ась женская брань. За стеной стихло пение - деревенские женщины сыпали проклятиями. Пастухи, готовившие мясо, попятились от костра. Монахи в изумлении уставились на ворота. И было от чего; во двор вошла женщина. Она была одета в малиновое платье, на шее ее сверкало ожерелье белой эмали, на запястьях звенели стеклянные браслеты - красные, зеленые, бледно-лиловые, а на лодыжках блестело золото. Ее волосы цвета начищенной бронзы вились, словно руно молодого барашка, и доходили ей до пояса. Она была такой же смугло- коричневой и стройной, как все деревенские женщины, но намного красивее их. В ушах ее сверкали серебряные серьги, которые слегка покачивались в такт движениям. Ее нарумяненное лицо напоминало утреннюю зарю, а сильно накрашенные глаза казались черными. Никто не пытался остановить ее, хотя и во дворе, и за стеной не стихали крики. Женщина взглянула на молодых братьев, разглядывавших ее, не отрываясь, и вступила в неровный круг света костра, покачивая бедрами. Пламя высветило ее фигуру, обрисовав сквозь тонкие одежды грудь - тут было на что посмотреть. - Я продаюсь, - заявила она. - Кто хочет меня купить? Ей ответило гробовое молчание, несмотря на то что пастухи и мужчины, стоящие в воротах, были людьми дикими и необузданными. Кровь прилила к лицам одних братьев, другие, наоборот, побледнели, беспокойно ерзая. Глаза монахов горели огнем, и блики костра здесь были ни при чем. - Смотрите, - сказала блудница, демонстрируя свое тело. - Мне, как и храму, тоже воздаются почести и дарят богатые подарки. - Она направилась к молодым монахам. Они почувствовали аромат ее платья, непохожий на запахи храма. - Ax, - произнесла она, - какая жалость! Я думала, братья даруют мне благословение. Я думала, что они целители и излечат меня от ран, которые нанесли мне деревенские мужланы, когда я спала с ними. Взгляните, все монахи, несмотря на свою святость, боятся прикасаться ко мне. Одно прикосновение рождает страсть. Кто-то вскочил на ноги и закричал. Это был Беяш, толстый молодой монах с серьгой в ухе: - Ты назвала себя продажной - продажная тварь ты и есть. - Конечно, - улыбнулась женщина. - Я всегда говорю правду. - Тогда убирайся вон, потаскушка, - торжественно объявил Беяш. Его лицо и губы дрожали; он торопливо хватал ртом воздух и пожирал женщину глазами. Дыхание его стало прерывистым, учащенным. - Ты оскверняешь святой двор. - Нет, нет, - возразила блудница. - Я пришла сюда, чтобы вылечиться. - Платье медленно соскользнуло с ее плеча, обнажив гладкую кожу и грешную грудь, зрелую пышность которой подпортил синяк - фиолетовое пятно, похожее на следы зубов. - Посмотрите, как со мной обращаются, - продолжала она. - Сжальтесь! Разве вы не вотрете мне свою целебную мазь, разве не излечите прикосновением святых пальцев? Глаза Беяша утонули в складках жира. Блудница засмеялась: - Ну ладно... Я слышала, среди вас есть кое-кто подобрее, чем ты. Все говорят о темноволосом юноше, стройном и прекрасном, словно тень новорожденной луны. Его я и буду умолять. Уж он-то позаботится обо мне. Блудница давно уже приметила Зайрема, сидящего под деревом, и теперь не спускала с него глаз. Приблизившись к нему, женщина встала рядом, а потом опустилась перед ним на колени и встряхнула прекрасными волосами. - В самом деле, - промурлыкала она, - говорят, что одно твое прикосновение может излечить несчастного. Давай проверим. - Она взяла руку Зайрема и положила себе на грудь. - Ах, возлюбленный, - выдохнула она, - мужчины приносят мне золото, но я готова сама заплатить, лишь бы лечь с тобой. Одно то, что ты будешь рядом, развеет мои греховные помыслы. Твои глаза безмятежны, словно заводь в сумерках, но сам ты дрожишь. Трепещи же, трепещи, мой возлюбленный!.. Зайрем убрал руку. Что-то ужасное и опустошительное промелькнуло в его глазах - блудница не смогла рассмотреть, что это тоска. - Ты слишком красива, чтобы так жить. - тихо сказал Зайрем. - Какой бес завлек тебя в эту пучину? - Бес, зовущийся мужчиной, - ответила она. - Пойдем. Измени меня. - Ты должна измениться сама. В этом никто тебе не поможет... - Как будет угодно моему господину. - Блудница наклонилась к Зайрему и прошептала: - Двести шагов к югу, за деревней, где у старого колодца растут тополя. Там мой дом. Я поставлю лампу на подоконник и буду ждать тебя. Не приноси мне даров - только свою красоту и тело. Зайрем не ответил. Блудница поднялась и одернула платье. Встряхнув гривой бронзовых волос, она пересекла двор и, улыбаясь, вышла за ворота. Снаружи опять раздались крики, но постепенно все затихло. - Это отвратительное пренебрежение к заповедям храма! - закричал Беяш. - Эти люди еще заплатят за то, что позволяют таким женщинам жить в своей деревне. - Нет, ее дом стоит в двухстах шагах за деревней, - оправдывались пастухи. - К ней ходят только богатые, а как мы можем препятствовать богатым? - Храм будет бороться с распутством. Дом блудницы надо сжечь, а хозяйку забросать камнями. Она отвратительна. В черной тени коричневых деревьев все так же негромко пела дудочка Шелла. Она не умолкала на протяжении всего этого спектакля. Ее звуки стали для монахов такими же привычными, как ночной ветер в листве. И вдруг мелодия оборвалась. - Когда ты пойдешь к ней? - спросил Шелл своего друга. Но, возможно, то был не голос, а шорох ночных листьев. - Я не пойду, - ответил Зайрем. Он отдыхал под деревом. В глазах его застыла мука. Рука же, которая касалась распутной груди, безвольно лежала на земле. - Беяш пойдет, - сказал Шелл. - Кто-то должен пойти и вытащить несчастную из той ямы, куда она упала. - Тогда иди и подними ее. Зайрем повернулся к другу, но Шелл застыл, сжав губы, как высеченное из камня божество, которое ничего не говорит и ни во что не вмешивается. Пастух принес блюдо с едой. Зайрем, как обычно, ел вяло и без аппетита. Шелл выбирал красные фрукты и хищно вгрызался в их нежную мякоть. Беяш все еще сыпал проклятиями, но его крики теперь раздавались где-то в стороне. Остальные монахи собрались в часовне, устав от еды, вина и путешествия, мечтая только об одном - удобно улечься где-нибудь и всласть поболтать о распутной женщине. Зайрем и Шелл остались одни. Огонь умирал, задыхаясь в сером дыму. Пастухи сочли за благо незаметно исчезнуть. Ночная птица заливалась трелями на крыше часовни. Серп месяца висел над землей, словно обломок кольца. - Я помню, - заговорил Зайрем, - в детстве мы часто перелезали через стены Храма и убегали в неизведанную ночь. В пустыне ночь такая же, как день, - в ней нет ничего таинственного. А здесь ночью все - и листва, и травы - пропитано тайной. Юноша поднялся и пошел к воротам. Шелл тоже встал, по-кошачьи потянулся и последовал за другом. В деревне все спали. Окна были темны, на улицах никого. Жители опасались увидеть лишнее - и юноши, облаченные в желтые одежды храма, незамеченными добрались до старого колодца, где росли тополя. Когда последние дома остались позади, тропинка свернула к югу. Зайрем остановился и спросил: - Почему ты ведешь меня туда? Шелл взглянул на него и, казалось, сказал взглядом: "Никто никого не ведет; ты сам выбрал эту тропу". - Нет, - возразил Зайрем и, повернув на север, зашагал к холму, возвышавшемуся над деревней, пробираясь сквозь заросли оливковых деревьев. Шелл не пошел за ним. Неслышно, мягкими рысьими прыжками он понесся по тропинке, ведущей к колодцу. Он шел туда не потому, что желал распутную женщину, а потому, что видел, как Зайрем желал ее. Спящее прежде желание пробудилось в нем. Шелл сгорал. То мягкое пламя, которое до сих пор питало его и природы которого он не знал, сейчас вырвалось и жгло его душу. Подобно эшвам, Шелл охотнее прыгал в огонь, чем бежал от него. Он был готов лопнуть от ревности, но корчился, наслаждаясь ее уколами. Любовь, словно лиловая вуаль, затуманила его взор; словно грусть, изменила весь мир. Сначала больные и увечные со своими недугами и слабостями, теперь эта женщина - они могли украсть его возлюбленного. Но женщина казалась более реальной, с ней было легче соперничать. "Тогда иди и посмотри на нее, поверни клинок ревности в своей ране, узнай все до конца", - сказал себе Шелл. Ее дом рядом с колодцем выглядел добротнее других домов в деревне - каменное строение с дверью из крепкого дерева. Сквозь витую решетку низкого окна пробивался тусклый свет лампы. Шелл бесшумно выскользнул из тени и припал к окну, глядя сквозь решетку. Прекрасная блудница сидела за туалетным столиком перед бронзовым зеркалом и гребнем расчесывала бронзовые волосы. Она улыбалась своему отражению, убаюканная лаской гребня и своими мыслями. Пламя сжигало Шелла. Лампа хорошо освещала женщину, и он ясно различал, как двигаются мускулы ее рук, как блики огня, отражаясь от золотого гребня, играют в ее пышных волосах. Шелл отступил от окна и обошел вокруг дома - раз, другой, третий - так зверь бродит вокруг жилища человека - осторожный, любопытный, зачарованный, замышляя что-то коварное, но еще не зная, как это осуществить. Блудница не видела и не слышала его. Но она почувствовала, что поблизости кто-то есть. Она подошла к двери и, открыв ее, смело шагнула за порог с лампой в руке. - Кто там? - спросила она. - Подойди. Я не причиню тебе вреда. Шелл стал тенью, деревом, невидимкой. Но тут из тени тополей раздался другой голос: - Это я, - и, трусливо озираясь, к блуднице вышел Беяш. - А, это ты? - удивилась женщина. - Я ждала другого. Ну, что тебе надо? Хочешь пристыдить меня? - Я был слишком суров, - начал Беяш, бочком пододвигаясь поближе. - Откуда я знаю, что толкнуло тебя на грешный путь? Может, боги нарочно послали меня сюда, чтобы я смог избавить тебя от греха. - Так-так, - усмехнулась распутница. - Моя цена высока. Ты знаешь это? Беяш придвинулся еще ближе. Он был уже совсем рядом с женщиной. - Покажи, - хрипло прошептал он. - Дай мне увидеть твою грудь еще раз. - Как, только одну? У меня их две. - И обе они болят? - прошептал Беяш, облизав трепещущие губы. - Может быть - смотря что ты мне дашь. Беяш полез за пазуху и достал что-то блестящее - это была серебряная чаша, один из даров храму, а в чаше сверкала пригоршня небольших алмазов - подношение одного из жителей деревни. - Дань храму, - узнала сокровища блудница. - А если их хватятся? - Там еще много осталось, - прохрипел Беяш. - К тому же писарь, который хранит список даров, в моих руках. Он согрешил со своей сестрой и теперь в полной моей власти, потому что я знаю об этом. - Много даров, - задумчиво произнесла прекрасная грешница. - Тогда, пожалуй, завтра ты принесешь мне еще что-нибудь. - Как пожелаешь, - согласился Беяш. Блудница указала на дверь: - Входи. Толстяк вошел, качаясь, будто пьяный. Когда за ним закрылась дверь, Шелл снова прокрался к окну. Беяш схватил груди женщины. Он, словно обезумев, сжимал и гладил их, как будто решив навсегда оставить их образ в своей памяти. Вскоре женщина оттолкнула его от себя и скинула платье. Блестящими заколками она стянула свои локоны в узел, и теперь обнажилось все ее тело цвета темного меда - тонкая талия и широкие бедра, сильные и упругие, словно лапы львицы. Она достала из сундука хлыст, сплетенный из конского волоса, и, приподняв подол хитона, пощекотала Беяша, а потом вдруг начала хлестать его. Беяш орал, а меж его бедер поднимался оживающий фаллос. Потом женщина усадила монаха на ложе, а сама, встав на колени и раздвинув бедра, опустилась на жреца сверху - и приняла его в свое лоно. Она танцевала на нем, как танцует змея, а Беяш мял и тискал ее, извивался, словно навсегда забыл покой. На мгновение лицо его поднялось над плечом женщины - раскаленное, пунцовое лицо, со сверкающими белками закатившихся глаз. Из широко открытого рта по подбородку стекала слюна. Потом из груди монаха вырвался хрип, и он повалился на ложе, словно мертвый. Женщина сразу же встала и скрылась в другой комнате. Послышался звук льющейся в таз воды, Шелл прислонился к стене, дрожа от странного чувства - сладострастия. Наконец-то он подобрал ему имя в себе. Он даже не пошевелился, чтобы отойти от окна. Шелл наблюдал за Беяшем - вот монах зашевелился, сел, вот застегнул хитон. Лицо Беяша из пунцового стало бледным. Наконец он заговорил, обращаясь к женщине: - Ты никому не расскажешь? - Я? - удивилась та. - Кому мне рассказывать, кроме монахов твоего храма? Что мне рассказывать, кроме того, что ты приходил, пытаясь избавить меня от греха? - Ты не должна им ничего говорить, - сказал Беяш. - Я не скажу, - отвечала женщина, - если ты пойдешь к повозке с драгоценностями и принесешь золото - не меньше, чем весят обе твои пухленькие ручонки. - Только не золото, - простонал Беяш. - Я не посмею взять золото. - Посмеешь, - заверила его женщина. - Ты ведь такой храбрый. Ты не побоялся украсть серебро и алмазы. Ты не испугался прийти в дом блудницы и поиграть с ней своим инструментом. Ты принесешь мне золото, бравый святоша. Беяш вскочил на ноги. - Ты подлая потаскуха, - заявил он. - Ты сама завлекла меня сюда! Я никогда и не думал приходить к тебе. Ты, колдунья, заколдовала меня, - Если бы я и могла заколдовать кого-то, - ответила блудница, - то не стала бы тратить сил на тебя, боров... Завтра же я иду в храм. Из окна Шелл видел, как Беяш прокрался к столику, схватил тяжелое бронзовое зеркало и, сжав его в руках, ринулся через комнату и пропал из виду. Послышался глухой звук удара, который невозможно описать или воспроизвести, потом звон металла, затем Шелл услышал стук, словно на землю бросили тюк шелка. Мгновение спустя показался Беяш. Он опять казался возбужденным, хотя лицо его и побледнело. Зеркала в его руках уже не было, но зато он сжимал серебряную чашу и камни, которые подарил блуднице. Снова спрятав их за пазуху, Беяш внимательно огляделся, словно хотел удостовериться, что ничего не забыл. Затем он открыл дверь, крадучись вышел на улицу и так же осторожно прикрыл дверь за собой. И в этот момент он заметил Шелла, притаившегося у окна. Беяш воззвал к богам. Его колени подкосились, и он рухнул на землю. - Брат мой, Шелл, ты все видел?.. Она была колдуньей. Боги направляли мою руку. У меня не было выбора. Я стал рукою правосудия. Шелл, не рассказывай ничего. Мы же друзья. Ради нашей дружбы, не рассказывай ничего остальным монахам. Но Шелл молча смотрел на убийцу, глухой к его мольбам, он казался безжалостным, вселяя ужас в сердце Беяша. - Где же Зайрем? - рыдал толстый жрец. - Да, он тоже должен быть рядом, раз ты здесь. Не говори Зайрему! Не говори никому! Отбросив всю осторожность, разбуженный и одновременно опустошенный тем, чему он стал свидетелем, смущенный и встревоженный событиями, происшедшими вовсе не с ним, Шелл неумолимо смотрел на трясущееся тело Беяша. Наконец, толстяк встал и заковылял прочь. Когда он скрылся из глаз, Шелл вошел в дом - ведь он всегда шел к огню, а не от него. Прежде всего любопытство зшв, а уж потом страх слабого человека. Он увидел ширму с нарисованным на ней лесом. За ней на ковре были разбросаны булавки для волос. Посреди комнаты лежала женщина - ее волосы разметались по бронзовому зеркалу, которым Беяш сломал ей шею. Шелл стоял, глядя на мертвое тело. Юноша боялся Смерти. Он мог приласкать живую кобру, но не мог видеть дохлую мышь. Никогда прежде Шелл не видел мертвого человека. Нет, не правда - однажды видел. Та покойница лежала в черном платье, прямая и холодная, кожа ее отливала небесной лазурью. Ей уже не было дела до ребенка, которого положили в склеп вместе с ней. Ребенок кричал - он видел Смерть. Шелл все вспомнил. В глазах его потемнело. Воспоминания наполнили его душу ужасом. Полуослепший, выбежал он из дома и ринулся в ночь, пытаясь затеряться в бесконечности. Он забыл обо всем, кроме Смерти. Шелл летел мимо деревни, вверх по склону холма, словно зверь, спасающийся от огня. Глава 7 Среди оливковых деревьев блестела темная поверхность пруда, на которой колыхались осыпавшиеся бело-зеленые цветы. Зайрема, как и многих других, рожденных в пустыне, привлекал блеск воды, поэтому он подошел к пруду и сел на берегу. Глядя на плавающие цветы, юноша вспоминал старые развалины и святых людей, вспоминал заводь, возле которой сидел, борясь с самим собой, стараясь забыть или, наоборот, вспомнить, пытаясь освободиться от оков Тьмы и Света. Еще он думал о женщине, о Владыке Ночи, который перестал быть для него реальностью, превратившись в символ Тьмы, спрятавшейся внутри него. Внезапно на противоположном берегу под деревьями мелькнула чья-то фигура. Чуть позже она бесшумно появилась совсем рядом - и это было вдвойне поразительно, потому что Зайрем знал, кто это, хотя и не находил в этом человеке ни одной знакомой черты. Шелл остановился рядом с другом, широко раскрыв глаза и глядя на него невидящим взглядом. Зайрем поднялся, накидка соскользнула с его плеч. - Что случилось?; - спросил он. Его захлестнула волна той тревожной беспомощности, какую он испытал, общаясь с больными в деревнях. Шелл всегда был близок ему, но теперь стал еще ближе. - Что случилось, брат мой? - нежно повторил Зайрем. - Смерть, - ответил Шелл. И это слово, произнесенное вслух, вдребезги разбило что-то внутри него. Он закрыл лицо руками и зарыдал. Это совсем не было похоже на Шелла. Хоть его аура и менялась постоянно, но всегда олицетворяла нечеловеческую сосредоточенность в себе, и казалось невероятным, что он может рыдать, впадать в отчаяние.., что эта аура может измениться. Зайрем обошел вокруг пруда. - В конце концов, может, это дело рук демонов, бродящих в ночи, - решил он. Шелл поднял голову. Он плакал, как плачут эшвы, - всем своим существом. Инстинктивно он чувствовал, что движется к свершению чего-то важного. И он, не вытирал слез, молчал. - Ты сказал - Смерть, - вновь заговорил Зайрем. - Чья смерть? - Везде Смерть, - прошептал Шелл. Он подошел к другу и положил голову ему на плечо, уткнувшись в темные вьющиеся волосы, напоминавшие Шеллу - как и людям пустыни - волосы демона. Наконец присутствие Зайрема успокоило Шелла. Воспитанник эшв боялся отпустить друга, чувствуя, что Смерть удаляется в водовороте белых крыльев. Потом Шелл обвил руками Зайрема. Соприкосновение их тел, таких похожих между собой, не вызывало ощущения близости. Зайрем не обнял друга. Они редко касались друг друга. Обычно Шелл использовал ласки, свойственные эшвам, - прикосновения взглядом или дыханием. Для Зайрема же ощущение прикосновения плоти к плоти означало только угрозу, и ничего больше. Только тел больных касался он с большей готовностью - они не соблазняли, так как не были способны на это. С ними Зайрем чувствовал себя в безопасности... И тут Зайрем подумал о блуднице. Тело Шелла показалось ему телом женщины, и стрелы то ли холода, то ли жара пронзили все его существо. - Хватит, - сказал он, отодвинувшись от Шелла. - Что я, дерево, чтобы вешаться на меня? Ты мне скажешь, кто так напугал тебя? Шелл заморгал. Взор его стал осмысленным, и даже более того. - Я скажу тебе.., позже, - ответил он и, повернувшись, медленно отошел от Зайрема. - Жди меня, - донесся его голос, и Шелл растворился в ночных тенях. Зайрем остался ждать, готовый пробыть на этом месте целую вечность. Шелл бежал по лесу. Он подпрыгивал и спотыкался. Смерть и страх отступили на второй план. Теперь душу Шелла наполнило упоительное безумие жизни и знания. Он знал, что достиг наивысшей точки магии и готов совершить чудо. Теперь ему оставалось только сломя голову мчаться вперед. И он несся среди оливковых деревьев, не разбирая дороги, а воспоминания об эшвах просыпались в нем. Но вот Шелл прильнул к дереву. Весна была в этом дереве и в сердце прижавшегося к нему существа. Кора намокла от слез, ибо все это время боль терзала сердце Шелла - боль перемен, но вместе с тем предвкушение неведомого ранее наслаждения. Наконец призрачная фигура выскользнула из-за дерева. Луна уже закатилась, только звезды еще мерцали в розовеющем небе. Волосы цвета абрикоса, кошачьи глаза Шелла - они остались прежними. Но многое изменилось: исчезла юношеская бородка, превратившись в золотой пушок, лицо стало гладким и нежным. Прозрачные руки скользнули по серебристой коже. Изменилось все тело - оно больше не было мужским. Живот Шелла стал плоским и втянутым, точеная талия плавно устремилась вверх, расцветая прелестными бутонами небольших высоких грудей. Тело девушки и лицо красавицы. Девушка наклонилась и подняла желтое монашеское одеяние, которое сбросила, еще будучи мужчиной, а потом завернулась в него, словно белый язык пламени в отсветы костра. Наступила весна, и Симму все вспомнила. *** Медленно тянулись часы. Зайрем задремал на берегу пруда. Подул легкий ветерок, осыпая юношу светло-зелеными цветами. Сын пустыни привык спать на открытом воздухе. Среди шатров кочевников или гуляя с Шеллом ему редко приходилось спать иначе. И конечно, он давно уже привык к легкой походке Шелла, ведь его друг уходил и возвращался ночью, словно хищный зверь. Поэтому Зайрем и не проснулся, когда пришла Симму. Зайрема разбудило прикосновение прохладных губ. Мгновенно остатки сна слетели с него. Юноша приподнялся на локте и замер. Обнаженная девушка лежала рядом, опираясь на локоть, и смотрела на него - девушка, сотканная из шелка, летних трав и гладкой слоновой кости. Но глаза ее и волосы принадлежали другому. Зайрем испугался. Он был очень возбужден - красавица зажгла в нем страсть еще до того, как он проснулся. Его плоть жаждала незнакомки, но разум ее отвергал. Девушка легко и почти невинно дотронулась до груди Зайрема, но от этого прикосновения он вздрогнул, словно его пронзила молния. - Я - мечта, - сказала девушка нежным и чистым голосом, - твоя мечта. Кем же я еще могу быть? Видишь, я и юноша по имени Шелл, и девушка. Я пришла к тебе, как обычно делают женщины, но я не женщина. Так возьми, Зайрем, то, что твое по праву. Люди не могут распоряжаться своими мечтами. Если ты сделаешь это, даже боги не смогут обвинить тебя - ни один человек не может согрешить с мечтой, в этом нет зла. Сказав так, Симму легла на спину, прикрыв глаза, и не произнесла больше ни слова, больше ни разу не коснулась тела Зайрема. Но юноша не мог отвести взгляда от ее тела. Его мучила жажда - и вот вода готова была хлынуть в его ладони. Зеленый цветок пролетел над ними, несомый ветром, и опустился на грудь Симму. Юноша протянул руку, чтобы убрать его, но неожиданно рука его легла на девичью грудь, придавив цветок Зайрем видел перед собой Шелла в облике девушки, его рука чувствовала биение сердца, нашептывающего имя друга, зовущего его. Теперь Зайрем знал, что это его мечта. И, забыв все советы и предостережения, он припал губами к губам Симму. Тогда, обвив руками его шею, девушка увлекла его на ложе из трав... Глава 8 В отчаянии и страхе, Беяш, пошатываясь, вернулся по тропинке к деревне. Но, оказавшись на окраине ее, он остановился, решив все хорошенько обдумать, Часовня более не могла служить убежищем Беяшу, совокупившемуся с нечистой женщиной, а потом убившему ее. И что хуже всего - всему этому нашелся свидетель. Однако, рассудил монах, был всего лишь один свидетель - ненадежный и не внушающий доверия Шелл. Так легко оказалось убить женщину! У него это получилось почти естественно. Он ударил блудницу, желая свершить правосудие и положить конец ее слабым угрозам. Беяш никогда раньше не думал, что способен так быстро принять решение и без колебаний осуществить безжалостный поступок. Теперь он раздумывал, как бы ему убить Шелла. В конце концов, Зайрема ведь не было с ним, и, вероятно, его вообще не было поблизости. А Шелл сейчас один бродит где-то в ночи. Да, это выход, и без сомнения боги подсказали его Беяшу. Найти и убить Шелла - этого хрупкого слабого мальчишку, эту надоедливую язву. А потом спрятать труп. Завтра, когда узнают, что Шелл исчез, а блудница мертва, все поймут, что Шелл согрешил с этой сукой, а потом убил ее и сбежал. Беяш вернулся к дому блудницы, тщетно пытаясь отыскать хоть какой- нибудь след Шелла. Вдруг на влажной земле позади колодца он наткнулся на отпечаток босой ноги. Шелл не мог вернуться в деревню, иначе ему пришлось бы пройти мимо Беяша. Значит, он бежал к холмам, в оливковые заросли. Беяш пошел по следу, стараясь ступать как можно тише. Мерцающее отражение звезд на поверхности пруда привлекло его внимание. Он увидел больше, чем просто пруд. Он смотрел издалека, и расстояние многое скрывало от него. Сменить же укрытие было невозможно. Беяш припал к земле, понимая, что шпионит за Зайремом и Шеллом. Он предполагал, что Шелл теперь один, но сейчас молодой монах уже не казался убийце такой легкой добычей, хотя по-прежнему казался очень уязвим. Всего несколько секунд понадобилось Беяшу, чтобы придумать новый план, который понравился ему даже больше, - он казался более коварным. Беяш поспешил назад, в спящую деревню, к повозке, где храпел болван писарь, согрешивший со своей сестрой. *** Зайрем проснулся с чувством утешения и облегчения. Бледное солнце нового дня зеленоватым золотым цветом сверкало сквозь листву оливковых деревьев. Мир благоухал. Очнувшись, юноша вспомнил сон. Он сел, выпрямившись, с широко раскрытыми глазами. Его вдруг переполнило отвращение. Но ведь это был просто сон - многие невероятные детали его, казавшиеся такими реальными, убедили Зайрема в этом. Рядом никого не было. Утро казалось прекрасным - свежее и чистое. Юноша подумал, что если этой ночью он и нарушил бы свои клятвы, то теперь узрел бы знак своего позора - в безмолвном пейзаже или в затхлом воздухе. Немного успокоившись, Зайрем направился к часовне. Он так и не нашел Шелла и надеялся, что не встретит его: ведь Шелл был главным персонажем его сна, и Зайрем не знал, сможет ли он теперь честно посмотреть другу в глаза. Стыд, который отшельники насадили в нем, дал всходы и расцвел буйным цветом. Молодой монах подошел к деревне и понял, что не ушел от своего позора. На улице, у ворот часовни, толпились молодые монахи и слуги, приехавшие с ними. Их окружили жители деревни. На их лицах любопытство смешалось со страхом и нетерпением, словно они ждали чего-то необыкновенного. Перед толпой, на тропинке, стоял писарь, у которого хранился список всех подношений, дарованных храму. Писарь заламывал руки и тряс в воздухе кулаками. В глазах его было отчаяние. Беяш, стоя неподалеку, разговаривал с братьями, но, увидев приближающегося Зайрема, замолчал. Лицо Беяша, как и лица сельчан, выражало нетерпение и испуг. Первым заговорил рыжеволосый монах. Он был на год старше остальных и поэтому считал, что несет ответственность за всех остальных ему охотно и льстиво вторил Беяш. - Зайрем, - окликнул юношу рыжеволосый, - здесь творится что-то странное. Из повозки с дарами украли одну вещицу. Зайрем остановился. Он застыл посреди улицы, с недоумением уставившись на своих товарищей. - Всем хорошо известно, - продолжал старший брат, - что даже разбойники в этих набожных землях почитают богов и не смеют красть у храма. Как ты думаешь, кто мог совершить это богохульство? Зайрем не проронил ни слова. Теперь он вдруг почувствовал камень на своей шее, веревки, связывающие его руки, и запах львов ударил ему в ноздри. - Он не ответит, - сказал Беяш. - Тогда пусть говорит писарь, - провозгласил рыжий брат. Писарь уронил голову на грудь. - Не трясись, - подбодрил его Беяш. - Твой долг быть искренним и духовно преданным своей семье, отцу и благочестивой сестре. Скажи им все, что знаешь. - Я... - начал писарь. Потом он с мольбой оглядел окружающих, стараясь не замечать Зайрема, закрыл глаза и выпалил: - Я проснулся и наблюдал за входом в повозку, на которую складывали подношения. Человек схватки серебряную чашу - одно из подношений, и убежал. Я решил проследить за ним - но боялся выдать себя и поэтому не догнал. Этот человек - без сомнения, один из наших братьев - вышел из деревни и направился на запад, по тропинке к старому колодцу. Там есть дом. Я слышал, в нем живет распутная женщина. Около дома его встретил другой мужчина Эти двое обнимались и целовали друг друга в губы Целовались они долго. Вдруг свет из окна упал на них, и я увидел, что у одного волосы желтые, как у лисы, а у другого темные. Потом черноволосый постучал в окно и распутная женщина, открыв дверь, впустила их. - Успокойся, - пробормотал Беяш, похлопав писца по плечу. - Я доскажу остальное. Этот бедняга прибежал ко мне и рассказал все, что видел. И хотя я знаю этого человека как добродетельного и набожного, я усомнился в том, что услышал, - скажите, разве я не прав? В панике, не разбудив никого - слишком велико оказалось мое смятение, - я попросил писаря проводить меня к дому грешницы. Приблизившись, мы оба - писарь и я - увидели двух юношей, которые вышли из дома и, смеясь, направились к холму среди оливковых зарослей. К своему ужасу и горю, я узнал обоих. Мы пошли за ними - писарь и я. И мы увидели - сжальтесь над нами, могущественные боги! - что эти двое, не насытившись женщиной, возлегли друг с другом и свершили мерзостный акт. Сухой шелест прокатился среди односельчан. - Ты уверен в этом? - сурово осведомился рыжий монах, находчивый, словно какой-нибудь балаганщик. - Увы, - горестно вздохнул Беяш, пряча глаза. - Они оба вздымались и опадали, словно волна, набегающая на берег, пока не замерли в экстазе и не упали без движения. - Их имена? - вскричал рыжий. - Зайрем и Шелл. Внимательные монахи и жители деревни заметили, что Зайрем, с безразличием внимавший рассказу убийцы, вдруг побелел, как кость. - Что ты скажешь на это? - закричал рыжий монах. - Ничего, - ответил Зайрем. Но его едва различимые юношеские морщинки вдруг стали глубже, лицо словно раскололось на куски. - Где твой приятель Шелл? Но Зайрем сказал все, что хотел, и замолчал. - Наверное, нам надо послать за блудницей и спросить у нее, что она знает. Сразу же группа сельчан сорвалась с места. Добравшись до дома распутницы, они стали колотить в дверь дома и, не получив ответа, вошли без спроса. Женщина была мертва. Несмотря на грубое отношение к ней, многие считали, что она весьма привлекательна и даже полезна. Ее смерть совсем не обрадовала сельчан. Они ничего плохого не видели в том, чтобы накопить денег, а потом потратить их на хорошенькую блудницу - ведь та не разрешала даже прикоснуться к ее груди, пока ей не принесут три куска серебра. А эти монахи, давшие обет безбрачия, украли подношения богам, да еще и убили женщину. В сердцах мужчин вспыхнули гнев и ревность. Они поверили в то, что убийство совершили Зайрем и Шелл. А Зайрем молчал. Ни Шелл, ни серебряная чаща с алмазами не объявились. Теперь ни монахи, ни селяне не сомневались истинности рассказанного. И даже те, чьих детей вылечил молодой целитель, подходили и плевали в него. И старуха сказала, что боль в спине снова вернулась, и прокляла Зайрема. *** А где же был Шелл? Симму, девушка, в эту ночь ставшая женщиной, проснулась за час до рассвета. Она приподнялась и, любуясь по-детски невинным прекрасным лицом своего возлюбленного, нежно коснулась кончиком языка его век, длинных и темных, словно нарисованных, ресниц, скрывавшихся в тени. Чем больше она смотрела, тем больше ее переполняли радость и восторг, теперь ей уже никто не был нужен, чтобы разделить ее чувства. Она ушла в гущу деревьев, чтобы в одиночестве упиваться своей радостью. У Симму не осталось никаких мыслей - ни магических, ни женских, ни воспитанных в детстве демонами - ни единой логической мысли или представления об окружающем мире. Прежде Симму была юношей, молодым монахом. Но это осталось в прошлом. Она освободилась от этого. Позже, когда Симму полностью осознает случившееся, она вернется к Зайрему, и он пойдет с ней, или она с ним, - туда, куда приятно идти вдвоем. Инстинктивно, вспомнив свое прошлое, вспомнив, что воспитывали ее эшвы - вечные скитальцы, Симму представила свою жизнь чередой бесконечных странствий... За оливковыми деревьями тропинка сбегала вниз по склону к темному лесу, где росли более высокие деревья, где в траве мерцали бледные цветы. Такие места любили эшвы. Симму встретила восход солнца, лежа в черно-зеленой листве на ветке дерева. Она взобралась туда с грациозностью кошки. Рассвет напомнил ей детство, когда она вот так же лежала, спрятанная высоко в ветвях. Откинувшись на спину, она думала только о Зайреме. Симму еще не готова была вернуться к нему и предпочитала дразнить себя его отсутствием. Так, замечтавшись, она и не заметила, как чары сна эшв, сберегавшие ребенка, овладели ею. Она не хотела спать, но тем не менее уснула. В то время как Зайрем проснулся и, пытаясь избавиться от дурных предчувствий, направился к деревне, прямо в западню, Симму лежала в ветвях дерева, нежась в грезах любви. Ее пробудили невнятные крики. Симму отреагировала на окружающий шум, как это сделал бы зверь. Она замерла, безмолвная и неподвижная, став частью дерева, но той его частью, что наблюдает и слушает. Несколько нечесаных мужчин из деревни, ругаясь, протопали под деревом. Двое из них остановились прямо под ветвью, на которой лежала Симму. - Думаю, все бесполезно, - сказал один. - Этот негодяй уже скрылся. Говорят, он очень странный. Не удивлюсь, если теперь на нас падет небесная кара - голод или чума. - Попридержи-ка язык, - отозвался другой. - Хватит нам уже неприятностей. В любом случае темноволосый убийца в надежных руках. Он уже на пути к храму - говорят, он очень кроток. Но позабавиться с блудницей, а потом убить ее... Ее убили, чтобы она молчала. Пусть она и была грешницей, зато дело свое знала отлично. В какой еще деревне была такая продажная девка? Богатей за семь миль ехали, чтобы повеселиться с ней. А что теперь? Двое безумных монахов свернули ей шею, желтоволосый смылся, а на другого, черного, как демон, храм наложит епитимью - три дня в неделю он будет есть только пресный хлеб или что-нибудь в этом роде. - Нет, нет, - прервал его первый с мрачным удовольствием. - За то, что он совокупился со своим братом, его накажут плетьми. И еще я слышал, как один из служителей храма сказал, что за убийство негодяя засекут до смерти. - Дали бы мне эту плеть, - прогудел второй. И, воспрянув духом, они отправились дальше в лес в поисках Шелла. Неописуемая волна растерянности и злости захлестнула Симму. Целую минуту она не могла прийти в себя, будто не жила среди демонов и ничему у них не научилась. Все же ей удалось быстро взять себя в руки, заполнив разум паутиной образов. Почти сразу же хаос сменился желанием действовать, глаза замерцали зеленым холодом, от которого пробирал озноб. Девушка подумала о тех, кто собирался причинить вред Зайрему. О том, что все происшедшее - работа Беяша, она знала совершенно точно, словно прочла его мысли. Девушка вспомнила, что негодяй упоминал писаря, который боялся его, - все тут же сложилось в единую схему. Логика верно служила Симму, когда того требовали обстоятельства. Что же касается мертвой женщины, Симму ни о чем не жалела. Подобно эшвам она думала лишь о том, что ей нравилось. Симму соскользнула с дерева и заросшей тропой выбралась из леса, миновав оливковую рощу. На южном пологом склоне холма паслись овцы. Она еще раньше заметила их следы, ведущие сюда. Приблизившись к стаду, Симму прошептала что-то животным, прошла среди них, тихо и незаметно, как летний ветерок. Посреди стада на камне сидела девочка лет пятнадцати - она присматривала за овцами. Симму осторожно подкралась к ней сзади и, не дав девочке опомниться, легонько сжала пальцами ее лоб, вложив в прикосновение чары эшв. Голова девочки поникла. Она лишь глупо улыбнулась и даже не пыталась возражать, когда Симму забрала ее домотканое платье и платок, которым та повязывала волосы. Вскоре на западной дороге, ведущей к храму, появилась босоногая деревенская девушка. Волосы ее были прикрыты лоскутным платком, она шла, опустив голову. Через час она вышла на луг, где паслись кони. Встав у изгороди, она тихонько свистнула. К ней подбежал молодой жеребец. Симму беззвучно попросила: - Унеси меня, брат, унеси скорей. Жеребец обнюхал Симму и перескочил через изгородь. Что-то пронеслось через деревни и фермы, скрытое облаком белой пыли. Люди провожали глазами это облако и спрашивали друг у друга: - Кто это скачет так быстро? Небо и солнце утонули в пыли. Все цвета слились в бесконечную радугу. Все внимание Симму сосредоточилось на одной-единственной цели. Девушка не могла догнать монахов. Она бросилась в погоню слишком поздно. Но конь нес ее вперед, подгоняемый тихим монотонным напевом. Когда стемнело, девушка увидела впереди земли храма, деревни - россыпи огоньков далеких окон - и сам храм - дворец света и ночи. Тогда Симму отпустила жеребца: он был весь в мыле и очень устал. Потряхивая гривой и негромко фыркая, конь повернул назад и растаял в сгустившейся тьме цвета индиго. Симму побежала быстро, как леопард. Теперь огней горело больше, чем обычно, - вдоль дороги, среди деревьев. Люди собирались, чтобы решить судьбу нечестивца Зайрема. Симму узнала все, что хотела, ловя обрывки фраз у дверей винных лавок и среди полей, ощетинившихся копьями колосьев. Даже влюбленные, скрывая свои грехи, отдыхая, говорили о богохульстве молодого монаха. Сам Настоятель судил Зайрема и признал его вину. Ему даже стало плохо, когда он впервые услышал целиком всю историю. Юноша не оправдывался и не просил о снисхождении. Придя в себя, Настоятель объявил, что завтра на рассвете Зайрем умрет под плетью. Симму подобралась как можно ближе к храму туда, где она могла безбоязненно появиться в облике женщины, - в Святилище Дев, расположенном неподалеку. Женщины и девушки прогуливались по лужайке перед Святилищем, обсуждая новости и громко ахая. Их жизнь проходила без любви, и любая весть о падении мужчины приносила радость, но они никогда не задумывались почему. Симму встала под деревом, укрывшись от их взоров. Неожиданно с дерева прямо ей в руки спорхнула птичка. - Взгляни на Зайрема моими глазами. Лети над стеной, найди двор, запомни слова тех, кто там... Найди Зайрема. Вернись ко мне и расскажи все, что увидишь. Птичка растворилась во тьме. Симму села под деревом, укутавшись черной тенью. Звезды роняли слезы между ветвями дерева. Одна из них скатилась к ногам девушки - это вернулась птичка. Девушка заглянула в глаза птички, словно в открытую книгу - мозаику, составленную из осколков увиденного в храме. - Вот толстый увалень, дай-ка я замараю его накидку... Ага, вот еще один, и его пометим... Холоден камень под моими ногами, отдавший последнее тепло солнца. Слушай! Червяк шевелится в земле... Схватить его клювом! Ах, нет, уполз... Ой! Птица в воздухе, нарисована прямо на стекле - это же я! Ага, вот и двор, где растет кривое дерево, там в каменной клетке кто-то сидит... Лампа не горит, мотыльки не вьются, склевать нечего. Он сидит, обхватив голову руками. Это тот самый... Когда он умрет, я позову своих кузин. Мы вырвем его волосы и