При этих словах он дружески похлопал меня по плечу, улыбнулся и подмигнул, подергав себя за кончики усов - как бы заранее таким образом расплатившись со мной за все вино, что он из нас вытянет. И мы расстались весьма довольные друг другом: онпотому, что нашел еще одного благодетеля, а я - потому, что мне удалось установить постоянную тайную связь с Ла-Роком. Раздача продуктов в лавке Лануая близилась к концу. Получив свою долю хлеба и масла, люди чуть не бегом бросались домой, точно боялись, что в последнюю минуту у них отберут их долю. - А теперь, - сказал я Лануаю, - не тяни, разделывай тушу. - С мясом так быстро не управишься, - возразил Лануай. - Так или иначе, приступай к делу. Он поглядел на меня - славный парень, такой силач и такой робкий, - потом снял с крюка половину телячьей туши, бросил на прилавок и начал точить нож. В лавке остались только Марсель, Тома да Кати с девочкой, которую она держала за руку. Жаке, покончив с раздачей хлеба и масла, отправился подсобить Колену, который на той же улице, чуть пониже, грузил на повозку металлические изделия из своей лавки. Фальвины с Мьеттой нигде не было видно - должно быть, заглянули к кому-то из друзей. А Чернушка, о которой, как это ни странно, при виде хлеба все забыли, привязанная к кольцу справа от зеленых ворот, уткнулась мордой в сено, Жаке позаботился о ней и подбросил ей охапку. Наконец-то я мог не торопясь разглядеть Кати. Ростом она была повыше Мьетты и не такая пышная-видно, в Ла-Роке уже успела начитаться женских журналов с их культом худобы. Как и у сестры, у нее были крупноватые нос и подбородок, красивые темные, только сильно подведенные глаза, кровавокрасный рот, а волосы хоть не такие роскошные, зато более ухоженные. На ней были джинсы в обтяжку, пестрая блузка, широкий пояс с золотой пряжкой, а в ушах, на шее, на запястьях и пальцах позвякивали побрякушки. С такой внешностью и в этом наряде она, казалось, сошла с картинки журнала "Для юных девиц", а ее поза, небрежная, свободная, непринужденная - ладонью она упиралась в стену лавчонки, живот выдвинут вперед, вся тяжесть тела перенесена на одно бедро, - была заимствована, если не ошибаюсь, у манекенщиц из каталога "Редут". Глаза Кати показались мне не такими кроткими, как у Мьетты, но, как видно, в них была заложена немалая сексуальная сила, судя по тому, что в течение всего нескольких минут она заарканила, обработала и полонила Тома, который стоял перед ней, совершенно оцепенев. По-видимому, Кати в мгновение ока сделала выбор, едва мы сошли с повозки, и взялась за дело столь быстро и энергично, что, по моему разумению, у облюбованной ею жертвы не было надежды на спасение. - Эмманюэль, - проговорил Марсель, - познакомься с моей внучатой племянницей. Я пожал внучатой племяннице руку, сказал ей несколько слов, она мне что-то ответила и одновременно, вне рамок этого ритуала вежливости, окинула меня быстрым оценивающим взглядом. Меня изучили, оценили и вынесли обо мне суждение не с точки зрения нравственных и уж тем более интеллектуальных достоинств, а только в качестве партнера в том единственном роде занятий, который представлялся ей важным. Насколько я понял, оценку я получил хорошую. После этого Кати вновь обратила прицельный огонь своих взоров на Тома. Во всей этой истории меня поразило одно - как ошеломляюще быстро, проще сказать нахрапом, она приручила Тома. Правда и то, что нашу жизнь со времени Происшествия трудно считать нормальной. Доказательство тому-дележ съестного в Ла-Роке. И еще доказательство: ни один из нас благоразумно не расставался с ружьем, даже Колен, а уж ему-то висящее на плече ружье, безусловно, мешало грузить повозку. - Ну а ты кто? - спросил я у девочки, которую держала за руку Кати. Предоставленная самой себе в перекрестном огне взглядов, который велся над ее головой, она уже давно пристально следила за всеми моими движениями. - Как тебя зовут? - Эвелина, - ответила она, не сводя с меня серьезного взгляда запавших и обведенных темными кругами голубых глаз: они съедали больше половины ее худенького лица, обрамленного длинными светлыми прямыми волосами, падавшими чуть ли не до пояса. Подхватив девочку под мышки, я поднял ее, чтобы поцеловать, она в мгновение ока обвилась вокруг моих бедер, а худенькими ручонками вокруг моей шеи. Радостно отвечая на мои поцелуи, она уцепилась за меня с такой силой, что я даже удивился. - Послушай, - сказал мне Марсель, - если у тебя есть свободная минута, загляни ко мне в мастерскую, пока эти сволочи не нагрянули. - С удовольствием, - ответил я. - А вы оба (обратился я к Кати и Тома) помогите Колену грузить повозку. Ну-ка, Эвелина, пусти меня. Слезай, - продолжал я, пытаясь расцепить маленькие худые пальцы, а Кати тем временем, схватив за руку Тома, потащила его за собой вниз по улице. - Нет, нет, - возразила Эвелина, еще крепче прильнув ко мне. - Отнеси меня на руках к Марселю. - Ладно, отнесу, а там ты слезешь? - Слезу. - Если ты уступишь этой соплячке, ты еще наплачешься, - сказал Марсель. - Она живет у меня после взрыва, - добавил он. - Кати взяла ее на свое попечение. И поверь, иной раз с ней приходится ох как трудно - ведь у нее астма. Порой такие ночи выпадают, что не приведи господь. Так, значит, это та самая сиротка, о которой Фюльбер сказал, что, мол, "никто в Ла-Роке не хочет о ней позаботиться". Вот ведь гнусный тип! Что ни слово, то вранье, даже без всякой пользы для себя. Марсель повел меня не в мастерскую, а в крохотную столовую, которая выходила окном во двор, почти такой же маленький. Я тотчас заметил кусты сирени. Защищенные с четырех сторон стенами, они порыжели, но не сгорели. - Видел? - сказал Марсель, и в его черных глазах вспыхнула радость. - Почки набухли! Ну и молодчина моя сирень. Еще оправится. Садись же, Эмманюэль. Я последовал его приглашению. Эвелина тотчас устроилась у моих колен, крепко сжала руками мои большие пальцы и, повернувшись ко мне спиной, скрестила их у себя на груди. В такой позе она и затихла. Усевшись, я стал разглядывать полки над комодом орехового дерева, на которых Марсель держал свою библиотеку. Тут были только дешевые книжки в мягких обложках и серийные издания. Первые продавались на всех перекрестках, да и за вторыми тоже не было нужды заходить в книжный магазин. Помню, впервые Марсель удивил меня, когда мне было лет двенадцать. Желая показать моему дяде какую-то книгу, он, прежде чем ее взять, долго мыл руки мылом под краном в кухне. Правда, ладони его от этого не стали белее. Широкие, точно дубленые ладони, изрытые черными ложбинками. - Не обессудь, угостить мне тебя нечем, бедный мой Эмманюэль, - сказал Марсель, усаживаясь напротив. И он грустно покачал головой. - Видал? - Видал. - Хочешь не хочешь, а Фюльберу надо отдать справедливость. Поначалу от него была польза. Заставил нас похоронить убитых. В некотором роде он даже поднял наш дух. Но мало-помалу с помощью Армана начал завинчивать гайки. - А вы не протестовали? - Когда мы надумали протестовать, было уже поздно. Вся беда в том, что вовремя не спохватились. Уж очень красно он говорит, Фюльбер. Сначала сказал: надо, мол, перетащить в замок все бакалейные запасы, чтобы их не разграбили, ведь хозяева погибли. Что ж, мысль вроде разумная - так мы и поступили. Потом то же самое посоветовал насчет мясных продуктов. Потом говорит: не надо держать дома ружья. А то еще перебьем друг друга. Лучше снести их в замок. Опять вроде неглупо. В самом деле, для чего ружья держать, когда дичи не стало? А в один прекрасный день, когда мы спохватились, то уже все оказалось в замке - и корм для скота, и зерно, и лошади, и свиньи, и колбаса, и крупа, и ружья. Я уж не говорю о корове, что ты нам привел. Понятно? А теперь замок каждый день распределяет продукты между жителями. И доля у всех разная-ясно? Да и день на день тоже не приходится, все зависит от милости хозяина. Вот чем он нас и держит, Фюльбер. Размером пайка. - А при чем здесь Арман? - Арман - это мирская власть. Террор. Фабрелатр - это соглядатай. К слову сказать, Фабрелатрто в общем болван, ты и сам, должно быть, заметил. - А Жозефа? - Жозефа хозяйство ведет. Ей за пятьдесят. Красотой она не блещет. И все ж таки она при Фюльбере не только, как говорится, для хозяйственных надобностей. Живет она в замке с Фюльбером, Арманом и Газелем. Газеля он собирается назначить твоим викарием, только сначала обработает его как следует. - А что за мужик этот Газель? - Да не мужик он вовсе, а баба! - расхохотался Марсель, и меня порадовал его смех. Я привык видеть Марселя в его мастерской всегда веселым: черные глаза так и искрятся, бородавка подрагивает, а богатырские плечи трясутся от смеха; Марсель старается удержаться, потому что во рту у него полно гвоздей, которые он вынимает по одному и забивает в подметку. До чего же ловко он их вколачивает; бьет с непостижимой быстротой и точно по шляпке - ни одного не погнет. - Газель, - продолжал он, - вдовец, ему лет пятьдесят. Поглядишь на него часов в десять утра, когда он наводит порядок у себя дома, животики надорвешь. На голове чалма, чтобы волосы часом не запылились, и он тебе скребет, и пол натирает, и мебель полирует, а к чему? - ведь живет-то он в замке! И еще рад-радешенек - у себя в квартире грязи не разводит. - А во всем прочем? - Во всем прочем он мужик невредный, но, что ты будешь делать, верующий. И на Фюльбера чуть не молится. В общем, если он водворится в Мальвиле, придется вам ухо востро держать. Я поглядел на Марселя. - В Мальвиле он не водворится. В воскресенье вечером меня избрали аббатом Мальвиля. Выпустив мои большие пальцы, Эвелина обернулась и испуганно уставилась на меня, но, как видно выражение моего лица ее успокоило, потому что она опять устроилась в прежней позе. А Марсель разинул рот, вытаращил глаза и секунду спустя как расхохочется! - Ну, ты в своего дядюшку пошел! - еле выговорил он, задыхаясь от смеха. - Жалость какая, что ты не живешь в Ла-Роке. Ты бы избавил нас от этого подонка. К слову сказать, - добавил он, сразу посерьезнев, - я уже и сам обдумывал, что предпринять, если дело до крайности дойдет. Но тут мне рассчитывать не на кого - только на Пимона. А Пимон на духовную особу руки не поднимет. Я молча глядел на него. Ох и тяжка должна быть тирания Фюльбера, если такому человеку, как Марсель, приходят в голову недобрые мысли! - Кстати, - продолжал он. - В прошлое воскресенье, когда Фюльбер уезжал из Мальвиля, дал ты ему хлеба? - И хлеба, и масла. - Точно, Жозефа так и говорила. Еще спасибо, что у нее длинный язык. - Да ведь хлеб предназначался для всех вас. - Я так и понял! Он развел руками, показав черные дубленые ладони. - Вот, - сказал он, - вот до чего мы докатились. Вздумается завтра Фюльберу, чтобы ты подох, ты и подохнешь. Допустим, отказался ты пойти к мессе или исповедоваться - готово дело. Паек тебе тут же урежут. Нет, он у тебя его не отнимет. Он его убавит. Помаленечку. А станешь ворчать - на дом к тебе заглянет Арман. Ко мне-то, положим, не заглянет, - добавил Марсель, расправив плечи. - Меня он пока еще побаивается. Этот самый Арман. Вот из-за этой вот штуковины. Из переднего кармана кожаного фартука Марсель извлек острый как бритва нож, которым обрезал подметки. Только на мгновенье, и тут же спрятал его обратно. - Послушай, Марсель, - сказал я, помолчав. - Мы с тобой старые знакомые. Дядю ты хорошо знал и он уважал тебя. Хочешь, переезжай с Кати и Эвелиной в Мальвиль - мы все будем только рады. Не оборачиваясь, Эвелина крепче стиснула мои пальцы и с неожиданной силой прижала мои ладони к своей груди. - Спасибо тебе, - сказал Марсель, и в его черных глазах блеснула слеза. - Спасибо. Но я не могу, по двум причинам не могу. Во-первых, есть декрет Фюльбера. - Декрет? - Да, представь, этот тип декреты издает, от своего имени, никого не спросясь. И читает их нам с церковной кафедры по воскресеньям. Первый декретя его на память знаю: частная собственность в Ла-Роке упраздняется и все недвижимое имущество, магазины, съестные припасы и корм для скота, имеющиеся в наличности в границах города, отходят во владение прихода. - Не может быть! - Погоди! Это еще не все. Второй декрет: никто из жителей Ла-Рока не имеет права покинуть город без разрешения приходского совета. А совет - он сам его назначил - состоит из Армана, Газеля, Фабрелатра и самого Фюльбера! Я был потрясен. До чего же глупо, что я так миндальничал с Фюльбером! За последние три четверти часа я насмотрелся и наслушался такого, что теперь был твердо убежден: если отношения с Мальвилем испортятся, у режима Фюльбера найдется не много защитников. - Сам понимаешь, - продолжал Марсель, - приходский совет нипочем мне не даст разрешения уехать. Без сапожника не обойдешься. Особливо в нынешние времена. - К черту Фюльбера и его декреты, - взорвался я. - Пошли, Марсель, заберем тебя и твои пожитки и увезем в Мальвиль! Но Марсель грустно покачал головой. - Нет. Не могу. И открою тебе самую главную причину. Не могу я бросить своих земляков. Чего там, сам знаю, храбростью они не блещут. И все же без меня тут станет еще хуже. Мы с Пимоном хотя бы малость попридерживаем этих господ. Да и Пимона я не могу оставить. Это было бы настоящее свинство. Но вот если ты решил взять с собой Кати и Эвелину, - продолжал Марсель, - я не против. Фюльбер уже давно подъезжает к Кати, хочет, чтобы она, мол, вела хозяйство у него в замке. Сам понимаешь, какое это хозяйство! А тут еще и Арман вокруг нее увивается. Высвободив пальцы из рук Эвелины, я повернул ее лицом к себе и положил ладонь ей на плечо. - Эвелина! Язык за зубами держать умеешь? - Умею. - Тогда вот что - будешь делать все, что тебе прикажет Кати. И никому ни слова - ясно? - Да, - произнесла она торжественно, словно невеста перед алтарем, дающая согласие на брак. Выражение ее больших голубых глаз, которые кажутся еще больше от темных кругов, залегших под ними, и насмешило и растрогало меня; крепко стиснув ее руки, чтобы она вновь не уцепилась за меня, я наклонился к ней и поцеловал в обе щеки. - Значит, я на тебя рассчитываю, - сказал я вставая. В эту минуту с улицы раздались крики, потом топот бегущих ног, в нашу комнатушку, запыхавшись, ворвалась Кати и еще с порога крикнула мне: - Скорее! Арман с Коленом сейчас подерутся! И исчезла. Я рванулся к выходу, но, увидев, что Марсель поспешил за мной, обернулся в дверях. - Раз уж ты решил остаться здесь, - сказал я ему на местном диалекте, - лучше не вмешивайся, а постереги-ка девочку, чтобы она не путалась у меня под ногами. Когда я подошел к нашей повозке, положение Армана было самое плачевное и он орал благим матом. Жаке и Тома завели ему руки за спину (Тома был вооружен гаечным ключом). А Колен, красный как рак, стоял перед Арманом, занеся над его головой кусок свинцовой трубы. - Эй, что тут происходит? - спросил я самым миролюбивым тоном и протиснулся между Коленом и Арманом. - Послушайте, вы оба! Отпустите Армана! Пусть объяснит, чего ему надо. Тома и Жаке повиновались и, как мне показалось, даже обрадовались моему вмешательству: они уже давно скрутили Армана и, так как Колен все не решался его пристукнуть, чувствовали себя довольно глупо. - Это он, - сказал Арман, тоже с явным облегчением, и указал на Колена. - Это твой приятель меня оскорбил. Я взглянул на Армана. Он потолстел с тех пор, как мы не виделись. Единственный во всем Ла-Роке. Огромный детина, пожалуй, выше даже, чем Пейсу. По широченным плечам и бычьей шее видно было, что это силач из силачей. И при этом до Происшествия он пользовался такой недоброй славой, что стоило ему, бывало, явиться на танцульку, как всех танцоров точно ветром сдувало. Именно эта его особенность и помешала ему найти себе жену, хотя в замке он ежемесячно получал жалованье, а за жилье, отопление и свет ничего не платил. За неимением законной супруги ему приходилось довольствоваться залежалым и несвежим товаром, а от этого он еще больше остервенел. Правда и то, что польститься на него было трудно: водянистые глаза, белесые ресницы и брови, приплюснутый нос, нижняя челюсть сильно выступает вперед, лицо прыщавое. Но разве в красоте дело? Мужчина, будь он даже страшен как черт, всегда найдет охотницу пойти с ним под венец. А Армана не выносили не только за его грубость, но и за то, что таких лентяев, как он, надо было поискать. Одна у него была утеха - наводить страх на окружающих. И еще ему не прощали, что он корчил из себя управляющего и лесничего, а на деле не был ни тем, ни другим. И уж окончательно восстановило против него земляков то, что он сварганил себе полувоенную форму: старая пилотка, черная бархатная куртка с позолоченными пуговицами, штаны для верховой езды и высокие сапоги. Да еще ружье. Главное, ружье. Даже в те сезоны, когда охота была запрещена. - Он тебя оскорбил? - спросил я. - Что ж он тебе сказал? - Сказал: "Плевать я на тебя хотел", - злобно заявил Арман. - "Плевать я на тебя хотел, и на тебя и на твой декрет". - Ты это сказал? - спросил я, круто повернувшись, и, пользуясь тем, что Арман оказался у меня за спиной, подмигнул Колену. - Сказал, - подтвердил Колен, все еще весь пунцовый. - Сказал и не... Я не дал ему закончить. - Неотесанный чурбан, стыда у тебя нет! - громко произнес я на местном диалекте. - Сейчас же извинись. Мы сюда не за тем пришли, чтобы обижать людей. - Ладно, согласен, извиняюсь, - сказал Колеи, разгадав наконец мою игру. - Но ведь и он тоже обозвал меня "малявкой вонючей". - Ты его так обозвал? - вопросил я, повернувшись к Арману и сурово на него воззрившись. - А зачем он меня из терпения выводит? - огрызнулся Арман. - Ну знаешь, ты тоже хорош. "Малявка вонючая" куда обиднее, чем "плевать я хотел". И потом, не забудь - мы гости ларокезского кюре. Не следует распускать язык, Арман. Мы привезли вам корову, половину телячьей туши, два каравая хлеба и масло, а ты обзываешь нас "малявками вонючими". - Да это же я только его обозвал, - стал оправдываться Арман. - Его ли, нас ли - это одно и то же. Вот что, Арман, придется тебе последовать его примеру и извиниться. - Ладно уж, только ради тебя, - неохотно буркнул он. - Молодец! - одобрил я, чувствуя, что требовать большего было бы неосторожно. - А теперь, когда вы помирились, можно и поговорить спокойно. В чем дело? Что это еще за декрет? Арман начал объяснять смысл декрета, а я тем временем обдумывал ответ поубедительнее. - Понятно, - сказал я Арману, когда тот кончил. - Согласно декрету твоего кюре, ты решил помешать Колену вывезти товар из его лавки, поскольку, согласно декрету, лавка его отныне является собственностью прихода. - Точно, - подтвердил Арман. - Что ж, друг мой, ты в своем праве, - сказал я. - Ты исполнил свой долг. Арман удивленно уставился на меня водянистыми глазами, как бы опасаясь подвоха, и захлопал белесыми ресницами. - Только видишь ли, Арман, - продолжал я, - есть тут одна загвоздка. Дело в том, что в Мальвиле тоже издан декрет. И по этому декрету все имущество, ранее принадлежавшее жителям Мальвиля, принадлежит отныне замку Мальвиль, где бы это имущество ни находилось. Поэтому лавка Колена в Ла-Роке отныне принадлежит Мальвилю. Надеюсь, ты не станешь это оспаривать, - сурово обратился я к Колену. - Не стану, - ответил Колен. - По-моему, - продолжал я, - это случай особый. Декрет твоего кюре тут неприменим, потому что Колен живет не в Ла-Роке, а в Мальвиле. - Может, оно и так, - свысока заметил Арман, - только решать это не мне, а господину кюре. - Ну что ж, - сказал я, взяв его под руку, чтобы дать ему возможность ретироваться с достоинством, - поди и передай это от меня Фюльберу, а заодно скажи ему, что мы здесь и что нам уже пора собираться восвояси. А вы, - бросил я через плечо своим друзьям, - продолжайте грузить повозку, впредь до нового распоряжения. Скажу тебе не хвалясь, - доверительным тоном продолжал я, обращаясь снова к Арману, когда мы отошли с ним на несколько шагов, - не будь здесь меня, попал бы ты в хорошенькую переделку. С нашими ребятами вообще шутки плохи, а с Коленом в особенности, это чудо, что он тебе череп не раскроил. Не за то, что ты обозвал его вонючим, это еще полбеды, а вот "малявка"! "Малявку" он не прощает. Но в общем-то, Арман, - сказал я, с силой сжимая его локоть, - не станут же Мальвиль с Ла-Роком воевать из-за кучи металлического лома, который ни на что теперь не пригоден. Допустим даже, Фюльбер не захочет признать за Мальвилем право на лавку Колена, начнется распря, пойдет стрельба - глупо было бы из-за этого подставлять лоб под пули, верно? Кстати, если вы раздадите вашим людям ружья, которые хранятся в замке, еще неизвестно, против кого они их повернут. - Не знаю, с чего ты это взял, - проговорил Арман, останавливаясь и глядя на меня. Он даже побелел от страха и злобы. - А ты оглянись вокруг, дружище. Вы с Коленом на весь город шум подняли. Да оглянись же! Оглянись! На улицах ни души! - Я улыбнулся. - Что-то непохоже, чтобы твои земляки бросились тебе на выручку, когда трое наших парней собрались намять тебе бока. Я умолк, чтобы дать ему время проглотить эту пилюлю, и он проглотил ее молча, вместе с моим скрытым ультиматумом. - Ну ладно, я прощаюсь с тобой, - сказал я. - Надеюсь, ты объяснишь положение дел Фюльберу. - Погляжу, что можно сделать, - заявил Арман, изо всех сил пытаясь спасти хоть остатки своего самолюбия, еще уцелевшие после схватки с мальвильцами. Глава XII Уход Армана оказался как бы сигналом. Из окон снова повысовывались головы. А, мгновение спустя все жители Ла-Рока высыпали на главную улицу. То ли потому, что кусок хлеба с маслом подкрепил их силы, то ли потому, что бесславное поражение Армана, которое они наблюдали из окон, подняло их дух, так или иначе, поведение ларокезцев изменилось. Бояться они, конечно, не перестали, достаточно было посмотреть, как они косились украдкой на Фабрелатра, и, кроме того, никто никак не высказался о происшедшей стычке и не решился не только пожать руку Колену, но даже подойти к нашей повозке. Но голоса стали громче, движения свободнее. И во взглядах чувствовалось сдержанное возбуждение. Я поднялся на две ступеньки лестницы, ведущей к лавке Лануая, хлопнул в ладоши и громко сказал: - Прежде чем увести отсюда двух кобыл, я хочу сделать несколько кругов по эспланаде замка, чтобы дать им размяться. А так как они давно не ходили под седлом, думаю, придется с ними повозиться. Хотите, я попрошу Фюльбера, чтобы он разрешил вам посмотреть? Все руки разом взметнулись вверх, и меня удивил общий взрыв радости. Хотя времени у меня было в обрез, я медлил, глядя на это ликование-было в нем что-то ужасно жалкое. Как же печальна и пуста должна была быть жизнь в Ла-Роке, если надежда на то, что они увидят верховую езду, привела жителей в такой восторг! Вдруг я почувствовал в своей руке маленькую теплую руку. Это была Эвелина. Я наклонился к ней: - Ступай к Кати - она возле повозки - и скажи ей, что я ее жду в доме дяди. Только поживее. Едва лишь Фабрелатр повернулся ко мне спиной, я нырнул в дом сапожника. Через несколько секунд здесь появился и сам Марсель. И он тоже явно повеселел. - Ну, Эмманюэль, и порадуешь же ты моих земляков своим представлением! Ведь мы дохнем не от одной только несправедливости. Но и от скуки. Людям нечем заняться. Я-то еще кое-как ковыряюсь со своей колодкой. Конечно, пока у меня кожа не вышла. А другим как быть? Пимону, Лануаю, Фабрелатру? Или фермерам - до октября-то ведь сеять не придется. А радио и телевизора нет, нет даже проигрывателя. Вначале и в церковь-то люди ходили, просто чтобы посидеть всем скопом и послушать, как кто-то чтото говорит. В первое время Фюльбер был заместо телевизора. На беду, кюре всегда талдычат одно и то же, послушал раз, послушал два, а там и сыт по горло. Ты уж мне поверь-мы все тут готовы хоть каждый день по доброй воле убирать навоз в замке. Уборка навоза стала даже вроде награды! Я так думаю, что тиранство Фюльбера легче было бы сносить, придумай он нам хоть какое-нибудь занятие. Уж не знаю какое! Ну хотя бы, к примеру, расчистить нижний город, сгрести в кучу камни, собрать гвозди. И главное, чтобы всем миром, сообща. Потому что самая большая беда в том, что нет у нас здесь никакой общественной жизни. Никакой. Каждый сидит у себя взаперти и ждет, пока ему кинут кость. Если так и дальше пойдет, мы все скоро уже нелюди станем. Я не успел ответить - следом за Эвелиной, которая сразу прижалась к моим коленям, в комнату вихрем влетела Кати. - Кати, - сказал я, - времени у нас в обрез. Не будем тратить его на пустую болтовню. Как ты смотришь на то, чтобы переселиться с Эвелиной в Мальвиль? Дядя согласен. Она вспыхнула, на ее лице появилось хищное выражение. Но она тотчас спохватилась. - Ох, сама не знаю, - ответила она и потупила глаза с наигранной скромностью. - Я вижу, переезд тебе не по душе, Кати. Ну что ж, не хочешь - не надо. Неволить не стану! - Да нет, нет, не в том дело, - сказала Кати. - Просто дядю оставлять жалко. - Смотри-ка ты, - удивился Марсель. - Ну, раз ты о нем горюешь, лучше и впрямь оставайся. И не будем об этом больше говорить. Тут она смекнула, что я просто над ней подсмеиваюсь, и, заулыбавшись, заявила с чисто деревенским бесстыдством, которое было мне куда больше по сердцу, чем ее ломанье: - Ты что, смеешься! Я до смерти рада уехать с вами! Я и впрямь рассмеялся, за мной Марсель. Как видно, он тоже успел заметить краткую беседу и долгие взгляды у порога мясной лавки. - Значит, едем? - спросил я. - Жалеть не будешь? - И с дядей расставаться душа не болит? - поддержал меня Марсель. Она тоже рассмеялась искренне, от всего сердца, тем смехом, который отзывается во всем теле, волнами расходится по плечам, груди и бедрам. Это зрелище пришлось мне по вкусу, и я загляделся на Кати. Она тотчас перехватила мой взгляд, состроила мне глазки и снова рассмеялась, повторив ту же завлекательную пантомиму. - Слушай меня, Кати, - продолжал я. - Ты сама понимаешь: если просить разрешения у Фюльбера, нам его не получить. Вы с Эвелиной удерете тайком. Думаю, что через несколько минут все жители соберутся на эспланаде поглядеть на трюки, которые я буду проделывать на лошадях. Ты туда не пойдешь. Останешься у себя, якобы для того, чтобы ухаживать за Эвелиной - у нее, мол, начался приступ астмы. Как только все сойдутся к замку, соберешь чемоданы, свой и Эвелины, погрузишь их на повозку и хорошенько укроешь пустыми мешками, в которые был завернут хлеб. Потом через южные ворота вы пойдете пешком по дороге к Мальжаку и на пятом километре у развилки на Ригуди будете нас ждать. - Понятно, - сказала Кати. - Не показывайтесь на дороге, пока не убедитесь, что это мы. А ты, Эвелина, во всем слушайся Кати. Эвелина только кивнула и поглядела на меня с безмолвной преданностью. Воцарилось молчание. - Спасибо тебе, Эмманюэль, - с волнением проговорила Кати. - Можно рассказать Тома? - Нет, нельзя. Времени у тебя нет. Отправляйся с Эвелиной к себе, и бегом. Она и в самом деле умчалась, однако все-таки успела обернуться и проверить, провожаю я ее взглядом или нет. - Ладно, Марсель, я пошел - не хочу, чтобы Фюльбер видел меня здесь, у тебя. А то попадешь еще в подозрительные. Мы расцеловались. Я вышел в прихожую, но тотчас вернулся, вынул из кармана сверток и положил на стол. - Сделай мне удовольствие, возьми это. Когда Фюльбер обнаружит, что Кати сбежала, будет чем пополнить урезанный паек... На улице меня остановила рослая дородная женщина в синем свитере и широких брюках. У нее были короткие густые, с проседью волосы, сильно развитая нижняя челюсть и голубые глаза. - Мсье Конт, - сказала она низким, хорошо поставленным голосом, - разрешите представиться: Жудит Медар, преподаватель математики, холостячка. Подчеркиваю - холостячка, а не старая дева, во избежание недоразумений. Начало показалось мне забавным, и, так как говорила она без малейшего местного акцента, я спросил, уроженка ли она Ла-Рока. - Я из Нормандии, - ответила она, обхватив мою правую руку повыше локтя и стиснув ее своей железней пятерней. - Живу в Париже. Вернее, жила в Париже, пока существовал город Париж. Но у меня в Ла-Роке дом, благодаря чему я и выжила. Она снова стиснула мое предплечье. Я сделал осторожную попытку освободиться от этого викинга в юбке, но она, сама того не замечая - в этом я мог поклясться, - еще крепче сжала пальцы. - Благодаря чему я и выжила, - повторила она, - и ознакомилась с весьма своеобразной формой теократической диктатуры. Спасибо, нашелся хоть один человек, который не боялся ушей Фабрелатра. Меж тем он уже наставил два своих лопуха и торчал метрах в пяти от нас, но викинг в юбке не удостоил его даже взглядом. - Примите во внимание, что я католичка, - продолжала она сильным, хорошо поставленным голосом. - Но священнослужителей такого сорта я еще никогда не видывала. А как вам нравится смирение наших сограждан? Все-то они терпят. Можно подумать, что их лишили всех признаков мужского пола. Но зато она, несмотря на принадлежность к слабому полу, как видно, была наделена мужеством с лихвой. В брюках, уверенная, крепкая, она стояла передо мной - квадратный подбородок выступал над воротником свитера, голубые глаза сверкали. И посреди главной улицы Ла-Рока открыто бросала вызов властям. - Впрочем, есть одно исключение, - добавила она. - Марсель. Вот это настоящий мужчина. Интересно бы узнать, у Марселя она тоже ощупывала мышцы? Стоило бы. Там есть что пощупать. Хотя Марселю перевалило за шестьдесят, мышцы у него стальные, и найдется немало женщин, не только холостячек, которые отнюдь не прочь к нему приласкаться. - Мсье Конт, - продолжала она голосом трибуна. - Браво, браво! Это я вам говорю! Браво, что вы организовали немедленную раздачу продуктов. - Тут она стиснула мою руку. - Ибо для нас это единственная надежда получить свою долю. И еще раз браво, что вы одернули местного эсэсовца. - Она снова стиснула мое предплечье. - Я еще спала, а не то примчалась бы вам на помощь. Вдруг она наклонилась ко мне. Я говорю наклонилась, потому что у меня создалось впечатление, что она выше меня по крайней мере сантиметра на тричетыре, и шепнула мне на ухо: - Если в один прекрасный день вы затеете чтонибудь против этого ничтожества, рассчитывайте, мсье Конт, на мою поддержку. Последние слова она произнесла тихо, но весьма энергично. Потом выпрямилась и, заметив, что Фабрелатр оказался прямо за ее спиной, выпустила мою руку, резко обернулась и толкнула его плечом, отчего белесая жердь чуть не упала. - Воздуха мне! Воздуха! - воскликнула Жюдит, с силой разводя руками. - Черт побери! Неужели в Ла-Роке места не хватает? - Извините, мадам, - слабым голосом отозвался Фабрелатр. Она даже не взглянула на него. Она протянула мне свою широкую кисть, я пожал ее и ушел, все еще чувствуя боль в предплечье. Но я был доволен, что приобрел такую союзницу. Я прошел по улице до того места, где стояла наша повозка. Грузили ее быстро, дело уже шло к концу. Кар-Кар, который склевывал крошки чуть ли не изпод ног Лануая, теперь с профессорским видом разгуливал по широкой спине Малабара. Увидев меня, он дружелюбно каркнул, взлетел на мое плечо и стал со мной заигрывать. Тома, раскрасневшийся, взволнованный, все время беспокойно оглядывался на сапожную мастерскую, а потом отвел меня в сторону и спросил: - Что случилось? Почему Кати вдруг нас бросила? В душе я умилился этим "нас". - У Эвелины начался приступ астмы, и Кати осталась с ней. - А это так необходимо? - Еще бы, конечно, необходимо, - с возмущением ответил я. - Приступ астмы - мучительнейшая штука! Больного нельзя оставлять одного. Он смущенно потупил глаза, потом вдруг вскинул их на меня и, должно быть, набравшись храбрости, глухо спросил: - Скажи, ты не будешь против, если Кати переедет в Мальвиль к своей сестре и бабушке? Я посмотрел на него. "К сестре в бабушке" умилило меня еще больше, чем "нас". - Нет буду, - веско сказал я. - Почему? - А потому, что Фюльбер категорически запретил всем гражданам Ла-Рока выезжать из города и, безусловно, воспротивится отъезду Кати. Стало быть, ее можно только похитить. - Ну и что из того? - спросил он, и голос его зазвенел. - То есть как это "что из того"? Из-за какой-то девчонки пойти на разрыв с Фюльбером? - Ну, до разрыва еще далеко. - Не так уж и далеко! Представь себе, Фюльберу приглянулась эта девица. Он предложил ей перебраться в замок и его обслуживать. Тома побледнел. - Тогда тем более! - Это еще почему? - Чтобы спасти ее от этого типа. - Бог знает, что ты такое несешь. Тома. Ты ведь даже не спросил, что по этому поводу думает сама Кати. Может, ей нравится Фюльбер. - Уверен, что нет. - И потом, мы ведь ее совсем не знаем, эту Кати, - продолжал я. - Ты познакомился с ней всего какой-нибудь час назад. - Она очень хорошая девушка. - Ты имеешь в виду ее душевные качества? - Само собой. - Ну если так, дело другое. Полностью доверяю твоей объективности. Я сделал ударение на слове "объективность". Но я зря старался. Тома и в обычное время был глух к юмору. А уж теперь и подавно. - Значит, ты согласен? - с тревогой спросил он. - Увезем ее, да? На сей раз я поглядел на него без улыбки. - Обещай мне одно, Тома: ничего не предпринимай сам. Он заколебался, но, очевидно, что-то в моем голосе и в выражении глаз заставило его призадуматься, так как он сказал: - Обещаю. Я повернулся к нему спиной, согнал с плеча КарКара, который мне уже несколько надоел, и стал подниматься по главной улице. В самом ее конце вдруг распахнулись темно-зеленые ворота, и все разговоры разом оборвались. Первым в воротах показался Арман с хмурой и злобной рожей. За ним незнакомая мне лощеная личность, по описанию Марселя я догадался, что это и есть Газель, и наконец вышел сам Фюльбер. Ну и лицедей же он! Он не просто вышел. Он явил себя. Предоставив Газелю затворить ворота, он застыл на месте, отеческим оком обводя толпу. На нем был все тот же темно-серый костюм, рубашка, которую я ему "уступил", серый вязаный галстук, а на цепочке нагрудный крест, большим и указательным пальцами левой руки он сжимал его конец, словно черпая в нем вдохновение. В лучах солнца сверкал черный шлем его волос и еще резче казались черты аскетического лица, освещенного красивыми косящими глазами. Фюльбер отнюдь не пыжился, о нет! Наоборот. Вытянув вперед шею, он как бы отодвигал тело на второй план, подчеркивая, как мало оно для него значит. Он смотрел на ларокезцев, кроткий, терпеливый, готовый принять терновый венец. Увидев, что я поднимаюсь к замку, раздвигая немноголюдную толпу зрителей, он вышел из состояния благостной неподвижности и устремился ко мне, приветливо, по-братски простирая вперед обе ладони. - Добро пожаловать в Ла-Рок, Эмманюэль, - произнес он своим глубоким бархатным баритоном, взяв мою правую руку своей правой рукой и еще накрыл ее сверху левой, словно оберегая бесценное сокровище. - Как же я рад тебя видеть! Само собой разумеется, тут не о чем и говорить, - продолжал он, неохотно выпуская мои пальцы, - поскольку Колен не живет в Ла-Роке, ларокезские декреты на него не распространяются. Поэтому он может вывезти свою лавку. Все это было сказано очень быстро, как бы вскользь, словно никакого спора никогда и не возникало. - Так вот она, корова, - продолжал он восторженно, повернувшись к ней и воздевая руки, точно намеревался ее благословить. - Ну не чудо ли, что господь создал животное, которое, питаясь сеном и травой, претворяет их в молоко? Как ее зовут? - Чернушка. - Чернушка - а однако молоко у нее белое, - продолжал он с приличествующим священнослужителю смешком, на который отозвались только Фабрелатр и Газель. - Да я вижу здесь и твоих друзей, Эмманюэль. Здравствуй, Колен. Здравствуй, Тома, Здравствуй, Жаке, - сказал он ласково, однако к ним не подошел и руки им не подал, подчеркнув, что между хозяином и его товарищами существует разница, и немалая. Мьетте и Фальвине он только кивнул. - Я знаю также, Эмманюэль, какие щедрые подарки ты нам сделал, - произнес он, обращая на меня свой увлажненный благостью взор. - Хлеб, мясо и масло. Назвав очередной продукт, он воздевал руки к небу. - Два каравая и масло мы привезли в подарок. А мясо - нет. Пойди взгляни, Фюльбер. Я подвел его к мясной лавке. - Как видишь, мяса тут довольно много. Половина теленка. Я сказал Лануаю, чтобы он разделал его сразу. День обещает быть жарким, а холодильников, увы, не существует. - Масло и хлеб, - повторил я, - это, как я уже сказал, подарки. А телятина нет. В обмен на телятину Мальвиль рассчитывает получить сахар и мыло. Моя речь не понравилась Фюльберу по меньшей мере по трем причинам. Во-первых, обращаясь к нему в его же вотчине, я звал его просто по имени. Во-вторых, туша разделана, и, значит, ничего не попишешь. И в-третьих, я потребовал от него бакалейные товары. Но он и виду не подал, что недоволен. Он плотоядно восторгался телятиной. - Впервые после взрыва бомбы мы отведаем свежего мясца, - говорил он своим благозвучным баритоном, окидывая грустными глазами меня, моих товарищей и по-прежнему молчавших ларокезцев. - Я счастлив за всех нас. Сам-то я - ты же знаешь, Эмманюэль, мне самому мало надо. Человек в моем состоянии, когда он одной ногой уже в могиле, съест кусочек и довольно. Но пока я жив, я несу ответственность за скудные припасы Ла-Рока, и ты уж не обессудь, если я вынужден буду скаредничать. - Подарки - это подарки, - холодно ответил я. - А сделка - это сделка. Если хочешь, чтобы Мальвиль продолжал торговать с Ла-Роком, вы должны дать нам в обмен что-нибудь стоящее. Думаю, если за половину телячьей туши я попрошу десять килограммов сахара и пятнадцать пачек стирального порошка, это будет в самый раз. - Посмотрим, Эмманюэль, - кротко ответил Фюльбер. - Не знаю, много ли сахара у нас осталось. - Тут он бросил испепеляющий взгляд на Газеля, который открыл было рот. - Но мы сделаем все, что в наших силах, и даже больше, чтобы тебя удовлетворить полностью или хотя бы частично. Ты сам видел, что живем мы здесь, как нищие. Нам и не снится такое изобилие, как в Мальвиле. - Тут он бросил весьма выразительный взгляд на своих прихожан. - Не обессудь, Эмманюэль, но мы даже не можем пригласить вас к обеду. - Я все равно собирался уехать, как только получу лошадей, ружья и бакалейные товары, хотя, впрочем, не сразу. Перед отъездом мне нужно дать лошадям размяться. И я рассказал ему о своей затее. - Отличная мысль, - одобрил Фюльбер, которого весьма прельщала возможность проявить широту за чужой счет. - В нашем приходе, увы, так мало развлечений. Мы с радостью посмотрим твой номер, Эмманюэль, в особенности если это не опасно для тебя. Ну что ж, пойдемте, - сказал он, широким, великодушным движением обеих рук подзывая к себе свою паству. - Поскольку ты спешишь, не будем терять времени. Но я что-то не вижу Кати, - заметил он, когда по его знаку Газель и Арман широко распахнули створки ворот и ларокезцы двинулись по аллее замка, говорили они все теми же приглушенными голосами