клад в развитие метапсихологии. -- Она улыбнулась. -- Даже я. -- Однако самая трудная часть исследования -- его синтез, вы согласны? Ученые вносят свою долю в растущий организм познания, а потом один блестящий ум складывает все кусочки в последовательное логическое целое. -- В самую точку! -- заявил Джерри Трамбле. -- За то Дени сегодня и чествуют. Жаль, что с опозданием. -- Многие члены Комитета придерживаются такого же мнения, доктор Трамбле. Но моя родная академия весьма консервативный орган. Мы увенчиваем лаврами не столько за единичные открытия, сколько за многолетнюю плодотворную деятельность. -- Да будет вам! -- отмахнулся Джерри. -- Тут замешана политика, и вы это знаете не хуже меня. Основополагающая работа Дени -- "Метапсихология" -- была опубликована тринадцать лет назад. С тех пор он лишь разрабатывал тему. Его уже не раз выдвигали, а вы отбрыкивались, да и норвежцы десять лет тянули с присуждением премии Мира Джеймсу и Тамаре. И все почему?.. Потому что скандальные фигуры. Каждая собака знает, что они давно заслужили премию, но ваши политиканы боялись создать прецедент, отметив высшие умы. Такая же участь постигла и старика Сюна. Он два десятилетия корпел над своей теорией в Уханьском университете. Его ещЕ в восемьдесят восьмом выдвигали! Беда в том, что, когда операнты открылись миру, он последовал их примеру. Бедняга, он-то за что пострадал? За каплю телепатии да крохи творчества -- и говорить-то не о чем! А в остальном у него традиционный склад ума, сродни эйнштейновскому. Однако же его жалких метафункций оказалось достаточно, чтобы вся ваша академия от него нос воротила. Профессор Сюн Пиньюн нечестно играет, он супермозг, так ведь?.. На них начали оборачиваться, поскольку шепот Жерара Трамбле звучал все громче и яростней. Старый швед слушал, опустив голову. Взрыв аплодисментов возвестил окончание речи председателя. Джерри тоже умолк и откинулся на стуле, плотно сжав губы. Люсиль, протянув руку в перчатке, коснулась его пальцев. Остынь, Дон Кихот. А теперь Комитет расщедрился исключительно из чувства вины... операнты нынче в загоне, все нормальные вызверились на нас... Джерри, опять ты сместился с интимного канала! Умоляю, держи себя в руках! -- Как ни прискорбно, доктор Трамбле, но все, что вы сказали, правда. И мы, и норвежский Нобелевский комитет в случае с профессором Макгрегором и академиком Сахвадзе действительно попытались исправить положение. Мы крайне удручены проявлениями враждебности, обращенной против оперантов. Главным образом это от непонимания и страха. Но поверьте, наряду с нарастающими публичными демонстрациями нетерпимости люди доброй воли все больше ценят вашу деятельность! -- Хотелось бы верить! -- вздохнула Люсиль. На сцене член Королевской академии наук по-шведски превозносил талант Сюн Пиньюна. Закончив дифирамбы, он сказал старому математику несколько фраз по-китайски. Затем лауреат, одетый в строгий черный костюм с высоким воротом, поднялся, пересек сцену и склонил свою седую голову перед Ее Величеством. Настроив умственный слух, Люсиль и Джерри уловили обмен любезностями между лауреатом и юной королевой. -- Склоняюсь перед вами, королева Виктория Ингрид, не как перед особой, облеченной монаршими обязанностями, а как перед прекрасным живым смыслом великой нации, оказавшей мне такую честь. Королева протянула ему руку, глаза еЕ лукаво блестели. -- Поздравляю вас, профессор Сюн Пиньюн. Вот ваш диплом и медаль. Позже, когда мы с вами будем сидеть рядом на торжественном обеде, вы популярно изложите мне свою теорию. Если хоть что-нибудь пойму, я тоже охотно склонюсь перед вами. Старик довольно рассмеялся, отвесил ещЕ один поклон и возвратился на место под аплодисменты присутствующих. -- Прежде, -- прошептал Паульсон, -- бедняге пришлось бы два раза подниматься на сцену и спускаться. Первый раз для приветствия монаршей особы, а второй непосредственно для вручения. Но наш покойный король Густав упразднил этот обычай и посадил лауреатов на сцене. Все-таки шведы медленно прогрессируют вместе со всем остальным человечеством. Старые традиции уступают дорогу новым, как бы ни был мучителен процесс. Получил диплом лауреат в области литературы, потом в области химии, но Люсиль уже отвлеклась на свои мысли. Паульсон, конечно, прав: переходный период самый тяжелый. А вот прав ли он насчет того, что нормальные начинают понимать. С приходом к власти Баумгартнера гонения на оперантов усилились. Он ликвидировал мозговой трест, а теперь в Верховном суде ожесточенно дебатируется Акт Бенсона об исключении оперантов из правительственных учреждений. Такой закон противоречит Конституции, тут двух мнений быть не может... Выше нос, Люсиль, детка, справедливость восторжествует. Прости, Джерри, я понимаю, глупо здесь распускать нюни. Нобелевские премии повысят престиж оперантов и помогут нам сражаться с охотниками на ведьм, вот увидишь, Верховный суд вынесет решение в нашу пользу, ведь мы такие же граждане, они не в силах лишить нас всех гражданских прав. Ну почему, почему нормальные никак не возьмут в толк, что оперантность лишь относительное понятие? Ее семена заложены в мозгу каждого человека! Метафункции существуют и будут существовать, развиваться, охватывать все население. Они хотят вернуться к мракобесию, с таким же успехом можно запретить карие глаза! Они понимают, Люсиль, но боятся упустить власть... В такой ситуации мы тоже не должны сидеть сложа руки. Джерри, это что, ещЕ одна из еЕ великих идей? Между прочим, у неЕ есть имя. И тебе придется время от времени его употреблять, когда она станет моей женой. Знаю, ты не одобряешь еЕ идей, но она права в том, что единственный способ избежать подавления -- иметь сильные кулаки. И власть. Так у тебя с ней серьезно? Эмили дает мне развод. На прошлой неделе мне удалось еЕ уговорить. Вы с Дени были так взволнованы предстоящим действом в Стокгольме, что я не стал морочить вам голову своими делами. Мы расстанемся мирно. Дом в Хановере и дети останутся за Эм, она будет по-прежнему работать почасовиком на отделении. А я... я ухожу из Дартмута. Мы с Шэннон переезжаем в Кембридж. Когда зарубят Акт Бенсона, я буду баллотироваться в Конгресс. Боже! Оперантам есть что предложить нормальному обществу. Надо быть дураками, чтобы спокойно смотреть, как они ставят нам палки в колеса. Массачусетс -- родина охоты на ведьм! Оттуда мы и начнем свое великое сопротивление. Еще одна блестящая мысль Шэннон О'Коннор? Она тоже оперант... хотя и в небольшой степени. Ты уверен, что в небольшой? Меня лично берет сомнение... Джерри, прошу тебя, не объявляй об этом Дени как о свершившемся факте, прежде обсуди все с ним, с Тленном, Салли, Митчем, с другими... Ты нам НУЖЕН! Больше не нужен. Дени уже взял все, что я мог дать. И я желаю ему удачи. !!! -- Имею честь представить Нобелевского лауреата в области медицины, профессора Дени Ремиларда из Дартмутского колледжа -- Соединенные Штаты Америки! Пожилой шведский ученый легонько тронул еЕ за плечо, привлекая внимание к ярко освещенной сцене. Дени подошел к королеве и грациозно поклонился в пояс, как учила его Уме Кимура. Он заговорил, улыбаясь одними губами, -- взгляд оставался угрюмым. Ему вручили кожаный футляр с медалью, папку с дипломом, он вновь поклонился и вернулся на место. Люсиль изо всех сил хлопала в ладоши, хотя не услышала ни слова из того, что еЕ муж сказал королеве. Последнему лауреату воздали почести, одарили его овациями, и председатель кратко закрыл церемонию. Взревели фанфары, королева удалилась, оркестр исполнил бодрый марш Хуго Альвена. Снаружи уже выстроились колонны машин, чтобы везти лауреатов, родственников и других почетных гостей на торжественный обед в ратуше. Люсиль вдруг осознала, что щеки еЕ мокры от слез. -- Прости, Джерри, пойду попудрюсь, а то вид у меня... Она выпорхнула из ложи, оставив Трамбле наедине с доктором Паульсоном. -- Вы едете? -- вежливо осведомился Джерри. -- Нет, для меня на сегодня довольно треволнений. На прощание, доктор, примите добрый совет от старика. Джерри состроил мину заинтересованного внимания. -- Вам кажется, что Дени Ремилард не оценил ваших трудов по достоинству. Так это или нет -- не важно. Не позволяйте зависти и разочарованию подвигнуть вас на безрассудные поступки, которые могут навлечь беду не только на вашу голову, но и на голову ваших коллег-оперантов. -- Не понимаю, о чем вы, -- усмехнулся Джерри. -- Да вы, наверно, и сами не вполне понимаете. -- Работать с гением трудно. Я не виню вас за дезертирство. Вы решили, что в лаборатории у вас всегда будет конкурент и потому направляете стопы в другую сторону. Будьте осторожны. Вы заблуждаетесь относительно того, что вас использовали. Дени Ремилард этого не делал, а другие сделают. Лицо Жерара Трамбле окаменело. Он испытующе заглянул в серые глаза старика и в его ум, но наткнулся на нерушимый монолит. -- Я не надеялся отговорить вас, -- добавил Паулъсон. -- Но все же решил попытаться. Нынешний вечер я не скоро забуду... Прошу вас, предайте мои наилучшие пожелания мадам Ремилард... А ещЕ в порядке утешения я хочу сказать вам, что Сюн Пиньюн своим великим открытием тоже во многом обязан чужим идеям. Мысль об универсальной теории поля подал ему не кто иной, как ваш покорный слуга. Но это было давно. С тех пор я успел позабыть о своем увлечении высшей математикой. A bientфt [До скорой встречи (франц.).], доктор Трамбле. И он вышел из ложи. Чокнутый, подумал Джерри. Чокнутый и зловредный шведский старик! Небось каждый год выползает из щели, пытаясь кому-нибудь отравить праздник. Утвердившись в этой мысли, он отправился разыскивать Люсиль. 15 Чикаго, Иллинойс, Земля 27 февраля 2004 года Киран О'Коннор. Входи, Джерри. Я рад, что ты так скоро собрался. Я бы не стал мешать моим голубкам в разгаре медового месяца, если бы речь не шла о деле чрезвычайной важности... Ну что, Шэннон устроилась на новом месте? Жерар Трамбле. Дом полон декораторов -- малюют стены, настилают ковры. Вы дали мне приятную возможность хоть ненадолго удрать с поля боя. О'Коннор. А офис в Кембридже оборудовал? Трамбле. Да, вполне. Подыскиваю штаты. О'Коннор. Тут главное не торопиться. Откуда ты их набираешь? Небось из моей альма-мамы -- из Гарварда? Трамбле (смеется). Я баллотируюсь от демократов, сэр. О'Коннор. Неужто в университетской лиге ещЕ остались либералы? Ну давай, дружище, садись! И ради всего святого, не называй меня "сэр". Не хочешь "папой" -- зови Киром. Выпьешь чего-нибудь? В такую холодину не грех кровь разогреть. Трамбле. Благодарю вас... Кир. (Восхищенно озирается.) Бог мой, что за вид! А в ясную погоду... О'Коннор. Можно увидеть Милуоки. Теперь смога стало меньше. Единственное преимущество нехватки энергии. Скотч? Шерри? Кампари? Трамбле. Кампари с содовой, если можно. О'Коннор. Как тебе Маркизские острова? Трамбле. Фантастика, сэр... Кир. У меня отсутствует ВЭ, поэтому я не могу наслаждаться ментальными путешествиями. А настоящими на жалованье профессора-почасовика тоже не насладишься. О'Коннор. Ну, это дело поправимое. Трамбле. Благодарю вас. О'Коннор. Ложной гордостью не страдаешь? Добрый знак. Трамбле. Мы с Шэннон понимаем друг друга. Ее деньги являются средством для достижения нашей общей благородной цели. О'Коннор. Вот-вот, во имя вашей цели я и пригласил тебя сюда. Мы пока мало друг друга знаем. Вернее... ты меня мало знаешь. Я, признаться, следил за твоими политическими устремлениями ещЕ до того, как ты познакомился с моей девочкой, во время избирательной кампании демократов. Вас породнили партия, которая теперь, когда ты решил занять в ней подобающее место, делает очень много полезного. Трамбле. Я добился кое-какого успеха лишь благодаря советам Шэннон. К тому же она субсидировала кампанию. Акт большого мужества, в то время как вся страна знала, что еЕ отец выступает за Баумгартнера. О'Коннор. Шэннон взрослый человек и имеет право на собственные политические убеждения. Обладая весьма скромными метафункциями, она очень расстроилась, когда Баумгартнер развернул кампанию против оперантов, порвала с республиканцами в Иллинойсе и сделала свой выбор в пользу Кеннеди. А Нью-Гемпшир -- идеальное место для такого поворота. Трамбле. Не знаю. Чтобы действительно чего-то добиться на политической арене, необходим штат с большей численностью населения. О'Коннор (смеется). Прежде всего крепкие кулаки нужны! Можешь не продолжать, я сам родом из Массачусетса. Ты правильно решил сменить место жительства, Джерри, и я желаю тебе всяческих успехов... Но из пожеланий шубы не сошьешь, верно? Я намерен оказать тебе конкретную помощь. Не деньгами -- их у Шэннон больше, чем тебе понадобится, -- а людьми. Я порекомендую тебе двух лучших консультантов в стране. Лена Уиндхема -- менеджмент, маркетинг, и прочее -- и Невиля Гаррета, чье агентство осуществляет связи со средствами массовой информации для верхушек обеих партий. Трамбле. Кир... даже не знаю, что и сказать! О'Коннор. Просто скажи -- да. И они завтра же пошлют своих людей в Кембридж для координации твоей кампании. Трамбле. Ну... да, конечно! Господи, я и мечтать не смел... чтобы такой консерватор, как вы... но почему? Ведь не из родственных чувств? Все-таки я не совсем без мозгов... О'Коннор. Разве ты не читаешь моих мыслей, Джерри? Трамбле. Нет, сэр! Для нормального у вас самый загадочный склад ума из всех, какие мне встречались. А мы, операнты, не умеем читать мысли с той легкостью, какую приписывают нам нормальные. Это ещЕ одно недоразумение, которое необходимо устранить, если мы не хотим, чтобы антиоперантная истерия вылилась в национальную трагедию. О'Коннор. Полностью с тобой согласен. Ни экстремизм, ни фундаментализм не должны определять нашу политику в таком деликатном вопросе, как метапсихическая оперантность. Черт возьми, ведь моя девочка тоже принадлежит к "умникам"! Так неужели я стерплю, когда всякие полоумные фанаты называют еЕ и ей подобных прохвостами и служителями дьявола! Все-таки мы живем в Соединенных Штатах, а не в стране, где люди ездят на верблюдах и поклоняются аятоллам. Я сам был обеспокоен, когда во время последней кампании Баумгартнер занял антиоперантную позицию и поддержал законодательство Бенсона. Можно только благодарить Бога, что у Верховного суда хватило мозгов не вляпаться в это безумие. Трамбле. Но сенатор Бенсон долгие годы был вашим ставленником. О'Коннор. Теперь уже нет, клянусь небом! Он на старости лет совсем свихнулся. Именно он втянул Баумгартнера в антиоперантное движение. Сомневаюсь, что президент всерьез верит тем идиотским слухам, что про вас распространяют. Думаю, его просто дезинформировали, дали плохой совет. Трамбле. Однако занятая позиция помогла ему победить на выборах. Действовал ли он по убеждению или ради выгоды -- вот в чем вопрос. О'Коннор. Понимаю, понимаю, к чему ты клонишь. Нет, поверь мне, Баумгартнер не безнадежен. Если честно, Джерри, я не думаю, что Кеннеди этой осенью пробьется в президенты. Плохо ли, хорошо, но ещЕ четыре года нам придется быть под Баумгартнером. А ты, если войдешь в палату представителей, будешь иметь законное основание дать отпор антиоперантам. Баумгартнер -- мой приятель. Когда я говорю, он слушает! Согласен, в последнее время он несколько отбился от рук... но у нас есть возможность это исправить, коль скоро Верховный суд зарубил Акт Бенсона. Баумгартнер не дурак. Когда поймет, что благоразумно, а что нет, он изменит свои взгляды. Твое дело -- способствовать повышению престижа оперантов, с тем чтобы президенту ничего не оставалось, как откреститься от фанатиков. Трамбле. И вновь создать мозговой трест! О'Коннор. Гм... с этим бы я не торопился, Джерри. В бывшем тресте всем заправляли ученые, абсолютно не понимающие настроения масс. От них шел этакий элитарный душок, который американцы терпеть не могут. Когда Корленд стал претендовать, чтобы обычной совещательной комиссии придали статус чуть ли не кабинета министров, ей-Богу, это было смешно! А проводить закулисную кампанию за всеобщие метапсихические тесты со стороны Элен Моррисон и еЕ братии из Стэндфорда -- просто самоубийство, ведь младенцу ясно, что вся страна восстанет против них. Как только устранили ядерную угрозу, Психоглаз стал восприниматься скорее как зло, чем как благо. Ну скажи, я не прав? Американский эквивалент Двадцатого отдела КГБ!.. Трамбле. Если меня выберут, я буду продвигать программы использования оперантов только на благо нормального большинства. Никакого элитарного образования... никакой умственной полиции... сконцентрируемся на добрых метафункциях... на коррекции, например. Психоцелительство в действии! Вы что-нибудь об этом слышали? Нет? Ну ещЕ бы! Все фонды идут на ВЭ... а теперь и вообще всем метапрограммам урезали субсидии... и мое поле, принуждение... скажем, брать малолетних преступников и перевоспитывать их... странно... что-то г-голова к-кружится... О'Коннор. С тобой все в порядке, Джерри? Ты так побледнел. Трамбле. Не знаю, видно, грипп подхватил... В голове совсем пусто. О'Коннор. Джерри, что ж ты мне раньше не сказал? Тебе бы в постели лежать, а по моей милости ты потащился в такую даль! Трамбле. Да утром я... хорошо себя чувствовал... странно... О'Коннор. Не волнуйся, мой мальчик! Давай сюда стакан, так, расслабься. Закрой глаза и посиди минуты две. Закрой глаза. Отдохни, Джерри, отдохни. Трамбле. Отдохни... О'Коннор. Отдыхай, Джерри. (Нажимает кнопку внутренней связи.) Арнольд Паккала. Слушаю вас, сэр. О'Коннор. Мы с доктором Трамбле немного здесь задержимся, Арнольд. Вы все можете быть свободны. Паккала. Вас понял, сэр. О'Коннор (выждав). Джерри! Ты слышишь меня? Нет? Ты меня слышишь, Джерри? Трамбле. Да. О'Коннор. Хорошо, расслабься, дорогой. Закрой глаза и расслабься. Я выключу свет, а после ты откроешь глаза и посмотришь на меня, понял? Трамбле. Да... Боже! Краски, поющие краски, лиловое, солнечно-золотое, горьковато-сладкое облако... водные глубины, краски, вкусы, запахи... о Боже, амброзия... О'Коннор. Лети в эту глубину, Джерри! Я помогу тебе. Лети! Трамбле. КрасотакрасотаГосподиволшебноневероятно... Бог мой! J'ai besoin de toi... [Ты мне нужен.. (франц.)] О'Коннор. Ну конечно, я тебе нужен, а ты мне. Лети, Джерри. Лети. Трамбле. Кто ты, что ты, не покидай меня... О'Коннор. Je suis ton papa ta maman ton amour ton exstase! [Я твой отец, мать, твоя любовь, твой экстаз! (франц.)] Трамбле. Exstase! О'Коннор. Смотри на меня... Оттуда, из красочной глубины. Трамбле. Ярко, слишком ярко, свет режет глаза, Papa... О'Коннор. Вот, сынок, закрой глаза и почувствуй, какое утешение -- чернота. Я должен был увидеть тебя всего, Джерри, увидеть, насколько ты не похож на других, насколько ты лучше, чувствительнее, тоньше, образованнее всех, у тебя ум профессионального психолога, тебе ведомы тайны, скрытые от низших умов, да, сын, да, прекрасный мой, ты все поймешь, мне многое надо тебе показать, чтобы ты обрел то счастье, которого заслуживаешь. Трамбле. Papa, почему ты весь в черном? О'Коннор. Абсолют черен, а я пребываю в Абсолюте. Когда не было ни Солнца, ни Луны, ни Земли, ни планет, ни Вселенной, была только тьма, и в ней конечное спокойствие, оно воцарится снова. Трамбле. Тьма, кромешная, непостижимая, откуда все вышло и куда все уйдет... О'Коннор. Да, сын мой, теперь ты видишь форму в бесформенном, смысл в бессмыслице, источник жизни есть смерть, всякий свет гаснет с наступлением ночи. Абсолюта. Трамбле. Бога? О'Коннор. Бог -- это свет, и мы отвергаем его жгучую яркость. Трамбле. Нет, нет, нет СВЕТ ТВОРЕНИЕ ЖИЗНЬ РОСТ РАЗЛИЧИЕ УСЛОЖНЕНИЕ МЫШЛЕНИЕ СОПРИЧАСТНОСТЬ ЕДИНСТВО СВЕТ... О'Коннор. Подделка, жестокая шутка, розыгрыш -- они ведут лишь к боли. Бог приносит нам боль, мы рождены в ней, живем и умрем в ней. Бог заботится о своих творениях, делает так, чтобы всякий рост был неизбежно сопряжен с болью. Но есть тайный путь, я его знаю и делюсь с теми, кого люблю. Мы не создаем, а разрушаем, чернота дана нам по праву рождения, наша Черная Мать с огромным пустым животом, который вбирает нас... нам-дам-там-там-нам-дам-дам-там-нам... до полного изничтожения. Трамбле. Papa, papa, я не понимаю, я боюсь черноты! О'Коннор. Она страшна, лишь когда облетишь еЕ, а стоит погрузиться в неЕ -- и ты выучишься любить черноту. Трамбле. Но как? О'Коннор. Под сомкнутыми веками создай свою собственную черноту, следуй за мной, держись левой стороны, это старый забытый путь... Болезненный свет разлагает, а ты следуй за мной в черноту, и мы вместе познаем миг нетленной красоты, совершенства, счастья без границ. Все дороги ведут в пустоту. Трамбле. Я понимаю. Это истина. Я устал от боли. Покажи мне. Покажи, Papa! О'Коннор. Идем. О'Коннор. Джерри? Ты меня слышишь, мальчик мой? Слышишь? Трамбле. Боже! Кир? Что случилось? Я потерял сознание? О'Коннор. По всей вероятности. Как чувствуешь себя? Трамбле. В голове туман. Но в целом ничего. Вот черт, опять эти сволочи с Востока завезли к нам вирус... О'Коннор. Поедем домой. Я велю доктору Пристайну тебя осмотреть. Трамбле. Да нет, со мной все в порядке, честное слово!.. Вернемся к делу. Вы хотели, чтобы я провел закулисные действия в отношении президента Баумгартнера. Но вы же понимаете, что вновь избранный конгрессмен от оппозиционной партии не располагает практически никаким влиянием. О'Коннор. Ты не прав, Джерри. Он будет к тебе прислушиваться. Сделает все, чего ты хочешь, чего я хочу... Трамбле. Вы хотите, чтобы я его принудил? О'Коннор. Не люблю это слово. Не принудил, а убедил!.. Послание, которое ты ему передашь, крайне важно. Мы с тобой как раз его обсуждали, когда ты отключился. Помнишь? Мы хотим, чтобы Баумгартнер настаивал на утверждении антиоперантного законодательства. С Актом Бенсона покончено, но мы подготовим за кулисами другие законы, учитывающие наши интересы. Для ограничения деятельности оперантов. Кому, как не тебе, Джерри, предупредить страну об опасности, которую сулит оперантность? Ты же видел, как они строят заговоры, чтобы захватить власть... Тебе известно, к чему приводят амбиции злонамеренных умов... Известно, Джерри, не так ли? Трамбле. Да. О'Коннор. Президент Баумгартнер проявил излишнюю мягкотелость. Мы посадили его в Белый дом, а теперь, когда второй срок, можно сказать, у него в кармане, ублюдок начал забывать, кто его друзья, а кто враги! Он нормален, но ум его -- крепкий орешек. Он был космонавтом, президентом военно-промышленной корпорации, понимаешь, Джерри? Словом, привык сам принимать решения. Трамбле. А ваши люди с ним уже не справляются... О'Коннор. Верно. Придется тебе им заняться. Но операцию надо провести очень тонко. Постгипнотическая суггестия, игра на полутонах и все такое. Открытое принуждение прибереги на крайний случай. У него и мысли не должно возникнуть, к чему ты ведешь. И представиться надо очень искусно. На поверхности ты либеральный демократ, ратующий за права оперантов и других меньшинств. Трамбле. Понял. О'Коннор. Все понял, Джерри? Весь мой план? Его правоту, величие неизбежности?.. Трамбле. Да, да, oui, oui, mon cher Papa... О'Коннор. Вот и отлично. Бери пальто. Движение уже схлынуло, так что мы доберемся до дома без хлопот. (Нажимает кнопку связи с гаражом.) Фрэнк? Выведи, пожалуйста, мой "бентли". Благодарю. 16 Вашингтон, округ Колумбия, Земля 20 января 2005 года Телохранители спецслужб расчистили ей путь, и Нелл Баумгартнер ворвалась в Ротонду Капитолия. Опоздать на вторую инаугурацию мужа! О Господи, помоги! -- внутренне молилась она. Только не это... А еЕ новости! Как отреагирует Ллойд? Сказать ему сразу или подождать до церемонии приведения к присяге? Агент Расмуссен, держа еЕ под руку, проговорил: -- Все будет в порядке, миссис Баумгартнер. Председатель суда только поднимается на трибуну. Вы успеете. В огромном беломраморном зале ощущалась прохлада, несмотря на то что он был забит народом -- членами Конгресса, сотрудниками Белого дома, влиятельными республиканцами, личными друзьями и родственниками первой четы государства. Снаружи бушевала метель, поэтому впервые с 1985 года инаугурация проходила в закрытом помещении. Именно из-за погоды первая леди задержалась в аэропорту Рейгана. Она только полчаса как приземлилась в Вашингтоне, а несколько дней провела у постели своей двухлетней внучки Аманды Дентон. Когда они с агентом Расмуссеном достигли трибуны, сводный оркестр военно-морского флота уже гремел вовсю. Нелл внутренне собралась, глубоко вздохнула и лучезарно улыбнулась мужу. В его ответной улыбке чувствовалось облегчение. Ребенок поправится. Она смутно сознавала, что рядом люди -- вице-президент с женой, лидер сенатского большинства Бенджамин Скроуп, спикер палаты представителей Элия Скрэггс Бенсон, глава партии Джейсон Кессиди, а рядом с ним старый друг и помощник Киран О'Коннор с дочерью Шэннон и зятем -- конгрессменом Трамбле. Глаза Шэннон Трамбле полны тревоги. Неужели она слышала о болезни маленькой Аманды? Нелл Баумгартнер послала и ей обезоруживающую улыбку. Но в следующую же секунду забыла о Шэннон, поскольку ей вложили в руки Библию, которую она будет держать, пока президент произносит слова присяги. Главный судья Верховного суда торжественно выступил вперед. Президент положил левую руку на книгу, открытую на псалме номер восемь (этот самый псалом он читал много лет назад, когда впервые ступил на Луну), а правую поднял. -- Клянусь ревностно исполнять свой долг президента и по мере сил охранять и оберегать Конституцию Соединенных Штатов. Заиграл оркестр, и президент направился к трибуне, откуда произнесет инаугурационную речь. У неЕ оставались какие-то секунды, а она все ещЕ сомневалась: сказать ему или нет? Внутренний голос как будто нашептывал ей: промолчи, оставь все как есть... Но она знала, о чем собирается говорить Ллойд и не могла допустить, чтобы он произнес заготовленный текст, пребывая в неведении. Послышались заключительные такты марша. Она быстро подошла к нему, тронула за руку. Он оглянулся. -- С маленькой Амандой все в порядке, -- прошептала она. -- Неврологи в клинике Джона Хопкинса установили, что у неЕ нет никакой эпилепсии. Наша внучка, Ллойд, будет оперантом-метапсихологом. Слишком резкий выход из латентности и вызвал судороги. -- Они уверены? -- только и вымолвил президент. Нелл молча кивнула и отошла в сторону. Музыка смолкла. Все глаза устремились на президента. Он вдвое сложил листки, зажатые в руке, и сунул их в нагрудный карман. -- Друзья мои! -- начал он. -- Составленная мною инаугурационная речь потеряла всякий смысл... Позвольте поделиться с вами невероятной новостью, которую только что привезла мне моя жена Нелл... Он помедлил, провел рукой по лбу, публика удивленно зароптала. Но президент резко выпрямился и говорил уже без остановки в течение десяти минут. По завершении его речи в Ротонде мгновение царила тишина, затем раздались неловкие аплодисменты, перешептывание и все заглушили трубные звуки сводного военно-морского оркестра. Ну что, папа? -- спросила Шэннон. Все зависит от Джерри, будь он проклят, если подведет нас. 17 ИЗ МЕМУАРОВ РОГАТЬЕНА РЕМИЛАРДА Канун Дня Всех Святых, 2007 год Передо мною фото, освежающее память о той дате. Три маленьких чертенка, мои внучатые племянники Филип, Морис и Северен -- возраст соответственно десять, восемь и четыре, -- на нечетком снимке, сделанном их нянькой, великомученицей Айешей. Благодаря откровениям Призрака я в то время уже знал, что всем троим суждено стать магнатами -- основателями Консилиума, а благодаря его состраданию ещЕ не знал, что один из них погибнет, сражаясь за вывод человеческой расы из Галактического Содружества, в Метапсихическом Мятеже 2083 года... Но это уже другая история, она пока подождет. Сейчас я пишу о событиях, приведших к Вторжению, и о своей роли пешки в его осуществлении... Весь день моя книжная лавка подвергалась осаде полтергейстов, поскольку Хановер уже кишмя кишел потомками оперантов. Каждый канун Дня Всех Святых, по старой американской традиции, местных торговцев одолевали ряженые детишки, выпрашивающие подачку, лишь откупившись от них, бедняга избавлялся от страшных козней. Во времена моей молодости шантаж был довольно безобидным: намыленные окна, опрокинутые мусорные корзины, снятые с петель садовые калитки, гирлянды из туалетной бумаги на кустах, дорожки и крылечки, засыпанные светлячками и тухлыми яйцами... А в новый Век Разума канун праздника стал единственным днем в году, когда оперантные юнцы могли более или менее безнаказанно творить свои умственные фокусы. Сбросив узду родительского принуждения, напялив на себя что попало, сорванцы пускались во все тяжкие. В силу неписаного закона бесовские проделки лимитировались возрастным цензом -- до двенадцати лет, и никакая собственность не подлежала разрушению или приведению в негодный для дальнейшего употребления вид. В остальном никаких ограничений. Как я уже упомянул, мою лавку и в тот злополучный день не миновала горькая чаша сия. Книги прыгали на полках и валились на пол, витрины с образцами товара превращались неизвестно во что, в уголке юного читателя плясали стулья и столики, сворачивались ковры, извиваясь змеями на полу. Мой огромный кот Марсель с затравленным видом удалился в складские помещения, поскольку видеть не мог, как пища в его мисочке вертелась колесом, а из шерсти сыпались искры. У меня для задабривания краснокожих гангстеров было заготовлено блюдо со сникерсами, но зачастую, добрые детки, поблагодарив за угощение, уже на выходе откидывали ещЕ какое-нибудь пакостное коленце. Другое неписаное правило -- издевательства должны были закончиться к 22. 00. В будни я, как правило, закрывал книжную лавку раньше, но лишь безумец мог оставить помещение без присмотра в канун Дня Всех Святых. Помню, в тот год, перед десятью вечера я даже удивился, отчего сыновья Дени до сих пор не заглянули ко мне, но потом решил, что они, видно, приберегли меня на десерт, измыслив для старого дядюшки что-нибудь воистину ужасное. И в самом деле вскоре мои рецепторы напружинились. Я поднял глаза от каталога, и передо мной в окне замелькали рога, перемазанные киноварью рожицы и черные лохмотья злоумышленников. Дверь отворилась сама собой, угрожающе звякнул колокольчик, и три телепатических голоса пропели: Видишь, смерть с косой идет? Вот настал и твой черед! В белый саван завернут И под землю упекут! Приглушенное хихиканье все же прорвалось из ума четырехлетнего Севви. Хор смолк, и я увидел, как в дверь проникает вереница маленьких, белых, скользких существ -- они передвигаются, пищат, расползаясь по всей лавке. И естественно, тут же последовало музыкальное сопровождение: Выползают червячки! Выползают червячки! Заползают под очки И играют в дурачки. Под землей теперь твой дом, Обрастешь зеленым мхом, Пропитаешься дерьмом И не жалуйся потом! Три бесенка, пасущих свое мерзкое стадо, с криками и смехом ворвались внутрь. -- Кошелек или жизнь, дядя Роги! Книги вновь начали танцевать фанданго. Ящик старого кассового аппарата со звоном выскочил; купюры и мелочь разлетелись фонтаном и засыпали извивавшихся на полу червячков. -- Прекратите! -- взвыл я. -- Обещаешь научить нас ругаться по-французски? -- Jamais! [Никогда! (франц.)] Выползают червячки! Выползают червячки! -- Ну ладно, -- зловещим шепотом произнес я и полез в карман брюк. -- Есть только один выход из положения. Берегитесь! Берегитесь, разбойники! Сила Большого Карбункула обрушится на вас! Я вытащил ключи за цепочку, мраморно-красный шарик в металлической оплетке зазвенел у меня в руках. Используя старый психокреативный трюк, всегда восхищавший детишек, я сделал так, чтобы брелок засверкал. Одновременно обхватил три маленьких умишка силой своего взрослого принуждения и с помощью психокинеза парализовал двигательные центры ползущих червяков. Мальчишки завизжали, высунули языки, выпучили глазенки посреди размалеванных лиц и один за другим попадали на пол, держась на безопасном расстоянии от денег, перемешанных с непонятными белыми тварями. Я размахивал над ними Большим Карбункулом, словно coup de grвce [Перстом Божиим (франц.).], потом засмеялся и отставил принуждение. Племянники весело запрыгали, а я велел им обождать, пока заряжу видеокамеру. Они встали в позу, состроили рожицы, и я их запечатлел. -- Давай посмотрим, давай посмотрим! -- закричали они и устремились было в мой кабинет, но я их остановил строгим окриком: -- Стоп! А кто будет убирать вот это безобразие? Маленький Северен подкупающе улыбнулся. -- Дядя Роги, да это же просто порезанные спагетти. Правда, похожи на червяков? -- Правда! -- вздохнул я, подумав о том, сколько моих коллег стали жертвами подобного обмана. -- Пошли, посмотрим кассету, -- сказал Филип. -- Только быстрей, дядя Роги, -- предупредил Морис. -- А то мама нас убьет, если мы не вернемся к десяти домой. Я достал пластиковый пакет и швабру. -- Сперва соберите ваших червячков и деньги. А когда придете домой, рассортируете, отчистите и все до последней монетки мне вернете. Зазвонил телефон. Погрозив бесенятам, я снял трубку. Дени решил не полагаться на мою телепатию. -- У нас плохие новости... Нет-нет, -- поспешно добавил он, -- никто из близких не пострадал. Но тебе лучше поскорей прийти к нам домой. Новое развитие событий обернулось принудительным выпадом, похожим на недобрую шутку. -- Дети здесь. Я приведу их. Я повесил трубку и телепатически окликнул: Оставьте! Бросьте эти макароны, мы идем домой. Они сразу поняли, что я настроен серьезно и превратились из маленьких дьяволов в послушных оперантных мальчиков. Я выключил свет, запер лавку, мы свернули за угол на Саут-стрит и прошли квартал до их дома. Ряженых детей на улице уже почти не осталось. Мы быстро миновали библиотеку, где перед входом красовалась экспозиция вырезанных тыкв -- творчество хановерской молодежи. Возле дома Дени и Люсиль я с удивлением обнаружил пять припаркованных машин. Мы поднялись на крыльцо, дверь отворилась; нянька Айеша Эль-Джоали, сильная субоперантка, -- повела детей наверх, а мне мысленно передала приглашение присоединиться к остальным в гостиной. Почти вся Группа была в сборе. Гленн и его жена Колетта, Салли и Гордон Макалистер, здоровяк Эрик Бутен, после ухода Трамбле занявший место начальника отдела общественных связей, уселись вокруг столика с разложенным атласом и тихонько переговаривались. Дени, Туквила Барнс и Митч Лозье сидели рядышком в креслах, принесенных из столовой, и за спиной у них стояла Люсиль. Мужчины пребывали в состоянии внетелесного транса. Настенный телеэкран работал с выключенным звуком и представлял расплывчатую картинку какого-то города, снятого с воздуха. Часть городских зданий была объята пламенем, другую окутывали облака дыма. -- Бог мой, что стряслось?! -- вскричал я. Люсиль приложила палец к губам и кивнула на внетелесников, занятых дальним созерцанием бедствия. Алма-Ата, мысленно сказала она. И другие города тоже. В советской Средней Азии началась гражданская война, развязанная силами извне. Первый удар нанесен по Алма-Ате из-за еЕ университетского корпуса оперантов. Тамара!.. В безопасности. После конгресса в Монреале она с тремя детьми и Петром заехала погостить к Джейми в Эдинбург... Слышал, Тамарин средний сын Илья и Кэти Макгрегор на прошлой неделе объявили о своей помолвке? Нет. Представь себе, так вот, жених и невеста отправились на Айлей навестить бабушку Джеймса, ей девяносто шесть лет, и там застряли. Они уже два дня назад должны были улететь, сам Бог их удержал... Но другие... весь цвет советской метапсихологии... Ох, Роги, там собралось так много МИРОЛЮБЦЕВ, высших умов, а вся университетская территория в вихре огня. Барнс сканирует еЕ, и мы так боимся!.. Который час теперь в Алма-Ате? Раннее утро. Все вышли на улицы, и тут налетели самолеты из Пешавара, а советские мусульмане-саботажники указывали им путь радарами. Конечно, Москва их перехватила, но слишком поздно, мусульманские пилоты уже творили свой намаз... Туквила Барнс, американский абориген, без сомнения, самый талантливый адепт ВЭ из всей Группы, открыл глаза и тихо застонал. Люсиль бросилась к нему. Лицо у него было пепельно-серое, черные глаза подернуты пеленой слез. Он выламывал пальцы, словно чувствовал приближающийся эпилептический припадок. Я подошел и помог Люсиль его держать, а Колетта Рой ввела ему что-то в мозг. Когда лекарство подействовало, он скрючился и чуть не грохнулся на пол, к счастью, он довольно хрупкого телосложения, потому я легко подхватил его и уложил на кушетку. Кто-то принес плед, Колетта подложила ему под голову подушку. Все мы стояли и ждали, когда он вынырнет из прострации. Впрочем, его рассказы никому и не были нужны. Из потрясенного ума выплывали образы катастрофы в жутком психическом увеличении. По всему дому раздавались отчаянные крики маленьких Ремилардов и жалобный плач двухлетней Анны. -- Черт! -- прошипел Гленн Даламбер, наклоняясь над Туквила и кладя руку ему на лоб. Гленн -- самый сильный принудитель в Группе, конечно если не считать Дени, и едва он овладел умом адепта ВЭ, затянувшая его пелена кошмара начала постепенно рассеиваться. -- Все! -- объявил Гленн. -- Люсиль и Колетта, позаботьтесь о детях. Барнс медленно открыл глаза и уже спокойно проговорил: -- О'кей... Гленн отпустил мозговую хватку. Салли Дойл подала ему стакан воды. Барнс мотнул головой. -- Не надо, а то могу сблевать... Боже мой, трудно себе представить, чтобы кто-то из них уцелел. -- Они сбрасывали ядерные бомбы? -- спросил Эрик Бутен. -- Нет. Обычную тяжелую взрывчатку, но самую современную. Алма-Ата не такой уж большой город. Одиннадцать самолетов пролетели -- и хватит с него. Университет разрушен. Никто ничего не сказал -- ни вслух, ни мысленно. -- Ладно, полежи, обратился Гленн к Барнсу -- Подождем, пока не вернутся Дени и Митч. Дени совершает общий облет, а Митч решил проверить, что делается в Кремле. Советские информационные агентства сообщают, что весь проклятый Среднеазиатский регион вспыхнул одновременно. Вооруженное восстание. Власти, по их словам, контролируют ситуацию, однако минут двадцать назад по Си-эн-эн передали, что иранцы ведут массированное наступление с воздуха на нефтеперерабатывающие предприятия возле Баку, в районе Каспийского моря. -- Их поддерживают наземные силы, -- добавил Дени. Все головы повернулись нему. Он поднялся со стула. Лицо бледное, нахмуренное, губы сжаты, но острый, пронзительный взгляд говорит о том, что мой племянник полностью владеет собой -- как физически, так и духовно. Он прошел к камину, зажженному по случаю праздника, и вытянул руки над огнем. На каминной доске были расставлены резные тыквы и соломенные куклы. -- Сначала я совершил большой облет по сорок пятой параллели, -- сообщил он, глядя на языки пламени, облизывающие груду поленьев. -- Пытался локализовать сильные эмоциона