торый они должны были подняться завтра, весь сверкал мягкими рассеянными огоньками фиолетового, розового, бледно-зеленого и янтарного цвета. Ближайшие, которые, тем не менее, были очень далеко вверху, выглядели, как крошечные прямоугольники, словно проливающие сияние окна. Звездная Пристань была похожа на огромный дворец. Затем леденящие хлопья снова начали покалывать лицо Мышелова, и ленточка неба сузилась и сошла на нет. Снегопад снова надвинулся на Звездную Пристань, закрывая звезды и загадочные огни. Бешенство Мышелова иссякло. Внезапно он почувствовал себя очень маленьким, и безрассудным, и очень, очень замерзшим. Таинственное видение - разноцветные огоньки - оставалось в его памяти, но смутно, словно часть сна. Очень осторожно Мышелов прокрался назад по своим собственным следам и перед тем, как коснуться плаща, почувствовал тепло, исходящее от Фафхрда, Хриссы и выгоревшей жаровни. Он плотно зашнуровал плащ вокруг себя и долгое время лежал, свернувшись в клубочек, как ребенок; в его мыслях не было ничего, кроме холодной тьмы. Наконец, Мышелов уснул. Следующий день начался мрачно. Два приятеля, продолжая лежать, пытались растереть друг друга и шутливой борьбой хоть немного выгнать из тела окоченение, загнав в него достаточно тепла, чтобы можно было подняться. Хрисса выбралась со своего места, прихрамывающая и угрюмая. Но, по крайней мере, у Фафхрда прошли онемение и опухоль, а Мышелов почти не чувствовал неглубоких ран у себя на руке. Друзья позавтракали чаем из трав и медом и начали подниматься на гнезда под легким снегопадом. Эта последняя напасть оставалась с ними все утро, не считая тех моментов, когда порывы ветра отдували ее прочь от Звездной Пристани. В таких случаях приятели могли видеть гигантскую гладкую скальную стену, отделяющую гнезда от последней полосы уступов Лика. Судя по тому, что друзья успели заметить, на этой стене, похоже, не было вообще никаких путей для подъема, а также никаких отметин - так что Фафхрд высмеял Мышелова за рассказы об окнах, разливающих разноцветный свет, - но, в конце концов, приблизившись к основанию стены, путники начали различать то, что казалось узкой трещиной (она выглядела толщиной с волосок), поднимающейся вдоль середины скалы. Скалолазы не встретили ни одного из невидимых плоских летунов ни в воздухе, ни на уступах, хотя в те моменты, когда порывы ветра проделывали странные бреши в снегопаде, оба искателя приключений устраивались попрочнее на своих выступах и хватались за оружие, а Хрисса начинала рычать. Ветер почти не замедлял продвижение вперед, потому что камни Гнезд были надежными, но друзья очень мерзли. И им все еще приходилось остерегаться снежных потоков, хотя их было меньше, чем вчера, возможно потому, что большая часть Звездной Пристани уже осталась внизу. Мышелов и Фафхрд достигли основания огромной скалы как раз в той точке, где начиналась трещина, и это было большой удачей, поскольку снегопад стал таким сильным, что поиски были бы сильно затруднены. К их радости, трещина оказалась еще одним камином, едва в ярд шириной, ненамного более глубоким и настолько же бугристым изнутри, насколько скала снаружи была гладкой. В отличие от вчерашнего камина, этот, казалось, тянулся вверх в бесконечность без каких-либо изменений по ширине и, насколько путники могли видеть, в нем не было пробок. Он был во многом похож на каменную лестницу, наполовину защищенную от снега. Даже Хрисса могла подняться здесь, как на Обелиске. В обед друзьям пришлось согревать пищу собственным телом. Они были полны энтузиазма и нетерпения, однако заставили себя не спеша прожевать еду и запить ее. В тот момент, когда они вошли в камин, - Фафхрд шел первым - послышались три слабых раската: возможно, гром, и, без всякого сомнения, зловещее предзнаменование; однако Мышелов рассмеялся. Благодаря более надежной опоре для ног и противоположной стене, о которую можно было опереться спиной, подъем был легким, не считая того, что приходилось расходовать много сил, а это требовало довольно частых остановок, чтобы отдышаться в разреженном воздухе. Лишь в двух местах камин сузился настолько, что Фафхрду пришлось преодолевать короткий участок по внешней стороне; более худощавый Мышелов смог остаться внутри. Это было возбуждающее приключение - почти. День становился темнее, поскольку снегопад все усиливался, и раскаты повторялись снова и снова, но более резкие и сильные - теперь уже точно гром, потому что звукам предшествовали короткие вспышки, озарившие камин, - приглушенные падающим снегом отблески молнии - однако Мышелов и Фафхрд чувствовали себя так же весело, как дети, поднимающиеся по таинственной изгибающейся лестнице зачарованного замка. Они даже тратили немного воздуха на шутливые выкрики, которые отдавались слабым эхом вверх и вниз по неровным стенам шахты, то озаряемой бледным светом, то погружающейся во мрак вместе со вспышками молний. Но затем шахта постепенно стала такой же гладкой, как и стена снаружи, и в то же самое время начала медленно расширяться, сначала на ширину ладони, потом еще на одну, потом еще на палец, так что друзьям приходилось подниматься со все возрастающим риском; они прижимались плечами к одной стене, ботинками к другой, и так "шли" при помощи рывков и толчков. Мышелов подтянул к себе Хриссу, и снежная кошка скорчилась на его вздымающейся, раскачивающейся из стороны в сторону груди - не столь уж незначительная тяжесть. Однако оба приятеля все еще чувствовали себя довольно неплохо - так что Мышелов начал задумываться, не было ли и впрямь здесь, рядом с Небесами, чего-нибудь возбуждающего в самом воздухе. Фафхрд, рост которого превышал Мышелова на пару голов, был лучше приспособлен к такого рода восхождению и все еще мог подниматься в тот момент, когда Мышелов осознал, что его тело вытянуто почти в полный рост от плеч до подошв ботинок - и сверху на нем, как путешественник на маленьком мостике, устроилась Хрисса. Мышелов не мог подняться больше ни на дюйм, и очень смутно осознавал, как это ему удалось добраться хотя бы досюда. На зов Мышелова сверху, как гигантский паук, спустился Фафхрд, на которого, казалось, страдания приятеля не произвели особого впечатления, - и, честно говоря, при вспышке молнии стало видно, что его большое бородатое лицо ухмыляется от уха до уха. - Посиди здесь немного, - сказал Северянин. - До вершины не так уж далеко. По-моему, я видел ее при предпоследней вспышке молнии. Я поднимусь и втащу тебя наверх; всю веревку привяжем между мной и тобой. Около твоей головы есть трещина: я вобью туда колышек на всякий случай. А пока отдыхай. И Фафхрд проделал все, о чем он говорил, так быстро и снова был на пути вверх так скоро, что Мышелов воздержался от высказывания всех тех сардонических замечаний, которые бурлили внутри его напряженного тела. При последовавших за этим вспышках молнии видно было, как длинноногая и длиннорукая фигура Северянина становится все меньше и меньше с радующей глаз скоростью, пока он не стал казаться таким же маленьким, как паук-охотник в глубине своей норки. Еще одна вспышка - и он исчез; однако Мышелов не был уверен, достиг ли он вершины, или просто скрылся за изгибом камина. Веревка, однако, продолжала тянуться вверх, пока под Мышеловом не осталась только небольшая петля. Все тело Серого болело теперь совершенно невыносимо, и еще ему было очень холодно, но он крепко сжал зубы и терпел. Хрисса выбрала этот момент, чтобы начать беспокойно расхаживать взад-вперед по своему маленькому человекообразному мостику. Вспыхнула ослепительная молния, и удар грома сотряс Звездную Пристань. Хрисса съежилась. Веревка натянулась, дергая Мышелова за пояс; Мышелов хотел было перенести на нее свою тяжесть, прижав Хриссу к груди, но потом решил подождать окрика Фафхрда. Это было явно мудрым решением, потому что именно в этот момент веревка резко ослабла и начала падать на живот Мышелова, словно струя черной воды. Хрисса прижалась к его лицу, пытаясь отодвинуться как можно дальше от веревки, которая все падала и падала. Но вот ее верхний конец, щелкнув, ударил Мышелова под ложечку. Единственная радость заключалась в том, что Фафхрд не сверзился вслед за веревкой. После очередного слепящего и сотрясающего гору удара стало ясно, что верхняя часть камина была абсолютно пуста. - Фафхрд! - позвал Мышелов. - Фафхрд!!! Ответом было только эхо. Мышелов немного подумал, потом поднял руку и попытался нащупать около своего уха колышек, который Фафхрд забил одним ударом топора. Что бы ни случилось с Фафхрдом, ничего иного не оставалось, как только привязать веревку к колышку и спуститься с ее помощью туда, где камин был более узким. Колышек вылетел при первом же прикосновении и с резким стуком полетел вниз по камину, пока очередной удар грома не поглотил замирающий звук. Мышелов решил "сойти" вниз по камину. В конце концов, он же поднялся эти последние несколько десятков ярдов. Первая попытка пошевелить ногой подсказала ему, что его мышцы сведены судорогой. Он никогда не сможет согнуть ногу и выпрямить ее снова, потому что просто соскользнет с опоры и упадет. Мышелов подумал о шесте Глинти, затерянном в белом пространстве, и тут же задушил в себе эту мысль. Хрисса, съежившись у него на груди, уставилась ему в лицо с выражением, которое в сиянии следующей молнии казалось печальным и в то же время критическим, словно кошка хотела сказать: - И где же эта хваленая человеческая изобретательность? Фафхрд едва успел выбраться из камина на широкий и просторный уступ, прикрытый сверху скальным выступом, когда в скалистой стене бесшумно распахнулась дверь ярдов двух высотой, в ярд шириной и две пяди толщиной. Контраст между шероховатостью скалы и гладкой, как линейка, поверхностью темного камня, образующего боковые стороны двери, косяка и порога, был поистине замечательным. Наружу пролился мягкий розовый свет, и вместе с ним - аромат духов, тяжелые испарения, насыщенные снами о прогулочных лодках, дрейфующих по тихому морю в час заката. Эти вызывающие наркотическое опьянение пары мускуса наряду с ударяющим в голову, словно алкоголь, разреженным воздухом почти заставили Фафхрда забыть о своей цели, но когда он коснулся черной веревки, это было все равно, что прикоснуться к Хриссе и Мышелову на другом ее конце. Фафхрд отвязал веревку от пояса и приготовился закрепить ее вокруг толстой каменной колонны рядом с открытой дверью. Ему пришлось довольно сильно натянуть веревку, чтобы можно было завязать надежный узел. Но насыщенные снами испарения сгустились, и Северянин больше не чувствовал Мышелова и Хриссу на другом конце веревки. Честно говоря, он начал полностью забывать о своих двух друзьях. А затем серебристый голое - голос, хорошо знакомый Фафхрду, который слышал его один раз смеющимся и один раз хихикающим, - позвал: - Войди, варвар. Войди ко мне. Конец черной веревки незаметно выскользнул из пальцев Северянина и тихо прошелестел по камню и вниз по камину. Фафхрд, чуть пригнувшись, переступил порог, дверь бесшумно закрылась, как раз вовремя, чтобы заглушить отчаянный крик Мышелова. Северянин оказался в комнате, освещенной розовыми шарами, висящими на уровне головы. Их мягкое теплое сияние окрашивало в розовый цвет портьеры и ковры, но особенно было заметно на светлом покрывале огромного ложа, которое составляло единственный предмет меблировки комнаты. Рядом с кроватью стояла стройная женщина; черное шелковое платье скрывало все, кроме ее лица под черной кружевной маской, однако не могло спрятать плавные изгибы женской фигуры. В течение семи бешеных ударов сердца Фафхрда она глядела на рыжебородого варвара, потом опустилась на ложе. Тонкая рука с кистью, обтянутой черным кружевом, выскользнула из-под складок платья, похлопала по покрывалу рядом с собой и замерла. Маска, не отрываясь, смотрела в лицо Фафхрда. Он стряхнул с плеч мешок и отстегнул пояс с топором. Мышелов закончил вбивать тонкое лезвие своего кинжала в щель у себя над ухом, пользуясь вместо молотка кремнем из своего мешка, так что при каждом судорожном ударе камня о рукоятку искры дождем летели во все стороны - крохотные молнии среди слепящих вспышек, все еще озаряющих камин, - пока сопровождающие их раскаты грома создавали шумный аккомпанемент ударам Мышелова. Хрисса устроилась у Мышелова на щиколотках, и время от времени Серый пристально смотрел на нее, словно хотел спросить: "Ну что, киска?" Порыв насыщенного снегом ветра, с ревом рванувшего вверх по камину, на мгновение поднял мохнатого зверя на целую пядь в воздух и чуть не сдул самого Мышелова, однако тот посильнее напряг мускулы, и мостик, чуть изогнувшийся вверх, выдержал. Мышелов только что закончил завязывать конец черной веревки вокруг перекладины и рукоятки кинжала - его пальцы и предплечья были почти бесполезными от усталости - когда в задней стене камина бесшумно отворилось окно в два фута высотой и в пять шириной; толстая каменная ставня скользнула в сторону меньше, чем в пяди от обращенного внутрь плеча Мышелова. Красное сияние вырвалось из окна и неясно высветило четыре морды с черными поросячьими глазками и низкими безволосыми головами. Мышелов внимательно рассмотрел их. Все четверо крайне уродливы, бесстрастно решил он. Только их широкие белые зубы, сверкающие между растянутыми в ухмылке губами - почти от одного свинячьего уха до другого - могли бы как-то рассчитывать на то, чтобы называться красивыми. Хрисса немедленно проскочила сквозь красное окно и исчезла. Два лица, между которыми она прыгнула, даже не моргнули черными глазками-пуговками. Потом четыре пары коротких мускулистых рук высунулись наружу, легко оторвали Мышелова от стены и втащили внутрь. Он слабо вскрикнул, потому что усилившаяся судорога скрутила его внезапной агонией. Он еще успел заметить толстые короткие тела в лохматых черных куртках и коротких штанах - а одно было в лохматой черной юбке - но все с босыми разлапистыми ступнями и толстыми ногтями. Потом он потерял сознание. Очнулся Мышелов от безжалостного массажа, лежа на жестком столе, с телом обнаженным и скользким от теплого масла. Он находился в плохо освещенной комнате с низким потолком, и его все еще окружали плотным кольцом четыре гнома, о чем Мышелов мог судить еще до того, как открыл глаза, по восьми мозолистым рукам, тискающим и мнущим его мышцы. Гном, разминающий правое плечо Мышелова и молотящий по верхней части позвоночника, сморщил покрытые бородавками веки и обнажил свои прекрасные белые зубы, словно позаимствованные у какого-нибудь великана, в том, что, должно быть, представлялось ему дружеской усмешкой. Затем он сказал на жутком мингольском диалекте: - Я Костолом. Это моя жена Жирожорка. Те, что поглаживают твое тело с левого борта, - это мои братья Ногогрыз и Черепобой. А теперь выпей это вино и следуй за мной. Вино обожгло Мышелову горло, однако прогнало головокружение; к тому же было истинным блаженством избавиться от убийственного массажа - а, заодно, и от судорог, скручивающих мускулы в комок. Костолом и Жирожорка помогли Мышелову слезть с каменной плиты, а Ногогрыз и Черепобой быстро растерли его грубыми полотенцами. Теплая комната с низким потолком на мгновение поплыла вокруг Серого; затем он почувствовал себя восхитительно хорошо. Костолом пошлепал в темноту, расстилающуюся позади дымных факелов. Мышелов без слова последовал за ним. "Это что, и есть Фафхрдовы Ледяные Гномы?" - спрашивал он сам себя. Костолом отодвинул в сторону тяжелые портьеры. В темноту веером хлынул янтарный свет. Мышелов шагнул с грубого камня на мягкий пух. Портьеры с шорохом сомкнулись за спиной. Он был один в комнате, мягко освещенной висящими шарами, похожими на огромные топазы, - однако чувствовалось, что если их коснуться, они отскочат в сторону, как воздушные шарики. Тут находилось широкое ложе и позади него, на фоне затянутой ковром стены - низкий столик с табуреткой из слоновой кости. Над столом было большое серебряное зеркало, а на столе - причудливые маленькие бутылочки и множество крошечных горшочков из слоновой кости. Нет, комната не была совершенно пустой. В дальнем углу, свернувшись клубочком, лежала ухоженная, лоснящаяся Хрисса. Однако она смотрела не на Мышелова, а в некую точку над табуреткой. Мышелов почувствовал, как по его спине пробежали мурашки, но они были вызваны не только страхом. Мазок светлейшего из всех зеленых цветов метнулся от одного из горшочков к точке, на которую уставилась Хрисса, и исчез там. Однако Мышелов увидел, что отраженная полоска зелени появилась в зеркале. Загадочный маневр повторился, и вскоре в серебре зеркала повисла зеленая маска, чуть затуманенная матовостью металла. Затем маска в зеркале пропала и одновременно появилась, видимая на этот раз совершенно четко, в воздухе над табуреткой. Это была та самая маска, которую до боли хорошо знал Мышелов - узкий подбородок, высокие скулы, прямая линия, соединяющая нос и лоб. Припухшие, темные, как вино, губы чуть приоткрылись, и мягкий грудной голос спросил: - Мое лицо не нравится тебе, человек из Ланкмара? - Твоя шутка жестока, о Принцесса, - ответил Мышелов, самоуверенно изображая придворный поклон, - ибо ты - сама красота. Тонкие пальцы, наполовину обрисованные теперь бледной зеленью, окунулись в горшочек с притиранием и набрали более щедрую порцию краски. Мягкий грудной голос, который так хорошо сочетался с коротким смешком, услышанным однажды в снегопад, произнес на этот раз: - Ты сможешь оценить меня всю. Фафхрд проснулся в темноте и прикоснулся к девушке, лежащей рядом с ним. Как только он понял, что она тоже не спит, он крепко обхватил ее бедра. Почувствовав, как напряглось ее тело, Северянин перевернулся на спину, поднял ее в воздух и подержал над собой. Она была чудесно легкой, словно сделанной из воздушного теста или гагачьего пуха, однако когда Фафхрд снова положил ее рядом с собой, ее тело было таким же упругим, как и любое другое, хотя и более гладким на ощупь, чем у большинства. - Хирриви, я прошу тебя, давай зажжем свет, - сказал он. - Это было бы глупо, Фаффи, - ответила она голосом, который был похож на звон чуть задетой занавески из крохотных серебряных колокольчиков. - Разве ты забыл, что теперь я полностью невидима? Это могло бы подзадорить некоторых мужчин, однако ты, как мне кажется... - Ты права, ты права, я хочу, чтобы ты была реальной, - ответил он, крепко сжимая ее плечи, чтобы подчеркнуть силу своих чувств, и затем виновато отдергивая руки при мысли о том, какой хрупкой она должна быть. Серебряные колокольчики зазвенели полнозвучным смехом, словно кто-то широким взмахом отвел занавеску в сторону. - Не бойся, - сказала женщина. - Мои воздушные кости сделаны из материала, который прочнее, чем сталь. Это загадка, недоступная разумению всех ваших философов, и относящаяся к невидимости моей расы и животных, от которых она произошла. Подумай о том, каким прочным может быть закаленное стекло; однако свет проходит сквозь него. Мой проклятый братец Фарумфар силен, как медведь, несмотря на всю свою худобу, а мой отец Умфорафор - истинный лев, несмотря на прожитые им века. Схватка твоего друга с Фарумфаром не была окончательным испытанием - хотя он и взвыл после этого - отец был в ярости - и к тому же есть еще двоюродные братья. Как только закончится эта ночь - но это будет еще не скоро, любимый; луна еще поднимается - ты должен спуститься со Звездной Пристани. Пообещай мне это. У меня холодеет сердце при мысли об опасностях, которые тебе уже пришлось испытать - и за последние три дня оно не знаю сколько раз просто леденело! - И все-таки ты нас не предупредила, - задумчиво сказал Северянин. - Ты заманила меня сюда. - И ты сомневаешься в том, почему? - спросила она. В этот момент Фафхрд как раз касался ее вздернутого носа и круглых, как яблоки, щек, так что он почувствовал и то, как она улыбается. - Или, возможно, тебе не нравится то, что я позволила тебе немного рискнуть жизнью, чтобы наградой стало это ложе? Фафхрд запечатлел страстный поцелуй на ее полных губах, чтобы показать ей, как ошибочны были ее мысли, но через мгновение она оттолкнула его. - Подожди, Фаффи, любимый, - воскликнула она. - Нет, я же сказала, подожди! Я знаю, что ты жаден и нетерпелив, но ты можешь подождать хотя бы до тех пор, пока луна передвинется на небе на ширину звезды. Я попросила тебя пообещать мне, что ты спустишься со Звездной Пристани на рассвете. В темноте наступило довольно долгое молчание. - Ну? Что же держит закрытым твой рот? - нетерпеливо спросила она наконец. - Кое в чем другом ты не проявлял подобной нерешительности. Время проходит, луна поднимается. - Хирриви, - тихо сказал Фафхрд. - Я должен подняться на Звездную Пристань. - Почему? - звенящим голосом спросила она. - Пророчество стихов исполнилось. Ты получил свою награду. Если ты пойдешь дальше, тебя будут ждать лишь бесплодные опасности. Если ты вернешься, я буду охранять тебя с воздуха - да, и твоего приятеля тоже - до самой Пустоши. Ее нежный голос слегка задрожал. - О Фаффи, неужели тебе недостаточно меня, чтобы отказаться от завоевания жестокой горы? Кроме всего прочего, я люблю тебя - если я правильно понимаю, как смертные употребляют это слово. - Нет, - торжественно ответил в темноте Северянин. - Ты замечательная, самая замечательная из всех девушек, что я знал - и я люблю тебя, а это слово я не бросаю по пустякам, - однако от этого мое желание покорить Звездную Пристань только разгорается. Можешь ли ты понять это? Теперь на некоторое время замолкла сама Хирриви. - Ну что ж, - сказала она наконец, - ты сам себе хозяин, и делаешь, что захочешь. Я тебя предупредила. Я могла бы сказать и больше, привести доводы против, спорить с тобой и дальше, но я знаю, что и после всего этого мне не удастся преодолеть твое упрямство - а время бежит. Мы должны оседлать наших лошадок и догнать луну. Поцелуй меня еще раз. Медленно. Вот так... Мышелов лежал поперек ложа, в ногах, под янтарными шарами, и разглядывал растянувшуюся Крешкру; ее хрупкие яблочно-зеленые плечи и спокойное спящее лицо тонули во множестве подушек. Мышелов смочил уголок простыни вином из чаши, стоящей у его колена, и потер им тонкую правую щиколотку Крешкры - так осторожно, что медленный подъем и падение ее узкой грудной клетки не изменили своего ритма. Вскоре он стер всю зеленоватую мазь с участка величиной в половину своей ладони и уставился на дело рук своих во все глаза. Он был уверен в том, что на этот раз увидит тело или, по меньшей мере, зеленое притирание с обратной стороны ноги; но нет, все, что Мышелов увидел сквозь вытертый им маленький неправильный треугольник, - это косматое покрывало кровати, отражающее льющийся сверху янтарный свет. Это была невероятно захватывающая и немного пугающая тайна. Мышелов вопросительно глянул на Хриссу, которая теперь лежала на низком столике, окруженная фантастическими бутылочками из тончайшего стекла и, положив белый косматый подбородок на скрещенные лапы, разглядывала лежащих на ложе людей. Мышелову показалось, что кошка глядит на него с неодобрением, так что он торопливо размазал притирание равномерно по всей ноге Крешкры, пока проделанный им глазок не был снова покрыт зеленой краской. Послышался тихий смешок. Крешкра, приподнявшись на локтях, смотрела на Мышелова прищуренными глазами из-под длинных, густых ресниц. - У нас, невидимок, - сказала она насмешливым голосом, который был, или казался, сонным - видима только внешняя сторона любого грима или притирания, нанесенного на тело. Это тайна, недоступная нашим провидцам. - Ты - воплощение самой королевы-Тайны, шествующей средь звезд, - провозгласил Мышелов, легко поглаживая зеленые пальчики ее ног. - А я - самый везучий из всех людей. Только вот боюсь, что это все сон, и я проснусь на холодных карнизах Звездной Пристани. Как вышло, что я здесь? - Наша раса вымирает, - сказала она. - Наши мужчины стали бесплодными. Хирриви и я - единственные оставшиеся принцессы. Наш брат Фарумфар горячо желал быть нашим консортом - он хвастается, что все еще мужчина, - это с ним ты дрался - но наш отец Умфорафор сказал: "Нам нужна новая кровь - кровь героев". Так что нашим двоюродным братьям и Фарумфару - к крайнему неудовольствию последнего - пришлось летать там и сям и оставлять эти маленькие рифмованные приманки, написанные на пергаменте из козьей шкуры, в опасных, пустынных местах, которые могли бы привлечь героев. - Но как могут невидимые существа сходиться с видимыми? - спросил он. Она довольно рассмеялась. - Неужели твоя память настолько коротка, Мышонок? - Я хотел сказать, иметь потомство, - поправился Серый, слегка раздраженный тем, что она нечаянно угадала его детское прозвище. - И кроме того, разве такой ребенок не будет полупрозрачным, туманным, смесью видимого и невидимого? Зеленая маска Крешкры чуть покачалась из стороны в сторону. - Мой отец думает, что такой союз принесет плоды, и что дети будут рождаться только невидимыми - потому что невидимость доминирует над видимостью - и в то же время во всем другом будут обладать преимуществами, даруемыми примесью горячей крови героев. - Значит, это твой отец приказал тебе переспать со мной? - спросил немного разочарованный Мышелов. - Ни в коем случае, Мышонок, - уверила девушка. - Он был бы взбешен, если бы ему могло прийти в голову, что ты здесь, а Фарумфар просто сошел бы с ума. Нет, ты понравился мне - так же как Хирриви понравился твой приятель - когда я впервые увидела тебя в Холодной Пустоши; и для тебя это было большой удачей, потому что если бы вы дошли до вершины Звездной Пристани, то мой отец получил бы ваше семя совершенно иным образом. Кстати, это напомнило мне: Мышонок, ты должен пообещать мне, что на рассвете спустишься со Звездной Пристани. - Подобное обещание не так-то легко дать, - сказал Мышелов. - Я знаю, что Фафхрд заупрямится. И кроме того, у нас есть еще одно небольшое дельце, которое касается мешка с бриллиантами, если это то, что подразумевается под "кошелем, полным звезд" - о, я знаю, что это безделица по сравнению с объятиями восхитительной девушки... и все же... - Но если я скажу, что люблю тебя - а это чистая правда! - О Принцесса, - вздохнул Мышелов, скользя рукой по ее ноге к колену. - Как могу я оставить тебя на рассвете? Всего одна ночь... - Как, Мышонок, - прервала его Крешкра, шаловливо улыбаясь и слегка выгибаясь всем телом, - разве ты не знаешь, что каждая ночь - это вечность? Неужели ни одна девушка не научила еще тебя этому, Мышонок? Ты меня удивляешь. Подумай, у нас осталась еще половина вечности - и это тоже вечность, как твой учитель геометрии, будь он старцем с седой бородой или девой с нежной грудью, должен был бы рассказать тебе. - Но если я должен зачать множество детей... - начал Мышелов. - Хирриви и я кое в чем похожи на пчелиных маток, - объяснила Крешкра, - но не думай об этом. Сегодня мы обладаем вечностью, это так, но только в том случае, если сами сумеем сделать ее вечностью. Иди ближе ко мне... Чуть позже Мышелов, в чем-то повторяя самого себя, сказал: - Единственное, что плохо в восхождении в гору, - это то, что самые лучшие участки кончаются чересчур быстро. - Они могут длиться вечность, - выдохнула Крешкра ему в ухо. - Заставь их продолжаться бесконечно, Мышонок. Фафхрд проснулся, трясясь от холода. Розовые шары, ставшие теперь серыми, раскачивались в порывах ледяного ветра из открытой двери. На его одежде и вещах, разбросанных по полу, собрался снег, и снег лежал сугробом высотой в несколько дюймов у порога, из-за которого исходило и единственное освещение - свинцово-серый свет дня. Великая радость, кипящая внутри Фафхрда, вступила в борьбу с этим мрачным серым зрелищем и победила его. Однако Фафхрд был раздет и весь дрожал. Он вскочил, выбил свои вещи о кровать и натянул на себя заледеневшую, твердую, как доска, одежду. Застегивая пояс с топором, он вспомнил, что беспомощный Мышелов сидит внизу, в камине. Каким-то образом Фафхрд не думал об этом всю ночь, даже когда он говорил Хирриви о Мышелове. Северянин схватил свой мешок и выскочил на уступ, заметив уголком глаза какое-то движение у себя за спиной. Это закрылась массивная дверь. Мощный порыв ветра ударил Фафхрда снежным кулаком. Северянин ухватился за шершавый каменный столб, к которому прошлой ночью собирался привязать веревку, и крепко обхватил его. Да помогут боги сидящему внизу Мышелову! Кто-то, пыхтя, проскользил под напором ветра и снега по уступу, и уцепился за столб внизу. Ветер затих. Фафхрд поискал взглядом дверь. От нее не осталось и следа. Ветер снова нанес сугробы. Крепко держась одной рукой за столб и мешок, он ощупал другой рукой шершавую стену. Кончики пальцев, как и глаза, не смогли обнаружить ни малейшей трещины. - Значит, тебя тоже выпихнули? - весело спросил знакомый голос. - Лично меня вышвырнули Ледяные Гномы, к твоему сведению. - Мышелов! - воскликнул Фафхрд. - Значит, ты не?.. Я думал... - Насколько я тебя знаю, ты ни разу не подумал обо мне за всю ночь, - сказал Мышелов. - Крешкра заверила меня, что ты в безопасности и даже более того. Хирриви сказала бы тебе то же самое обо мне, если бы ты ее спросил. Но, конечно же, ты этого не сделал. - Значит, ты тоже?.. - спросил Фафхрд, ухмыляясь с довольным видом. - Да, Принц-Родственник, - ответил ему Мышелов, ухмыляясь в ответ. Они немного потузили друг друга (не отрываясь, однако, от столба), чтобы разогнать холод, но еще и просто от хорошего настроения. - Хрисса? - спросил Фафхрд. - Эта умница сидит внутри, в тепле. Они здесь не выгоняют на улицу кошек, только людей. Однако я кое о чем подумал... Тебе не кажется, что Хрисса изначально принадлежала Крешкре и что Крешкра предвидела и задумала... Его голос постепенно затихал и наконец умолк. Ветер перестал налетать. Снегопад был таким легким, что друзья могли видеть почти на лигу над собой - до самой Шапки над заснеженными уступами Лика - и под собой, туда, где исчезала вдали Лестница. И вновь их разум был заполнен, почти захлестнут, громадой Звездной Пристани и их собственной участью: двух полузамерзших песчинок, ненадежно висящих посреди замерзшего вертикального мира, лишь отдаленно связанного с Невоном. В небе на юге виднелся бледный серебристый диск - солнце. Приятели проспали до полудня. - Гораздо легче превратить в вечность ночь, которая длится восемнадцать часов, - заметил Мышелов. - Мы скакали за луной сквозь глубины моря, - задумчиво произнес Фафхрд. - Твоя девушка пыталась заставить тебя спуститься вниз? - внезапно спросил Мышелов. Фафхрд кивнул. - Пыталась. - Моя тоже. А это не такая уж плохая идея. По ее словам, эта вершина дурно попахивает. Однако похоже, что камин забит снегом. Подержи меня за ноги, пока я свешусь и посмотрю. Да, плотно забит до самого низа. Итак?.. - Мышелов, - почти мрачно сказал Фафхрд, - существует путь вниз или нет, я должен подняться на Звездную Пристань. - Ты знаешь, - ответил Мышелов, - я сам начинаю находить кое-что в этом безумии. И кроме того, на восточной стене Звездной Пристани может быть легкий путь к этой роскошной на вид Долине Разлома. Так что давай использовать на полную катушку те жалкие семь часов дневного света, что у нас остались. День - это явно не та штука, из которой можно сделать вечность. Подъем на уступы Лика был одновременно и самым легким и самым тяжелым из всех восхождений. Уступы были широкими, но некоторые из них, сильно скошенные наружу, усыпали обломки сланца, при малейшем прикосновении сыпавшиеся в бездну. То тут, то там попадались короткие поперечные расселины, которые приходилось преодолевать, цепляясь изо всех сил за края тонких трещин, причем иногда приятели видели только на руках. К тому же усталость, и холод, и даже головокружительная слабость наступали на этой высоте гораздо быстрее. Друзьям часто приходилось останавливаться, чтобы перевести дух и согреться. У задней стены одного широкого уступа - по мнению Фафхрда, правого глаза Звездной Пристани - путникам пришлось потратить некоторое время и сжечь в жаровне все оставшиеся смоляные шарики, частично для того, чтобы разогреть еду и питье, но в основном чтобы согреться. Время от времени им казалось, что усилия прошлой ночи тоже ослабили их выносливость, но затем воспоминания об этих усилиях возвращались и рождали в друзьях новые силы. А еще были внезапные предательские порывы ветра и непрерывный, хотя и меняющий свою силу, снегопад, который то скрывал вершину, то позволял ясно ее видеть на фоне серебристого неба; широкий, белый, выгибающийся наружу край Шапки теперь угрожающе нависал над самыми головами - такой же точно снежный карниз, как был в седловине, только теперь путники находились с другой, опасной его стороны. Иллюзия того, что Звездная Пристань - это мир, существующий отдельно от Невона в заполненном снегом пространстве, становилась все сильнее. Потом небо сделалось голубым, и приятели почувствовали, как солнце пригревает им спины - они наконец поднялись над снегопадом - и Фафхрд указал на крошечную щелку яркой синевы у края Шапки - щелочку, которая едва виднелась над следующим скалистым бугром, украшенным снежными разводами, - и воскликнул: - Это верхняя часть Игольного Ушка! При этих словах что-то упало в сугроб рядом с ним, и послышался приглушенный звон металла о камень, а в снегу осталось вертикально торчать подрезанное под тетиву и оперенное древко стрелы. Мышелов и Фафхрд нырнули под защиту ближайшего выступа как раз в тот момент, когда вторая и третья стрела со звоном ударились о голый камень, на котором друзья только что стояли. - Гнарфи и Кранарх опередили нас, черт бы их подрал, - прошипел Фафхрд, - и устроили нам засаду в Игольном Ушке - место само собой напрашивалось. Мы должны обойти вокруг и подняться выше них. - А разве именно этого они от нас и не ждут? - Они, как идиоты, слишком рано выдали свою засаду. Кроме того, у нас нет другого выхода. Так что друзья начали подниматься к югу, все выше и выше, постоянно стараясь держаться за камнями или сугробами между своей тропой и тем местом, где, по их мнению, было Игольное Ушко. Наконец, когда солнце уже склонялось к западу, путешественники повернули снова на север и продолжали подниматься, вырубая теперь ступеньки во все более крутом снежном валу, который выгибался над головами, образуя поля Шапки, скрывавшей теперь две трети неба, словно зловещая крыша. Друзья то обливались потом, то дрожали, да еще им приходилось бороться с непрерывными приступами слабости и головокружения, однако при этом передвигаться так бесшумно и осторожно, как они только могли. Наконец они обогнули еще один гигантский сугроб и обнаружили, что смотрят сверху вниз на огромный обнаженный каменистый участок склона, по которому обычно проносился ветер, дующий сквозь Игольное Ушко и наметающий Малый Вымпел. На противоположном краю открытого каменного пространства виднелись два человека, оба в коричневых кожаных одеждах, сильно потрепанных и кое-где продранных. Сквозь дырки виднелся меховой подбой. Тощий, чернобородый, с лицом, похожим на лосиную морду, Кранарх стоял, крест-накрест хлопая себя руками по бокам, чтобы согреться. Рядом с ним лежал лук с надетой тетивой и несколько стрел. Приземистый, с кабаньим рылом, Гнарфи стоял на коленях, заглядывая вниз через край. Фафхрд подумал о том, куда делась пара их здоровенных слуг в коричневом. Мышелов сунул руку в свой мешок. В тот же самый момент Кранарх заметил приятелей и схватился за оружие, хотя и значительно медленнее, чем он сделал бы это в менее разреженном воздухе. С подобной же медлительностью Мышелов вытащил камень размером с кулак, который он подобрал на одном из карнизов внизу как раз для такого случая. Стрела Кранарха просвистела между головами обоих приятелей. Мгновение спустя камень Мышелова с налета удалился прямо в левое плечо Кранарха. Оружие выпало из его пальцев, и рука беспомощно повисла. Тогда Фафхрд и Мышелов сломя голову бросились вниз по снежному склону; первый потрясал отвязанным от пояса топором, второй вытаскивал Скальпель. Кранарх и Гнарфи встретили противников мечами, а у Гнарфи в левой руке был еще и кинжал. Схватка разыгралась, как и обмен стрелой и камнем, словно во сне. Сначала натиск Фафхрда и Мышелова дал им преимущество. Затем огромная сила Кранарха и Гнарфи - или, скорее, то, что они отдохнули, - взяла свое, и они чуть было не сбросили своих противников в пропасть. Фафхрд получил скользящий удар по ребрам, который прорезал его прочную тунику из волчьей шкуры, распорол мышцы и проскрипел по кости. Но затем, как это всегда и бывает, верх одержало мастерство, и двое в коричневом, получившие уже несколько ран, внезапно повернулись и побежали под огромную белую треугольную арку Игольного Ушка. Гнарфи на бегу орал: - Граа! Крук! - Без сомнения, они зовут своих слуг или носильщиков в косматой одежде, - тяжело дыша, высказал предположение почти совершенно вымотанный Мышелов, опуская руку с мечом на колено. - Они были похожи на крестьян - толстые деревенские парни, вряд ли приученные носить оружие. Я думаю, мы можем их не бояться, даже если они прибегут на зов Гнарфи. Фафхрд кивнул; он тоже задыхался. - Однако они поднялись на Звездную Пристань, - добавил он с сомнением. И как раз в эту минуту, передвигаясь на задних ногах, когти которых стучали по выметенному ветром камню, широко разинув красные пасти с белыми клыками и стекающей слюной, растопырив когтистые передние лапы, из снежной арки выбежали два огромных бурых медведя. Со скоростью, которую не смогли вызвать у них человекообразные противники. Мышелов схватил лук Кранарха и одну за другой пустил две стрелы, а Фафхрд взмахнул топором, описав в воздухе сверкающий круг, и метнул его в животных. Затем два приятеля быстро отпрыгнули в разные стороны; Мышелов размахивал Скальпелем, а Фафхрд вытаскивал нож. Но в дальнейшей схватке уже не было нужды. Первая стрела Мышелова угодила бегущему впереди медведю в шею, вторая - прямо в его красное небо и сквозь него в мозг, в то время как топор Фафхрда погрузился по рукоятку между двух ребер в левый бок второго медведя. Огромные животные, качнувшись, упали вперед, обливаясь кровью и дергаясь в судорогах; дважды перевернулись и тяжеловесно рухнули в пропасть. - Без сомнения, это были самки, - заметил Мышелов, наблюдая за их падением. - О, эти зверские типы из Иллик-Винта! И все же, зачаровать или выдрессировать подобных животных так, чтобы они несли вещи, лезли в гору, и даже отдали свои бедные жизни... - Кранарх и Гнарфи ведут грязную игру, это уж точно, - заявил Фафхрд. - И нечего восхищаться их штучками! Он запихнул тряпку под тунику, на рану, поморщился и выругался так сердито, что Мышелов удержался от сомнительного каламбура насчет медведей и "медвежатников". Потом два приятеля медленно тащились под громадной, похожей на шатер, снежной аркой, чтобы увидеть самый высокий на всем Невоне земельный удел, быть хозяевами которого они завоевали право, - забыв в опьяняющей усталости, в этот момент триумфа, о невидимых существах, властелинах Звездной П