апно развернулись у нее за плечами - серебряные, тугие, ветер подхватил ее, поднял в вышину, и все услышали ее смех. Она кружила высоко над ними, ветер развевал ее волосы, а крылья были светлыми, как надежда, и друзьям показалось, что она вновь стала юной. Она помахала им на прощание, приветственно покачала крыльями и полетела на запад, исчезнув в лучах заходящего солнца. Больше ее никто никогда не видел. Когда старуха кончила петь свою песню, в комнате воцарилась тишина. Певец зачарованно смотрел на мерцающий огонек светильника, словно не видя его. Наконец старуха раздраженно кашлянула. - Ну? - спросила она. - А? - Он словно очнулся. - Прости. Замечательная песня. Я просто представлял, как она прозвучит под музыку. - И если ее будут петь не дребезжащим осипшим голосом! - Она кивнула. - Тогда песня прозвучит чудесно, вот как она прозвучит! Ты запомнил слова? - Конечно. Хочешь, чтобы я спел? - Да, - ответила старуха. - А то как же я узнаю, что ты запомнил все правильно? Певец весело ухмыльнулся и взял инструмент. - Я знал, что ты не откажешься, - сказал он радостно и прикоснулся к струнам. Пальцы его двигались с обманчивой медлительностью, но комнату обволокла тихая скорбь. И тут он запел высоким, звонким, чудесным голосом. Закончив, он улыбнулся. - Ну как? - Не задирай нос! - сказала она. - Все слова ты запомнил верно. - А как я пою? - Хорошо, - признала она. - И будешь петь еще лучше. Комплимент ему понравился. - Вижу, ты действительно разбираешься в пении. - Они улыбнулись друг другу. - Странно, что я не знал этой песни. Конечно, все другие о ней я пел, но только не эту. Я даже не знал, что Марис выбрала такую смерть. - Он не спускал с нее зеленых глаз. Отражавшийся в них свет придавал его лицу тихую задумчивость. - Не лукавь, - сказала старуха. - Ты прекрасно знаешь, что она - это я, что этой смерти я не выбирала, как и никакой другой. То есть пока. Но скоро, скоро. - Ты правда еще раз украдешь крылья и прыгнешь с обрыва? - Чтобы пара хороших крыльев пропала зря! - Она вздохнула. - Не думаю, что в таком возрасте мне удастся "Падение Ворона". Хотя мне всегда хотелось попробовать. За всю свою жизнь я видела этот полет не больше шести раз, а последней была девушка, у которой сломалось крепление, и она погибла. Сама я так и не попыталась. Но я мечтала об этом, Дарен, как мечтала! Единственное в моей жизни, что я хотела сделать - и не сделала. Не так уж плохо для такого долгого пути, как мой. - Совсем неплохо! - сказал он. - Ну, а что до моей смерти, - продолжала она, - думаю, умру я здесь, на этой кровати и не в столь отдаленном будущем. Может быть, я попрошу, чтобы меня вынесли наружу, и в последний раз посмотрю на закат. А может быть, и нет. Глаза у меня никуда не годятся, так что даже заката я толком не увижу. - Она прищелкнула языком. - Все равно, когда я умру, какой-нибудь летатель подвесит мое тело на ремнях, с трудом наберет высоту и полетит над морем, чтобы предать мое тело волнам но обряду летателей. "Воздушное погребение", как его называют. Но почему, я не знаю - труп ведь не летает. Когда перерезают ремни, он падает вниз, точно камень, и тонет. Или его съедают сциллы. Тогда зачем все это? Но такова традиция. - Она вздохнула. - Вэл-Однокрылый был нрав. Он погребен прямо здесь, на Сиатуте, в большой каменной гробнице, а над ней стоит его статуя. Все сделано по его собственным рисункам. Только я никогда не умела идти против традиций, как Вэл. Он кивнул. - А потому ты хочешь, чтобы помнили эту песню, а не то, как ты умрешь на самом деле? Старуха презрительно поморщилась. - А я думала, ты певец, - сказала она, глядя мимо него. - Певец бы понял. Песня... она о том, как я умру на самом деле. Колль знал это, когда слагал ее для меня. - Но... - нерешительно начал Дарен. Дверь открылась, и на пороге вновь появилась Одера, со свечой в одной руке и с кружкой в другой. - Довольно пения, - сказала она. - Ты переутомишься. Пора выпить сонный настой. - Да. - Старуха кивнула. - Голова у меня совсем раскалывается. Постарайся, Дарен, не падать с обрыва на камни. А уж если пролетишь вниз тысячу футов, побереги голову. - Она взяла кружку и выпила тесис. - Какая мерзость! - сказала она. - Хоть бы ты его чем-нибудь сдобрила! Одера проводила Дарена к двери, но на пороге он остановился. - Песня... - сказал певец. - Я буду ее петь. И другие будут. Но я подожду, пока... пока не узнаю, понимаешь? Она кивнула, а по ее телу уже разливалась сонливость, забвение, даримое тесисом. - Да, конечно, - сказала она. - Но как она называется? Песня? - "Последний полет", - ответила старуха с улыбкой. Ее последний полет, но и последняя песня Колля тоже! - "Последний полет", - повторил он. - Марис, по-моему, я понимаю. Песня - это же правда, ведь так? - Да, правда, - согласилась она, но подумала, что он ее вряд ли услышал. Голос у нее был такой слабый, а Одера уже увела его и закрыла дверь. Потом целительница вернулась, погасила светильник и снова вышла, а она осталась одна в темной комнатушке, пропитанной запахом болезни. Под древним залитым кровью камнем "Деревянных Крыльев". Почему-то тесис не действовал. Ею овладело странное волнение - пьянящее, захватывающее чувство, которого она давно не испытывала. Ей чудилось, что она слышит, как в вышине над нею начинается гроза, как дождь барабанит по выветренным скалам. Крепость построена прочно - так прочно! - и не могла обрушиться. И все же что-то говорило ей, что наступает та ночь, когда через столько лет она наконец-то отправится навестить своего отца.