шу взглядом, потом пожал плечами. Меня оценили и решили не связываться. - Я вернусь запереть, - буркнул портье и побрел в сторону офиса. Я не собирался специально искать что-нибудь в номере. Мне просто хотелось немного побыть тут и попробовать увидеть все глазами Стенханта. Что и говорить, уютом номер не отличался. Я представил себе, как Стенхант смотрит по сторонам так же, как смотрел на меня, - свысока. Все, что Мейнард Стенхант делал или говорил, отрицало и этот номер, и ту жизнь, которая текла здесь. Но привело же его сюда что-то, и приводило не раз. Что-то заставляло его изменять своим ценностям и проводить в этом номере часть своей жизни, а в конце-концов найти здесь свою смерть. Вот мне и работа: выяснить, что это было. Скорее всего, когда я найду ответ, он окажется очень простым. Впрочем, пока я не нашел ни единой зацепки. Шаги в коридоре прервали мои размышления. Я оглянулся, ожидая Шенда, только это оказался не Шенд. В дверях стоял тот обращенный кенгуру, которого я видел в баре "Вистамонта". На нем была брезентовая куртка и пластиковые штаны, туго затянутые эластичным поясом, передние лапы он держал в карманах. Кенгуру шагнул в номер. Я встал. - Глубоко копаешь, тупица, - произнес он. Говорил он монотонно, но слегка визгливо, пытаясь произвести устрашающее впечатление. - Сам вижу, - ответил я. - Надеюсь. Это ведь в твоих интересах. Мне не хотелось бы отрывать тебе яйца. - Мне тоже, Джой. - Я попробовал выйти, но он заступил мне дорогу, и мы столкнулись плечами. - Не так быстро, тупица. Надо поговорить. Пошли-ка в твою машину. Я смолчал. Кенгуру сунул лапу в карман и вынул маленький черный пистолет. Он держал его небрежно, как держат шоколадку или кусок мыла. Правда, от этого пистолета вряд ли кто-то стал бы чище. Он неуклюже забрался на правое сиденье. Я захлопнул свою дверцу, и плафон на потолке погас. Теперь я не видел пистолета в его лапе, но знал, что тот никуда не делся. - Слушай, и слушай внимательно, - сказал кенгуру. Его голос срывался, и мне пришло в голову, что он оттачивал манеры крутого парня на младшем братишке. Если, конечно, оттачивал. Я неважно разбираюсь в возрасте кенгуру - в тех случаях когда не удается взглянуть на их зубы, конечно, но было совершенно очевидно, что уши у Джоя слегка взмокли. - Ты кое-кого огорчаешь, - продолжал он. - Ты и не представляешь, как плохо это может отразиться на твоем здоровье. Энгьюин - не лучшая компания. Тебе лучше бы пореже с ним видеться. Брось это дело и езжай домой. Может статься, мы подкинем тебе какое-нибудь бракоразводное дельце. - Кто это "мы"? - Не задавай мне вопросов, тупица. Я здесь не для того, чтобы отвечать на твои дурацкие расспросы. - Не разыгрывай из себя человека, Джой. У меня такие же права, как и у любого другого по отношению к кенгуру. Кто тебя послал? Чтобы я не забывал про пистолет, он ткнул мне им в живот. Как многие обращенные, этот кенгуру совершенно не думал о конспирации. - Я работаю на Фонеблюма, если тебе это что-нибудь говорит. Я попробовал сблефовать. - На Денни Фонеблюма? Он пересчитал мне ребра стволом. - Верно. Хотя тебе стоит пожалеть о том, что ты вообще слышал это имя. Денни тошнит от тебя даже на расстоянии, и мне тебя жаль, если ему случится познакомиться с тобой поближе. Должно быть, его возня с пистолетом вытолкнула ручку-антиграв из моего кармана, так как она выплыла на волю и зависла между нами. Кенгуру с секунду озадаченно смотрел на нее, потом протянул лапу и толкнул ручку вниз, к ногам. - Значит, вы с Денни большие приятели? - Ага. - Он поерзал в кресле, поудобнее устраивая свой хвост. Ствол пистолета тем не менее по-прежнему давил мне на солнечное сплетение. Должно быть, такая поза была ему неудобна. - Можешь передать ему кое-что? - Ага. - Попроси, чтобы в следующий раз, когда он захочет поговорить со мной, он не посылал для этого сумчатых. Кенгуру отвел пистолет от моего живота, но в темноте я не видел, что он с ним делает. Потом он вмазал мне пистолетом по лицу. И надо сказать довольно сильно - я стукнулся затылком о подголовник и почувствовал на губах соленый вкус крови, хотя действие порошка несколько смягчило боль. Стало неестественно тихо. Возможно, произведенный эффект поразил его самого. Насилие - это не веселая игра вроде пинг-понга: отдаешь и получаешь обратно; насилие подводит черту под всем предшествующим, и можно только горько сожалеть о том, что не остался утром в постели или под ней. - О'кей, - сказал я, перекатывая во рту слюну пополам с кровью, - ты крутой парень. - Думаешь, что сможешь одолеть это дело, тупица? Ошибаешься. Не на этот раз. Не лезь куда не надо. Я сжал руль, чтобы не поддаться соблазну и не удушить его. - Послание получил. Уматывай, Кэссиди. Он открыл дверцу, и плафон на потолке снова загорелся. Его кенгуриный рот скривился в недоброй усмешке, блестящий черный нос дернулся. - Ты угадал с первого раза, тупица. Меня зовут Джой Кастл. - Буду иметь в виду. Не опуская пистолета, он выбрался из машины, хлопнул дверцей и исчез в темноте. Я достал ключи, завел мотор и хотел было пуститься в погоню, но понял, что чувствую себя слишком паршиво, чтобы вести машину. Так я и сидел в машине с работающим двигателем и выключенными фарами. Я не стал вытирать рот: не хотелось пачкать руки. Сзади послышался шум мотора. Я оглянулся и увидел красный отсвет катафотов выезжающего со стоянки мотороллера. Я просидел еще десять или двадцать минут в самом препоганом настроении. Потом нащупал в кармане половинку сотенной бумажки, но не смог заставить себя вылезти из машины и идти к Шенду. Я размышлял о кенгуру: ну и панк. Настолько зелен, что выболтал мне свое и фонеблюмово имена и не отрицал связи между ними. Да, за пистолет во рту стоило отплатить. Впрочем, довольно. Я тронул машину и поехал обратно по петляющему над заливом шоссе. Так дольше ехать, но было в воде и ночи что-то такое, на что мне хотелось полюбоваться. 9 Свой будильник я завожу только тогда, когда веду расследование. Этим утром мне как раз снился замечательный сон: нормальный, генитально реориентированный секс с абстрактной идеализированной блондинкой - никакого сходства с Челестой Стенхант, - и тут сработал будильник, резко сменив тему сна. Мне привиделось стадо картонных овец, прыгавших через картонную изгородь на черно-белом фоне. Последняя овечка зацепила изгородь задними ногами и полетела кувырком, оставляя за собой шлейф блеяния и щепок. Из облаков высунулась огромная рука, подняла овцу, отряхнула ее и подтолкнула поближе к стаду. Рука повернулась так, чтобы я мог разглядеть циферблат на запястье, и циферблат начал расти, а тиканье становилось все громче и громче, пока я окончательно не проснулся. Я уселся за кофе с карандашом и блокнотом и Попытался продумать свои следующие шаги, но кофе больно обжег разбитые десны, так что в конце концов мне пришлось сконцентрироваться на том, как пить одной стороной рта. Закончив сражение со второй чашкой кофе, я вернулся к блокноту и написал имя: ДЕННИ ФОНЕБЛЮМ. Просто так, чтобы было перед глазами. Пониже я написал в столбик ПЭНСИ ГРИНЛИФ, ГРОВЕР ТЕСТАФЕР и ЧЕЛЕСТА СТЕНХАНТ. Нарисовав на листке еще несколько кружков и треугольников, я оторвал листок, скомкал и бросил в мусорную корзину. Позавтракав, я позвонил в справочную и узнал телефон и адрес Тестафера. Еще я попытался узнать телефон дома на Кренберри-стрит, сообщить который мне отказались даже после того, как я продиктовал номер своей лицензии. То ли мне ограничили доступ, то ли покой Челесты Стенхант оценивался выше. Так или иначе, но, чтобы перекинуться словом с Челестой - или с Пэнси Гринлиф, - придется ехать туда самому. А мне очень даже нужно было перекинуться словом - черт, даже целой охапкой слов. Впрочем, еще не вечер. Времени сколько угодно. Для начала я решил смотаться в холмы Эль-Соррито проведать доктора Тестафера, тем более что я пребывал в подходящем настроении для прогулки по живописной местности. Доктор проживал на Деймонт-корт - шоссе, открытом для общественного движения, но все равно пустом. Дорога привела меня к воротам. Почтовый ящик слева гласил "ТЕСТАФЕР". Я остановил машину на обочине и пошел дальше пешком, старательно скрипя ботинками по гравию, чтоб меня не заподозрили в тайном вторжении. Дом был типично американской имитацией типично французского коттеджа с алюминиевыми ставнями на окнах и тарелкой спутникового телевидения на коньке низкой крыши. Машины перед домом не было видно, но я поднялся на крыльцо и позвонил. - Доктора Тестафера сейчас нет дома, - послышался блеющий женский голос из невидимого интеркома. - Меня зовут Конрад Меткалф, - произнес я без всякой уверенности в том, что меня слышат. - Я частный инквизитор. Мне хотелось бы поговорить с вами, - кем бы вы ни были, добавил я про себя. Последовало молчание. Я внимательно осмотрел дверь, но интеркома так и не нашел. - Я... я сейчас, - произнес голос. Я ждал на крыльце, но голос доносился откуда-то справа. Я повернулся и увидел маленькую дверь, отворившуюся в стене низенькой пристройки. Голос, как выяснилось, принадлежал черноухой овечке в шлепанцах и халате. Она стояла в дверях, придерживая копытом пояс халата и подслеповато щурясь. Я подошел к дверце. - Меня зовут Конрад Меткалф, - повторил я. Ростом овечка едва доставала мне до груди, и я сошел на ступеньку вниз, чтобы не слишком возвышаться над ней. - Меня зовут Дульчи. - Розовая кожица между верхней губой и черным носиком при разговоре трепетала. - Пожалуйста... заходите. Я кивнул. - Тут немного низко, - предупредила она. - У меня нет ключей от главного входа. Она повернулась и протопала в дом, оставив дверь открытой. Я не спешил заходить. В длину и ширину помещение не отличалось от любого другого, зато было почти вдвое ниже. Я постоял, согнувшись, в дверях, пока глаза не привыкли к полумраку, потом добрался до диванчика у дальней стены и уселся там. При желании я мог бы сейчас дотянуться до потолка рукой. Тестафер перестроил для овцы или кого-то еще такого же роста целое крыло дома. В цветовой гамме преобладали детские розовые и голубые тона, и почти все, кроме дверных ручек и выключателей, было обито плюшем. Плотные занавески не пропускали солнечный свет - комната освещалась двумя большими торшерами, которым пришлось сильно наклониться, чтобы влезть сюда. Я испытывал к ним симпатию: как и я, они казались пришельцами из реальной жизни в кукольном доме. Овечка нервно протанцевала по комнате, потом немного успокоилась и уселась в удобное кресло напротив меня. Я наклонился вперед, опершись на колени. - Доктор Тестафер говорил вам, что случилось с доктором Стенхантом? - Д-да, - ответила овца. - Он был очень расстроен. - Мы все расстроены, - сказал я. - Особенно мой клиент. Он стоит одной ногой в морозилке, и лично мне не верится, что доктора убил именно он. Вы хорошо знали Стенханта? Овечка вздрогнула, хотя это могло ничего и не означать. Я не Айболит. - Я видела его однажды, - проблеяла она. - Он заходил сюда? - Да. - Вы выходите в город, Дульчи? Она пожевала губами. - Не очень часто. - Здесь, должно быть, совсем одиноко, - предположил я. - Я не имею претензий к Гроверу, если вы это хотели сказать. Я вполне счастлива здесь. Будь по-другому, я бы ушла. - Конечно. Говорит ли вам что-нибудь имя Денни Фонеблюм? Доктор Тестафер не захотел обсуждать эту тему, и я подумал: а вы его случайно не знаете? - Боюсь, что нет. - Это уже любопытно, - заметил я. - Именно так отреагировал доктор Тестафер. Стоит только упомянуть Фонеблюма, и все как один боятся, что его не знают. Чего боитесь вы, Дульчи? Ее глаза расширились, и из горла вырвался странный звук, этакое сдавленное блеяние. - Я... мне не следовало говорить с вами. Гровер будет сердиться. - Вам не приходилось видеть этакого крутого кенгуру по имени Джой Кастл? Он работает на Фонеблюма, по крайней мере работал вчера. - Нет, - это она произнесла твердо. Похоже, она была счастлива хоть раз ответить правду. - Ладно. Давайте-ка зайдем с другой стороны. Тестафер беспокоился насчет пропажи бумаг из офиса. Вы можете сказать что-нибудь об этом? - Ничего. - Она скинула шлепанец с левого копыта и с неестественной сосредоточенностью почесала бок, словно ее кусала блоха. - О'кей, - сказал я. - Вы боитесь кого-то и не хотите говорить правду. Отлично. Я терпеливый человек, хотите верьте, хотите нет. Эта цепочка крепка, но не все ее звенья подогнаны друг к другу так, как вы с Тестафером. Так что мы обнаружим, что же скрывается за всем этим. - Я поздравил себя с удачным сравнением и прикинул, что сделать дальше. Я и наполовину не был уверен в том, что говорил, да и терпения мне на самом деле не хватает. Еще как не хватает. - На Гровера оказывают давление, - неожиданно сказала овца. - Вы же понимаете, это не его вина. Ведь Денни Фонеблюм". - Довольно! - послышался голос от двери. Это, конечно, был Гровер Тестафер собственной персоной, и в руке он держал пистолет, нацеленный на меня. Электронный пистолет, стреляющий дротиками, и держал он его так, что вполне мог знать, как с ним управляться. - Привет, доктор, - сказал я. Овца молча тряслась в своем кресле. Тестафер шагнул в комнату и захлопнул за собой дверь. Судя по всему, ему отлично удавалось перемещаться по апартаментам Дульчи на полусогнутых ногах. Доктор проковылял на середину и остановился под сгорбленным торшером. При таком освещении его лицо стало театрально-дьявольским. - Встать! - скомандовал он. - О'кей, - нехотя кивнул я. - Вон! Я улыбнулся Дульчи и, согнувшись, пробрался к выходу. - Проваливай! - Он обернулся к овце: - Ты останешься, - голос его срывался. Я взялся за дверную ручку. - Одна загвоздочка, Гровер. Шли бы вы первым... - Заткнись. Ну что ж, я честно пытался предупредить его. Я открыл дверь, сделал шаг влево и прижался к стене. - Черт! - выругался Тестафер. Я смолчал. Ему пришлось сложиться пополам, чтобы пролезть через низкую дверь, и, как только пистолет высунулся на улицу, я ударил его так сильно, как только мог - то есть достаточно сильно. Потом я развернулся и отвесил ему правой снизу, чуть не сломав руку о челюсть. Жирная туша осела в дверях, но я ухватил его за шиворот прежде, чем он упал внутрь. Я прислонил Тестафера к стенке и потянулся за пистолетом, но моя правая рука никак не могла дотянуться до него, так что я просто отшвырнул его ногой на несколько футов. Пистолет упал и потерялся в густой траве. Тестафер так и сидел, привалившись к стене, а я держал его за шиворот. На его лице отчетливо читались все пятьдесят лет жизни в страхе. Изо рта капала слюна. Мне его даже жалко стало, ей-богу. - Зайдем-ка внутрь и побеседуем, - предложил я, хотя голос мой был едва слышен. Он молча кивнул и побрел, шатаясь, к главному входу. Насколько я мог судить, Дульчи старательно выполняла приказ: из пристройки не доносилось ни шороха. Покои Тестафера отличались несколько большим вкусом и значительно большими размерами. Гостиная была светлой и просторной, во всяком случае так казалось после апартаментов Дульчи. Одну стену целиком занимали полки со старыми журналами в ярких пластиковых обложках. В открытую дверь виднелась кухня, облицованная бело-голубой плиткой, а за ней - заднее крыльцо. Тестафер прошел на кухню и прополоскал рот над раковиной, поболтав воду во рту, словно дегустатор вино редкого урожая. Когда он сплюнул, я не заметил крови, но моя рука до сих пор здорово болела, хотя крови на ней я тоже не заметил. Приведя себя в порядок, доктор вернулся в комнату и стал передо мной. За это время самообладание к нему вернулось. - Садитесь, - предложил он, и я сея. Стол между нами - срез древесного ствола, отполированный до зеркального блеска. На столе ничего, кроме маленькой серебряной шкатулки, и я не особенно удивился, когда он открыл шкатулку и высыпал на стол горстку порошка. - Вы очень настойчивы, мистер Меткалф, - сказал он, и я почти увидел, как его язык шарит по зубам и деснам, оценивая ущерб. Я решил перейти прямо к делу. Мне осточертело прощупывать людей с нулевым результатом. - Мне надо поговорить с Фонеблюмом. - Я постарался, чтобы это прозвучало должным образом. - Надеюсь, что смогу вам в этом помочь, - осторожно ответил он. - Вы действуете не так, как люди из Отдела. - Стараюсь. - Я должен предупредить вас, что вы превышаете свои полномочия. - Одно из преимуществ моей работы заключается в том, что я сам устанавливаю пределы своих полномочий, - сказал я. - Кто такой этот Фонеблюм, что ему так подчиняются? Тестафер наклонился и начал измельчать порошок ножичком с рукояткой слоновой кости. Он глянул на меня из-под бровей и снова уставился на порошок, рассыпанный по блестящей поверхности. Солнце светило прямо на стол, и, пока Тестафер стучал ножичком, в солнечных лучах парили облачка белой пыли. - Почти всю свою сознательную жизнь я провел в поисках ответа на этот вопрос, - ответил он, махнув рукой. - Мне неуютно в городе. Я не люблю людей. Я люблю готовить и слушать музыку. - Он убрал нож в шкатулку - Мы живем в мире компромиссов. В идеальном мире Денни Фонеблюму не нашлось бы места. Я кивнул, чтобы поддержать разговор. - Нас познакомил Мейнард, и мне известно только то, что их отношения были необходимы Мейнарду, хотя не знаю почему. Видите ли, он обыкновенный грязный гангстер. Но он имеет долю в делах Мейнарда, и я обнаружил это слишком поздно. - А в ваших делах? - Нет, нет. - Тестафер еще раз осторожно подвигал челюстью. - Фонеблюм умеет манипулировать событиями и кармой в своих интересах. Он мог бы испортить мне жизнь, но не делал этого. Но доли в моих делах у него нет. Ни кусочка. - Он достал из шкатулки трубочку и склонился над столом. - Вы назвали его гангстером - чем он занимается? Тестафер перестал нюхать, но разгибаться не стал. - Я не знаю. - А кто знает? Тестафер выпрямился и рассчитанными, аккуратными движениями врача поправил рукава. Его лицо оставалось красным, но в целом вид уже был значительно лучше. - Наверное, сам Фонеблюм. - Не знаю, не знаю. У меня сложилось впечатление, что еще минута - и ваша овца все бы мне рассказала. Если вы не знаете, почему бы вам не пойти и не спросить у нее? Говорить об овце ему явно не хотелось. Его пальцы с такой силой вцепились в колени, что костяшки побелели - точно так же, как в офисе при нашей первой встрече. - Дульчи редко разговаривает с незнакомцами, - с усилием произнес он. - Она очень... впечатлительна. - Он посмотрел на меня в упор и резко встал, словно его дернули за веревочку. - Вы еще молоды, - сказал он. - Старше, чем кажусь, - фраза была заимствованная, но я повторял ее так часто, что считал почти своей. - Вы не помните, как все было до Инквизиции. - Нет, - согласился я. Он подошел к полкам и взял один из старых журналов. - Это телепрограмма, - сказал он. - У них было столько программ, что требовался справочник, чтобы выбрать, какую смотреть. - Должно быть, держать такой журнал запрещено законом, - предположил я. - Мне плевать. Я их собираю. Это мое хобби. Вот, гляньте. - Он протянул мне журнал, обернутый прозрачным пластиком. На обложке красовалась фотография циркачей - жонглеров или иллюзионистов, не знаю точно - и название их шоу. - Так что абстрактное телевидение - вовсе не шаг вперед, - продолжал он. - Ушло нечто, что было в порядке вещей. Целиком исчезнувшая форма искусства. На меня это особого впечатления не произвело. - Глядя на эти журналы, вы только вспоминаете то, что известно многим, даже если им этого и не полагалось бы знать. И телевидение здесь ни при чем. Пропало совсем другое: то, что объединяло разных людей. И для меня это не новость. Программы, о которых вы говорите, - всего лишь отражение этого. - Вы не понимаете. Я говорю об утраченной форме искусства... - Я никогда не видел древнего телевидения, - сказал я. - Но уверен, оно тогда мало отличалось от нынешнего. Искусство отражает культуру. Абстрактная дребедень сегодня просто показывает, насколько все паршиво. Вам кажется, что вы тоскуете по каким-то допотопным программам, а на самом деле вам не хватает простых человеческих отношений - того, чего сейчас больше нет. - Фразу я придумал только что, и она удалась. Он забрал у меня журнал. - Вы чувствовали бы себя иначе, если бы застали то время. - Возможно. Послушайте, доктор, не то чтобы все это не интересовало меня, но я пришел сюда поговорить о Фонеблюме. Мне необходимо повидаться с ним. Он осторожно поставил журнал на место и повернулся ко мне с загадочной улыбкой. - Я понимаю, что вам это необходимо, - сказал он. - Хотя и не советую. Так или иначе, у меня нет возможности связать вас с ним. Фонеблюм появляется и исчезает, когда сам сочтет нужным. - Вы знаете настолько больше, чем говорите, что это лезет из ушей, доктор. Что вас так пугает? Его улыбка испарилась. - Вы не понимаете. Если вы посмотрите на себя моими глазами, то увидите: вы с Денни Фонеблюмом одного поля ягоды. Помните это, когда встретитесь. Вы оба опасны, темпераментны, обожаете вламываться и требовать что-то от людей, которые с удовольствием не имели бы с вами дела. Вы оба навязываете другим свои убийственные нормы. Единственная разница между вами - это то, что Денни более последователен в своем зле - он не рядится в тогу защитника общества - и к тому же опаснее вас. И если вас интересует мое мнение, я бы ставил на него. - Ага, конечно. - Я встал и собрался уходить. - Вы надеетесь подняться на уровень выше. Наверное, этого требует ваша натура. Только на сей раз вам стоило бы соорудить ковчег: похоже, собирается дождик. - Интересная теория. - Конечно, интересная. Я пошел к двери. Он остался стоять. Мне показалось, я мог бы найти у них с овцой уязвимое место, но в голову ничего не шло. Я отворил дверь и вышел на улицу. На улице был день. Я обернулся. - До встречи, Гровер. - Как вам угодно. Я закрыл дверь, а его идиотская улыбка все стояла у меня перед глазами. Прежде чем направиться к машине, я пошарил в траве, подобрал электронный пистолет, поставил его на предохранитель и сунул во внутренний карман пиджака. Маленькая дверь в комнаты Дульчи была заперта, но в щель под ней пробивался свет. Услышав, что я завел мотор, Тестафер скорее всего пойдет к овце, и я некоторое время думал, что они скажут друг другу. Займутся любовью? Он побьет ее? Интересно, он сильно ее бьет? Иногда лучше не задавать себе вопросы. Никак не могу избавиться от этой привычки. 10 Иногда по утрам мне кажется, что за ночь из меня выветрилось все зелье и что мне оно больше не нужно и не будет нужно никогда, и тут до меня доходит, что оно действительно выветрилось, и я начинаю лихорадочно шарить по полкам в поисках еще одного пакета и соломинки. Так вот, к концу беседы с Тестафером остаток Принимателя, должно быть, бесследно распался в моей крови, а когда я добрался до машины, мне отчаянно не хватало понюшки-другой. Я вывернул карманы в надежде найти хоть что-нибудь - перебиться до возвращения домой. Фигу. Потом я вспомнил, что мне вроде бы попадались в бардачке два початых пакета. День выдался на славу, а дальше за подъездной аллеей начиналась просека, которая, похоже, вела куда-то в лес. Дома Тестафера из машины не было видно, и единственными звуками здесь были птичий щебет и шелест ветра в листве над головой. Я сидел, не закрывая дверцы. Потом вывалил все содержимое бардачка прямо на колени. В конце концов я нашел-таки старый пакет, сохранившийся с тех пор, когда я не добился еще идеальных пропорций зелья и экспериментировал с составом. Порошок ссохся в шарик на дне пакета, и я раскрошил его пальцами. Скорее всего я не задумывался о возможных последствиях, поскольку щепотку за щепоткой затолкал его в свой задранный нос, а когда посмотрел на пакет в руках, тот был уже пуст. Я выкинул его из машины и захлопнул дверцу. Пока я ждал реакции организма на зелье, меня неожиданно пронзила боль в руке, которой я двинул Тестафера. Ощущение уединенности прошло, и, когда я поворачивал ключ в замке зажигания, зелье ударило в кровь. Меня даже позабавила разница между этим порошком и моим обычным составом. Не то чтобы я помнил, какое именно действие оказывает на меня мое обычное зелье, но наверняка оно здорово отличалось. В этом составе я безошибочно угадывал необычно большой процент Доверителя, а совершенно необходимый Сострадатель почему-то отсутствовал начисто. Я сидел в машине с работающим движком, сквозь ветровое стекло мне в лицо било солнце, а самого меня захлестывала волна новых ощущений. Забавное зелье этот Доверятель. Он делает окружающий мир донельзя уютным и безобидным - во всяком случае, так он действует на большинство людей. Но не на меня. Мой внутренний скептицизм вступает с ним в борьбу, и, как следствие, меня бросает в другую крайность: граничащую с паранойей подозрительность. Я имею в виду, еще большую, чем обычно. И все же тогда, сидя на солнце в тупике у дома Тестафера, я принял Доверятель как положено и позволил ему унести меня прочь. Да, воображаемая уютная действительность не была моей, да и не могла быть, и все же благодаря завалявшемуся в бардачке пакетику я жил ею. Дорого бы я дал, чтобы вернуться на несколько лет назад и предупредить того юнца, который нюхал такую дрянь, какой опасной чушью он занимается. И еще предупредить его насчет блондинки с серыми глазами, которая собирается превратить его в преждевременно опустошенного старого дурня. Когда я посмотрел наконец на часы, они показывали уже без четверти час. Мне стало стыдно: я вспомнил об Ортоне Энгьюине, доживающем последние часы этой жизни, пока я нежусь на солнышке и размышляю о сравнительных качествах наркотиков. Я снял ногу с тормоза, и колымага выкатилась задом из тупика. Выбравшись из лабиринта улиц Эль-Соррито, я покатил к заливу. Первый импульс был до предела усилить эффект от повторного появления в доме на Кренберри-стрит. Легкий ветерок на шоссе слегка проветрил мозги, и я вернулся к размышлениям о деле. Действие зелья уже здорово уменьшилось - такие полярные ингредиенты, как Приниматель, Доверятель и Избегатель, всегда приводят к этому, - но в крови его оставалось еще достаточно, чтобы жизнь казалась терпимой и даже сносной. Копни любое зелье, и везде обнаружишь одно и то же: Пристраститель. Все остальное - не более чем глазурь на пирожном. Когда я глушил мотор перед крыльцом дома на Кренберри-стрит, у меня и в мыслях не было прятать машину или скрывать свое присутствие до последнего момента. На улице стояли еще машины, но ни одной знакомой, так что я не знал, есть ли кто дома. Оно и к лучшему. Кто бы там ни оказался, у нас найдется о чем поговорить, а если в доме не будет никого, я и сам найду, чем занять себя. Я нажал на звонок и подождал, но дверь никто не открывал, а когда я взялся за ручку, она повернулась, можно сказать, сама. Через прихожую я мог заглянуть в гостиную, где сидел вчера, болтая с котенком, а потом с Челестой, но там тоже было пусто. Я вошел, прикрыл за собой дверь и огляделся по сторонам. Все на этом этаже казалось ухоженным, слитком ухоженным - словно это не жилье, а музей какой-то. Окна проектировались так, чтобы пропускать в дом максимум солнечных лучей, что они и делали: весь дом казался сотканным из света. Никто не позаботился сообщить окнам и солнцу, что в доме никого нет и они могут немного отдохнуть. Я прошел на кухню. Тоже пусто. Сунул нос в холодильник и шкаф: они были набиты под завязку, но есть мне не хотелось. Я вернулся в гостиную и подошел к окну. После всех тех часов, что я провел, глядя сюда снаружи, мне хотелось посмотреть на мир с этой стороны. Долгую минуту я следил, как монорельсовые пути, убегая вниз, ныряют в туман, надвигающийся с залива, потом сменил фокус и вместо того, чтобы видеть мир за окном, увидел свое отражение в стекле: некто в мятом плаще и столь же мятой шляпе в безумно изысканной гостиной. Кого я разыгрываю? Какого черта смотрю на залив из специально предназначенного для этого окна? От моего дома до залива пять минут езды, и этих пяти минут я никак не выкрою. Я начал подниматься по лестнице. Ковер приглушал шаги, и мне даже показалось, что я взломщик. Все в этом доме заставляло чувствовать себя здесь чужим. Сначала я зашел в комнату Челесты и опустил жалюзи - так вроде бы лучше, спокойнее. Кровать не застелена, на подушке лежит отглаженная блузка. Если бы не это, комната казалась бы такой же ухоженной, как и помещения на первом этаже. Я подошел к гардеробу и выдвинул пару верхних ящиков: чулки и белье. В нижних ящиках хранилась одежда, средние - полупустые. Челеста жила здесь не больше двух недель, и комната это подтверждала. Это была комната для гостей, и Челеста жила в ней как гостья, а если у нее и имелись секреты, она хранила их где-то в другом месте. От белья хорошо пахло, и я позволил себе наклониться к нему поближе, но только на мгновение. Потом выключил свет и вышел. На верхнем этаже имелись и другие комнаты. Я заглянул в захламленную комнату - должно быть, здесь проживал башкунчик - и в прибранную - она скорее всего принадлежала котенку, но его здесь сейчас не было. К тому времени я окончательно убедился, что нахожусь в доме один, и даже не старался вести себя потише. Когда я открыл дверь в комнату Пэнси Гринлиф, моим глазам потребовалась минута, чтобы привыкнуть к полумраку и различить фигуру на кровати. Женщина в ночной рубашке спала или лежала без сознания - ее темные волосы, разметавшиеся по подушке, и подсказали мне, что на кровати лежит что-то еще, кроме смятого белья. Я вошел, не зажигая свет. Столик у кровати был усыпан кучками порошка вперемешку с предметами, необходимыми для внутривенных инъекций. Судя по обилию того и другого, занималась она этим не в первый раз. Я прикоснулся к шее - пощупать пульс, и ее глаза механически открылись. Она моргнула раз, другой, потом все-таки смогла заговорить: - Вы - инквизитор, - произнесла она, не шевельнувшись. Голос словно исходил из крошечного живого сосуда, заключенного в мертвую плоть. Я сказал ей, что она права. - Я знала, что вы придете, - продолжала она. - Моя карточка на комоде. - Я не собираюсь снимать карму с вашей карточки, - сказал я. - Я не из тех инквизиторов. Она снова закрыла глаза. Она казалась частью интерьера, изредка пробуждавшейся к жизни и вновь замиравшей. Я подобрал с кровати шприц и переложил его на столик, чтобы Пэнси на него не напоролась. Судя по всему, она обладала богатым опытом сидения на игле, но также очевидно было, что сейчас она не в лучшей форме. Мне не очень хотелось бы, чтобы она умерла, пока я здесь. Я подошел к комоду, где лежала ее карточка, стараясь производить как можно больше шума, но она не реагировала. Комод был завален бумагами. Я бегло просмотрел их. Счета, рецепты, рекламные листовки и прочая ерунда - я копался в них до тех пор, пока не наткнулся на папку с архитектурными синьками и пояснительной запиской. Я не обратил бы на них особого внимания, если бы в пояснительной записке оно не называлось пристройкой к дому на Кренберри-стрит. Это заставило меня приглядеться повнимательнее. Я не слишком разбираюсь в чертежах, но план верхнего этажа оказался довольно простым. На нем была обозначена целая стена с двухъярусными кроватями, что походило на ночлежку для обращенных животных. Я посмотрел еще внимательнее. Кровати - восемь пар - примыкали к северной стене, - это если я держал план правильно. Длина стены не превышала двенадцати футов, то есть не больше трех футов на кровать. Идея показалась мне забавной упаковать всех этих зверей, как солдат в казарму, особенно учитывая то, что все это размещалось на задах дома на Кренберри-стрит. Я запомнил название архитектурной фирмы и сложил чертежи обратно в папку. - Это мои бумаги, - произнесла она, обращаясь к моей спине. - Я ищу свидетельство о рождении, - ответил я. - Барри?.. - в ее голосе проскользнула паническая нотка. - Вы его там не найдете. - Мне начхать на Барри. Я имею в виду вас. - Не понимаю. - Я друг вашего брата, мисс Гринлиф. Мне просто интересно, что случилось с фамилией Энгьюин. Кто такой мистер Гринлиф и где он? Она вцепилась в край кровати и с усилием повернула голову в мою сторону. - Нет такого, - еле слышно прошептала она. - Ясна Пэнси Энгьюин? - Патриция. - Замужем не были? - Нет. Я закрыл распахнутые створки комода и вернулся к кровати. Пэнси ввалившимися глазами молча следила за тем, как я поковырял пальцем порошок на столике и поднес его к носу. - Чей ребенок Барри? Мне показалось, она думала, что я буду спрашивать про наркотик, так как она пару раз перевела взгляд с разгрома на столике на меня и обратно, словно между нами существовала какая-то связь. На самом-то деле мне просто нечем было занять руки. - Это мое личное дело, - ответила она наконец. Ее глаза отчаянно слипались, но она сопротивлялась изо всех сил. Я здорово мешал ей. Если мне удастся заставить ее говорить, пока она еще не пришла в себя, то, возможно, я что-нибудь и узнаю. - Вы ведь работали на Стенханта, - напомнил я. - Что вы для него делали? Откуда-то из глубины распростертого тела вырвался чих, она закрыла лицо руками и осталась в этой позе, словно раненый солдат, придерживающий свои кишки в плохом фильме про войну. Я сложил из стодолларовой купюры маленький конвертик, зачерпнул им щепотку порошка, завернул и убрал в карман прежде, чем она отняла руки. - Вам принести воды? - спросил я. Пэнси кивнула. Я прошел в ванную, наполнил стакан и принес ей. Она взяла его обеими руками и медленно выпила. - Вы хотели рассказать мне про работу у Стенханта, - напомнил я. - Стенхант... - начала она и осеклась. - Он купил вам этот дом. Она резко открыла глаза. - Нет. Я купила его сама. - На какие деньги? Она соврала бы, но на ум ей явно ничего не приходило, поэтому она смотрела на меня молча. Человеку, столько времени ухитрявшемуся не вызывать подозрений, сам процесс ответа на прямые вопросы представляется мучительным. Такой человек не способен держаться так, как умеют опытные лжецы. Им, должно быть, кажется, что вопросы - вроде как мухи и их можно отогнать прочь, не отвечая на них. - Ваш брат считает, что Барри - сын Стенханта и что дом - своего рода плата за молчание. - Вы тоже так считаете. - Буду рад выслушать другую версию. Ваш брат не слишком силен в логике. Если вы были подружкой Стенханта, какого черта Челесте искать убежище именно здесь? - Иногда, если рассуждаешь вслух, люди испытывают непреодолимое желание вмешаться и поправить тебя. - Мы с доктором Стенхантом никогда не были любовниками. - Я вам верю. Мейнарду Стенханту вполне хватало Челесты. Челеста из тех, кого хватает выше головы. Да вы, наверное, и сами знаете. - Челеста - моя подруга, - заявила она и даже выпрямилась в кровати. Она бросила на меня взгляд, из которого следовало, что время вопросов и ответов истекает. - Я предложила ей лучшую комнату. И не жалею об этом. - Мне почему-то кажется, что все гораздо сложнее. Внизу позвонили, и мы оба вздрогнули. Это могла быть Челеста - я вообще редко видел, чтобы она выходила из дома. Впрочем, Челеста не стала бы звонить. - Я открою, - предложил я. Я прикинул, что, будь это ребята из Отдела, они копошились бы вокруг моей машины, которую я видел из окна. Пэнси поставила пустой стакан на столик, и белый порошок тут же налип на мокрое донышко. - Ладно, - сказала она. Похоже, она продолжала выкарабкиваться из тумана. Я спустился на первый этаж, сделал глубокий вдох и открыл дверь. На крыльце стояла аккуратно одетая дама лет этак тридцати, а следом за ней по ступенькам поднимался паренек в костюме с галстуком. - Хелло! - сказала дама. Я поздоровался. - Мы изучаем психологию. Если вы не слишком заняты, нам бы хотелось прочитать вам несколько отрывков из Фрейда. Чтобы оправиться от изумления, мне потребовалась целая минута. Такого в моих краях еще не бывало. - Нет, - ответил я. - Благодарю вас, нет. Я и сам неверующий. Она восприняла это нормально и попрощалась. Посмотрев им вслед, я увидел, как паренек в костюме поднимается на крыльцо соседнего дома. Когда я вернулся наверх, Пэнси Гринлиф - а может, лучше Патриция Энгьюин? - сидела на кровати. Она привела в порядок свою ночную рубашку. Да и взгляд стал куда более осмысленным. Столик возле кровати был чисто вытерт. - Я не знаю, как вас зовут, - сказала она. Я назвал себя и подождал, пока она соберется с мыслями. - Вы должны знать, где мой брат... - Ваш брат по уши вляпался в историю. Я позволил ему переночевать у меня в офисе. То, что будет дальше, во многом зависит от вас. - Вы имеете в виду - уход за его телом? - Я имею в виду, вы знаете об убийстве столько, что я смог бы разрушить обвинение. Он еще не заморожен, Пэнси. Он просто запуганный ребенок Он ошибся, связав вас со Стенхантом, но я не думаю, что он убил его. А вы? - Не знаю. Я только улыбнулся. - Скажите мне что-нибудь. Что будет дальше? Вы сохраните за собой этот дом? - Смерть доктора Стенханта не имеет к этому ни малейшего отношения. - Ну да, я и забыл. Смерть Стенханта вообще вас никоим образом не затрагивает. А как насчет башкунчика? - Вот сами у него и спросите, - ответила Пэнси. Она приходила в себя - в том смысле, что мои инквизиторские штучки бесили ее все больше. - И не думаю, что он проявит к этому особый интерес. - Это я, пожалуй, могу сделать, - сказал я. - Где он живет? Я хотел сказать, когда его нет здесь, - это я добавил из вежливости. На Кренберри-стрит он задерживался не дольше, чем требуется, чтобы ухватить сандвич. - Он торчит в беби-баре на Телеграф-авеню. Думаю, они там и ночуют. - Он отдаляется от вас, ведь так? На ее лице вспыхнул гнев и сразу же пропал. - Он ничем не отличается от всех прочих Это все ускоренное развитие. Он теперь совсем не такой, как раньше. - А как Челеста? - спросил я. - Что будет с ней? - Я думаю, вам лучше спросить это у нее самой. - Я думаю, что последую вашему совету. Где она сейчас? - Не знаю. Когда я встала сегодня, ее уже не было. - Когда она вернется? - Это ее дело. - Вы ее ждете, скажем, к обеду? - С Челестой я привыкла не загадывать. Наш разговор приобрел характер славной игры в пинг-понг без партнера. Я не знал, каким будет мой следующий ход. Одно я понимал совершенно отчетливо: возможности этого хода полностью исчерпаны. - Я ухожу, - сообщил я. - Не хотите передать что-нибудь брату на прощание? Она отвернулась. Тело у нее было красивое, хотя я сомневался в том, что оно такое же здоровое внутри. Всего десять минут назад она не дотянулась бы до шприца на столике. - Убирайтесь, - сказала она, наконец собравшись с силами. Я пошел к двери. - И не думайте, что моя жизнь вращается вокруг моего брата, - сказала она мне вслед. - Я не видела его несколько лет. Я не знаю его, а он не знает меня. У меня своя жизнь. Если он совершил ошибку, пусть сам и расплачивается. - Он совершил ошибку, пытаясь помочь вам, это точно. Она скрестила руки на груди и одарила меня ледяным взглядом. - Убирайтесь. Держитесь подальше от меня и моего дома. И если вы еще раз припретесь в мою комнату, когда я сплю, видит Бог, я убью вас голыми руками. - Она говорила это ровным голосом, сидя на краю кровати, как будто обсуждала прогноз погоды, но я видел, как трясет ее тощее тело. Я не стал объяснять ей, что то состояние, в котором я ее обнаружил, можно назвать как угодно, но только не сном. Я просто вышел и сел в машину. Я окинул улицу взглядом,