ем - огромный бородач, размахивающий руками. Ноги перенесли его через пешеходную дорожку, через канаву и понесли его в поле, вслед за ней. Сердце стучало словно огромный молот. Она живая, - эта мысль занимала теперь все его сознание. - Живая. Живая женщина! Она, конечно, бежала медленнее. Почти сразу Нэвилль заметил, что расстояние между ними сокращается. Она оглянулась через плечо, и он прочел в ее глазах ужас. - Я не трону тебя, - крикнул он, но она не остановилась. Вдруг она оступилась и упала на одно колено, вновь обернулась, и он опять увидел ее лицо, искаженное страхом. - Я не трону тебя, - снова крикнул он. Собрав силы, она отчаянно рванулась и снова кинулась бежать. Теперь тишину нарушали только звук ее туфель и его ботинок, приминавших густую травяную поросль. Он выбирал проплешины и участки голой земли, куда нога ступала тверже, стараясь избегать густой травы, мешавшей бегу. Подол ее платья хлестал и хлестал по траве, и она теряла скорость. - Стой! - снова крикнул он, но уже скорее инстинктивно, нежели надеясь остановить ее. Она не остановилась, но, наоборот, прибавила скорость, и Нэвиллю, стиснув зубы, пришлось собрать силы и окончательно выложиться, чтобы продолжить эту гонку. Нэвилль преследовал ее по прямой, а девчонка все время виляла, и расстояние быстро сокращалось. Ее рыжая шевелюра служила отличным маяком. Она уже была так близко, что он слышал ее сбившееся дыхание. Он не хотел напугать ее, но уже не мог остановиться. Он уже не видел ничего вокруг, кроме нее. Он должен был ее поймать. Ноги его, длинные, в тяжелых кожаных ботинках, работали сами собой, земля гудела от его бега. И снова полоса травяной поросли. Оба уже запыхались, но продолжали бежать. Она снова глянула назад, чтобы оценить дистанцию, - он не представлял, как страшен был его вид: в этих ботинках он был шесть футов три дюйма ростом, огромный бородач с весьма решительными намерениями. Выбросив вперед руку, он схватил ее за правое плечо. У девушки вырвался вопль ужаса, и она, извернувшись, рванулась в сторону, но оступилась, не удержала равновесие и упала бедром прямо на острые камни. Нэвилль прыгнул к ней, собираясь помочь ей подняться, но она отпрянула и, пытаясь встать, неловко поскользнулась, и снова упала, на этот раз на спину. Юбка задралась у нее выше колен; едва слышно всхлипывая, она пыталась встать, в ее темных глазах застыл ужас. - Ну, - выдохнул он, протягивая ей руку. Она, тихо вскрикнув, отбросила его руку и вскочила на ноги. Он схватил ее за локоть, но она свободной рукой с разворота располосовала ему длинными ногтями лоб и правую щеку. Он вскрикнул и выпустил ее, и она, воспользовавшись его замешательством, снова пустилась бежать. Но Нэвилль одним прыжком настиг ее и схватил за плечи. - Чего ты боишься... Но он не успел закончить. Жгучая боль остановила его - удар пришелся прямо по липу. Завязалась драка. Их тяжелое дыхание перемешалось с шумом борьбы - они катались по земле, подминая жесткую травяную стернь. - Ну, остановись же ты, - кричал он, но она продолжала сопротивляться. Она снова рванулась, и под его пальцами треснула ткань. Платье не выдержало и разошлось до пояса, обнажая загорелое плечо и белоснежную чашечку лифчика. Она снова попыталась вцепиться в него ногтями, но он перехватил ее запястья. Теперь он держал ее железной хваткой. Она ударила ему правой ногой под коленку так, что кость едва выдержала. - Проклятье! С яростным возгласом он влепил ей с правой руки пощечину. Она закачалась, затем посмотрела на него - в глазах ее стоял туман - и вдруг зашлась беспомощным, рыданьем. Она осела перед ним на колени, прикрывая голову руками, словно пытаясь защититься от следующего удара. Нэвилль стоял, тяжело дыша, глядя на это жалкое дрожащее существо, съежившееся от страха. Он моргнул. Тяжело вздохнул. - Вставай, - сказал он, - я не причиню тебе вреда. Она не шелохнулась, не подняла головы. Он стоял в замешательстве, глядя на нее и не зная, что сказать. - Ты слышишь, я не трону тебя, - повторил он. Она подняла глаза, но тут же отпрянула, словно испугавшись его лица. Она пресмыкалась перед ним, затравленно глядя вверх... - Чего ты боишься? - спросил он, не сознавая, что в его голосе звучит сталь, ни капли тепла, ни капли доброты. Это был резкий, стерильный голос человека, уже давно уживавшегося с бесчеловечностью. Он шагнул к ней, и она в испуге отпрянула. Он протянул ей руку. - Ну, - сказал он, - вставай. Она медленно поднялась, без его помощи. Вдруг заметив ее обнаженную грудь, он протянул руку и приподнял лоскут разорванного платья. Они стояли, отрывисто дыша и с опаской глядя друг на друга. Теперь первое потрясение прошло, и Нэвилль не знал, что сказать. Это был момент, о котором он мечтал уже не один год, во снах и наяву, но в мечтах его не случалось ничего подобного. - Как... Как тебя зовут? - спросил он. Она не ответила. Взгляд ее был прикован к его лицу, губы дрожали. - Ну? - громко спросил он, и она вздрогнула. - Р-руфь, - запинаясь, пролепетала она. Звук ее голоса вскрыл что-то, до поры запертое в тайниках его тела, и с головы до пят его охватила дрожь. Сомнения отступили. Он ощутил биение своего сердца и понял, что готов расплакаться. Его рука поднялась почти бессознательно, и он почувствовал дрожь ее плеча под своей ладонью. - Руфь, - сказал он. Голос его звучал пусто и безжизненно. Он долго глядел на нее, потом сглотнул. - Руфь, - снова сказал он. Так они и стояли, двое, глядя друг на друга, мужчина и женщина, посреди огромного поля, разогретого солнцем. 16 Она спала в его кровати. Была половина пятого, и день клонился к закату. Раз двадцать по крайней мере Нэвилль заглядывал в спальню, чтобы посмотреть и проверить, не проснулась ли она. Сидя в кухне с чашкой кофе, он нервничал. - А что, если она все-таки больна? - спорил он сам с собой. Эта тревога пришла несколько часов назад, когда она не проснулась в положенное время, а продолжала спать. И теперь он не мог избавиться от опасений. Как он ни уговаривал себя, ничего не помогало. Тревога, словно заноза, накрепко засела в нем. Да, она была загорелой и ходила днем. Но пес тоже ходил днем. Нэвилль нервно барабанил пальцами по столу. Простота испарилась. Мечты угасли, обернувшись тревожной реальностью. Не было чарующих объятий, и не было волшебных речей. Кроме имени, он ничего от нее не добился. Скольких усилий ему стоило дотащить ее до дома. А заставить войти - и того хуже. Она плакала и умоляла его сжалиться и не убивать ее. Что бы он ни говорил ей, она лишь плакала, рыдала и просила пощадить. Этот эпизод раньше представлялся ему в духе продукции Голливуда: с влажным блеском в глазах, нежно обнявшись, они входят в дом - и кадр постепенно меркнет. Вместо этого ему пришлось тянуть и уговаривать, браниться, убеждать и упрашивать, а она - ни в какую. О романтике оставалось только мечтать. В конце концов пришлось затащить ее силой. Оказавшись в доме, она дичилась ничуть не меньше, и, как он ни старался ей угодить, она забилась в угол, съежившись точь-в-точь как тот пес, и больше от нее было ничего не добиться. Она не стала ни есть, ни пить то, что он предлагал ей. В конце концов ему пришлось загнать ее в спальню и там запереть. И теперь она спала. Он тяжело вздохнул и поправил на блюдце чашку с кофе. Все эти годы, - думал он, - мечтать о напарнике, и теперь - встретить и сразу подозревать ее... Так жестоко и бесцеремонно обходиться... И все же ничего другого ему не оставалось. Слишком долго он жил, полагая, что он - последний человек, оставшийся на земле. Последний из обычных, настоящих людей. И то, что она выглядела настоящей, не имело значения. Слишком много видал он таких, как она, здоровых на вид, сморенных дневной комой. Но все они были больны, он знал это. Одного только факта, что она прогуливалась ярким солнечным днем по полю, было недостаточно, чтобы перевесить в сторону безоговорочного приятия и искреннего доверия: на другой чаше весов были три года, в течение которых он убеждал себя в невозможности этого. Его представления о мире окрепли и выкристаллизовались. Существование других таких, подобных ему, казалось невозможным. И после того, как поутихло первое потрясение, все его догматы, выдержанные и апробированные за эти годы, вновь заняли свои позиции. С тяжелым вздохом он встал и снова отправился в спальню. Она была все там же, в той же позе. Может быть, она снова впала в кому. Он стоял и глядел на нее, раскинувшуюся перед ним на кровати. Руфь. Ах, как много он хотел бы знать про нее - но эта возможность вселяла в него панический страх. Ведь если она была такой же, как и остальные, - выход был только один. А если убивать, то лучше уж не знать ничего. Он стоял, впившись взглядом в ее лицо - голубые глаза широко раскрыты, руки свисают вдоль туловища, кисти нервозно подергиваются. А что, если это была случайность? Может быть, она чисто случайно выпала из своего коматозного дневного сна и отправилась бродить? Вполне возможно. И все же, насколько ему было известно, дневной свет был тем единственным фактором, который этот микроб не переносил. Почему же это не убеждало его в том, что с ней все в порядке? Что ж, был только один способ удостовериться. Он нагнулся над ней и потряс за плечо. - Проснись, - сказал он. Она не реагировала. Его лицо окаменело и пальцы крепко впились в ее расслабленное плечо. Вдруг он заметил тонкую золотую цепочку, ниткой вьющуюся вокруг шеи. Дотянувшись своими грубыми неуклюжими пальцами, он вытащил цепочку из разреза ее платья и увидел крохотный золотой крестик - и в этот момент она проснулась и отпрянула от него, вжавшись в подушки. Это не кома, - единственное, что промелькнуло в его мозгу. - Ч-что... тебе надо? - едва слышно прошептала она. Когда она заговорила, сомневаться стало значительно труднее. Звук человеческого голоса был так непривычен, что подчинял его себе как никогда ранее. - Я... Ничего, - сказал он. Неловко попятившись, он прислонился спиной к стене. Продолжая глядеть на нее, он, после минутного молчания, спросил: - Ты откуда? Она лежала, глядя на него абсолютно пустым взглядом. - Я спрашиваю, откуда ты, - повторил он. Она промолчала. Не отрывая взгляда от ее лица, он отделился от стены и сделал шаг вперед... - Ин... Инглвуд, - неотчетливо проговорила она. Мгновение он разглядывал ее - взгляд его был холоден, как лезвие бритвы, - затем снова прислонился к стене. - Понятно, - отозвался он. - Ты... Ты жила одна? - Я была замужем. - Где твой муж? Она напряженно сглотнула. - Он умер. - Давно? - На прошлой неделе. - И что ты делала с тех пор? - Я убежала. - Она прикусила нижнюю губу. - Я убежала прочь оттуда... - Не хочешь ли ты сказать... Что с тех пор ты бродила - все это время?.. - Д-да. Он разглядывал ее молча. Затем вдруг, не говоря ни слова, развернулся и вышел в кухню, тяжело грохоча своими огромными башмаками. Он зачерпнул в кладовке пригоршню чеснока, всыпал зубки на тарелку, поломал их на кусочки и раздавил в кашу - резкий запах защекотал в носу. Когда он вернулся, она полулежала, приподнявшись на локте. Он беспардонно сунул тарелку ей прямо в лицо, и она отвернулась со слабым возгласом. - Что ты делаешь? - спросила она и кашлянула. - Почему ты отворачиваешься? - Пожалуйста... - Почему ты отворачиваешься?! - Оно так пахнет, - ее голос сорвался на всхлипывания, - не надо, мне плохо от этого. Он еще ближе придвинул тарелку. Всхлипывая, словно задыхаясь, она отодвинулась, прижавшись спиной к стене, и из-под одеяла показались ее обнаженные ноги. - Пожалуйста, перестань, - попросила она. Он забрал тарелку, продолжая наблюдать за ней. Она была вся напряжена, мышцы подрагивали, живот конвульсивно дергался. - Ты - одна из них, - злобно сказал он. Голос его звучал глухо и бесцветно. Вдруг выпрямившись, она села на кровати, вскочила и мимо него пробежала в ванную. Дверь захлопнулась за ней, но он все равно слышал, как ее рвало. Долго и мучительно. Напряженно сглотнув, он поставил тарелку на столик рядом с кроватью. Он был бледен. Инфицирована. Это было совершенно ясно. Еще год назад, и даже раньше, он установил, что чеснок является сильным аллергеном для любого организма, инфицированного микробом vampiris. Под действием чеснока клетки любых тканей приобретали свойство аномальной реакции на чеснок при любом последующем воздействии. Именно поэтому внутренняя инъекция действовала слабо: специфические вещества не достигали тканей. А действие запаха было весьма эффективно. Он тяжело опустился на кровать. Реакция этой женщины была явно не нормальной. Новая мысль заставила Нэвилля задуматься. Если она говорила правду, она бродила уже около недели. В таком случае - усталость и истощение - в ее состоянии такое количество чеснока могло вызвать рвоту. Он сжал кулаки и медленно, с силой, вдавил их в матрас. Значит, он ничего не мог сказать наверняка. И, кроме того, он знал, что даже то, что кажется очевидным, не всегда оказывается правдой, если тому нет адекватных доказательств. Эта истина далась ему трудом и кровью, и он верил в нее больше, нежели в самого себя. Он все еще сидел, когда она открыла дверь ванной и вышла. Мгновение она задержалась в холле, глядя на него, и прошла в гостиную. Он поднялся и последовал за ней. Когда он вошел, она сидела в кресле. - Ты доволен? - спросила она. - Не твое дело, - ответил он, - здесь спрашиваю я, а не ты. Она зло взглянула на него, словно собираясь сказать что-то, но вдруг сникла и покачала головой. На какое-то мгновение прилив симпатии захлестнул его: так беспомощно она выглядела, сложив тонкие руки на исцарапанных коленках. Похоже, что рваное платье ее вовсе не заботило. Он смотрел, как вздымается ее грудь, в такт дыханию. Она была стройной, худой, линии ее тела были почти прямыми. Никакого сходства с теми женщинами, которых он грезил себе иногда... Не бери в голову, - сказал он себе. - Теперь это не имеет никакого значения. Он сел в кресло напротив и посмотрел на нее. Она не встретила его взгляда. - Послушай, - сказал он, - у меня есть все основания считать, что ты больна. Особенно после того, как ты реагировала на чеснок. Она не ответила. - Ты можешь сказать что-нибудь? - спросил он. Она подняла взгляд на него. - Ты считаешь, что я - одна из них, - сказала она. - Я предполагаю это. - А как насчет этого? - спросила она, приподнимая свой крестик. - Это ничего не значит, - сказал он. - День, а я не сплю, - сказала она, - не впадаю в кому. Он промолчал. Возразить было нечего. Это было так, хоть и не утоляло его сомнений. - Я часто бывал в Инглвуде, - наконец проговорил он, - ты ни разу не слышала шум мотора? - Инглвуд не такой уж маленький, - сказала она. Он внимательно посмотрел на нее, отстукивая пальцами по подлокотнику. - Хотелось бы... Хотелось бы верить, - сказал он. - В самом деле? - спросила она. Живот ее снова схватило судорогой, она застонала и, скрипнув зубами, сложилась пополам. Роберт Нэвилль сидел, пытаясь понять, почему его больше нисколько не влечет к ней. Чувство - это такая штука, которая, однажды умерев, навряд ли воскреснет, - подумал он, не ощущая в себе ничего, кроме пустоты. Все прошло, и ничего, абсолютно ничего не осталось, только пустота. Когда она вновь взглянула на него, ее взгляд было трудно выдержать. - У меня с животом всю жизнь были неприятности, - проговорила она. - Неделю назад убили моего мужа. Прямо на моих глазах. Его разорвали на куски. Двое моих детей погибли во время эпидемии. А последнюю неделю я скиталась, приходилось прятаться по ночам, мне едва удалось несколько раз подкрепиться. Я так перебоялась, что не могла спать, и просыпалась каждый раз, не проспав и часа. И вдруг этот страшный крик - а потом ты преследовал меня, бил. Затащил к себе в дом. И теперь ты суешь мне в лицо эту вонючую тарелку с чесноком, мне становится дурно, и ты заявляешь, что я больна! Она обхватила руками колени. - Как ты думаешь, что будет дальше? - зло спросила она. Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. Нервным движением попыталась поправить болтающийся лоскут платья, приладить его на место, но он не держался, и она сердито всхлипнула. Он наклонился вперед. Чувство вины овладело им, безотносительно всех его сомнений и подозрений. С этим невозможно было бороться. Но женские всхлипывания ничуть не трогали его. Он поднял руку и стал сконфуженно приглаживать свою бороду, не сводя с нее глаз. - Позволь, - начал он, но замолчал, сглотнул. - Позволь мне взять твою кровь для анализа. Я бы... Она внезапно встала и направилась к двери. Он вскочил следом. - Что ты хочешь сделать? - спросил он. Она не отвечала. Ее руки беспорядочно пытались совладать с замком. - Тебе нельзя туда, - сказал он удивленно, - еще немного, и они заполонят все улицы. - Я не останусь, - всхлипнула она, - какая разница. Пусть лучше они убьют меня... Он крепко взял ее за руку. Она попыталась освободиться. - Оставь меня, - закричала она, - я не просила тебя затаскивать меня в этот дом. Отпусти меня. Оставь меня в покое. Чего тебе надо?.. Он растерянно стоял, не зная, что ответить. - Тебе нельзя туда, - повторил он. Он отвел ее в кресло, затем сходил к бару и налил ей рюмочку виски. Выбрось из головы, - приказал он себе, - инфицированная она или нет, - выбрось из головы. Он протянул ей виски. Она отрицательно покачала головой. - Выпей, - сказал он, - тебе станет легче. Она сердито взглянула на него. - ...И ты снова сможешь сунуть мне в лицо чеснок?! Он покачал головой. - Выпей это, - сказал он. После короткой паузы она взяла рюмку и пригубила виски, закашлялась. Она отставила виски на подлокотник и, чуть вздрогнув, глубоко вздохнула. - Зачем ты меня не отпустишь? - горько спросила она. Он вглядывался в ее лицо и долго не мог ничего ответить. Затем сказал: - Даже если ты и больна, я не могу тебя отпустить. Ты не представляешь, что они с тобой сделают. Она закрыла глаза. - Какая разница, - сказала она. 17 - Вот чего я не могу понять, - говорил он ей за ужином. - Прошло уже почти три года, а они все еще живы. Не все, конечно. Некоторые. Запасы продовольствия кончились. И, насколько я знаю, днем они по-прежнему впадают в кому, - он покачал головой, - но они не вымирают. Вот уже три года - они не вымерли. Что-то их поддерживает, но что? Она была в его банном халате. Около пяти часов пополудни она смягчилась, приняла душ и словно переменилась. Ее худенькая фигурка терялась в объемистых складках тяжелой махровой ткани. Она взяла его гребень, зачесала волосы назад и стянула их бечевкой, так что получился лошадиный хвост. Руфь задумчиво поворачивала на блюдечке чашку с кофе. - Мы иногда подглядывали за ними, - сказала она. - Правда, мы боялись подойти близко. Мы думали, что к ним опасно прикасаться. - А вы знали, что после смерти они возвращаются? Она покачала головой. - Нет. - И вас ни разу не заинтересовали эти люди, атаковавшие ваш дом по ночам? - Нам никогда не приходило в голову, что они... - она медленно покачала головой. - Трудно в это поверить. - Разумеется, - сказал он. Они ели молча, и он время от времени поглядывал на нее. Так же трудно было поверить в то, что перед ним - настоящая, живая женщина; трудно было поверить, что после всего, что было за эти годы, у него появился напарник. Он сомневался, пожалуй, даже не в ней самой: сомнительно было, что в этом потерянном, забытом богом мире могло произойти нечто подобное, воистину замечательное. - Расскажи мне о них еще что-нибудь, - попросила Руфь. Он поднялся, снял с плиты кофейник, подлил в чашку сначала ей, потом себе, отставил кофейник и снова сел. - Как ты себя чувствуешь? - Лучше, спасибо. Он удовлетворенно кивнул и потянулся за сахарницей. Размешивая сахар, он почувствовал на себе ее взгляд. О чем она думает? Он глубоко вздохнул, пытаясь понять, почему он так скован. В какой-то момент он решил, что ей можно доверять, но теперь он снова сомневался. - И все же, ты мне не веришь, - сказала она, словно читая его мысли. Он быстро взглянул на нее и пожал плечами. - Да нет... Не в этом дело. - Конечно, в этом, - спокойно сказала она и вздохнула. - Что ж, хорошо. Если тебе надо проверить мою кровь - проверь. Он подозрительно посмотрел на нее, недоумевая. Что это? Уловка? Он едва не поперхнулся кофе. Глупо, - подумал он, - быть таким подозрительным. Он отставил чашку. - Хорошо", - сказал он. - Это хорошо. Он глядел на нее, а она - в свою чашку. - Если ты все-таки заражена, - сказал он, - я сделаю все, что смогу, чтобы вылечить тебя. Она встретилась с ним взглядом. - А если не сможешь? - спросила она. Он замешкался с ответом. - Там видно будет, - наконец сказал он. Некоторое время они пили кофе молча. Наконец он спросил: - Так как, сделаем это сейчас? - Пожалуй, - сказала она, - лучше утром. А то... Я себя все еще неважно чувствую. - Ладно, утром, - кивнул он. Трапеза закончилась в полном молчании. Нэвилль лишь отчасти был удовлетворен тем, что она согласилась позволить ему проверить кровь. Больше всего его путала возможность обнаружить, что она действительно инфицирована. Теперь ему предстояло провести с ней вечер и ночь и, может быть, узнать ее жизнь, увлечься ею, а утром ему придется... Затем они сидели в гостиной, разглядывали фальшивую фреску, пили понемногу портвейн и слушали Шуберта. Четвертую симфонию. - Я бы ни за что не поверила, - она, похоже, совсем пришла в себя и выглядела вполне веселой, - никогда бы не подумала, что снова буду слушать музыку. Пить вино. Она оглядела комнату. - Да, ты неплохо потрудился, - сказала она. - А как было у вас? - спросил он. - Совсем по-другому, - сказала она, - у нас не было... - Как вы защищали свой дом? - прервал он. - О! - Она на мгновенье задумалась. - Мы обшили его, разумеется. И полагались на кресты. - Это не всегда действует, - спокойно сказал он, некоторое время понаблюдав за ее лицом. Это озадачило ее. - Не действует? - Отчего же иудею бояться креста? - сказал он. - Почему же вампир, при жизни бывший иудеем, должен бояться креста? Дело здесь в том, что большинство людей боялись превращения в вампиров. Поэтому большинство из них страдали истерической слепотой к собственному отражению в зеркале. Но крест - лишь постольку, поскольку - в общем, ни иудей, ни индуист, ни магометанин, ни атеист не подвержены действию креста. Она сидела с бокалом в руке, глядя на него без всякого выражения. - Поэтому крест действует отнюдь не всегда, - сказал он. - Ты не дал мне закончить, - сказала она, - мы еще использовали чеснок. - Я полагал, что тебе от него дурно. - Просто я нездорова. Раньше я весила сто двадцать, а теперь только девяносто восемь фунтов. Он согласно кивнул. Но, выходя в кухню за новой бутылкой вина, он подумал, что за это время она должна была привыкнуть - все-таки три года. И все же могла не привыкнуть. Что толку сейчас сомневаться или не сомневаться - она же согласилась проверить кровь. Есть ли смысл ее опасаться? Ерунда, это просто мои заскоки, - подумал он, - я слишком долго оставался наедине сам с собой. Мне никогда уже ни во что не поверить, если это нельзя разглядеть в микроскоп. Снова торжествует наследственность, и снова я только лишь сын своего отца, еди его черви! Стоя в темной кухне, Роберт Нэвилль пытался подколупнуть ногтем обертку на горлышке бутылки - и подглядывал в гостиную, где сидела Руфь. Он внимательно разглядывал ее - складки ткани, спадающие вдоль тела, чуть намеченную выпуклость груди, икры и лодыжки, бронзовые от загара, и торчащие из-под халата узенькие гладкие коленки. Ее девичье тело определенно отрицало наличие двух детей. И что самое странное, подумал он, что он не чувствовал к ней никакого физического влечения. Если бы она пришла два года назад или немного позже, возможно, что он изнасиловал бы ее. Были такие ужасные дни. Были у него такие моменты, когда он в попытках найти выход своей жажде решался на невообразимое, и жил с этим в себе, доходя почти до безумия. Но затем он взялся за эксперименты. Бросил курить, перестал срываться в запои. Медленно и вдумчиво он занял себя исследованиями, и результат оказался поразительным: сексуальность безумствующей плоти утихла, почти что растворилась. Исцеление монаха, - думал он. Так и должно быть, иначе никакой нормальный человек не смог бы исключить секс из своей жизни - а были занятия, которые требовали этого. И теперь, почти ничего не ощущая, он был счастлив. Разве что где-то в глубине, под каменным гнетом многолетнего воздержания, рождалось едва заметное, непривычное волнение. Он был даже доволен, что мог оставить его без внимания. В особенности потому, что не было уверенности в том, что Руфь - тот напарник, о котором он мечтал. Как не было уверенности в том, что ей можно будет сохранить жизнь дольше завтрашнего утра. Лечить? Вылечить - маловероятно. Он вернулся в гостиную с откупоренной бутылкой. Она сдержанно улыбнулась ему, когда он добавил ей в бокал вина. - Восхитительная фреска, - сказала она, - она мне нравится все больше и больше. Если пристально вглядеться в нее, то словно оказываешься в лесу. Он хмыкнул. - Должно быть, это стоило большого труда, так наладить все в доме, - сказала она. - Что говорить, - сказал он, - да вы и сами через все это прошли. - У нас не было ничего подобного, - сказала она. - Наш дом был совсем маленьким. И морозильник у нас был раза в два меньше. - У вас должны были кончиться продукты, - сказал он, внимательно разглядывая ее. - Замороженные, - поправила она, - мы питались в основном консервами. Он кивнул. Логично, нечего возразить. Но что-то не удовлетворяло его. Это было чисто интуитивное чувство, но что-то ему не нравилось. - А как с водой? - наконец спросил он. Она молча изучала его некоторое время. - Ты ведь не веришь ни единому моему слову, правда? - спросила она. - Не в этом дело, - сказал он, - просто мне интересно, как вы жили. - Твой голос тебя выдает, - сказала она. - Ты так долго жил один, что утратил всякую способность притворяться. Он хмыкнул. Было такое ощущение, что она играет с ним, и он почувствовал себя неуютно. Но это же забавно, - возразил он себе. - Все может быть. Она - женщина, у нее свой взгляд на вещи. Может быть, она и права. Наверное, он и есть грубый, безнадежно испорченный отшельничеством брюзга. Ну и что? - Расскажи мне про своего мужа, - резко сказал он. Что-то промелькнуло в ее лице, словно тень воспоминания. Она подняла к губам бокал, наполненный темным вином. - Не сейчас, - сказала она, - пожалуйста" Он откинулся на спинку кресла, пытаясь проанализировать владевшее им неясное чувство неудовлетворенности. "Все, что она говорила и делала, могло быть следствием того, через что она прошла; а могло быть и ложью. Но зачем ей лгать? - спрашивал он себя. - Ведь утром он проверит ее кровь. Какой может быть прок с того, что она солжет ему сейчас, если утром, всего через несколько часов, он все равно узнает правду? - Знаешь, - сказал он, пытаясь смягчить паузу, - вот о чем я подумал. Если эту эпидемию пережили трое, то, может быть, где-то есть и еще? - Ты полагаешь, это возможно? - спросила она. - А почему нет? Наверное, по той или иной причине у людей мог сформироваться иммунитет, И тогда... - Расскажи мне еще про этих микробов, - сказала она. Он на мгновение задумался, аккуратно поставил бокал. Рассказать ей все? Или не стоит? А что, если она сбежит? И после смерти вернется, обладая всем тем знанием, которым он теперь обладал? - Неохота пускаться в подробности, - сказал он. - Чертовски много всего. - Ты перед этим что-то говорил про крест, - напомнила она, - как ты до этого дошел? Ты уверен? - Помнишь, я говорил тебе про Бена Кортмана? - он обрадовался возможности пересказать то, что она уже знала, не вскрывая новых пластов информации. - Это тот человек, который... Он кивнул. - Ага. Пойдем, - сказал он, поднимаясь, - я сейчас его тебе покажу. Она глядела в глазок, и он, стоя за ее спиной, почувствовал запах ее тела, запах ее волос - и чуть-чуть отстранился. В этом что-то есть, - подумал он. - Мне не нравится этот запах. Как Гулливеру, вернувшемуся из страны ученых лошадей, этот человеческий запах мне отвратителен. - Тот, что стоит у фонарного столба, - сказал он. Определив, о ком идет речь, она утвердительно кивнула. Затем сказала: - Их здесь совсем мало. С чего бы это? - Я их истребляю, - сказал он, - но они не дают расслабиться. И всех никак не одолеть. - Откуда там лампочка? - спросила она. - Я полагала, что вся электросеть разрушена. - Она подключена к моему генератору специально для того, чтобы можно было за ними наблюдать. - И они до сих пор не разбили ее? - Там поставлен очень крепкий колпак. - Они не пытались взобраться на столб и разбить?.. - Весь столб увешан чесноком. Она покачала головой. - У тебя все продумано до мелочей. Отступив на шаг, он снова оглядел ее. Как она могла так мягко говорить и смотреть на них, - недоумевал он, - задавать вопросы, обсуждать, если всего неделю назад такие же существа разорвали в клочья ее мужа. Опять сомнения, - одернул он себя, - может, хватит? Он знал, что конец этому теперь может положить только абсолютная уверенность. Она прикрыла окошечко и обернулась. - Прошу меня извинить, я на минуточку, - сказала она и проскользнула в ванную. Он глядел ей вслед - дверь закрылась за ней, и щелкнула задвижка. Он аккуратно запер дверцу глазка и отправился к своему креслу. Ироничная усмешка играла на его губах. Он заглянул в глубину бокала, таинственную глубину темного коричневатого вина, и стал растерянно теребить свою бороду. В ее последней фразе было что-то чарующее. Слова ее казались гротескным пережитком прошлой жизни, эпохи, которая давно закончилась. Он представил себе Эмили Пост, чопорно семенящую по кладбищенской дорожке. Следующая книга - "Правила этикета для молодых вампиров". Улыбка сошла с его лица. И что теперь? Что уготовило ему будущее? Что будет через неделю? Будет ли она все еще здесь, или же будет сожжена на вечном погребальном костре? Он понимал, что если она инфицирована, то он должен будет сделать все возможное, чтобы вылечить ее, вне зависимости от результата. А что, если этих бацилл у нее не окажется? Эта возможность, пожалуй, сулила не меньшую нервотрепку. Так бы он жил себе и жил, следуя своему обычному распорядку... Но если она останется... Если придется устанавливать с ней какие-то отношения... Может быть, стать мужем и женой, рожать детей... Такая возможность, пожалуй, пугала его гораздо больше. Он вдруг ощутил в себе болезненно раздражительного, косного мещанина, упрямого холостяка. Он и думать уже позабыл про жену и ребенка, оставшихся в прошлой его жизни, и настоящего ему было вполне достаточно. Он испугался, что ему снова придется жертвовать и нести ответственность, и не хотел, боялся разделить свое сердце - с кем бы то ни было, не хотел снимать с себя те оковы одиночества, к которым он вполне привык. Уж лучше оставаться узником, чем снова полюбить и стать рабом женщины... Когда она вышла из ванной, он все еще сидел в задумчивости. Он даже не заметил, что на проигрывателе крутилась отыгравшая пластинка и игла с легким треском скоблила ее. Руфь сняла пластинку с диска, перевернула и вновь поставила ее - третью часть симфонии. - Ну, так что про Кортмана? - спросила она, усаживаясь. Он озадаченно посмотрел на нее. - Кортман? - Ты собирался рассказать что-то про него. И про крест. - О, конечно. Видишь ли, однажды мне удалось заманить его сюда и показать ему крест. - И что же случилось? Убить ее сейчас? Может быть, не проверять, а просто убить и сжечь? - его кадык натужно дернулся. Эти мысли были данью его внутреннему миру - тому миру, который он для себя принял, миру, в котором было легче убить, чем надеяться. Нет, все не так уж скверно, - подумал он. - Я все же человек, а не палач. - Что-то случилось? - нервно спросила она. - Что? - Ты так смотрел на меня. - Извини, - холодно сказал он. - Я... Я просто задумался. Она ничего не сказала. Просто пила вино, но он видел, как дрожит в ее руке бокал. Он не хотел, чтобы она разгадала его мысли, и попытался вернуть разговор в прежнее русло. - Когда я показал ему крест, он просто рассмеялся мне в лицо. Она кивнула. - Но когда я показал ему Тору, реакция была такая, как я и ожидал. - Что-что показал? - Тору. Пятикнижие. Свод законов, Талмуд. - И что? Подействовало? - Да. Он был связан, но при виде Торы он взбесился, перегрыз веревку и напал на меня. - И что дальше? - похоже, ее страх снова прошел. - Он чем-то ударил меня по голове, не помню даже чем, и я почти что выключился, но не выпустил из рук Тору, и благодаря этому мне удалось оттеснить его к двери и выгнать. - О-о. - Так что крест вовсе не обладает той силой, что приписывает ему легенда. Моя версия такова: поскольку легенда как таковая циркулировала в основном в Европе, а Европа в основном заселена католиками, то именно крест оказался в ней символом защиты от нечистой силы, от всякого мракобесия. - Ты не пытался пристрелить его, Кортмана? - Откуда ты знаешь, что у меня есть оружие? - Я... Я просто так подумала, - сказала она. - У нас были пистолеты. - Тогда ты должна знать, что пули на вампиров не действуют. - Мы... Мы не были в этом уверены, - сказала она и поспешно продолжала: - А ты не знаешь, почему? Почему пули не действуют? Он покачал головой. - Я не знаю, - сказал он. В наступившем молчании они сидели, словно сосредоточенно слушая музыку. Он знал, но сомнения снова взяли верх, и он не стал говорить ей. Экспериментируя на мертвых вампирах, он обнаружил, что одним из факторов жизнедеятельности бактерий является великолепный физиологический клей, который практически моментально заклеивает пулевое отверстие. Рана мгновенно затягивается, и пуля обволакивается этим клеем, так что организм, уже поддерживаемый в основном бактериями, почти не замечает этого. Число пуль в организме могло быть практически неограниченным; стрелять в вампира было все равно что кидать камешки в бочку с дегтем. Он молча сидел и разглядывал ее. Она поправила фалды халата, так что на мгновение обнажилось загорелое бедро. Не то чтобы очень взволновав его, внезапно открывшийся ему вид вызвал у него раздражение. Типично женский ход, - подумал он. - Хорошо отработанный жест. Демонстрация. С каждой минутой он чувствовал, что все более удаляется от нее. Он был уже близок к тому, чтобы пожалеть, что подобрал ее. Столько лет он боролся за свое умиротворение, привыкал к одиночеству, свыкался с необходимым. Все оказалось не так уж плохо. И теперь... Все насмарку. Пытаясь заполнить паузу, он потянулся за трубкой и достал кисет. Набил трубку и прикурил. Лишь мельком он задумался, должен ли он спросить ее разрешения, - и не спросил. Музыка умолкла. Она стала перебирать пластинки, и он снова получил возможность понаблюдать за ней. Худая и стройная, она казалась совсем молоденькой девочкой. Кто она? - думал он. - Кто она на самом деле? - Может быть, поставить вот это? - она показала ему альбом. Он даже не взглянул. - Как хочешь, - сказал он. Она поставила пластинку и села. Это оказался Второй фортепьянный концерт Рахманинова. Не очень изысканные у нее вкусы, - подумал он, глядя на нее безо всякого выражения на лице. - Расскажи мне о себе, - попросила она. Опять стандартный женский вопрос, - подумал он, но одернул себя - перестань цепляться к каждому слову. Сидеть и изводить себя сомнениями - что толку. - Нечего рассказывать, - сказал он. Она снова улыбнулась. Что во мне смешного? - раздраженно подумал он. - У меня просто душа ушла в пятки, когда я увидела твою лохматую бороду. И этот дикий взгляд. Он выпустил струю дыма. Дикий взгляд? Забавно. Чего она добивается? Хочет взять его остроумием? - Скажи, а как ты выглядишь, когда бритый? - спросила она. Он хотел улыбнуться ее вопросу, но у него ничего не вышло. - Ничего особенного, - сказал он. - Самое обычное лицо. - Сколько тебе, Роберт? От неожиданности он чуть не поперхнулся. Она первый раз назвала его по имени. Странное, беспокойное ощущение овладело им. Он так давно уже не слышал своего имени из уст женщины, что чуть было не сказал ей: не зови меня так. Он не хотел, чтобы дистанция между ними сокращалась. Если она инфицирована и если ее не удастся вылечить, - то пусть лучше она останется чужой. Так от нее легче будет избавиться. - Если ты не хочешь разговаривать со мной - не надо, - спокойно сказала она. - Не хочу тебе досаждать. Завтра я уйду. Он весь напрягся. - Но... - Не хочу портить твою жизнь, - сказала она. - Пожалуйста, не думай, что ты мне чем-то обязан только потому... что нас осталось всего двое. Он мрачно посмотрел на нее долгим, холодным взглядом, и где-то в глубине его души шевельнулось чувство вины. Почему я подозреваю ее? Почему не доверяю? Почему сомневаюсь? Если она инфицирована - ей все равно живой отсюда не выйти. Тогда чего опасаться? - Извини, - сказал он, - я слишком долго жил один. Но она не ответила. Даже не взглянула. - Если хочешь поговорить, - продолжал он, - я буду рад... Расскажу тебе... Что могу. Она, видимо, сомневалась. Потом взглянула на него. В глазах ее не было ни капли доверия. - Конечно, мне интересно знать про эту болезнь, - сказала она. - От этого у меня погибли две дочери, и из-за нее же погиб мой муж. Он некоторое время смотрел на нее. Потом заговорил. - Это бацилла, - сказал он. - Цилиндрическая бактерия. Она образует в крови изотонический раствор. Циркуляция крови несколько замедляется, однако физиологические процессы продолжаются. Бактерия питается чистой кровью и снабжает организм энергией. В отсутствие крови производит бактериофагов, или же спорулирует. Она тупо уставилась на него. Он сообразил, что говорит непонятно. Слова, которые стали для него абсолютно привычными, для нее могли звучать абракадаброй. - М-м-да, - сказал он, - в общем, все это не так уж важно. Спорулировать - это значит образовать такое продолговатое тельце, в котором, однако, содержатся все необходимые компоненты для возрождения бактерии. Микроб поступает таким образом, если в пределах досягаемости не оказывается живой крови. Тогда, как только тело-хозяин, как раз и являющееся вампиром, погибает и разлагается, эти споры разлетаются в поисках нового хозяина. А когда находят - то вирулируют. Таким образом и распространяется инфекция. Она недоверчиво покачала головой. - А бактериофаги - это неживые протеины. Белковые макромолекулы, которые тоже могут производиться при отсутствии крови. В отличие от спор, их появление способствует аномальному метаболизму, в результате чего происходит быстрый распад тканей. Он вкратце рассказал ей о нарушении функций лимфатической системы, о том, что чеснок, являясь аллергеном, вызывает анафилаксию, и о различных симптомах заболевания. - А как объяснить наш иммунитет? - спросила она. Он довольно долго глядел на нее, воздерживаясь от ответа. Потом пожал плечами и сказал: - Про тебя я не знаю, а что касается меня, то я был в Панаме во время войны. И там на меня однажды напала летучая мышь. Я не могу этого ни доказать, ни проверить, но я подозреваю, что эта летучая мышь где-то подхватила этого микроба, vampiris, тогда можно объяснить, почему она напала на человека, обычно они этого не делают. Однако микроб почему-то оказался ос