дится луна! Вернись! Мы победили! Они победили. Но он не победил, что бы ни думали и ни говорили Ходоки горных районов. Его сражение, его и Алессана, так же далеко от завершения, как и до сегодняшней ночи. Что бы он ни сделал для Ночных Ходоков Чертандо, эта была не его победа и не могла ею быть. Сердцем он это понимал. И его враг, образ, созданный его ненавистью, тоже это понимал и смеялся над ним даже сейчас, после того, как исчез из виду за склоном невысокого холма. - Останься! - снова крикнул Баэрд, и его юный, растерянный голос разорвал тишину ночи. Он бежал, несся над мертвой землей, сердце его готово было разорваться от сознания, что он бежит слишком медленно. Он догнал отставших вражеских солдат и зарубил их на бегу, даже не замедляя шага. Это почти не имело значения, он сделал это ради Ходоков и битвы будущего года. Иные бросались от него врассыпную, освобождая путь к вершине холма. Баэрд добежал до склона и бросился наверх, выбирая, куда поставить ногу на холодной, голой земле. Потом, задыхаясь, сделал последний рывок. И встал на вершине, точно на том месте, где прежде стояла фигура из тумана, и посмотрел на запад, на все опустевшие долины и погибшие холмы внизу, и ничего не увидел. Там никого не было, совсем никого. Он быстро взглянул на север, потом на юг, грудь его вздымалась. Он увидел, что армия Иных тоже, казалось, полностью растаяла. Он резко обернулся на запад и тут понял. Зеленая луна закатилась. Он был один на этой пустоши, под ясным, высоким куполом сверкающих, чужих звезд, а час возвращения Тиганы не стал хоть на сколько-нибудь ближе. И его отец остался мертвым и никогда к нему не вернется, и его мать и сестра были мертвы или потерялись где-то в мире. Баэрд опустился на колени на мертвом холме. Земля была холодной, как зима. Даже холоднее. Меч выскользнул из его внезапно онемевших пальцев. Он посмотрел на свои руки при свете звезд, на тонкие руки мальчика, которым он когда-то был, а потом закрыл лицо этими руками во второй раз за эту ночь Поста и зарыдал так, словно его сердце разрывалось сейчас, словно оно не разорвалось тогда, много лет назад. Элена добралась до холма и начала подниматься на него. Она задыхалась от бега, но склон оказался не крутым. Маттио схватил ее за руку, когда она входила в реку. Он предостерег, что пребывание на мертвой земле после захода луны может привести к гибели, но Донар сказал, что теперь можно не бояться. Донар не мог сдержать улыбки с того момента, как Баэрд заставил уйти туманную фигуру с холма. На его лице застыло выражение изумленного ликования. Большинство Ходоков вернулись, раненые и измученные, опьяненные триумфом, на то поле, где срывали свои колосья-мечи. С него они перенесутся домой перед восходом солнца. Так происходило всегда. Тщательно избегая взгляда Маттио, Элена вброд перешла реку и двинулась вслед за Баэрдом. Она слышала за спиной начинающееся пение. Она знала, что происходит в укромных ложбинках, под покровом темноты на том поле, после победы в ночь Поста. От одной этой мысли сердце Элены забилось быстрее. Она догадывалась, что могло выражать лицо Маттио, пока она удалялась от него, переправляясь через реку. В душе Элена попросила у него прощения, но походка ее оставалась твердой, а затем, пройдя половину пути к холму, она пустилась бежать, внезапно испугавшись за человека, которого искала, и за себя, одинокую в этой огромной, темной пустоте. Баэрд сидел на вершине холма, где ранее стояла туманная фигура на фоне заходящей луны, перед тем как исчезнуть. Он поднял голову, услышав ее шаги, и странное, испуганное выражение промелькнуло на его лице в освещенной звездами темноте. Элена остановилась в нерешительности. - Это всего лишь я, - сказала она, пытаясь отдышаться. Он мгновение помолчал. - Прости меня, - сказал Баэрд. - Я никого не ждал. На мгновение ты показалась мне очень похожей на нечто такое, что я однажды видел, когда был еще мальчиком. Нечто, что изменило мою жизнь. Элена не знала, что на это ответить. Прежде она думала только о том, чтобы добраться сюда. Теперь, когда она его нашла, то внезапно снова потеряла уверенность в себе. Она села на мертвую землю лицом к нему. Он смотрел на нее, но ничего больше не говорил. Она глубоко вздохнула и храбро произнесла: - Ты должен был кого-то ждать. Ты должен был знать, что я приду. - Она с трудом глотнула воздух, сердце ее сильно билось. Долгое мгновение Баэрд сидел неподвижно, немного наклонив голову к плечу, словно прислушивался к эху ее слов. Затем улыбнулся. Улыбка осветила его юное, слишком худое лицо и пустые глаза раненого человека. - Спасибо, - ответил он. - Спасибо тебе за это, Элена. - Он впервые назвал ее по имени. Издалека, с пшеничного поля, доносилось пение. Над головой звезды горели невозможно ярко на черном небосводе. Элена почувствовала, как загорелись ее щеки. Она опустила глаза, уходя от его прямого взгляда. Смущенно сказала: - В конце концов, здесь, на мертвых землях, опасно, а тебе это не известно. Ведь ты не был здесь раньше. То есть с нами. Ты даже не знаешь, как попасть назад, домой. - Я догадываюсь как, - серьезно ответил он. - Полагаю, у нас есть время до восхода солнца. И в любом случае, эти земли уже не мертвые. Мы их отвоевали сегодня ночью. Элена, посмотри на землю, по которой ты шла. Она обернулась, посмотрела назад, и у нее перехватило дыхание от изумления и восторга: там, где она шла к этому холму, цвели белые цветы на только что бесплодной земле. На глаза ее навернулись слезы и полились по щекам, отчего все расплылось. Но она уже видела достаточно, она поняла. Это было ответом земли на то, что они совершили сегодня ночью. Эти хрупкие белые цветы, расцветающие под звездами, были самым прекрасным, что она видела в своей жизни. Баэрд тихо сказал: - Это ты сделала, Элена. Твое присутствие здесь. Ты должна научить этому Донара, Каренну и всех остальных. Когда вы сражаетесь в ночь Поста, дело не только в том, чтобы удержать линию обороны. Вы должны преследовать Иных и оттеснить их, Элена. Можно вернуть земли, потерянные в боях много лет назад. Она радостно кивала. Слышала в его словах эхо чего-то знакомого и давно забытого. И высказала вслух свои воспоминания: - Земля никогда не умирает совсем. Она может вернуться. Иначе в чем смысл смены времен года и лет? - Элена вытерла слезы и посмотрела на него. Выражение лица Баэрда в темноте было слишком печальным для такого момента. Она хотела бы найти способ развеять эту печаль, и не только на эту ночь. Он сказал: - Наверное, это правда, в основном. Или правда для всего самого значительного. Менее значительное может умереть. Люди, мечты, дом. Элена порывисто потянулась к нему и взяла его за руку. Рука была тонкой и красивой и лежала в ее ладонях спокойно, но неподвижно. Вдалеке, к востоку от реки, Ночные Ходоки пели песни, чтобы приветствовать и отпраздновать наступление весны, чтобы призвать благословение этого времени года на летний урожай. Элена всем сердцем желала стать мудрой и найти ответ на то, что так глубоко скрыто в душе этого человека и так его ранит. - Если мы умираем, это часть круга, - сказала она. - Мы вернемся в другом облике. Но это была мысль Донара, его манера выражаться, а не ее. Баэрд молчал. Она смотрела на него, но не находила в себе слов, которые бы не прозвучали фальшиво или не принадлежали кому-то другому. Поэтому, думая, что это как-то поможет ему заговорить, она спросила: - Ты сказал, что знаешь эту туманную фигуру. Откуда, Баэрд? Ты мне можешь сказать? - Ей доставляло странное, почти запретное удовольствие произносить его имя. Тогда он улыбнулся ей доброй улыбкой. - Донар сам обо всем догадался, и Маттио, и вы все. Вы терпели поражения двадцать лет, как мне сказали. Донар говорил, что я слишком прочно привязан к преходящим сражениям дня, помнишь? Элена кивнула. - Он не во всем ошибался, - продолжал Баэрд. - Я видел здесь солдат Играта, и, конечно, в действительности это были не они. Как бы страстно я этого ни желал. Но я тоже не во всем ошибался. - Впервые его рука сжала в ответ ее руку. - Элена, зло питает само себя. А зло дня, пусть оно и преходяще, должно прибавлять силы тому, с чем вы сталкиваетесь здесь в ночь Поста. Иначе не может быть, Элена. Все связано между собой. Мы не можем позволить себе преследовать лишь собственные цели. Этому меня научил самый близкий друг. Тираны на нашем полуострове породили несправедливость, которая выходит за рамки вопроса о том, кто правит в данном году. И это зло выплеснулось на поле боя, где вы сражаетесь с Тьмой во имя Света. - Тьма питает Тьму, - сказала она. Элена не знала, что заставило ее так сказать. - Вот именно, - подтвердил Баэрд. - Именно так. Теперь я понимаю смысл ваших сражений здесь и насколько они отличаются от моих собственных сражений в дневном мире. Но это не означает, что между ними нет связи. В этом ошибка Донара. Правда все время стояла перед ним, только он не мог ее увидеть. - А имя? - спросила Элена. - Какое отношение имеет к этому имя? - Имя имеет к этому прямое отношение, - тихо ответил Баэрд. Он отнял у нее свою руку и провел ладонью по глазам. - Имена значат здесь, в этом магическом месте, даже больше, чем дома, где живем и умираем мы, смертные. - Он заколебался, потом помолчал, и это молчание было еще более глубоким на фоне пения вдали. Потом прошептал: - Ты слышала, как я назвал себя? - Слышала, - подтвердила Элена. - Ты назвал себя Баэрд ди Тигана бар Саэвар. И тогда, очень медленным, очень осторожным движением, Баэрд потянулся к ней и завладел ее рукой. Он поднес ее ладонь к губам, словно она была леди из горного замка, а не просто овдовевшая дочь колесного мастера из деревни у Борсо. - Спасибо, - странным голосом произнес он. - Большое спасибо. Я думал, что сегодня ночью все может быть по-другому. Здесь. Тыльную сторону ее ладони покалывало в том месте, где к ней прикоснулись его губы, а сердце вдруг забилось быстро и неровно. Стараясь сохранить самообладание, Элена спросила: - Я не понимаю. Что я сделала? Его печаль не исчезла, но теперь она, казалось, смягчилась и не так явственно проступала на лице. Он довольно спокойно ответил: - Тигана - это имя той земли, которую у нас отняли. Ее потеря - часть того зла, которое приводило туманную фигуру на этот холм и на все другие поля сражений в течение уже двадцати лет. Элена, ты этого не поймешь до конца, не сможешь, но поверь мне, что ты не смогла бы услышать название этой земли в своей деревне, при свете дня, под двумя лунами. Даже если бы я произнес его так же близко от тебя, как сейчас, или прокричал его громче, чем там, в волнах реки. И теперь она наконец поняла. Не ту сложную историю, которую он пытался поведать ей, а то, что было для нее важнее: источник его горя, этого выражения его темных глаз. - И Тигана - это твой дом, - сказала она. Это был не вопрос. Она знала. Баэрд кивнул. Очень спокойно. Он все еще держит ее за руку, осознала Элена. - Тигана - это мой дом, - повторил он. - Теперь люди называют ее Нижний Корте. Элена долгое мгновение молчала, усиленно размышляя. Потом сказала: - Ты должен поговорить с Донаром. Прежде, чем утро вернет нас назад. Возможно, он что-нибудь знает о подобных вещах или может как-то помочь. А он захочет помочь. Что-то промелькнуло на его лице. - Я так и сделаю, - ответил он. - Поговорю с ним прежде, чем уйду. После этого они оба замолчали. "Прежде, чем уйду". Элена, как могла, гнала от себя эти слова. Она почувствовала, что у нее пересохло во рту, а сердце продолжало сильно биться, почти как во время битвы. Баэрд не двигался. Он выглядел таким юным. Пятнадцать лет, сказал он. Она отвела взгляд, снова охваченная неуверенностью, и увидела, что теперь вокруг них весь холм покрыт ковром белых цветов. - Смотри! - воскликнула она с благоговением и радостью. Баэрд огляделся и улыбнулся, от всего сердца. - Это ты принесла их с собой, - сказал он. Под ними, восточнее, на пшеничном поле за рекой, еще пели несколько голосов. Элена знала, что это означает. Сегодня первая ночь весеннего Поста. Начало года, начало цикла посева и сбора урожая. И сегодня ночью они выиграли битву. Она знала, что происходит между мужчинами и женщинами на том поле. Над головой звезды, казалось, спустились ниже, стали почти такими же близкими, как цветы вокруг. Элена глубоко вздохнула и снова собрала свое мужество. - Сегодняшней ночью все по-другому, не только это. Здесь. - Я знаю, - тихо ответил Баэрд. А потом он наконец-то поднялся и встал перед ней на колени среди всех этих юных белых цветов. Он отпустил ее руку, зато взял ее лицо в свои ладони, так осторожно, словно опасался, что она может сломаться или что его прикосновения могут причинить ей боль. Сквозь нарастающий стук сердца Элена услышала, как он прошептал ее имя, только один раз, словно это была молитва, и она еще успела ответить ему тем же: назвала его полное имя, как подарок, а потом его рот накрыл ее губы. После этого Элена уже не могла говорить, так как на нее нахлынуло жгучее желание и унесло ее прочь, как щепку, как кусочек коры, подхваченный громадной набежавшей волной. Но Баэрд был с ней. Они были вместе, здесь, на холме, обнаженные, среди только что распустившихся белых цветов. И когда Элена потянула его на себя и в себя, охваченная острой печалью и щемящей нежностью, она на мгновение подняла глаза и взглянула поверх его плеча на кружащиеся, сияющие звезды ночи Поста. И ее пронзила чудесная и радостная мысль: каждый звездный алмаз имеет свое имя. Потом ритм движений Баэрда изменился, и вместе с ним в ней проснулась страсть, и все мысли разбежались от нее, как пыль, несущаяся среди этих звезд. Элена повернула голову, ее губы искали и нашли его рот. Она обняла плечи Баэрда и прижала его к себе. И высокая волна унесла их в начало весны. 12 Дэвин проснулся за час до рассвета от холода и оттого, что все тело у него затекло. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, где он находится. В комнате было еще темно. Он помассировал шею и прислушался к тихому дыханию Катрианы, доносящемуся из-под одеял. Его лицо на мгновение затуманилось. Странно, размышлял он, ворочая головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от боли, почему после нескольких часов сна в мягком кресле чувствуешь себя еще больше разбитым и онемевшим, чем после целой ночи под открытым небом на холодной земле. Тем не менее он ощущал себя на удивление выспавшимся, учитывая то, как он провел эту ночь и что спал не более трех часов. Он подумал, не вернуться ли в собственную кровать, но понял, что не сможет уснуть. И решил спуститься на кухню посмотреть, не удастся ли уговорить слуг сварить ему горячего кава. Он вышел из комнаты, стараясь бесшумно закрыть за собой дверь. И настолько сосредоточился на этой задаче, что невольно подпрыгнул, когда увидел Алессана, стоящего в коридоре у дверей своей комнаты и наблюдающего за ним. Принц подошел к нему, высоко подняв брови. Дэвин решительно покачал головой. - Мы просто разговаривали. Я спал в кресле. Теперь у меня всю шею свело. - Конечно, - пробормотал Алессан. - Нет, правда, - настаивал Дэвин. - Конечно, - повторил Алессан. И улыбнулся. - Я тебе верю. Если бы ты попробовал пойти дальше, я бы услышал вопли - твои, и, вероятнее всего, ты бы сильно пострадал. - Очень может быть, - согласился Дэвин. Они пошли прочь от двери Катрианы. - А как тебе Альенор? Дэвин почувствовал, что краснеет. - Откуда... - начал он, потом вспомнил, в каком состоянии его одежда. Алессан насмешливо разглядывал его. - Интересно, - ответил он. Алессан снова улыбнулся. - Пошли со мной вниз и помоги решить одну проблему. Мне все равно надо выпить кружку кава на дорогу. - Я как раз шел на кухню. Дай мне только две минуты, чтобы переодеться. - Неплохая мысль, - пробормотал Алессан, глядя на его разорванную рубаху. - Встретимся внизу. Дэвин нырнул в свою комнату и быстро переоделся. На всякий случай натянул присланную ему Алаис куртку. Воспоминание об Алаис, о ее оберегаемом, спокойном неведении, перенесло его - по контрасту - назад, к тому, что произошло этой ночью. Он на секунду остановился как вкопанный посреди комнаты и попытался правильно оценить то, что он сделал и что сделали с ним. "Интересно" - так он только что это назвал. Слова. Попытка передать что-либо словами иногда выглядит таким бесполезным занятием. Остатки той грусти, которую он чувствовал, покидая Альенор, снова нахлынули на него, вместе с печалью Катрианы. Он чувствовал себя так, словно его окатило морской волной где-то на сером пляже в предрассветный час. - Кав, - вслух произнес Дэвин. - Или я никогда не избавлюсь от этого настроения. По пути вниз он с опозданием понял, что имел в виду Алессан, сказав "на дорогу". Его встреча, где бы она ни была назначена, состоится сегодня, и к этой встрече они стремились полгода. А после нее он поедет на запад. В Тигану. Где умирает его мать в Святилище Эанны. Дэвин окончательно проснулся, его мозг переключился с ночных раздумий на насущные волнения дня. Он пошел на свет, струящийся из громадной кухни замка Борсо, и остановился под аркой входа, глядя внутрь помещения. Алессан сидел у ревущего в очаге огня и осторожно прихлебывал дымящийся кав из гигантской кружки. Рядом с ним сидел Эрлейн ди Сенцио, тоже с кружкой кава. В своей молчаливой серьезности они показались ему частью фриза, картиной, сложной эмблемой всех предрассветных часов для тех, кто долго путешествует по дорогам. Дэвин знал, что они оба часто бодрствовали в такое время, сидели вот так у кухонного очага замка, среди слуг, в последний, темный час перед рассветом, постепенно просыпаясь и согреваясь, готовясь снова пуститься в путь и встретить на дороге то, что готовит им еще не наступивший день. Дэвину показалось, что Алессан и Эрлейн, сидящие вот так, связаны между собой каким-то образом, выходящим за рамки того неприятного события, которое произошло в сумерках у реки в Феррате. Эта связь не имела отношения к принцу и чародею, она складывалась из их общих действий. Из воспоминаний, которые были у них общими, если только эти двое могли иметь что-то общее после того, что между ними произошло. Каждый из них путешествовал много лет. Они должны были пережить много одинаковых эпизодов, которые могли вызвать у них одинаковое настроение и эмоции, слышать одинаковые звуки и чувствовать одинаковые запахи. Таких, как эта сцена: темнота за окном, начало серого рассвета и пробуждение замка с восходом солнца; холод в коридорах и завывание ветра за стенами, заглушаемого потрескиванием и гудением пламени в кухонном очаге; ободряющий парок и запах, поднимающийся от кружек, зажатых в ладонях; уходящий сон и дремота; сознание, медленно настраивающееся на предстоящий день, скрытый в утреннем тумане. Глядя на их неподвижные фигуры среди кухонной суеты, Дэвин снова почувствовал печаль. Казалось, она была неизбежным следствием этой долгой и странной ночи в горах. Печаль и явственное сожаление. Дэвин понял, что хотел бы тоже разделить с ними их воспоминания, хотел бы стать частью этого независимого, совершенного братства людей, которым так хорошо знакомы подобные сцены. Он был еще настолько молод, чтобы наслаждаться ее романтикой, но уже настолько повзрослел - особенно после этой зимы и его работы у Менико, - чтобы догадаться о цене, заплаченной за такие воспоминания и за независимость, одиночество и уверенность двоих мужчин, сидящих перед ним. Он вошел в кухню. Хорошенькая служанка заметила его и застенчиво улыбнулась. Не говоря ни слова, она принесла ему кружку обжигающе горячего кава. Алессан взглянул на него, подцепил длинной ногой третий стул и пододвинул его к очагу рядом. Дэвин подошел и с благодарностью сел в тепле. Его все еще беспокоила судорога в шее. - Мне даже не пришлось пустить в ход свое обаяние, - весело сообщил Алессан. - Эрлейн уже оказался здесь и только начал свежезаваренный кувшин кава. На кухне всю ночь дежурили, чтобы поддерживать огонь в очаге. В день Поста нельзя зажигать новый огонь. Дэвин кивнул с благодарностью, осторожно глотая кав из дымящейся кружки. - А как насчет второй проблемы, о которой ты упоминал? - осторожно спросил он, бросив взгляд на Эрлейна. - Все уладилось, - быстро ответил принц. Его веселье было неестественно ярким и хрупким, как лучинка. - Эрлейну придется поехать со мной. Мы установили, что я не должен отпускать его слишком далеко от себя, иначе я не смогу его вызвать. А если это так, то ему просто придется ехать туда, куда еду я. На запад. Кажется, мы действительно связаны друг с другом, не так ли? - Он улыбнулся чародею, сверкнув зубами. Эрлейн не снизошел до ответа; он продолжал пить свой напиток, без всякого выражения глядя в огонь. - Почему ты поднялся так рано? - спросил его Дэвин, помолчав. Эрлейн кисло поморщился. - Рабство мешает мне отдыхать, - пробормотал он в кружку. Дэвин предпочел проигнорировать этот ответ. Иногда ему действительно было жаль чародея, но не тогда, когда Эрлейн напоказ жалел самого себя. Одна мысль поразила Дэвина. Он повернулся к Алессану. - И он тоже едет с вами на утреннюю встречу? - Наверное, - ответил Алессан с притворной небрежностью. - Маленькая награда за его верность и долгую поездку верхом после этой встречи. Очень надеюсь, что удастся ехать без остановок. - Его тон был поистине странным: слишком демонстративно небрежным, словно отрицающим саму возможность напряженности. - Понятно, - произнес Дэвин как можно более нейтральным тоном. Потом отвернулся к очагу и стал упорно смотреть на огонь. Воцарилось молчание. Так как оно затянулось, Дэвин обернулся и увидел, что Алессан смотрит на него. - Хочешь поехать с нами? - спросил принц. Хочет ли он поехать? В течение полугода, с того момента, когда Дэвин и Сандре присоединились к остальным, Алессан повторял им, что все, чего они хотят добиться, будет зависеть от встречи в этих южных горах в первый день Поста. Хочет ли он поехать? Дэвин закашлялся, пролив кав на каменный пол. - Ну, - ответил он, - конечно, если я не помешаю. Только если ты считаешь, что я могу пригодиться, если я могу... Его голос замер, потому что Алессан смеялся. Даже Эрлейн вышел из своего мрачного настроения и слабо, нехотя фыркнул. Они с Алессаном переглянулись. - Ты страшный лжец, - сказал Дэвину чародей. - Он прав, - поддержал его Алессан, продолжая смеяться. - Но все равно. Я не думаю, что ты и правда можешь пригодиться, - я ничего такого не собираюсь делать. Но уверен, что вреда от тебя не будет, а вы с Эрлейном сможете развлекать друг друга. Это будет долгая дорога. - Куда? На встречу? - изумленно спросил Дэвин. Алессан покачал головой. - Туда всего часа два-три езды, в зависимости от состояния перевала с утра. Нет, Дэвин, я приглашаю тебя поехать со мной на запад. - Его голос дрогнул. - Домой. - Голубок! - закричал лысеющий, широкоплечий человек, хотя они были еще далеко. Он сидел в массивном дубовом кресле, прочно установленном на середине перевала Брачио. На нижних склонах цвели ранние весенние цветы, но так высоко в горах их было не слишком много. По обе стороны от тропы нагромождение скал и камней уступило место лесу. Выше и южнее были лишь скалы и снег. К дубовому креслу были привязаны шесты для носильщиков, и шесть мужчин в винно-красных ливреях стояли сзади. Дэвин думал, что это слуги, но, подъехав ближе, увидел их вооружение и понял, что ошибся: это были солдаты и стража. - Голубок, - громко повторил мужчина в кресле. - Ты возвысился в этом мире! На этот раз ты прибыл со спутниками! Дэвин был совершенно сбит с толку, когда понял, что это детское прозвище, произнесенное хриплым, далеко разносящимся голосом, относится к Алессану. А у того на лице вдруг появилось самое странное выражение. Однако он ничего не отвечал, пока они не подъехали к семерым мужчинам на перевале. Алессан спешился, Дэвин и Эрлейн сделали то же самое. Человек в кресле не встал, чтобы поздороваться с ними, но его маленькие блестящие глазки следили за каждым движением Алессана. Невероятно большие руки неподвижно лежали на резных подлокотниках кресла. На пальцах сверкало по крайней мере шесть колец, утреннее солнце высекало из них искры. На морщинистом, обветренном лице выделялся крючковатый, много раз перебитый нос и два ужасных шрама. Один шрам остался от старой раны и белой полосой пересекал его правую щеку. Второй, гораздо более свежий, красным рубцом тянулся поперек лба до седеющих, поредевших волос над левым ухом. - Спутники для поездки, - мягко ответил Алессан. - Я не был уверен, что ты придешь. Они оба поют. И могли бы утешить меня на обратном пути. Молодой - это Дэвин, а второй - Эрлейн. Ты чудовищно растолстел за год. - А почему бы мне не растолстеть? - восторженно взревел его собеседник. - И как ты посмел усомниться, что я приду? Разве я когда-нибудь тебя подводил? - Он шумел до невозможности, но Дэвин видел, что маленькие глазки остаются настороженными и очень внимательными. - Никогда, - спокойно согласился Алессан. Его возбуждение исчезло и сменилось почти противоестественным спокойствием. - Но положение дел изменилось за эти два года. Я тебе больше не нужен. После прошлого лета. - Не нужен! - вскричал великан. - Голубок, разумеется, ты мне нужен! Ты - моя юность, мое воспоминание о том, чем я был. И мой счастливый талисман в бою. - Но больше боя не будет, - тихо сказал Алессан. - Ты позволишь мне высказать мои скромные поздравления? - Нет! - проворчал тот. - Не позволю. Не желаю слышать от тебя никакого придворного мяуканья. Я желаю, чтобы ты подошел сюда, и обнял меня, и оставил эти идиотские колебания! Кто мы такие, чтобы болтать вот так? Мы, двое! И с этими словами он яростным толчком обеих мускулистых рук поднял свое тело с кресла. Огромное дубовое кресло качнулось назад. Трое из стражей в ливрее бросились вперед, чтобы подхватить его. Великан сделал два неуклюжих, качающихся шага вперед, а Алессан бросился ему навстречу. И в этот момент Дэвин внезапно понял - словно за шиворот ему выплеснули ведро ледяной воды, - кто этот искалеченный, покрытый шрамами человек. - Медведь! - сказал Алессан, и смех застрял у него в горле. Он крепко обнял старого великана. - Ох, Мариус, я и правда не знал, придешь ли ты. Мариус. Ошеломленный не только высотой гор и бессонной ночью, Дэвин увидел, как самозваный король Квилеи - искалеченный человек, который голыми руками убил семерых вооруженных соискателей в священной роще, - поднял принца Тиганы, оторвал от земли и звонко расцеловал в обе щеки. Потом поставил раскрасневшегося Алессана на тропу и отодвинул от себя на длину руки, чтобы получше рассмотреть. - Это правда, - наконец произнес он, когда Алессан перестал улыбаться. - Я вижу. Ты действительно во мне усомнился. Мне следует прийти в ярость, Голубок. Мне следует быть обиженным до глубины души. А что сказал Второй Голубок? - Баэрд был уверен, что ты будешь здесь, - с грустью признался Алессан. - Боюсь, теперь я ему должен. - По крайней мере, один из вас вырос настолько, чтобы приобрести хоть немного здравого смысла, - проворчал Мариус. Потом вдруг спохватился. - Что? Двое молодых бездельников держат на меня пари? Да как вы посмели? - Он смеялся, но удар, который он вдруг нацелил в плечо Алессана, заставил того покачнуться. Мариус захромал обратно к своему креслу и сел. Снова Дэвина поразил его все замечающий взгляд, которым он окинул их. Всего на мгновение этот взгляд скользнул по самому Дэвину, но у него возникло призрачное ощущение, что за это мгновение Мариус полностью оценил его, что он его узнает и вспомнит даже при случайной встрече через десять лет. На секунду его охватила странная жалость к тем семерым воинам, которым пришлось сражаться с этим человеком в роще ночью, имея в своем распоряжении всего лишь мечи или копья, латы и две здоровых ноги. Эти руки, похожие на стволы деревьев, и выражение этих глаз все сказали Дэвину о том, на чьей стороне был перевес в этих битвах, несмотря на ритуальные увечья - перерезанные связки на лодыжках, - наместника, которому положено было погибнуть в роще ради приумножения славы Матери-Богини и ее Верховной жрицы. Мариус не погиб. Даже ради приумножения чьей-то славы. Семь раз не погиб. И теперь, после седьмой битвы, у Квилеи снова появился настоящий король, а последняя Верховная жрица умерла. Дэвин вдруг вспомнил, что эту новость первым сообщил ему Ровиго. В дурно пахнущей таверне под названием "Птица" то ли полгода, то ли полжизни тому назад. - Наверное, ты поскользнулся, или поленился, или был уже толстым прошлым летом в Роще, - говорил Алессан. Он показал на шрам на лбу Мариуса. - Нельзя было позволять Тоналиусу подобраться с мечом так близко. По правде сказать, улыбку на лице короля Квилеи нельзя было назвать приятной. - Он и не подобрался, - мрачно ответил Мариус. - Я применил наш "удар ногой в прыжке с двадцать седьмого дерева", и он умер еще до того, как мы оба упали на землю. Этот шрам - прощальный дар от моей покойной жены, полученный во время нашей последней встречи. Да хранит наша священная Мать ее благословенную душу. Выпьете вина за обедом? Серые глаза Алессана заморгали. - С удовольствием, - ответил он. - Хорошо. - Мариус подал знак стражникам. - В таком случае, пока мои люди накроют для нас стол, можешь мне рассказать. Голубок, и, надеюсь, расскажешь, почему ты только что заколебался, перед тем, как принять приглашение. Дэвин, в свою очередь, заморгал от изумления: он даже не заметил паузы. Но Алессан улыбался. - Хотелось бы мне, - с лукавой улыбкой сказал он, - чтобы от тебя хоть иногда что-то ускользнуло. Мариус слегка улыбнулся, но не ответил. - Мне предстоит долгая дорога. По крайней мере, три дня скачки во весь опор. Я должен добраться до одного человека, и как можно скорее. - Этот человек важнее меня, Голубок? Я в отчаянии. Алессан покачал головой. - Не важнее, иначе меня бы здесь не было. Возможно, больше нуждается во мне. Вчера вечером в Борсо меня ждало сообщение от Данолеона. Моя мать умирает. Выражение лица Мариуса тут же изменилось. - Я глубоко опечален, - сказал он. - Правда, Алессан, мне очень жаль. - Он помолчал. - Тебе было нелегко приехать сначала сюда, зная это. Алессан знакомым жестом пожал плечами. Его взгляд с Мариуса переместился вверх, к перевалу, за высокие пики над ним. Солдаты закончили расстилать роскошную золотую ткань на ровном месте перед креслом. Теперь они раскладывали на ней разноцветные подушки и расставляли корзины и блюда с едой. - Приглашаю вас преломить со мной хлеб, - деловито сказал Мариус, - и обсудить то, что мы собрались здесь обсудить, а потом вам надо ехать. Ты доверяешь этому посланию? Не опасно ли тебе туда возвращаться? Дэвин даже не подумал об этом. - Полагаю, опасно, - равнодушно ответил Алессан. - Но я доверяю Данолеону. Разумеется, доверяю. Ведь это он отвез меня к тебе. - Это я помню, - мягко сказал Мариус. - И его помню. И еще я знаю, что, если только не произошло больших перемен, он не единственный жрец в святилище Эанны, а ваши жрецы на Ладони не отличаются надежностью. Алессан снова пожал плечами. - Что я могу поделать? Моя мать умирает. Я не видел ее почти двадцать лет. Медведь. - Губы его скривились. - Не думаю, что меня многие узнают, даже без грима Баэрда. Ты не считаешь, что я немного изменился с тех пор, как мне было четырнадцать лет? - В его словах чувствовался легкий вызов. - Не очень сильно, - спокойно ответил Мариус. - Не так сильно, как можно было подумать. Ты уже тогда был взрослым мужчиной, во многом. И Баэрд тоже, когда пришел к тебе. И снова взгляд Алессана устремился вдаль, к перевалу, словно полетел на юг вслед за далекими воспоминаниями. У Дэвина возникло острое ощущение, что здесь говорится гораздо больше, чем он в состоянии услышать. - Пойдем, - сказал Мариус, опуская руки на подлокотники кресла. - Вы присоединитесь ко мне на нашем ковре посреди луга? - Оставайся в кресле! - отрывисто бросил Алессан. Несмотря на тон, выражение его лица оставалось добродушным и спокойным. - Сколько человек пришло сюда с тобой. Медведь? Мариус не двинулся с места. - До подножия гор - рота. Эти шестеро перешли со мной перевал. А что? Легко двигаясь, с беззаботной улыбкой Алессан уселся на ткань у ног короля. - Едва ли это разумно взять с собой так мало людей. - Опасности почти никакой. Мой враги слишком суеверны, чтобы рискнуть отправиться в горы. Ты это знаешь, Голубок, перевалы давным-давно стали табу, когда запретили торговлю с остальными провинциями Ладони. - В таком случае, - сказал Алессан, продолжая улыбаться, - я не в состоянии объяснить присутствие лучника, которого только что заметил за скалой выше по тропе. - Ты уверен? - Голос Мариуса звучал так же небрежно, как и голос Алессана, но в его глазах внезапно блеснул лед. - Уже дважды заметил. - Я глубоко огорчен, - сказал король Квилеи. - Маловероятно, чтобы такой человек находился здесь не для того, чтобы меня убить. И если они нарушают табу гор, то я буду вынужден пересмотреть многие свои обязательства. Не выпьете ли вина? - Он махнул рукой, и один из людей в красном налил вино слегка дрожащей рукой. - Спасибо, - пробормотал Алессан. - Эрлейн, ты здесь можешь что-нибудь сделать, не выдавая себя? Лицо чародея побледнело, но голос звучал ровно. - Ничего, что связано с нападением. Это потребует слишком большого расхода энергии, а здесь, в горах, ничто не может скрыть ее от случайного Охотника. - Защита для короля? Эрлейн заколебался. - Друг мой, - серьезно сказал Алессан. - Ты мне нужен, и будешь еще нужен. Я знаю, что использовать твою магию опасно - для всех нас. Но мне нужны честные ответы, чтобы принять разумное решение. Налейте ему немного вина, - обратился он к солдату Квилеи. Эрлейн взял бокал и выпил. - Могу поставить у него за спиной слабый экран против стрел. - Он помолчал. - Вы этого хотите? Есть некоторый риск. - Наверное, хочу, - ответил Алессан. - Сооруди щит как можно незаметнее. Эрлейн поджал губы, но ничего не сказал. Его левая рука слегка шевельнулась. Дэвин теперь видел два недостающих пальца, но больше ничего не произошло, насколько он мог судить. - Готово, - мрачно произнес Эрлейн. - Чем дольше я его буду держать, тем больше риска. - Он снова выпил из своего бокала. Алессан кивнул, принимая ломоть хлеба и полную тарелку мяса и сыра от одного из квилейцев. - Дэвин? Дэвин уже ждал. - Я вижу эту скалу, - тихо сказал он. - Выше у тропы. Справа. На расстоянии полета стрелы. Отошли меня домой. - Возьми моего коня. В седле спрятан лук. Дэвин покачал головой. - Он может заметить, и я все равно слишком плохо стреляю из лука. Сделаю, что смогу. Можете устроить тут побольше шума минут через двадцать? - Мы можем устроить очень много шума, - заверил его Мариус Квилейский. - Тебе легче будет спуститься, а потом свернуть налево там, где тропа делает поворот, чтобы снова вскарабкаться вверх. Между прочим, мне бы очень хотелось увидеть этого человека живым. Дэвин улыбнулся. Мариус внезапно расхохотался, за ним Алессан. Эрлейн молчал. Алессан повелительным жестом указал на Дэвина. - Если ты его забыл, так пойди и принеси, пустоголовый! Мы будем здесь наслаждаться трапезой. Возможно, оставим кое-что и тебе. - Я вовсе не виноват! - громко запротестовал Дэвин, перестал улыбаться и обиженно надул губы. Потом пошел к привязанным коням. Безутешно качая головой, взобрался на серого и поехал вниз по тропе, по которой они сюда поднялись. Но не дальше поворота. Здесь он спешился и привязал лошадь. После секундного колебания оставил меч висеть у седла. Он понимал, что это решение может стоить ему жизни. Но он видел поросшие деревьями склоны возле перевала: меч ему мешал бы и создавал много шума. Дэвин направился на запад и вскоре оказался среди деревьев. Он снова пошел на юг и вверх, держась как можно дальше от линии перевала, насколько позволяла местность. Подъем был трудным, Дэвин покрылся потом, но надо было спешить, и он был в хорошей физической форме, как всегда быстрый и подвижный, в компенсацию за недостаток роста. Он карабкался по крутым склонам, лавировал между деревьями и черными кустами серрано, хватался за корни, глубоко впившиеся в почву. На полпути деревья расступились к югу и к западу перед небольшим крутым утесом. Он мог идти вперед или обойти утес кругом, снова отклонившись в сторону перевала. Дэвин попытался определить свое местонахождение, но это было сложно - на таком удалении от тропы до него не доносилось ни звука. Он не знал, поднялся ли уже выше того места, где квилейцы разложили свою обеденную скатерть. "Двадцать минут", - напомнил он себе. Стиснул зубы, быстро помолился Адаону и стал взбираться на утес. Дэвину пришло в голову, насколько неуместно сыну крестьянина из северных болот Азоли карабкаться на скалы хребта Брачио. Однако он не был сыном крестьянина из Азоли. Он был родом из Тиганы, как и его отец, и принц попросил его сделать это. Дэвин наискосок взобрался по поверхности утеса, стараясь не потревожить мелкие камешки. Добрался до выхода скальной породы, на секунду повис на руках над пропастью, а затем рывком бросил тело вверх, на этот камень. Быстро пересек ровную площадку, упал на живот, тяжело дыша, и взглянул вверх, на юг. А потом прямо вниз. И у него перехватило дыхание, когда он понял, как ему повезло. Почти прямо под ним, за валуном, притаилась одинокая фигура. Дэвина почти наверняка было видно на последнем отрезке подъема, там, где поверхность утеса перерезала линию деревьев. Но тишина сослужила ему хорошую службу, так как человек под ним не подозревал о его присутствии, он жадно всматривался в группу людей, пирующих на тропе. Дэвин их не видел, но голоса теперь доносились до него. Солнце зашло за тучку, и Дэвин инстинктивно вжался в землю, как раз в тот момент, когда убийца взглянул вверх, привлеченный изменившимся освещением. Для лучника это имело значение, Дэвин это знал. Стрелять приходилось с большого расстояния, вниз с горы, и частично цель заслоняли солдаты. Вероятнее всего, времени хватит всего на один выстрел. Он подумал, не отравлены ли наконечники стрел. И решил, что это возможно. Он очень осторожно пополз вверх по склону, стараясь обогнуть убийцу и оказаться у него за спиной. Мысли его неслись с бешеной скоростью, когда он проскользнул в расположенную выше рощу. Как ему подобраться к убийце достаточно близко, чтобы справиться с ним? В это мгновение он услышал свирель Алессана и вслед за ней арфу Эрлейна. Еще через пару секунд несколько голосов запели одну из самых древних, самых разухабистых горных баллад. О легендарной шайке разбойников, которые правили этими горами и скалами с вызывающей безнаказанностью, пока их не застали врасплох и не разгромили сообща воины Квилеи и Чертандо: Тридцать бравых молодцев с севера пришли, Сорок воинов Квилеи шли им на подмогу. Там, в горах, они друг другу дали клятву на крови, Им Ган Бурдаш бросил вызов из своей берлоги. Гулкий голос Мариуса повел за собой остальных, повторяя припев. К тому времени Дэвин кое-что вспомнил и понял, что ему надо попытаться сделать. Он знал, что его план рискован, но знал также, что у него не слишком много времени и вариантов. Сердце его громко стучало. Он насухо вытер ладони о штаны и начал еще быстрее пробираться между деревьями вдоль кряжа, на который только что взобрался. За его спиной раздавалось пение; под ним, футах в пятнадцати к востоку от скал и на двадцать футов ниже, лежал убийца с луком. Солнце вышло из-за облаков. Теперь Дэвин нахо