бо чувствовала себя в этих местах вполне уверенно, как человек, привыкший жить вдали от мира. Я восхищался ею. Легкость и грация ее движений заставили меня забыть супружеские клятвы. Может быть, я следил за ней еще и поэтому. Так, оставаясь неузнанным, я узнавал ее все больше, и это наполняло меня странным ощущением власти и могущества. Ныне мне ведомо, что этим могуществом я и впрямь обладал, подобно ей самой, -- и лишь поэтому она не сумела заметить меня. Будь со мной кто-то еще, она обнаружила бы нас тотчас же. А в полнолуние я узрел, как она накинула на себя волчью шкуру, завернулась в нее, опустилась на четвереньки, прорычала детям, чтобы не отходили от огня, -- и обратилась волчицей. Но меня она не заметила и не учуяла. Я оставался невидим. А она понеслась в сторону гор и к полудню вернулась с добычей -- двумя овечками и мальчиком-пастушком, чье тело использовала как сани, чтобы дотащить животных. Человеческие останки она бросила поодаль и, когда вернулась к костру, вновь превратилась в женщину. Ягнятину она приготовила детям, и на ужин те наслаждались густой похлебкой, сама же, вновь обернувшись волком, насладилась человечиной. Я постарался держаться от нее подальше. Теперь я, конечно же, понял, что женщина была вервольфом. Самым жестоким из оборотней, поскольку ей приходилось кормить еще двоих детенышей. Эти маленькие создания были еще совершенно невинны и не страдали ликантропией. Полагаю, сама она пришла к такой жизни от отчаяния, чтобы дети не умерли с голоду. Но из-за нее голодать и умирать приходилось другим, а потому я едва ли мог сочувствовать ей. И как только ночью она, насытившись, погрузилась в сон, я прокрался к огню, сорвал с дерева волчью шкуру и опрометью бросился обратно в лес. Она мигом пробудилась, но теперь, лишенная своей магической защиты, была уже не опасна. И я сказал ей, прячась в тени: "Сударыня, у меня та ужасная вещь, с помощью которой вы погубили моих друзей и их семьи. Я сожгу ее у Каллундборгской церкви, как только вернусь. У меня не хватит духу убить мать на глазах у детей, а потому, покуда вы с ними, вам ничто не грозит. Я не стану мстить. Прощайте". Бедное создание принялось выть и стенать. Теперь она ничем не напоминала ту уверенную в себе женщину, что так заботилась о своих детишках в лесной чащобе. Но я не слушал ее воплей. Она должна была понести наказание. Я лишь не знал тогда, насколько жестоким оно будет. "А ты подумал, как мне жить теперь, когда ты украл мою шкуру?" -- вопрошала она. "Да, сударыня, -- ответил я ей. -- Но вам придется терпеть. Мяса в котелке вам хватит на пару дней. И есть еще мясо, что вы оставили в лесу... не думаю, что вы будете привередничать. Так 'что прощайте, сударыня. Вашу шкуру я сожгу на христианском костре". "О, сжалься, -- возопила она тогда, -- ибо мы с тобой одной крови. Мало кто способен менять облик, подобно мне... и тебе. Лишь ты мог украсть эту шкуру. Я знала, что ты опасен. Но пощадила тебя тогда, ибо учуяла родню. Так будь же милостив хотя бы к моим детям!" Но я не стал больше слушать ее и бросился прочь. Вслед донесся жуткий вой и стенания -- вопли и мольбы -- страшное звериное рычание -- так кричала она, лишившись единственного, что придавало ей гордости и достоинства. Удивительная ирония: нелюди сильнее всего цепляются за остатки человеческой гордости, но источником ее служит нечеловеческая сила. Лишившись одного, они лишаются и другого. Перестав быть оборотнем, они перестают быть и людьми. Нет худшей судьбы для вервольфа, как мне казалось тогда. Правда, теперь мне ведомы и худшие... более утонченные виды страдания. Итак, я оставил женщину почти обезумевшей. Крики ее были полны невыразимой муки, но еще горшая мука ожидала ее впереди. А дальше, сударь, была обычная история человеческой глупости и самонадеянности. Застигнутый снегопадом в восточных степях, я был вынужден накинуть волчью шкуру, чтобы согреться... А когда вернулся в Калдундборг, наши узы были куда прочнее, чем супружеские. Я искал спасения у священников, но нашел лишь страх. И тогда я ушел бродить по свету в поисках спасения, в надежде вновь стать прежним и вернуться к моей возлюбленной. Еще многие приключения ожидали меня в разных мирах, а потом я узнал, что тролль отомстил мне, обманом заключив сделку с нашим епископом. Не знаю точно, о чем они уговорились. Но собор обрушился как раз в то время, когда служили молебен по моей душе. И жена моя была там... Вот что обещал мне Гайнор -- рассказать, что за учесть постигла Хельву. И вот почему я плачу, сударь. Теперь, когда прошло столько лет... У Эльрика не нашлось слов утешения для этого благородного человека. Ужасна была его судьба -- навеки зависеть от этой проклятой шкуры, совершать самые бесчеловечные деяния... либо кануть в пустоту и никогда больше, даже в смерти, не увидеть своей возлюбленной. И потому неудивительно, что альбинос, потирая рукоять рунного меча, задумался о том, как сам он связан с пьющим души клинком, и понял, что судьба Эсберна Снара еще ужаснее, чем его собственная. И когда седоволосый штурман оступился в сумерках, он протянул ему руку, ощущая особое родство между ними. И эти двое, чьи пути были столь различны, а судьбы столь схожи, медленно двинулись в путь над пропастью, где, с трудом пробиваясь сквозь лед и снег, угрюмо бурчала вода. Глава пятая Владыки Высших Миров; судьба человека-волка Принц Гайнор Проклятый остановился на каменистом склоне последнего кряжа, взирая на поросшую жесткой травой долину, за которой начиналась другая гряда. -- Похоже, тут нет ничего, кроме гор, -- заметил он. -- Но должен же и им когда-то прийти конец. Надеюсь, сестры где-то поблизости. На этой голой равнине мы их не пропустим. Они доели остатки припасов, но ни на земле, ни в воздухе по-прежнему не было и следа живности. -- Такое впечатление, что места эти совершенно необитаемы, -- сказал Эсберн Снар. -- Словно всякая жизнь чурается их. -- Я видел такое и раньше, -- бросил Эльрик. -- И мне это не по душе. Это знак того, что здесь безраздельно царит Порядок... либо Хаос, еще не проявившийся в полную силу. Остальные согласились с ним, ибо им также приходилось странствовать в подобных мирах, и Гайнор принялся торопить спутников поскорее добраться до гор, опасаясь, как бы сестры "не отплыли прочь с дальнего берега", но Эсберн Снар без пищи совсем оголодал и стал отставать. Гай-нора вела неукротимая решимость, Эльрику помогал драконий яд, но седоволосому штурману нечем было подкрепить тающие силы. Все чаще альбинос замечал, как тот нерешительно мнет в руках волчью шкуру, что-то бормочет себе под нос и рычит, и когда однажды он обернулся, Эсберн Снар ответил ему взором, полным невыразимого страдания. Наутро, когда они снялись со стоянки, Северный Оборотень исчез, поддавшись искушению. Дважды Эльрику показалось, что он слышит вдали тоскливый вой. А затем вновь наступила тишина. Еще один день и одну ночь, без единого слова, точно в трансе, Эльрик с Гайнором упрямо шагали к горам. На рассвете они оказались у подножия холма. Судя по звукам, на другом его склоне мог располагаться небольшой город. Гайнор, придя в отличное расположение духа, дружески похлопал мелнибонэйца по спине. -- Скоро каждый из нас получит то, что искал, друг Эльрик! Эльрик ничего не ответил на это, гадая, как поступит Гайнор, если вдруг окажется, что оба они ищут одно и то же. Это вновь напомнило ему о Розе, и он затосковал по ней. -- Может, нам стоит сказать друг другу, за чем мы охотимся. Иначе сестры вполне могут застать нас врасплох. Гайнор пожал плечами. Он повернулся к альбиносу; взор его был не столь сумрачен, как обычно. -- Нам нужно отнюдь не одно и то же, Эльрик Мелнибонэйский. Будь уверен. -- Я ищу ларец черного дерева, -- просто ответил альбинос. -- А я -- цветок, -- небрежно отозвался Гайнор. -- Тот, что цветет с Начала Времен. Они уже почти добрались до гребня холма, как вдруг земля содрогнулась у них под ногами, так что путники едва не потеряли равновесие. Послышался ужасающий грохот, словно кто-то раз за разом бил в гигантский гонг. Эльрик заткнул уши. Гайнор рухнул на колени, как будто огромная длань прижимала его к земле. Гонг прогремел всего десять раз, но бесчисленные отголоски его разносились до бесконечности, сотрясая горные пики. Когда Гайнор с Эльриком наконец смогли продолжить путь и взошли на вершину холма, их взорам предстало огромное сооружение, которого -- они оба готовы были поклясться -- здесь не было еще мгновение назад. Но теперь оно было перед ними, вещественное и осязаемое во всей своей необычайной сложности -- конструкция из деревянных желобов, подставок, чудовищных зубчатых колес, медленно вращавшихся с надрывными стонами и хрустом; внутри же извивались и поблескивали медные, бронзовые и серебряные провода, рычаги и противовесы, создавая самые причудливые комбинации и невозможные отражения, -- и повсюду были люди, тысячи и тысячи людей, вертящие рукояти, снующие по лесам, таскающие песок и ведра с водой вверх и вниз по лестницам, старательно балансирующие среди колышков, вбитых для соблюдения некоего тонкого внутреннего равновесия этого невероятного сооружения, которое содрогалось и покачивалось, ежесекундно угрожая обрушиться и погрести под обломками нагих мужчин, женщин и детей, трудившихся на нем. На верхушке башни находился огромный шар. Эльрику он сперва показался хрустальным, но приглядевшись, альбинос увидел, что тот состоит из прочнейшей эктоплазменной мембраны, и сразу понял, что находится внутри. Не было мага на Земле, кто не пытался бы проникнуть в эту тайну... Гайнор тоже осознал, что заключено внутри мембраны, и страх объял Проклятого Принца. Тем временем исполинские часы продолжали отсчитывать мгновения, и насмешливый голос раздался словно из ниоткуда: -- Вот видите, сокровища мои, Ариох принес Время в безвременный мир! Сущий пустяк для Хаоса. Если угодно, мой поклон Космическому Равновесию. В его смехе звучала пугающе небрежная жестокость. Огромный механизм тикал, трещал, щелкал, жужжал и гудел, вздрагивали трясся, готовый в любой миг распасться на части, а из шарообразной мембраны наверху, вращавшейся и содрогавшейся с каждой отсчитанной секундой, выглядывал гигантский гневный глаз, зубастая пасть ярилась в неестественном безмолвии, когти, острее драконьих, хлестали, рвали и царапали -- но тщетно, ибо узник был заключен в самую крепкую темницу, известную в Высших Мирах и за их пределами. Эльрик догадался, что пленником мог быть лишь кто-то из Высших Владык: никому больше не понадобились бы столь прочные узы! Гайнор пришел к тому же выводу и принялся отступать, озираясь, точно в поисках убежища, но спасения не было, и Ариох засмеялся еще громче, наблюдая его смятение. -- Да, мой маленький Гайнор, твои нелепые уловки ни к чему не привели. Когда же вы все наконец поймете, что у вас нет ни силы, ни закалки, чтобы на равных сражаться с богами -- даже такими слабенькими, как я... или вот Машабек. -- Новый взрыв хохота. Именно этого и страшился Гайнор. Его хозяин, единственный, кто мог защитить его от Ариоха, потерпел поражение. А это означало, скорее всего, что Садрику тоже не удалось обмануть своих покровителей, лишив их законной добычи. Но Гайнор на своем веку столь многое утратил, Столь много видел ужасов, наблюдал столько отвратительных судеб, причинил и испытал столько страданий, что уже не мог выказать отчаяния. Он выпрямился, скрестив руки на груди, и склонил голову в шлеме, признавая поражение. -- Тогда я готов признать своим господином тебя, Ариох. -- О, да. Я твой истинный господин. Самый заботливый владыка. Мои маленькие смертные очень мне интересны, ведь их упования и страсти во многом отражают налги. Ариох всегда был их главным заступником, к нему они взывали, когда нуждались в помощи Хаоса. И я люблю тебя. Но еще больше я люблю мелнибонэйцев, а среди них всего сильнее -- Садрика и Эльрика. Гайнор, склонив голову, безмолвно ожидал от герцога Хаоса некоей несравненной и утонченной жестокости. -- Видишь, как я забочусь о своих рабах? -- Ариох оставался невидим, голос его звучал то с одного, то с другого конца долины, насмешливый и ласкающий. -- Часы поддерживают в них жизнь. Случись кому-то из них, юнцу или старику, хоть на миг оступиться, обрушится все вокруг. Так создания мои на опыте познают, что означает зависеть друг от друга. Один штырек не в ту лунку, одно ведро воды не в тот желоб, один ложный шаг, один слишком слабый поворот рычага -- и все погибнут. Чтобы жить, они должны приводить в движение часы, причем каждый отвечает за остальных. Конечно, мой друг граф Машабек едва ли пострадает при падении, но мне приятно было бы взглянуть на него среди руин. Ты видишь своего бывшего хозяина, Гайнор? Что он велел тебе найти? -- Цветок, повелитель. Цветок, что был сорван многие тысячи лет назад, но все еще цветет. -- Странно, почему Машабек сам не пожелал мне этого сказать. Я доволен тобой, Гайнор. Ты будешь служить мне? -- Как пожелаешь, о господин. -- Мой милый раб, я люблю тебя! Милый, милый, послушный раб! О, как я люблю тебя! -- И я люблю тебя, господин, -- с горечью отозвался Гайнор, и в голосе его слышались отголоски тысячелетий потерь и разбитых надежд. -- Я твой раб. -- Мой раб! Мой прелестный раб! Так не снять ли тебе шлем и не явить ли мне свое лицо? -- Не могу, господин. Мне нечего явить. Под шлемом моим -- пустота. -- Да, ибо сам ты -- ничто, и жизнь теплится в тебе лишь по моему попущению. Силы тебе дарует адская бездна. И алчность движет тобой. Хочешь, я уничтожу тебя, Гайнор? -- Как тебе будет угодно, господин. -- Я думаю, тебе стоит потрудиться в моих часах. Ты станешь служить мне здесь, Гайнор? Или предпочтешь продолжить поиски? -- Как пожелаешь, владыка Ариох. Сцена эта преисполнила Эльрика отвращением, и прежде всего к себе самому. Неужто и он обречен служить Хаосу столь же слепо, как Гайнор, -- вплоть до утраты всякой гордости и воли? И такую цену платит каждый, кто обратится к Хаосу? Но в душе он знал, что ему Рок судил иначе. Свобода воли была его наградой -- или проклятием. Или то была лишь иллюзия, питаемая Ариохом? Он содрогнулся. -- А ты, Эльрик, не желаешь ли потрудиться в часах? -- Скорее уж я уничтожу тебя, владыка Ариох, -- отозвался альбинос ледяным тоном, положив ладонь на рукоять рунного меча. -- Мой народ заключил союз с тобой. Но я не закладывал тебе душу. Тебе, мой господин, принадлежат только души убитых мною -- не более того. Он ощущал в себе силу, совладать с которой не сумел бы даже герцог Преисподней. Но если он лишится ее, то станет ничем не лучше Гайнора Проклятого, лишившись остатков надежды и самоуважения... Он бросил на бывшего принца Равновесия взгляд, где не было презрения -- лишь понимание и безграничная жалость к этому растоптанному созданию. Ему самому оставался лишь шаг до столь же униженного состояния. Изнутри эктоплазменной темницы донесся едва слышный визг, словно граф Машабек радовался смущению соперника. -- Ты мой раб, Эльрик, запомни, -- промурлыкал владыка Хаоса. -- И останешься им, как все твои предки. -- Все, кроме одного, -- возразил Эльрик твердо. -- Был один, кто разорвал договор, Ариох. Но я не он. Я обещал тебе, мой господин, что пока ты помогаешь мне, я собираю для тебя жатву душ -- тех самых, что заточены теперь в твоих часах. Мне не жаль их, о величайший из владык, и я не скуплюсь, принося тебе жертвы. Но тебе ведомо, что без моего зова никто из богов не сможет оказаться в моем мире, ибо там нет магов превыше меня. Я один способен призвать тебя через все измерения множественной вселенной и открыть дорогу в свой мир. Ты знаешь это. И потому я все еще жив. И потому ты помогаешь мне. Я -- тот самый ключ во вратах мироздания, с чьей помощью Хаос надеется рано или поздно овладеть частью вселенной, доселе не принадлежащей никому из богов. В этом моя сила. И мое право использовать ее как пожелаю и заключать любые сделки с кем пожелаю. Это мое оружие и защита от гнева потусторонних сил, их требований и угроз. Я признаю тебя своим покровителем, Благородный Демон, но не хозяином. -- Это все пустые слова, крошка Эльрик. Пух одуванчика на летнем ветерке. Вот ты стоишь здесь -- и не по своей воле. И вот стою я, именно там, где хотел бы быть, благодаря собственным усилиям. Так какая свобода тебе кажется истинной, о мой скверно пигментированный зверек? -- Если ты желаешь спросить, хотел бы я оказаться на твоем месте, Ариох, или на своем, я все же отвечу, что предпочел бы остаться самим собой, ибо извечный Хаос столь же скучен, сколь и безграничный Порядок или любое иное постоянство. Своего рода смерть. И мне кажется, я получаю от мироздания куда больше удовольствия, чем ты, Великий Демон. Я живу. Я еще среди живых. Принц Гайнор Проклятый взвыл от затаенной тоски и боли, ибо, подобно Эсберну Снару, он не принадлежал ни к живым, ни к мертвым. И тогда, верхом на эктоплазменном шаре, где рычал и царапался граф Машабек, появился обнаженный златокожий юноша, воплощенная греза Аркадии, чья краса была слаще меда, нежнее сливок, а злые глаза сверкали, полные безумия и яростной жестокости. Ариох захихикал. Затем ухмыльнулся. И помочился на вспучившуюся мембрану, под которой его соперник, плененный силой тысячи солнц, ярился и грохотал, беспомощный, точно ласка в силках. -- Безумный Джек Поркер опять схватил калеку, прямо мозги ему вышиб, прямо до смерти забил... Жадный Поркер, Жадный Поркер, а ну подвесь его за хвостик... Сидите смирно, милый граф, умоляю, чтобы я мог устроиться поудобнее. До чего же вы невоспитанный демон, сударь. Я всегда это говорил... Хи-хи-хи... Чуете, как пахнет сыром, сударь? У вас что, с собой лед, Джим? Хи-хи-хи... -- Как я, сдается, имел случай заметить ранее, -- обратился альбинос к застывшему столбом Гайнору, -- не всегда самые могущественные сущности оказываются на поверку самыми умными, здравомыслящими или хотя бы благовоспитанными. Чем ближе узнаешь богов, тем больше убеждаешься в этом... -- И повернулся спиной к Ариоху и его часам в надежде, что его демоническому покровителю не придет в голову стереть своего слугу в порошок именно сейчас. Он знал, что пока эта искорка самоуважения тлеет в нем, ничто не способно сломить его дух. Он ценил ее превыше всего, чем владел; кто-то, возможно, назвал бы ее бессмертной душой. И все же с каждым словом, с каждым движением он содрогался и все больше слабел, изнывая от желания крикнуть Ариоху, что он его раб навеки, что он готов выполнить любое его желание и принять любую награду... Но даже это ничего бы не изменило. Владыка Преисподней по своему капризу мог уничтожить его и тогда, и сейчас. В одном Эльрик был уверен твердо: если согнуться перед силой, которая на тебя давит, она тебя сломает. Самый здравый и разумный путь -- это сопротивляться до последнего. Ему придавало сил это знание, его ненависть к любой несправедливости и вера в то, что смертные способны жить в гармонии друг с другом и при этом не уходить от мира -- он видел это в Танелорне. Это то, что он хранил в неприкосновенности в своей душе, и потому Хаос не мог вобрать его целиком -- но это означало также, что груз всех совершенных преступлений лежал на его совести, и день и ночь он был вынужден жить, помня о тех, кто пал от его руки. Должно быть, именно этой тяжести не сумел вынести Гайнор. Но сам он предпочел бы сгибаться под тяжестью собственной вины, нежели под тем бременем, что избрал себе Проклятый Принц. Он вновь повернулся взглянуть на эти жуткие часы -- воистину, жестокую шутку сыграл Ариох над своими рабами и над поверженным соперником! -- и все в душе его взбунтовалось. Он не понимал, как можно быть столь бездумно несправедливым, испытывать наслаждение от чужих страданий и унижений, как можно настолько презирать все сущее, включая себя самого ... Цинизм поистине космических масштабов! -- Ты отыскал мне душу твоего отца, Эльрик? Где то, что я велел тебе найти, мой сладкий? -- Я ищу ее, владыка Ариох. -- Альбинос знал, что его покровитель еще не до конца проявил свою сущность в этом новом мире. Сила демона была здесь куда меньше, чем в его собственном царстве, куда отважился бы сунуться лишь самый безумный из магов. -- А когда я ее найду, я отдам ее отцу. Дальше -- решать вам с ним вдвоем. ; -- Как ты осмелел, мой славный маленький горностай! Но скоро и этот мир станет моим -- и тогда берегись! Не зли меня, милый. Придет время, и ты станешь покорен мне во всем! -- Возможно, о Владыка, но время это еще не пришло. Я не стану больше заключать с тобой сделок. И, думаю, тебе проще оставить все по-старому, чем лишиться моей помощи насовсем. Ариох, рыча от ярости, замолотил кулаками по эктоплазменному шару, внутри которого бесновался от хохота граф Машабек. Герцог Преисподней взглянул вниз, где трудились тысячи и тысячи несчастных, каждый из которых своими безупречно точными движениями поддерживал жизнь остальных, и, ухмыляясь, сделал вид, что вот-вот ткнет длинным золотистым пальцем в одного из рабочих, угрожая обрушить все сооружение. Затем он взглянул на застывшего в неподвижности Гайнора Проклятого. -- Найди мне этот цветок, и я сделаю тебя Рыцарем Хаоса, и от нашего имени ты станешь править тысячами миров. -- Я отыщу цветок, господин, -- отозвался Гайнор. -- Тебя же, Эльрик, мы примерно накажем, -- продолжил Ариох. -- Прямо сейчас. И тогда Хаос воцарится в этом мире навсегда. Золотистая рука потянулась к альбиносу, вытягиваясь и все увеличиваясь в размерах. Но Эльрик привычным движением обнажил рунный меч и вскинул его с победным кличем, призывая всех обитателей мира Нижнего, Срединного и Высшего прийти к нему, броситься на него, напитать клинок и его хозяина, хотя хозяином его он едва ли являлся, ибо меч принадлежал лишь себе самому и лишь себе одному был верен, хотя и зависел от Эльрика не меньше, чем Эльрик от него для поддержания своей жизни. Это странное родство, куда более загадочное, чем могли себе вообразить даже лучшие умы, сделало альбиноса избранным детищем Рока, но оно же лишило его всякой надежды на счастье. -- Это невозможно! -- Ариох отпрянул в ярости. -- Сила не должна идти против силы! Не сейчас! Только не сейчас! -- Во множественной вселенной существуют и иные силы, кроме Порядка и Хаоса, мой господин, -- спокойно заметил Эльрик, не опустив меча. -- И среди них есть и твои враги. Так что не гневи меня слишком сильно. -- О, опаснейшая и отважнейшая из моих душ, не зря я избрал тебя среди прочих смертных, дабы править во имя мое, силой моей. Целые миры склонятся пред тобой, Эльрик... Сферы будут покорны твоей воле. Любые удовольствия. До бесконечности. Без всякой платы и последствий. Вечное наслаждение, Эльрик! -- Я уже говорил тебе, что думаю о любой бесконечности, мой господин. Может статься, однажды я решу вручить тебе свою судьбу. Но пока... -- Я могу лишить тебя памяти. На это я еще способен! -- Лишь отчасти, Ариох. Но над снами даже ты не властен. А во сне я помню все. Однако с этой беготней из мира в мир, из Сферы в Сферу, из вселенной во вселенную реальность мешается с грезами, воспоминания с мечтами. Да, ты можешь лишить меня разума, мой господин. Но не души. Обезумевший Машабек внезапно заквохтал: -- Гайнор! -- Лишь сейчас взор его упал на бывшего слугу. -- Вызволи меня отсюда, и награда превзойдет все ожидания! -- Смерть, -- - неожиданно подал голос Проклятый Принц. -- Смерть, смерть, смерть -- вот все, чего я жажду. Но ни один из вас не желает дать мне ее! -- Потому что мы слишком ценим тебя, дорогой..; -- пропел медово-сладкий юноша, вскинув голову. -- Я -- Хаос. Я -- все. Я -- владыка Нелинейности, капитан Свободных Частиц и величайший гений Энтропии! Я -- ветер из ниоткуда и вода, что размывает миры, я -- повелитель Бесконечных Возможностей! Что за блистательные перемены расцветут на лике мира, что за странные браки будут освящены жрецами Преисподней, как чудесно и прекрасно это будет, Эльрик. Ничего предсказуемого. Единственная справедливость во вселенной -- ведь все, даже боги, подвластны случайности рождения и смерти! Вечные перемены. Непреходящий кризис мироздания! -- Боюсь, я слишком долго жил в Молодых Королевствах, -- отозвался Эльрик негромко, -- и твои соблазны не трогают меня. Как не пугают и угрозы. Мы с принцем Гайнором шли своим путем. И, если ты желаешь, чтобы я и дальше служил тебе, лучше отпусти нас обоих. Ариох заерзал на податливом шаре, и в голосе его прозвучала обида: -- Проклятый может идти дальше. Тебя же, о непокорный, я не могу покарать напрямую, но обещаю, что задержу насколько смогу, чтобы сей более достойный доверия слуга мог достичь цели первым. Его я награжу щедрее, чем обещал Машабек, -- я дарую ему истинную смерть. Из-под шлема Гайнора донеслись рыдания, и он упал на колени. Ариох поднял руки, в которых оказались два золотых молота. Черты его юного лица исказились злорадством, он с силой ударил по эктоплазменному чреву. Раздался гром, точно от исполинского гонга, и граф Машабек скорчился, затыкая чешуйчатыми лапами уши и беззвучно завывая от боли. -- Время пришло! -- кричит Ариох. -- Время! Эльрик падает, зажав уши ладонями. И падает Гайнор, с таким пронзительным визгом, что его слышно даже за грохотом золотого молота. Слышится тихий свист, и Эльрик чувствует, как его затягивает все глубже из этого мира в другой. Он пытается сопротивляться силе, проявить которую мог лишь владыка Преисподней, ибо она разрывает бытие целых миров, но все было тщетно, и даже рунный меч не в силах помочь ему. Приносящий Бурю рад оставить эту безжизненную вселенную; он жаждет живых душ, а здесь ему нечем насытиться. У Эльрика в глазах мутится, огромные часы меркнут и исчезают, силуэт Гайнора делается прозрачным на фоне призрачных гор -- ив этот миг он видит, как несется прямо к нему серая тень. Сверкают серо-зеленые глаза, клацают огромные клыки, и он понимает, что перед ним оборотень, изголодавшийся и доведенный до отчаяния настолько, что готов сразиться даже с рунным мечом! Но волк поворачивается, нюхает воздух, оскаленная пасть ухмыляется, горячая пена каплет с губ, уши встают торчком, затем прижимаются, хищник словно складывается в воздухе пополам и устремляется прямиком на Ариоха. Тот смеется -- а затем взвизгивает от неожиданности, когда клыки оборотня смыкаются на шее того, в ком Эсберн Снар признал своего истинного мучителя. Ариох оказался застигнут врасплох, силы его были на исходе, и потому он не успел изменить облик; бежать же он не пожелал, опасаясь, что плененный соперник ухитрится выбраться из темницы. И потому он схватился с оборотнем на вершине башни, внутри которой несчастные обреченные души суматошно забегали, стараясь восстановить утраченное равновесие. Тело волка вспыхнуло золотым и алым, точно объятое пламенем. Но вот эктоплазменная сфера накренилась и покатилась на землю, а вместе с ней, сцепившись, -- Ариох с Эсберном Снаром. Вспышка ослепила Эльрика, затем нахлынула тьма, и поглотила его, и повлекла безудержно сквозь тысячи расколотых измерений, каждое из которых кричало от боли, каждое из которых вспыхивало от гнева. Последние силы, что призвал себе на помощь Ариох, мощным потоком закружили альбиноса в водовороте множественной вселенной. Эсберн Снар знал, что так может случиться, и именно этого ждал, чтобы прийти на помощь своим спутникам. Ибо Эсберн Снар, воистину, был человеком редкой доброты и порядочности. Слишком долго он жил под гнетом злых сил. Все, что он любил, было уничтожено ими у него на глазах. И хотя он не мог вернуть себе бессмертную душу, но обеспечил ей память в веках. Он совершил деяние, благодаря которому имена его и возлюбленной, соединиться с которой ему было не суждено ни при жизни, ни после смерти, остались в веках, в легендах и сказаниях всех миров, во всех. мыслимых грядущих, что ждали их впереди. Так Эсберн Снар, Северный Оборотень, спас если и не душу свою, то честь. Часть третья Роза искупленная; Роза ожившая Три меча для трех сестер. Первый - алчен и остер, Из слоновой кости он. Камнем был второй рожден. В третьем - злата чистый блеск, Что затмит огонь небес. Первый носит имя "Честь", А второй -- "Святая Месть". Третьему - "Свобода" имя. Меч тот старший над другими. Уэлдрейк "Баллады Приграничья" Глава первая Оружие, наделенное собственной волей; поиски возобновляются Эльрик из последних сил пытался воспротивиться ярости Ариоха. Он вытянул левую руку, словно желая ухватиться за ткань пространства-времени и замедлить свой полет сквозь измерения, а правой цеплялся за рунный меч, воющий и содрогающийся от гнева на владыку Преисподней, который все остатки энергии потратил на эту мелкую, бессмысленную месть своему слуге. В этом Ариох был ничуть не лучше прочих обитателей Хаоса, всегда готовый пренебречь вечным ради сиюминутного. Впрочем, Хаос в этом отношении был достоин доверия ничуть не более Порядка, каковой также был склонен к бессмысленным жертвам -- только ради давно утративших всякий смысл принципов, а потому приносил смертным не меньше бед во имя Рассудка, чем Хаос -- во имя Чувства. Альбинос размышлял об этом, проносясь сквозь миры множественной вселенной -- и полет его длился почти целую вечность, -- ибо когда вечность ускользает от понимания, то вскоре разуму остается лишь непреходящая боль ожидания, которое никогда не исполняется. Вечность есть конец всякого времени, конец мукам ожидания, это начало жизни, жизни безграничной! И Эльрик стремился объять величие и красоту этого возможного совершенного мироздания, пребывающего в вечном изменении, на грани Жизни и Смерти, Порядка и Хаоса -- все приемлющего, все любящего, всеобъемлющего -- мироздание вечно меняющихся обществ, природных сознании, развивающихся реальностей, ценящих свои и чужие отличия, постоянно пребывающее в гармоничной анархии -- ибо, как ведомо истинным мудрецам, таково естественное состояние всякой и каждой твари во всяком и каждом мире, кое некоторые представляли единой разумной сущностью, совершенной Суммой Единения. Любовь человеческая, размышлял альбинос, по мере того как вселенные поглощали и исторгали его одна за одной, -- это единственное, что есть у нас постоянного, единственное качество, с помощью которого мы способны одолеть неизбежную логику Энтропии. В этот миг меч затрепетал в его руке, изогнулся, точно пытаясь вырваться на волю, возмущенный подобным сентиментальным альтруизмом. Но Эльрик крепко вцепился в рукоять, ибо это ощущение сделалось для него единственной оставшейся реальностью, единственным якорем в обезумевшем потоке Пространства и Времени, где смысл цвета сделался бездонным, а смысл звука -- непостижимым. Приносящий Бурю вновь попытался выскользнуть. Альбинос стиснул кулак, и рунный клинок своей волей начал полет сквозь измерения. Мелнибонэец преисполнился благоговения перед силой черного меча, казалось бы, рожденного Хаосом, но не хранящего верность ни Хаосу, ни Порядку, хотя он не служил и Равновесию. Рунный меч был силой настолько самоценной и самоцельной, что ей редко нужны были внешние проявления, однако коренным образом противостоящей всему, что ценил и за что сражался Эльрик -- словно был глубокий иронический смысл в этом одновременном противостоянии и симбиотическом единстве пламенного идеалиста и циничного солипсиста; возможно, то был символ сил, борющихся в сознании каждого человека, нашедший свое крайнее драматическое воплощение в слиянии Приносящего Бурю и последнего из Владык Мелнибонэ... Альбинос летел теперь вслед за рунным мечом, который теперь сам прокладывал им путь -- словно рвался назад, против воли Ариоха, противопоставляя его силе свою собственную. Эльрик не мог понять, что движет Приносящим Бурю. Едва ли то был гнев, упрямство или иные, столь же примитивные эмоции. Он скорее готов был поверить, что клинок стремится -- по ему лишь одному ведомым причинам -- встать на защиту некоего принципа, которого придерживался столь же неукоснительно, сколь Порядок -- своих незыблемых правил; словно меч тщился излечить загадочную деформацию космической материи, предотвратить событие, которое невозможно было допустить... Эльрик оказался захвачен межмировым ураганом; в сознании его сосуществовали тысячи противоположностей, в один миг он становился тысячами разных созданий, проживал десятки жизней, и столь огромным сделалось мироздание, столь необъятным, что он сходил с ума, пытаясь осмыслить хоть малую толику всего того, что угрожало здравости его рассудка. И альбинос молил меч замедлить бег, хоть немного передохнуть, пощадить его. Но он сознавал, что для меча забота о нем лишь вторична, а главное -- оказаться там, в той единственной точке множественной вселенной, где он считал, что оказаться ему необходимо... Возможно, то был просто импульс, неосознанный инстинкт... Ощущения Эльрика размножились и изменились. Розы испускали томительно-сладостный звон, музыка его отца струилась по венам с изумленной печалью... с изнуряющим страхом... словно давая понять, что время на исходе, и вскоре у Садрика не останется иного выхода, кроме как. навеки соединиться душою с сыном... Завывающий рунный меч содрогнулся, словно мысль эта была противна его устремлениям, логике его неосмысленной решимости выжить, не идя на компромиссы ни с одним живым существом -- даже с Эльриком, ибо тому предстояло угаснуть, как только он. исполнит предначертанную ему судьбу, смысл которой до сих пор был не ведом никому, даже рунному мечу, существовавшему в ином Прошлом, Настоящее. и Будущем, недоступном обитателям Нижнего, Срединного и Верхнего мира, и все же клинок стремился к своей цели, призывая на помощь столь могущественные силы, какие никогда не использовал прежде, даже когда забирал души для Ариоха... -- Эльрик! -- Отец, боюсь, я потерял твою душу!. -- Мою душу тебе никогда не потерять, сын мой... Яркая внезапная вспышка золотисто-розового сияния клинком полоснула по глазам, ледяной воздух хлестнул кожу, и послышались ритмичные звуки, такие знакомые, такие чудесные, что сперва одна, затем другая слезинка скатились на за мерзшие щеки... Да, Гайнор Трон заполучил И трех сестер он захватил. Одна -- прелестный Лепесток, Другая - осени Цветок, А третья -- розовый Бутон, Что не для счастья был рожден. Рыдая, Эльрик рухнул в широко раскрытые объятия маленького поэта с большим сердцем, мастера Эрнеста Уэлдрейка. -- Сударь, дорогой мой! Мой добрый старый друг! Приветствую вас, принц Эльрик. За вами кто-то гонится?: -- И он указал на склон горы, по которому съехал альбинос, прорезав в снегу глубокую борозду. -- Я счастлив видеть вас вновь, мастер Уэлдрейк! -- воскликнул мелнибонэец, стряхивая с одежды снег и гадая, уже не в первый раз, не привиделся ли ему весь этот головокружительный полет сквозь вселенные... или всему виной был, к примеру, драконий яд, затуманивший ему рассудок. Осмотревшись на утоптанной, окруженной заснеженными березами полянке, он увидел Приносящего Бурю, небрежно прислоненного к дереву, и на краткий, чистый миг познал неизъяснимую ненависть к рунному клинку, эту часть себя самого, без которой он не мог существовать или же (как твердил ему тихий внутренний голос) с которой он сам не желал расставаться, ибо лишь в ярости кровавого боя обретал забвение от мук совести. Нарочито неспешно он подошел к дереву, взял оружие и вернул его в ножны, точно самый обычный меч, затем вновь обернулся к приятелю. -- Как вы здесь оказались, мастер Уэлдрейк? Вам знакомо это измерение? -- Вполне знакомо, равно как и вам, принц Эльрик. Мы все еще в мире Вязкого Моря. Лишь теперь альбинос осознал, что Черный Меч вернул их в тот самый мир, откуда пытался изгнать Ариох. А значит, у адского клинка были свои причины находиться здесь. Но он ничего не сказал об этом Уэлдрейку, и тот принялся рассказывать, как им с Черион Пфатт удалось отыскать ее бабушку и дядю. -- Однако Коропита мы так и не нашли, -- заключил поэт. -- Фаллогард убежден, что сын его где-то поблизости. И потому мы тешимся надеждой, милый принц, что вскоре все Пфатты вновь соберутся дружной семьей. -- Он понизил голос до заговорщического шепота. -- Поговаривали даже о нашем браке с дражайшей Черион... Но, прежде чем он вновь принялся читать подходящие к случаю стихи, послышался шум и из-за заснеженных деревьев на поляну уверенным шагом вышла Черион, несущая носилки, где, улыбаясь и кивая, точно королева, восседала старуха Пфатт. С другой стороны носилки поддерживал ее сын, как всегда взъерошенный и растрепанный, который дружески улыбнулся при виде альбиноса, как будто встретил давнего знакомца в местной таверне. И лишь Черион приняла его настороженно. -- Я ощутила вашу гибель больше года назад, -- заметила она негромко, опустив носилки на снег. -- Был взрыв -- и вы утратили всякое существование. Как вы ухитрились выжить? Вы что, подобны Гайнору, или это просто оборотень в обличье Эльрика? -- Уверяю вас, сударыня, -- отозвался альбинос, -- я по-прежнему тот, кого вы знали. Не знаю почему, но Рок пока не позволяет мне погибнуть. Скажу больше, пока что мне всякий раз удавалось пережить свою гибель вполне безболезненно. Эта шутка окончательно убедила ее, что с мелнибонэйцем все в порядке, и она с виду успокоилась. Но он чувствовал, что мысленно и всеми доступными ей способами она продолжает прощупывать его. -- Вы поистине поразительное создание, Эльрик Мелнибонэйский, -- промолвила наконец Черион Пфатт и повернулась к бабушке. -- Рад, что вы отыскали нас сударь! А мы как раз получили весьма любопытные сведения о моем пропавшем сынишке, -- воскликнул радостно Фаллогард Пфатт, как видно, не разделявший подозрений племянницы относительно Эльрика. -- Так что постепенно мы все вновь соберемся вместе. По-моему, вы уже знакомы с женихом Черион? Девушка вспыхнула до корней волос, к собственному смущению, но взор, брошенный ею на маленького поэта, ничем не отличался от того, что бросал на нее саму некий ящер, ибо в выборе влюбленных нет ничего, кроме загадок и парадоксов. А матушка Пфатт открыла рот, где еще поблескивали несколько острых зубов, и завопила что есть мочи: -- Динь-дон, колокол звонит! Динь-дон, красиво говорит! -- Словно в старческом слабоумии вообразила себя безумным попугаем. Но избраннику внучки она помахала вполне дружески и тут же подмигнула Эльрику, а когда он подмигнул ей в ответ, хитро улыбнулась. -- Темные дни для лилейного молодца, светлые дни для темного юнца! Пир для добрых, пир для злых, пир для Хаоса чумных. Пир для черта, пир для Сына, мрачный день для исполина. В ночь расцветут бутоны лесные, по земле поплывут корабли морские. Динь-дон лилейному молодцу, динь-дон негодяю и храбрецу. Моря засевай, по чащобе плыви, Хаос пришел в ту землю, где Три. Но когда они принялись допытываться, что за смысл в ее нескладных стишках, да и есть ли он там вообще, она захихикала и потребовала чаю. -- Матушка Пфатт -- жадная старуха, -- доверительно прошептала она Эльрику. -- Но свой долг она выполнила, разве не так, викарий? Матушка Пфатт под дерев