. Он отпустил ее. Она с трудом поднялась, держась за писсуар, и, ничего не видя в темноте, бросилась к двери, моля Бога, чтобы та оказалась в этом направлении. Дикие, нечеловеческие вопли мужчины заполнили все помещение, отдаваясь от стен и потолка... Но она не чувствовала никаких угрызений совести. Ее собственные рыдания и крики заглушили писк и шорохи крыс, окружавших ее со всех сторон. Шэрон споткнулась обо что-то, в недоумении подумав, что это ноги мужчины, хотя он остался где-то позади. Чуть не упав, она ударилась головой о дверной косяк, мимоходом удивившись, что дверь открыта. Ею владела одна мысль, одно желание: поскорее добраться до безопасного зала кинотеатра, где есть люди, которые защитят ее, где Маргарет наверняка проснулась и, быть может, уже идет ей навстречу. Сейчас они обнимут друг друга, и Маргарет утешит ее, как когда-то делала мама, когда Шэрон была маленькой и беспомощной. Наконец она выскочила в фойе и только сейчас обратила внимание на каких-то ужасных животных, копошащихся у нее под ногами. Они заполонили все фойе. Ковра не было видно под черной щетиной их тел. -- Господи, что это? -- в страхе вскрикнула Шэрон, чувствуя дикую боль в ногах, будто в них одновременно вонзилось несколько острых игл. Неожиданно Шэрон увидела свет, пробивавшийся из открытых дверей зала кинотеатра. Оттуда тоже доносились жуткие крики. Наверное, люди проснулись, увидев, как в зал втекает эта зловещая черная живая река. Шэрон, спотыкаясь о путающихся под ногами животных, бежала вместе с ними к залу, полностью потеряв контроль над собой, уже совершенно не соображая, что надо делать, будто попала в водоворот, из которого уже никак нельзя выбраться. На верхней ступеньке лестницы, ведущей в кинотеатр, Шэрон упала, и тут же челюсти одной крысы впились в ее запястье, другая, забравшись ей на спину, вонзила зубы в нежную шею девушки. Крысы рвали на куски прекрасное и неприкосновенное тело Шэрон, но она уже ничего не чувствовала: ни боли, ни страха, ни сожаления. Черный мрак поглотил ее. Это было спасением. Глава 11 Калвер не привык носить оружие, тем более такое тяжелое, поэтому засунутый в кобуру "смит-и-вессон" тридцать восьмого калибра мешал ему. Выдавая ему оружие, Дили сказал, что в отличие от предыдущей модели, тридцать шестого калибра, в стволе этого пистолета помещается шесть, а не пять пуль. Калвер не сумел по достоинству оценить это преимущество. Он вообще не понимал, для чего может пригодиться оружие. Всех крыс не перестреляешь, а других врагов, которых надо уничтожать, не было. Дили не спорил с ним, но настойчиво рекомендовал взять пистолет, мотивируя это тем, что любые неожиданные опасности могут подстерегать их в пути. Калвер зажег фонарь, и свет золотистыми искрами отразился во множестве водяных брызг, покрывавших стены туннеля. Брайс, Фэрбенк и Мак-Ивен шли следом за ним по колено в воде, настороженно вглядываясь в каждую трещину или нишу в кирпичной кладке стены, где могли скрываться крысы. Калвер понимал их состояние. Ему самому было не по себе. Его спутникам эти монстры только мерещились, а он уже пережил одну смертельную схватку с ними. К счастью, темная вода, затопившая рельсы, покрыла и разложившиеся останки тех, кто был съеден крысами у самого входа в убежище. Белые кости скелетов, как призраки, торчали из воды, и мужчины, стараясь идти как можно осторожнее, чтобы не наступать на трупы, одновременно пытались не думать и о подлых созданиях, которые, возможно, притаились где-то рядом и следили за каждым их шагом. И все же, несмотря на все страхи, которые преследовали их в туннеле, каждый испытывал какое-то облегчение от того, что покинул убежище. За четыре недели заточения моральное состояние обитателей станции резко ухудшилось, что несколько дней назад привело к неизбежному срыву, которого все опасались. У многих вновь возникло желание выбраться наверх, особенно после того, как Брайс под давлением общественности вынужден был признать, что необычной силы ливень, не прекращавшийся в течение многих дней, должен был смыть большую часть радиоактивных осадков. Однако Дили запретил людям покидать убежище. Он настаивал на том, что все должны оставаться на своих местах, пока не прозвучит сигнал сирены, означающий отбой. Он утверждал, что раз через вентиляционные шахты им удалось услышать шум дождя, то сирены они непременно услышат. Но Калвер чувствовал, что за всеми возражениями и доводами Дили кроется что-то другое, значительно более важное для него. Это не просто нежелание уронить свой авторитет, но стремление любой ценой сохранить авторитет правительства. Дили был представителем власти, и отсутствие власти вообще воспринималось им как катастрофа, по масштабам не уступающая атомной. На смену безвластию придет хаос, и именно хаос, по представлениям Дили, будет означать полный конец. Поначалу Калвер не мог найти подходящего объяснения навязчивому стремлению Дили сохранить в убежище какое-то подобие властной структуры. Но теперь он понял, что это главная цель Дили. Причина очень простая: только в поддержании знакомого и привычного распорядка жизни, пусть даже его подобия, видел тот единственную Для себя возможность спастись от полного отчаяния. Кстати, Калвер понимал, что это касалось не только Дили. Каждый из выживших чувствовал себя заложником происшедшей катастрофы и невольно стремился в своем новом непонятном существовании найти хоть что-то, напоминающее прежний образ жизни. Это нужно было, просто чтобы не сойти с ума, и у всех проявлялось по-своему. Доктор Рейнольдс с несколько болезненным рвением исполняла свой профессиональный долг, неусыпно следя за состоянием здоровья каждого. Хотя в ее отношении к людям Калвер все чаще улавливал нотки почти не прикрытого цинизма. Фарадей с одержимостью маньяка возился со своими приборами, привлекая к этой бесполезной работе других сотрудников станции. Он настаивал на том, что они должны непременно восстановить связь с другими убежищами, и даже составил график дежурств таким образом, чтобы у всех сотрудников оставалось как можно меньше свободного времени. Брайс непрерывно проверял склады, пересчитывая запасы продовольствия, оружия, медикаментов и всего прочего, что там хранилось. Кроме того, он с завидным прилежанием изучал документы о чрезвычайном положении и даже карты, будто с их помощью надеялся установить экстрасенсорную связь с другими станциями. А Кэт умудрялась помогать всем, не давая себе ни минуты покоя. Калверу казалось, что он не слишком отягощен думами о прошлом, но все же порывать связь с прежней жизнью не хотелось и ему. Может быть, даже на подсознательном уровне. Иначе чем объяснить то, что он не захотел сменить свои рваные джинсы и обгоревшую потертую кожаную куртку на другую, нормальную одежду, которой было полно на складе. Более того, он думал, что мысль о разведке тоже возникла больше из стремления к разрядке, из желания сменить обстановку, чем из действительной необходимости установить контакты с внешним миром. В возможность этих контактов сегодня уже никто по-настоящему не верил. Калвер тоже понимал, что даже если наверху есть люди, пережившие катастрофу, то, скорее всего, они тяжело больны или изувечены, и ни о каких деловых контактах, разумеется, речи быть не может. Но все же он тоже обрадовался возможности выйти из убежища. Наверное, если бы эта идея возникла раньше, он бы отказался идти, помня о том кошмаре, который они пережили в туннеле, но сейчас чувствовал себя в убежище, как узник в тюрьме, который не в силах дождаться окончания срока. По-видимому, то же самое переживали многие на станции, потому что, когда было объявлено о предполагаемой разведке, недостатка в добровольцах не было. Однако отбор был очень строгим. Окончательный состав команды сформировал Дили, проявляя дотошность и привередливость, противные Калверу. Дили и здесь постарался не отступить от своих принципов: в команду включен Брайс как представитель власти, Мак-Ивен -- от военного ведомства, Фэрбенк представлял в группе рабочих, и Кал-вер входил в ее состав как нейтрал, может быть, как посредник. Кал-вер считал полной бессмыслицей такое тщательное соблюдение квоты но он уже настолько осатанел от абсолютной нецелесообразности пребывания на станции, что готов был играть в эту игру по любым правилам, лишь бы вырваться на свободу хоть на короткое время. На самом деле время вылазки было весьма ограничено -- не более двух часов, а если дозиметр, за которым поручено было следить Мак-Ивену, покажет вредную для здоровья дозу радиации, они должны были немедленно вернуться на станцию. Однако Дили и его ближайшее окружение напрасно рассчитывали на то, что первая вылазка разведгруппы улучшит атмосферу в убежище. Люди отнеслись к этому мероприятию достаточно спокойно. Кал-вер испытал большую неловкость, глядя на тех, кто пришел проводить их и пожелать удачи. Кроме Кэт, он не увидел не только ни одного взволнованного лица, но и даже сколько-нибудь заинтересованного. Пожалуй, только затаенную зависть можно было прочитать в их глазах. Лишь в глазах Кэт бился страх, но это был страх за него, Калвера. Его мысли прервал взволнованный голос Фэрбенка: -- Кажется, я вижу платформу! Все четверо направили свои фонари вперед. -- Вы правы, -- спокойно сказал Калвер. -- Я тоже вижу платформу. Не знаю, что нас там ждет, но, во всяком случае, мы сможем вылезти из воды. Они пошли быстрее, хлюпающий звук их шагов эхом разнесся по туннелю. Стремясь поскорее выскочить из этой темноты, Брайс сделал неосторожный шаг в сторону и упал, с трудом удержав фонарь над водой. Калвер и Фэрбенк подождали, пока Мак-Ивен, шедший вслед за Брайсом, помог ему подняться. -- Осторожнее, -- сказал Калвер. -- Хотелось бы невредимыми выбраться на дневной свет. Они пошли медленнее, друг за другом, стараясь идти между невидимыми под водой рельсами. От воды поднимался смрадный запах, и каждому хотелось избежать падения в эту зловонную жижу. Шедший впереди Калвер сделал первый шаг в сторону, лишь когда они поравнялись с платформой. Он забрался наверх и посветил фонарем во все стороны. Казалось, что на станции никого не было. Он повернулся к своим спутникам, стоявшим внизу, на путях, не зная, что сказать им. Все четверо молчали, словно ожидая какого-то сигнала. Первым не выдержал Брайс. -- Мы должны подняться наверх, -- упрямо сказал он. Калвер помог всем взобраться на платформу, и они быстро, в полном молчании, не останавливаясь пошли к эскалаторам. Единственный звук, который сопровождал их, был доносящийся из туннеля, усиленный эхом шум текущей воды. Он отражался от гладких кафельных стен станции, и казалось, что кругом шумят водопады. Свет фонарей выхватывал из темноты афиши новых фильмов, рекламы виски, сигарет, самых красивых в мире колготок. Все эти мелочи, на которые они прежде не обращали внимания, вызвали в каждом жгучую, невыносимую тоску о навсегда утраченном прошлом. Чем ближе подходили они к эскалаторам, тем яснее вспоминал Калвер все, что им довелось пережить с Дили всего несколько недель назад. Ему даже казалось, что он вновь слышит дикие вопли и отчаянные крики. Он почувствовал такую боль в груди, будто его придавило сверху какой-то тяжестью. Он не мог вздохнуть, какое-то предчувствие сковало его. Калвер остановился и внимательно посмотрел по сторонам. Пустая платформа пугала его. Он предполагал, что она будет завалена телами, что, возможно, даже среди них будут живые люди. Он же видел своими глазами эту массу народа, стремящуюся вниз. Что могло произойти? На несколько мгновений мелькнула слабая надежда, что, переждав опасность, люди поднялись наверх и что там, возможно, уже началась какая-то новая жизнь. Но он понимал абсурдность этого предположения. Не стали же они выносить на поверхность трупы. -- О Боже! -- раздался душераздирающий возглас. Мак-Ивен раньше других дошел до конца платформы и стоял, направив фонарь на эскалатор. Приблизившись к нему, они тоже подняли фонари. Фэрбенк громко застонал. Брайс прислонился к стене, теряя сознание. А Калвер закрыл глаза. Лестницы эскалатора были завалены грудами изуродованных трупов. И трупы, и лестницы -- все вокруг было покрыто темными пятнами запекшейся крови. Даже издали при первом взгляде в тусклом свете фонарей они видели, что все тела обезображены неестественным разложением: настораживала какая-то странная закономерность -- почти у всех людей отсутствовали конечности, не было носов, ушей и глаз, а животы были словно разодраны взрывом изнутри, и по телам были разбросаны внутренности. Брайс побелел как полотно, у него началась рвота. -- Что с ними случилось? -- не желая верить собственной догадке, спросил Фэрбенк. -- От взрыва бомбы они не могли здесь так пострадать, и вообще это не похоже... -- Он осекся, по-видимому прочитав ответ на лицах своих спутников. -- Нет, нет, этого не может быть! Крысы не могут атаковать такую массу людей. Он дико уставился на Калвера, будто тот мог что-то изменить, и продолжал, убеждая сам себя: -- Наверное, они уже были мертвы. Да, да, именно так все и было. Сначала люди умерли от радиации, а уж потом крысы обглодали трупы. Калвер покачал головой: -- Нет, здесь везде засохшая кровь. Брызги крови, лужи. У трупов кровь не идет. -- О Господи, -- простонал Фэрбенк. У него подкосились колени, и он тоже оперся о стену. -- Нам надо вернуться в убежище, -- быстро сказал он. -- Может быть, они еще где-то здесь, рядом. Мак-Ивен уже шел назад по платформе к туннелю. -- Фэрбенк прав, надо возвращаться, -- на ходу бросил он. -- Подождите, -- окликнул его Калвер, -- я, конечно, не поручусь, но, судя по виду этих трупов, на них напали уже очень давно. Крысы, наверное, ушли отсюда, иначе бы они обглодали эти трупы до конца, -- сказал он, подавив подступившую тошноту. -- Здесь слишком много осталось пищи, но они ушли отсюда, я думаю, в поисках новой, свежей... Я полагаю, теперь у них нет недостатка... -- Вы хотите сказать, что они могут позволить себе выбирать? -- Фэрбенк с т