ался и спускался по ним, но всякий раз на его пути к свободе оказывалась закрытая дверь. И когда Скотт подумал, как легко он раньше забирался по ступенькам, ему стало не по себе. Как ужасно, жестоко, что сейчас, когда дверь наконец открылась, ступеньки превратились для него из невысоких стен в почти неприступные скалы. Первый камень оказался настолько тяжелым, что его не удалось даже сдвинуть с места. Высматривая камни поменьше, Скотт двинулся по склону горы, то и дело спотыкаясь о торчащие края камней и выступающие бревна. Его беспокойный взгляд перебегал от одного углубления между камнями к другому. "Что, если в одном из углублений-проходов прячется паук?" С тяжело бьющимся сердцем Скотт шел дальше по изломанному склону, пока наконец не нашел плоский камень, который ему удалось сдвинуть. Мучительно медленно протащив свою находку по полу, он плотно придвинул ее к ступеньке. Выпрямившись, отступил назад. Камень был чуть выше его коленок. Значит, нужен еще один. Вернувшись к горе мусора, Скотт продолжил поиски. Наконец ему удалось найти еще один камень, похожий на первый, и в придачу еще кусочек коры. Уложенные друг на дружку камни и кора поднимут его примерно на нужную высоту. И более того, в кусочке коры он обнаружил небольшую канавку, в которой можно будет закрепить конец волоска. Ворча от удовольствия. Скотт подвинул не очень-то легкий второй камень к ступеньке. Затем, стиснув зубы, напрягся до дрожи в теле и взгромоздил второй камень на первый. В спине что-то хрустнуло. Выпрямившись, Скотт почувствовал острую боль в мышцах спины. "Ты разваливаешься на части, Кэри", - сказал он себе. Это было даже забавно. Он заметил, что второй камень немножко шатается, и ему пришло всунуть кусочки картонки в щели между камнями. Покончив с этим. Скотт забрался на камни и попрыгал на них. Ну вот, теперь маленькая приступка готова. Он беспокойно взглянул на великана, который все еще ковырялся в водогрее, - сколько у него еще осталось времени? Скотт соскочил вниз и, застонав от боли в спине, медленно вернулся к горе. Больное горло, поврежденная спина, трясущиеся руки. Что дальше? На него налетел холодный ветер, и он чихнул. А дальше - воспаление легких. Все это было, пожалуй, даже забавно. С кусочком коры проблем было намного меньше. Тонкий конец Скотт положил себе на плечо и, пригнувшись, волочил кусочек за собой по полу. Похолодало. В голову вдруг ударила мысль, что он еще не знает, что будет делать, выбравшись из погреба. Если на улице действительно очень холодно, ведь от холода можно и умереть. Скотт прогнал эту мысль. Без особого труда он поднял кору на камни и, прислонившись к приступке, стал осматривать ее. Кора и волосок теперь находились рядом, и Скотт увидел, что канавка в коре была слишком узкой для волоска. Он недовольно хмыкнул: "Вот бегаешь, суетишься". Опять бросил тревожный взгляд на великана. Но откуда ему знать, сколько еще осталось времени. Что, если, когда он заберется на вторую ступеньку, великан закончит работу и выйдет? Если его не раздавят чудовищные тапки, то он просто-напросто застрянет на этой высокой ступеньке в полной темноте, в которой ничего не видно, и не сможет слезть вниз. Но долго думать об этом он не собирался. Случится так, и ему просто придет конец. Он выберется из погреба теперь или... Не может быть никаких или. Он не допустит никаких _или_. Скотт поднял с пола маленький осколок камня и, забравшись на свою приступку, стал отковыривать им от края канавки в коре тонкие длинные волокна, пока наконец канавка не расширилась настолько, чтобы в не вошел конец волоска. Отбросив осколок, Скотт поднял край халата и вытер потное лицо. Затем несколько минут стоял, глубоко дыша, пытаясь расслабиться. "Нет времени для отдыха", - ворчал рассудок. Но Скотт ответил: "Очень жаль, но отдохнуть придется, иначе наверх не залезть". Остается положиться на то, что великан еще не скоро закончит возиться с водогреем. Совершенно ясно: одним рывком наверх не забраться. И вдруг в голове возник вопрос: "А зачем я все это делаю?" На какое-то мгновение Скотт замер как вкопанный. Зачем он делает все это? Через несколько дней все закончится. Он исчезнет. Так к чему же тогда так напрягаться? К чему делать вид, что продолжаешь существовать, когда ты уже обречен? Скотт замотал головой. Нет, так думать опасно. С такими мыслями ему быстро придет конец. Ведь если вдуматься, то все, что он делал и делает, лишено какой-либо логики. Но все же он не может остановиться. Может быть, потому, что он не верит, что в субботу всему придет конец? Как можно сомневаться в этом? Разве фатальный процесс прерывался хоть раз - хотя бы раз - с момента своего начала? Нет, такого не было. Седьмая часть дюйма от его роста долой каждый день, как по часам. Он мог бы даже разработать математическую теорию, основываясь на безупречном постоянстве своего падения в неотвратимое _ничто_. Скотт вздрогнул. Странно, но мысли об этом действовали на него обессиливающе. Уже сейчас он чувствовал меньше сил. Усталость напомнила о себе. Уверенность начала таять. Затяни он с этими тягостными раздумьями, и ему пришел бы конец. Скотт двинулся к волоску, нарочно пытаясь не обращать никакого внимания на усталость, вызванную приступом отчаяния. Он больше не позволит себе такой слабости. Он постарается забыться в работе. Поднять волосок на кусочек коры оказалось делом чрезвычайно трудным. Одно дело, упираясь ногами в пол, подхватив конец волоска, поднимать его, подтягивая на себя по полу. И совсем другое - поднимать его над полом и затаскивать на возведенную приступку. Во время первой попытки волосок выскользнул из рук и со стуком упал на пол, придавив носок одной из сандалий. Нога была прижата к полу, пока он не освободил ее, приподняв волосок. Скотт привалился к приступке. Грудь сильно вздрагивала от судорожного дыхания. А если бы волосок упал прямо на ногу?.. Он закрыл глаза. "Не думай об этом, - предостерегал себя Скотт, - мужайся. Не думай о том, что _могло бы_ случиться". Со второй попытки ему удалось затащить нижний конец волоска на первый камень. Но, пока он переводил дух, волосок опрокинулся на него и чуть не сбил с ног. Ругаясь в бессильной злобе, он подтащил волосок к приступке и, почувствовав резкий прилив сил, поднял его еще раз на первый камень, но теперь уже, прежде чем опустить волосок, убедился, что тот прочно лежит на камне. Со вторым камнем было еще сложнее. Рычаг здесь бы не помог, потому что поднимать конец волоска надо было от пояса почти к самым плечам, рассчитывая только на мышцы рук и спины. Набрав полную грудь воздуха, Скотт поджал губы, поднатужился и, как штангист, взгромоздил волосок на верхний камень. Осознание того, какой вес он поднял, к Скотту пришло, лишь когда он выпустил волосок из рук. Болезненное напряжение в спине и паху проходило очень медленно, как будто мышцы кто-то скрутил, отжимая из них влагу, и теперь они постепенно раскручивались. Скотт прижал ладонь к пояснице. Немного погодя он был уже на приступке. Резко приподняв волосок, засунул его конец в канавку, затем еще некоторое время устанавливал в наиболее удобное для себя положение. Покончив с этим, присел, чтобы набраться сил для предстоящего подъема. Великан же все еще работал. У него есть еще время, конечно, есть. Затем Скотт встал и в последний раз проверил, как держится волосок. "Хорошо", - подумал он. Сделал резкий вдох. Теперь можно выбираться отсюда. Скотт потрогал висящую кольцами на правом плече нитку. "Хорошо. Готов". Он медленно и осторожно полз вверх по волоску так, чтобы тот не соскользнул по стене в сторону. Под его весом волосок еще больше прогибался и в какой-то момент соскользнул-таки в сторону. Скотту пришлось остановиться. Поддернув волосок всем телом, он вернул его в прежнее положение. Переведя дух, Скотт снова полез вверх, плотно охватывая волосок ногами. От напряжения он вытянул губы вперед, крепко стиснул зубы. Бессмысленный взгляд его упирался в унылую серую цементную стену. Забравшись на ступеньку, он опустит вниз петлю нитки и с ее помощью затащит наверх волосок. Там, наверху, не будет камней для приступки, но он что-нибудь придумает. Вот уже поднялся на двадцать футов, двадцать пять, тридцать... Заслонив собой солнце, над ним застыла гигантская фигура. Скотт едва не сорвался вниз. Пальцы чуть разжались, и его развернуло под волосок. Отчаянно цепляясь руками за гладкую поверхность своего "шеста", он резким толчком остановил сползавшее вниз тело и вдруг обнаружил, что на него смотрят два светящихся зеленых кошачьих глаза. От неожиданности у Скотта перехватило дыхание. Он впал в еще большее оцепенение, чем при появлении великана. Вцепившись в волосок руками и ногами, Скотт, словно погрузившись в гипнотический сон, испуганно глядел на кошку. Усы-копья зашевелились. Припав к полу, расставив передние лапы и выгнув спину, огромная кошка с настороженным любопытством медленно приближалась. Скотт почувствовал на себе ее теплое дыхание, и его чуть не стошнило. Едва не потеряв сознание, он съехал по волоску на несколько дюймов вниз, но резко остановился, услышав мелодичное урчанье, вырвавшееся из кошачьей глотки. Скотт неподвижно висел на волоске. Усы кошки снова зашевелились. Он почувствовал подкатившую к горлу тошноту от ее дыхания. Помотав головой, увидел ее выступающие клыки, похожие на чудовищные кинжалы с желтыми краями, способные в один миг проткнуть насквозь его тело. По спине Скотта пробежал холод. Он еще чуть-чуть спустился. Кошка подалась вперед своим изогнутым телом. "Нет!" - пронзительно вскрикнул рассудок. Скотт слился телом с дрожащим волоском. Его сердце тяжелым молотом билось о ребра. Если он попробует спуститься, кошка бросится на него. Если он прыгнет, то сломает ногу, и кошка его съест. И, тем не менее, ничего не делать тоже нельзя. Скотт нервно сглотнул. Не в силах что-либо сделать, он висел под пристальным взглядом огромной кошки. Когда она подняла дрожащую от нетерпения правую лапу, Скотт затаил дыхание. Охваченный диким ужасом, он следил за тем, как огромная серая лапа приближается к нему. Он не мог и пошевелиться. Глаза его от ужаса расширились. А он все висел, ожидая своей участи. Когда лапа вот-вот должна была дотронуться до него, в один миг напряженное ожидание взорвалось бурей. - Брысь! - пронзительно крикнул Скотт кошке в самую морду. Та испуганно отскочила. А он, резко наклонившись телом в сторону, потянул за собой волосок, который, царапая по цементной стене, начал сползать вниз все быстрее и быстрее. Не глядя на кошку, Скотт держался за падавший волосок, пока до пола не осталось около пяти футов. Он прыгнул. Ударившись ногами о цемент, он кувыркнулся вперед и упал ничком на ступеньку. Сзади, утробно рыча, прижимаясь к ступеньке, подбегала кошка. "Встать!" - завопил рассудок. Вскочив, Скотт бросился вперед, но опять полетел на ступеньку. И упал на колени. Кошка прыгнула и с такой силой опустила перед ним свои лапы, что когти, ударившись о цемент, высекли целый сноп искр. Хищница кровожадно раскрыла пасть - пышущую жаром пещеру, утыканную наточенными саблями. Пятясь вдоль стенки ступеньки, Скотт почувствовал, что нитка, скрученная кольцами, соскользнула с плеча. Схватив нитку, он швырнул ее кошке в самую пасть. Хищница, отплевываясь и давясь, отскочила назад. Слетев со ступеньки, Скотт кинулся к горе мусора и юркнул в одну из пещер. Секундой позже у входа в пещеру обрушилась когтистая лапа кошки. Камень, по которому она попала, с шумом отскочил в сторону. Скотт залез в самую глубь пещеры, затем свернул в боковой проход. А хищница все продолжала бешено скрести по камням. - Эй, киса. Скотт резко остановился и, вытянув шею, стал прислушиваться к рокоту сочного голоса. - Эй, кого ты там ловишь? - спросил голос. И Скотт услышал смех, похожий на раскаты отдаленного грома. - Что, загнала туда мышку? Пол задрожал - это гигант затопал по нему своими тапками. Подавив крик, Скотт бросился по наклонному проходу, кинулся еще в один и стал метаться из стороны в сторону, пока не наткнулся на глухую стену. Перед ней он присел на корточки и, дрожа всем телом, стал чего-то ждать. - Нашла мышку, да? - спросил голос совсем рядом, и у Скотта начала раскалываться голова. Он заткнул уши. И, несмотря на это, до него еще доносилось свирепое мяуканье кошки. - Ладно, киса, сейчас посмотрим, может, мы ее найдем, - сказал великан. - Нет, - крикнул Скотт и стал вжиматься в стенку. Он слышал скрежещущий, царапающий звук, с которым великан разбрасывал валуны. Этот звук, как нож, терзал его мозг. Скотт со всей силы прижал ладони к ушам. И вдруг в него ударил свет. Он с криком нырнул в открывшийся ему проход. Яростно хватая руками воздух, пролетел вниз семь футов и больно упал на каменный выступ, поцарапав правую руку. В полной темноте рядом с грохотом свалился сверху валун, содрав кожу с правой ладони. В ужасе Скотт завопил. А великан все приговаривал: - Мы найдем ее, найдем. Опять ударил свет. Хрипло застонав. Скотт подлетел вверх и снова нырнул в темноту. Упавший сверху камень отскочил от пола и сбил его с ног. Перекатившись и снова вскочив на ноги, Скотт, немея от панического страха, бросился бежать по обваливающейся пещере. В него попал еще один камень, и он полетел головой прямо в стену. Тьма кромешная окутала его разум. Скотт почувствовал на щеке теплую струйку крови. Ноги безвольно обмякли, руки распростерлись, как умирающие цветы. А камни все падали и падали, и вскоре вокруг выросла мощная стена могильника. 9 Наконец, спотыкаясь и шатаясь, Скотт выбрался на свет. Он остановился у самого зева пещеры и нехотя окинул унылым взглядом подвал. Великан ушел. А с ним и кошка. Стенка водогрея была прикручена на свое место. Все было как прежде: груды огромных предметов, тревожная тишина и угнетающее пространство. Его взгляд медленно двинулся к ступенькам, а по ним - вверх. Дверь заперта. Скотт удрученно глядел на нее, чувствуя полную опустошенность от перегоревшего в нем желания выбраться наружу. Опять его борьба ни к чему не привела. И то, что он толкал валуны, ползал и карабкался по темным, как чернила, петляющим проходам в горе из камней, - это все тоже ни к чему не привело. Скотт закрыл глаза. Перед ним закачалась гора камней, на которую он, слабея, падал мучительно долго вздрагивающим комочком боли. Боль, казалось, разлилась по всему телу: по рукам, ногам, наполнив собой горло, грудь, желудок. В голове гудело от тупой ноющей боли. Скотт не знал, мучил ли его голод или его тошнило. Руки его судорожно тряслись. Волоча ноги по полу, он вернулся к водогрею. Наперсток был опрокинут и лежал на боку. Оставшиеся в нем жалкие капли воды Скотт выпил, как мучимое жаждой животное, высасывая их из похожих на чашечки выемок в стенках наперстка. Глотать было больно. Покончив с водой, он медленно, с трудом передвигая изнуренное тело, забрался на цементную приступку. Его ночное убежище было разорено: губка, платок, пакет с печеньем, крышка коробки - все исчезло. Ковыляя, Скотт подошел к краю приступки и увидел, что крышка коробки валяется на полу. Она казалась очень большой и тяжелой. И у него уже не было сил, чтобы поднять ее наверх. Скотт долго стоял в теплой дымке, окутавшей водогрей, и, слегка раскачиваясь, уныло оглядывал темнеющий погреб. Еще один день на исходе. Среда. Осталось три дня. От голода желудок недовольно заурчал. Скотт медленно закинул голову и посмотрел вверх, туда, где он оставил сохнуть несколько кусочков печенья. Они были на месте. Тяжело вздохнув, Скотт подошел к ножке водогрея и вскарабкался по ней на выступ. Там он сел, свесив ноги, и стал есть печенье. Крошки были еще влажными, но вполне съедобными. Скотт двигал челюстями вяло, часто и надолго останавливаясь. Он так устал, что у него не осталось сил даже на то, чтобы жевать. Он знал, что надо спуститься вниз за крышкой коробки, чтобы спать ночью под ней. Ведь вновь может заявиться паук, до сих пор приходивший почти каждую ночь. Но Скотт был совершенно измотан и решил спать прямо на выступе водогрея. А если придет паук... А, что думать об этом! И Скотт вспомнил одну ночь из своей далекой прошлой жизни во время службы в пехотном полку в Германии. Он тогда так устал, что лег спать, не вырыв для себя в земле укрытия, зная, что эта оплошность могла обернуться смертью. Скотт медленно пошел по выступу и наконец набрел на углубление в стенке водогрея, перелез через невысокий барьерчик и, ступив в темноту, улегся спать, положив голову на кончик отвертки. Лежа на спине, он медленно дышал, не в силах сделать полный, во всю мощь легких, вдох, и думал: "Ну, что-то тебя еще ждет, коротышка?" И вдруг его осенило. Вместо того чтобы мучиться с камнями да со щетиной, ему надо было просто-напросто забраться в низко свисавший рукав куртки великана и безо всяких мучений в один миг выехать из погреба. Собственная глупость взбесила его, но проявилось это лишь в том, что он скорчил презрительную гримасу и брезгливо причмокнул. "Дурак!" Но даже мысли, казалось, устало шевелились в мозгу. Лицо Скотта разгладилось, и по нему побежали морщинки. Второй вопрос. Почему он не попробовал обратить на себя внимание великана и заговорить с ним? Как это ни странно, вопрос не поднял в нем бури раздражения. Он только показался каким-то диким и лишь удивил Скотта. Может быть, потому, что сам Скотт был маленьким и чувствовал себя частью иного мира, из которого невозможно было докричаться до великана? А может быть, потому, что он теперь научился рассчитывать только на себя самого? С горечью Скотт подумал, что, конечно, это было не так. Он оставался все таким же беспомощным и слабым. Может быть, только ошибался теперь чаще. Скотт пошарил в темноте вокруг себя руками. Провел рукой по свежей царапине на предплечье. Дотронулся до разодранной ладони. Тихонько надавил локтем на разлившийся багровый синяк на правом боку. Пробежал пальцами по ободранному лбу и ткнул им в свое больное горло. Затем чуть-чуть привстал, и спину пронзила острая боль. Наконец он оставил в покое свои отдельные боли, дав им вновь слиться в одну большую, охватывавшую все его тело. Веки дрогнули, глаза неожиданно для самого Скотта открылись, и он, ничего не видя, уставился в темноту. Он вспомнил, как очнулся в каменном могильнике, как чуть не сошел с ума от ужаса, как вдруг понял, что ему есть чем дышать и что нельзя терять голову, если он хочет выбраться наружу. Но тот миг, когда он осознал, что заживо погребен в мрачном склепе, был самым черным, страшным моментом его жизни. Скотт удивился тому, что так уверенно назвал тот момент самым черным и страшным, а ведь откуда ему знать, что это было именно так. Пока он еще жив - за любым поворотом его может поджидать что-нибудь еще почернее и пострашнее. Думать об этом Скотт уже не мог. Тот момент сейчас был для него самым черным, самым отчаянным за все его пребывание в подвале. Погруженный в такие раздумья. Скотт вспомнил один подобный момент из далекой прошлой жизни. 35 ДЮЙМОВ Они только что вернулись домой от Марти. Скотт остановился возле окна в гостиной, а Лу понесла Бэт в спальню. Он не предложил жене свою помощь, потому что знал, что уже не смог бы взять на руки дочь. Когда Лу вернулась из спальни, Скотт все еще стоял у окна. - Ты собираешься снимать шапку и пальто? - спросила жена. Не дожидаясь ответа, она вышла на кухню. Скотт стоял в своем детском пальтишке и в альпийской шляпе с красным пером, вставленным за ленточку. Он услышал, как Лу открыла холодильник. Глядя из окна на темную улицу, он слушал действующий на нервы хруст кусочков льда, высыпанных на поднос, приглушенный хлопок пробки бутылки, шипение и бульканье содовой воды. - Хочешь колы? - спросила Лу. Скотт мотнул головой. - Скотт? - Нет, - сказал он и почувствовал, как сильно бьется у него пульс. Лу вошла в гостиную со стаканом в руке. - Ты собираешься раздеваться? - спросила она. - Не знаю. Лу села на кушетку и сбросила тапки. Затем сказала: - Опять все то же. Скотт ничего не ответил. Ему казалось, будто Лу разговаривает с ним как с ребенком из-за того, что он принимает близко к сердцу какой-то пустяк, в то время как она терпеливо пытается успокоить его. Ему хотелось бы излить на нее свой гнев, но явного повода для этого не было. - Ты что, собираешься все время так стоять? - спросила Лу. - Почему бы и нет, если мне хочется, - ответил Скотт. Лу озадаченно посмотрела на него и на миг задержала взгляд. Скотт увидел отражение ее лица в оконном стекле. Она пожала плечами и тихо произнесла: - Говори дальше, что еще? - А это тебя не касается. - Что? - Губы ее растянулись в грустную, усталую улыбку. - Ничего, так просто... - теперь он действительно почувствовал себя мальчиком. Ему показалось, что она очень уж шумно отпила колы из стакана. Лицо его раздраженно перекосилось. - Не хлюпай! - завизжал его рассудок. - Пьешь как свинья! - Ну, Скотт, выговорись. Тебе не станет легче от этого самоедства. - Голос ее звучал немного устало. Скотт закрыл глаза и вздрогнул. "Вот до чего дошло, - подумал он. - Ужас прошел. Она смирилась". Хоть он и предвидел это, ему все равно было больно. Вот он - ее муж. Когда-то в нем было росту шесть футов, а теперь он ниже их пятилетней дочери. Он стоит перед ней в своей нелепой детской одежде, а она говорит с ним со слабой мукой в голосе. Вот это-то и есть кошмар пострашнее всех ужасов. Уныло глядя в окно, Скотт прислушивался к шелесту листвы на ветру, и ему казалось, что это шуршат юбки женщины, спускающейся по бесконечно длинной лестнице. Он услышал, как Лу сделала еще один глоток, и его опять охватило раздражение. - Скотт, - позвала она. "Притворная нежность", - подумал он. - Сядь. От того, что ты все смотришь в окно, дела Марти лучше не пойдут. Не оборачиваясь, Скотт заговорил: - Ты думаешь, что меня это заботит? - А разве не так? Разве мы оба... - Сто раз не так, - оборвал он ее холодно. Холодность в детском голосе звучала до смешного странно. Как будто Скотт читал свою роль из несерьезной и неуклюжей школьной постановки. - Но что же тогда? - спросила Лу. - Если ты до сих пор ничего не поняла... - Прошу тебя, дорогой, продолжай. Скотт прицепился к слову: - Ох, и трудно тебе, наверное, называть меня сейчас дорогим? - И его маленькое лицо напряглось. - А может быть, немножко неискренен". - Нет, прекрати, Скотт. Неужели нет других проблем, кроме твоих домыслов? - Домыслов? - Его голос чуть не сорвался на визг. - Ну конечно! Мне все только кажется! Ничего не изменилось. Все как прежде. А я только до... - Ты разбудишь Бет. К горлу сразу подкатило много гневных слов. Они мешали друг другу вырваться наружу, и Скотт, не в силах ничего сказать, удрученно курил. Затем неожиданно он направился к входной двери. - Куда ты собрался? - с тревогой в голосе спросила Лу. - Прогуляться. А ты что, против? - Ты будешь гулять по улице? Ему захотелось пронзительно закричать. - Да, - произнес Скотт дрожащим от сдерживаемого гнева голосом. - По улице. - Ты думаешь, тебе стоит идти на прогулку? - Да, я считаю, стоит. - Скотт, я просто беспокоюсь за тебя, - взорвалась наконец Лу. - Неужели ты этого не видишь? - Конечно. Да, конечно, ты беспокоишься. - Он толкнул дверь, но она не поддалась. Краска бросилась ему в лицо. Бормоча какое-то ругательство, он толкнул дверь сильнее. - Скотт, что я тебе сделала? Разве я сделала тебе что-нибудь плохое? Ну разве я виновата, что Марти лишился этого контракта? - К черту этот проклятый... - Голос его задрожал. Дверь распахнулась и стукнулась о стену. - А что, если тебя кто-нибудь увидит? - спросила Лу, вставая с кушетки. - Счастливо, - бросил Скотт, с силой дернув за собой дверь, чтобы она хлопнула. Но и это у него не получилось. Старый косяк в последние месяцы безнадежно скособочился, и поэтому дверь, царапая по полу, тихо закрылась за Скоттом. Он не стал оборачиваться, но быстрыми нервными шагами направился вдоль квартала к озеру. Когда он отошел от дома на двадцать ярдов, дверь открылась. - Скотт? Сначала он не собирался отвечать, но затем все-таки нехотя остановился и, бросив через плечо: "Что?", чуть не разрыдался, услышав свой тонкий, слабый голосок. Лу в нерешительности молчала, потом наконец спросила: - Может, мне пойти с тобой? - Нет, - ответил Скотт. И в голосе его не было ни гнева, ни отчаяния. Задержавшись, Скотт невольно оглянулся, гадая, будет ли она настаивать на том, чтобы пойти с ним. Но Лу просто стояла, застыв в дверях. - Будь осторожен, дорогой, - проговорила она. Скотт едва подавил готовые вырваться из груди рыданья. Развернувшись, он заспешил по темной улице, так и не услышав, как она закрыла дверь. "Дальше падать уже некуда", - подумал он. Что может быть унизительнее для человека, чем быть предметом жалости. Можно стерпеть ненависть, обиду, гнев, самое жестокое наказание, но жалость - никогда. Если человек становится достойным жалости, он обречен. Жалость - это участь беспомощных созданий. Размышляя таким образом о вечных общечеловеческих страданиях, Скотт попытался отвлечь свой ум от собственных тягостных раздумий. Стараясь не думать о своей тяжелой доле, глядя на тротуар, он быстро пересекал островки света и вновь погружался в море тьмы. Но ум его на уловку не поддался, что вообще свойственно пытливым умам. О чем Скотт просил его не думать, о том ум и начинал усиленно размышлять. Если Скотт просил его оставить какую-нибудь мысль в покое, ум вгрызался в нее, как собака в кость. Так было с ним всегда. Летними вечерами на озере бывало прохладно. Так было и в этот раз. Скотт поднял воротник своей куртки и пошел дальше, глядя на темнеющую впереди беспокойную воду. Поскольку день был будний, все кафе и закусочные на берегу озера были уже закрыты. Чем ближе Скотт подходил к воде, тем отчетливее он слышал шорох волн на гальке. Асфальт кончился. Скотт пошел по земле, и под ногами у него, словно живые, зашуршали листья и затрещали веточки. С озера дул холодный ветер. Он продувал курточку, и по телу от этого пробегала дрожь. Но Скотт не обращал на это внимания. Пройдя еще ярдов сто, он вышел на открытую площадку с темным строением из грубого камня. Это было немецкое кафе-закусочная. На площадке перед кафе стояло несколько десятков столиков и скамеек для еды на воздухе. Пройдя между ними, Скотт вышел к озеру. Здесь он сел на грубую, с выщербленной поверхностью скамейку. Печально глядя на озеро. Скотт представлял, что тонет в нем. Так ли уж это невозможно? Нечто подобное происходит с ним сейчас. Но нет, он упадет на дно, и тогда только настанет конец. Он погружается в иную пучину. Шесть недель назад они переехали к озеру, потому что на прежней квартире Скотт чувствовал себя как в мышеловке. Если он выходил на улицу, люди начинали глазеть на него. Материалы, собранные "Глоб пост" за первые полторы недели действия контракта, продолжали печататься и уже перепечатывались другими изданиями. О Скотте уже знала вся страна. Потоком приходили просьбы о встречах то тут, то там. Репортеры денно и нощно топтались у дверей их квартиры. Но больше всего досаждали обычные люди, зеваки или любопытные, которые непременно хотели взглянуть на уменьшающегося человека, чтобы потом думать про себя: "Слава Богу, я не такой". И вот они переехали к озеру. Каким-то образом им удалось это сделать так, что никто об этом не узнал. Но жизнь здесь, как убедился Скотт, была ничем не лучше. И этому было несколько причин. Здесь была страшная скукотища, и она начинала угнетать. Процесс уменьшения шел изо дня в день, незаметно для глаза, ни на миг не останавливаясь, - дюйм в неделю, - напоминая такой точностью страшные часы, отсчитывающие время до начала казни. И вся ежедневная домашняя рутина подавляла своей монотонностью. И время от времени Скотт взрывался приступами гнева, который таился в его душе загнанным зверем. По какому поводу - это было неважно. Главное, чтобы повод был. Например, кошка. - Клянусь Богом, если ты не выкинешь эту чертову кошку, я убью ее! Игрушечный гнев, голос не мужской и неубедительный. - Скотт, она не делает тебе ничего плохого. Он закатал рукав. - А это что такое? Моя фантазия? - И Скотт показал ей рваный шрам. - Она испугалась, вот и поцарапала. - Что ж, я тоже испугался! Ты что, ждешь, когда она перегрызет мне глотку? А то - нежность Луизы: - Чего ты хочешь, унизить меня? - Скотт, ты это выдумываешь. - И только из-за того, что тебе очень захотелось дотронуться до меня! - Это неправда! - Неужели? - Нет! Я пыталась, как могла... - Я не мальчик. Не смей дотрагиваться до моего тела как до тела мальчика! Или Бет: - Скотт, неужели ты не видишь, что она не может этого понять? - Но я, черт возьми, еще отец ей! Все приступы гнева заканчивались одинаково. Он бросался в прохладный подвал, прижимался к холодильнику и так стоял, хрипло дыша, стиснув зубы, сжав кулаки. Дни шли за днями, принося с собой новые испытания и мучения. Одежду для него ушивали, а мебель становилась все больше и неудобней. Бет и Лу казались ему больше. Финансовые заботы тревожили больше и больше... - Скотт, я должна сказать тебе, что не понимаю, как мы сможем прожить на пятьдесят долларов в неделю. Нам ведь всем надо есть, одеваться, надо еще платить за... - Голос ее сорвался, и Лу в отчаянии покачала головой. - Надо полагать, ты хочешь, чтобы я вернулся в газету? - Я этого не говорила. Я просто сказала... - Я слышал, что ты сказала. - Хорошо, извини, если это тебя обидело. Но пятьдесят долларов в неделю! И что мы будем делать, когда придет зима? На что мы купим зимнюю одежду и топливо? Он мотнул головой, словно пытаясь отогнать от себя необходимость думать обо всем этом. - Ты думаешь, что Марти... - Я больше не могу просить у Марти денег, - отрезал Скотт. - Ладно. - Она больше ничего не сказала. Говорить дальше на эту тему было бессмысленно. А если она, забывшись, раздевалась при свете, полагая, что он спит, Скотт обычно лежал, пристально глядя на ее обнаженное тело, вслушиваясь в нежный шелест ее ночной рубашки, закрывавшей волнами материи ее большие груди, живот, бедра и ноги. Раньше он никогда этого не замечал, а сейчас вот понял, что этот звук, как никакой другой, способен свести его с ума. И Скотт глядел на нее в таких случаях как человек, умирающий от жажды, который видит воду, но не может дотянуться до нее. А потом, в последнюю неделю июля, не пришел чек от Марти. Сначала они думали, что это произошло по чьей-то оплошности. Но прошло еще два дня, а чека все не было. - Скотт, мы не можем долго ждать, - сказала Лу. - А что у нас со счетом? - На нем не больше семидесяти долларов. - А, ладно... Подождем еще один день. И весь следующий день он просидел в гостиной, уставившись взглядом в одну и ту же страницу книги, которую он якобы читал. Не переставая, Скотт говорил себе, что надо вернуться в "Глоб пост" и дать им возможность продолжить серию материалов о себе. Или принять одно из многочисленных предложений о выступлении где-нибудь. Или позволить этим жадным до сенсаций журналам опубликовать его историю. Или разрешить какому-нибудь писателю кошмарных повестушек нацарапать книжицу о том, что случилось с ним. Решись он на какой-нибудь из этих вариантов, - и у них было бы достаточно денег, и был бы положен конец бедности, которой до отчаяния боялась Лу. Но мало было только говорить себе все это. Надо было преодолеть свое отвращение к роли предмета грубого любопытства толпы, что для Скотта было совершенно невозможно. И он пытался успокоить себя, повторяя без конца: "Завтра придет чек, завтра". Но чек не пришел. И вечером следующего дня они с Лу поехали к Марти. Он сказал им, что лишился контракта с Фэйрчайлдом и поэтому ему пришлось свести до минимума деловые операции. Добавил, что чеков больше не будет. Затем дал Скотту сто долларов и предупредил, что больше на его помощь рассчитывать не стоит. Холодный ветер обдувал Скотта. За озером лаяла собака. Скотт опустил глаза и стал смотреть на свои раскачивающиеся маятником ноги. Теперь неоткуда ждать денег. Семьдесят долларов в банке, сто - в бумажнике. Что делать, когда кончатся эти деньги? Скотт представил, как опять сидит в редакции газеты. Берг фотографирует, Лу строит глазки всем подряд, Хаммер задает бесконечные вопросы. В голове у него знаменами замелькали газетные заголовки. Меньше двухлетнего ребенка! Ест, сидя на высоком стуле! Носит детскую одежду! Живет в коробке из-под сапог! Сексуальные способности без изменений! Скотт быстро закрыл глаза. Если бы у него была акромикрия. Тогда, по крайней мере, его оставило бы мужское желание, которое росло с каждым днем и уже сейчас казалось сильнее, чем до болезни. Иначе и не могло быть, потому что уже слишком давно не было освобождения от семени. Он больше не мог находиться рядом с Лу. Желание жгло, и с каждым днем его пламя разгоралось все сильнее, обрекая Скотта на неописуемо ужасные мучения и обостряя все страдания. Скотт не мог разговаривать об этом с Лу. В ту ночь, когда она сделала ему недвусмысленное предложение, он почувствовал себя едва ли не оскорбленным, понимая, что для него на сексуальной близости с нормальной женщиной поставлен крест. Смеюсь над гомиком! Смеюсь я до упаду! Вжав голову в плечи. Скотт поежился на скамейке. Щурясь в темноту, он разглядел неподалеку от себя три темных силуэта. Тонкие голоса подростков выводили песню. Жизнь моя - блуждание в потемках. Я заблудился, только что родившись. "Юнцы, - подумал Скотт, - поют, растут и принимают это как должное". Он с черной завистью смотрел на них. - Эй, да я вижу, там малыш какой-то, - сказал один из юнцов. Поначалу Скотт не понял, что речь идет о нем. А когда понял, от волнения жестко сжал губы. - Интересно, чего он там делает? - Можа, он... Остальное Скотт не расслышал, но по взрыву гогота догадался о том, что было сказано шепотом. Не без труда он сполз со скамейки и двинулся обратно к асфальтовой дорожке. - Эй, да он уходит, - сказал один из ребят. - Может, повеселимся немножко? - предложил второй. Скотт сильно испугался, но гордость не позволила ему броситься наутек и он продолжал идти ровным шагом. Сзади шаги юнцов участились. - Эй, куда идешь, малыш? - спросил один из них. - Ишь, раскочегарился, как на пожар. Все трое прыснули со смеху. Скотт дрогнул и ускорил шаг. Парни тоже прибавили шагу. - Похоже, мы малому не нравимся, - сказал один. - Ну, это нехорошо, - добавил второй. Для Скотта это была погоня. Он чувствовал, что внутри у него вот-вот что-то оборвется. Броситься бежать? Нет, только не от троих юнцов. Каким бы маленьким он ни был, улепетывать от троих юнцов - это не для него. Ступив на склон, который вел к асфальтовой дорожке, Скотт быстро оглянулся. Парни нагоняли его. Он видел огоньки их сигарет, похожие на подрагивающих в воздухе светлячков. Скотт еще не дошел до дорожки, когда парни догнали его. Один из них схватил его за руку и потянул назад. - Отпусти, - процедил Скотт. - Эй, малыш, куда идешь? - спросил державший его за руку парень. Голос у него был нахальный, с потугой на фамильярность. - Я иду домой, - ответил Скотт. На вид парню было лет пятнадцать-шестнадцать. На голове у него сидела бейсбольная кепка. Его пальцы крепко вцепились в руку. Скотту не было нужды смотреть на лицо парня, он почти угадывал его - худое, неприятное, прыщавое; из угла маленького, почти безгубого рта свисала сигарета. - Малыш говорит, что идет домой, - сообщил парень. - Неужто? - переспросил другой. - Ого-го, - протянул третий, - это что-то. Скотт попытался пройти, растолкав парней, но тот, что был в кепке, оттащил его назад в кружок. - Малыш, ты лучше этого не делай, - сказал он. - Нам не нравятся шустрые малыши, правда, ребя? - Не-а, не нравятся. Да он такой неопытный. Нам такие не нравятся. - Отпустите меня, - проговорил Скотт, и его неприятно поразила дрожь в собственном голосе. Парень в кепке отпустил его руку, но крут не разомкнулся. - Познакомься с моими приятелями, - сказал тот же парень. Лица его не было видно. В мерцании огонька сигареты Скотт увидел лишь бледную щеку да блестящие глаза. К нему наклонилась черная, сливающаяся с темнотой фигура. - Это Тони. Скажи ему "здрасте". - Мне надо домой, - сказал Скотт, подавшись вперед. Парень толкнул его назад. - Э, да ты непонятливый, малыш. Ребя, малыш плохо понимает, - он старался говорить ласково, тоном правого. - Малыш, ты че, не понимаешь? - спросил другой парень. - Это забавно, а? Малышу надо бы быть попонятливее. - Ты дурак забавный. А теперь... - Эге-ге. Малыш считает нас дураками забавными, - вступил парень в кепке. - Слышите, ребя? Нас! - заигрывание исчезло из его голоса. - Покажем ему, как мы любим забавляться. Скотт почувствовал холод внизу живота. Не в состоянии побороть страх, он окинул взглядом парней. - Послушайте, меня ждет мама, - сказал он, вздрогнув от звука собственного голоса. - Хо-хо-хо, - протянул парень в кепке. - Мама ждет. Бог ты мой, во досада, а, ребя? - Я сейчас расплачусь, - сказал другой. - Ой, мамочки, ой, я уже плачу. - И он злобно захихикал. Третий парень заржал и игриво ткнул своего дружка кулаком в плечо. - Живешь недалеко, малыш? - спросил парень в кепке и выпустил дым Скотту прямо в лицо. Тот закашлялся. - Эге, да малыш кха-кхакает, - произнес парень, пытаясь передразнить Скотта, - задыхается и кхакает. Во досада-то. Скотт попытался еще раз протиснуться через парней, но его уже грубее, чем в первый раз, опять отпихнули назад. - Не делай этого, - предупредил парень в кепке. Его голос опять стал добрым и дружелюбным. - Нам вовсе не хочется обижать тебя, малыш, правда, ребя? - Не-а, конечно, нам не хочется, - поддержал другой. - Эй, давайте посмотрим, нет ли у него каких деньжат при себе? - сказал третий. Скотт почувствовал сильное напряжение внутри от соединения возросшего гнева и детского страха. Гнев доставлял ему теперь еще больше неприятностей, чем прежде. Из-за своей болезни он стал меньше и слабее, и поэтому у него не было сил излить этот гнев. - Да-а, - произнес парень в кепке. - Ага. А у тебя есть шуршащие, малыш? - Нет, - ответил Скотт раздраженно. И ахнул, потому что парень неожиданно ударил его по руке. - Не говори со мной так, малыш. Не люблю шустрых. Страх опять стал сильнее гнева. Скотт понял, что ему надо вести себя иначе, чтобы выпутаться из этой ситуации. - У меня нет никаких денег. - Шея у него начала затекать от того, что, глядя на парней, он все время стоял с задранной головой. - Мне мама денег не дает. Парень в кепке повернулся к своим дружкам. - Малыш говорит, что мама ему совсем денег не дает. - Подлая сука! - выругался другой. - Да я ее по дешевке... - сказал третий, резко задвигав взад-вперед бедрами. Парни громко рассмеялись. - Эй, слышь, малыш, - сказал парень в кепке, - скажи своей мамаше, что Тони ее по дешевке того-самого. - По дешевке? Это... бесплатно, - сказал Тони, и его веселость потонула в приступе неожиданной похоти. - Эй, малыш, у нее большие трусы? Их хриплый гогот замолк, потому что Скотт кинулся между двоими из них. Но парень в кепке опять схватил его за руку и, резко развернув, дал пощечину и прорычал: - Говорил же - не делать этого. - С-сукин... - закричал от злобы Скотт, сплевывая кровь. Последнее слово захлебнулось в рыке, с которым Скотт ткнул парня в живот. - Гад, - завопил в ярости тот и ударил Скотта по лицу кулаком. От острой бол