нашими головами. Мы продолжали углубляться в лес. Вскоре мы выехали на курган, заросший чертополохом и усеянный камнями. Взобравшись выше, я заметил, что другая сторона кургана резко обрывалась. На том склоне должна быть большая выемка, а может, и пещера. Здесь, возможно, было лежбище рептилий. Спешившись, но крепко ухватившись за повод коня, я подошел к краю обрыва. Пристально вглядываясь, бросил камень. Ничто не шевельнулось. Издали донеслись очень слабые голоса. Кто-то уже начал охоту. Я прислушался. Крики больше не повторились. В лесу царила тишина. Сев на Брэмбла, я направил его к месту, где можно было спуститься вниз и обследовать пещеру. Мы сделали большой круг: я знал, с какой скоростью могут двигаться хищные рептилии. Как я и предполагал, там была пещера. Вход в нее почти полностью закрывали кусты. Трава вытоптана, но костей нигде не видно. Я двинулся вперед. Невозможно было определить глубину пещеры. Когда мы приблизились почти к самому входу, оттуда выскочили, издавая хриплое кваканье, две твари. И хотя копье у меня было наготове, я был застигнут врасплох. Я прилип к седлу, не в состоянии даже пошевелиться. Животные были величиной с борзую собаку. Они бежали на задних лапах, задрав вверх толстые хвосты. Кожа зеленая, с бурыми пятнами, на брюхе желтая. То были попрыгунчики или когтистые гремучки, или что-нибудь в этом роде, быстроногие, как и все мелкие обитатели леса. Они бежали, раззявив угрожающие зеленые пасти. Да только мы им были явно не по зубам. Они в испуге обогнули нас с двух сторон, юркнули в кусты - и только я их и видел. Твари были ошарашены не меньше, чем я или Брэмбл, который в ужасе шарахнулся прочь и галопом поскакал между деревьев. На какое-то время я совершенно растерялся. По мне хлестали ветви деревьев, кусты, папоротник. Припав к шее быстро несущейся лошади, я криком пытался остановить ее. Я припомнил все свое умение обходиться с лошадьми и пробовал успокоить Брэм- 215 бла. Но лошадь продолжала бешено скакать, пока нам не встретился ручей, почти скрытый зарослями бамбука. Здесь Брэмбл внезапно остановился, и я чуть не перелетел через его голову. Он принялся смиренно пощипывать травку. Я, тяжело дыша, спрыгнул на землю. Меня била крупная дрожь. - Нечего бояться, дружище,- сказал я, беспокойно оглядываясь по сторонам и невольно понижая голос. Над лесом висела коричневатая пелена. Ветви склонились в безмолвной неподвижности. С плеском разбивались о землю капли воды. Ничто нам не угрожало, но меня не покидало ощущение угрозы. Я вел Брэмбла по берегу ручья, машинально следуя изгибам русла и пытаясь уловить голоса других охотников. - Мне нужно было сразить одного из тех попрыгунчиков, Брэмбл,- сказал я.- Я упустил свой шанс. Рискуем больше ничего не встретить. Ручей был около шести метров в ширину и очень мелкий. Он журчал меж корней кустов и вырытых в илистых берегах крысиных нор. Заросли бамбука стали настолько плотны, что мы были вынуждены повернуть от берега. И все же я старался держаться ближе к воде - ручей подсказывал мне, куда двигаться. Вскоре я лишился и этой возможности. Я громко крикнул и сам испугался - так одиноко прозвучал мой голос. Ответа не было. Спустя некоторое время мы снова вернулись к ручью. Теперь он был шире и еще мельче. На нашем пути встали сплошные заросли ежевики и стволы старых, мощных сосен. Пришлось войти в воду и двигаться дальше по руслу. Путь вел во мрак. Это были девственные леса, которые когда-то покрывали всю Землю. По-прежнему ведя Брэмбла па поводу, я буквально протискивался между сучковатыми, замшелыми стволами. Ручей зазвенел громче, прыгая по многочисленным камням. Это несколько взбодрило меня. Я решил, что мы попали на соседнюю территорию, и надеялся соединиться с другими охотниками или, по крайней мере, отыскать межевые знаки и сориентироваться. Но вместо этого ручей вдруг исчез. Продравшись сквозь заросли бузины, гнущейся от тяжести созревших ягод, я резко остановился. Брэмбл от неожиданности уткнулся головой мне в спину, чуть не сбросив меня в воду. Перед нами круто вздымался утес из камня темного, как лицо тюремщика. Кривые сосны на вершине казались спадающими на лоб растрепанными волосами. Наш ручей втекал в расселину у 216 основания скалы. Вода бурлила и подымалась невысоким валом перед тем, как устремиться в черноту. Оказывается, мы, вместе с ручьем, спустились в ущелье, которое тянулось в обе стороны до горизонта. Утес был частью противоположного крутого склона, забраться на который было бы трудновато. Мне пришла в голову шальная мысль, что я дошел до границы Малайсии, и что далее начинается царство совсем иных сил. Эту мысль подтверждала и перемена растительности. Светлые лиственные леса остались позади, а за ущельем, за скалистой грядой, насколько хватало глаз, видны были лишь огромные темные ели или сосны. Их верхушки четко вырисовывались на фоне уже потемневшего неба. Сгущались сумерки. Я обнаружил, что за мной наблюдает бородатый мужчина. Невзирая на опасность, он стоял на самой верхушке утеса, как раз над расселиной, в которую впадал ручей. - Как мне попасть в Джурацию? - крикнул я. Ответа не последовало. Я не мог разглядеть бородача как следует. Он казался обнаженным, если не считать мохнатых штанов. В его неподвижности было что-то тревожное. И мне не нравилось, как он смотрел на меня. - Язык проглотил? Вновь тишина. Это была статуя, а не человек. Но статуя не человека, а сатира. Выше пояса - мужчина, ниже - козел. Из взъерошенной шевелюры выступали маленькие рожки. Я был несколько разочарован, но почувствовал и облегчение. Все же лучше быть проигнорированным статуей, чем человеком. Таким образом, я оставался наедине с наступающей ночью и со своей лошадью, которая уткнулась мне мордой в плечо. Я решил перейти на ту сторону ручья, там, вроде, заросли были не такими густыми. Под каменным взглядом сатира, ведя за собой Брэмбла, я вошел в воду и выбрался на другой берег. Я уже собрался сесть на коня, как мой нос учуял запах гари. Запах проник в мой мозг и повлек меня вперед, словно на поводке. Он направлял мои ноги, тянул меня за одежды. Вокруг меня извивались медлительные тени, меняли очертания, окраску и формы. И я понял тайну этих форм, являющихся воплощением первичного принципа зла. Этот ужасный, все подавляющий запах и тусклый свет подчеркивали, что я двигался сквозь материю, являющуюся всего лишь подобием, иллюзией дыхания Создателя Тьмы и Хаоса. Тьма уходила вперед, а в центре тьмы находился язык пламени. Рядом со мной шагали огромные сатиры. Их почти нельзя было отличить от стволов деревьев. От них иходил перемешан- 217 ный с дымом козлиный запах. Они важно шествовали, да, но и движение, и материя свелись лишь к впечатлениям. Это были лишь небрежные мазки дьявольской кисти. Тени чего-то лежащего в высших измерениях. Реальны были ночь и огонь. Я почувствовал, как во мне что-то опускается - и это движение души было вполне реально, будто я сам медленно падаю на скалы и проклятые места земли. С опустошением пришло гнетущее чувство, назвать которое можно было чутьем: чутьем хитрым, нечистым, трусливо виляющим, как стелющийся змейкой дым впереди. И оно говорило, что мы брошены на сцену жизни в телесной форме по причинам, которые выше нашего понимания. Выше, так как эти причины слишком отвратительны для понимания. Их познание повлечет за собой полное разрушение. Чутье позволило мне приобрести нечто большее, чем боязнь: осознание. Древнее зло, кружившее вокруг меня, стало частью меня самого, а сам я стал частью этого зла. Я задыхался от этого осознания. Немногим я отличался от козлоногих сатиров. Почти неслышно с руки соскользнул амулет. Упав на землю, он крутился, как от боли. На алтаре, украшенном высеченными из камня головами, горело кровавое пламя. Вокруг жертвенника стояли шесть чудовищных фигур. Они смотрели на меня. Над ними на ветке сидела сова. Она широко распростерла крылья, будто была полна решимости выклевать мне глаза. Снова чувство осознания и узнавания. Из шести громадных фигур ясно я видел только две. Остальных скрывал массивный цилиндр жертвенника. Эти двое были одеты в жесткие накидки, украшенные знаками, говорящими - здесь сомнений не было,- что они представляют Естествнную религию. Они выглядели отвратительно, будто были слеплены много веков назад из грубого земного материала. Главный чародей вид имел жестокий и зловещий. Нос крючком, обильная рыжая борода, на голове - нелепый плоский чепец. Он держался за головку огромного фаллоса, укрытого под складками одежды. Скрючившаяся у его ног женщина обнаженной спиной прижималась к голове сатаны, украшавшей жертвенник. Ее нагие полные груди слегка подрагивали. Похоже было, что ее осквернили. Изорванное в клочья платье валялось на земле. На ней была лишь белая сорочка, замазанная грязью и кровью. Горечь и сострадание заполнили мою душу. Глядя на злобных тварей, я заметил, что в этом сборище есть обезьяна, одетая в мужские одежды, и все воспринимают ее как некую разновидность человека. Еще тут был человекоящер. Он 218 глядел на меня сквозь вонючий дым жертвенника. Все были неподвижны. Первой заговорила женщина. Она медленно подняла голову, посмотрела на меня измученными глазами. Она была еще молода. Ее можно было назвать красивой, несмотря на покрытый капельками пота лоб и кровоточащие губы. - Помогите,- сказала она. По губам магов пробежала улыбка. - Помогите,- повторила женщина. Она с трудом села.- Они утверждают, что я - императрица Теодора, вдова Теофимо-са, или ее перевоплощение. Это ложь. Я никогда никому не вредила. Отряды Теодоры, как волки, набросились на предков этих... дьяволов, загнали их в непроходимые леса, истребляли их как диких животных, тысячами топили и сжигали... Это не моих рук дело. Помогите мне! - Она протянула ко мне руки. Оцепенев от ужаса, я не в состоянии был помочь ни себе, ни ей. Главный колдун произнес: - Какое имеет значение, кем ты себя считаешь? О какой из своих ничтожных личностей ты говоришь? - Вопросы показались мне уничтожающими.- Пока у тебя не будет понимания своей природы, твои ошибки - как и ошибки истории - будут бесконечно повторяться и повторяться. И в этом единственное знание. Я не слышал, как ответил, но, кажется, я что-то произнес в защиту этой женщины. В разговор вступил другой колдун. Он деревянным движением подался вперед, его нависающие брови шевелились. Он вскинул руку и, указывая на меня, сказал: - Ты точно так же неуязвим, как травинка, которую может растоптать случайный прохожий. Рот у него был открыт, но я не видел, чтобы шевелились губы, когда он говорил. - Первородное Проклятие, которое связывает Малайсию, распространяется и на тебя, так что берегись, мальчик! - Что я должен делать? - спросил я. Собственный голос донесся издалека, из другого места и времени. Казалось, прошла вечность, пока слова слетали с моих губ. Тем временем я наблюдал за сатирами, которые - их было семеро - вырвались вперед и схватили несчастную реинкарна-цию Теодоры. Они швырнули ее на землю и столпились вокруг. Сорвали с нее сорочку. Женщина неистово кричала. Сатиры принялись беспорядочно избивать ее. В конце концов они все 219 навалились на нее и видны были лишь мелькающие копыта, поднимающиеся и опускающиеся зады и мотающиеся хвосты. Поправив тяжелый халат, обнажив в ухмылке клыки, неуклюже двинулся в эту толчею первый колдун. Все это произошло очень быстро - второй колдун только начал отвечать на мой вопрос. - Ты должен надеяться и отчаиваться, перерождаться к лучшему и грешить, торжествовать и терпеть поражения. Как еще можно выжить, учитывая двойственность нашего духа? А сейчас ты обретешь еще немного проклятого знания. Оно не принесет тебе мудрости, наоборот - болью отравит тебе то, чем ты до сих пор по незнанию своему наслаждался всей душой. - О каком знании идет речь? - Существует лишь один вид знания - то, от которого взрослеешь! Затем заговорил человекоящер, которого я каким-то необъяснимым образом ясно видел сквозь дым курящегося алтаря: - В соответствии с двойственностью нашей природы, за каждой наградой следует наказание, за каждым наказанием - награда. Теперь, когда ты готов принять знание, тебе позволено высказать одно желание, которое незамедлительно будет исполнено в любом месте, куда простираются наши силы. Почти не думая - я на это был не способен, - я сказал: - В таком случае я хочу каким-то возвышенным образом произвести впечатление на Армиду Гойтолу, спасти ее от смертельной опасности, чтобы она могла... Голос мой дрогнул и пропал. Не от страха, который я постоянно ощущал, а от чего-то другого, возможно, начало действовать ужасное ЗНАНИЕ, которое подсказывало мне, что у меня не будет счастья ни с одной женщиной, которую я попытаюсь привязать к себе заклинаниями или принуждением. Я стоял с открытым ртом, вокруг нас вился дымок. Стало темнеть, крики женщины почти утихли. Клыкастая пасть мага прошептала нечто, что могло означать: "Твое желание будет исполнено". Между нами вспыхнул огонь. Он воздел над головой руки - широкие, обтрепанные рукава напоминали крылья итерозуба - и закричал: - Сгинь, юный призрак! От его слов меня пронзил ужасный холод. Все расплылось перед глазами. Пропало ужасное скопище. Зловещие силуэты мужчин, обезьяны и птицы исчезли среди деревьев. Растворился в тени даже огромный камень и стал невидимым на тропе. Ясным 220 в моем видении остался лишь огонь жертвенника, который извивался как змеиный язык, но и он сгинул в отдалении. Я рухнул на землю. Я был одинок в мрачном мире старых деревьев. Я снова осознал свое несчастное положение. И снова позади услышал шум ручья. И снова подумал, что смерть не может господствовать в этом мире. Начался дождь. Сначала он шумел в верхушках деревьев, затем я почувствовал его капли на своем теле. Дождь напомнил мне, что погода меняется, как и времена года. С трудом мне удалось подняться. Я был свиде гелем отвратительных сцен. А как мой Брэмбл все это перенес? Увы, бедное животное не обладало человеческой жизнестойкостью. От лошади остался один скелет, на котором свободно болтались уздечка и поводья. Прекрасный скелет - каждая косточка сверкала белизной. Я дотронулся до него, и он с треском превратился в кучу костей, и никому больше не удастся снова сделать из них лошадь. Я поднял копье, которое было приторочено к седлу. Естественные опасности все еще могли подстерегать меня. В вытоптанной траве я заметил что-то яркое. Это был мой амулет. Я поднял его. Амулет оказался очень горячим. Я освежил лицо холодной водой из ручья, подождал, пока не унялась дрожь и слабоегь в коленках. Если уж я подвергся сатанинскому просвещению, то вправе спросить, какого рода знанием я стал обладать. Ниспослано ли мне откровение в обрядах Естественной религии, но в полном согласии с догматами Высшей? Возможно, подобное происходит со всеми людьми, но они стараются умалчивать об этом? Видимо, дело в потрясении, которое человек испытывает после такого случая. Да и что можно рассказать о том, чего нельзя выразить словами, что лежит за пределами обыденного опыта? Попытки поделиться только отдалили бы человека от друзей. В унынии я размышлял, не этим ли умолчанием объясняется тот факт, что, в отличие от жизнерадостных юнцов, держащихся компаниями, люди пожилые, с вечно угрюмыми лицами, стараются обособиться, как будто дружба - это нечто такое, чему доверять нельзя. Одно было совершенно определенным. Омерзительный колдун обещал мне исполнение желания. Я должен был быть очень осторожным. Мне вспомнился Деспорт. Известно, что когда великий основатель нашего государства впервые пересек Туа и остановился на том месте, коему предсто- 221 яло стать Старым Мостом, в полдень опустилась ночь, и Деспорту явился великий маг - Первый Маг. Первый Маг позволил ему загадать одно огромное желание, и Деспорт тут же пожелал, чтобы город, который он основывает вместе со своими не вполне человекообразными последователями как монумент двум религиям, навсегда оставался таким, каким он изобразил его на своем плане. Это его пожелание люди называли и называют Первородным Проклятием. С тех пор время для города остановилось. Время и перемены - не одно и то же, но они неотделимы друг от друга, когда речь идет о делах людей. Запах, который привел меня вместе с сатирами к этому проклятому месту, был - и я убежден в этом - истинным ароматом времени. Зловещая тишина леса вывела меня из отрешенного состояния. Ночь тихо пробиралась сквозь заросли переплетенных деревьев. Ошеломленный я припал к ручью. О моем ужасном посещении напоминал лишь далекий отблеск пламени, который был подобен вьющимся языкам огня на жертвеннике. Несколько минут я тупо размышлял о природе этого пламени, пока не сообразил, что если я хочу раз и навсегда избавиться от навязчивого видения горящего жертвенника, то должен просто пойти к этому огню и воочию убедиться, что и как. В конце концов, там могли быть люди, что в моем положении было более чем желательно. Обойдя кости бедного Брэмбла, я направился прямо к пламени. Этот час охотники на древнезаветных животных считали благоприятным. И большие, и малые древнезаветные твари ночью теряли свою энергию и забирались в лежбища. Последними уходили гиганты, на ходу проглатывая свою пищу. Наступившая темнота делала их более уязвимыми, но без лошади и с легким вооружением я не испытывал желания встать у них на пути. Держа наготове копье, я пробирался между стволов деревьев, чьи кроны образовали надо мной надежную крышу. Впереди я увидел, что каких-то людей постигло несчастье. Конечно, тут не было таких ужасов, которые пришлось только что перенести мне. И все же, учитывая время и место, я двигался с большой осторожностью. Мою тропинку пересекала неровная дорога. На обочине дороги в канаве застряла карета. На боковых кронштейнах горели две лампы. Рядом был зажжен факел, который и привел меня сюда. Его смолистый запах был приятен для носа. Факел был воткнут в мягкую землю и слегка освещал молодого человека, присевшего у переднего колеса кареты. Он сидел 222 спиной ко мне. Поблизости находилась девушка, и я, с осторожностью лани, наблюдал за ними, укрывшись за стволом обвитого плющом дуба. Молодой человек пытался поднять колесо с помощью рычага, но безуспешно. Тогда он принялся раскачивать карету. Лошадь при этом косила красный от огня глаз и беспокойно била землю копытами. Она ржала, а мужчина посылал ей проклятия. Молодая леди с недовольных видом бродила в пределах освещенного пространства, оправляя юбку нервными движениями рук. Нет ничего необычного в том, что повозки порой скатываются в кювет и что подобные случаи всегда раздражают молодых дам. Самым интересным в происшедшем было то, что этой молодой дамой оказалась Армида Гойтола. Я мгновенно забыл о недавнем видении. Несмотря на присущую мне импульсивность, я не бросился в ту же минуту к ней. От удивления я прирос к месту. И не только от удивления. Ситуация выглядела довольно пикантной. Кроме того, любопытно наблюдать за молодой дамой, когда она находится в неведении, что за ней следят. От злости она не могла говорить. Каждое ее движение красноречиво говорило о ее презрении и к этой дороге, и к ночи, и к бедняге, который скорчился в канаве. Он уже был почти под каретой. Виднелось одно лишь плечо. Мне снова захотелось, чтобы ей грозила опасность, а я бы выскочил и, к нашему обоюдному удовольствию, спас ее. Не успела эта мысль как следует сформироваться в моей голове, как из зарослей на другой стороне дороги раздался громкий треск. Когда до ушей Армиды донесся этот шум, она остановилась, и взгляд ее вдруг наполнился неподдельным волнением. Ла Сингла так бы не сыграла. - Эй1 - крикнула она. Мужчина оставил свое занятие и выбрался из канавы. Я не смотрел на него, мой взгляд был направлен туда, куда глядела Армида - на ближайшие, внезапно раздвинувшиеся кусты. Говорят, что восточные тигры и леопарды наделены природой такой же хитростью, как и человек. Они подкрадываются к своей жертве и неожиданно нападают на нее. Они обладают силой, но в еще большей степени ловкостью. Однако ничто не может сравниться с их коварством. У хищных древнезаветных гигантов есть только тупая сила. Тиранодоны и кинжалозубы - это просто машины для убийства и действуют они прямолинейно. Когда они чувствуют добычу, они рвутся прямо к ней, не соблюдая при этом осторожности, не обращая внимания ни на какие препятствия. 223 Они не испытывают необходимости в ловкости и хитрости, а полагаются на свою гигантскую мощь и сумасшедшую поступь. Ничто не может устоять перед напором семи метрических тонн разъяренной плоти. В какой-то момент за дорогой была сплошная тьма. Но в следующее мгновение из мрака выдвинулась длинная, как каноэ, голова Глаза, глубоко посаженные по сторонам гладкой морды, прикрывались костяными валиками. Неимоверно толстая шея, вся в складках кожи, была усыпана бородавками. Голова повернулась в одну сторону, потом в другую, затем открылась пасть, обнажились пилообразные ряды зубов, и раздался гневный рев. Этот страшный рев заглушил крик ужаса Армиды. Кинжалозуб двинулся вперед. Бетси - небольшая лошадь Армиды,- билась копытами о карету, пытаясь высвободиться из оглобель. Я выскочил на освещенное место. Армида бросилась ко мне, но я криком заставил ее прыгнуть в карету. Припав на одно колено, я прицелился. На меня пахнуло смрадом. В критических ситуациях всегда действуешь неосмысленно, автоматически. Мозг опаздывает подавать команды. Осознание наступает позже. Оказавшись перед кинжалозубом, я заметил, что чудище уже было однажды ранено, возможно, во время предыдущей охоты. Колено левой лапы гноилось от нанесенной ему раны. Этой ране, видимо, я и был обязан жизнью. Чудище повернулось ко мне. Из-под жестких бровей на меня смотрели блестящие черные глаза. Как только монстр увидел меня, он весь появился из зарослей. Он стоял передо мной выпрямившись на огромных лапах. Чудище в три раза превышало мой рост. Над моей головой щелкала гигантская пасть, передо мной были когтистые лапы, под которыми сотрясалась земля и огромное, бледное брюхо. Глаз выхватывал мельчайшие подробности - сокращение мышц, прилипшие к коже листья. Я метнул копье в пульсирующие складки его горла, отпрыгнул назад и устремился под защиту ближайшего дерева. На ходу вытащил из ножен меч. Кинжалозуб издал рев, как будто сосну раздирали надвое. Из его горла хлестала кровь. Передними лапами монстр пытался дотянуться до раны и копья. Затем он впал в ярость. Ему не хватало места на лесной дороге. Он крутился, сбивая под корень зеленые кусты своим хвостом. Ударяясь о деревья, животное скручивалось, подобно гигантской змее, в кольца, затем снова бросалось вперед, сбивая все на своем пути. Один из ударов 224 пришелся прямо по карете, которая рассыпалась на куски. Армида! Лошадь вырвалась и убежала. Чудовище бросилось в лес, проскочив рядом со мной и осыпав меня землей и камешками. Монстр с такой силой ударил по огромному дубу, что содрогнулась земля. В лесу стало еще темнее. К этому времени у меня появилось второе дыхание. Я ранил зверя, я не чувствовал больше страха. Выскочив из укрытия, я вытащил из земли факел и погнался за чудищем. Я шел по проторенной монстром тропе, надеясь, что опасность мне больше не угрожает, и что остается только нанести теперь последний удар. Я не желал ни с кем делиться победой. Но такие безмозглые твари быстро не умирают. Движения кинжалозуба были судорожными, но он все еще держался на ногах, сгорая от ярости. Яркая оранжевая полоса шла вдоль его хребта от головы до кончика хвоста. Линия извивалась, как веревка, брошенная в штормовое море. Бешеными ударами хвоста монстр пытался вырваться из переплетения ветвей. Передо мной во мраке плясал смерч из листьев, веточек, чешуи. Казалось безумием приближаться к нему, но я уже заразился боевой яростью зверя и подкрадывался все ближе и ближе, выжидая удобный момент, когда можно будет всадить меч прямо в брюхо чудовища. И дождался. Я втожил в этот удар все свои силы. Острие меча достигло жизненно важных органов. Я ударил второй и третий раз, пока не хлынула кровь и не показались кишки Я действовал почти вслепую. Копа животное забилось в конвульсиях, я отпрянул. Его голова была надо мной Глаза видели меня. Под действием ночи и теней они показались мне полными мудрости и сожаления, а не свирепой жестокости. Монстр стоял все еще прямо, поддерживаемый сплетенными ветвями. Постепенно мышцы стали ослабевать, лапы подкосились, и чудовище всей своей тяжестью рухнуло на землю. Я убил своего древнезаветного зверя. Шатаясь, я возвратился на дорогу и встретил бледную Армиду и дрожащего де Ламбанта. Армида, испугавшись, не полезла в карету, как я ей приказал, и это спасло ей жизнь. Ее поддерживал де Ламбант. Бетси как ни в чем не бывало пощипывала траву в нескольких метрах от дороги. Несколько минут мы не могли говорить. - Что ты здесь делаешь? - спросил я Армиду. Она вся дрожала и не могла ответить от нервного напряжения Де Ламбант заговорил хриплым голосом: - Нам сказали, что неподалеку от Джурации в деревне находится Бедалар. Армада согласилась составить мне компанию. Но это оказалось враньем - мы съездили напрасно. Когда мы возвращались назад, под колесо попал большой камень, и карета свалилась в канаву. - Возьми кобылу,- сказал я.- Мы посадим на нее Армиду. Ты сядешь сзади и доставишь в целости ее отцу. Он не стал перечить. Вдвоем мы усадили Армиду на кобылу. Армида плакала и все время повторяла: - Я в порядке, Перри, я в порядке. Меня она этим успокаивала или себя? Не знаю. Затем на лошадь сел де Ламбант. - А как ты? Я уже почти не слышал, что он спрашивал и что я отвечал. Земля колебалась подо мной. - Я пойду пешком. Позаботься о ней. Ты за нее отвечаешь. - Я в порядке, Перри. - Я пришлю за тобой людей. - Я доверяю ее тебе, Гай. Он поднял руку и слабо улыбнулся: - Со мной она в безопасности. Я остался наедине с угасающим факелом и поверженным чудовищем, лежащим где-то неподалеку. Меня одолевала слабость. Кружилась голова. Одежда была покрыта кровью и не только чужой, но и собственной. На левом предплечье кровоточила рана. Пошатываясь, как пьяный, я осознал, что все вокруг было залито кровью кинжалозуба. Кровью были пропитаны земля и трава. Тошнота комом подступила к горлу. Я знал, что меня тяжело ранило. Я не мог вспомнить, когда я получил ранение. Я еще ухитрился отыскать убитого зверя и рухнул на его огромную птичью лапу. Я хотел произвести должное впечатление на людей, которых вышлют мне на помощь. Много прошло времени и много претерпел я боли, прежде чем услышал шум голосов и увидел свет факелов. УБЕЖИЩЕ КАЮЩИХСЯ ГРЕШНИКОВ Я лежал в палате с высокими потолками в одной из башен дворца Мантегана. Окна ее выходили на крыши внутреннего двора, купавшегося в солнечном свете. Несмотря на высокое 226 расположение окна, побеги жимолости достигли подоконника и переползли через него. Пока я был в постели, в комнате постоянно жужжали пчелы, собирающие нектар с последних летних цветов. Я оправлялся от ран под присмотром сестры. Наверно из-за этого, когда я был в бреду, мне все казалось, что я вернулся в один из летних деньков детства, когда целая вечность проходила от полудня до сумерек в дремотных комнатах среди цветочных ароматов. Катарине помогала ухаживать за мной служанка Пегги. Как в детские годы, я снова большую часть времени проводил вместе с сестрой. Отец был весь погружен в научную работу и не мог навестить меня. Но он прислал письмо. В свою очередь, с чувством великой гордости я отослал ему один из зазубренных зубов кинжалозуба, которые я получил из Джурации. Джулиус Манте-ган и его родственники позаботились, чтобы я получил принадлежащие мне по праву трофеи. Отец прислал записку, в которой благодарил за подарок. Она вызвала у меня - я был еще слаб - слезы печали. "У тебя прорезались зубы, и теперь ты настоящий мужчина. Моя жизнь уже окончена или скоро прекратится, если боли будут прогрессировать. То же касается и научной деятельности. Должен тебе сказать, твое появление на свет было для меня и твоей матери огромной радостью. Мы были с ней очень счастливы. Времена изменились Я пишу, а рядом лежит присланный тобой зуб. Извини за небрежный почерк. Добейся чего-нибудь в этой жизни. Твой любящий отец". Чаще всего навещал меня Портинари. По утрам он разносил товары своего папаши, заскакивал ненадолго ко мне и всегда угощал чем-нибудь свежеиспеченным, тепленьким и ароматным. Разок приковылял на костылях Кайлус. В тот день пирог достался ему. С ним была Бедалар, которая нежно улыбалась и всячески увещевала своего брата, когда тот отпускал шутки по поводу обветшалости дворца. Де Ламбант появился лишь раз. Он шумно болтал о моем героизме, но я не мог проявить много радости, так как был очень слаб и мне оставалось только лежать и наслаждаться его лестью. Каждый вечер приходил Мандаро. Он молился вместе со мной. Только ему одному я поведал об испытании, которому был под- 227 вергнут в лесу. Испытание, более страшное, чем битва с кинжа-лозубом, не давало мне покоя словно желчный камень. От Эндрюса Гоитолы я не получил ни похвалы, ни слов благодарности. Мне принесли короткое письмо от его жены, которая желала мне благополучного выздоровления. Но Армида три раза побывала у меня. Когда я бредил, она держала меня за руку и говорила слова утешения. Йолария в это время скромно сидела в уголке. После ухода Армиды в комнате оставался запах ее любимых пачулей. Кто бы ни бывал в моей палате, на подоконнике всегда восседал Посейдон - один из самых больших дворцовых котов. Он прислушивался ко всему, что здесь происходило, но не высказывал своих суждений. Посейдон благотворно влиял на мое выздоровление. Я подумал, что все люди должны быть такими, как Посейдон: не стремиться к власти, карьере, превосходству, а довольствоваться чистой радостью бытия. Утопическая мечта выздоровления. По мере того, как мне становилось лучше, возвращались прежние беспокойные мысли. И когда меня снова посетила Армида, я уже был в силах говорить о том, что меня угнетало - Твою карету уже починили? - спросил я, начав издали. - Делают другую. Она будет лучше старой Этим занимаются Дамонды. Они сделают настоящий городской экипаж. Снаружи покроют семнадцатью слоями лака. Изнутри двери и крышка будут отделаны китайским шелком бело-голубого цвета. Отец говорит, что Даумонды - лучшие мастера-каретники в Ма-лайсии. Она выглядела красивее, чем когда-либо. И поразительное сочетание золотистых волос и глаз львицы подчеркивало что. Поколебавшись, я начал снова: - Ту карету подаричи тебе на день рождения. Жалко, что так вышло. Куда вы ездили с де Ламбантом? - Он ведь говорил тебе. - Возможно. Но я уже не помню. С вами не было Йоларии. - В карете было бы очень тесно с ней. Тебя не должно волновать, что я делала,- ты занимался другими делами. - Армида, все, что ты делаешь, волнует меня, и ты знаешь, по какой причине. Армида поднялась, подошла к окну. Она стояла в луче света, рассеянно поглаживая Посейдона. Йолария бросила взгляд на Армиду: я вдруг подумал, что старуха любит свою подопечную. Армида повернулась и заговорила, беспокойно прохаживаясь по комнате. 228 - У тебя в жизни много увлечений, и ты не считаешь нужным рассказывать мне о них. У меня слишком покладистый характер, чтобы допрашивать тебя. Но что ты скажешь об этой нищей потаскушке - ты знаешь, о ком я говорю,- об этой прогрессистке, Летиции Златорог? Будешь утверждать, что здесь тебе нечего утаивать? - Летиция Златорог? О, пожалуйста, Армида, я почти забыл даже это имя. Она ничто для меня, а ты для меня - все. Ее лицо исказилось, золотистые глаза засверкали, и она так яростно взглянула на меня, что на какой-то миг стала похожа на хищную птицу. - Да? Так я для тебя все, а она т- ничто? Тебе нельзя верить. Вот уж это я знаю точно. - Но это не так. Когда я осознал глубину твоих чувств, я изменился. Я стал понимать тебя и твои желания. Я не хочу и смотреть на Летицию. Ты права, она нищенка, но нельзя назвать ее потаскушкой, лишь бедность вынуждает ее... Армида повернулась и подозвала Йоларию. - Я не намерена более оставаться здесь, если ты собираешься защищать эту порочную девку. Временами ты просто невозможен. Я схватил ее за руку: - Ты упомянула Летицию, а не я. Ведь я сказал тебе, что я уже забыл ее. Почему ты всегда нападаешь на меня, я ведь этого не делаю? - О, как ты ловко все переворачиваешь. Просто уму непостижимо. Все это твои грязные выпады... Это ты принялся намекать, будто между Гаем и мной что-то произошло. Не думаю, что это вообще твое дело. Я не желаю больше об этом говорить. Я для этого слишком честна и хорошо воспитана Она заплакала. Хотя я и был раздражен, но зрелища ее слез я вынести не мог. Я выбрался из кровати. Обняв Армиду здоровой рукой, я стал успокаивать ее, как только мог. - Выслушай меня, Армида, мы не должны ссориться. Я спас твою драгоценную жизнь, и я счастлив от этого и всегда буду, так что... - Вот! - воскликнула она - Ты специально это вспомнил. Теперь ты всю жизнь меня будешь попрекать! - Но я тебя вовсе не попрекаю... - Не думай, что я или мои родители неблагодарны, но, пожалуйста, не напоминай больше о своей доблести. Если бы не было тебя, меня бы спас Гай. 229 - О, Боже... Армида, давай не ссориться, но, пожалуйста, будь благоразумной. Мы оба живы и невредимы. Я люблю тебя. Вернемся к нашему прошлому и будем такими, какими мы были, когда встретились впервые. Оставим эту ревность, хорошо? Все еще всхлипывая, она сказала: - Есть вещи, которые уже нельзя исправить... Ее слова пронзили меня. Не их правдивость, если это и так, а вложенное в них безразличие к попытке что-то поправить. - Моя рука скоро поправится, тогда ты поймешь. Подожди неделю и мы снова будем вместе. Клянусь, ты единственная для меня девушка. - У тебя здесь нет возможности проказничать, не так ли? - Ты несправедлива ко мне. Не знаю, почему. Я уже обещал перемениться. Я каждый вечер говорю об этом с Мандаро. Ты должна поддерживать меня, а не отвергать. Все это я старался говорить непринужденно, но в душе моей оставался тяжкий осадок. Во всем, что она делала и говорила, чувствовалось пренебрежение. И она ни разу не сказала, что любит меня. Но ведь любила же тогда, и говорила об этом! А сейчас нет. - Пойми, Армида, я не хотел причинить тебе боль. Во мне был переизбыток любви, и я выплескивал его на других. Видя твои страдания, я понимаю, что мне не следовало этого делать. Ты жалишь меня, потому что я сделал тебе больно. Но я не думал пользоваться твоей добротой. Мне кажется, что тебя слишком долго продержали под домашним арестом, и жизнь твоя должна быть свободнее, и любовь должна быть свободной. Она с любопытством посмотрела на меня. - Любовь свободной? Что-то я не понимаю. - Любовь, которой взаимно одаривают друг друга. Без принуждения и расчета. Разве это не благородная идея? Во мне затаилась ревность, поэтому ты справедливо сердишься на меня, но ревность - низменное чувство и заслуживает всяческого порицания. Когда я обнаружил тебя вместе с Гаем, во мне зародились подозрения. Но он мой хороший друг, и я должен ему доверять. Я люблю тебя и поэтому должен доверять тебе. И я тебе верю. Я рад, что вы дружны с ним. В конце концов, когда мы поженимся, мы будем часто с ним видеться. Прости мою несдержанность и не прерывай дружбу с ним. Моя речь все ж таки немного тронула ее. Она улыбнулась, хотя и не взяла мою руку. - Благородные слова. 230 Я почувствовал себя на высоте. Я сказал правду, как и стремился сделать это. И все же, когда я смотрел на нее, во мне снова зарождалось подозрение. Я знал, как легкомысленно ведет себя де Ламбант с женщинами. Но Гай был моим другом и, конечно, должен был уважать мои отношения с Армидой. И снова я подумал, как гнусно не доверять ему, он и навестил меня лишь раз, потому что чувствовал мое недоверие. Чтобы еще больше развеять все подозрения, я снова начал говорить своей прекрасной даме дивные слова любви и о том, что я желаю видеть ее всегда улыбающейся и счастливой. Она по-прежнему стояла у окна, внимательно и серьезно слушая меня. Наконец она произнесла: - Ты открылся мне с новой стороны. Ты так прекрасно все понимаешь. Мне этого было достаточно. Как я уже говорил, каждый вечер ко мне приходил Мандаро. На нем была грубая серая накидка, защищавшая его от вторгавшихся в утренние и вечерние часы прохладных осенних ветров. Когда я почувствовал себя лучше, я поведал ему о своих страхах. - Страх - признак вины,- сказал он.- Ты всегда получал удовольствие там, где хотел. Теперь ты страдаешь, потому что твоя возлюбленная, возможно, делает то же самое. Не она причиняет тебе боль, а твой двойственный образ жизни. Я замотал головой. Вызывать чувство вины было в традиции его ремесла. - Нет, нет, отец! Дела с другими женщинами облегчают мне сердце. Я никогда не занимался любовью с девушкой, к которой я не испытывал никаких чувств. Но эти чувства никогда не были глубоки. Я противился этому. Они пробудили во мне эту любовь, которую я теперь отдаю Армиде. Она причиняет мне некоторые страдания, но это не изменяет моих чувств к ней. Но меня мучает то, что ее эмоциональный склад отличается от моего, и она может влюбиться в кого-нибудь еще - хотя бы в де Ламбанта - и ее чувства ко мне остынут. - В таком случае было неразумно поощрять ее дружбу с де Ламбрантом. Тебе нужно было прямо высказать свое неудовольствие этим, как это сделала она, говоря о твоих отношениях с другими девушками. 231 - Нет, нет... понимаете, одобряя их дружбу, я создаю между нами атмосферу доверия В такой атмосфере они не лягут вместе в постель. Но они могли бы сделать это, если бы я орал и проклинал их. И почувствовали бы вину, поэтому постарались бы сохранить все в тайне, что усугубило бы вину. Разве не так? Или я говорю ерунду? Кроме того, откровенно говоря, у Армиды очень узкий круг общения, отче, да и каким он может быть в этой семье? Если ей хорошо с Гаем, я рад за нее и не хочу мешать этому. Я думаю, это разумно. - Я не уверен, что в данных обстоятельствах разумно полагаться на разум. - Разум и честь. Человек должен верить во что-то. Я верю в разум и честь, и еще я верю Армиде и... Ох, скорее бы встать с этой кровати! - Перри, я пришел не только для того, чтобы говорить с тобой о любовных делах. - Что ты имеешь в виду? Ты считаешь, что они действительно занимаются любовью за моей спиной? Не может быть. - Я этого не сказал. Это уж твоя ревность заговорила - Да, ты прав. Я веду себя недостойно. Я всегда был высокого мнения о себе, теперь что все в прошлом. И все мои подвиги ничего не стоят. - Надо приучаться жить без высокого о себе мнения. Должно быгь скромным и оценивать себя трезво. - Это, может, и хорошо, да только не для актеров и художников. Лишь высокая самооценка поддерживает их в невзгодах и помогает выжить. - Ну, что до невзгод, то к тебе это не относится. Твоя карьера на взлете. Ты обладаешь многими мирскими