готовый доклад Международной ассоциации Крондак. Наш транспортный модуль был хорошо замаскирован. Разведывательная группа симбиари также обеспечила себе прикрытие, но для нас, Великих Магистров ясновидения, их экраны -- не препятствие. Сначала мы подумали о том, чтобы вернуть украденное. Но разведчики пользовались биомониторами, поэтому со спутника мог последовать сигнал наземной системе управления о замеченной аномалии. И мы решили просто захватить их вместе с контрабандой и доставить к тебе. -- Проклятье! -- взревел капитан Ворпи. -- Вояж почти завершен! До сих пор не было ни одного нарушения дисциплины. -- Сочувствую! Крондак подумал о том, что когда его добропорядочное племя несет наблюдательную вахту, то нарушений никогда не бывает. Однако тактично воздержался от подобных замечаний. -- Прошу тебя принять участие в разборе дела, -- сказал капитан. -- Надеюсь, у тебя возникнут конструктивные предложения. -- Время ограничено, капитан Ворпи. Мы с Таки-Эду обязаны вернуться в тридцать второй сектор Дранры-Два, где состоится симпозиум по примитивным орбитальным станциям -- как бесхозным, так и действующим. Но основной банк данных охватывает первые. Мы отложили доклад и поспешили сюда, в область максимального смещения, узнав о том, что Соль-Три достиг этой стадии. Однако нам неудобно чересчур задерживаться... -- Да я сию минуту вызову этих идиотов на ковер! -- заявил Ворпи и тут же отдал распоряжение на командном модуле: Гап-Гап-Зазл! Пусть охранник Амихасс немедленно доставит сюда разведчиков и контрабанду. Ты будешь вести протокол. Конец связи! Ма-Эльфу оглядел офис капитана. -- Элегантный интерьер, -- любезно заметил он и потянулся одним щупальцем к разноцветному ковру из звериных шкур, а другим -- к хрустальной вазе на столе. -- Артефакты доставлены с Земли? -- Сувениры. -- Ворпи взмахнул фиолетовой рукой. -- Ткань на занавесках выткана из личинок неких насекомых. Ковер -- ручная работа мастеров из пустынных регионов. Полотна Матисса и Кандинского удалось спасти при разрушении Парижа, канапе -- работы Сирса Роубака, а буфет -- Хэрродса. Выпьешь чего-нибудь? -- От скотча я бы не отказался, -- ответил крондак. -- Ясновидение подсказывает мне, что у тебя припрятана бутылочка. Ворпи усмехнулся и вытащил из буфета виски и стаканы. -- Все-таки в Шотландии лучший разлив. Я предсказываю их сортам виски большой рынок сбыта в Содружестве, если, конечно, Вторжение состоится... Тебе чистый или что-нибудь добавить? -- Если можно, капельку жидкого вазелина. Гуманоиды чокнулись. Пригубив напиток, Ма-Эльфу блаженно выдохнул. -- Да, незабываемый вкус. Десять круговращений назад я участвовал в сравнительном изучении авиационной эволюции на Соль-Три. Мы обследовали Британские острова, и среди всех прочих мне особенно понравился этот напиток. Наука и техника на Земле далеко шагнули вперед, но можно лишь благодарить судьбу, что в производстве спиртных напитков земляне остались ретроградами. Знатоки насладились моментально-ментальным общением. -- А ты пробовал настоящие раритеты? -- спросил Ворпи. -- "Буннахабейн", "Бруихладих", "Лагавулин", "Каол-Илу"? -- Что? "Каол-Илу"?! А ты не заливаешь, красноглазый нетопырь? Капитан пожал плечами, и легкая усмешка скривила его губы. Дверь кабинета плавно отворилась. Гап-Гап-Зазл, секретарь планетарной миссии гии, ступил внутрь; за ним вошла парочка юных симбиари, конвоируемая охранником того же племени. Ворпи поспешно уселся за свой стол. -- Капитан, -- провозгласил гии, -- арестованные Великими Магистрами Ма-Эльфу и Така-Эду Рок на разбор доставлены. Имена правонарушителей: Мистилисс-Абарам и Бали-Ала Хамириш. Состав преступления: в сей галактический день ла-прим один -- триста сорок четыре -- двести семь во время дежурного облета Второй земной орбитальной станции обвиняемые в нарушение Статута Содружества и технических инструкций вторглись на территорию станции и похитили не обладающего развитым сознанием пассажира с обдуманным намерением контрабандно протащить указанное существо на борт станции слежения Спон-на-Бревоне. Юные разведчики -- один мужского, другая женского пола -- стояли навытяжку и старались не выдать обуревавших их чувств. Бали-Ала была вынуждена к тому же оказывать принудительное воздействие на сидящую у неЕ на руках четвероногую тварь, которая отчаянно извивалась и визжала. Охранник-симбиари, покосившись на них, добавил свой принудительный импульс, но животное никак не желало покориться: мощным рывком спрыгнуло на пол и устремилось к открытой двери. Все растерялись, кроме Ма-Эльфу. Он мягким умственным движением тюкнул земное существо в основание мозга, мгновенно парализовав его. Пристыженный Амихасс, блестя каплями зеленого пота, схватил маленькое лохматое животное и, словно игрушку, усадил между обвиняемыми. -- Простите, капитан. Особь весьма строптива... -- Да уж вижу! -- вздохнул Ворпи. -- Ну, так что вы можете сказать в свое оправдание? Надо ж было до такого додуматься -- стащить русскую собаку! -- Ее зовут Лайка, -- проговорил Мистилисс. -- Энергия орбитальной станции сходит на "нет", -- добавила Бали-Ала. -- Животное едва не погибло от недостатка кислорода. Мы настроили биомагниторы и вытащили Лайку, после того как убедились, что сигналы о каких-либо аномалиях не дойдут до советского наземного контроля. -- "Спутник-Два" сгорит в плотных слоях атмосферы, -- продолжал Мистилисс, -- и все следы нашего вмешательства будут уничтожены. Лайка продержалась на орбите почти неделю, и мы подумали, что она может стать источником ценных научных... -- Совсем ополоумели?! -- рявкнул полтроянец. -- Вы что, решили взять еЕ себе на память? С носа Мистилисса упала зеленая капля. Он уперся взглядом в пол. -- Вы правы, сэр. Мы полностью признаем за собой вину, раскаиваемся в нашем проступке и готовы подвергнуться любому дисциплинарному взысканию. -- И все же, -- пробормотала Бали-Ала, -- мы ничего плохого не совершили. -- Ну что ты будешь делать с этой зеленой молодежью? -- Ворпи вскочил и стал нервно расхаживать перед юнцами и собакой, помахивая для пущей убедительности стаканом с виски. -- Ясное дело, долгое наблюдение за экзотическими планетами наводит скуку на недоростков вроде вас, пока ещЕ плохо приспособленных к Единству. Но должны же вы сознавать всю важность нашей работы! Подумайте о прекрасных и благородных видах Содружества на планету Земля и о том, как еЕ уникальный Разум обогатит нашу галактику! Во всяком случае, об этом неустанно твердит нам Лилмик, на скрытом канале заметил капитану крондак. -- Вот что, дети мои, -- продолжал Ворпи, -- вспомните несчастную планету Яналон, Фрийн-Шесть, которая, будучи уже на пороге Единства, скатилась обратно к варварству только из-за того, что легкомысленная дама-ботаник на судне слежения вопреки инструкциям съела плод и выплюнула косточку... Если не ошибаюсь, она была полтроянка, с легким ехидством напомнил Ма-Эльфу. -- Продвижение первобытных миров к метапсихической активности, к Единству -- исключительно тонкая работа. Ее можно разрушить одной-единственной бездумной акцией, какой бы безобидной она ни казалась на первый взгляд. Вот почему даже малейшее отступление от инструкций мы рассматриваем как серьезный проступок. Нельзя бездумно рисковать судьбой сознательных живых существ. Я бы и Лилмику на это указал, мысленно прокомментировал Ма-Эльфу. Закончив нотацию и возвратясь на место, Ворпи изрек -- Теперь слушаю вас. -- Мы и не думали срывать планы Совета, -- угрюмо отозвалась Бали-Ала. -- Даже в отношении такого недостойного мира, как Земля, которой Содружество оказывает большее внимание, нежели она заслуживает. Но ведь земляне никогда не узнают, что мы спасли их симпатичную собачку. Гораздо более симпатичную, чем усредненный человеческий индивидуум, коли на то пошло! Мы три раза выходили с Лайкой на телепатическую связь и, не скрою, очень к ней привязались. Гии улыбнулся и помахал своими загадочными присосками. -- И верно, очень милое существо. -- Когда мы увидели, что наземная система управления намерена погубить Лайку, -- подхватил Мистилисс, -- то пришли в негодование и приняли меры, чтобы еЕ спасти. Да, мы нарушили инструкции, но, по-моему, спасенная жизнь того стоит. Капитан постучал ногтем по стакану из-под виски. -- Гм, кажется, ваши намерения и в самом деле благородны. -- Я пока не веду протокола, -- лукаво улыбаясь, заметил Гап-Гап-Зазл. -- И если учесть, что до сих пор они проявили себя с самой лучшей стороны... Ворпи многозначительно взглянул на ученого крондака. -- Однако их поступок не остался незамеченным. О нем доложили мне двое граждан из племени, славящегося своей неподкупностью. Так ты сказал, "Каол-Ила", дорогой Ворпи? У меня только две бутылки. Одну мне, одну Така-Эду Рок. -- Каково будет ваше решение, капитан? -- официальным тоном спросил секретарь. -- Я не усматриваю в упомянутых действиях состава преступления, -- заявил Ворпи. -- Однако двое членов экипажа, безусловно, виновны в том, что предприняли вылазку в "Спутник-Два" без согласования с вышестоящим руководством. Выговор с занесением в учетную карточку и шестидневный наряд вне очереди по вторичной переработке воды. Собака скрасит им отбытие наказания. На этом заседание объявляю закрытым. Крондак выпустил животное из своих принудительных тисков. Лайка очнулась на руках у Мистилисса и лизнула лоснящееся зеленое лицо симбиари. -- Она полюбила нас! -- радостно воскликнул разведчик. Затем он и Бали-Ала поспешно отсалютовали и вышли, унося с собой четвероногого друга. 7 ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА С большим опозданием, в двенадцать лет, я открыл в себе страсть к чтению. Это случилось в начале 1958 года, когда каждый американский ребенок бредил космосом. Наши старшие двоюродные братья покупали научно-фантастические журналы и разбрасывали их повсюду, а я подбирал и зачитывался. Чтение было гораздо более захватывающим, чем комиксы. Но меня привлекали не столько рассказы о космических полетах, сколько сюжеты, связанные с экстрасенсорным восприятием. ЭСВ! Впервые я нашел название тому, что сделало меня и Дона чужаками в родной стране. Меня потрясло это открытие, я тут же поделился им с братом и дал ему кое-что почитать. Но Дон отреагировал со свойственным ему цинизмом. Это же фантастика, выдумки! Какое они имеют отношение к нам? Скоро журналы меня уже не удовлетворяли. Я записался в Берлинскую публичную библиотеку и перерыл все энциклопедии в поисках ЭСВ и связанных с ним явлений. Меня ожидало разочарование. Авторы статей заявляли, что "отдельные личности" верят в существование таких сверхъестественных явлений, как телепатия, ясновидение и психокинез, и сходились на том, что никаких научных подтверждений данного феномена не существует. Я перечитал в юношеском отделе все книги о функциональной деятельности мозга, затем переключился на полки для взрослых. Ни в одном из трудов не было и намека на тот дар, которым обладали мы с Доном. Фонд Берлинской библиотеки был очень беден и не содержал серьезных работ по вопросам парапсихологии (нельзя же принимать всерьез несколько хлипких книжонок, поименованных в каталоге, как "оккультная литература"). Я набрался смелости, подошел к библиотекарше и спросил, не посоветует ли она мне что-нибудь о людях, наделенных необычайными умственными способностями. -- Есть такая книга! -- объявила она, немного подумав, и дала мне томик из карманной библиотечки "Викинг" -- "Странный Джон" Олафа Стейплдона. Скрыв свое разочарование по поводу формата книги, я, только чтобы не обидеть библиотекаршу, взял еЕ домой, начал читать, и передо мной разверзся настоящий ад. Герой книги был мутантом странной внешности и безграничной силы ума. Гений, сверхчеловек, метапсихический оперант, загнанный в мир скучных людей, искренне, но тщетно пытавшихся его понять. Да, нормальные отнюдь не преследовали Странного Джона, более того -- даже по-своему любили его. Но он терзался одиночеством и сознанием вынужденной отчужденности. В одной жуткой, на мой взгляд, главе он рассказывал о своем отношении к другим людям. Я живу в мире призраков, одушевленных масок. Никто из вас не кажется мне живым. Такое чувство, что, уколи я кого-нибудь иглой, и крови не будет, а только шипенье выпускаемого воздуха. Не знаю, почему вы такие и чего я ищу в вас. А главное -- не могу понять, отчего я так не похож на вас. В своей обособленности Странный Джон выработал для себя эгоцентричный моральный кодекс. В десять лет он тешил свои амбиции грабежом, пока его не застукал сосед -- добряк полицейский. Джон ничтоже сумняшеся убил соседа, чтобы избежать разоблачения. С той поры он стал смотреть на ближних как на животных или на необходимые инструменты для достижения собственных целей. У него были грандиозные планы: воспользовавшись своими талантами, он сколотил огромное состояние и начал путешествовать по миру в поисках таких же гениальных мутантов. И встретил себе подобных в достаточном количестве, чтобы основать колонию на небольшом острове южных морей. Аборигенов легко убрали с дороги, принудив их к массовому самоубийству, но прежде -- в порядке компенсации -- мутанты устроили им веселый праздник. Воцарившись на острове, Джон и его друзья (все они были очень молоды) принялись создавать нечто среднее между Эдемом и технократической Страной Чудес. Одной лишь силой ума они могли высвобождать атомную энергию, а кроме того, располагали высокотехнологичным оборудованием. Но быт их отличался простотой и безвкусностью; в этом они повиновались своему гуру из тибетского ламаистского монастыря, время от времени выходя с ним на телепатическую связь. Молодые мутанты строили планы по созданию сверхчеловека, пересмотрели свою позицию во Вселенной, достигли трансцендентного квази-Единства, названного "астрономическим сознанием", вступили в контакт с экзотическими существами, населяющими другие звездные системы... И в конце концов поняли, что обречены. Британское военное судно обнаружило остров, несмотря на метапсихический камуфляж, обеспеченный колонистами. Как только тайна вышла наружу, сверхдержавы блокировали остров своими крейсерами. Одни видели в новой колонии угрозу для себя; другие подсчитывали выгоды от использования молодых гениев в своих политических интересах. Попытка переговоров между человеком и сверхчеловеком провалилась, когда японец, входивший в состав делегации людей, заявил: -- Этот парень, Странный Джон, и его команда одарены невероятной силой. Для европейца она непостижима. Но меня не проведешь -- я испытал еЕ на своей шкуре. Поверьте мне, они не мальчики и девочки, а дьяволы. Если сохранить им жизнь, они погубят нас. И мир будет принадлежать им, а не нам. Парламентеры отбыли, и заинтересованные страны решили сбросить на остров десант и расправиться с мутантами путем герильи [Название партизанской войны в Испании и Латинской Америке.]. Странный Джон имел возможность отразить атаку фотонным оружием (он изобрел нечто вроде лазера), но, обсудив последствия, колонисты отказались от сопротивления, рассудив, что "покоя не будет, пока мы не покорим весь мир", а это займет много времени и "развратит наши души". Потому юные мутанты направили сплоченный умственный удар на атомную электростанцию и взорвали остров... -- Дон, прочти это, -- попросил я, положив перед ним книгу. Мысленно я развернул перед ним пугающие глубины личности героя: холодную безнравственность, противоречившую всему, что нам проповедовали, безысходное одиночество и пессимистический взгляд на обычных людей в сопоставлении с всесильным суперинтеллектом. Дон отказался: мол, у него нет времени забивать себе голову всякой старомодной чушью (книга вышла в 1935 году, да к тому же автор -- англичанин). Я возразил, что дело не в сюжете, а в том, как писатель изображает нам подобных. Я долго уговаривал его и в конце концов добил. Дон корпел над романом недели две, все это время тщательно скрывая от меня свои мысли, и в конце концов заявил: -- Мы не такие. -- Что значит -- не такие? Ну да, мы не гении, нам не светит миллион долларов на бирже, мы не способны изобрести фантастическое оружие и основать колонию на далеком острове... Но даже то, что мы умеем, может насторожить других людей, показаться им опасным. Я имею в виду в первую очередь не психокинез, а принуждение. Тебе оно лучше удается, так что ты должен меня понимать. -- Подумаешь, дело большое -- обыграть ребят в хоккей или вытянуть у дядьки несколько центов, когда он на взводе! -- А девчонки? -- напомнил я. Он только хмыкнул, сунул мне книгу и повернулся спиной. Донни, Донни, мысленно окликнул я, подумай, если другие узнают, они возненавидят нас так же, как Странного Джона! А ты сделай так, чтобы они не узнали, ответил он. Долгое время мы с братом отставали от сверстников в физическом развитии, зато, окончив начальную школу, стали расти как на дрожжах. Дон был гораздо красивее и здоровее меня; его горящие зеленые глаза пронзали всех насквозь, точно лазерные лучи, -- в обиходе такой взгляд называют магнетическим, а если добавить к нему инстинктивное владение принудительной метафункцией, то и впрямь перед ним было трудно устоять. В четырнадцать лет Дон Ремилард прослыл неотразимым и бессердечным берлинским Казановой: девчонки сходили по нему с ума. Я же был его бледной копией, карикатурой. Рядом со стройной рослой фигурой брата я выглядел долговязым и нескладным. У него были иссиня-черные вьющиеся волосы, как у известного эстрадного певца, у меня -- торчащие во все стороны патлы. От его гладкой кожи оливкового цвета, ямочки на подбородке, тонкого орлиного профиля глаз нельзя было отвести, а меня замучили прыщи и гайморит, к тому же разбитый на хоккее нос неправильно сросся. Если тела наши выросли до мужских размеров, то умы пошли ещЕ дальше. Дона раздражали мои комплексы, моя застенчивость, мое книгочейство. В средней школе я отлично успевал по гуманитарным дисциплинам и вполне сносно -- по техническим. Успехи Дона в учении были скромнее, но это не уменьшало его популярности, поскольку пробелы в знаниях он компенсировал достижениями на хоккейных площадках и футбольных полях, показывал чудеса психокинеза и принуждения. Он пытался подковать меня ещЕ в одном распространенном виде спорта -- обольщении женского пола, -- но безрезультатно. Я не мог побороть замкнутости, какой у Дона отродясь не бывало. Желания, разбуженные притоком мужских гормонов, бередили мне душу не меньше, чем подавляемые метафункции. Поскольку в воскресной школе нам проповедовали греховность "нечистых действий", я терзался угрызениями совести, когда бывал не в силах противиться соблазну вручную разрядить сексуальное напряжение. Я нес бремя "смертного греха", пока не осмелился исповедаться в своем грехопадении отцу Расину. Но мой добрейший духовник оказался человеком гораздо более передовых взглядов, нежели большинство его собратьев из католического духовенства того времени; он все мне объяснил прямо, доходчиво и во многом облегчил мои страдания. -- Стало быть, сестры говорят, будто подобными действиями ты навлечешь на себя проклятие Господне? Но это не так, сын мой, ибо все мужские тела сотворены одинаково и каждый отрок, вступающий в пору зрелости, прибегает к упомянутым действиям. А кому они приносят вред? Никому. Разве что самому отроку, и то лишь в том случае, ежели они становятся наваждением -- как часто бывает, когда мы отрешаемся от прочих земных утех. Помни, что твой долг перед Господом Богом заботиться не только о душевном, но и о телесном здравии. Иными словами, нечистые действия порой необходимы, и уж никак нельзя причислять их к смертным грехам, поелику прегрешения твои невольны, покуда не отягчают страданием тело и душу твою. Намного предосудительнее обман учителей или добрых сородичей твоих, нежели естественные позывы плоти. Отпускаю тебе содеянное тобою, помолись и ступай с миром! Когда в 1961 году мне исполнилось шестнадцать, я чуть приоткрыл створки своей раковины, иначе говоря, познакомился в библиотеке с тихой миловидной девочкой по имени Мари Мадлен Фабре. Наши встречи были более чем целомудренны. Она, как и я, обожала научную фантастику. Мы часто бродили по берегу реки Андроскоггин, протекавшей к северу от целлюлозно-бумажной фабрики, не замечая запаха сероводорода и любуясь зеркально-темными водами, полыхающими осенними кленами и невысокими, но живописными горами, что обступали нью-гемпширскую долину. Мари Мадлен научила меня наблюдать повадки птиц. Я выбросил из головы Странного Джона и уже не реагировал на братнины насмешки над моей сексуальной неопытностью. Нас, детей, в доме осталось пятеро: Дон, я и младшие двоюродные -- Альбер, Жанна и Маргарита. Но в тот год на Рождество мы праздновали воссоединение семьи Ремилардов. Родственники съехались со всего Нью-Гемпшира, Вермонта и Мэна, включая шестерых детей дяди Луи и тети Лорен, которые обзавелись семьями и разъехались. Старый дом на Второй улице наполнился прежним веселым гомоном. После Всенощной мы устроили традиционный пир: вино, кленовые леденцы, тартинки, бисквиты и пироги с начинкой из жирной свинины. Малыши пищали и носились как оголтелые, а потом заснули на полу среди разбросанных подарков и цветных оберток. Догорали свечи на елке, женщины обносили всех угощением. Старые и молодые пили стакан за стаканом. Даже хрупкая седовласая тетя Лорен слегка захмелела. Все в один голос твердили, что нет ничего лучше, чем снова собраться под одной крышей. Через семнадцать дней, когда рождественские украшения были убраны, мы получили запоздалый подарок от маленького Тома из Мэна -- свалились со свинкой. Поначалу свое недомогание мы не принимали всерьез. Дон, я, Альбер, Жанна и Марго выглядели точно племя несчастных бурундуков. Мы даже находили в эпидемии хорошие стороны -- кому приятно таскаться в школу, когда на улице стужа, город окутан ледяным туманом, черным от дыма фабричных труб, а на улицах грязного снегу по колено. Мари Мадлен каждый день всовывала листочки с заданиями из школы в прорезь для почты на двери; при этом мои двоюродные сестренки хихикали надо мной. Группа подбадривания Дона часами названивала ему по телефону. Он никаких уроков не делал: спортивный тренер посоветовал ему отдохнуть и поберечь силы. Через неделю все выздоровели. Кроме меня. Я долго находился в полузабытьи. Доктор Лаплант нашел у меня довольно редкое осложнение после свинки -- двусторонний орхит, воспаление почек. А сестры-то, выходит, были правы -- Бог меня наказал! Исколотый антибиотиками, я стонал, лежа с пузырем льда на мошонке. Тетя Лорен непрестанно шикала на любопытную Жанну и Марго. Дон перебрался к приятелю, устав делить со мной боль и безрассудное чувство вины. Мари Мадлен ставила свечки святому Иосифу и молилась о моем выздоровлении. Отец Расин своими рассудительными речами вновь успокоил мою совесть, а доктор Лаплант заверил, что я скоро поправлюсь и буду как новенький. Но в глубине души я чувствовал, что это неправда. 8 Верхняя Бзыбь, Абхазская АССР, Земля 28 сентября 1963 года Доктор Петр Сергеевич Сахвадзе и его пятилетняя дочь Тамара екали по Черноморскому шоссе на юг от Сочи, направляясь к уникальной области Советского Союза, которую географы именуют Абхазией, а местный люд -- более поэтичным названием Апсны, Земля Души. Горные деревушки славятся своими долгожителями; по приблизительным подсчетам, кое-кому из них больше ста двадцати лет. О необычном пророческом даре изолированной народности обычно умалчивают, а если спросить самих абхазов, они только посмеются и ответят, что все это бабушкины сказки. Так говорила и жена Петра Сахвадзе Вера вплоть до страшного дня смерти, что настигла еЕ неделю назад. До сих пор не в силах опомниться, Петр машинально управлял автомобилем, не отдавая себе отчета, что за странное наваждение погнало его неведомо куда. Стояла почти тропическая жара, и Тамару на заднем сиденье "Волги-универсала" сморил сон. Дорога, пролегшая южнее Гагры, вилась меж табачных плантаций, цитрусовых рощ, пальм и эвкалиптов, углубляясь в окаймленную горами долину большой реки Бзыби. На дорожной карте Верхняя Бзыбь не отмечена, но, судя по всему, деревня где-то здесь, в долине. Петр свернул с шоссе, что ведет к озеру Рица, и остановился у сельского магазинчика, рядом с минеральным источником. -- Пойду куплю газировки, -- сказал он. -- И заодно дорогу узнаю. А то ещЕ заплутаем в этих горах. -- Не заплутаем, -- серьезно отозвалась дочь. Петр принужденно засмеялся. -- Все равно спросить не помешает. Но продавщица, когда он стал еЕ расспрашивать, неодобрительно покачала головой. -- Верхняя Бзыбь? Чего вы забыли в такой глухомани? Туда и по козьей тропе не доберешься. Поезжайте вы лучше на Рицу. Но Петр настаивал, и она туманно объяснила, то и дело повторяя, что отыскать деревню непросто, да и труда не стоит. Люди там странные, негостеприимные какие-то. Петр поблагодарил и вернулся к машине. Сев за руль, он подал девочке бутылку воды и угрюмо бросил: -- Говорят, дорога в Верхнюю Бзыбь непроходима. Тамара, мы не можем так рисковать. -- Не волнуйся, папа. Они ждут нас и не дадут в обиду. -- Ждут? Но я не писал и не звонил туда. -- Мамочка их предупредила, они сказали мне об этом. -- Вздор! (Какого черта он сюда потащился? Безумие! Может, горе окончательно лишило его разума?) Мы разворачиваемся и едем домой! -- заявил он, силясь унять дрожь в голосе. Включил зажигание, дал задний ход, но, видимо, слишком резко нажал на газ -- мотор заглох. Петр вполголоса выругался и несколько раз попытался завести мотор. Чертовщина! Что же случилось с машиной? Или с ним? Неужели он теряет рассудок? -- Ты забыл о своем обещании? -- спросила Тамара. Петр ошарашенно повернулся к ней. -- Обещании? Каком обещании? Тамара молча, не мигая смотрела на него. Он отвел глаза и закрыл лицо руками. Вера! Ну почему ты раньше мне не открылась? Я бы попытался понять -- все же твой муж не какой-нибудь узколобый дундук! Просто мне и в голову не приходило, что члены одной семьи могут... -- Поедем, папа, -- настаивала Тамара. -- Нам ещЕ далеко, а ехать надо медленно. -- Машина не заводится, -- глухо откликнулся он. -- Заведется. Попробуй. Он повернул ключ, и "Волга" послушно заурчала. -- Так, понятно. Тоже их проделки? Тех, что ждут нас в Верхней Бзыби? -- Да нет, папа, ты сам еЕ завел. Теперь все в порядке. Девочка поудобнее устроилась на сиденье и стала потягивать газировку, а Петр Сахвадзе свернул на узкую тропу, теряющуюся в горах Кавказа. Обещание. Неделю назад, после автомобильной аварии, Вера, умирая на руках мужа, прошептала: -- Петя, все вышло так, как говорила Тамарочка. Она предупреждала, чтоб мы не ездили сюда. Бедный ребенок... что с ней будет? Какая же я дура! Отчего я их не послушала?.. И еЕ тоже?.. Теперь я умру, она останется совсем одна и может испугаться... Ах! Ну конечно же, так и надо поступить! -- Молчи! -- в отчаянии проговорил Петр. -- "Скорая" уже едет... -- Я так далеко не вижу, как Тамара, -- прервала его жена, -- но знаю, мне конец. Петя, обещай, что исполнишь мою просьбу... -- Ты же знаешь, я на все готов для тебя. -- Поклянись, Петя... Подойди ближе. Если ты меня любишь, то сделаешь все, как я скажу. Он обхватил руками еЕ голову. Свидетели несчастного случая тактично отошли подальше, а Вера заговорила так тихо, что лишь он мог еЕ расслышать: -- Ты отвезешь Тамару к моим старикам, в селение Верхняя Бзыбь, и оставишь еЕ там по меньшей мере на четыре года, пока ей не исполнится девять. Тогда ум еЕ обратится к миру, а душу уже ничто не возмутит. Навещай еЕ, когда захочешь, но забирать Тамару оттуда ты не должен. -- Отослать нашу девочку?! -- потрясенно переспросил доктор. -- Увезти из Сочи, где она ни в чем не нуждается, куда-то в глушь? И потом, какие родственники?.. Ты же говорила, что у тебя нет родных, что они погибли на войне! -- Я солгала тебе, Петя, и себе солгала. Темные, подернутые туманом глаза Веры, как всегда, завораживали его. Но он понимал, что еЕ просьба ни в какие ворота не лезет. Оставить единственного ребенка у незнакомых людей, невежественных горцев? Невероятно! Шепот Веры становился натужным. Она ещЕ крепче стиснула его руку. -- Знаю, тебе это кажется нелепостью. Но Тамара должна уехать, чтоб не остаться одной в самый критический момент. Я... Я помогала ей, как умела. Но на мне лежит страшная вина за то, что я отреклась от своего наследия. Ты заметил... мы с Тамарой... обе с чудинкой. Ты смеялся над книгами Васильева... Но в них все правда, Петя. Людям свойственно злоупотреблять властью! Ненасытные карьеристы извратили нашу мечту о светлом коммунистическом завтра. Я надеялась... вместе с тобой... когда Тамарочка станет постарше... Дура, дура! Старики были правы, когда говорили о душевном спокойствии... Умоляю, отвези Тамару в Верхнюю Бзыбь... Там о ней позаботятся... -- Вера, милая, не волнуйся, тебе нельзя... -- Поклянись! Поклянись, что отвезешь к ним нашу дочь! -- Голос еЕ прервался, дыхание стало хриплым и судорожным. -- Поклянись! Что ему оставалось? -- Да, да, клянусь! Вера улыбнулась бескровными губами и закрыла глаза. Вокруг них шептались люди, гудели машины, останавливаясь посмотреть, что произошло на забитом Черноморском шоссе, неподалеку от Мацесты. Вдали раздавался вой сирены "скорой помощи", вызванной из Сочи, хотя помощь была уже не нужна. Верины руки разжались, дыхание замерло, но Петру почудилось, будто она сказала: Мы были счастливы с тобой, Петя, жаль, недолго прожили. Дочка у нас чудо. Ей суждено стать героиней своего народа! Береги еЕ, когда она вернется из деревни. Помоги ей исполнить свое предназначение. Петр наклонился и поцеловал холодные губы. Потом встал, чтобы встретить врачей, назвал себя, ровным голосом распорядился отправить тело в больницу для совершения всех формальностей. Веры не стало, и колдовские черты сразу рассеялись. Обещание?.. Конечно, он не мог отказать умирающей. Но маленькая Тамара останется там, где ей надлежит быть, с отцом, заслуженным человеком, главным врачом Сочинского института душевных болезней. Позже, когда девочка пройдет курс психотерапии, чтобы горе не вызвало у неЕ нервный срыв, они вместе развеют прах Веры над спокойным морем. Но пока Тамару следует пощадить... В тот вечер старая домработница, открыв ему дверь, испуганно взглянула на него красными опухшими глазами. -- Я, ей-богу, не виновата, Петр Сергеевич! Она меня заставила. Я ничего не могла с ней поделать! -- Что ты бормочешь? -- рявкнул он. -- Ты все ей рассказала?! Я же велел дождаться меня! -- Я не говорила, Богом клянусь, ни слова не говорила! Она сама... сама откудова-то узнала! Только я трубку-то положила, а она и тут как тут, вся в слезах. "Я, говорит, нянюшка, все знаю. Мама умерла. Я говорила ей не ездить туда. А теперь мне уехать придется". -- Дура! -- напустился на неЕ доктор. -- Небось она подслушала! -- Да нет, нет, ей-ей! По-другому как-то узнала... По-страшному!.. Через час успокоилась и целый день ни слезинки боле не пролила. А перед тем, как спать ложиться, позвала меня и заставила... -- Зарывшись лицом в передник, домработница выбежала вон. Петр Сахвадзе прошел в детскую. Дочь мирно спала. У кровати стояли два больших упакованных чемодана, и поверх них сидел еЕ плюшевый медведь. Дорога тянулась с одной стороны вдоль реки Бзыбь, а с другой -- вдоль невысокой гряды под названием Бзыбский хребет, поросшей диким виноградом и папоротниками, бурлящей горными водопадами. В одном месте Тамара показала рукой на лесные заросли: -- Вон там пещера. -- А здесь, -- заявила девочка, когда они проезжали какие-то развалины, -- была крепость старого князя, предводителя нашего племени. Больше тысячи лет назад он охранял дорогу от врагов души, но подлые люди предали его и прогнали отсюда старейшин. Потом они приблизились к берегу маленького озера, сиявшего чистейшей лазурью, несмотря на затянутое тучами небо. -- Озеро такое голубое, потому что дно у него из драгоценного камня, -- пояснила Тамара. -- Давно-давно старейшины добывали этот камень в горах и делали украшения. Но теперь он остался только под водой, и до него не добраться. -- Откуда она все знает? -- пробормотал Петр себе под нос. -- Ей же только пять лет, и она никогда в этих местах не бывала. Честное слово, впору и впрямь поверить васильев-ским бредням! За гидростанцией мощеная дорога продолжалась, но женщина в магазине велела Петру искать неведомую боковую тропу, сразу за мостом сворачивающую на восток, вдоль основного русла Бзыби. Он потащился с черепашьей скоростью, тщетно сверля глазами густой лес. Наконец затормозил на краю обрыва и повернулся к Тамаре. -- Ну, видишь? Никакой дороги здесь нет. Ни одной тропки, что вела бы к твоей сказочной деревне. Мне сказали, поворачивать здесь, а куда поворачивать? Надо возвращаться. Она прижала к груди плюшевого мишку и впервые со дня смерти матери улыбнулась. -- Как тут хорошо, папа! Они говорят, надо проехать ещЕ немножко. Ну пожалуйста! Скрепя сердце он поехал. И действительно, стена леса вскоре перед ними расступилась, открыв две неровные колеи, точно коридор, увитый плющом. Ни придорожного камня, ни указателя -- заброшенная дорога вполне могла вести в никуда. -- Как я здесь проеду?! -- воскликнул Петр. -- Не на брюхе же ползти? Тамара засмеялась. -- Нет, не на брюхе. Только надо тихонечко. -- Она перебралась на переднее сиденье. -- Нам с Мишей тут лучше видно. Поехали! -- Пристегни ремень, -- вздохнул доктор. Он сбросил скорость, повернул и целых два часа с опасностью для подвески тащился сквозь темный хвойно-буковый лес, то и дело натыкаясь на перекрытые гнилой гатью болота и бурлящие потоки с непрочными деревянными мостками, грозившими обвалиться под колесами "Волги". Затем они выехали на каменистое плато, нависающее над рекой головокружительным уступом. У Петра вся спина взмокла, а Тамара зачарованно глядела из окошка на клубящуюся внизу Бзыбь. Проползли ещЕ километров тридцать пять по какому-то ущелью, причем оно все сужалось, приводя Петра в отчаяние. Неужели и в таких диких местах люди живут? Быть может, в густом лесу они пропустили поворот? -- Еще километр, -- предупредил он дочь. -- Если ещЕ километр не увидим жилья -- поворачиваю назад, слышишь? Но дорога быстро выбралась из ущелья, и глазам их неожиданно предстала зеленеющая долина, как бы парящая в пространстве под прикрытием заснеженной горы высотой три с лишним тысячи метров, где и берет начало бурная Бзыбь. Дорога стала получше; высокие кавказские сосны охраняли еЕ, словно часовые. Теперь за невысокими каменными оградами виднелись участки возделанной земли, на пастбищах белели стада коз и овец. Петр проехал ещЕ пятьсот метров и остановился в облаке пыли. Его уже поджидали люди -- человек тридцать, -- сбившись тесной кучкой. Здесь вновь засияло солнце и воздух искрился животворной силой. Ослабев от усталости и напряжения, Петр бессильно откинулся на сиденье. От группы местных жителей отделилась величавая фигура и неторопливо приблизилась к машине. Очень высокий худощавый старик был одет в национальный костюм: черная каракулевая шапка, черный бешмет, сверкающие на солнце сапоги, белый шарф, обмотанный вокруг шеи, на поясе кинжал в серебряных ножнах с вправленными голубыми камнями. Приветливо улыбающееся лицо изборождено бесчисленными морщинами. Белоснежные усы и черные брови над глубоко посаженными, глядящими прямо в душу глазами. Вериными глазами. -- Добро пожаловать. Я -- Селиак Ешба, прапрадед твоей покойной жены. Она покинула нас при печальных обстоятельствах. Но союз еЕ с тобой был счастливым и плодотворным, и я вижу, что ты, Петр Сергеевич, хотя, наверное, сам о том не ведаешь, человек одной с нами души и крови. Поэтому мы вдвойне рады тебя видеть. Высунувшись из окошка машины, Петр тоже пробормотал какие-то приветственные слова. Потом отстегнул ремни -- свой и Тамарин -- и открыл дверцу. Селиак Ешба придержал еЕ, затем обошел машину, чтобы сделать то же самое для Тамары. Но девочка уже соскочила на землю, прижимая к себе медведя. В тот же миг дюжина ребятишек выскочила из-за спин взрослых с букетами осенних цветов, окликая еЕ по имени. Она побежала им навстречу. -- Надя! Зураб! Ксения! Это я! Наконец-то я с вами! Ой, какие цветы! Так бы и съела их с голоду! Но сперва проводите меня вон в тот маленький домик, а то сейчас лопну! Хихикая, дети увели Тамару. Петр, белый как полотно, повернулся к Селиаку. -- Она знает их имена! Матерь Божья, она знает, как их всех зовут! -- У тебя необыкновенная дочь, -- кивнул старик. -- Мы будем беречь еЕ как зеницу ока. Не бойся, сынок. Я расскажу тебе все, что ты должен о нас знать. А теперь пойдем -- освежишься и отдохнешь с дороги. Столы в твою честь и в честь твоей дочери Тамары уже накрыты. Солнце клонилось к закату, когда старый Селиак, исполнявший роль тамады, провозгласил последний тост: -- За душу, переходящую от старых к молодым! -- За душу! -- эхом откликнулись односельчане, поднимая стаканы. Но вмешалась Дария Абшили, прабабка Тамары и главная распорядительница застолья: -- Стойте! Дети тоже должны выпить! -- Да-да, конечно! -- подхватили все. Дети, сидящие за отдельным столом на открытом воздухе и празднующие на свой лад, мгновенно притихли, подбежали и выстроились по обе стороны от Селиака. Прадед Валерьян Абшили, могучий мужчина лет семидесяти, обошел всех с бутылкой "Букета Абхазии"; последней плеснул в стакан Тамаре, которой отвели почетное место рядом со старейшиной. Селиак наклонился, поцеловал прапраправнучку в лоб, потом обвел присутствующих взглядом своих магнетических глаз. -- Выпьем же за душу!.. И за эту маленькую девочку, дочь нашей бедной Веры... За девочку, что должна поведать людям нашу древнюю тайну и открыть им путь к счастью и миру. Односельчане на сей раз откликнулись беззвучно. И Петр, слегка отяжелевший от вина и вкусной еды, удивился, что услышал их мысль: За душу. За Тамару. За тайну. За мир. Выпили, поднялся приветственный гомон, старухи утирали глаза платками. Неутомимая Дария проворно убирала со стола. Скоро должна была начаться следующая часть празднества, состоящая из песен и плясок. Старики вышли подышать свежим воздухом и облегчиться в деревянной будке на отшибе. Мужчины набивали чубуки, женщины о чем-то судачили -- тихонько, как голубки. Петр поискал глазами Тамару; она играла в отдалении с детишками. Видно, и впрямь родственная душа. Сердце его защемило от горечи ещЕ одной утраты. Селиак подошел к нему и пригласил немного пройтись. -- Ну, сынок, пришло время ответить на твои вопросы. Да и сам я хочу кое о чем спросить. Они углубились в рощу столетних каштанов, чьи ветви были отягощены ещЕ незрелыми плодами. -- Мне пора трогаться в обратный путь, -- сказал Петр. -- В темноте по этой дороге ехать страшновато. -- Оставайся, переночуешь. Я уступлю тебе свою постель. -- Вы очень добры, -- официальным тоном произнес Петр. -- Но в Сочи