разболтанного аэроплана выбрались два пилота, военный оркестр заиграл последний по счету национальный гимн. Оба авиатора были в рваных летных кожанках и в промасленных штанах. Тот, что выглядел помоложе, выудил из-под переднего сиденья биплана гитару в футляре. Старший, которому на вид было лет пятьдесят с лишним, расстегнул куртку и, к едва сдерживаемому ужасу зрителей, принялся вытаскивать из внутреннего кармана бутылку. Не без труда справившись с этой задачей, он выдернул пробку зубами, после чего надолго и с удовольствием присосался к горлышку. Если не считать Мелвина Янделля, Чарли еще не приходилось видеть, чтобы кто-то публично распивал спиртные напитки - а о том, что в бутылке содержалось именно спиртное, Чарли не сомневался, - хотя потихоньку Сухой закон нарушали почти все. Старый пилот передал бутылку товарищу, и в этот момент на красную ковровую дорожку ступила молоденькая девушка. Она шла приветствовать Эскадрилью Революционной Солидарности от имени благодарных жителей Роузвилла и несла букет цветов, оформленный в виде зажигательной бомбы в честь берлинской победы генерала Паттона. Девушка не очень уверенно держалась на непривычных для нее высоких каблуках и покраснела как кумач, когда Мелвин Янделль выкрикнул что-то нецензурное насчет "техасских ножек". Это была Пэтси, сестра Пегги Сью. Несмотря на техасское происхождение, она, несомненно, являлась первой красавицей города, почему и была избрана в Комитет по встрече героев. Все привыкли видеть ее в шортах или в юбочке звеньевой, сейчас же на ней было модное розовое платье, стоявшее торчком от обилия крахмала. Юбка отходила от талии под углом девяносто градусов и загибалась к земле только фута через три. Прикинув, будет ли Пегги Сью года через три сложена так же, как Пэтси, Чарли ощутил, как его шея под галстуком краснеет и становится еще более потной. Ему оставалось лишь пытаться думать о председателе Капоне верхом на унитазе и надеяться, что мысленная невоздержанность не слишком растянет ширинку его идеально выглаженных шортов. Впрочем, как он понял позднее, в этот момент он вполне мог засунуть в них хоть Б-29 генерала Паттона, и никто не обратил бы внимания. При приближении Пэтси закопченное лицо старого авиатора расцвело в желтозубой ухмылке. Он размотал то, что было когда-то белым летным шарфом, и небрежно повесил этот сомнительный предмет туалета на крыло своего аэроплана. Потом снял летный шлем и очки и встряхнул седой шевелюрой, которая сделала бы честь пещерному человеку. Пэтси была так занята балансированием на высоких каблуках, заботясь лишь о том, как бы не опозориться, что даже не заметила, как мало соответствует внешность прилетевших описанию знаменитых героев. К тому же, заметил Чарли, она была без очков и, скорее всего, не видела даже, где кончается ковер, не говоря уже о том, чтобы разглядеть воздушного бандита, которому вручала цветочную бомбу. Старый пьяница принял букет, хохотнул, швырнул цветы назад через плечо и сгреб Пэтси в охапку. Пока он покрывал ее лицо смачными поцелуями, его рука шарила в бесчисленных складках платья, нащупывая попку девушки. Социалистический герой безусловно не мог вести себя подобным образом - это был яркий пример сексуальной невоздержанности. Мелвин крикнул было "Ура!", но папаша цыкнул на него, и тот умолк. Справа кто-то крикнул, чтобы вызвали патруль. Это оказался полковник Холл, сурово и решительно направлявшийся по красному ковру к самолету. Он подошел как раз в тот момент, когда старый пилот, по подсказке молодого, отпустил девушку. Пэтси сбросила неудобные туфли и припустила к трибуне босиком, вытирая на бегу губы тыльной стороной ладони. Она, наверное, поднялась в четыре утра, чтобы накраситься по всем правилам, а теперь все было испорчено. Биплан остановился слишком далеко от Чарли, чтобы тот мог расслышать все, что говорилось, но суть он уловил. Полковник Холл потребовал, чтобы пилоты объяснили, кто они такие. Каким бы ни был их ответ, к ЭРС они явно не имели никакого отношения. Подоспевшему патрулю военной полиции было приказано арестовать нарушителей. Молодой пилот принялся извиняться, помогая себе красноречивыми жестами. У них кончилось горючее, и им необходимо было сесть хоть где-то. Полковник, желавший лишь поскорее уладить недоразумение, сменил гнев на милость и ограничился строгим предупреждением. Как знали все солдаты гарнизона, товарищ полковник Холл был тряпкой. Старый бандит, узнав, что легко отделался, радостно завопил и хлопнул командира сто девяносто четвертого по спине с такой силой, что у того затряслось брюхо. Потом бродяга предложил хлебнуть из бутылки одному из патрульных. Прилетевших, как удалось расслышать Чарли, звали Джек и Хоуви. - Мы, американцы, очень ценим мобильность, мистер Лоу. Это одна из черт национального характера, которую люто ненавидел Капоне, но с которой даже он не мог ничего поделать. Меченому очень хотелось бы, чтобы каждый гражданин ССША был накрепко привязан к своему заводу или колхозу, но, наверное, мы рождаемся с жаждой странствий в крови. У нас ведь такая чертовски огромная страна. Тот, кто много путешествует, превращается в своего рода героя. Многие становились странниками поневоле, поскольку находились в государственном розыске. Что-то вроде этого произошло со мной. Я, впрочем, не был первым бродячим музыкантом в социалистической Америке. Еще в тридцатых годах по стране колесил один гитарист по фамилии Гутри. Он был шишкой местного значения в своем колхозе, но однажды ему просто надоело наблюдать, как Капоне спускает Революцию в уборную по клочкам, и он не выдержал и попытался рассказать всей стране о гадюшнике, в котором мы жили. Его поймали и повесили. Как, пробрало? Человека казнили лишь за то, что он пел песни. Из всех преступлений Капоне это самое черное. Я, конечно, знаю о расправах над индейцами и неграми и о том, как Аль перестрелял своих бывших друзей, будто кроликов, но бедняга Вуди, раскачивающийся на стропилах во дворе иллинойской школы, стал для меня символом, собирательным образом всех остальных безвинно загубленных. Когда-то я написал песню о нем. - О Джеке и Хоуви я тоже пел, но этих песен вы наверняка не слышали. Ранние потуги, довольно неудачные. А жаль, потому что двое этих бродяг со своим летучим гробом перевернули мою жизнь. - Джек был франкоязычным канадцем, хотя, я подозреваю, родился в ССША. Больше всего он походил на красавчика из комиксов - вылитый "Джек-весельчак" без усов. Он начинал больше стихов и рассказов, чем успевал закончить, напивался до бесчувствия восемь вечеров в неделю, прихватывая порой и утро, а за женщинами ухлестывал так, будто хотел побить рекорд Эррола Флинна. Он писал книги и издавал их в Канаде и в Европе, а диссиденты провозили их в страну контрабандой. Наверное, скоро выйдут первые официальные американские издания его романов: "В полете" и "Жители подземелья, или Одинокий странник". Говорят, он спился и умер лет двадцать назад, но верить в это не хочется. К тому времени, как я его встретил, годы пьянства просто придали его голосу приятную хрипотцу. В поэзии он был таким же, как лучшие ребята в музыке, - он писал стихи потому, что не мог иначе. Слова сами зарождались у него в голове и сами выплескивались наружу. Жаль, что я помню так мало из того, что он нам читал, потому что я с удовольствием положил бы все на музыку. Он глотал патентованные лекарства, будто от этого зависела его жизнь, и старался спать как можно меньше, считая сон пустой тратой отведенного на жизнь времени. - А Хоуви - это настоящая загадка. Рассказывали, что он родился богатым, но все потерял в Революцию. И будто именно он наградил Аля шрамом, швырнув ему в рожу чернильный прибор во время штурма фондовой биржи. Поскольку для этого Капоне пришлось бы принимать непосредственное участие в реальном бою, я считаю эту историю чистой фантастикой. Кто-то думал, будто Хоуви был дикарем-нефтяником, воспитанным апачами или койотами. Есть даже версия, по которой он якобы добывал пропитание разработкой фасонов бюстгальтеров, но это просто смешно, хотя как раз такая работа наверняка пришлась бы ему по душе, поскольку позволяла бы постоянно думать о женских сиськах. Еще одна история гласит, будто в тридцатых он работал кинорежиссером и нарушил кодекс Арбакла во время съемок авиационной киноэпопеи о спасении нашими асами американских военнопленных из мексиканских лагерей после войны. Неприятности начались у него потому, что он пытался выкинуть из сценария двенадцать страниц политических речей, чтобы заснять побольше самолетов. Впрочем, выгнали его за то, что он обрюхатил дочку партийного цензора и использовал во время съемок боевые патроны, стремясь сделать эпизоды с воздушными боями более реалистичными. Это сочли разбазариванием средств, а его поведение - не соответствующим социалистическим принципам. Партия назначила нового режиссера, но во время съемок грандиозного воздушного сражения, когда работали все камеры, а в небе находилось миллиона на три бюджета картины - с учетом десятков аэропланов начала века, взрывающихся дирижаблей и спецэффектов, - в кадр взлетел Хоуви на старом биплане, за которым тянулся транспарант с надписью: "Режиссер сосет хуй". Биплан улетел навстречу заходящему солнцу, и больше его никогда не видели. Не знаю, правда ли это, но верить хочется. Вы согласны? С востока донесся гул мощных авиадвигателей. На этот раз это был тот самый звук, которого ждал Чарли, - сдержанный рокот фантастических машин, сделавших ССША бесспорными хозяевами в небе Японии. Ни Лондон, ни Санкт-Петербург не были в состоянии повторить выдающиеся достижения американской военной техники и науки. Вожатый Рук едва успел снова поставить пионеров "смирно", как пара "Кэртисс Хеллдайверов" внезапно возникла на фоне солнца, чтобы с ревом пронестись в двухстах футах над взлетно-посадочной полосой. Голубые цельнометаллические чудо-машины ярко сверкали в солнечных лучах, казалось, заполняя собой все небо. Ведомый самолет выпустил полотнище с приветствием: "ЭРС восхищается доблестным трудовым подвигом жителей Роузвилла". Канзасцы на трибунах и техасцы вокруг нее вскочили на ноги в едином порыве и завопили так, будто великий социалистический герой ди Маггио только что выбил в аут очередного противника. Одномоторные бомбардировщики заложили вираж и снова прошлись над полем, на этот раз чуть выше, синхронно провернув по три "бочки". Верхние поверхности на правых крыльях и нижние на левых были украшены красными серпами и молотами и белыми звездами. ЭРС работала на публику, но в данных обстоятельствах это было вполне простительно. Чарли до крови закусил щеку с внутренней стороны, пытаясь сдержать навернувшиеся на глаза слезы. В такие моменты ему было искренне жаль тех, кто не был коммунистом и американцем. Он в миллионный раз поклялся себе, что станет пилотом, даже если для этого придется выучить все таблицы у окулиста наизусть. Сражаться в небе против империалистических стервятников! Гражданин ССША не мог мечтать о лучшей доле. "Хеллдайверы" сделали еще круг, мягко приземлились, подрулили к началу ковровой дорожки и замерли рядом с уродцем-бипланом. Его пилоты-шаромыжники наблюдали за эволюциями современных самолетов, обмениваясь шуточками и передавая друг другу бутылку. Полковник Холл совершенно напрасно не убрал с поля эту отвратительную парочку с их дряхлой летающей табакеркой. Пилоты ЭРС открыли удлиненные фонари остекления своих бомбардировщиков, спустились на землю и сняли куртки и шлемы. Под теплой одеждой оказалась парадная форма. Публика приветствовала каждого из героев бурными аплодисментами. Чарли с восторгом смотрел на лица своих кумиров, прекрасно знакомые ему по журналам и кинохронике. Хаббард с непокорной рыжей шевелюрой, Дюк Моррисон, человек-скала, Паттон с зажатой в зубах сигарой и в каске с пятью звездами и Маккарти, низенький, толстенький клоун эскадрильи. Они построились в шеренгу и поклонились публике. Потом из своего самолета выбрался Линдберг, одетый в высотный комбинезон с подогревом и сверкающий шлем, делавший его похожим на персонаж из сериала "Флэш Гордон освобождает Вселенную". Линдберг снял головной убор и обнажил мужественное лицо, в котором, однако, было и что-то мальчишеское. Дирижер убедился, что вся пятерка гостей в наличии, и оркестр заиграл государственный гимн. Пилоты автоматически приняли стойку "смирно" и подняли правые руки со сжатыми кулаками в салюте солидарности. - О, скажи, видишь ли ты, - затянул чистый и звонкий одинокий голос, - в бледном свете зари то, что с гордостью мы... К поющему присоединились зрители. Чарли почувствовал, как волнующие строки захватывают его, и сам непроизвольно открыл рот. - ...красные полосы и яркая звезда... У Чарли был хороший голос, но в школьном хоровом кружке его не любили, потому что, как однажды заявил учитель пения, "он слишком увлекался мелодией". - ...всполохи ракет и бомбовых разрывов... Музыка - любая музыка - порождала в нем какие-то странные чувства. - ...О, скажи, что реет еще звездный стяг... Пятеро героев были глубоко тронуты. У Линдберга и Моррисона глаза увлажнились скупыми мужскими слезами. Маккарти спрятал нижнюю часть лица в ладонях, и от волнения у него затряслись плечи. - ...над страною правды, над родиною храбрецов. Едва отзвучали последние ноты гимна, как к Паттону подскочил Хоуви с цветочной бомбой. Генерал неуверенно посмотрел на старика, но принял букет и поднял его над головой на всеобщее обозрение. Кто-то закричал, военные полицейские полезли за пистолетами. Из букета повалил дым, будто из адской машины, готовой взорваться и засыпать окружающих лепестками шрапнели. Раздался треск, и из подношения вырвались язычки пламени. Пораженный Паттон уронил букет, выплюнул сигару и выхватил револьвер с перламутровой рукоятью. Упавшие на ковер цветы внезапно полыхнули, будто на них плеснули бензином. Хоуви принялся издавать притворно сочувственные звуки и заплясал вокруг букета, затаптывая огонь. Кто-то из пионеров звена хихикнул, и Чарли грозно зашипел. Щеки его пылали от стыда, но, к счастью, вожатый Рук не заметил вопиющего нарушения дисциплины. Через несколько мгновений на месте происшествия оказались полковник Холл и два джипа с военными полицейскими в касках с белой полосой. Двое патрульных схватили Хоуви, и из руки старика выскользнула зажигалка, со стуком упавшая на ковер. На этот раз Чарли прекрасно расслышал все. Резким скрипучим голосом, от которого кровь стыла в жилах, Паттон заявил, что еще никогда в жизни его так не оскорбляли, "что даже Роммель не пытался разделаться с ним с помощью букета, вымоченного в авиационном горючем. Даже английский ублюдок Монти не осмелился на это. В лице генерала были оскорблены ВМС, ВВС, генеральный секретарь Капоне и весь американский народ". Полковник Холл извинялся с таким жаром, будто от этого зависела его карьера, как, в сущности, и обстояло дело. Джек, младший из пилотов биплана, стал заступаться за напарника, делая упор на то, что старик являлся заслуженным ветераном войны. Вид "Хеллдайверов" в полете напомнил Хоуви о товарищах, погибших в небе над Тихим океаном, и бедняга не выдержал. Такое часто случалось. - Ведь он же настоящий коммунист - ничуть не хуже других. Его нужно не наказывать, а лечить. Джек вовсю сыпал словами, окрашенными певучим французским акцентом, и мог бы убедить кого угодно и в чем угодно, хотя было совершенно ясно, что он беззастенчиво вешает слушателям лапшу на уши. Впрочем, на Паттона его речь не произвела ни малейшего впечатления, и генерал упорно и с ледяным спокойствием требовал, чтобы Холл немедленно расстрелял рецидивиста. Полковника пробирала дрожь. Он сомневался в том, что обладает правом расстреливать посторонних гражданских лиц. - Дьявол вас всех забери! - выругался Паттон, взводя курок револьвера. - Сейчас я сам разделаюсь с этим паразитом. - Э-э, генерал, но не можете же вы в самом деле, - сказал полковник, издав нервный смешок, в котором слышался панический испуг. Эта фраза, наверное, была самым смелым поступком в его жизни. - Холл, ты - тыквенная башка. Я уничтожал города! Подумаешь, прикончу еще одного старого оборванца - какая разница? - У Хоуви серебряная заплата в черепе, - сказал Джек. - Фрицы сбили его над Дрезденом, пытали, сожгли его ранчо... Джек говорил просто так, заполняя паузы между словами Паттона и полковника. - Подождите, товарищ генерал, - вмешался полковник Линдберг. - Если этот товарищ - ветеран, то он заслуживает снисхождения. К человеку, который сражался за свою страну, нельзя подходить с теми же мерками... - Черт побери, Линди, этот ублюдок пытался поджарить нас. Он опасный поджигатель! - Прошу вас, товарищ генерал, успокойтесь. Мы же не хотим испортить всем этот чудесный праздник. - Конечно, сэр, конечно, - подхватил полковник Холл, испытавший огромное облегчение, когда его неожиданно поддержал Одинокий Орел. - А этого негодяя я посажу на гауптвахту и разберусь с ним позднее по всей строгости. - Только чтоб я его больше не видел, понял? - заявил Паттон, ткнув полковника Холла в грудь незажженной сигарой. Потом прикурил ее и принялся сердито пыхтеть, а Линдберг не отходил от своего командира, и старался его успокоить. Патрульные, под командованием Холла, погрузили Хоуви в один из джипов. Наглец ухмылялся и махал руками публике, будто сидел на праздничной самоходной платформе во время парада Революционной победы. Он успел перекинуться парой слов со своим напарником, после чего его бесцеремонно и с позором увезли с поля. Чарли слышал, что на гауптвахте Форт Бакстера имелись электрошоковые дубинки и аккумуляторные батареи со специальными контактными зажимами, которые использовались для перевоспитания политических правонарушителей. Впрочем, решил он, на свихнутые мозги Хоуви они вряд ли окажут какое-то воздействие. Наконец, все успокоились, и торжественная встреча пошла своим чередом. Наступило время для речей. Чарли надеялся, что летчики расскажут что-нибудь интересное, но опыт подсказывал ему, что слушателей ожидал час-другой, а то и третий невыносимой скуки, пока партийные чиновники различных рангов будут сотрясать воздух. Осгуд Янделль извлек из дипломата пачку из двух-трех десятков листов. Чарли знал, что пока местный партийный председатель будет разглагольствовать перед толпой о высокой ответственности, возложенной на юных коммунистов, Мелвин, Филли и Чик забьются в какое-то укромное местечко, чтобы покурить и поиграть в карты. Но даже когда очередь дойдет до летчиков, они, скорее всего, ограничатся обычными приветствиями и славословием в адрес партии. Чарли надеялся, что ему удастся поговорить с Линдбергом или каким-нибудь другим пилотом позднее. Летчики должны были вручать награды на собрании городского актива, а поскольку Чарли был почти уверен, что ему достанется медаль, вполне могло случиться, что на грудь ему ее приколет Линдберг. И тогда Чарли будет все равно, сколько времени ушло на официальные речи. Подумать только: Чарльз Арден Холли на одной трибуне со Счастливчиком Линди. Только в Америке... - Иногда я думаю о том, сколько времени я потерял на бесконечные официальные речи, мне хочется плакать. То есть - в буквальном смысле. Как образцовый пионер, я выслушивал по меньшей мере часов по семь речей в неделю, а летом, в лагере, еще больше. Если бы все эти часы я потратил на упражнения с гитарой, я давно играл бы лучше Сеговии. И добро бы эти типы умели произносить речи. Когда я готовился к экзамену по ораторскому искусству - ради очередной нашивки, - я вычитал в учебнике, что социалистический оратор обязан стремиться убедить слушателей с помощью строгой логики и исторического детерминизма - что еще за зверь такой? - но ни в коем случае не пытаться разжигать искусственных страстей. Несколько лет назад я ездил в Тенесси и послушал там одного темнокожего бродячего баптистского проповедника. Тогда это было строго запрещено. За "аллилую" и стращание адом очень просто было угодить на Аляску. Ну так вот: этот парень умел толкать речи. Когда он начинал проповедь, я был атеистическим гуманистом, а через каких-нибудь полчаса уже нервно оглядывался, ожидая, что шериф с рожками вот-вот потащит мою грешную душу на сковороду с кипящим маслом. Чуть сразу не записался в баптисты. Потом, правда, отошел. О чем мы говорили? Да, о речах... - Сначала Янделль произнес приветственную речь в честь героев войны. Он довольно много шутил насчет "полета к коммунизму", и огорчался, что никто не смеется, если не считать партийцев рангом пониже, метивших на его пост. Потом полковник Холл приветствовал героев. Потом директор завода Хайрам Макгаригл приветствовал героев. Потом Бабби Кафферти, профсоюзный босс - сюрприз! - приветствовал героев. Было ясно, что приветствовать героев намерены все ораторы до единого, и это продолжалось до полудня. Если каких-нибудь героев и приветствовали где-то более горячо, чем ЭРС в Роузвилле, то я о таких не знаю. Я почти уверен, что Маккарти все это время тайно дремал, но остальные пилоты стоически держались, вызывая всеобщее восхищение. Линди - тот просто светился. Он казался сделанным из золота. - Биплан так и стоял в нескольких ярдах от ковра. Убедившись, что Хоуви пока ничего не грозит, Джек потерял интерес к торжественной встрече. Позже он сказал мне, что ему известно около восемнадцати способов использования рта, которые по всем показателям оставляют далеко позади приветствия в адрес героев. Он вытащил из кокпита сумку с инструментами и принялся лениво копаться в моторе, напевая под нос непатриотическую музыку. Кое-кто бросал на Джека осуждающие взгляды, но никто не решался прерывать ораторов, так что ему позволили спокойно заниматься своим делом. Через два с половиной часа, когда героев, наконец, поприветствовали все желающие, Джек еще так и не вылез из-под кожуха двигателя. - Генерал Паттон заслужил благодарность слушателей краткостью ответной речи и поблагодарил жителей Роузвилла за теплую встречу - у полковника Холла это вызвало смущенную улыбку, а отдельные несознательные граждане наверняка смеялись про себя. Затем генерал поздравил рабочих с перевыполнением государственного плана и на том закончил, пообещав, что пилоты ЭРС еще выступят во второй половине дня на церемонии награждения. "Если только, - хрипло пригрозил он с ухмылкой, - кто-нибудь еще не попытается приветствовать героев..." - Что я запомнил в генерале Паттоне, так это его глаза. Он был настоящим героем и патриотом - кто в этом сомневался? - но мне показалось, что у него глаза сумасшедшего. Наверное, это необходимый атрибут почти любого героя, но раньше я никогда об этом не задумывался. Паттон иногда утверждал, что он перевоплощение Чингисхана, или маршала Мюрата, или еще кого-то. Теперь, в ретроспективе, я понимаю, что Пентагон назначил его командиром ЭРС лишь ради того, чтобы он не мешался под ногами. Объединенному комитету начальников штабов вполне хватало и одного Дугласа Макартура. К тому же, Паттон, ненавидевший генерала Монтгомери, который отвечал ему взаимностью, при каждом удобном случае предлагал сбросить на вонючих англичашек что-нибудь помощнее. Он считал, что это может убедить их отвязаться от наших идейных братьев в Малайе. - Когда Паттон закончил выступление, добрые граждане Роузвилла расслабились - в той степени, в какой это было возможно в Америке эпохи Капоне. Оркестр заиграл последний хит Синатры под названием "Мое социалистическое сердце". Первые ноты едва успели отзвучать, а героев уже окружила толпа. Каждому хотелось добыть что-нибудь на память от знаменитых летчиков: получить автограф, или локон волос, или просто послушать их голоса. В основном толпились девчонки, но и ребят было немало. Фоторепортер "Эха" вовсю щелкал аппаратом, снимая героев, позировавших со счастливчиками. Пита Горовица протолкнул вперед Рук, и того сняли с Дюком, а Мелвин Янделль, король хулиганов, был запечатлен в момент рукопожатия с Одиноким Орлом. Я стоял и думал про себя, что совершается вопиющая несправедливость, хотя такие мысли и не подобали пионеру. Свинячий Рук был так занят своим протеже, что забыл дать команду "вольно". Когда он вспомнил о нас, вокруг героев было уже столько народу, что не стоило и надеяться пробиться к ним. Впрочем, утешал я себя, летчики должны были гостить весь уик-энд, так что у меня еще оставался шанс полизать геройскую задницу. - Так я и стоял чуть в сторонке от огромной толпы и вытягивал шею, пытаясь разглядеть, что происходит. И тут у меня за спиной чей-то голос спрашивает, не разбираюсь ли я в авиадвигателях. Понятное дело, разбираюсь. Сам не знаю, как это вышло, но через пару минут я уже помогал Джеку чинить мотор. Поначалу я смущался, потому что понимал, что сознательному юному коммунисту вроде меня негоже находиться в компании подозрительного хулигана, а то и рецидивиста. Однако через некоторое время я успокоился, поскольку выяснилось, что о самолетах я знаю больше Джека, и, к тому же, на него произвели впечатление глубокие познания техасского парнишки. У биплана подтекал топливопровод, и я аккуратно заделал течь пластырем из аптечки. Джек представил мне свой самолет под именем Х-1, в просторечии - Гусыня-Щеголиха. - Машина что надо, - сказал он, - только женского пола и капризная, как все дамочки. Любит временами показать характер и вытряхивает нас с Хоуви на землю, заставляя малость поползать. Но любим мы ее от этого ничуть не меньше. - Джек мне сразу понравился, потому что он разговаривал со мной, как со взрослым. Это очень важно, когда тебе пятнадцать. Так хочется доказать, что ты уже вырос, а все продолжают считать тебя ребенком. У Джека было еще одно качество - уникальное в то время, - которое невольно располагало к нему. Он ничего не боялся и говорил то, что думал, в отличие от остальных, которые при виде пионерской формы будто воды в рот набирали, опасаясь, что ты подловишь их на антикапонистских высказываниях и донесешь куда положено. - Джек же просто болтал, рассказывая о Гусыне-Щеголихе, и о Хоуви, и об их приключениях во времена перелета через всю страну от океана до океана и обратно. Они едва-едва зарабатывали на пропитание разовыми контрактами на опыление посевов или выступая с аэроакробатическими номерами, да еще Джек немного подхалтуривал музыкой и стихами. Джека вовсе не беспокоило то, что его друга засадили на уик-энд в каталажку, наоборот, по его словам, Хоуви должен быть благодарен за трехразовое питание и койку, которые не стоили ему ни цента. Во всяком случае, им частенько приходилось довольствоваться куда меньшим. Все, о чем говорил Джек, превращалось в поэзию. Очень многое из того, что он рассказывал, было беспардонным враньем, но вранье это, тем не менее, было правдой. Одна ложь Джека стоила многочасовой речи Янделля о производственных планах и моральном и материальном стимулировании. В общем, Джеку и Хоуви удавалось кое-как наскребать денег на жратву и горючее, а тем временем Джек собирал материал для книги. Как он сказал, это должна быть "суперсовременная, сверхприбыльная, гениальная и бесподобная книга", отчасти правдивая, отчасти - нет. В ней рассказывалось о двух типах, которых звали Сол и Дин и которые на самом деле не были Джеком и Хоуви, но вполне могли и быть ими, и об их жизни в воздушных течениях ССША. "Я хочу делать книги не хуже, чем Гальяр играет джаз, или Ван Гог пишет пшеничные поля. Сечешь?" - Надо сказать, что какой-то частью своего сознания молодой Чарли ужасался тому, что подобные безобразия могли происходить в упорядоченном социалистическом обществе, однако другая его часть жадно впитывала музыку речи Джека. А еще одна, соблазненная поэзией, начинала сечь. - Спустя какое-то время я сек уже почти все. Праздничный парад не был испорчен какими-либо неподобающими происшествиями, но Чарли был разочарован. Вожатый Рук опять поставил вперед звено Пита Горовица. Пионеры открывали парад, символизируя собой Великую Социалистическую Надежду нации. Возможно, подумал Чарли, общение с хулиганом Джеком имело некоторое отношение к тому, что вожатый отдал предпочтение его сопернику. О рецидивизме Рук обычно говорил так, будто это была заразная болезнь. В пионерском красном уголке висели плакаты, призывавшие истинных социалистов к бдительности. "А все ли в порядке у твоего соседа?" Посреди пустого поля разбили палатки и возвели небольшую эстраду. По команде "разойдись" строй распался, и пионеры разбежались - чинно - к своим семьям. Чарли нашел своих родителей и семью Пегги Сью у палатки, торговавшей лимонадом. Неподалеку весело потрескивал огромный костер, на котором поджаривался целый бык. Коренастый армейский повар из Форт Бакстера деловито посыпал вращающуюся тушу специями и травами. Чарли еще не доводилось видеть столько мяса одновременно. - Похоже, сегодня вечером кое-кто наестся от пуза, - сказала мама Чарли чуть громче, чем требовалось. - По крайней мере, герои-летчики и партийное начальство. Отец вручил Чарли стакан лимонада, с которым тот расправился в несколько глотков. Сегодня ему пришлось как следует пожариться под солнцем. На Пегги Сью было нарядное бледно-розовое платье, в котором она выглядела почти такой же хорошенькой, как Петси, хотя та и была попухлее. Чарли отдал всей компании пионерский салют, и Пегги Сью захихикала, будто шестилетка. Повар поднес руку слишком к огню и с воплями запрыгал вокруг костра под хохот солдат-помощников. Осгуд Янделль взобрался на эстраду и объявил в своей "задушевной" манере, такой же фальшивой, по словам мамы, как цвет волос его жены, что пришла очередь потрудиться и героям. Наступило время вручения наград. Но сначала, как все прекрасно знали, их ожидало еще несколько речей. Первым выступил генерал Паттон. Он затянул знакомую песню о том, что все добрые граждане страны должны в это тревожное время приложить все силы к повышению производительности труда и наплодить побольше детей, которые унаследуют счастливое социалистическое будущее. Потом он стал по очереди вызывать заводских и профсоюзных начальников, поздравляя их с перевыполнением плана. Каждый из "героев тракторостроения" получал почетную грамоту. - Как-то странно, что все герои родом из Канзаса - прокомментировал отец Пегги Сью. - Ни одного техасца. Папа Чарли пожал плечами и сказал, что ему все равно некуда повесить грамоту. - Глупости, - заявила мама. - Мы могли бы прикрыть ею одну из дыр в стене. Раз уж у нас появилось столько героев, боюсь, как бы не стало больше сквозняков. Следующим на эстраду поднялся Дюк Моррисон, высокий мощный мужчина, который, как утверждала партийная пресса, воплощал в себе все лучшие качества американского рабочего. Он рассказал захватывающую историю о том, как на Иводзиме один его друг пожертвовал жизнью ради спасения взвода. Перед самой смертью он успел сказать: "Черт побери, Дюк, я знаю, что любой из моих товарищей на моем месте поступил бы точно так же". Это, как пояснил Моррисон, было ярким примером "истинно социалистического духа, наполняющего верные сердца американских трудящихся". Речь Моррисона заслужила бурные аплодисменты, поскольку впервые за этот день собравшиеся услышали что-то хотя бы отдаленно интересное. Затем Моррисон стал вызывать на трибуну простых рабочих, рекомендованных начальством, чей доблестный труд в этом году служил примером для остальных. Доблестные трудящиеся шли к эстраде, сопровождаемые радостными криками друзей и домочадцев, жали руку Моррисону и награждались медалями Героев Социалистического Труда. - И опять канзасцы, - пожаловался папа Пегги Сью, потерявший глаз на войне с Виллой. - Привет, Чарли-кот, - раздался голос за спиной у Чарли. - Я что-нибудь пропустил? Ого! Я не верю собственным глазам - целый бык! А запах-то, запах! Как думаешь, нам тоже достанется с барского стола? Я бы не отказался от порции-другой. - Раз собрались партийные бонзы со всего Канзаса, - сказала мама, - можно считать, что нам повезет, если достанется понюхать косточки. Джек рассмеялся, а Чарли покраснел. То, что свидетелями непочтительной выходки мамы оказались только техасцы, было для него слабым утешением. Моррисон сошел с трибуны под крики "ура", и его место занял Маккарти. Майор тут же сорвал микрофон с подставки, отчего усилитель начал фонить и подхрюкивать, и сразу взял быка за рога. Он нарушил все правила социалистического ораторского искусства, превратив свое выступление в гневную проповедь о том, что "страну пытаются поставить на колени подлые контрреволюционеры, капиталистические наемники, империалистические агенты и ревизионисты всех мастей. Они скрытно, но верно ведут нацию к моральному разложению". Маккарти сильно потел, а слушатели не знали, как воспринимать его истерические выкрики. Даже герои-соратники майора старались не смотреть на него. - Священный долг каждого доброго социалиста и американца, - говорил он, - зорко высматривать малейшие признаки империалистической подрывной деятельности и, едва гидра ревизионизма поднимет свою гнусную голову, безжалостно отсекать ее. В колхозе ли, на заводе ли, в семье - да даже в вашей собственной семье. Начинается все очень невинно. Какой-нибудь школьный учителишка собирает внеклассный кружок для обсуждения проблем, с которыми сталкивается наше общество. А потом, когда этот тайный буржуй подвел вас к мысли, что, может быть, у общества и есть проблемы, в дело вступает тяжелая артиллерия ревизионизма: всякие там разговорчики о свободных выборах, об "ошибках" в линии партии, а то и очернение товарища Капоне. Когда в вашей среде завелась буржуйская нечисть, вытравить ее труднее, чем вывести вшей. Будьте бдительны: буржуем может оказаться ваша престарелая бабушка, или продавец в магазине, или сосед по рабочему месту... Буржуи повсюду, они прячутся по темным углам, выжидая и вынашивая планы подрыва устоев нашего социалистического общества. Майор извлек из кармана кителя засаленный листок бумаги. - У меня здесь список из шестидесяти восьми фамилий тайных буржуев, пробравшихся на высокие посты в канзасской партийной организации, а также в прокуратуру и в Социалистическую гвардию. Можете не сомневаться, товарищи, что эти крысы горько пожалеют, что им довелось встретить на своем пути старину _Бомбардировщика Джо_! Он гневно помахал своим списком. Секунд десять стояла полная тишина, только Джек восхищенно присвистнул. Потом все начали аплодировать. Чарли не мог этого понять. Майор Маккарти был явно не в себе и воображал, может быть, что война не закончилась, однако слушатели хлопали все громче и неистовее. Чарли, посмотрел по сторонам. Рукоплескали даже его родители, а отец Пегги Сью самозабвенно свистел, как будто команда, за которую он болел, забила гол. - Хлопай, - приказала мама Чарли. - Хлопай, паршивец... Чарли растерянно захлопал, а Маккарти продолжал наслаждаться сногсшибательным эффектом своей речи. Единственным не хлопавшим человеком оказался Джек, который только улыбался и пожимал плечами. Может быть, его имя находится в одном из списков, подумал Чарли. - Бурные аплодисменты, переходящие в овацию, - прокомментировал Джек. Люди продолжали рукоплескать даже некоторое время после того, как на трибуну поднялся Линдберг. В спокойной, выдержанной манере он изложил преимущества гениальной политики изоляционизма, разработанной лично товарищем Каноне. Америка, объяснил Линдберг, способна сама произвести все, в чем нуждается ее великий народ, не прибегая к сомнительной помощи других стран. Полковник явно повторял по памяти речь, написанную для него кем-то другим. Свое краткое выступление он завершил вручением очередных наград. Три жительницы Роузвилла, родившие по пять и более детей, удостоились медалей социалистических матерей-героинь. Чарли приготовился. - А теперь я вручу награду, которая является одной из наиболее почетных, - объявил Одинокий Орел. - Самому достойному и образцовому пионеру этого года присуждается медаль Американской молодежной славы. Чарли проверил, как завязан его галстук и не помялись ли шорты. Он знал, что медаль достанется ему. Разве у кого-нибудь еще было столько нашивок? И чье звено неизменно побеждало в Социалистических дебатах? - ...Счастливым обладателем этой почетной награды... Надо же, он получит медаль из рук самого полковника Линдберга, встретится с ним лицом к лицу. - ...станет пионерский звеньевой Питер Горовиц! Пит Горовиц полез на трибуну под одобрительные аплодисменты зрителей. Особенно громко, заметил Чарли, хлопал вожатый Рук, на толстом лице которого сияла идиотская улыбка. Горовиц изобразил неуклюжую пародию на пионерский салют и принял медаль. - Ну, что вы на это скажете? - А что такое? - поинтересовался Джек. - Ты мне скажи, что такое! Ты же видел сегодняшний парад. Вот и скажи - по выправке, по нашивкам, по всему! - кто лучший? Я - или этот толстозадый канзасский олух, только что жавший руку полковнику Линдбергу. - Diable, Чарли-кот, - чего проще! Могу побиться об заклад, что этот кареглазый симпатюнчик не отличит, где у мотора перед, где - зад. - Если бы соревновались два звена, "Герои Горовица" заняли бы третье место, да и то с трудом. Так почему же он получил эту чертову медаль, а? Я просто не понимаю. - А кто решает, кому достанется медаль? - Товарищ вожатый Рук. - У-гу. Это он так хлопает? Толстый такой кот в армейской пилотке и шортах? Тот, что потеет. - Ага. Ублюдок. И что он только против меня имеет? - Не думаю, чтобы он что-то имел против тебя, Чарли-кот. Суть тут в том, что он положил глаз на Красавчика Пита. - О чем это ты? - спросил Чарли. - Подозреваю, - негромко сказал Джек, - что товарищ вожатый Рук пал жертвой некоей разновидности сексуальной невоздержанности. - Но он сам всегда всех предостерегает от сексуальной невоздержанности. Он не стал бы". - Я же не сказал, что он делает что-то, да вряд ли и попытается, старая калоша. Бедняга, в каком-то смысле. Однако тайные мыслишки по ночам у него шевелятся. Я же говорю: он на мальчика глаз положил и ничего не может с собой поделать. Кому, впрочем, какое до этого дело, если никто не страдает? - Но я же пострадал. Это нечестно. У Чарли защипало в глазах. Пионер не должен показывать, что ему больно и обидно, к тому же, к ним направлялась Пегги Сью, и выставлять себя перед ней в таком виде никуда не годилось. - Привет, Чарли, - весело сказала она. - Жаль, что не ты получил медаль. Если хочешь знать мое мнение, ты ее заслужил. И весь город согласился бы со мной... - Кроме котенка Горовица, - сказал Джек. Чарли ухватился за возможность переменить тему и представил свою соседку. - Рада познакомиться с вами, мистер Керуак, - сказала Пегги Сью, - хотя не уверена, что хотела бы встретиться с вашим напарником. - Да уж, старик совсем распоясался. Извини, цыпленочек. Боюсь, Хоуви не самый высокий авторитет по части этикета. Примите мои самые искренние... Джек сразу понравился Пегги Сью, и она кокетливо взмахнула ресницами. У Чарли это вызвало противоречивые чувства. Лейтенант Хаббард, взобравшийся на трибуну произносить речь, явно был под газом. Фруктовый пунш и сидр не попадали под действие Сухого закона. Хаббард широко улыбался и очень доброжелательно рассуждал о священном долге каждого американца - жениться и производить здоровых крепких детей на благо коммунистической Родины. Он вызвал на трибуну с дюжину пар, объявивших о своей помолвке в прошлом году. Молодые получали салют солидарности и р