щищен от чего-нибудь подобного. В этот момент на улице раздалось нестройное пение, сопровождаемое звоном бьющегося стекла. Похоже, что неподалеку били окна. Как отклик на наружный шум, из глубины квартиры послышался какой-то птичий вскрик Трейси. Фред Мастерсон тут же устремился прочь из гостиной. Оставшиеся в комнате с замиранием сердца прислушивались к уличной кутерьме, а Трейси все громче и громче выкрикивала одно лишь слово -- "Нет!". Вернувшаяся в гостиную Джозефина в изнеможении оперлась о косяк и тихо проговорила: -- Не беспокойтесь о Трейси -- как только таблетки подействуют, она заснет. А что творится на улице? - Она обвела всех взглядом и, поскольку никто не ответил, повторила вопрос - снова с тем же результатом. Вскрикнув еще раз, Трейси затихла. Оторвавшись от косяка, Джозефина прошла в комнату. Что надо этой толпе? Кто они? -- Но в гостиной по-прежнему царило молчание. А за окном между тем пение набирало силу, и вот уже мощный хор торжественно выводил устращающие слова, напоминавшие гимн торжествующего зла: Землю хотят захватить чужаки. Чувствуем хватку враждебной руки. Небо закроем и Землю запрем, Всех чужаков уничтожим, сотрем! Так зажигайте же мщенья огни -Нашей Землей мы владеем одни! Слышите истины радостный глас: Наша Земля -- только для нас! Теперь Джозефина Райн ответила сама себе: Это Патриоты. -- И снова никто не сказал ни слова. Оглушительное пение громыхало прямо под окнами. Внезапно погасший свет погрузил гостиную в непроглядный мрак. И тем невыносимее были вновь возобновившиеся крики Трейси. Вскоре их сменили слабые всхлипы, а затем смолкли и они: похоже, несчастная все-таки уснула. Молчание в комнате нарушил хриплый голос Сиднея Раина: -- Мерзкие вирши и омерзительное исполнение. Гадость какая. -- Он прокашлялся, словно слова царапали горло. Казалось, от рева множества глоток трясутся стены. И вдруг пение внезапно оборвалось, его сменил топот бегущих ног, какие-то выкрики - и душераздирающий вопль боли. -- Ну-ка, что это там? -- невозмутимо проговорил дядя Сидней, вставая со своего места и протягивая руку к управляющей шторами кнопке. - Нет! - в ужасе взвизгнул Джеймс Генри. Желая остановить старика, Райн стремительно кинулся к окну. Но их совместные старания не увенчались успехом: шторы уже разъехались в стороны. Исчезла хрупкая преграда, создававшая иллюзию защищенности, и безумная ночь влилась в комнату. Темную гостиную озарило мерцавшее пламя тысяч факелов. Оно выхватило из мрака привставшего с кресла Генри, замершего посреди комнаты Раина, темные фигуры неподвижно застывших у стены сестер и окаменевшую Джозефину. Только дядя Сидней, продолжив начатое, выглянул наружу. Райн непроизвольно отметил, что дом напротив словно бы вымер: за стеклами окон - ни огонька. А страшные вопли одинокого голоса становились все невыносимее. И снова молчание людей в гостиной нарушил дядя Сидней, но на этот раз в его словах слышался неподдельный ужас: - Господи, Боже мой! Святая Дева! Вытянув шею, Джозефина Райан шепотом спросила: - Дядя Сидней, что случилось? Тот молча смотрел вниз. Тогда женщина шагнула к окну и, словно перед прыжком в воду, сделав глубокий вдох, тоже выглянула наружу. Казалось, то, что она увидела, не раз происходило в фильмах ужасов. Но здесь действие разворачивалось по-настоящему. И в нем участвовали не актеры. Беснующаяся толпа выволокла из дома напротив юношу никак не старше двадцати лет. Мерзавцы распяли его на деревянной двери, прислоненной к вышке линии электропередачи, облили бензином и подожгли. И теперь, образовав кольцо вокруг испускавшего предсмертные вопли человека, толпа заворожено глядела на дергавшееся в муках тело. Задние, также жаждавшие насладиться небывалым зрелищем, напирали на передних, выталкивая их к самому огню, те сопротивлялись, упираясь ногами в мостовую, и на какое-то время замирали -- опустившийся на корточки первый ряд зевак и привставшие на цыпочки остальные. Толпу составляли сравнительно молодые -- от тридцати до сорока лет -- мужчины в длинных темных балахонах. Но кое-где мелькали и юные женские лица. И вот одна из них -- с коротко остриженными белокурыми кудрями -- завыла в исступлении: - Пылай, чужак, пылай! Толпа вокруг нее принялась притопывать, выкрикивая понравившиеся слова: Пылай, чужак, пылай! Гори и догорай! Обуглившееся тело изогнулось в последний раз -страдания несчастного юноши окончились. Неистовство толпы пошло на убыль. Похоже, чувство, испытанное этими подонками, было сродни вожделению: оно утомило их, лишило сил -- и теперь они сидели возле кострища, тяжело дыша и отирая пот с покрытых жирной сажей лиц. Снова пальцы Сиднея Раина коснулись кнопки, шторы сомкнулись, и старик грузно опустился на стул. Будто и не было ни дымного света факелов, ни чудовищного жертвоприношения на алтарь ненависти, ни жадной до порочных ощущений толпы. Хотелось заткнуть уши, чтобы уж заодно и ничего не слышать -- ни треска пламени там, внизу, ни говора взбудораженных нелюдей. Так же внезапно, как и погас, включился свет -- и Джозефина смутно порадовалась, что этого не произошло минуту назад. В горле пересохло от пережитого ужаса, и она отправилась на кухню, чтобы утолить жажду. Бессильно уронив руки между колен, дядя Сидней молча смотрел в пол, вглядываясь в одну ему ведомую точку. Из состояния созерцательности его вывел недружелюбный вопрос Джеймса Генри: -- С какой стати ты вылез в окно? Чего хотел добиться этим? Говори, старый дуралей! Не отрывая взгляд от пола, Сидней Райн слегка приподнял тощие плечи и медленно проговорил: Так уж случилось. Какой смысл выяснять это теперь? Но как ты посмел рисковать присутствующими здесь, особенно спокойствием женщин? -- не унимался Джеймс. Только теперь Сидней поднял голову, его звенящий голос выдал всю глубину чувств, скрытых под маской спокойствия: Почему такой вызывающий тон, Генри? На твой вопрос пусть ответят они. -- Он ткнул пальцем вниз. - То, что ты видел, было на самом деле, разве не так? Все это нас не касается! Незачем было ввязываться в чужие дела -- от этого могут быть неприятности, и в первую очередь у Джозефины! Но ты же не будешь отрицать очевидное: то, что произошло, случилось именно под этими окнами, - возразил Сидней. Ничего не скажешь -- зрелище не из приятных. Но Патриоты в чем-то правы, хотя их методы... Однако кое-кому нравятся подобные представления. Верно? Вот так-то, уважаемый Сидней Райн! -- ядовито закончил Генри. У Сиднея буквально отвисла челюсть. Да как ты можешь так говорить? -- возмутился он. - А иначе почему это ты полез в окно, а? - Брось, я и не думал, что там такое творится. - А-а, пустая болтовня... Приход Мастерсона прервал бессмысленное препирательство. Он сообщил, что Трейси наконец заснула, и поинтересовался причиной суматохи на улице: - Опять Патриоты? -- Они только что живьем сожгли человека, -- бесцветным голосом ответил Райн. - Идиоты. Если кто-то считает, что имярек нарушает установленные порядки, его следует привлечь к ответственности на основании существующих законов. -- Холодный менторский тон не изменил Мастерсону даже сейчас. Его с готовностью поддержал Генри: Разумеется, самосуд недопустим! Но Патриоты так агрессивны - особенно с этой своей теорией о нашествии инопланетян, - Увы, даже несмотря на разъяснения об отсутствии в космическом пространстве враждебных сил, - со знанием дела заметил Мастерсон. -- Они не верят никаким убедительным доводам и продолжают страшиться неких гипотетических пришельцев. Тут неожиданно подала голос молчавшая до сих пор Джанет: - Но должна же быть какая-то доля правды в их настроениях. Не из пальца же они все это высосали. Теоретически -- да, возможно, но вероятность подобного весьма низка, -- авторитетно проговорил Мастерсон. Некое подобие научного обсуждения проблемы ослабило напряженность, и миссис Райн решила, что пора подать кофе. Она вызвала сервировочный столик, и все занялись угощением. Лишь Изабель наотрез отказалась пить кофе и на повторное сдержанное предложение Джозефины ответила: - Благодарю, Джозефина, мне не хочется... Оскорбленная хозяйка недовольно поморщилась, и Джон поспешил внести ясность: - Извини, Джозефина, но Изабель что-то нездоровится. Догадавшись, какая беда коснулась теперь и семьи Джона, Райн улыбнулся Изабель: - Конечно, конечно -- здоровье прежде всего. Дело в том, что время от времени на человека накатывал страх быть отравленным -- почти все знакомые Раина прошли через это. Впоследствии все становилось на свои места, и для полного выздоровления от этого психоза требовалось лишь терпение окружающих. Однако у кое-кого подобная мания закончилась необъяснимой смертью -- но это, скорее, было исключением. По-видимому, такой период наступил у Изабель, и она некоторое время будет питаться только тем, что приготовит собственными руками. Нужно просто не обращать внимания. Постепенно разговор вернулся к пережитому кошмару. Райн отметил, что следует внимательно приглядеться к нарастающему движению. Придется посетить очередной митинг Патриотов, -- сказал он. Отмахнувшись от предостережения Джона, что это опасный шаг, Раин пояснил свою точку зрения: - Чтобы противостоять какому-то явлению, необходимо изучить его. Простым теоретизированием мы ничего не добьемся. Тогда - для большей безопасности - следует пойти всем вместе, -- предложил Джеймс Генри, вызвав своими словами смятение жен. Мастерсон кивком подтвердил свое согласие со словами Генри и, решив, что инцидент исчерпан, предложил включить телевизор: - Сейчас будет репортаж из Парламента о съезде правящей партии. Ручаюсь -- нынче ночью их правительство падет. Тем временем шум на улице все нарастал. Мимо окон непрерывным потоком проходили люди, иногда раздавался вой труб и грохот барабанов. Но собравшиеся в гостиной больше не реагировали на внешние раздражители - они увлеченно следили за трансляцией съезда. Передача завершилась появлением в Парламенте президента, объявившего о своей отставке. Глава 5 В городе полыхали пожары. Пульсирующее зарево подсвечивало облака на ночном небе и лисьи хвосты дыма над охваченными огнем зданиями. Сидя за зашторенными окнами, собравшиеся в гостиной Райнов следили за обстановкой в городе по телевизору: там непрерывно транслировали сводки последних известий. Попивая кофе, они поначалу довольно спокойно смотрели репортажи с мест событий, привычные к жареным новостям о пожарах и подавлении забастовок. Однако на этот раз все было во сто крат ужаснее. Город буквально утопал в крови. Полицейские собаки, вгрызаясь в плоть, рвали на куски несчастных юношей и девушек, дубинки стражей порядка забивали до смерти увернувшихся от овчарок; бандиты всех мастей, попав в родную стихию, расправлялись с обывателями, грабили и насиловали их; кое-где пожарные пытались противостоять огненной стихии, но подчас мощные водометы не столько сбивали пламя, сколько сметали людей, захлебывавшихся в потоках пенной жидкости. Под впечатлением происходившего жизненные силы медленно оставляли миссис Райан -- она автоматически выполняла обязанности хозяйки дома, двигаясь словно автомат, у которого почти разрядился аккумулятор. Зрелище пожара в знакомом супермаркете доконало ее: женщина закрыла лицо руками и тихо заплакала. Пожалуй, за все четырнадцать лет замужества она старалась держаться на высоте. Начав с преодоления своей боязни перед необходимостью контактировать с посторонними, она подчинила личные интересы амбициям мужа и заботам о детях. Глядя на плачущую Джозефину, Райн растерялся. Он вспомнил их возвращение после медового месяца, ее безудержные слезы под оглушающую музыку и кинулся успокаивать жену. Но та была не в силах взять себя в руки, рыдания душили ее. Тем временем на экране появилась новая сцена: бесновавшаяся толпа крушила окна в зданиях, окружавших памятник, возведенный в память Большого пожара 1666 года, и в завершение подожгла его. Горестный вопль Джозефины потряс Райна. -- Немедленно уведи ее отсюда, -- почти приказал дядя Сидней. -- Пусть поспит, если сможет. Разве ты не видишь, что весь этот ужас убивает ее? Обняв жену за талию, Райн помог ей подняться и повел в спальню, куда совсем недавно Джозефина увела Трейси. Оставшиеся молча проводили их взглядом. Даже на бесцветных личиках Иды и Фелисити появились признаки волнения. Неприятно усмехнувшись, Фелисити поинтересовалась; Интересно, что за всем этим последует? Не ожидал от тебя такой черствости, -- покачав головой, укоризненно заметил Сидней. На вопрос жены ответил Джеймс: Если ничего не предпринять, всех ждет смерть. Смерть, понятно? Или вы можете предложить иной выход? - с издевкой кинул он в испуганные личики близняшек. Злобная неприязнь, прозвучавшая в голосе Генри, заставила Фреда и Сиднея недоуменно переглянуться. Казалось, ничего не изменилось. Сидящий перед ними человек был по-прежнему энергичен, доволен собой и окружающими... Тогда откуда же этот тон, эта желчь? Поза Джеймса Генри подчеркивала его силу и агрессивность: казалось, что, даже сидя, он словно коршун парил над слабыми птахами, готовый не только заклевать их, но и не дать им поймать ни единой мошки, чтобы утолить голод. Обреченные на медленное умирание, пичуги робко копошились возле самой земли, не в силах ни взлететь, ни спрятаться от зорких глаз. Этот образ так развеселил Сиднея, что он громко рассмеялся. - Что это ты так заливаешься, черт возьми? Нашел время! вскинул на него зеленые глаза Генри. Старик сдержал смех и слабо взмахнул рукой -- не обращай, мол, внимания. Однако Генри не отставал: - В чем ты обнаружил причину для веселья? - Не имеет значения. Уж лучше смеяться, чем горевать, -- как истинный философ ответил дядя Сидней. Тогда хихикай и дальше, да помни, что скоро заплачешь е... слезами. Глаза Сиднея полезли на лоб. Ничего себе лексикончик. Ты, кажется, забыл, что здесь дамы. - Интересно, что это тебе не понравилось? - угрожающим тоном проговорил Джеймс. - Да просто мы в твоем возрасте не использовали подобные словесные перлы -- особенно в женском обществе. - Словесные перлы? Какие это? В разговоре ты применил неприличное прилагательное на букву "е". Ты понял меня, Джеймс? - подчеркнуто спокойным тоном проговорил дядя Сидней. Тебе примерещилось, старик! -- возмущенно прорычал Генри. - Только недоразвитые кретины используют -- из-за бедного словарного запаса -- недозволенные в приличном обществе выражения. Или таким способом ты обвиняешь меня в скудоумии? Во взгляде Сиднея появились недоумение и настороженность. Помолчав, старик произнес, словно обращаясь к больному ребенку: - Все хорошо. Поговорили немного, и теперь забудем о подобной ерунде. Но, похоже, Генри и не думал униматься. Все с тем же напором он продолжал допытываться, чего хотел добиться Сидней Райн. Тот слабо отбивался от словесных нападок своего молодого оппонента. Между тем экран телевизора демонстрировал все новые и новые картины повального безумия -- пожары, погромы, убийства... Распаляясь все больше, Джеймс Генри обратился к своим молчаливым женам все с тем же сакраментальным вопросом: Неужели я мог сказать нечто неприличное? -- и когда те дружно покачали головами, снова вцепился в Сиднея: -- Видишь, эти женщины свидетельствуют, что ты неправ, приписывая мне какую-то гадость. Я доказал свою правоту, и теперь ты должен извиниться за возведенную на меня напраслину! Вконец обессиленный идиотизмом ситуации, Сидней Райн был готов на все. Он кротко проговорил: - Из-за шума телевизора я, по-видимому, ослышался. Вероятно, ты прав, и я прошу извинить меня. Торжествующая усмешка искривила губы Джеймса, и он мстительно потребовал у старика попросить прощения у всех присутствующих. Даже теперь кротость не изменила Сиднею Райну: скорее всего он понял, что в крови этого темпераментного человека бурлила отрава - а результат ее действия все они видели на экране. Поэтому его голос звучал ровно и спокойно, когда он снова заговорил: Простите меня и вы -- все вы -- за этот неприятный спор. Вернувшийся из спальни в гостиную Райн стал невольным свидетелем разыгравшегося здесь скандала. Он обвел взглядом всех присутствующих -- затем взглянул на экран телевизора. Ему показалось чудовищным, что происходящее там уже больше не затрагивало его. Он перестал реально воспринимать действительность: возможно, что-то где-то и происходило, но не в этом мире, не с этими людьми... И были ли люди?.. Взяв пульт управления, Райн решил выключить докучную помеху, но ему внезапно показалось, что одним нажатием кнопки он выключит все - и останется единственным обитателем... чего?.. На это он не нашел ответа. Его накрыла с головой -- так, что даже померк свет, - волна отчаяния от собственного бессилия и никчемности. Бессмысленность, безнадежность и тщетность каких бы то ни было усилий сжали душу. Непривычный к молитвам, он воззвал к Всевышнему... И тут пришло озарение. Он присутствовал при знаменательном событии в истории страны, даже скорее не страны, а всей Земли -- истории, отраженной, словно в капле воды, в событиях этой ночи. Цикл замкнулся, цивилизация пала -- и вновь воцарился первозданный хаос. Сделав глубокий вдох, он нажал кнопку... Глава 6 Откинувшись на спинку удобного надувного кресла, Райн смотрел фильм. Мерцание экрана, спокойное развитие сюжета и говор на незнакомом языке снимали напряжение и мягко убаюкивали. Выбирая среди множества программ иностранную киноленту, он, не отдавая себе отчета в этом, инстинктивно стремился именно к подобному эффекту. Райн не получал удовольствия от положенных по графику часов отдыха -- раздираемый кошмарами мозг напряженно работал и во время сна, не давая покоя истерзанным нервам. Часто даже не в силах вспомнить, что же ему пригрезилось, Райн поднимался в положенные часы измотанным до предела. И теперь, забывшись в кресле, он -- как ему казалось -- обрел наконец желанную тишину; постепенно удары пульса перестали болезненно отдаваться в висках... человек погрузился в долгожданный сон... Он опять в большом зале. Тускло мерцает паркет. Приглушенный свет -- почти полумрак. Это какое-то призрачное освещение -- словно голубой лунный свет пронзает дымку тумана. На стенах черные ленты. И маски. В полутора метрах от пола. Словно посмертные маски некогда живших... или живых?., людей. "Продолжаю полет... Цель полета по-прежнему Мюнхен. Скорость чуть ниже скорости света. Корабль летит на Мюнхен. Я знаю, что я... наук -- история наук -- история наук... Это правда. Я хочу рассказать любому, кто захочет это узнать. (Нет нужды говорить -- некому говорить -- это не имеет значения...) Продолжаем смотреть. Вот только куда?" Нет, это не посмертные маски - на тех если не умиротворение, то хотя бы примирение. Черты изображенных здесь людей искажены ненавистью, вожделением, жадностью. С одной из масок на него глянуло лицо Джозефины -- застывшее выражение безумия сделало его почти неузнаваемым. Здесь и Александр, его младший сын. Открытый рот со струйкой слюны и бессмысленные глаза говорят о слабоумии. Какая-то замедленная музыка. Под нее невозможно танцевать -- и пары просто топчутся на месте. Темп музыки постепенно стал еще медленнее -- словно окончательно раскрутилась пружина граммофона, -- танцующие почти остановились. Теперь видны их лица -лица весьма состоятельных людей, уверенных в себе и знающих цену всему на свете. Выражение глаз не разглядеть -- их скрывают круглые солнцезащитные очки. За высокими окнами притаилась ночь. Музыка стихла окончательно. Ее сменил барабанный бой. Сначала он едва слышен, однако грохот постепенно нарастает. Но вот барабаны стихли. И вновь музыка -- но это заупокойная служба. Вновь возник приглушенный рокот барабанов. В какой-то момент к мелодии панихиды присоединился высокий, пронзительный крик. Возможно, это плакальщица голосит по усопшему... Темп звуков резко ускорился, неистово гремят барабаны, им вторят какие-то нечеловеческие вопли. Люди давно перестали танцевать: они сгрудились в центре зала, их лица обращены к мраку за окнами. Черные очки, шелест голосов, ночь... "Ночью не слишком поздно случилась беда". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "В ночь обмана случилась беда". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Ночью в мае случилась беда". Запрос: <<В чем точная природа катастрофы?" "В мае еще и еще раз беда". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Одна майская беда". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Кто-то может принять". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Кто-то уничтожает это". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Превращенное в ничто". Запрос: <<В чем точная природа катастрофы?" "Ничто". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Кто-то". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Победил". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Побеждает". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" " Заключение". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Н". Запрос: "В чем точная природа катастрофы?" "Ответ отсутствует". "Ответ отсутствует". "Ответ отсутствует". "Конец связи. Произведите очистку памяти и обнулите, если требуется". Люди в центре зала все еще смотрят в окна. Но теперь их лица слегка повернулись к Раину: он с Джозефиной и детьми почему-то стоит возле одного из окон. Становится понятным, что люди в очках говорят о них. Раин обнимает одной рукой жену, другой притягивает к себе мальчиков: он ощущает опасность, исходящую от толпы. Громыхание барабанов и звуки оркестра становятся невыносимо громкими, от пронзительного крика ломит уши, темп убыстряется -- все сливается в одно оглушительное крещендо.., "Надежда Демпси" стремится к точке пространства, обозначенной как Мюнхен 15040. Скорость звездолета чуть ниже скорости света. Только на Мюнхен. Состояние нормальное. Состояние нормальное. Состояние нормальное. На пульте замигал сигнал тревоги, освещая красным светом табло с каким-то сообщением. Райн попытался прочесть его, но буквы расплывались и не желали складываться в слова. Что же все-таки произошло? Нахмурив брови, он пытался сосредоточиться. Где-то вкралась ошибка, которую по-видимому не зарегистрировали приборы. Или он при расчетах пропустил нечто существенное. Тревожный сигнал свидетельствовал о том, что со спящими в контейнерном зале не все в порядке. Усилием воли Райн заставил себя проснуться. Фильм все еще продолжался, и Райн удивился, как многое он успел пережить во сне за столь короткий промежуток времени. Отзвуки кошмара продолжали напоминать о себе: потное тело ослабло, язык с трудом ворочался в пересохшем рту. Глубоко -- до боли в груди -- вздохнув, он выключил ненужный уже телевизор и вышел в коридор. Громыхая башмаками по металлическому полу, одинокий космонавт устремился в массажный кабинет, расположенный на той же палубе, что и его каюта. Рывком открыв дверь, он вошел в небольшое помещение с узкой медицинской койкой. Райн ложится навзничь и последовательно включает на панели команды "Пристегнуть ремни" и "Массаж". Автоматически освобожденный от ремней после процедуры, Раин поднялся и вновь зашагал по коридору. Массаж лишь вызвал боль во всех мышцах, но не избавил от тумана в голове. Теперь по расписанию следовал прием пищи. С трудом запихав в рот все, что появилось на выдвижном столике, Райн отодвинул шторку иллюминатора и выглянул в беспросветную космическую ночь. Внезапно ему показалось, что снаружи что-то есть - какая-то неясная фигура на миг заслонила от него небольшую группу звезд. Отпрянув от иллюминатора, он на секунду закрыл глаза и вновь вгляделся в безмерное пространство. Ничего. Как бы он хотел увидеть конечную цель своего путешествия! Но до нее оставались еще два года полета - из пяти расчетных лет. Он знал только ее название - Мюнхен 15040, одна из планет звездной системы Бернарда, наличие которой и приблизительные параметры определены астрофизиками Земли. Они уверяли Раина, что ее условия пригодны для поддержания жизни тринадцати землян, заключенных ныне в недрах звездолета, -- тринадцати, из которых бодрствует лишь он. На мгновение Райн испытал гордость за осуществленный им дерзкий побег с Земли. Но дела призывали его в главный отсек. Он вернул шторку на место и снова вышел из каюты. Несмотря на потраченные усилия, он так и не смог избавиться от пришедшего во сне чувства опасности. Для того чтобы еще раз перепроверить все свои действия, Райн, прежде всего, включает на компьютере программу внутреннего контроля. Получив ответ, что все системы в норме, он вводит снятые им в контейнерном зале параметры и вновь осуществляет необходимые расчеты. Сравнив результаты с предыдущими вычислениями, Райн убедился в их полной идентичности. Следовательно, он ничего не упустил. Тревога, вызванная кошмарными сновидениями, постепенно утихла. Глава 7 Райн ввел отчет в компьютер и еще раз перепроверил свои расчеты. Затем, удовлетворенный результатами вычислений, дал отбой и, тихо напевая какой-то бравурный мотивчик, вынул из ящика свой исповедальный журнал. Оставшиеся до следующего сеанса связи пятнадцать минут Раин, как обычно, посвятил заполнению очередной чистой страницы красного фолианта. Повторив - теперь уже в письменном виде -- традиционный восьмичасовой рапорт и отчеркнув его от неофициальных заметок красной чертой, он приступил к тому, что давало ему силы противостоять одиночеству, -- к интимной беседе с неким молчаливым слушателем. "Единственный действующий обитатель корабля, я переживаю всю глубину и высоту эмоций, не ослабевающих от сравнительно небольшой физической нагрузки и не прерываемых ничьим вмешательством". Пожав плечами, Райн сдвинул брови и, не исправляя написанного, принялся торопливо строчить дальше. "Конечно, это означает душевные страдания, поскольку я становлюсь жертвой собственных чувств. Но в то же время испытываю и ни с чем не сравнимую радость. Выглянув недавно в иллюминатор и вновь поразившись необъятности Вселенной, я припомнил, что я - вернее, все мы - сотворил для того, чтобы спасти себя. Мысленно возвращаюсь к тому, что с нами было, и теряюсь в догадках, что будет дальше". Оторвавшись от записи, Райн распрямил спину и неопределенно помахал ручкой в воздухе, не в состоянии короткой фразой сформулировать мелькнувшую мысль. Так и не придумав ничего путного, он провел красную черту и убрал красный журнал в ящик. Встав с кресла командира корабля, Райн сделал несколько шагов по отсеку и вновь решительно вернулся к пульту. Секунда -- и он вновь принялся заполнять убористым почерком листы увесистого фолианта. "К сожалению, нам не удалось уберечься от безумия, охватившего мир. Пришлось пожертвовать кое-какими идеалами, но, в отличие от остальных - не осознающих, что творят, -- мы понимали, чем жертвуем, и пошли на это сознательно. Справедливости ради следует признать, что на какое-то время мы превратились в равнодушных зрителей -- чудовищность происходящего больше не затрагивала душу. Возможно, это была защитная реакция организма на непрерывный ужас -- и это спасло наш разум. Порой случалось принимать участие в вакханалиях безумцев, но и тогда мы не теряли из виду уготованное нам предназначение. Однако даже теперь, спустя несколько лет, я сожалею о некоторых поступках... И хотя не считаю, что цель оправдывает средства, мы, тем не менее, уцелели в этом аду. Да, нам предназначено возродить нормальное человеческое сообщество в условиях не тронутой распадом новой планеты. Наш разум уцелел, и мы способны, надеюсь, достойно воплотить в жизнь поставленную задачу. Мои оппоненты -- если бы таковые нашлись -- могут посчитать эту затею утопией. Я чувствую, как нечто подобное мелькает и в моем подсознании. Но будем оптимистами -- потому что иначе мы не сможем уцелеть. Что ни говори -- идеальных людей не существует. И мы далеко не безупречны: это проявлялось и прежде, еще до всеобщего помешательства, и только усугубилось впоследствии. Но мы -- единая семья, и поэтому общих качеств в нас гораздо больше, чем различий. В этом залог успеха нашего предприятия. Я искренне верю в это". Распрямив согнутую спину, Раин размял затекшую руку и взглянул на часы -- до очередных замеров еще несколько минут. Поэтому он снова склоняется над журналом. "Не представляю, как мы смогли выдержать напряжение последнего периода. Степень его я особенно остро почувствовал в сравнении с размеренной обстановкой звездолета: постепенно нервы успокоились, и я понял размеры разрушения своей сущности. Увы, общество безумцев наложило печать и на меня. Однако само осознание падения придает надежду на полное выздоровление, хотя я не сомневаюсь, что со временем мне еще не раз припомнят прежние грехи, -- интеллект спящих, не видоизменяясь, дремлет вместе с ними. Мы все восприняли случившееся как внезапную катастрофу - сродни стихийному бедствию. И наша психика тяжело прореагировала на фатальность изменений. Если бы дали себе труд время от времени оглядываться назад, то смогли бы заранее увидеть признаки надвигающегося кризиса, и травма оказалась бы не столь сильной. Увы, я сделал такой вывод не в условиях реалий Земли, а лишь в безмолвии космического пространства. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Помнится, мы сетовали на то, что прежде было лучше: такое во все времена говаривали и до нас. Еще Иеремия ссылался на проблему роста населения и уменьшение производства. Как оказалось, то были вехи на пути к всеобщему краху. Их не замечали: людям свойственно прятать голову под крыло, действовать по принципу „моя хата с краю". Даже наше поколение позволило себе роскошь не заметить прихода к власти сначала „красных", потом „коричневых"". Райн перестал писать и подумал, что, попадая в стрессовую ситуацию, люди обычно занимаются мелочами, поскольку те не требуют особой затраты сил. Человек по своей сути парадоксален. Райн вспомнил старую байку о чудаке, потерявшем в доме кольцо: он принялся искать его на улице, поскольку там светлее. Губы Раина искривила мрачная усмешка. Он снова вернулся к журналу. "Люди всегда стремятся отыскать того, кто будет решать за них все проблемы - и, в зависимости от результата, либо восхвалять его, либо забрасывать камнями. Всегда проще не полагаться на свой разум, а следовать за кем-то, наподобие крыс, бредущих под дудочку крысолова Геммелина". Написанное развеселило Райна. "Это стремление спрятаться за чью-то спину породило бесчисленных вождей, фюреров, дуче, пророков, провидцев, духовных наставников разного толка. Хороший профессионал-политик не пользуется спросом - он приземленный практик, занимающийся сиюминутными нуждами людей. А тех привлекают броские лозунги -- поэтому с большей охотой они кидаются в объятия к плохим поэтам, плохим художниками и иже с ними: хорошие деятели в области искусств ведь тоже профессионалы и поэтому заняты своим делом, а не политикой. В результате миром правят непрофессионалы, пичкая своих адептов мало вразумительными идеями - простыми, как амеба, и бессмысленными, как мыльные пузыри. Вот под их руководством человечество и подошло к своему пределу. Может быть, всемирная встряска вправит им мозги, а может быть, они так и погибнут, не уразумев, что из века в век своими руками толкали тележку-жизнь к пропасти. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем об этом -- связь с Землей потеряна уже сейчас, а впереди еще два года пути. Не устаю радоваться, что мы вовремя унесли ноги, воспользовавшись сведениями астрофизиков и этим звездолетом!" Расписанное по минутам время командира заставило его вернуться к рутинным делам. Сейчас, например, необходимо тщательно проверить двигатель. Со вздохом положив журнал в ящик и задвинув его, Райн занялся контрольным тестированием каждого узла. Райн постиг азы управления космическим кораблем самоучкой, и в критический момент это увлечение пригодилось. И теперь, считывая показания компьютера, он погрузился в воспоминания о тех днях, когда даже в кошмарном сне не мог увидеть себя в капитанском кресле, за пультом звездолета. Профессиональным делом Раина был бизнес. Перед его мысленным взором возник сорокалетний крепыш с крупным лицом и упрямым взглядом пристальных глаз -- явно опасный для конкурентов представительный человек, знающий себе цену. Под стать солидному образу хозяина и его рабочий кабинет -- просторное помещение с основательной деловой мебелью. Всю свою жизнь Райн оставался бойцом. Это качество помогло ему и в космосе: не сдаться обстоятельствам, оказавшимся выше человеческих сил, помог именно бойцовский дух. Но здесь его конкурентом была беспредельность космоса, а ставкой - жизни двенадцати доверившихся ему людей. Живи он десяток тысяч лет назад, он и там, вероятно, первым кидался бы в бой, подстрекая сородичей боевым кличем и размахивая зажатым в руке бивнем мамонта. В земных же реалиях современного мира он занимался производством игрушек. Но не как старый крестьянин в маленьком красивом домике, вырезавший марионеток. Ему принадлежала фирма, приносившая миллион фунтов в год. Она выпускала детские видеотелефоны, пластиковые молотки, чудесные миниатюрные ракеты, говорящих кукол в человеческий рост, детские автомобили с автоматическим переключением передач, настоящие автоматические кухни, овец, которые блеяли как живые -- и вообще все, что прыгало, ездило, шумело, ломалось и затем, тайком и с проклятьями, выкидывалось родителями в мусорные баки во всех городах западного мира. Райн нажал кнопку, которая соединила его с кабинетом управляющего фирмы, Оуэном Паузллом. Тот стоял на четвереньках, наблюдая за двумя шагавшими по ковру трехфутовыми куколками. Пауэлл обернулся на зуммер видеотелефна и слегка запыхавшимся голосом произнес: - Привет, Райн! Райн кивнул, и в этот момент послышался отчетливый нежный голосок: - Привет, Оуэн! -- Это проговорила одна из кукол. - В прошлый раз ты именно ее имел в виду? - поинтересовался Райн. Кивнув головой, Пауэлл поднялся с пола и продолжил: - Здорово получилось, не правда ли? Представляешь, как будут радоваться детишки: еще бы, купленная малышу кукла отвечают на его - и только его! - вопросы. Технология этого совсем простая. Надо, чтобы в магазине ребенок заговорил с ней. Запоминающее устройство куклы запечатлевает его голос в памяти - и вот, пожалуйста! Емкость памяти позволяет отвечать примерно на двадцать пять вопросов. Райн несколько поубавил радость Оуэна, заметив: - Чтобы был сбыт, необходимо установить разумную цену. Фанатик игрушечного дела, Пауэлл великолепно смотрелся бы у окна деревенской хижины со стамеской в руках, вырезая из полена какого-нибудь Пиноккио. Но заработок в фирме Райна - примерно двадцать тысяч в год - сделал участь кустаря-одиночки мало привлекательной. Однако деятельность в бизнесе имела свои негативные стороны. Вот и теперь Пауэлла смутил вопрос о цене за новую разработку. - А как вы смотрите, если снизить розничную цену до двадцати фунтов? Иначе затраты не окупятся ... Разумное предложение, но следует все обсчитать, -- сдержанно произнес Райн. -- Времени до Рождества у нас достаточно, чтобы определить приемлемую цену. Тогда, кстати, мы и проверим свои выводы, выпустив в продажу небольшую партию. Пауэлл с готовностью кивнул. В общении с Пауэллом Райн предпочитал подчеркнутую сдержанность: Оуэн относился к той породе подчиненных, которые -- подчас даже в ущерб делу -- готовы свернуть горы ради похвалы начальника. С такими надо держать ухо востро. Особенно если собираешься навязать им мало приятное поручение, что тут же и сделал Райн: - А сейчас требуется вот что. Во-первых, надо сообщить на фабрику Эймсу о замене булавки для Королевы Кукол с прежней на IV модель. А во-вторых, предупредить Дэвиса о прекращении поставок до тех пор, пока он не погасит долг. Пауэлл принялся возражать: Без наших вливаний он не протянет и месяца, и тогда из его долга мы сможем вернуть лишь какие-то гроши! А так он, может быть, еще и встанет на ноги. Райн недовольно отмахнулся: Это означает снова потерять не менее десятка тысяч фунтов, притом без малейших гарантий. Нет, так не пойдет. Позвони и передай ему мое решение. - Хорошо, обязательно распоряжусь, -- капитулировал Пауэлл. Райн удовлетворенно кивнул и выключил связь. Чуть помедлив возле стола, Райн вынул из ящика флакончик с зелеными таблетками и, плеснув в резной хрустальный стакан немного воды из такого же раритетного графина, запил лекарство. Отойдя к окну, он полюбовался на отблеск хрустальных радуг в полированной глади стола, а затем замер неподвижной глыбой -- руки за спиной, короткие крепкие пальцы сцеплены в замок, голова по-бычьи чуть наклонена вперед. Обращенный внутрь взгляд говорил о напряженной деятельности мозга - решение, которое должен был принять Райн, было не из легких. Надо признать, ему, наконец, повезло с управляющим. Пауэлл не шел ни в какое сравнение ни с вечно недовольным Конроем, ни со сменившим его Эверсом. Если Конроя Райн раскусил сразу и постарался тут же избавиться от него, то в отношении Эверса он здорово ошибся. Чуть надменный и неразговорчивый, Эверс сначала показался ему скромным и деликатным, склонным никого не тревожить понапрасну. Но когда выяснилась его почти патологическая боязнь общения, пришлось расстаться с ним. Подумать только! Управляющий не отвечал на телефонные звонки, постоянно давая отбой; отказывался встречаться не только с клиентами, но даже с руководителем! О каком процветании производства могла идти речь при подобных обстоятельствах! Райн и сам с удовольствием прервал бы отношения с некоторыми клиентами, да и с кое-кем из работников фирмы. Но на первом месте у него всегда стояла польза, и при выборе между процветанием дела и дискомфортом общения он всегда выбирал первое. Нынешний управляющий, Оуэн Пауэлл, хотя и отличался некоторой небрежностью, а подчас и забывчивостью, оказался весьма эффективным работником -- умным и изобретательным. Он прекрасно разбирался в индустрии игрушек, чувствовал веяния моды и улавливал перспективы сбыта. Но Раина раздражало прилипшее, казалось, навечно к его физиономии выражение собачьей преданности и покорности, постоянное стремление "есть глазами начальство", ежесекундная готовность немедленно выполнить приказ -- хоть за поноской сбегать, хоть тапочки принести. Такая открытость чувств и непосредственность поведения, думалось Раину, сродни глупости: разумный человек должен быть более осторожным, сдержанным... А ведь Пауэлл далеко не дурак. Возможно, правда, все объяснялось достаточно просто: Пауэлл, как и любой валлиец, легкий и дружелюбный в общении человек. Однако Райн знал, что каждый валлиец прежде всего защищает интересы своего клана. Он тут же припомнил, что самыми опасными в городе считались именно валлийские банды. Откуда-то из по