судьба тех комаров, что танцевали вокруг него. Доктор Дисмас приложил ладонь рупором ко рту и прокричал неуместно громко в этой спокойной тишине: -- Пора двигаться! На отмелях за длинным, торчащим, как палец, причалом послышался всплеск. Затем знакомый голос проворчал: -- Греби в такт, идиот. Из-за тебя мы крутимся на месте. Из темноты выскользнул скиф. Луд и Лоб вынули весла, когда лодка стукнулась о нижние ступени широкой каменной лестницы. Лоб выпрыгнул и подержал лодку, пока доктор Дисмас и Йама в нее забрались. -- Видите, мы мигом, ваша честь, -- сказал Луд. -- Поспешишь -- людей насмешишь, -- усмехнулся доктор Дисмас. Медленно и осторожно он устраивался на средней банке лицом к Йаме, на коленях у него небрежно лежал пистолет. Он сказал близнецам: -- Надеюсь, что в этот раз вы все сделали в точности, как я сказал. -- Просто прелесть, -- ответил Лоб. -- Они даже не подозревали, что мы там, пока все не началось. -- Он прыгнул в лодку, а она только чуть-чуть покачнулась: при всей своей полноте, Лоб был удивительно ловким. Вдвоем братья уселись на высоком кормовом сиденье и оттолкнулись от камней пристани. Йама смотрел, как тает и расплывается, сливаясь с темнотой, цепочка оранжевых огней на набережной. Холодный ветерок с реки освежил его голову, и тут-то, впервые, Йаме стало по-настоящему страшно. Он спросил: -- Куда вы меня везете, доктор? Глаза доктора Дисмаса под полями шляпы сверкнули красным огнем, у него, как у некоторых ночных животных, роговица имела отражающую мембрану. Он ответил: -- Ты возвращаешься к месту своего рождения, Йамаманама. Тебя это пугает? -- Малек, -- насмешливо процедил Луд, -- малек, малек! -- Выловленный из воды, -- добавил Лоб. Оба они тяжело дышали, быстро выгребая на простор Великой Реки. -- Помолчите, если хотите получить свои деньги, -- бросил им доктор Дисмас и обернулся к Йаме. -- Ты должен простить их. Здесь трудно найти достойных помощников. Временами я чувствовал соблазн воспользоваться вместо них людьми своего господина. Луд буркнул: -- Мы могли бы выбросить вас за борт, доктор. Это вам не приходило в голову? Доктор Дисмас ответил: -- Этот пистолет может убить твоего брата точно так же, как Йамаманаму. -- Если вы в нас выстрелите, лодка загорится, и вы утонете. Это верняк. Все равно что выбросить вас за борт. -- Я все равно могу выстрелить. Как тот скорпион, что уговорил лягушку перевезти его на другой берег, но ужалил ее, когда они не доплыли и до середины. Смерть в моей природе. Лоб сказал: -- Он просто болтает, ваша честь. -- Мне не нравится, когда ругают наш город, -- огрызнулся Луд. Доктор Дисмас засмеялся: -- Но ведь это правда. Вы и сами оба со мной согласны, иначе зачем бы вам так рваться отсюда? Очень понятный порыв, он возвышает вас над остальными. Луд сказал: -- Наш отец еще молод, в этом все дело. Мы сильны, но он сильнее. Он убьет любого из нас и даже обоих сразу, если мы только захотим попробовать. Мы не хотим ждать, пока он состарится и ослабеет. Неизвестно, сколько лет пройдет. Доктор Дисмас сказал: -- Вот и Йамаманама хочет уехать. Не отрицай, мой мальчик. Скоро твое желание исполнится. Вон, смотри! Верх по течению. Видишь, что мы ради тебя делаем? Скиф качнуло, когда он вышел из мелководной песчаной бухты и оказался в самой реке. Лодка повернулась, ловя течение, и Йама с ужасом увидел, что один из кораблей, стоящих на якоре в плавучей гавани, охвачен огнем с носа до кормы. Горящий корабль качался на своем багровеющем отражении, выбрасывая в ночь целые снопы искр, словно бросая вызов мягкому свету Галактики. Это была большая карака из тех, что доставляли войска, боеприпасы и провизию в армии, сражающиеся с еретиками в срединной точке мира. Четыре шлюпки уходили прочь от горящего корабля, их острые тени метались по воде, сияющей, как расплавленная медь. Пожар продолжался; пока Йама с открытым ртом наблюдал, в трюме корабля раздалось несколько глухих взрывов и оттуда метнулись вверх, выше мачт, белые огненные шары. Корабль с переломанным хребтом погружался в воду. Луд и Лоб ликовали, чтобы лучше все разглядеть, они вскочили на ноги, и скиф закачался с борта на борт. -- Сядьте, идиоты, -- шикнул на них доктор Дисмас. Луд радостно икнул и закричал: -- Мы сделали это, доктор! Прямо картинка! Доктор Дисмас пояснил Йаме: -- Я разработал настолько простой метод, что эти двое смогли все сделать правильно. Йама вспомнил: -- Вы пытались сжечь корабль несколько дней назад, правда? -- Бочка пальмового масла и бочка жидкого мыла. Одна на носу, другая на корме, -- казалось, доктор Дисмас не заметил вопроса, -- ну и, конечно, часовой механизм с взрывателем. Прекрасный отвлекающий маневр, не так ли? Солдаты твоего отца сейчас очень заняты: спасают матросов и борются с огнем, чтобы не сгорела гавань, а мы тем временем спокойно занимаемся своими делами. -- Там дальше на якоре стоит баркас -- пинасса. Они вмешаются. -- Я так не думаю, -- сказал доктор Дисмас. -- Его капитан желает во что бы то ни стало с тобой познакомиться, Йамаманама. Он хитрый воин и знает о пожаре правду. Он понимает, что это необходимая жертва. В гибели корабля, как, впрочем, и в твоем исчезновении обвинят еретиков. Завтра твой отец получит требование о выкупе, но даже если он ответит, отклика, увы, не будет. Ты исчезнешь без следа. На этой ужасной войне такие вещи случаются. -- Мой отец будет меня искать. Он не прекратит поиски. -- Возможно, ты и сам не захочешь, чтобы тебя нашли, Йамаманама. Ты хотел убежать и вот, пожалуйста, тебя ждут великие приключения. Теперь Йама понимал, кого искали матросы той ночью. Он сказал: -- Вы пытались похитить меня два дня назад. Пожар на плотах -- ваша работа, чтобы солдаты моего отца искали выдуманных еретиков. Но эти двое не сумели меня схватить, и вам пришлось повторить попытку. -- Вот мы и прибыли, -- сказал доктор Дисмас, -- а теперь посиди тихо. У нас здесь рандеву. Скиф медленно дрейфовал по течению параллельно берегу. Огонь на корабле растворился в ночи. Корпус уже осел на дно, и теперь горел только полубак и мачты. Лодки рыбарей точками рассеялись по водной глади, фонари, которыми они приманивали рыбу к своим удочкам, складывались в причудливые созвездия на просторах Великой Реки -- красные искорки на голубом отражении сияния Галактики. Доктор Дисмас напряженно вглядывался в мерцающую тьму, цыкая на Луда и Лоба каждый раз, когда они опускали в воду весла. -- Нам надо держаться по течению, ваша честь, -- извиняющимся тоном сказал Луд, -- иначе мы потеряем место, где должны быть. -- Тихо! Что это? Йама услышал шорох крыльев и слабый всплеск. -- Просто летучая мышь, -- заметил Луд, -- ночью они здесь охотятся. -- Мы ловим их на леску с клеем, натягиваем ее поперек течения, -- заметил Лоб. -- Классная еда получается, точно вам говорю, летучие мыши вкусные, но, конечно, не весной. После зимы у них кожа да кости. Надо, чтобы они зажирели... -- Заткнись ты наконец, -- завопил доктор Дисмас. -- Еще слово и я поджарю вас обоих на месте. На тебе столько жира, что ты вспыхнешь, как свеча. Течение отклонилось от берега, и скиф дрейфовал вместе с ним, едва не цепляясь за молодые смоковницы, чьи кроны лишь на вершок не доставали до воды. Йама заметил бледно-сиреневую искру летящей в ночи машины. Она двигалась короткими резкими рывками, как будто что-то искала. В другое время она обязательно бы его заинтересовала, а теперь этот далекий свет и непостижимые мотивы ее движения лишь усилили чувство отчаяния в его душе. Мир внезапно оказался чужим и полным предательства, а его чудеса -- ловушками для простаков. Наконец доктор Дисмас сказал: -- Вот он! Гребите, вы, идиоты! Йама увидел красный фонарь, мигающий по правому борту. Луд и Лоб взялись за весла, и скиф полетел по воде. Доктор Дисмас зажег фонарь и поднял его к своим глазам. Красный сигнальный фонарь висел на корме пинассы, стоящей на якоре у одинокой смоковницы под треугольным парусом. На этом корабле доктор Дисмас вернулся в Эолис. Два матроса забрались на ветви смоковницы и, подняв к глазам ружья, следили за приближением скифа. Лоб встал и бросил конец на корму пинассы. Матрос баркаса его поймал и закрепил лодку, а кто-то еще, перемахнув борт пинассы, приземлился в лодке, да так резко, что Йама подскочил от неожиданности. Человек был старше Йамы всего на несколько лет. голый до пояса, коренастый и мускулистый, в белых брюках с офицерским поясом. Его лицо в облаке золотисто-рыжих волос, иссеченное царапинами, лицо задиры и драчуна, напоминало глиняную маску, которую сначала разбили, а потом кое-как слепили, но глаза смотрели открыто и с достоинством, в них отражались живой ум и добродушие. Офицер удерживал скиф, пока доктор Дисмас неловко взбирался по короткой веревочной лестнице, сброшенной с борта пинассы. Когда подошла очередь Йамы, он сбросил ладонь офицера со своего плеча, подпрыгнул и ухватился за поручень на корме. У него перехватило дыхание, когда живот и ноги стукнулись об обшитый внакрой корпус пинассы, руки и плечи, принявшие на себя вес тела, пронзила острая боль, но он сумел подтянуться, перебросил ногу через поручень и покатился по дощатой платформе кормы прямо к босым ногам пораженного зрелищем матроса. Офицер засмеялся, подпрыгнул на месте и, легко перепрыгнув поручень, оказался на палубе. -- В нем чувствуется дух, доктор. Йама встал. Он ссадил правое колено и сейчас чувствовал, как оно горит. Два матроса налегли на рулевое колесо, рядом с ними стоял высокий незнакомец в черном. Единственная мачта баркаса возвышалась на краю кормовой платформы, под нею в два ряда сидели три десятка гребцов, почти обнаженных, в одних набедренных повязках. Узкий нос корабля устремлялся вверх, на одной стороне его остро глядел белый стилизованный глаз коршуна. Там же была установлена маленькая вращающаяся пушка, канонир обернулся, положив руку на узорчатое дуло, и смотрел, как Йама поднимается на борт. Йама посмотрел на человека в черном и спросил: -- Где воин, который хочет меня видеть? Доктор Дисмас ворчливо сказал: -- Мне не нравится заниматься делами под дулом ружей. Офицер махнул, и два солдата, сидящих в ветвях смоковницы, опустили ружья. -- Простая предосторожность, доктор Дисмас. Вдруг за вами притащатся незваные гости. Если бы я хотел вас убить, Дерситас и Диомерис подстрелили бы вас, когда вы еще только гребли на выходе из бухты. Но оставьте эти страхи, ведь вы верите мне так же, как я вам. Йама снова спросил, на сей раз громче: -- Где же он, этот воин? Полуголый офицер рассмеялся. -- Да вот я, -- сказал он и протянул руку. Йама пожал ее. Рука офицера была твердой, как у сильного, уверенного в себе человека. Пальцы его заканчивались когтями, которые он чуть выпустил, и они легонько царапнули ладонь Йамы. -- Добро пожаловать, Йамаманама, -- сказал офицер. У него были большие золотистые глаза с карей роговицей -- единственная красивая черта на искалеченном лице. Левое веко оттягивалось вниз длинным кривым шрамом от брови до самого подбородка. -- Эта война плодит героев, как навоз -- мух, -- заметил доктор Дисмас, -- но Энобарбус -- личность уникальная. В прошлом году он отправился в поход простым лейтенантом. Он командовал сторожевым катером меньше этого, вошел на нем во вражескую гавань, потопил четыре корабля и повредил дюжину других, прежде чем его собственный ушел на дно прямо у него под ногами. -- Да, то был удачный набег, -- сказал Энобарбус. -- Нам пришлось уходить вплавь, а потом еще больше -- пешком. Доктор Дисмас сказал: -- Если у Энобарбуса есть недостаток, то это скромность. После того как его лодка утонула, он провел всю свою команду -- пятнадцать человек -- через двадцать лиг вражеских позиций и не потерял ни одного. В награду его назначили командиром дивизии, и вот теперь он спускается по реке, чтобы принять командование. С твоей помощью, Йамаманама, он добьется значительно большего. Энобарбус усмехнулся: -- Что касается скромности, Дисмас, то у меня всегда под рукой вы. Стоит мне совершить ошибку, вы тотчас мне это укажете. Какая удача, Йамаманама, что мы оба знаем его. -- Удача, в основном, для вас, -- заметил Йама. -- Каждому герою следует время от времени напоминать о скромности, -- вставил доктор Дисмас. -- Удача для нас обоих, -- возразил Йаме Энобарбус. -- Мы будем делать историю, ты и я. Конечно, если ты тот, о ком говорил Дисмас. Он из предосторожности не захватил с собой доказательств, чтобы я наверняка оставил его в живых. Он очень коварный парень, этот доктор. -- Я много лгал в жизни, -- начал доктор Дисмас, -- но сейчас я говорю правду. Потому что правда столь поразительна, что перед ней меркнет любая ложь, как свеча при свете солнца. Однако, полагаю, нам следует отправляться. Мой отвлекающий маневр был хорош, пока он длился, но пожар кончается, а эдил этого маленького глупого городка хоть человек и слабый, однако совсем не дурак. Когда мои люди подожгли первый корабль, он приказал обыскать холм. На сей раз будут искать и на воде. -- Вам следовало доверить это моим людям, Дисмас, -- сказал Энобарбус. -- Мы захватили бы мальчика еще две ночи назад. -- И все бы сразу выплыло наружу, если бы кто-нибудь вас увидел. Нужно сейчас же отчаливать, иначе эдил удивится, что вы не пришли на помощь горящему кораблю. -- Нет, -- возразил Энобарбус. -- Мы чуть-чуть здесь задержимся. Я захватил собственного врача, он осмотрит вашего парня. Энобарбус подозвал человека в черном. Он принадлежал к той же расе, что и Энобарбус, но был значительно старше. Хотя он передвигался с такой же гибкой грацией, у него был заметен солидный животик, а в гриве волос, закрывавших лицо, виднелись седые нити. Звали его Агнитус. -- Сними рубашку, юноша, -- скомандовал врач, -- посмотрим, как ты устроен. -- Лучше разденься сам, -- посоветовал доктор Дисмас. -- Они могут связать тебя и все равно осмотрят, но унижения будет больше, уверяю тебя. Крепись, Йамаманама. Будь верен предназначению. Все будет хорошо. Ты скоро сам скажешь мне спасибо. -- Не думаю, -- сказал Йама, но стянул рубашку через голову. Теперь, когда он понял, что его не убьют, он ощутил невероятное возбуждение. Вот наконец и приключение, о котором он так мечтал, но совсем не как в мечтах, оно было ему неподвластно. Врач Агнитус усадил Йаму на табуретку, взял его правую руку, проверил суставы пальцев, кисти и локтя, пробежал холодными пальцами по ребрам, ощупал позвоночник. Он посветил Йаме в правый глаз и, придвинувшись поближе, заглянул туда, потом надел ему на голову нечто вроде проволочного шлема, покрутил какие-то винтики, чтобы шлем плотнее обхватил череп, и стал что-то записывать в маленький блокнот с клеенчатой обложкой. Доктор Дисмас нетерпеливо сказал: -- Сами увидите, у него очень выразительная структура скелета, но настоящее доказательство -- в его генотипе. Не думаю, чтобы вы могли провести такие исследования здесь. Агнитус обратился к Энобарбусу: -- Он прав, мой господин. Мне необходимо взять образец его крови и соскоб кожи с внутренней стороны щеки. Но и сейчас могу вам сказать, что не узнаю его расу, а я их повидал немало. И он -- не хирургический голем, если, конечно, наш аптекарь не превосходит меня в коварстве и хитрости. -- Полагаю, что нет, -- ответил Дисмас. -- Доказательство методом исключения менее убедительно, чем демонстрация, -- произнес Энобарбус, -- но нам, очевидно, придется удовлетвориться этим, если только мы не собираемся взять штурмом библиотеку Департамента Аптекарей и Хирургов. -- Все это правда, -- настойчиво сказал Дисмас. -- Разве я не поклялся? И разве он -- не ответ на предназначенное вам пророчество? Энобарбус кивнул. -- Йамаманама, ты всегда считал себя особенным. Ясно ли ты видишь свою судьбу? Йама натянул на себя рубашку. Ему нравилась дерзкая прямота Энобарбуса, но он чувствовал к нему недоверие, ведь Энобарбус -- союзник доктор Дисмаса. Он почувствовал, что все взгляды устремлены на него, и неуверенно произнес: -- Я сказал бы, что ты, Энобарбус, человек гордый и честолюбивый. Ты -- вождь людей, которые ищут себе иной награды, не просто продвижения по службе. Ты веришь, что я могу тебе помочь, хотя я и сам не знаю как, если только это не связано с обстоятельствами моего рождения. Я думаю, доктору Дисмасу они известны, но ему нравится меня мучить. Энобарбус рассмеялся. -- Хорошо сказано. Он читает в наших душах, как в книге, Дисмас. Надо быть осторожней. -- А эдил собирался сделать из него клерка, -- с осуждением произнес доктор Дисмас. -- Эдил относится к той части нашего Департамента, которая никогда не славилась воображением, -- ответил Энобарбус. -- Вот почему таким людям, как он, вверяют управление незначительными городками. На них можно положиться именно потому, что у них нет воображения. Не следует осуждать его за то, что на его службе считается добродетелью. Йамаманама, послушай. С моей помощью целый мир окажется у твоих ног. Ты понимаешь? Я знаю, ты всегда думал, что в твоем рождении скрыта тайна. Ну вот, Дисмас доказал, что ты -- существо уникальное, и убедил меня, что ты -- часть моего предназначения. И тут этот могущественный юноша сделал невероятную вещь: он опустился перед Йамой на колени и склонил голову так, что коснулся палубы. Он посмотрел вверх сквозь гриву своих волос и сказал: -- Я буду хорошо служить тебе, Йамаманама. Клянусь жизнью. Вместе мы спасем Слияние. -- Пожалуйста, встань! -- крикнул Йама. Этот жест его испугал, ибо в нем чувствовалась торжественность, значения которой он не мог до конца постичь. -- Я не знаю, почему меня сюда привезли и почему ты говоришь такие вещи, но я не просил и не хотел этого. -- Держись, -- зашипел доктор Дисмас и больно ущипнул его за руку. Энобарбус встал: -- Оставь его, Дисмас. Мой господин... Йамаманама... мы собираемся в трудное и опасное путешествие. Я шел к нему всю жизнь. Когда я был еще ребенком, мне было послано видение. Это случилось в храме моей расы, в Изе. Я молился за душу моего брата, убитого сто дней назад в сражении. Я молился о том, чтобы отомстить за него, о том, чтобы сыграть свою роль в спасении Слияния от еретиков. Как ты понимаешь, я был очень мал и глуп, но мои молитвы были услышаны. Алтарь осветился, и появилась женщина, закутанная в белое, она поведала мне о моем предназначении. Я принял его и с тех пор пытаюсь осуществить. Йамаманама, знать свою судьбу -- привилегия избранных и большая ответственность. Большинство людей живут как получится. Я должен прожить свою жизнь, стремясь к идеалу. Он лишил меня человечности, как вера лишает монаха всех мирских богатств, нацелив меня лишь на одно. Ничто иное не имеет для меня никакой ценности. Как часто желал я, чтобы этот груз долга был с меня снят, но этого не случилось. Я принял его. И вот давнее пророчество начало сбываться. Энобарбус вдруг улыбнулся. Улыбка преобразила его лицо, как залп фейерверка преображает ночное небо. Он хлопнул в ладоши. -- Но я рассказал достаточно. Обещаю, Йамаманама, что расскажу больше, но это подождет, пока мы не окажемся в безопасности. Заплати своим людям, Дисмас. Мы наконец отправимся в путь. Доктор Дисмас вынул пистолет. -- Будет лучше, если твой корабль отойдет от их убогого скифа подальше. Я не уверен в диапазоне действия этой штуки. Энобарбус кивнул. -- Видимо, так будет лучше, -- сказал он. -- Они могут догадаться, а уж болтать станут точно. -- Ты их переоцениваешь, -- усмехнулся доктор Дисмас. -- Они заслуживают смерти, потому что своей глупостью поставили под угрозу мои планы. Кроме того, я не выношу грубости, а мне целый год пришлось выносить ссылку среди этих диких созданий. Это будет катарсисом. -- С меня достаточно. Убей их тихо и не пытайся себя оправдывать. Энобарбус повернулся, чтобы отдать приказания, и в этот момент один из матросов, засевших в ветвях смоковницы, к которой была причалена пинасса, закричал: -- Парус! Впереди парус! -- Тридцать градусов по левому борту, -- добавил его товарищ, -- дистанция пол-лиги. И быстро приближается. Энобарбус, не теряя ни секунды, стал отдавать приказы: -- Быстро отдать концы. Дерситас и Диомерис, по местам! Гребцам, приготовиться! Ну, давайте! Мне нужно тридцать ударов в минуту, не подведите, ребята! Не ленитесь, иначе мы -- трупы. В возникшей суете, пока поднимались весла, а матросы возились с причальными канатами, Йама увидел свой шанс. Доктор Дисмас кинулся было к нему, но опоздал. Йама перемахнул через парапет и тяжело приземлился в люк скифа. -- Гребите! -- закричал Йама Лобу и Луду. -- Гребите, не то пропадете! -- Держите его, -- орал сверху доктор Дисмас, -- держите его! Смотрите не упустите! Луд двинулся к Йаме. -- Для твоего блага, малек, -- сказал он. Йама ловко ушел от неуклюжего замаха Луда и отступил на корму маленького скифа. -- Он хочет вас убить. -- Держите его, идиоты, -- кричал доктор Дисмас. Йама ухватился за борта скифа и стал его раскачивать, но Луд стоял твердо, как вкопанный. Он криво усмехнулся: -- Не старайся, малек, не поможет. Не дергайся, может, мне не придется тебя бить. -- Все равно дай ему как следует, -- вставил Лоб. Йама схватил спиртовую лампу и бросил ее в люк скифа. Оттуда тотчас взметнулись прозрачные языки пламени. Луд отшатнулся, а скиф бешено закачало. Невыносимый жар пахнул в лицо Йамы, он глубоко вдохнул и нырнул за борт. Он плыл под водой, сколько хватало сил, и лишь тогда вынырнул глотнуть воздуха, который, словно огнем, обжег его легкие. Он расстегнул тяжелые ботинки и бросил их. Скиф относило течением от борта пинассы. Из люка вырывалось яркое пламя. Луд и Лоб рубашками пытались сбить огонь. Матросы сбросили веревку с борта баркаса и кричали, чтоб они бросили это дело и поднимались сюда. За пинассой разгоралось и становилось все ярче непонятное свечение, люди на палубе казались мечущимися тенями. На носу пинассы заговорила пушка: раскатистый залп, потом второй. Тяжело дыша, Йама плыл из последних сил, а когда наконец лег на спину передохнуть, вся сцена оказалась перед ним как на ладони. Пинасса скользила прочь от смоковницы, оставляя позади горящий скиф. К ней приближался огромный сверкающий корабль. Это был узконосый фрегат, на трех его мачтах раздувалось множество квадратных парусов, и каждая деталь судна сияла холодным огнем. Вновь заговорила пушка пинассы, оттуда послышалась ружейная пальба. Потом доктор Дисмас выстрелил из своего пистолета, и на мгновение узкая стрела красного огня пронзила темноту ночи. 8 РЫБАРЬ Должно быть, выстрел доктора Дисмаса не попал в сверкающий фрегат; он продолжал неумолимо надвигаться на пинассу. Ощетинившиеся весла пинассы били по воде в бешеном ритме, горящий скиф остался далеко позади, баркас стал разворачиваться к преследователю. Йама понял, что Энобарбус хочет подойти к ближнему борту фрегата ниже зоны обстрела его орудий и поразить его корпус своей собственной пушкой, но он не успел выполнить этот маневр: фрегат, будто лист на ветру, лихо развернулся. В мгновение ока его острый нос навис над несчастным баркасом. Его пушка дала бесполезный залп, Йама услышал, как кто-то закричал. Но в тот миг, когда фрегат врезался в пинассу, сам он растворился в воздухе, словно речной туман, оставив лишь пелену белесого света. Йама плыл на спине в холодной воде и видел, как пинассу поглотило облако белого тумана. Яркая фиолетовая точка отделилась от края этого расползающегося мерцающего тумана, поднялась в ночное небо и пропала из виду. Это поразительное явление не заставило Йаму остановиться, он продолжал грести, зная, что Энобарбус бросится на его поиски, как только пинасса выйдет из тумана. Он перевернулся в воде и поплыл на животе. Йама хотел добраться до далекого темного берега, но скоро почувствовал, что мощное течение относит его на мелководье к разбросанным там смоковницам. Их корни цеплялись за каменистое дно, до которого временами Йама доставал пальцами ног. Будь он ростом с эдила, он мог бы уже стоять в этой быстро несущейся воде. Сначала попадались смоковницы совсем маленькие: просто охапка широких глянцевых листьев, торчащих прямо из воды, но постепенно течение затащило Йаму в кружево узких проток между стволами уже более крупных деревьев. Здесь они стояли плотными кущами над путаницей корней, низкими арками нависающих над водой. С опорных корней густой бородой спускались пряди питающих корней, меж которых резвились мириады мальков. На боках их как драгоценности засверкали красные и зеленые мерцающие точки, когда они бросились врассыпную от Йамы. Течение несло Йаму мимо огромной смоковницы, и он из последних сил к ней поплыл. Ноги его онемели в холодной воде, а мышцы плеч и рук от слабости стали дряблыми. Он бросился на спутанную массу питающих корней -- вокруг цепочками висели мидии и венерки, вполз на гладкий горизонтальный ствол и лег, задыхаясь, как рыба, только что обучившаяся дышать воздухом. Йама слишком замерз, промок и был к тому же напуган, чтобы спать этой ночью. Над головой его, в гуще переплетенных корней кто-то издавал время от времени жалобный писк, как будто стонал больной ребенок. Он сидел, прислонившись спиной к выгнутому аркой толстому корню, и смотрел на верхний рукав Галактики над краем люминесцентного тумана, расползающегося на целые лиги по глади темной реки. Где-то в этом тумане заблудилась ослепленная пинасса Энобарбуса. Ослепленная кем? Какими неожиданными союзниками и странными обстоятельствами? Верхний слой белого тумана бурлил, как кипящее молоко; Йама смотрел в черное небо и ждал, что вернется фиолетовая искорка машины. Услышанная молитва, подумал он и содрогнулся. Он дремал, просыпался. Снова дремал и резко очнулся, когда ему очень живо привиделось, что он стоит на летящем мостике призрачного фрегата. А тот нависает над пинассой. Команду фрегата составляли не люди и даже не призраки с оборотнями, а целые скопления мечущихся огоньков, которые без слов понимали его команды и, ни о чем не спрашивая, выполняли их быстро и правильно. Закиль учил Йаму, что хотя обычно сны состоят из обрывков дневных событий, но иногда в них скрыт большой смысл: намек на будущее, загадка, ответ на которую будет ключом ко всей жизни спящего. Йама не знал, отнести ли свой сон к первому или второму виду, не говоря уж о том, чтобы суметь истолковать, но когда он проснулся, сердце его наполнилось звенящим ужасом от чувства, что каждое его действие как будто может увеличить свой масштаб, разрастись в своем значении и привести к страшным последствиям. Галактика зашла за горизонт и рассвет коснулся плавных вод реки серым призрачным светом. Туман рассеялся, пинассы нигде не было. Йама опять задремал и проснулся от солнечных лучей, которые, проникнув сквозь трепещущую листву смоковниц, танцевали у него на лице. Он увидел, что сидит на широком стволе, полого поднимающемся из воды и широкой дорогой уходящем в плотную переплетающуюся массу самого сердца смоковницы. Тут и там над стволом сгибались арки воздушных корней и более тонких ветвей, от которых падали в воду опорные корни. Блестящие листья смоковницы окружали Йаму со всех сторон, как бесчисленные фалды рваного зеленого одеяния; ее морщинистую кору облепили колонии лишайников, серым кружевом свисающих на зеленые канаты лиан, алые, золотые и чистейшей белизны созвездия орхидей-эпифитов. У Йамы ныла каждая мышца. Он стянул с себя мокрую рубашку и брюки, повесил их на ветку и приступил к упражнениям, которым его научил сержант Роден; он выполнял их, пока не расслабились все связки и мускулы, выпил пригоршню холодной воды, распугав стайку светлых креветок, метнувшихся прочь от его тени, и до тех пор плескал себе в лицо, пока кожа не стала гореть от пульсирующей крови. Ночью Йама залез на смоковницу с той стороны, что смотрела на дальний берег. Он перекинул мокрую одежду через плечо и голым отправился в джунгли этого дерева, двигаясь сначала по пологому широкому стволу, а потом, когда ствол потянулся вверх к высокому пронизанному солнцем шатру кроны, стал пробираться по переплетающимся ветвям. И все время сквозь путаницу веток и корней внизу виднелась тихая темная вода. Крохотные колибри, ярко-синие, изумрудно-зеленые, будто сотворенные кистью большого мастера на эмалевой миниатюре, порхали с цветка на цветок. Пока Йама пробирался сквозь занавес листвы, на него накинулись целые тучи мух, попадая в глаза и забиваясь в рот. Наконец сквозь зеленый водопад лиан он увидел лоскут синего неба. Йама раздвинул мягкие на ощупь, узловатые стебли и, переступив их, оказался у намытого клочка земли, мшистого и покатого; у этого миниатюрного берега стоял ялик, из тех, что плетут рыбари. В почерневшем перевернутом панцире речной черепахи темнели угольки маленького костра; Йама пропустил их сквозь пальцы -- пепел оказался еще теплым. Йама натянул на себя рубашку и брюки и позвал хозяина, но на зов никто не откликнулся. Он осмотрелся и быстро нашел извилистую тропку, убегающую от полянки. Через мгновение за вторым поворотом он нашел рыбаря, запутавшегося в грубой сети из черной нити. Такой нитью Амнаны ловят летучих мышей и птиц; смолистые волокна крепки, как сталь, и усеяны тысячами мушек, которые при любом прикосновении выделяют сильный клей. Часть нитей порвалась, когда рыбарь налетел на ловушку, и теперь он висел, как покойник в развевающемся саване, одна рука застряла над головой, а другая оказалась туго примотана к телу. Он как будто не удивился, увидев Йаму. Грубым спокойным голосом произнес: -- Убей меня быстро. Имей милосердие. -- Я надеялся тебя спасти, -- сказал Йама. Рыбарь удивленно на него уставился. На нем была одна набедренная повязка, и на бледной коже попадались зеленые островки. Черные засаленные волосы висят спутанными прядями вокруг широкого лягушачьего лица без подбородка. Большой рот широко открыт, там видны ряды маленьких треугольных зубов. Выпуклые водянистые глаза покрыты прозрачной мембраной, которая успела три раза мигнуть, пока он сказал: -- Ты не из Болотного Племени. -- Я из Эолиса. Мой отец -- эдил. -- Люди Болотного Племени считают, что они знают реку. Они и правда немного умеют плавать, но они жадные и загрязняют ее воды. -- Кажется, один из них тебя поймал. -- Ты, наверное, сын торговца. Мы с ними ведем дела, нам нужны сталь и кремень. Нет, не подходи, а то и ты попадешься. Меня можно выручить только одним способом, не думаю, что у тебя получится. -- Я знаю, как действуют эти нити, -- сказал Йама, -- жаль, что у меня нет инструментов, чтобы тебя освободить. У меня нет даже ножа. -- Их не разрежешь даже сталью. Брось меня. Я уже мертвец, Болотным людям осталось только меня сожрать. Йама обнаружил, что поверхность тропинки похожа на губчатую подушку из скрученных корней, опавшей листвы, волокон, лишайников-эпифитов. Он лег на живот и просунул руку насквозь, так что пальцы коснулись воды. Посмотрев на рыбаря, Йама сказал: -- Я видел, как люди твоего племени пользуются капканами с приманкой, когда ловят рыбу. У тебя в лодке такого нет? Еще мне нужна бечевка или веревка. Пока Йама трудился, рыбарь, его звали Кафис, рассказал, что он попал в эту липкую паутину после рассвета, когда искал яйца особого вида лысухи. Она гнездится в самой чаще смоковниц. -- Яйцо съесть, конечно, неплохо, -- сказал Кафис, -- но не настолько, чтоб за него умереть. Кафис причалил к смоковнице прошлой ночью. Он видел сражение и решил, что разумнее спрятаться. -- Так что я дважды дурак. Пока рыбарь рассказывал, Йама вырезал кусок из губчатой подстилки на тропе и привязал ловушку к опорному корню. Чтобы отрезать веревку, ему пришлось взять лезвие короткого копья, которое нашлось у рыбаря. И он несколько раз порезал ладонь. Он пососал неглубокие порезы и замаскировал дыру на тропе. Место было удачным, на крутом повороте дорожки, и любой, кто в спешке пройдет по ней, должен будет туда наступить. Он спросил: -- Ты видел все сражение? -- Загорелся большой корабль. А потом маленький баркас, он уже три дня стоял на якоре перед городом Болотного Племени, увидел, наверное, врага, потому что стал палить в темноту. -- Но там был еще один корабль, громадный и сверкающий. Он растаял в тумане... Рыбарь поразмыслил и сказал: -- Я спрятался, когда началась стрельба, как любой, у кого есть хоть капля здравого смысла. Ты видел третий корабль? Ну ты, наверное, был ближе, чем я, и думаю, увидел больше, чем тебе хотелось. -- Может, это и правда. Йама встал, опираясь на толстое древко копья. -- Река все унесет, ей только дай. Мы на это так смотрим. Что сегодня сделано, завтра унесет река. И начинай все сначала. Он может сегодня и не прийти. И даже завтра. Ты не станешь так долго ждать. Возьми лодку и оставь меня моей судьбе. Я ее заслужил. -- Мой отец запретил такие вещи. -- Они дьяволы, эти Болотные люди. -- Лучи солнца пробились сквозь густую листву смоковницы и осветили лицо рыбаря. Он прищурился и добавил: -- Если бы ты смог принести воды, вот была бы милость. Йама нашел в ялике котелок. Он как раз зачерпывал воду у края мшистой полянки, когда заметил маленькую лодку, явно направляющуюся к островку. Это был скиф, на веслах сидел один человек. Пока Йама добрался до края смоковницы и спрятался в ее шелестящих листьях высоко над поляной, скиф уже огибал гущу воздушных корней вокруг смоковницы. Йама узнал этого человека. Грог или Грег. Один из бессемейных батраков, обрабатывающих садки с мидиями в устье Бриса. Он был тяжел и медлителен, носил один только засаленный килт. Серая кожа на плечах и спине покрыта ярко-красной сыпью -- предвестником рака кожи. Он часто развивается у Амнанов, которые подолгу работают на солнце. Сердце Йамы бешено колотилось, во рту пересохло, он следил, как пришелец привязал свой скиф, осмотрел лодку рыбаря и холодные угли в черепашьем панцире, потом бесконечно долго мочился в воду и, наконец, пошел по тропе. Йама стал спускаться, неуклюже из-за короткого копья рыбаря, которое он не решился выпустить из рук. И тут раздался крик, то ли Амнана, то ли рыбаря. Он спугнул двух цапель, примостившихся на верхних ветвях смоковницы; птицы поднялись в воздух и, хлопая крыльями, улетели, а Йама стал красться по тропе, сжимая обеими руками копье. На повороте тропинки что-то дико трепыхалось в листве. Провалившись по бедра в ловушку, в яме барахтался человек. Как раз там, где Йама вырезал подстилку тропы и спрятал капкан. Капкан был длиною в две пяди, с широким отверстием, к концу он сужался. Сплетенный из гибких молодых корней, он имел внутри острые бамбуковые колья, направленные так, чтобы рыба, войдя внутрь за наживкой, не смогла выйти назад. Теперь эти колья впивались своими остриями в ногу пришельца, когда он пытался освободиться. Он истекал кровью и выл от боли, нагнувшись к ноге, как человек, пытающийся снять слишком тесный башмак. Йаму он не видел, пока острие копья не коснулось жирных складок на его крапчатой коже. Йама забрал у пришельца спрей, растворяющий клей на нитях, и освободил Кафиса, тот сразу хотел убить человека, который убил бы и съел его самого, но Йама не позволил, и Кафис вынужден был удовлетвориться тем, что связал ему за спиной большие пальцы и оставил с одной ногой в ловушке. Как только они скрылись из виду, человек начал кричать: -- Я ведь отдал вам спрей! Я не хотел ничего плохого! Отпусти меня, господин. Отпусти меня, и я ничего не скажу! Я клянусь! Кафис и Йама отчалили от смоковницы, а он все кричал и кричал. Костлявые голени рыбаря были так длинны, что колени торчали выше темени, когда он скрючился в ялике. Греб он медленными сноровистыми движениями. Нити ловушки оставили на нем сотни красных рубцов. Он сказал, что, как только его кровь разогреется, он перевезет Йаму на берег. -- То есть если ты не возражаешь помочь мне с ночным уловом. -- Ты мог бы доставить меня в Эолис, это недалеко. Кафис кивнул: -- Конечно, недалеко, но у меня уйдет целый день, ведь надо грести против течения. Кое-кто из наших ездит туда торговать, оттуда я в прошлом году и получил свой прекрасный наконечник для копья. Но мы никогда не выходим из лодок, когда приезжаем туда, потому что это мерзкий город. Йама сказал: -- Я там живу. Тебе нечего бояться. Даже если этот человек сумеет освободиться, его сожгут за то, что он хотел тебя убить. -- Возможно. Но тогда его семья объявит вендетту моей семье. Так уж заведено. -- Кафис посмотрел на Йаму и сказал: -- Помоги мне с удочками, а потом я отвезу тебя на берег. Пешком ты дойдешь быстрее, чем я буду грести. Но, думаю, тебе не помешает позавтракать, прежде чем отправляться в путь. Они причалили у громадной смоковницы в полулиге ниже по течению. В перевернутом черепашьем панцире Кафис разжег из сухого мха костер и вскипятил в котелке чай, заварив ломкие полоски коры с кустика, который рос, по его словам, среди верхних ветвей смоковницы. Когда чай стал закипать, Кафис бросил в него какие-то плоские семена, от которых напиток вспенился, и передал котелок Йаме. Чай горчил, но уже после первого глотка Йама почувствовал, как прогревается его кровь, и выпил котелок до дна. Он сидел у огня и жевал кусок сухой рыбы, а Кафис сновал по покрытой мохом поляне, у которой они причалили. Своими длинными ногами, коротким телом, медлительными осторожными шагами рыбарь напоминал цаплю. У него были перепонки между пальцами, а крючковатые когти и хрящеватые шпоры на пятках помогали ходить по скользким переплетенным ветвям смоковниц. Он собрал какие-то семечки, лишайник, особый вид мха, добыл жирных личинок жуков из крошащейся гнилой древесины и тут же их съел, выплевывая головки. -- Все, что человеку нужно, можно найти в смоковницах, -- говорил Кафис. Рыбари обрабатывали листья и из волокнистой массы пряли и ткали себе одежду. Из молодых опорных корней делали ловушки и ребра лодок, а корпус ткали из полосок коры, вымоченных в древесном соке после перегонки. Вызревающие круглый год ядра плодов смоковницы перемалывались в муку. Яд, чтобы глушить рыбу, извлекался из кожи особого вида лягушек, живущих в крошечных водоемах, собирающихся в живых вазах бромелиад. Сотни видов рыб резвились среди корней, и тысячи видов растений селились на ветвях смоковниц. Все они находили свое применение, все имели своих духов-хранителей, и каждого следовало умилостивить. -- У нас есть все, что нам надо, кроме металлов и абака, поэтому мы и торгуем с племенами суши. А в стальном -- мы свободны, как рыбы, и всегда были такими. Мы никогда не поднимались над своим животным естеством, с тех пор как Хранители дали нам для жизни смоковницы, вот Болотные люди и видят в этом предлог, чтобы на нас охотиться. Но мы -- древний народ, мы многое видели, и у нас хорошая память. Есть такая поговорка: все возвращается в реку, обычно так и бывает. У Кафиса на плече была татуировка: змея, выполненная красным и черным цветом, прогнувшаяся так, что могла проглотить собственный хвост. Он коснулся кожи под рисунком когтем большого пальца и сказал: -- Даже река возвращается сама в себя. -- Что это значит? -- Разве ты не понимаешь? Куда, ты думаешь, девается река, когда падает с Края Мира? Она глотает сама себя,