о цеха. А Грааль, безусловно, олицетворяет собой эти качества? - Она не спрашивала-утверждала. - Ваш предок верил, как верил и князь Люцифер, что Грааль принесет облегчение сердцу, положит конец всем мучениям... - проговорил Клостергейм в пространство. Сент-Одран, все еще не пришедший в себя и настроенный крайней враждебно, обратился к моей герцогине: - Если вы, мадам, посвященный адепт, как вы сами только что заявили, вам было бы много проще построить свой собственный воздушный корабль. Зачем вы связались с нами? - У меня не было времени строить новый корабль. Необходимая мне информация дошла до меня лишь недавно. К тому же, от вас мне потребен не только корабль. Сент-Одран нахмурился. - Стало быть, здесь затронуты личности? Либусса отвернулась, и теперь я не видел ее лица. Я так толком и не понял, что имел в виду мой приятель-шотландец, когда задавал ей этот вопрос, но слова его, кажется, попали в точку. - Клостергейм уже предлагал союз, - продолжал Сент-Одран, подозрительно сощурив глаза. - который из нас двоих надобен вам для достижения ваших целей, мадам? Я так понимаю, фон Бек? Она вздохнула, а когда вновь повернулась к нему, лицо ее так и пылало гневом. - Вы мыслите в правильном направлении, Сент-Одран, только слишком уж все усложняете. Мы не исследуем никакого сверхзапутанного лабиринта... мы лишь предпринимаем обычную поисковую экспедицию к местам, где всего вероятней сокрыт Грааль... - Каковой Грааль фон Бек должен узнать, буде случится, что сокрыт он под обманной личиной! - Приподняв шляпу, Сент-Одран почесал в затылке. - Но вот в чем ирония: даже если мы и отыщем Священную Чашу, он, скорее всего, так и не узнает, что он такого нашел. - Теперь шевалье успокоился, полагая, что одержал несомненную победу. Я уже знал эту его установку. Избранная им тактика привела именно к тому результату, к которому он и стремился. Либуссе моей слова Сент-Одрана пришлись явно не по душе. Она закусила губу, пальцы ее непроизвольно сжались. Будь в руках у нее пистолет, она бы, наверное, с превеликим удовольствием разрядила его в шевалье. Сент-Одран же с довольным видом обозревал долину, простиравшуюся внизу. Он все-таки отомстил герцогине за то, что она его перехитрила. - Ну разве не прелесть, - манерно протянул шевалье. - Чудесный вид. И погода просто замечательная. Либусса, не прекращая хмуриться, одарила меня таким взглядом, словно бы я был собакой, достаточно смышленой, чтобы понять несколько слов из беседы их и перестать потому слушаться приказаний хозяйки. Она не могла знать глубинной потребности моего естества служить ей, быть ею любимым или хотя бы ей не безразличным. Душа моя пела. Значит, я все-таки нужен ей! Пусть для чего-то, но нужен! Но тут Сент-Одран резко подался вперед и схватил пистолет герцогини, который она положила на пол. - Сейчас мы восстановим равновесие, - ослепительно улыбнулся он. Клостергейм презрительно покосился на наведенное на него оружие. - Я умирал столько раз, что мне уже все равно, умру я опять или нет. - Один выстрел, сударь, и мы все погибли. - Я себя чувствовал по-дурацки. Меня словно бы разрывало на части. Я действительно не знал, на чью сторону встану, если дело дойдет до открытого столкновения. Видимо, почувствовав мои колебания, Сент-Одран пожал плечами и поднес руку с пистолетом к плечу, как дуэлянт, готовящийся к выстрелу на поединке. - Почему бы вам, сударь, - вполне дружелюбно проговорила Либусса, не принять происходящее с приличествующим джентльмену спокойствием. Нам действительно нет причин ссориться. Вы проделали свой хитрый трюк, мы тоже прибегли к обману. Но теперь это уже позади, и нам пора перейти к сотрудничеству - открытому, без обмана - что, кстати, в ваших же интересах. К тому же, сие приключение принесет нам взаимную выгоду. И немалую, уверяю вас, выгоду. Согласитесь лишь передать мне командование, и вы сами увидите, что я честна по отношению к вам и справедлива. Еще засветло должны мы добраться до места нашего назначения, где, как еще будет возможность у вас убедиться, шансы на обогащение воистину безграничны. И друг ваш, сударь... поверьте, ему не грозит никакой опасности. Ни с моей стороны, ни со стороны Клостергейма. Собственная его поза этакого оскорбленного достоинства, похоже, прискучила уже Сент-Одрану. - Просто скажите, куда именно мы летим, больше я ни о чем не прошу. - Шевалье вздохнул и заметно смягчился. Он был не из тех, кто таит долго злобу или ведет заведомо безнадежную игру. Клостергейм ответил ему с таким видом, словно никто и не делал из этого тайны. - Мы направляемся прямо к Осенним Звездам. Мы уже видели их и ночью сегодня увидим снова. Вы должны это знать, фон Бек... Линии силы... - Разумеется. - Я решил потакать ему, ибо иначе мне все равно от него ничего не добиться. Я уже начал склоняться к мысли, что за бредовой его тарабарщиной скрывается ясный и быстрый ум. Но даже если я ошибался, даже если и вправду разум его был затуманен безумием, периоды некоторого просветления иногда все-таки наступали. Сент-Одран подхватил свое пальто и засунул пистолет герцогини себе в карман, при этом он с подозрением посмотрел на меня, словно пытаясь решить, на чьей я стороне. Я же, что называется, был за тех и за этих. Я разрывался на части. Она подошла ко мне, улыбаясь. Она провела рукой мне по лицу. Под ласковым прикосновением ее я вздрогнул. - Вы устали, фон Бек. - Голос ее звучал нежно, проникновенно, словно бы мы с ней давно были вместе. У меня подкосились ноги. Неужели те сны мои были реальностью? Неужели она приходила ко мне, тогда как я полагал, что меня донимает горячечный бред? Я тяжело задышал, пытаясь взять себя в руки. Сила характера этой женщины и ее красота очевидны для всякого, но она обладала еще и поистине дьявольскою способностью одним своим прикосновением возбуждать во мне вожделение; а вожделение всегда заглушает глас здравого смысла. Я не мог ей противиться. Даже сама она, подозреваю я, в полной мере не осознавала еще степень той власти, которую надо мной возымела. Сент-Одран открыл было рот, дабы, как я понимаю, предостеречь меня от ее двуличности, но, увидев лицо мое, только пожал плечами. Либусса положила мне руку на грудь. Рука была необычно теплой, даже горячей, словно она побывала в огне преисподней. Алые губы поцеловали мои глаза. - Вам нужно поспать, фон Бек, - прошептала она. - Спите, мой дорогой, я разбужу вас. Когда вы понадобитесь. Глаза мои закрылись еще прежде, чем я это осознал, и, опустившись на мягкий плетеный пол, я погрузился в сладкую дрему. В ее присутствии, - успел я подумать еще в исступленном восторге, - у меня нет своей воли. Воля моя может встать между нами, а значит должна быть упразднена. Должна исчезнуть. Единственное, к чему я стремился теперь, это быть нужным ей, помочь ей достичь ее цели... какова бы она ни была, эта цель, побудившая герцогиню мою совершить сие воздушное пиратство. В первый раз я проснулся, разбуженный неким монотонным гудением. Этот бубнил Клостергейм. Он сидел на краешке борта гондолы, подтянув колено одно к подбородку, и излагал свое понимание принципов воздухоплавания, после чего, даже не сделав паузы, перешел к описанию своих теологических измышлений: - Люцифер понял, что Бог умирает. Так что он выжидает лишь подходящего случая... выжидает, хотя прежде горел нетерпением решить все сразу, не медля. Он заключил соглашение. Я это точно знаю. И фон Бек был тому свидетелем. Разве он ничего не сказал? Даже не упомянул? Неужели все это семейство связано столь суровым обетом молчания? - Говорю же вам, сударь: я не знаком ни с семейством его, ни с деяниями их! Фон Бек воздержан в своих откровениях, а я вовсе не любопытен! - Бог отдал Люциферу землю, дабы тот правил ею... во всяком случае, за нею приглядывал. Если прежде мы обнажали меч против Неба, то теперь мы идем покорить Ад. Свободу свою человек должен взять силой, иначе он просто не станет ценить ее, эту свободу. Ее надлежит завоевать. Добыть болью и кровью. И тот, кого называют Антихристом, он поведет нас! Изгнав Бога, разбив Люцифера, мы завладеем их силой, но без их уже покровительства... Сент-Одран почесал шею. - Ваши абстракции, сударь, навевают на меня скуку смертную. Если Господь с Сатаною не просто символы, а действительно некие личности, то им давно бы пора уже разрешить этот их спор к обоюдному удовольствию. Но они почему-то нас не известили, так? - Предок фон Бека знал обо всем, что между ними произошло. - Тут Клостергейм заметил, что я не сплю. - И вы, фон Бек, тоже, клянусь! Все вы любимчики Дьявола, все! - С Дьяволом я знаком только по великолепному описанию в Le Diable boiteux Ла Сажа, сударь. Но тот, насколько я понимаю, был далеко не таким благоприличным господином, как ваш бывший хозяин. Зато обладал более острым умом. - Господин мой был мудрейшим и прекраснейшим из созданий. - Сие громкое заявление, прозвучавшее так прозаично и в то же время так искренне, заставило меня призадуматься. Похоже, в холодной застывшей душе Клостергейма сохранились еще искорки жизни. Подобно тому, как сам Люцифер бросил вызов Богу, Клостергейм тоже восстал против единственного существа на свете, которое он действительно любил. И теперь наказание ему - отвергать до скончания вечности своего господина, которого однажды он предал. И разве его положение не отражало, как в зеркале, мое собственное, за тем лишь исключением, что я предал идею и через идею себя самого? Меня весьма беспокоил данный вопрос, но подумать над ним у меня не достало ни мужества, ни, может быть, мудрости. Рука Либуссы легла мне на лоб, но слова ее обращены были к Клостергейму: - Иоганнес, разговор сей туманен и в нем мало проку. От прикосновения теплой ее руки кровь прилила к голове моей исступленным потоком, и я больше не мог уже думать. Вообще ни о чем. Я чувствовал: наша страсть уже скоро должна будет осуществиться. Она просто не может терзать меня еще дольше. - Усните, - сказала она. И я вновь впал в томный транс. Нам судьбой предназначено быть любовниками... нам предопределено Единение, вечная гармония... хотим мы того или нет... В следующий раз меня разбудило прикосновение руки ее к моим губам. Из темноты доносился голос шевалье. Гондола тихонько покачивалась подо мною. - Посмотрите веред! Посмотрите! - в изумлении кричал шевалье. - Ну посмотрите же! - Все его мрачное настроение развеялось. Он едва ли не свешивался через борт гондолы, в то время как Клостергейм стоял рядом с ним, всем своим видом являя нетерпеливое раздражение. Руки его теперь были затянуты в черные перчатки, лицо сокрыто в тени широкополой шляпы, а сам он закутан в плащ. - О, фон Бек! Посмотрите, дружище! Либусса помогла мне подняться на ноги, - меня немного шатало со сна, - и подвела меня к борту гондолы, где я встал между Клостергеймом и шевалье. Она молча указала на северо-восток, где в мареве света, изменяющего свои краски, простиралась большая долина, по дну которой несла свои воды река - широкая, спокойная. Нас несло прямо туда. Корабль наш постепенно снижался; а меня вдруг охватил странный озноб, узнавания. Я уже различал силуэты дивного города. Его черные с белым камни мерцали в свете огромных звезд, сочетающихся в неведомых мне созвездиях. То были иные звезды: жарче и старше тех, что сияют в небе ночи нашего мира. Бледные, но различимые их цвета, - алые и пурпурные, желтые и насыщенно золотые, - изливались туманным сиянием на просторы долины, на изумительный город. В городе этом, казалось, смешались все стили архитектуры. То был Майренбург разумеется, Майренбург, только как бы подчеркнутый, преувеличенный. Майренбург, еще более прекрасный и невообразимо законченный. Совершенный. Барочные башенки из темного нефрита, древние строения с фронтонами из потертого от времени обсидиана и наружными балками из молочно-белого мрамора... безупречный негатив того Майренбурга, который я знал. Город был тих, неподвижен, только вихрь едва различимого желтого света, вспарывая темноту, проносился то и дело над остроконечными крышами, но потом и этот свет поблек, растворившись в ночи, точно последние вспышки пламени догорающей свечи. Источником сего взвихренного света было далекое заходящее солнце. Или, может быть, несколько солнц. - Герцогиня... - Сент-Одран вновь стал учтив и любезен. - Приношу вам свои извинения за то, что повел себя с вами невежливо, и искренне благодарю вас, ибо какие бы цели вы ни преследовали без вас мы никогда не узрели бы этот чудесный город. Как я понимаю, он подобен зеркальному отражению того Майренбурга, откуда отправились мы в путешествие, но он также есть воплощение идеи совершенного града. Будь я проклят, мадам, если он, город этот, не олицетворяет мечту, каковой грезили зодчие многих веков, каковую стремился, наверное, воплотить всякий каменщик, взявший в руки резец. - Он глубоко вдохнул воздух. Мне показалось даже, что шевалье мой готов разрыдаться. - Город в Осенних Звездах, - скучающим тоном изрек Клостергейм. - Где решится судьба всех нас, - добавила герцогиня. Сент-Одран вопрошающе поглядел на нее. Она лишь кивнула. Шевалье схватился за краник клапана и осторожно его повернул, выпуская газ из купола шара. Снизу к нам поднимались запахи: восхитительный аромат свежей листвы и ночных цветов, запах каких-то пряностей, кофе, изысканной снеди, соусов и маринадов, ароматических масел, старого пергамента, кожи, плесени и вина, серы и дыма, пыли и раскаленного металла, сточных канав, щелока, человеческий соков... все это смешивалось, создавая особенную, неповторимую сигнатуру, присущую всякому большому городу. Однако же, никогда прежде мне не доводилось вдыхать такого экзотического аромата, - ни в Константинополе, ни в Александрии, ни в каком ином городе, каковые я проезжал по пути в Самарканд, - как в этом таинственном Майренбурге. В нем было что-то от каждого города понемножку: и от шумливого эклектизма Лондона, и от беззаботной древности Рима, от вычурного орнамента Праги и искрящейся энергии Парижа, от надменного зловония Венеции и от хрупкого дрезденского гранита. В городе этом слились воедино все эпохи истории человечества: Халдея, Мемфис, Иерусалим, Афины, Берлин, Санкт-Петербург... Он неподвластен был времени - вечный град в блистающем черном мраморе и безупречно белом алебастре. Его линии и углы, его плоскости и изгибы... то был своеобразный язык изысканных знаков и символов. Речь камня и извести повествовала о многообразии нажима и напряжения, о взаимозависимости и непримиримом противостоянии, об укоренившейся неизменности и непрестанных переменах. Он, город этот, повествовал еще о печали, о боли и радостном торжестве. Клостергейм повернулся, невыразительный взгляд его остановился на мне. Неуклюжим движением он протянул руку вперед, словно показывая мне город, как однажды пытался уже показать мне снежинку. Голос его прозвучал бесстрастно. Он лишь повторил свое заявление, как будто я был тугодум, не способный уразуметь с первого раза: - Город в Осенних Звездах. ГЛАВА 11 В которой переживаем мы опыт, неведомый нам доселе. Князь Мирослав Михайлович Коромко. Алхимические раздумья. Долготерпение вознаграждается. Единение без гармонии. Корабль наш наконец приземлился. Мы с Сент-Одраном закрепили его прямо за высокою городскою стеною этого дивного города-квинтэссенции Майренбурга. Мы вошли в город, - все вчетвером, - перед самым рассветом, когда мерцание древних звезд отступало уже перед светом солнца. В домах Майренбурга зажигались уже очаги. Над крышами появились первые струйки дыма. Где-то выкрикивал неутомимое свое утреннее бахвальство петух. У ворот из синего обсидиана нас встретил единственный стражник с опухшим со сна лицом этакого буколического пастушка. Зевая и застегивая на ходу ворот серой с желтом рубахи, он поприветствовал нас вялым небрежным взмахом руки и пропустил всех четверых, даже и не взглянув на нас лишний раз. Однако Сент-Одран, - переживая о том, что наше золото могут украсть, - подошел к нему и попросил хотя бы в полглаза приглядывать за воздушным шаром, который мы прикрепили веревками к дубу, что рос на лугу в пределах видимости от городских ворот. Стражник, в свою очередь, пояснил, что он поставлен здесь не для того, чтобы что-то вообще охранять и допытывать тех, кто выходит из города или входит в него, а для того, чтобы отвечать на расспросы всякого странника, с городом незнакомого; он, впрочем, пообещал присмотреть за шаром, хотя при этом и насупился недовольно. - А он останется таким, как теперь, ваше превосходительство, или изменится как-нибудь? Я, знаете ли, опасаюсь всякого колдовства. Сент-Одран открыл было рот, чтобы объяснить, что к чему, но потом передумал и сказал просто: - Уверяю вас, нашего корабля вам бояться не нужно. - Мы были теперь в том Майренбурге, где рационализм нам мог бы быть понят несколько неадекватно. Дорогу, похоже, знал один Клостергейм. Город оказался совсем не таким, как оставленный нами Майренбург, хотя многие здания и расположение улиц были мне знакомы. Городская архитектура по большей части представляла собою строгий, даже какой-то безликий стиль, безо всякого барочного налета, каковой можно было бы ожидать: стиль, я бы сказал, классический, в подражание зодчеству Древней Греции. Город уже просыпался. Мы пересекли какую-то громадную площадь, в центре которой располагался фонтан с каменным изваянием лошади, возвышающейся над бассейном, где плавали рыбки, - алые и золотые, синие и бледно коричневые, - в их красках, казалось, отражается свет гаснущих звезд. Четыре широких улицы расходились от площади безупречно прямыми лучами, теряясь в перспективе точно по направлениям четырех сторон света. Мостовые их были выложены черным зеркальным мрамором с серыми прожилками, здания, их обрамляющие белым ониксом и кварцем. Зрелище, на мой взгляд, потрясающее. Оно напомнило мне монументальную холодность Санкт-Петербурга - города, призванного воплотить в себе представление человека о совершенном граде, в отличие от тех городов, что растут как бы сами по себе, сообразно потребностям их обитателей. Пройдя через площадь, мы оказались в квартале узеньких улочек, загроможденных лотками с фруктами и овощами, и крытых аллей, уже заполненных толпами горожан, весело перекликавшихся вдруг с другом. Их разговорный немецкий пришелся бы весьма к месту где-нибудь в Мюнхене или Кельне. Повсюду в домах уже поднимались жалюзи и оконные фрамуги, распахивались ставни и разворачивались навесы. Люди выглядывали из окон, щурясь на утренний свет. Подзывали собак и кошек. Опорожняли помойные ведра. Жены будили мужей, мамаши звали детишек. Семейства собирались к завтраку. Важного вида купцы - горделивые, даже величественные - одетые, может быть, и не совсем по последней европейской моде, но, на мой взгляд, вполне прилично, учтиво приподнимали свои котелки, кланяясь дамам в пышных кринолинах и жалуясь им на жару: - К полудню, мадам, вот увидите, будет уже настоящее пекло! Меня не покидало странное чувство, что я все это вижу во сне. Среди причудливой фантасмагории мира снова нередко ведь возникают такие вот незатейливые, банальные даже сценки. Я запрокинул голову, глядя на шпиль колокольни высотою, наверное, в две сотни футов, сложенной из камня цвета красного дерева. Шпиль устремлялся ввысь острой иглой на голубом фоне летнего неба, увенчанный каменным изваянием: ребенок, в слезах созерцающий разбитое блюдце, которое держал он в пухленькой ручке. Мы прошли мимо таверны, большой, в пять этажей, с балкончиками и буйно разросшимся садом на крыше; мимо игорного дома, способного вместить человек, наверное, шестьдесят одновременно; мимо мавзолея из небывалого бледно голубого гранита, отшлифованного до зеркально блеска. Прошли мы по улочке полуразрушенных обветшалых домов, кишащих веселою шумною ребятнею; по извилистой тенистой аллее - вверх по склону холма к маленькой тихой площади, где здания были все в основном из песчаника, с уединенной кофейней, громадною елью и колодцем посередине. За столиками, выставленными на улицу, сидели чинные господа средних лет, - человека четыре-пять, - читали газеты, вели беседу. Обслуживал их официант в маске какого-то зверя. Смуглый, взлохмаченный, даже двигался он как-то странно, словно бы вместо сапог у него были копыта Пана. Мы прошли по мосту над каналом, который мог бы достойно соперничать с любым из каналов Венеции. Зеленые воды цвета изумруда, позолоченные лодки... и человек в одной рубашке, без сюртука, правящий лодку шестом - лодку, столь причудливо изукрашенную резными фигурами Нептуна, русалок, дельфинов и прочих обитателей морских глубин, что как-то даже не очень и верилось в то, что она несет столь прозаичный груз: капусту и лук. Ярдах в двадцати от моста дрейфовала у берега точно такая же, но затонувшая лодка. Нос ее уныло торчал из воды, деревянные бока давно уже заросли мхом. Ослик спустился к каналу, зашел в воду по брюхо, остановился, обнюхал обломки злосчастной лодки, вернулся на пристань и отряхнулся. Брызги вспыхнули в сиянии солнца. На каждом балконе сушилось белье. Окна распахивались навстречу утреннему свету. Ослик пронзительно закричал, словно бы дверь, которую не трогали лет, этак, сто, провернулась на ржавых петлях. Какие-то люди в сутанах с капюшонами прошли нам навстречу. Поравнявшись с нами, все они, как один, подняли пальцы, сложенные в некоем приветственном жесте, неведомом мне. Клостергейм машинально ответил им тем же таинственным знаком. Мы завернули за угол и вышли на короткую улочку, проходящую как бы между двумя небольшими холмами, чьи зеленые склоны, заросшие густою травою, поднимались к домам из красного камня; в конце этой улицы виднелся каменный пьедестал, а на нем какая - то громадная бронзовая маска, типа как у актеров греческой трагедии, со скорбно опущенным ртом и выражением мучительно лютой свирепости. Назначение ее было мне непонятно. Мы миновали еще две улицы, где был представлен все тот же свирепый лик, и оказались в тихом узеньком переулке с двумя арками - в начале его и в конце. Розы, словно вьюнки, поднимались по решеткам крытой галереи. Побеги плюща льнули к побеленным стенам домов с красновато-коричневыми террасами (вероятно, из кирпича) и наружными балками, выкрашенными в белый или желтый цвета. Фронтоны их были украшены причудливыми узорами из лепных фруктов и цветов. При каждом домике имелся маленький аккуратный садик. Ароматы цветения свежей волной разливались в воздухе. То могла бы быть деревенька где-нибудь в Новой Англии. Даже шум города не доносился сюда. Клостергейм решительным шагом направился к третьему слева дому, позвонил в дверной колокольчик и отступил с крыльца. Горничная открыла дверь и, сделав нам реверанс, пропустила нас в дом. Мы прошли следом за Клостергеймом в прохладный вестибюль, который оказался просторнее, чем можно было предположить. На стенах висели громадные зеркала, на маленьком декоративном столике красовалась ваза со свежими хризантемами. Горничная забрала у нас плащи и проводила в гостиную, оформленную в восточном стиле, с низкими креслами и столом - подобную обстановку предпочитают преуспевающие провинциальные купцы. На столе стояли щербет, вода и бокалы. Сие наводило на мысль о жилище некоего аскета - мусульманина. Я огляделся, едва ли не ожидая увидеть где-нибудь в углу кальянтипа тех, что курили татарские ханы, - но узрел только изразцовую печь, отделанную зеленой в белый цветочек эмалью, с горшком какой-то травы наверху. Клостергейм снял шляпу, провел пальцем по внутренней ее тесьме и принялся безо всякого энтузиазма разглядывать палец свой, на котором собрался пот. Он не сказал нам ни слова о том, чей это дом, кто хозяин его. Мы с Сент-Одраном пребывали в полном неведении, и лишь герцогиня, похоже, кое - что знала на этот счет. Мы расселись. - Уютная комнатка, - проговорил Сент-Одран, нарушая неловкое наше молчание. - Когда вы здесь были в последний раз, ваша милость? В этом городе? - Несколько лет назад, - отозвалась герцогиня. - Добраться сюда не так просто, как вам могло показаться. - Она пожала плечами. - По крайней уж мере, здесь я могу оставаться женщиной и не обряжаться мужчиной, что всегда меня раздражало. Тут появился ливрейный лакей в парике, заплетенном в косицу, и налил нам по бокалу охлажденного лимонада. - Мой хозяин приносит свои извинения. Он немного задерживается внизу. - Говорил он с явственным иностранным акцентом, может быть, померанским. Черты лица его, крупные, по-юношески энергичные, гармонировали с широким, тяжеловатым лбом и большими руками. Весь облик его создавал впечатление, что его лишь недавно забрали с фермы. Впрочем, вышколен он был прекрасно, и ливрея, сидевшая как влитая на его мускулистом теле, весьма даже шла ему. Либусса вопрошающе поглядела на Клостергейма, движением руки выражая свое нетерпение. Клостергейм погладил пальцами воздух, как будто тем самым имел в виду успокоить герцогиню. Я поднялся, чтобы получше рассмотреть икону на белой стене: триптих, под которым теплились две лампады, работы явно византийской, хотя я и не сумел распознать школу и стиль. На одной створке триптиха изображен был юноша с золотым кубком в левой руке, на другой - дева, воздевшая правую руку с мечом. Лица обоих повернуты были внутрь, к центру триптиха, где фигура с телом женщины, но головою юноши устремлялась с мечом и кубком навстречу громадному зверю, похожему с виду на волка, с горящими золотыми глазами и алого цвета клыками. На заднем плане центральной панели по обеим сторонам от рвущейся в бой фигуры изображены были две крепости, две твердыни на вершинах двух одинаковых абсолютно холмов: одна золотая, другая черная. А в небесах над ними пылали бок о бок два солнца. Алое солнце, точно такое же, как и на левой створке триптиха, и белое, как на правой. Икона эта весьма меня озадачила. Чем-то она меня зацепила, хотя я никак не мог вспомнить легенду, сцены из которой, как очевидно, представлены были на этом странном триптихе. Я все еще изучал его, когда за спиной у меня раздался грудной зычный голос: - Прошу прощения, друзья мои. Мне пришлось задержаться. Хотите выпить со мной чаю? Повернувшись, увидел я крупного белобрысого господина в свободной рубахе с аляповатою вышивкой на манер украинской. Его красные шелковые шаровары заправлены были в красные кожаные сапоги; в левой руке он держал изогнутую пенковую трубку. Густую бороду его обрамляла по краю седина, длинные волосы ниспадали на плечи. В голубых его глазах - искренних и дружелюбные - мерцал отблеск того же холодного света, что переполнял глаза Клостергейма. И первым делом он обратился к этому мертвенно бледному отставному жрецу Люцифера: - Стало быть, вы преуспели в своих начинаниях, дружище. Спасибо большое за извещение. - Он немного понизил голос, словно бы выражая тем самым свою симпатию. Потом Клостергейм представил ему Либуссу, Сент-Одрана и меня. - Ваша милость, - склонился он над рукою моей герцогини. - Какая честь моему дому. Согласно желанию вашему, собрание было созвано. Сам я имею честь предложить вниманию вашему свои скромные опыты. Горю нетерпением узнать ваше мнение. Потом ладонь моя утонула в большой его теплой руке. Я также был расцелован в обе щеки. - Душевно рад видеть вас у себя. - Он сказал это так, словно давно уже ждал меня в гости. Тот же приветственный ритуал повторился и с Сент-Одраном, но с добавлением: - Надеюсь, сударь, за обедом вы объясните мне поподробнее принципы воздухоплавания. - С удовольствием, сударь, - расплылся в улыбке Сент-Одран. - С превеликой охотою, сударь. Вы, стало быть, человек ученый? - В некотором роде. Я, сударь, можно даже сказать, источник всех огорчений почтенного нашего общества. Зовут меня... о чем Клостергейм, как видно, запамятовал... князь Мирослав Михайлович Коромко. - Вы из Южной России, сударь? - полюбопытствовал я. - Кузен мой был гетманом Запорожской Сечи. Служил государыне Екатерине. Полагал сие высочайшею честью. Остальные же запорожцы, как оказалось, были иного мнения на этот счет! - Смех его прозвучал искренне и открыто. - Вы, сударь, знаете Россию? - Санкт-Петербург. Немного - Москву. Также мне довелось побывать и в Татарии, и в Сибири. Но эти же регионы здесь у вас в Миттельмархе, к сожалению, абсолютно мне неизвестны. - Мне тоже, сударь. Ни разу там не был. Я и сам тоже не уроженец здешнего царства реальности, просто в погоне за достижениями своего ремесла - ли искусства, как его еще называют - я пересек границу между мирами и поселился здесь, не один уже год назад. Ибо алхимию практиковать всего лучше здесь, в Миттельмархе, или, по крайности, я в свое время так думал. - И вы никогда не стремились вернуться назад? - поинтересовался Сент-Одран, собирая уже информацию, каковая могла бы ему пригодиться при подготовке возможного бегства. - Мне просто не позволяли, сударь. - Мирослав Михайлович опустил очи долу и, подступив к Клостергейму, провел рукой по груди его и плечам. Тот поморщился и отстранился, не сделав при том никакого видимого движения, точно как кошка. - Вот он, вольный бродяга, который блуждает туда и сюда по желанию, легко и беспечно, как птичка. - При этом он подмигнул мне, однако же было ясно, что он питал искреннюю привязанность к этому капитану в отставке люциферова войска. - Я оплатил свой проезд только в один конец. Клостергейм же, не востребованный ни Небесами, ни Адом, возможно, единственный из всех нас, кому знакомы оба мира. Но они уже скоро сольются и станут едины, верно, герр Иоганнес? Очень скоро, если только все наши планы осуществятся? - Что?! - изумился Сент-Одран. - Так вот вы что замышляете?! Убрать все барьеры? Чтобы Миттельмарх слился с нашим миром? А что Земля... масса ее увеличится вдвое? А объем? И что тогда станет с другими планетами и светилами? - Все это принято во внимание, - утешил его русский князь. - На самом деле, сударь, сие слияние двух миров - это не более чем элементарный фокус по сравнению с главною нашею целью. - Да ну? - Князь Мирослав, - рассмеялась Либусса, - вы здесь так привыкли к свободному обращению, что рискуете пострадать из-за собственной опрометчивости! Он вдруг весь как-то сник. - Прошу прощения, сударь, - поклонился он Сент-Одрану и раскурил свою трубку от огонька одной из греческих лампадок, мерцающих под странным триптихом, причем пыхал трубкой минуты две-три, пока она не разгорелась как следует. - Ну-с, - проговорил он нарочито легким тоном, - старые разногласия, как я понимаю, теперь улажены. - Они не будут улажены, - возразила ему герцогиня, - пока не установится окончательное Единение. Что-нибудь вы еще видели интересного в этом вашем стекле? - Клостергейм рассказал вам, да? Открытие это я сделал случайно... мы как раз превращали песок Сахары, серу и агат в разжиженный философский камень. Когда жидкость затвердевала, сосуд, ее содержащий, треснул, и она вылилась прямо мне на скамью. Как вы, должно быть, знаете, со мною был Ди. Он это увидел, после чего весь остаток недолгой жизни своей провел в безуспешных попытках добиться того же. Субстанция собралась в лужицу, которая затвердела почти мгновенно. Образовалось нечто похожее на стекло. Магическую формулу я использовал ту же, что и при заклинании к Будущему. В искаженной туманной картине узрел я Ди. Дом его в Англии осаждала толпа разъяренной черни. Они подожгли поместье. Дом горел, горела бесценная библиотека. Я до сих пор сомневаюсь, нравственно я поступил или нет, решив ничего ему не говорить. В зеркале этом, понятно, мне было явлено будущее. Оно ни раз мне предсказывало события, происходившие потом со мною... так, незначительные повседневные пустяки. Зеркало, впрочем, орудие ненадежное, я бы не стал на него полагаться всецело. И все же открытие это было действительно счастливой случайностью. Другого такого зеркала просто не существует. Даже подобного не существует. И все попытки мои сделать такое же или лучше закончились неудачей. - Вы, сударь, как я понимаю, живете долго, - заметил я, - раз уж вы знали Ди... Князь Мирослав улыбнулся и покачал головой. - Монархом моим был царь Федор. Романовы, эти выскочки, на мой взгляд, слишком алчны и приземлены. - Однако же вы упомянули ближайшего родственника своего, который служил Екатерине. - Он был не такой сноб, как я, сударь. - Седенко ведь был вашим побочным отпрыском, - как всегда бесстрастно заметил Клостергейм. Загадочная эта фраза, похоже, что-то все-таки значила для князя Мирослава. - Да, действительно, было дело. Будь на то моя воля, его бы признали законным. Но я к тому времени уже был в бегах. Я думаю, он знавал вашего предка... графа Ульриха. - Должен заметить, сударь, - я с трудом скрывал свое раздражение, что я почти совсем ничего не знаю о делах моих предков, но полагаю всех их людьми достойными. Пусть, как и всякие люди, имели они свои слабости, даже пороки, но они все же стремились к высшей культуре и просвещению. - Так и есть, - заметил князь Мирослав. - Клостергейм относится к миру как к какой-нибудь детской головоломке, в которой каждый кусочек надлежит аккуратно поставить на место, ему предназначенное, чтобы в результате сложился четкий простой узор. Верно, друг мой Иоганнес? В общем, Седенко прибыл в Миттельмарх вместе с вашим предком. Как я понимаю, он едва не узрел Грааль. Сам я не шибко хороший ратник. - Князь погладил ладонью выпирающий свой живот. - Физические тренировки, видите ли, разрушают тело и возбуждают кровяные пары. Пары же эти, выходящие из пор кожи, истощают, наверное, половину созидательной энергии нашего естества. Я к тому же и так слишком много потею со всеми моими колбами и ретортами в этом душном подвале. А вы, сударь, чувствуется - воин, что называется, по убеждению. Это, должно быть, у вас в крови. Одно то, как вы держитесь... разворот ваших плеч... уже выдает ваше германское происхождение. Нация ваша, сударь, богата известными именами людей, проявивших себя на поле брани. Да взять хотя бы вашу посадку в седле... - Тут он осекся. - Вы несколько поторопились, сударь. Он еще ничего не знает. - Либусса моя была явно раздражена. - Я как раз собиралась поговорить с капитаном фон Беком наедине. Но я уже насторожился: - Мое появление здесь было предсказано вам? Вы меня видели в своем зеркале? Князь Мирослав, похоже, пришел в замешательство. Он вновь раскурил свою трубку, неопределенно пожал плечами и посмотрел на меня, как бы извиняясь. - Никогда нельзя быть уверенным. - Он в смущении умолк. Мне всегда было несколько странно видеть крупных людей в такие моменты, когда они себя чувствуют явно неловко. Он выглядел словно медведь, который станцевал не в такт музыке. Сент-Одран же, наоборот, торжествующе скалил зубы, распространяя вокруг себя некую ауру самодовольства, свойственную человеку, чьи подозрения только что подтвердились. Когда я испытующе поглядел на свою герцогиню, она лишь пробормотала строку из Гете, - Ist Gehorsam in dem Gemut, Wird nicht fern, die Liebe sein, - и незаметным движением головы дала мне понять, что я получу все необходимые разъяснения в свое время. Клостергейм поднялся. Направление нашего разговора, как видно, начало его беспокоить. - Наш долг, - объявил он, - призывает нас действовать по возможности откровеннее. - И честнее, - язвительно вставил Сент-Одран. - Не правда ли, мадам? - Ложь подобна нечистой примеси в элементах, - согласился князь Мирослав, - которая портит любой эликсир, уже неважно, насколько тщательно смешиваемый и пусть даже при самых что ни на есть благоприятных условиях. Ложь есть всегда омрачающая завеса. Она искажает, вредит. Но Либусса моя нашла что возразить: - Иной раз, однако, именно эта нечистая примесь является самым важным ингредиентом. И ведет к открытию. Помогает нам сделать шаг вперед в изысканиях наших. Ваше зеркало, например. Князь Мирослав ответил ей с явным, но все-таки не нарочитым неодобрением: - Искусство и принципы оного изменились весьма с той поры, как я впервые обрядился в мантию адепта. - Его отношение к ней показалось мне странным. Словно бы он не доверял ей немного, однако при этом и почитал ее тоже, едва ли не благоговейно. Как старый мастер в присутствии юного гения, устремленного, смышленого, преисполненного самого горячего энтузиазма... но которому предстоит еще многому научиться. - Ну что ж... - Либусса явно беспокоилась о том, чтобы сохранить его доброе расположение. - Мне обещан был допуск в вашу лабораторию. - И обещание будет исполнено, - воодушевился князь. - Прямо сейчас? - Я горю нетерпением, сударь. - Она была обезоруживающе кокетлива, меня это даже слегка покоробило, но я уже знал: моя Либусса сыграет любую роль, лишь бы только добиться желаемого. - Что тут, интересно, творится? - высказался шотландец, когда все остальные ушли, оставив нас с ним вдвоем. - Что за тайна такая? Они, может быть, делают золото в этом подвале, как вы думаете, фон Бек? Предположение это весьма меня позабавило. - Ну да, слитков так двадцать в день, из ржавых гвоздей и старых кухонных ножей. Видите ли, Сент-Одран, они все - адепты так называемой "вышней" веры. Они полагают сие унизительным - проводить опыты в области трансмутации металлов. Это их недостойно! - Я, знаете ли, не так хорошо разбираюсь в учении розенкрейцеров, с кислою миною пробурчал Сент-Одран. - Однако, готов поклясться, что все эти их изыскания уж никак не обходятся без большого количества золота. Скажем так, где-то поблизости золотишко присутствует. Но что вы сами думаете, фон Бек? Разве все это никак вас не настораживает? - А что должно меня настораживать? Что магическое стекло предсказало мое появление? - Я покачал головой. Под влиянием Либуссы все мои прежние страхи исчезли теперь без следа. С ее появлением я пребывал постоянно в приподнятом настроении. Я уверен был в том, что Либусса уже обещала мне свою любовь, хотя бы лишь для того, чтобы заручиться моей поддержкой в чем бы там ни было. И я, - вопреки, может быть, здравому смыслу, - не питал ни сомнений насчет нее, ни подозрений. Я был лишь преисполнен радости, что я нахожусь сейчас в этом городе, что я все-таки воссоединился со своею богиней, что освободился от страха, который меня преследовал в том еще мире. Для Сент-Одрана, понятно, восторг мой казался вопиющим безрассудством, если уж не проявлением безрассудной тупости; а мое по отношению к нему поведение, должно быть, воспринималось им как раздражающая снисходительность. Поднявшись с кресла, я подошел к шевалье и положил руку ему на плечо. - Дорогой друг, я понимаю инстинктивную настороженность вашу. Вы правы, нам следует поостеречься. Мы не должны забывать о том, что нас затащили сюда обманом. Но это еще не причина не доверять всем и вся! - Я просто хотел еще вам напомнить, что никто иной как Клостергейм повелевал этим животным, этим изувером, который убил наше бедную ландграфиню, - мрачно ответствовал мне Сент-Одран. - У нас не было выбора. Нас просто никто не спрашивал. Нас держали на мушке и заставили пересечь эту чертову границу. Я бы сказал, не особенно тонкий прием для таких утонченных искателей истины. Эти люди способны на все... они не остановятся ни перед чем, лишь бы только наверняка вовлечь нас в свои тайные планы. Эта дама, фон Бек, обладает властью,