м случае. Извечный вопрос о том, правомерно ли считать волю деянием, необходимо всякий раз ставить заново, когда ipso facto [Фактически (лат.).] первая обернется вторым. Споры о философских и правовых аспектах оперантности породили множество статей, брошюр и монографий, причем поток этот не схлынул, пока данная тема окончательно не разрешилась во Вторжении. Дени, разумеется, не участвовал в работе следственной комиссии. (Факт его непричастности к деструктивному метаконцерту был доказан лишь в 2017 году, когда по его личной просьбе протекторат Симбиари предпринял повторное расследование трагических событий.) Люсиль же, которая на конгрессе не присутствовала из-за новорожденного Филипа, не только вошла в комиссию, но и обнародовала свой собственный случай порождения психокреативной энергии -- такая акция требовала в те годы немалого мужества. К счастью, комиссия решила не включать ту давнюю историю в свой отчет. О, мой потенциальный читатель, ради Бога, не подумай, что массовая реакция на Акт Возмездия была столь же благоразумной и осмысленной! Куда там -- в Штатах поднялась невероятная шумиха, средства массовой информации до тошноты обсасывали подробности и даже ввели в обиход термин "психоудар" наряду с уничижительным "умник" (последний, кстати сказать, был принят оперантами и в дальнейшем употреблялся как обычное нарицательное). По мере приближения третьего тысячелетия из щелей выползали подонки и фанатики всех мастей. Так, к 1999 году движение Сыновей Земли имело приверженцев во всем мире; им даже удалось сорвать девятый конгресс метапсихологов в Лондоне. Страшное землетрясение в Калифорнии заставило людей вспомнить предсказания Нострадамуса, несмотря на то что время сейсмической катастрофы можно отнести к любому столетию после шестнадцатого, а координаты местности, приводимые знаменитым астрологом, также весьма туманны. Вдобавок были извлечены на свет ещЕ два пророческих катрена из "Столетий" Нострадамуса. L'an mil neuf cens nonante neuf sept mois, Du ciel viendra un grand Roi deffraieur. Resusciter le grand Roi d'Angolmois. Avant que Mars rйgner par bonheur. Apres grand troche humaine plus grande s'appreste, Le grand moteur des Siиcles renouvelle. Pluie, sang, laict, famine, fer et peste Au feu ciel veu courant longue estincelle. Приблизительно это можно перевести так: В месяц седьмой года тысяча девятьсот девяносто девятого Сойдет с неба Царь Ужаса И воскресит могучего Царя Монголов, Прежде чем наступит безумие Марса. На смену человеческим страданиям придут ещЕ более страшные. Обновится великая причинная сила веков. Дождь, кровь, молоко, голод, железо [войны] и болезни Протянутся по небу длинной вереницей огненных искр. Истерические прогнозы отождествляли с Царем Ужаса воинственного лидера Советского Союза -- маршала Камышинского. А в мятежах, прокатившихся по Средней Азии, людям с богатым воображением виделся новый Чингисхан. (Никто пока не предполагал, что китайцы с живейшим интересом наблюдают за ускоренным распадом Советского Союза.) Непрекращающееся кровопролитие в странах ислама, естественно, приносило народам жестокие страдания, обезумевшая стихия гноила урожаи в одних районах мира и выжигала в других -- все это, по видимости, укладывалось в пророчества. При упоминании о молоке всем вспомнился Армагеддон, отравивший на несколько лет молоко и кровь не только на Ближнем Востоке, но и на Балканах. Июль девяносто девятого прошел относительно спокойно, зато в августе наблюдавшееся в Европе солнечное затмение вновь укрепило страхи суеверных насчет близкого конца света. Кризис миновал; за ним последовал новый, 11 ноября, когда Земля попала в огромный метеорный поток Леонида и подтвердилась Нострадамусова "вереница огненных" искр. Однако Земля выстояла, День Гнева опять был отложен на неопределенное время, хотя эсхатологи, как прежде, нацелились на рубеж двух тысячелетий. Как ни горько об этом писать, в те годы клан Ремилардов постигли новые утраты, разумеется не замеченные историками Содружества под наплывом более грандиозных событий. Я же, как семейный хронист, вынужден о них поведать. По следам "алма-атинского дела" Дени много и напряженно размышлял о злоупотреблении метафункциями и наконец, всесторонне обсудив вопрос с Ургиеном Бхотиа и Тамарой Сахвадзе, пришел к убеждению, что единственно приемлемым курсом для людей, наделенных высшими умственными силами, должен стать непреклонный пацифизм. Тем не менее одиозная проблема Виктора оставалась открытой. Дени поделился с женой всем, что знал или подозревал о преступлениях младшего брата. Люсиль одновременно пришла в ярость и встревожилась за Солнышко и латентных братьев и сестер, находящихся под опекой Виктора. Она стала теребить Дени, чтобы тот предпринял шаги к их спасению. В ответ Дени решительно заявил, что никакие происки не подвигнут его на братоубийство, даже ради спасения жизни матери и остальных. Он остался в стороне, когда Луи и Леон, которым в девяносто девятом исполнился двадцать один год, подверглись промыванию мозгов и стали доверенными лицами Виктора в штате треста "Ремко индастриз". В отличие от многих оперантных помощников, близнецы были сообразительны, смелы и абсолютно надежны, -- Виктор был ими вполне доволен. Теперь с Солнышком оставались только девятнадцатилетний Жорж и семнадцатилетняя Полин. Первый (я всегда считал его малохольным) изучал по наущению Виктора компьютерную технологию; вторая же выросла в поистине очаровательное создание. Если б не темные глаза, Полин была бы точной копией матери в молодости, и, когда я в тот год увидел еЕ на пасхальном сборе клана такой повзрослевшей, такой лучезарно женственной, у меня аж сердце захолонуло. Их старшая сестра Ивонн вышла в девяносто шестом за Робера Фортье, оперантного прохвоста не первой молодости, чья мегера мать до сих пор числилась у Солнышка экономкой, но фактически жила на положении хозяйки в доме. Виктор и Робер, применяя устаревшие метапсихические варианты традиционного рэкета, превратили "Ремко" в международный концерн, куда теперь входили не только компания по заготовке древесины, но и большая целлюлозно-бумажная фабрика в Нью-Брансуике, химический комбинат в Мэне и другие предприятия на базе лесной промышленности в городах, разбросанных по всей Новой Англии и северо-восточной Канаде. Успех первой стадии династического плана окрылил Виктора настолько, что он решил разыграть более масштабную вариацию на ту же тему. Одним из недавних закулисных приобретений моего племянника явилась небольшая фирма в Берлингтоне (Вермонт), специализирующаяся в области генной инженерии. Она взрастила и запатентовала чудодейственную бактерию, способную перерабатывать древесные отходы в химикаты, которые до сей поры добывались из ценных нефтепродуктов. "Золотого жука" можно было уже запустить в производство и получать баснословные прибыли, но перед "Ремко" индастриз встала проблема, хорошо известная всем средним корпорациям, -- недостаток средств. Как правило, в таких ситуациях они уступают лицензию промышленному гиганту и довольствуются лишь куском пирога. Естественно, Виктора это не устраивало. Бактерия и еЕ основной разработчик были выкрадены с немалым риском из Мичиганского университета. К тому же Виктор вложил кучу денег в окончательную доводку процесса и, почти выиграв эту партию, не собирался отдавать плоды своей победы аутсайдерам. На примете у Виктора имелся лишь один финансовый источник, откуда, по его понятиям, он мог черпать, не идя на крупные жертвы, и откуда ему уже поступало предложение о сотрудничестве, но было тогда отвергнуто. Теперь же он решил, что приспело время пересмотреть свое решение, и позвонил в чикагский офис О'Коннора. Дождался, пока его имя передается по всем буферным зонам корпоративной, иерархии, и сделал встречное предложение Боссу Всех Боссов. Их компании сольются в целях взаимной выгоды, при этом, дабы скрепить сделку, Виктор женится на Шэннон О'Коннор, а Киран возьмет за себя Полин Ремилард. Внутренне О'Коннор как безумный хохотал над планом первобытного франка. Палеолит! Сицилия! Однако надо признать, что в свои двадцать девять лет Виктор многого добился. Конечно, капитал в шестьдесят два миллиона долларов -- семечки по сравнению с империей Кирана, но если учесть, что малыш сколотил его, имея за душой лишь пьяницу отца, пикап "шевроле" семьдесят четвертого года и две валочно-пакетирующие машины, украденные у поставщика лесозаготовительного оборудования, то это, пожалуй, производит впечатление. А у древесного микроба явно большие перспективы. Цепкий ум Кирана мгновенно набросал сценарий: процесс может стать краеугольным камнем мировых поставок энергии. Что до Виктора, его надо либо взять в союзники, либо уничтожить. Династическая связь открывает возможности и для того, и для другого. После десятиминутного телефонного разговора Киран объявил Виктору, что склонен принять предложение. Но прежде хотел бы уточнить детали. Во-первых, обладает ли Виктор такой же полной властью над сестрой, как он над дочерью? Во-вторых, действительно ли Полин красива и невинна? Разумеется! Ладно, поверим на слово, заявил Киран. Есть ещЕ один деликатный момент. Он не собирается жениться на Полин или брать еЕ на содержание. По причинам, о которых предпочитает умолчать, он овладеет ею всего один раз, а потом выдаст замуж за своего помощника Уоррена Гриффита, недавно потерявшего при трагических обстоятельствах третью жену. Грифф воистину блестящий ум, как в принуждении, так и в деловой хватке, однако у него свои странности. Он официально женится на Полин, но жить они будут втроем: третий -- молодой человек вполне определенных склонностей. Он понятно выразился? О вкусах не спорят, сказал Виктор. Однако ему необходимы гарантии того, что Полин не постигнет участь третьей жены Гриффита. Киран лично позаботиться об этом. Тогда нет проблем. Соглашение было достигнуто. Но Виктор совершил ошибку, введя в курс дела сестру, пока она находилась в его принудительной связке. В один из ясных октябрьских вечеров, когда поросшие лесом холмы стояли во всей многоцветной осенней красе, он три часа беседовал с ней на заднем дворе большого дома на Суиден-стрит, а потом оставил на грубо сколоченной скамейке под раскидистым кленом. Вскоре из колледжа вернулся Жорж. Полин попросила прокатить еЕ вдоль берега Андросконина и по пути с полным отсутствием эмоций (именно так сказывалась на людях Викторово промывание мозгов) поведала о том, что ей уготовано. Жорж отреагировал в своей тупоголовой манере. Подумал о собственной участи букашки под ногтем Виктора, о тщетности всех надежд на помощь Дени и велел Полин ни о чем не тревожиться. Они доехали до Милана, где в оружейном магазине Жорж приобрел отменный двадцатишестидюймовый дробовик с прикладом ручной работы (все же они с Полин не какие-нибудь подзаборные). Затем нашел уединенное местечко, чтобы сестра могла полюбоваться прекрасным видом на реку, пока он не исполнит задуманное. В бардачке Жорж откопал веревку и привязал еЕ к предохранителю и курку, чтобы потом позаботиться и о своей судьбе. Вик узнал о трагедии, как и я, в момент еЕ свершения. Правда, он не получил телепатического послания, переданного мне за секунды предсмертной агонии Жоржа, и потому поехал на место происшествия, где обнаружил и сжег прощальную записку, прежде чем вызвать полицию. Вне себя от ярости он сразу позвонил в Чикаго. Киран О'Коннор воспринял новости спокойнее, пообещал все обдумать и связаться с Виктором в начале будущего года, когда уляжется суматоха по случаю празднования третьего тысячелетия и финансовый мир вернется в нормальное русло. Возможно, им все же удастся заключить союз. Последняя душевная травма почти полностью оборвала и без того непрочную связь Солнышка с действительностью. На двойных похоронах она непрестанно улыбалась, уверяла всех, что Дон и пятеро детей разговаривают с нею и зовут к себе в рай. Виктор уже не возражал против еЕ переселения в Хановер, поэтому оставшиеся месяцы жизни она провела в уютном доме на Ист-Саут-стрит, нянча новорожденного Мориса и читая вслух маленькому Филипу. Я навещал еЕ почти каждый день. Она узнавала меня, если я обращался к ней по имени, как тридцать восемь лет назад, когда мы познакомились в Берлинской публичной библиотеке. Мы часто вспоминали те времена. Порой еЕ блуждающее сознание воспринимало Мориса как маленького Дени, и мы вместе с нею заставляли его выполнять придуманные мною простейшие метапсихические упражнения. Ее они очень успокаивали, для меня же были мучительны. Но пытка продолжалась недолго. Солнышко умерла весной, в марте, так и не дождавшись, когда все зацветет. 13 Гора Вашингтон, Нью-Гемпшир, Земля 31 декабря 1999 Где же отметить третье тысячелетие?.. Отец отправится в Вену на костюмированный бал в византийском стиле, где будет весь цвет их международной корпорации. Ее он также приглашал, но она отказалась. В роковые часы вальсировать с подвыпившими финансистами среди сверкающих брильянтами звезд, а потом, в полночь, взяться за руки и петь "За дружбу старую до дна", роняя сентиментальные слезы в марочное шампанское?.. Ну нет! Если и впрямь, как пророчат кликуши, наступит конец света, надо встретить его в более впечатляющей обстановке. Киран снисходительно рассмеялся и напомнил ей, что в понедельник, третьего января, она непременно должна быть в Цюрихе, на церемонии учреждения всеевропейского спутникового консорциума, номинальным председателем которого ей надлежит стать. Быть может, небрежно предложил отец, она остановится в шале под Берном и покатается на лыжах в новогоднюю ночь, пока он веселится на балу? Шэннон задумалась. Она была страстной лыжницей, а благодаря своей оперантности обладала особенным талантом к этому виду спорта. Но в Швейцарию она не поедет. Во-первых, потому, что это идея отца. Во-вторых, там полно знакомых и все как-то уж слишком искусственно. Ее воображение сразу нарисовало иную картину: обрывистый склон, припорошенный нетронутым снегом, и она в лунном свете летит в зияющую бездну. Вот то, что нужно! И тут же у неЕ появилась мысль о месте и спутнике. Она позвонила ему и спросила, катается ли он на лыжах. -- Да, -- ответил он. -- Почему бы нам не встретить Новый год на горе? Я пошлю за тобой самолет и заранее предупрежу лесника. Рано или поздно мы все равно должны будем увидеться, что, если сделать это потихоньку от него? -- Он не знает? -- Нет. Он в Европе. И я... свободна. После недолгой паузы он откликнулся: -- Если тебе хочется суровой романтики, у меня есть более захватывающее предложение... -- А именно? Он сообщил ей свою идею, и настала еЕ очередь выдержать паузу. -- Это возможно? -- Почему бы и нет, если у тебя есть хоть капля ясновидения и психокинеза. Я дважды такое проделывал. -- Но ведь это, наверное... запрещено. -- О да, конечно! -- послышался смех в трубке. -- Где встретимся? Они условились, и наутро в аэропорту округа Дю-Паж она сама села за штурвал самолета. Чтобы добраться от Иллинойса до Нью-Гемпшира, она затратила больше двух часов, поскольку дважды чуть не попала в циклон над Буффало. Но в горах Уайт-Маунтинс еЕ встретили солнце и свежий снег. Взять напрокат машину оказалось невозможно, поскольку в аэропорт нахлынула целая толпа безумцев, ожидающих трубы архангела Гавриила. Но молодой клерк из прокатной фирмы поддался еЕ принуждению и вручил ей ключи от своего спортивного "БМВ". Она двинулась на север, к горе Уайлдкэт, где провела остаток дня, разминая мышцы на высоких склонах, время от времени поглядывая в сторону сверкающего многолетними снегами великана, который словно бросал вызов еЕ смелости. Еще вопрос, доберутся ли они туда без проводника! Он сказал -- да, несмотря на то что это запрещено и смертельно опасно. Разумеется, подобные слова решили для неЕ все. Около семи, как следует себя измотав, она вошла в сельскую гостиницу, заказала на ужин жареного омара, салат из шпината, эндивия и красного лука под горчично-ускусным соусом, вымоченную в коньяке телячью отбивную с грибами, картофелем и приготовленной на пару молодой фасолью. Все это она запила стаканом роскошного калифорнийского каберне, оставив на столе, к немалому потрясению хозяина, почти полную бутылку, а закончила трапезу куском тыквенно-орехового торта и рюмкой кальвадоса. Наконец пришло время ехать на свидание с Виктором Ремилардом. Следуя его инструкциям, она добралась до заброшенной стоянки у подножия горы Вашингтон. Ворота были открыты. Она выключила фары и покатила по глубоким колеям в сугробах, временами нависавших над крышей машины. Небо на юге освещали склоны Уайлдкэта, расположенные километрах в трех; единственной иллюминацией были звезды. Месяц на ущербе ещЕ не перевалил через восточные гребни. Возле сиротливой хижины Шэннон заметила расчищенную площадку со стоящим на ней фургоном на гусеничном ходу. Она остановилась и стала восхищенно разглядывать странную машину. Не прошло и нескольких минут, как огромный лимузин лихо развернулся рядом, взметнув искрящуюся под звездами снежную пыль. Водитель вышел и направился к ней под аккомпанемент хрустящего снега. Натянув капюшон и перчатки, она выбралась из "БМВ" и шагнула ему навстречу. Если не ошибаюсь, Шэннон О'Коннор? Ошибки быть не может, Виктор Ремилард! Ого, вот это экранчик! Не лучше твоего. Есть что скрывать? А у тебя нет? Touchй! [Зацепила! (франц.)] Pas du tout [И не думала (франц.).]. Жаждешь острых ощущений? Еще как! Небо ясное. И ветра нет. Снег рыхлый! Блеск! Психокинез в норме? ?? Да. ?? На обратном пути Ты что, умеешь водить эту штуку? сгодится Marchons! [Поехали! (франц.)] Без рук, малыш! На случай снегопада? Я готова, а ты? Подумаешь! Не только. Epatant! [Потрясающе! (франц.)] Я большая ценность. А ещЕ зачем? А это что? Для папочки? Чтоб в дерево Факелы. А для тебя? не врезаться. И защитный Поглядим. ух ты! шлем, да? ВАЛЯЙ! Кочки бомбить Со стереосвязью. можешь? Зачем тогда Не сомневайся! ясновидение? И с воздуха? Ночью-то? Не шути! Уж как-нибудь! Четыре черненьких чумазеньких чертенка! Чертили черными чернилами чертеж! Под рев дизельного мотора они тронулись с места и поползли вверх по Вашингтону. Но не к вершине, а к краю Такерманова обрыва, крутого обледенелого котлована, оставшегося на юго-восточном склоне со времен ледникового периода. Этот обрыв -- хорошая ловушка для снега, сдуваемого с Президентской гряды ураганными ветрами. В последнюю зиму второго тысячелетия глубина снега на дне обширного кратера достигла двадцати пяти метров. Несмотря на запреты, люди катались тут весной, когда часть снега на прилегающих склонах стаивала и сюда можно было добраться из ближайших горных приютов. Отчаянные смельчаки спускались до самого низа. Последний раз такой трюк выполнил Тони Мэтт в 1939 году. Со дна чаши по крутой нехоженой тропе можно было взобраться на шоссе. Но среди зимы ещЕ никто не осмеливался лезть на Такерман, ведь такого дьявольского климата больше нигде на свете нет -- только и жди бурана или убийственной лавины. Однако в канун нового тысячелетия ничто не предвещало смертельной опасности. -- Ты сконструировал этот вездеход специально для меня? -- спросила Шэннон. -- Вот еще! Он принадлежит метеообсерватории, что на вершине. Зимой подъем с полдороги непроходим, и раз в неделю они гоняют по ней трактор с припасами и сменой. -- А ты просто садишься в него, когда тебе взбредет в голову совершить приятную прогулку? Он засмеялся. -- У меня свои методы. Они сидели рядышком, опутанные паутиной привязных ремней. Шэннон поставила самый непробиваемый из своих экранов -- двухслойный, с фальшивым субстратом, с помощью которого обычно отражала отцовские атаки. Виктор ткнулся было в него и тут же отступил, но она успела почувствовать его могучую силу, словно прожектор, бьющий по наглухо закрытому ставню. А ещЕ раньше, когда увидела его на темной стоянке, разглядела багряную, пронизанную голубовато-стальными вспышками ауру. Но внутри ползущего вверх вездехода Виктор Ремилард уже не казался ей черным дьяволом, каким описывал его отец. Голову прикрывает лишь темная шапка волнистых волос, одет в лыжный комбинезон с подогревом, оснащенный всеми достижениями новейшей техники: регулятор температуры, местный массаж, устройство связи, стереоустановка, радиолокационный маяк -- одним словом, ко всему готов. Она же напялила старую красную куртку с капюшоном и заплатой на спине! -- В Вене уже наступило третье тысячелетие, -- сказала Шэннон. -- Мой отец и его друзья плутократы резвятся на маскараде, как в последнем акте оперетты Штрауса. На будущей неделе он открывает консорциум по спутниковой инженерии -- европейский филиал Звездных Войн. -- Как мило с его стороны! -- А я буду почетным председателем. -- Как мило с твоей стороны! -- Папа надеется сделать меня своей марионеткой. Шэннон улыбнулась и открыла ему часть своего плана: захватить управление консорциумом. Как она и ожидала, Виктор набросился на эти крохи и сокрушил хрупкий барьер. Подобно отцу, уверен, что она распахнула перед ним весь ум! Но еЕ истинное "я" находится за вторым, невидимым слоем, и пока Виктор копался в том, что счел стратегией Кирана О'Коннора, ум его остался уязвимым для нее... и она тихонько вошла. О Боже, ну с силища! Правда, он не так умен, как отец, и амбиции не столь масштабны, но какой принудитель, какая первобытная творческая сила -- еЕ бы только сформировать и направить. О да, он ей подойдет! Она закончила сканирование задолго до того, как Виктор справился со своим. Он ничего не заметил, и когда наконец устранился, посмеиваясь над еЕ наивными планами овладеть консорциумом, Шэннон угрюмо насупилась, притворясь обиженной его умственным вторжением. -- Тебе надо быть похитрее, если хочешь свалить своего предка. Она помолчала, поставила на место внешний барьер. -- Ты-то наверняка мог бы придумать кое-что получше. -- Да, мог бы, -- ответил он, сосредоточенно глядя на монитор, показывающий глубину и плотность снежного покрова. Они миновали полуразрушенный перевалочный пункт и выехали на открытое пространство. Но тут им преградили путь заносы, порой достигавшие шести метров. Виктор внимательно изучил их форму, характер погребенной под ними скалистой почвы и двинулся в объезд. Когда они поднимались зигзагами по крутому склону, в заднюю стенку кабины ударила оторвавшаяся ледяная глыба. Но, слава Богу, все обошлось; вездеход принял относительно горизонтальное положение и продолжил путь по едва различимой тропе. -- Отлично сработано! -- похвалила Шэннон. -- Так, значит, мои детские планы тебя заинтересовали? А я думала, ты собрался заключить союз с моим отцом. Ты бы мог, скажем, сообщить ему о моих подрывных действиях и выгадать на этом. -- Предположим, я намерен вести двойную игру. Точно так же, как ты: Мощные фары вездехода выхватили из тьмы отрезок пути, проходивший по кромке ещЕ одного кратера, не такого глубокого. Потом они въехали в коридор между деревьями и обледенелым кустарником, что украшал каменные уступы, сверкая, точно сахарный. Виктор прибавил газу, обуздал небольшую лавину и направился на просвет, туда, где северовосточные ветры почти что счистили снег со склона. Ночь была тихая. Специальные приспособления раздвигали густую растительность, и вездеход неуклонно полз вверх. -- Отец думает, что держит мой ум под контролем, -- сообщила Шэннон. -- Он уверен в моей преданности. У него есть... специальная техника, чтобы навсегда привязать к себе людей. -- Но на тебя она не действует? -- Действует -- вблизи. Тогда я, как все остальные, попадаю под его чары... И ещЕ в некоторые моменты могу ему принадлежать. Например, когда чувствую свое одиночество, боюсь самой себя и остальных, мечтаю скорее покончить со всем... и меня захватывает его видение Абсолюта, кажется, что папа избрал единственно верный путь... Но временами он отпускает вожжи. Быть может, отвлекается на другие вещи, на другие низшие умы, которые боготворят папу и вращаются по его орбите... Я помню, как он меня привязывал. Точно пламя опалило позвоночник, все чувства взорвались, и мое сопротивление было сожжено дотла. Он хотел привязать меня навечно. Но не привязал... во всяком случае, не полностью. Думаю, папа проявил слабость, потому что я его дочь и у него не хватило духу растоптать мою индивидуальность. Я очень долго вспоминала. И наконец убедилась, что мой внутренний мир умер вместе с искренней дочерней любовью. Теперь я люблю его... уже не как отца. А как только становлюсь сама собой -- понимаю, что он со мной сделал, и ненавижу. Его внезапный порыв одобрения, понимания искренне изумил Шэннон. -- Ненависть, -- глухо произнес он, -- твоя панацея, И моя. Но, в отличие от тебя, я ненавидел всегда. Стараясь казаться спокойной, она принялась медленно, палец за пальцем, стягивать лыжные перчатки. Потом аккуратно свернула их и засунула в карман куртки. -- Тебя он тоже попытается привязать. Иначе он не допускает до себя оперантов. Виктор засмеялся отрывистым лающим смехом. -- Ya pas de danger!.. [Мне это не грозит!.. (франц.)] Или, как там у вас, у ирландцев -- хрен ему в глотку! Погляжу я, как он раскроит мне череп! -- Он не раскроит. Это совсем даже не в его стиле. Он заставляет себя любить. А к тем, кто не поддается, применяет гипноз для ослабления психической защиты, а после совращает их. Если человек догадывается о том, чему подвергается, папа его убивает. Он уже убил около двухсот естественных оперантов и привязал сорок шесть. А подручных он подбирает в основном из преступного мира -- мошенников, рэкетиров, киллеров. Их легко узнать по ментальному почерку. Сами они чаще всего знают о своих способностях, а он, совращая их, показывает, кем они могут стать с его помощью. Это грандиозно. Вот почему мы готовы для него на все, на любое зверство. Человек, убивший русского президента и великого муфтия Средней Азии, был одним из его ставленников. Папа намеренно разжигает войну, и ему для этих целей нужны глобальные подонки, а не просто кучки тупоголовых фанатиков. -- Да, в уме ему не откажешь, -- признал Виктор, вцепившись в руль, чтобы обогнуть ещЕ одну лощину, наполненную рыхлым снегом. -- Власть нуждается в консолидации, и тут он дока. Я по сравнению с ним щенок, молокосос... Но времена меняются. -- Если ты пойдешь ему наперекор, он тебя убьет, -- возразила она. -- А захочешь стать его союзником -- готовься к моей участи. Виктор несколько минут молчал, пробираясь сквозь нагромождение льдин. Несмотря на мощную подвеску, вездеход трясся и подпрыгивал, швыряя крепко привязанных пассажиров, будто тряпичных кукол, пока они не одолели перевал и не выбрались опять на тропу. -- Все хотят нас привязать, Шэннон, -- вновь заговорил он. -- Начиная с родителей. Привязывают, не дают подняться выше их убогого уровня. Хотят жить через нас -- вроде психологических вампиров. Это и есть любовь. Главная еЕ цель -- во всяком случае, в интерпретации твоего папаши -- не оставить тебе собственного хребта. -- А вот над этим я не задумывалась. -- Ну так задумайся. В твоем подсознании это уже заложено, потому ненависть и привела тебя к частичному освобождению. Я всегда их всех ненавидел, оттого-то никому и не удалось меня привязать. У меня есть армия маленьких зомби, и с еЕ помощью я давлю проклятых любовников, пытающихся насиловать мой ум. Вот так когда-нибудь раздавлю и твоего отца, и моего брата Дени, который ещЕ хуже. -- Папа тебя одолеет, едва ты подойдешь к нему поближе. Я понимаю твой замысел. Ты рассчитываешь жениться на мне, а его держать на дистанции, чтобы постепенно присвоить себе все. Не обольщайся, Виктор, ничего у тебя не получится. Ты сам увидишь, что ему невозможно сопротивляться. Он ворочал рычагами, глядел на приборы и ловко продвигался сквозь бело-голубые туннели. -- А может, я его к себе привяжу. Ты мне только покажи, как он это делает. Шэннон открылась и показала. Merde et contremerde! [Дерьмо вонючее! (франц.)] Ненависть непроизвольно хлынула из его ума прежде, чем он успел перекрыть поток. Блаженство и боль давно прошли, без слов говорила Шэннон, остался только сухой бесформенный Абсолют, я уже ничего не чувствую, кроме желания раздавить его, лишить власти и дать ему понять, что это сделала я. Но мне не обойтись без твоей помощи. Виктор вновь выругался по-французски. Затем взглянул на монитор и обнаружил, что они сбились с пути. Должно быть, он не заметил указателя поворота. Дал задний ход на им же проложенной колее. В лучах удаляющихся фар ледяные глыбы выглядели как-то нереально. -- Ты должен мне помочь, -- продолжала Шэннон. -- Я тебя вовремя предупредила. Можно сказать, спасла от него. -- Заткнись! Дай подумать. Справа он разглядел дорогу: ухабистая, но довольно открытая, и склон не слишком крутой. Улыбнулся и прибавил газу. Мотор яростно взревел. -- Осталось километра два... И все же, какой капитал у твоего старика? -- Не знаю. Он и сам-то, наверное, не смог бы с точностью сказать. Владеет сотней крупных корпораций, телекомпаний, двумя авиалиниями, крупнейшей нефтяной компанией, пятью подрядными организациями по освоению космоса -- это все только в Северной Америке. А ещЕ контролирует промышленные концерны в Европе, Японии, Корее. -- А политика? Правду говорят, что республиканская партия у него под каблуком? -- Вся? Нет, не думаю. Это даже для него чересчур. Ему подчиняются четыре сенатора и девятнадцать представителей от всех крупных штатов. Политики не операнты, и у каждого есть своя цена. Многие понимают, что они марионетки, но не знаю, кто именно дергает за ниточки. А некоторые, даже принимая папину помощь, воображают, что сохранили свою независимость. Как, например, президент. -- Пикколомини? Да брось ты! -- Нет, Баумгартнер. Его выберут осенью. Папина команда подготовила победу на всех фронтах. Баумгартнер ярый приверженец закона и порядка. Он ненавидит арабов, блокирующих нам нефтяные поставки, и очень настороженно относится к России и Китаю. Он принял папину антиоперантскую стратегию, это его козырь в борьбе против Пикколомини. Ты ведь знаешь, как теперь все воспринимают оперантов. Папа нарочно создал в стране разветвленную сеть Сыновей Земли, чтобы обострить напряженность на предстоящих выборах. -- Твой отец антиоперант? Не понимаю. -- Все очень просто. Мозговой трест Пикколомини и операнты, радеющие о благе общества, угрожают папиному личному благосостоянию. Если в Штатах будет принята программа метапсихического образования для всех и оперантов станет много, папе волей-неволей придется обнаружить себя. Это станет его крахом. Не финансовым -- тут он надежно застрахован. Но основной источник власти ускользнет у него из рук. Они поднимались теперь уже по гладкой поверхности; гранитные скалы, покрытые плотной коркой снега, отшлифованные ветрами, выровненные ледниками, облегчили вездеходу продвижение. Перед стеклом кабины плясали подсвеченные фарами алмазные льдинки. Сверкающая белизна сменилась чернотой, когда машина вползла на край Такерманова обрыва. В серебристом свете убывающей луны, что поднялась над вершиной Уайлдкэта, они ясно увидели почти отвесный спуск в бездну. Виктор сбросил скорость, чуть свернул в сторону, чтоб не занесло, и выключил мотор. Затем погасил фары. Несколько секунд они сидели молча, неподвижно. Лыжная трасса Уайлдкэта сияла огнями. По шоссе внизу изредка проезжали автомобили и грузовики: кто-то, должно быть, ищет тихое пристанище, надеется переждать надвигающийся конец света. Виктор отстегнул сначала свои ремни, потом еЕ. Они прошли в глубь фургона за лыжными ботинками и прочим снаряжением. Шэннон взглянула на часы: четыре минуты до полуночи. Виктор оставил ключи в зажигании, захлопнул, но не запер дверцу, и они бок о бок, неся в руках лыжи, подошли к краю обрыва. -- Ты оставляешь машину здесь? Виктор кивнул на лес антенн, едва различимый на фоне бархатного неба, испещренного невероятным количеством звезд. В одном из строений на вершине светился крохотный огонек. -- Утром кто-нибудь с метеостанции наденет ботинки с шипами и спустится за ним. Хорошо бы погода не испортилась. А то ветер может сдуть наш десятитонный багги и занести его аж в Массачусетс. Они застегнули крепления, надели шлемы с ветрозащитными козырьками. Палок ни у него, ни у неЕ не было. Психокинетикам, умеющим управлять своими движениями, палки ни к чему. Шэннон сняла колпачок с факела, запалила искру, и над головой у неЕ взметнулся язычок белого пламени. В мгновение ока он перестал дымить и разгорелся ярче. Над склонами Уайлдкэта вспыхивали фейерверки, и золотистая река текла вниз. Наступил новый год; лыжники-факелоносцы отмечали неумолимый ход времени. -- С новым тысячелетием, Виктор! Он поднял свой факел и, не снимая колпачка, зажег его психокреативной силой. -- С благополучным избавлением от конца света, Шэннон. По крайней мере, на какое-то время. Так ты мне поможешь? -- спросила она. Нет, не просто убить, а уничтожить в расцвете его надежд, когда он уверен, что черный Абсолют у него в руках. Когда? Еще не скоро. Я дам тебе знать. Иди своей дорогой, не делай ничего, что пересекалось бы с его интересами, и ты будешь в безопасности. Его странным образом тянет к тебе, и в то же время он тебя побаивается. Он будет выжидать. Я разработала свой план. Я тебя посвящу во все детали, когда мы будем внизу и поедем обратно в лес... О'кей. Спуск не был вертикальным, только казался. Чуть покачавшись на вершине, они полетели по безупречно гладкой, припорошенной снегом поверхности в бездонную чистую глубину. ВПЕРЕД. Умы подталкивали их вниз. Зажженные факелы оставляли в воздухе два параллельных следа, точно пара летящих по ночному небу комет. 14 Стокгольм, Швеция, Земля 10 декабря 2003 года Отгремели фанфары, оркестр заиграл национальный гимн. Королева Виктория Ингрид со свитой вышла на сцену концертного зала, и публика в партере и ложах встала. Церемония воздаяния высоких почестей началась, но слишком поздно, чтобы это могло иметь какое-то значение. Темно-зеленое бархатное платье Люсиль путалось в ногах, незаметным психокинетическим усилием она расправила складки и поддернула края длинных белых перчаток, то и дело собиравшихся нелепой гармошкой. Несмотря на рассеянные попытки самокоррекции, дико болели ноги в туфлях на высоченных каблуках, и не меньшую боль доставляла грудь, на целые сутки оторванная от маленького, но усердного дояра Северена. Жерар Трамбле почувствовал еЕ дискомфорт и положил ей руку на локоть. Ничего, Джерри, все в порядке. Не морочь голову, детка, что я, не вижу, покорный раб у твоих ног, коррекция наша специальность. Ты хотя бы придерживался скрытого модуля, хочешь, чтобы вся метапублика узнала, что у жены лауреата ноги ломит и сиськи разрываются? Ну вот! Ее Величество уселась, и нам можно... О-ох! Pauvre de toi! [Бедняжка! (франц.)] Заткнись! Господи, сколько брильянтов! А меха-то, меха, это что, соболь? Надо же, пропасть бедных животных постреляли, и вообще, не сравнишь с той милой, домашней церемонией, которую устроили в прошлом году Джеймсу и Тамаре в Осло... Ага, очень милой, особенно взрыв бомбы! Да ладно тебе, как будто не понимаешь, что я имею в виду! Там король, и тот был такой приветливый, земной, как все остальные... А эта толпа, ей-ей, ослепну, ничего подобного в жизни не видела -- mate-moi ca! [Убиться можно! (франц.)] Неужели это настоящие изумруды, надо поглядеть глубинным зрением... Боже Праведный, настоящие, вижу инклюзии, подумать только, величиной с каштан! Слышишь, дорогая, опять фанфары, как ни печально, придется снова вставать при входе героев. -- Нет-нет, мсье, вовсе не обязательно! -- раздался шепот справа. Люсиль удивленно повернулась: только что пустовавшее место справа теперь занял благообразный старичок в белом галстуке. -- На сей раз, -- тихо продолжал он, -- лауреатов приветствует стоя одна королева, тем самым признавая их в этот вечер равными себе. -- Как мило, -- пробормотала Люсиль. Под звуки духового оркестра в зал строем вошли лауреаты, каждый об руку с каким-нибудь шведским академиком, отдавшим ему свой голос. Люсиль зрелище показалось абсурдным: раззолоченный зал с мраморными статуями, тяжелыми портьерами, флагами, факелами, юная королева в сверкающем платье и диадеме, слова древней приветственной речи, а главное -- собственный муж, какой-то пришибленный, бесцветный рядом с блестящей валькирией (известным профессором психиатрии), которой надлежит представить его публике и произнести соответствующий панегирик. Люсиль скользнула взглядом по рядам почетных гостей, лауреатов прошлых лет, отыскивая среди них Джеймса Сомерледа Макгрегора и Тамару Сахвадзе, получивших Нобелевские премии Мира в 2002-м. Люсиль не посмела бы тревожить мужа в такой момент, а к ним обратилась без колебаний на личном модуле. Оба повернули головы к ложе, отведенной для близких родственников. Тамара ободряюще улыбнулась ей; Джеймс подмигнул и передал карикатурный умственный образ: оборванец с медалью Нобелевского лауреата сидит на углу заснеженной улицы и протягивает прохожим кружку для подаяний. Зазвучали аплодисменты. Герои церемонии склонили головы перед Ее Величеством и под музыку расселись. Председатель Нобелевского комитета взобрался на кафедру. -- Сегодня большой праздник для всех оперантов, не так ли? -- заметил сосед Люсили. -- Наконец-то ваш гениальный супруг получил заслуженное признание, а годом раньше -- двое его коллег. Да к тому же премию в области физики присудили профессору Сюн Пиньюну за его универсальную теорию поля. -- Наверняка он теперь гадает, есть ли кому-нибудь до этого дело, кроме горстки профессоров да разряженной толпы, -- вставил Джерри. Старик тихонько хмыкнул. -- Что, в вашей стране так плохи дела? -- Как везде, -- сказала Люсиль. -- Мне думается, нынешний широкий жест приобрел бы ещЕ большую ценность, если б у входа не стояли усиленные наряды полиции. -- Ну, мы ведь тоже проживаем в свободной стране, мадам. Однако хочу подчеркнуть, что очень и очень многие всем сердцем расположены к вам. -- Он слегка нагнулся к еЕ руке. -- Я -- доктор Паульсон, член Королевской академии наук. А вы, мадам, равно как и знаменитый доктор Трамбле, в представлениях не нуждаетесь. -- Куда мне до некоторых! -- со смешком возразил Джерри. -- Всем хорошо известно, что вы ближайший друг и коллега профессора Ремиларда. Ваши работы по принудительной технике являются краеугольным камнем, на котором другие исследователи воздвигли целое научное здание. Профессор Ремилард высоко оценивает вашу деятельность и не скрывает, сколь многим вам обязан. -- Наоборот, это я всем обязан Дени. -- Он перевел взгляд на сцену. -- Для меня большая честь, что он нашел применение моим скромным разработкам. -- Джерри и профессор Гленн Даламбер с самого начала были в одной команде с моим мужем, -- сообщила Люсиль. -- Кроме того, многие другие сотрудники Дартмута внесли посильный в