странного. - Ты, конечно, знаешь, - напомнила я, - что четвертый день четвертого месяца - день моего рождения. Ним мрачно кивнул, продолжая ворошить угли в камине. Отсветы пламени окрасили его волосы красным золотом. - Предсказательница предупредила, чтобы я никому об этом не говорила, - добавила я. - И ты, как всегда, держишь слово, - с кривой усмешкой Подытожил Ним, подбрасывая в камин поленья. Он подошел к столу, который стоял в другом конце комнаты, и взял бумагу с ручкой. Затем устроился рядом со мной. - Взгляни на это, - сказал он и переписал стихи аккуратным округлым почерком на лист бумаги, разбив на строки. Если до этого они были накарябаны на салфетке сплошным текстом, то теперь это читалось так: Just as these lines that merge to form a key Are as chess squares, when month and day are four, Don't risk another chance to move to mate. One game is real, and one's a metaphor. Untold time, this wisdomhas come too late. Battle of white has raged on endlessly. Everywhere black will strive to seal his fate. Continue a search for thirty three and three. Veild forever is the sicret door. - Что ты здесь видишь? - спросил Ним, наблюдая, как я изучаю его версию записи. Я не понимала, куда он клонит. - Посмотри на саму структуру стихов, - нетерпеливо подсказал он. - У тебя ведь математический склад ума, используй его. Я снова взглянула на стихи - и увидела закономерность. - Рисунок рифмы необычный, - сказала я, очень довольная своей сообразительностью. Брови Нима поползли вверх, он выхватил листок из моих рук, присмотрелся и засмеялся. - Да, верно, - сказал он, возвращая мне бумагу. - Я не заметил. Так, возьми ручку и запиши это. Я так и сделала. Получилось: "Key-four-mate (A-B-C), metaphor-late-endlessly (B-C-A), fate-three-door (C-A-B)" - Рисунок рифмы примерно такой, - сказал Ним, переписывая его под моими записями. - Теперь я хочу, чтобы ты заменила буквы цифрами. Я так и сделала, и все стало выглядеть таким образом: АВС - 123 ВСА - 231 САВ -312 666 - Это же число зверя из Апокалипсиса: шестьсот шестьдесят шесть! - Да, - согласился Ним. - А если ты сосчитаешь сумму в горизонтальных рядах, то получишь то же число. И это, моя дорогая, называется магическим квадратом. Еще одна математическая игра. Проход коня, рассчитанный Беном Франклином, тоже состоит из подобных магических квадратов. У тебя хороший глаз на такие вещи, ты сразу же увидела то, чего не разглядел я. - Ты не разглядел? - переспросила я. - Но тогда что же ты имел в виду? Я уставилась на строчки. Чем-то это напоминало картинку-загадку в детском журнале, когда среди множества линий рисунка надо суметь увидеть спрятанного кролика. - Проведи черту и отдели две последние строчки от семи предыдущих, - сказал Ним. Я провела линию. - Теперь посмотри на первые буквы каждой строки. Я скользнула взглядом по бумаге сверху вниз, и меня, несмотря на огонь в камине, окатило ледяной волной. - Что случилось? - спросил Ним, странно поглядывая на меня. Я молча уставилась на листок. Потом взяла ручку и записала то, что увидела. "J-A-D-O-U-B-E / C-V" - вот что сказали строчки, и послание было адресовано мне. - Точно, - произнес наконец Ним, потому что я не могла вымолвить ни слова. - "j'adoube", шахматный термин на французском, означающий "я дотрагиваюсь, я примеряюсь". Это то, что шахматист говорит во время игры, когда собирается дотронуться до фигуры, раздумывая над следующим ходом. За этим термином следуют буквы СV - твои инициалы. Похоже, эта предсказательница передала тебе некое послание. Возможно, она хотела войти с тобой в контакт. Я думаю... Что с тобой, черт побери? Чего ты так испугалась? - спросил он. - А ты не понимаешь? - От ужаса я едва могла говорить. - J'adoube - это было последнее, что произнес Фиске во время игры. После этого он умер. Нет нужды говорить о том, что ночью мне приснился кошмар. Я преследовала мужчину на велосипеде по длинному, продуваемому ветром переулку, который круто шел в гору. Здания стояли так близко друг к другу, что не было видно неба. Мы мчались по узким темным улочкам, на каждом повороте я видела отблеск велосипеда, исчезающего вдали. Наконец велосипедист свернул в тупик, и я догнала его. Он поджидал меня, словно паук в своей паутине. Он обернулся, убрал с лица шарф, и я увидела блестящий белый череп с пустыми глазницами. На моих глазах он стал обрастать плотью, пока постепенно не превратился в ухмыляющееся лицо предсказательницы. Я проснулась в холодном поту, села на кровати и затрясла головой. Угли в камине еще тлели. Раздвинув шторы, я увидела внизу покрытую снегом лужайку. В центре ее находился большой мраморный бассейн, похожий на чашу фонтана. За лужайкой простиралось зимнее море, жемчужно-серое в утреннем свете. Я толком не могла припомнить, чем закончился вечер. Ним влил в меня слишком много коньяка. Теперь моя голова раскалывалась от боли. Я встала с постели, пошатываясь, добралась до ванной и повернула кран с горячей водой. Единственная пена для ванн, которую мне удалось найти, называлась "Гвоздика и фиалка". Пахла она отвратительно, но я все-таки плеснула ее в ванну. Постепенно мне удалось по кусочкам восстановить в памяти наш с Нимом разговор, и меня снова охватил ужас. За дверью ванной комнаты лежала одежда, сложенная в аккуратную стопку: шерстяной скандинавский свитер и ярко-желтые парусиновые туфли на резиновой подошве. Я быстро оделась. Спускаясь вниз по лестнице, я уловила великолепный аромат уже готового завтрака. Ним стоял у плиты спиной ко мне, одетый в шерстяную рубаху, джинсы и такие же тапки, как и у меня. - Где у тебя телефон? - спросила я. - Мне надо позвонить в офис. - Здесь нет телефона. Но утром приходил мой сторож, Карлос, чтобы помочь мне прибраться в доме, и я попросил его позвонить в твой офис и предупредить, что ты не придешь. Днем я отвезу тебя обратно и покажу, как позаботиться об охране квартиры. А пока давай-ка перекусим и пойдем смотреть на птиц. Здесь есть птичник. Ним взбил с вином несколько яиц, нарезал жирный канадский бекон, поджарил картошку и приготовил самый лучший на северо-западном побережье кофе. После завтрака, во время которого мы обменялись всего несколькими словами, мы вышли на лужайку и отправились осматривать собственность Нима. Его земля простиралась вдоль берега почти на сотню ярдов и была отгорожена от соседних участков высоким и толстым забором. Бассейн и чаша фонтана были частично заполнены водой, в которой плавали бочки, чтобы не образовывался лед. Рядом с домом был огромный птичник с куполом в мавританском стиле. Он был сооружен из крупноячеистой проволочной сетки, выкрашенной в белый цвет. Под куполом росли маленькие деревца, сейчас они были усыпаны снегом, от которого не могла защитить сетка. На жердочках, прибитых к ветвям, сидело несметное множество самых разных птиц. Большие павлины прогуливались по земле, волоча по снегу свои великолепные хвосты. Время от времени они издавали ужасные крики - так, наверное, кричит женщина, которую режут. Эти вопли сильно действовали мне на нервы. Ним открыл проволочную дверь и повел меня внутрь птичника, мимо заснеженных деревьев. - Птицы во многом умнее людей, - говорил он. - У меня здесь есть соколы, они живут в отдельном вольере. Карлос кормит их свежим мясом дважды в день. Сокол-сапсан - мой любимец. У сапсанов, как и у многих других видов, охотой занимается самка. Он указал на маленькую птицу с крапчатым оперением, седевшую высоко на жердочке. Правда? Я не знала об этом, - удивилась я. Мы подошли поближе. Птичьи глаза были большими и черными они пристально изучали нас, будто сокол примеривался. - Я всегда чувствовал, - сказал Ним, глядя на сокола, что у тебя есть инстинкт убийцы. - У меня? Ты, должно быть, шутишь? - Он еще не проявился толком, - добавил он. - Но я по могу тебе взрастить в себе этот дар. По-моему, он слишком долго просуществовал в скрытой форме. - Да, но ведь это на меня идет охота, а не наоборот! - возразила я. - Как и в любой игре, - Ним погладил рукой в перчатке мои волосы, - ты сама выбираешь стратегию. Ты можешь либо защищаться, либо нападать. Почему бы тебе не избрать последнее и не напугать своего врага? - Я не знаю, кто мой враг, - сказала я, закипая от злости. - Нет, знаешь, - таинственно сказал Ним. - Ты знала его с самого начала. Хочешь, чтобы я доказал тебе это? - Да. Я снова расстроилась и не знала, что сказать Ниму. Мы вышли из птичника, мой друг запер его, взял меня за руку и повел к дому. Сняв с меня пальто, Ним усадил меня на диван и принялся за мои ботинки, после чего подошел к картине - портрету мужчины на велосипеде, взял ее и поставил передо мной на кресло. - Вчера, после того как ты отправилась спать, я долго рассматривал твою картину. Меня не оставляло ощущение, что я подобное уже где-то видел, и это "дежа вю" сильно меня насторожило. Сегодня утром я решил эту загадку. Он прошелся в сторону дубового буфета, который стоял у плиты, и выдвинул ящик. Из него Ним достал несколько колод игральных карт. Взяв карты, он уселся рядом со мной. Распечатав все колоды, он стал доставать из каждой колоды джокеры и бросать их на стол. Я молча разглядывала лежащие передо мной карты. На одной был шут в колпаке с бубенчиками, сидящий на велосипеде в той же позе, в какой я изобразила человека на своей картине. Позади велосипеда виднелась надгробная плита с буквами RIP. Второй был похож на первого, но у него было два зеркальных изображения, как будто велосипедист с моего наброска ехал в двух положениях: обычном и перевернутом. Третьим был дурак из колоды Таро, он жизнерадостно улыбался, шагая в пропасть. Я взглянула на Нима - на его лице сияла улыбка. - Джокер, или шут, в карточной колоде традиционно ассоциируется со Смертью, - сказал он. - Но он также и символ возрождения, невинности, которой обладал человек до грехопадения. Мне нравится думать о нем как о рыцаре святого Грааля, который может найти свою судьбу, только если будет мыслить наивно и просто. Помни, его миссия - спасти человечество. - Да? - спросила я, сильно обеспокоенная сходством между картами и моей картиной. Теперь, когда я присмотрелась к картам, мне даже показалось, что у человека на велосипеде такой же капюшон, как у джокера, и такие же странные раскосые глаза. - Ты спрашиваешь, кто твой враг? - Ним говорил совершенно серьезно. - Я думаю, что человек на картине и на картах является твоим противником и союзником. - Ты же не имеешь в виду кого-то конкретно? - спросила я. Ним медленно кивнул головой и сказал: - Ты ведь видела его сама, не правда ли? - Но это было совпадение... - Возможно, - согласился он. - Но совпадения могут принимать разную форму. Совпадение может быть приманкой, ловушкой того, кто знал о твоей картине. А может быть и другое совпадение. - О нет! - воскликнула я, с ужасающей ясностью сообразив наконец, куда он клонит. - Ты же знаешь, я совершенно не верю во всю эту сверхъестественную чепуху и потусторонние силы! - Вот как? - спросил Ним, все еще улыбаясь. - Тогда тебе придется срочно придумать другое объяснение, как вышло так, что ты нарисовала картину прежде, чем увидела модель. Боюсь, я должен признаться тебе кое в чем. Так же как и твои друзья, Ллуэллин, Соларин и предсказательница, я думаю, что ты играешь главную роль в этой таинственной истории с шахматами Монглана. Как еще можно объяснить твое участие в этом? Возможно, тебе было предопределено стать ключом к этой тайне. Или же тебя избрали на эту роль. - Забудь! - отрезала я. - Я не собираюсь очертя голову гоняться за этими таинственными шахматами. Меня хотят убить или сделать замешанной в убийствах, до тебя что, не дошло? - До меня все прекрасно дошло, как ты со свойственным тебе очарованием изволила выразиться, - ответил Ним. - Но похоже, ты единственная, кто не понимает, что лучшая защита - это нападение. - Ни за что! - сказала я ему. - Не пытайся сделать из меня приманку. Небось, сам мечтаешь наложить лапы на эти шахматы и тебе нужен простодушный сообщник? Слушай, я уже увязла во всем этом по самые уши, а ведь я пока еще не покинула Нью-Йорк. Меня совершенно не радует перспектива отправиться на другой конец света, в страну, где я никого не знаю и где мне никто не придет на помощь. Понимаю, ты соскучился по приключениям, но подумай, что произойдет со мной, если я влипну в неприятности в Алжире. У тебя нет даже чертова номера телефона, по которому я могу позвонить. Может, ты думаешь, монашки-кармелитки кинутся мне на помощь, когда по мне снова будут стрелять? Или меня будет сопровождать председатель нью-йоркской биржи и подбирать за мной трупы? - Прекрати истерику, - обычным своим невозмутимым тоном посоветовал Ним. - Со мной можно связаться из любой страны, ты бы и сама это поняла, если бы на минутку прекратила отмахиваться от проблемы. Ты сейчас напоминаешь трех обезьян, которые стараются избежать зла, закрыв глаза, рот и уши. - В Алжире нет американского консульства, - прошипела я сквозь стиснутые зубы, - Может, у тебя есть связи в русском посольстве? И русские, конечно, с радостью бросятся мне на помощь? Последнее мое предположение было не таким уж полным бредом: Ним был наполовину русским, наполовину греком. Однако мне всегда казалось, что он не желает иметь дело с этими странами. - Раз уж на то пошло, у меня есть связи в посольствах некоторых государств в стране твоего назначения, - сказал он с довольной ухмылкой, которая меня насторожила. - Но этим мы займемся позже. Ты должна согласиться, моя дорогая что, хочешь ты того или нет, ты уже стала участницей этого маленького приключения. Поиск святого Грааля обернулся паническим бегством. И тебе абсолютно ничего не удастся изменить, если ты первой не доберешься до заветной чаши. - Зови меня Персивалем, - съязвила я. - Ладно, я сама виновата: надо было подумать дважды, прежде чем просить тебя о помощи. Твой метод решения проблем имеет много слабых сторон, хотя на первый взгляд и кажется привлекательным по сравнению с прочими вариантами. Ним встал, поднял на ноги меня и взглянул мне в глаза с улыбкой заговорщика. -J'adoube, - сказал он, положив руки мне на плечи. Жертвы Когда стоишь на краю пропасти, не приходит в голову поиграть в шахматы. Мадам Сюзанна Неккер, мать Жермен де Сталь Париж, 2 сентября 1792 года Никто и не подозревал, чем обернется этот день. Жермен де Сталь не знала этого, прощаясь с теми, кто работал в посольстве. Сегодня, второго сентября, она попытается бежать из Франции, пользуясь дипломатической неприкосновенностью. Жак Луи Давид не знал этого, спешно собираясь на внеочередное заседание Национального собрания. Сегодня, второго сентября, вражеские войска находились в двухстах пятидесяти километрах от Парижа. Прусская армия угрожала сровнять город с землей. Морис Талейран не знал этого, когда он и его камердинер Куртье снимали с полок в кабинете Талейрана книги в дорогих кожаных переплетах. Сегодня, второго сентября, Талейран планировал контрабандой вывезти через французскую границу ценную библиотеку, а затем подготовить и свой неминуемый отъезд. Валентина и Мирей не знали этого, прогуливаясь по осеннему саду за студией Давида. В письме, которое они только что получили, говорилось, что первым фигурам, вынесенным из Монглана, угрожает опасность. Девушки и представить себе не могли, в центре какой бури они окажутся из-за этого письма. Эта буря готова была вот-вот разразиться во Франции. Никто не знал, что несколько часов назад в стране начался террор. 9.00 Валентина обмакнула кончики пальцев в спокойную гладь маленького пруда неподалеку от студии Давида. Золотая рыбка, пощипывала ее за руку. Рядом с этим местом они с Мирей закопали две фигуры из шахмат Монглана, которые привезли с собой. Теперь, возможно, к ним присоединятся и другие. Мирей, сидевшая позади подруги, читала письмо. Вокруг них в густой траве цвели темные хризантемы, похожие на огромные топазы и аметисты. Было по-летнему тепло, но на поверхности воды уже плавали первые желтые листья - вестники приближающейся осени. - Этому письму существует только одно объяснение, - сказала Мирей и прочла вслух: "Мои возлюбленные сестры во Христе! Как вы, возможно, знаете, Канское аббатство закрылось. Во времена великой смуты в стране наша патронесса мадемуазель Александрин де Форбин сочла необходимым присоединиться к своей семье во Фландрии. Тем не менее сестра Мария Шарлотта Корде, которую вы, возможно, помните, осталась в аббатстве, поскольку неотложные дела потребовали ее присутствия. Хотя мы никогда не встречались, хочу представиться. Я - сестра Клод из более не существующего монастыря в Кане, Я была личным секретарем сестры Александрин, которая несколько месяцев назад побывала у меня дома в Эперне, перед тем как отправиться во Фландрию. Она настоятельно убеждала меня, если в скором времени судьба забросит меня в Париж, непременно навестить сестру Валентину и лично передать ей известия от нашей патронессы. Сейчас я в столице, остановилась у францисканцев. Пожалуйста, встретьтесь со мной у ворот Аббатской обители сегодня в два часа пополудни, ибо я не знаю, как долго смогу здесь оставаться. Думаю, вы понимаете всю важность этой просьбы. Ваша сестра во Христе Клод, Канское аббатство" - Она приехала из Эперне, - сказала Мирей, когда закончила читать письмо. - Это город к востоку отсюда, на реке Марне. Она заявляет, что сестра Александрин де Форбин останавливалась там по пути во Фландрию. Ты знаешь, что находится между Эперне и границей с Фландрией? Валентина отрицательно покачала головой и уставилась на Мирей округлившимися глазами. - Крепости Лонгви и Верден, а еще половина прусской армии. Похоже, наша сестра Клод принесла не только привет, от Александрин де Форбин. Возможно, у нее с собой то, что Александрин посчитала опасным взять с собой во Фландрию, особенно когда рядом находится вражеская армия. - Фигуры? - вскричала Валентина и вскочила на ноги, напугав золотую рыбку. - В письме говорится, что Шарлотта Корде осталась под Каном. Возможно, Кан является местом встречи у северной границы. - Она замолчала, обдумывая это. - Но если так, - добавила она растерянно, - почему Александрин пытается перебраться через границу на востоке? - Я не знаю, - ответила Мирей. Она освободила от ленты свои рыжие волосы и нагнулась к фонтану, чтобы умыть разгоряченное лицо. - Мы никогда не узнаем всего, пока не встретимся с сестрой Клод в назначенный час. Но почему она выбрала гостиницу францисканцев? Это самое опасное место в городе. Знаешь, Аббатская обитель больше не монастырь. Там теперь тюрьма. - Я не боюсь идти туда одна, - сказала Валентина. - Я обещала аббатисе, что с честью буду нести возложенную на меня ношу, и теперь настало время доказать это. Ты должна остаться здесь, кузина. Дядюшка Жак Луи запретил нам выходить в его отсутствие. - Что ж, тогда нам придется что-то придумать, - ответила Мирей. - Я ни за что не пущу тебя к францисканцам одну. Даже не думай! 10.00 Карета Жермен де Сталь выехала из ворот шведского посольства. На крыше ее были сложены и связаны сундуки, за сохранностью которых следили кучер и двое ливрейных лакеев. Внутри вместе с Жермен находились ее горничные и множество шкатулок с драгоценностями. Мадам была одета в официальное платье посла, украшенное цветными лентами и эполетами. Шестерка белоснежных лошадей тянула карету по уже запруженным толпой улицам Парижа в сторону городских ворот. Кокарды лошадей повторяли цвета шведского флага, на дверях кареты виднелись гербы шведской короны. Занавески на окнах были задернуты. Сидя в духоте и темноте кареты, Жермен погрузилась в свои мысли и не выглядывала из окон, пока карета неожиданно не остановилась перед выездом из города. Горничная потянулась открыть окошко. Снаружи оказалась толпа оборванных женщин, вооруженных граблями и мотыгами. Некоторые таращились в окно на Жермен, из-за выпавших и гнилых зубов их рты были похожи на зияющие дыры. "Почему нищие всегда так убого выглядят?" - подумала Жермен. Она потратила много часов на политические интриги, растрачивая свое немаленькое состояние на взятки нужным чиновникам, и все ради этих жалких оборванцев. Жермен высунулась из окна, рука легла на раму окна. - Что случилось? - крикнула она грудным властным голосом. - Сейчас же пропустите карету! - Никому не позволено покидать город! - громко заявила женщина из толпы. - Мы охраняем ворота! Смерть аристократам! Этот призыв подхватила толпа, которая разрасталась на глазах. Визг и вопли старух почти совсем оглушили Жермен. - Я - посол Швеции! - крикнула она. - У меня официальная миссия! Я приказываю, пропустите карету! - Ха! Она еще и командует! - гаркнула женщина, которая стояла рядом с окном кареты. Она повернулась к Жермен и плюнула той в лицо. Толпа взревела. Жермен достала из-за корсажа платок и утерлась им. Выкинув его в окно, она крикнула: Это платок дочери Жака Неккера, министра финансов, которого вы так любили и почитали! Оплевана народом... Животные! - добавила она, оборачиваясь к горничным, которые забились в угол кареты. - Посмотрим, кто хозяин положения. Однако толпа женщин уже выпрягла из кареты лошадей. Вместо них женщины впряглись сами и потащили карету по улицам, подальше от городских ворот. Толпа выросла еще больше. Она сдавила и медленно поволокла карету, подобно муравьям, тянущим кусок пирога. Жермен яростно билась в двери, дерзко выкрикивала из окна проклятия и угрозы, но ее голос тонул в гуле толпы. Казалось, прошла вечность, прежде чем карета остановилась перед фасадом здания, окруженного охраной. Когда Жермен увидела, где оказалась, то внутри у нее все заледенело. Они притащили ее к отелю "Де Виль", штабу Парижской коммуны. Насколько Жермен знала, Парижская коммуна была гораздо опасней толпы оборванцев, окружавших карету. Ее члены были безумны. Даже те, кто входил в состав Национального собрания, боялись их. Выходцы парижских улиц, они сажали в тюрьмы и старательно уничтожали представителей знати с поспешностью, которая изобличала их представление о свободе. Для них Жермен де Сталь была всего лишь еще одним знатным горлом, которое надо было перерезать гильотиной. Она это знала. Двери кареты распахнулись, грязные руки выволокли Жермен наружу. Стараясь держаться прямо, она с ледяной решимостью прокладывала себе дорогу через толпу. За ней из кареты вытащили трясущихся от страха служанок, женщины принялись погонять их метлами и граблями. Жермен почти что втащили по ступеням отеля. Она остановилась, когда какой-то мужчина внезапно выскочил перед ней и приставил к ее груди острие пики, разрывая платье посла. Одно движение - и пика пронзит ее насквозь. Жермен затаила дыхание, но тут вперед вышел служитель порядка и своим мечом оттолкнул пику. Схватив женщину за руку, он втолкнул ее в темноту отеля "Де Виль". 11.00 Давид совсем запыхался, пока добрался до Национального собрания. Огромная комната до самого потолка была заполнена орущими людьми. Секретарь с трибуны пытался перекричать этот гам. Пробираясь к своему месту, Давид с трудом разбирал слова оратора: - Двадцать третьего августа крепость Лонгви сдалась неприятельской армии! Герцог Брауншвейгский, командующий прусской армией, подписал манифест, в котором были изложены требования признать короля и восстановить монархию, в противном случае его армия сровняет Париж с землей. Шум волнами накрывал секретаря, заглушая слова. Каждый раз, когда гул немного стихал, секретарь предпринимал новую попытку продолжить. С тех пор как арестовали короля, Францией управляло Национальное собрание. Герцог Брауншвейгский использовал требование признать Людовика XVI как предлог для вторжения в страну. Из-за массового дезертирства во французской армии новому правительству грозила опасность в одночасье быть свергнутым. Хуже того, каждый делегат подозревал других в государственной измене, в сговоре с вражеской армией. "То, что мы видим, - раздумывал Давид, наблюдая, как секретарь пытается навести порядок, - это утроба, которая вот-вот породит анархию". - Граждане! - кричал секретарь. - У меня страшные новости! Сегодня утром Верден пал. Мы должны подняться против... Собрание погрузилось в пучину всеобщей истерии. Люди метались по залу, словно крысы. Верден был последним оплотом, щитом между вражеской армией и Парижем. Теперь, когда он пал, прусская армия могла с часу на час подойти к воротам города. Давид молча сидел на своем месте, пытаясь расслышать, что говорит секретарь. В бедламе, в который превратилось Собрание, было невозможно ничего разобрать. Художник видел, как шевелятся губы оратора, но слова тонули в какофонии голосов. Собрание превратилось в толпу безумцев. Жирондисты со своими кружевными манжетами, считавшиеся когда-то либералами, были бледны как смерть от страха. Их называли республиканскими роялистами, поддерживавшими три сословия: дворянство, духовенство и буржуазию. Теперь, когда стало известно о манифесте герцога Брауншвейгского, их жизни были в опасности. Даже здесь, в стенах Национального собрания, жирондистам было чего бояться. И они отлично знали об этом. Те, кто поддерживал восстановление монархии, могли умереть задолго до того, как прусская армия достигнет ворот Парижа. Наконец на трибуну поднялся Дантон, и секретарь отошел в сторону. Лидер Собрания имел большую голову и дородное тело, нос его был сломан, а губы обезображены - в детстве его лягнул бык, мальчик тогда чудом выжил. Дантон поднял вверх мощные руки, призывая всех к порядку. - Граждане! Я как министр счастлив объявить вам, гражданам свободной страны, что их отечество спасено! Все пребывают в волнении и горят энтузиазмом отстоять... Стоявшие в галереях и проходах люди один за другим умолкали, заслышав слова великого вождя. Дантон призывал их забыть о слабости и подняться против волны, которая готова была захлестнуть Париж. Он зажигал их лихорадочным желанием действовать, призывал защитить Францию: рыть траншеи, охранять ворота Парижа с копьями и пиками. Его пламенная речь воспламенила сердца слушателей. Вскоре уже каждое слово, слетавшее с уст Дантона, встречали овацией. - Наши крики звучат как набат. Это не испуганные вопли, а вызов врагам Отечества. Чтобы победить их, нужно бросить им вызов, и тогда Франция будет спасена! Люди словно обезумели, они подбрасывали в воздух бумаги и скандировали: - L'audace! L'audace! Вызов! Вызов! Зал заседаний охватило неистовство. Блуждая взглядом по галерке, Давид вдруг заметил странного незнакомца. Это был худой бледный мужчина в тщательно завитом парике, одетый в безупречный, без единой морщинки, утренний сюртук. Лицо молодого человека было мрачно, темно-зеленые глаза блестели, будто змеиные. Давид наблюдал за ним, а молодой человек продолжал молча сидеть. Похоже, слова Дантона ничуть не впечатлили его/ Глядя на него, Давид вдруг понял: эту страну, разрываемую на части сотней воюющих между собой фракций, стоящую на грани банкротства, страну, которой угрожают сотни внешних врагов на границах, спасет не истерия дантонов или маратов, а этот человек, для чьих уст слово "добродетель было слаще, чем "жадность" или "слава". Он был настоящим вождем, который восстановит пасторальные природные идеалы Жана Жака Руссо, утвердит революцию. Имя его было Максимилиан Робеспьер. 13.00 Жермен де Сталь сидела на жесткой деревянной скамье в помещении, принадлежавшем Парижской коммуне. Она сидела там уже больше двух часов. Вокруг стояли встревоженные люди, все молчали. Несколько человек сидели рядом с Жермен на скамье, остальные устроились на полу. Через открытые двери этого импровизированного зала ожидания женщина видела сновавшие туда-сюда фигуры с бумагами. Время от времени кто-нибудь подходил к дверям и выкрикивал имя. Человек, чье имя выкликали, бледнел на глазах, остальные напутственно шептали ему: "Мужайся!", и он исчезал в дверях. Конечно же, она знала, что происходило по ту сторону дверей. Члены Парижской коммуны проводили массовые судебные процессы. "Обвиняемому", чья вина заключалась лишь в происхождении, задавали вопросы об этом и о его лояльности королю. Если кровь бедняги была достаточно голубой, то к рассвету она уже омывала улицы Парижа. Жермен не обманывалась на свой счет. У нее была единственная надежда, одна мысль поддерживала ее: она верила в судьбу. Они не отправят на гильотину беременную женщину. Пока Жермен ожидала, теребя ленты на платье посла, мужчина позади нее внезапно обхватил голову руками и разрыдался. Остальные начали нервно поглядывать в его сторону, но никто не двинулся, чтобы его утешить. Все неловко отворачивались, словно отводили глаза от нищего или калеки. Жермен вздохнула и встала со своего места. Она не хотела думать о рыдающем мужчине. Ей надо было найти выход и спастись самой. Внезапно она поймала взгляд молодого человека, прокладывавшего себе дорогу через переполненный зал ожидания с полными руками бумаг. Его курчавые каштановые волосы были перехвачены лентой, кружевное жабо помялось. Несмотря на изнеможенный вид, его явно переполняла энергия. Жермен вдруг осознала, что знает этого юношу. - Камиль! - позвала она. - Камиль Демулен? Молодой человек повернулся в ее сторону, и его глаза вспыхнули от изумления. Камиль Демулен был порождением ликующего Парижа. Три года назад жаркой июльской ночью, будучи тогда учеником иезуитов, он вскочил в кафе "Безумец" на стол и призвал горожан штурмовать Бастилию. Теперь он был героем революции. - Мадам де Сталь! - воскликнул Камиль, пробираясь к ней сквозь толпу, чтобы взять за руку. - Что привело вас сюда? Надеюсь, вы не замешаны в преступлениях против государства? Он широко улыбнулся, его привлекательное лицо романтика было совершенно неуместно здесь, в комнате, где воздух был спертым от страха и духа смерти. Жермен попыталась улыбнуться ему в ответ. - Меня схватили "гражданки Парижа", - ответила она, стараясь напустить на себя хотя бы каплю дипломатического шарма, который так хорошо служил ей прежде. - Похоже, теперь жена посла, пытающаяся проехать к воротам Парижа, является врагом народа. Смешно, не правда ли? А ведь когда-то мы с вами так рьяно сражались за свободу... Улыбка Камиля исчезла. Он неловко глянул на мужчину, сидевшего на скамье позади Жермен и продолжавшего рыдать. Схватив мадам де Сталь за руку, Камиль оттащил ее в сторону. - Вы хотите сказать, что пытались покинуть Париж без пропуска и эскорта? В таком случае вам еще повезло. Вас могли пристрелить на месте. - Не говорите чепухи! - воскликнула она. - У меня дипломатическая неприкосновенность. Если бы меня посадили в тюрьму, это было бы равносильно объявлению войны Швеции! Они, должно быть, сошли с ума, решив, что могут держать меня здесь! Однако ее минутная бравада испарилась, как только она услышала следующие слова Камиля: - Вы не знаете? Наша страна уже находится в состоянии войны, и с часу на час мы ждем нападения на столицу...- Он понизил голос, осознав, что этого еще никто не знает и подобные известия, несомненно, вызовут волнения. - Верден пал! Жермен непонимающе уставилась на него. Ей понадобилось время, чтобы осознать весь ужас положения. - Невозможно...- прошептала она, покачав головой. - Как близко от Парижа... Где они теперь? - Полагаю, будут здесь в течение десяти часов, даже учитывая артиллерию. Есть приказ стрелять по любому, кто приблизится к воротам. Попытка побега будет расценена как государственная измена, - добавил он с суровым видом. - Камиль, мне необходимо срочно присоединиться к семье в Швейцарии, - торопливо сказала Жермен. - Если я отложу отъезд, то вообще не смогу уехать. Я жду ребенка... Камиль посмотрел на нее с недоверием, но отвага уже вернулась к мадам де Сталь. Схватив его руку, она прижала ее к своему животу. Даже через толстую ткань платья он почувствовал, что Жермен не солгала. Камиль снова улыбнулся ей чарующей мальчишеской улыбкой и слегка покраснел. - Мадам, я буду счастлив проводить вас обратно в посольство сегодня вечером. Сам Господь Бог не сможет помочь вам покинуть город, пока мы не прогоним пруссаков. Разрешите мне поговорить с Дантоном. Жермен с облегчением улыбнулась и сказала: - Когда мой малыш благополучно появится на свет в Женеве, я назову его вашим именем. 14.00 До ворот Аббатской обители, монастыря, превращенного ныне в тюрьму, Валентина и Мирей добрались в карете, которую они наняли после побега из студии Давида. Улица была запружена толпой, несколько карет застряли перед въездом в тюрьму. Толпа состояла из санкюлотов, вооруженных мотыгами и граблями. Кареты перед воротами тюрьмы оказались в ловушке: оборванцы облепили их, запрыгивали на подножки и козлы, разбивали дверцы и окна кулаками и мотыгами. Рев их сердитых голосов эхом разнесся по узкой улочке, когда тюремные стражники, взобравшись на крыши карет, попытались разогнать толпу. Возница кареты Мирей и Валентины обернулся и сказал им: - Я не могу подъехать ближе. Там не развернуться. Кроме того, не нравится мне эта толпа... В это мгновение Валентина заприметила в толпе монахиню в одежде Канского монастыря. Девушка помахала ей из окна кареты, пожилая женщина махнула в ответ рукой. Она оказалась зажатой в толпе, которая заполнила узкую улочку между стенами домов. - Валентина, нет! - закричала Мирей, увидев, как ее светловолосая кузина открыла дверь кареты и выскочила наружу. - Мсье! Пожалуйста, не могли бы вы подождать? - попросила она возницу, выйдя из кареты и умоляюще взглянув на него. - Моя кузина вернется через минуту. Она молила Бога, чтобы это оказалось правдой. Девушка не сводила глаз с Валентины, которая ринулась в разросшуюся толпу, прокладывая дорогу к сестре Клод. - Мадемуазель, - сказал возница, - я должен развернуть карету. Мы здесь в опасности. Те повозки, что стоят впереди нас, привезли арестованных. - Мы должны здесь встретиться с одной знакомой, - объяснила Мирей. - Сейчас мы приведем ее. Мсье, умоляю вас, подождите. - Эти арестанты, - продолжал возница, разглядывая толпу с высоты козел, - они все священники, которые отказались присягнуть государству. Я боюсь за них и за нас тоже. Приведите свою кузину обратно, пока я буду разворачивать лошадь. И не мешкайте! С этими словами старик слез на мостовую, схватил вожжи и стал разворачивать карету. На узкой улочке сделать это было непросто. Мирей бросилась вдогонку за кузиной, сердце ее бешено колотилось от страха. Толпа подхватила девушку, словно бушующее море. Она больше не видела Валентину среди людей, заполнивших улицу. Прокладывая дорогу сквозь толпу, она чувствовала на себе чьи-то руки. К горлу девушки начала подкатывать тошнота, когда запах немытых человеческих тел ударил ей в ноздри. Внезапно среди леса рук с мотыгами и граблями она поймала взгляд Валентины. Девушка была всего лишь в нескольких шагах от сестры Клод, ее рука тянулась к пожилой женщине. Затем толпа вновь заслонила их. - Валентина! - закричала Мирей, но ее голос потонул в шуме других голосов. Людской поток подхватил ее и потащил к шестерке крытых повозок, застрявших перед воротами тюрьмы, - в них находились арестованные священнослужители. Мирей прилагала неимоверные усилия, чтобы пробиться к Валентине и сестре Клод, но это было все равно что бороться с приливной волной. Каждый раз, когда она продвигалась на несколько шагов, ее относило обратно к каретам у тюремной стены. Вскоре она оказалась прижатой к колесу. Она сумела ухватиться за спицы, изо всех сил пытаясь удержаться на ногах. Внезапно дверь распахнулась, словно от взрыва, и девушку отбросило к стенке кареты. Вокруг было море рук и ног, Мирей держалась за спицы, чтобы ее снова не утянуло в толпу. Священников вытащили из повозки. Самый молодой из них, с побелевшими от страха губами, заглянул в глаза Мирей, и его сразу же оттащили от повозки. Через мгновение он скрылся в толпе. Священник постарше последовал за ним, толпа принялась избивать его палками, мужчина закричал, призывая на помощь стражников, но те и сами словно превратились в диких зверей. Спрыгнув с крыши повозки, они присоединились к толпе и вцепились в сутану бедного священника. Он упал под ноги своих мучителей, и его поволокли по булыжной мостовой. Пока Мирей держалась за колесо повозки, перепуганных священников одного за другим вытащили из повозок. Они жались друг к другу, словно мыши, со всех сторон их били и кололи железными пиками. Почти обезумев от страха и всех этих ужасов вокруг, Мирей снова и снова выкрикивала имя Валентины. Она так вцепилась в спицы колеса, что под ногтями показалась кровь. Но могучая сила толпы снова подхватила ее и отбросила к тюремной стене. Мирей швырнуло о стену, девушка не устояла на ногах и упала на мостовую. Но руки ее уперлись не в холодный булыжник, а во что-то теплое и липкое. Мирей отбросила с лица непокорные рыжие волосы - и увидела перед собой распахнутые глаза сестры Клод, неподвижно лежащей у тюремной стены. Апостольник монахини слетел с головы, лицо заливала кровь из большой раны на лбу. Глаза пожилой женщины незряче уставились в пространство. Мирей отшатнулась от монахини и попыталась закричать, но из ее горла не вылетело ни звука. Оказалось, что нечто теплое и липкое, во что угодила рука девушки, была кровь, хлещущая из раны на плече женщины: рука монахини была вырвана из сустава. Мирей отшатнулась, дрожа от ужаса. Она непроизвольно вытерла руку о свое платье. Где же Валентина? Мирей попыталась подняться с колен, держась за стену. Толпа вокруг рвала и метала, словно обезумевший от злобы зверь. Вдруг Мирей услышала стон и осознала, что губы монахини шевелятся. Сестра Клод была еще жива. Все еще стоя на коленях, Мирей нагнулась к ней и схватила монахиню за плечи. Кровь потоком полилась из зияющей раны. - Валентина! - закричала девушка. - Где Валентина? Во имя Господа, вы понимаете меня? Скажите, что случилось с Валентиной? Старая женщина беззвучно шевелила разбитыми губами, ее невидящие глаза уставились на Мирей. Девушка склонилась над ней так низко, что ее волосы касались губ монахини. - Внутри...- прошептала сестра Клод. - Они забрали ее в обитель... И монахиня потеряла сознание. - Боже мой! Вы уверены? - в ужасе переспросила Мирей, но ответа не последовало. Девушка снова попыталась подняться на ноги. Ее окружала толпа, требовавшая крови. В воздух взмывали мотыги и пики. Крики убийц и их жертв слились в один, мешая Мирей сосредоточиться. Метнувшись к тяжелым дверям Аббатской обители, она принялась изо всех сил колотить по ним кулаками, сбивая костяшки в кровь. Ничего не произошло. Изнемогая от боли и разочарования, Мирей попыталась пробраться сквозь толпу обратно к карете, молясь, чтобы та оказалась на месте. Ей нужно найти Давида! Только он может помочь ей теперь. Тут в толпе образовался просвет, и девушку закрутило в людском водовороте. Люди пытались протолкаться назад к воротам, но что-то тесн