й панцирь, чтобы двигаясь она не смогла перевернуться. Ворбис верил, что ни одна возможность пополнить багаж эзотерических знаний не должна быть пропущена и отметил про себя, что стоит вернуться сюда через несколько часов, если позволит работа, и посмотреть, что получится. Затем его внимание переключилось на Бруту. x x x Существует преисподня для богохульников. Существует преисподня для спорящих с авторитетами. Есть аж несколько преисподен для лгунов. Возможно, есть даже отдельная преисподня для мальчиков, желающих смерти своим бабушкам. Существует широкий выбор преисподен, куда можно попасть. Таково определение вселенной: это временное пространство, поделенное Великим Богом Омом с тем, чтобы каждый был уверен, что понесет заслуженное наказание. В Омнианстве существует великое множество преисподен. В данный момент Брута проходил их все по очереди. На него, катающегося и мечущегося по кровати, словно выброшенный на берег кит, сверху вниз смотрели Брат Намрод и Брат Ворбис. - Это все солнце. - сказал Брат Намрод, почти спокойно, после первоначального шока, вызванного тем, что за ним пришел эксквизитор, - Бедный парень целый день работает в саду. Этого и следовало ожидать. - Вы пробовали его выдрать? - спросил Ворбис. - Мне, право, жаль, но пороть Бруту - все равно, что сечь матрас. - сказал Намрод, - Он говорит "ох!", но, думаю, только потому, что хочет выразить свое усердие. Очень усердный парень, этот Брута. Это тот самый, о котором я говорил вам. - Он не производит впечатления очень смышленого парня. - сказал Ворбис. - Он таким и не является. - сказал Намрод. Ворбис одобрительно кивнул. Чрезмерный ум у послушника - двусмысленное благословение. Иногда оно может быть направлено к вящей славе Ома, но зачастую вызывает... ну, проблем это не создает, ибо Ворбис четко знал, что надо делать с заблудшим разумом, но это прибавляло ненужной работы. - Давеча ты говорил, что его учителя очень хорошо о нем отзываются. - сказал он. Намрод пожал плечами. - Он очень исполнителен. - сказал он, - И... да, еще его память. - Что "его память"? - Ее очень много. - сказал Намрод. - У него хорошая память? - Не то слово. Превосходная. Он знает наизусть все Семи... - Да? - сказал Ворбис. Намрод поймал взгляд Ворбиса. - Так совершенна, как вообще может быть что-то в этом несовершенном мире. - пробормотал он. - Благочестивый и начитанный молодой человек. - сказал Ворбис. - Э... нет. Он не умеет читать. И писать. - А... ленивый мальчишка. Дьякон был не из тех, кто задерживался в областях полутонов. Рот Намрода открылся и беззвучно закрылся, словно в поисках нужных слов. - Нет. - сказал он, -Он старается. Я уверен, что он старается. Кажется, он просто не в состоянии этого сделать. Он не может уловить связи между буквами и звуками. - Вы, по крайней мере, за это его пороли? - Кажется, это не дает никакого эффекта, дьякон. - Как же тогда он стал таким примерным учеником? - Он слушает. Никто не слушает так, как Брута. - думал он, - Поэтому его очень трудно учить. Это похоже... словно находишься в огромной длиннющей пещере. Все слова пропадают в ненаполнимых глубинах брутиной головы. Такая чистая концентрированная абсорбция может заставить неподготовленного учителя заикаться и заткнуться совсем, ибо каждое слово, которое он обронит, вихрем уносится в уши Бруты. - Он слушает все. - сказал Намрод, - И на все смотрит. Он все это впитывает. Ворбис уставился на Бруту. - И я ни разу не слышал он него невежливого слова. - сказал Намрод, - Остальные послушники издеваются над ним, иногда. Называют его Большим Тупым Буйволом. Ну, вы понимаете? Взгляд Ворбиса вобрал окорокоподобные руки и треобхватные ноги Бруты. Казалось, он глубоко задумался. - Не может ни читать, ни писать,- сказал Ворбис,- но бесконечно преданный, говоришь? - Преданный и благочестивый. - сказал Намрод. - И с хорошей памятью. - бормотал Ворбис. - Более того, - сказал Намрод, - это вообще не похоже на память. Казалось, Ворбис пришел к какому-то заключению. - Пришли его ко мне, когда выздоровеет. - сказал он. Намрод запаниковал. - Я просто хочу поговорить с ним. - сказал Ворбис,- пожалуй, у меня найдется для него работа. - Да, господин? - Ибо пути Великого Бога Ома неисповедимы. x x x Высоко вверху. Ни звука, лишь свист ветра в перьях. Орел парил в струях бриза, разглядывая игрушечные постройки Цитадели. x x x Он уронил ее где-то, а теперь не мог найти. Где-то внизу, на этом маленьком зеленом лоскутке. x x x Пчелы жужжали над цветами фасоли. Солнце било в перевернутый панцирь Ома. Существует преисподня и для черепах. Ом слишком устал, чтобы болтать лапками. Это все, что можно сделать: болтать лапками. И еще вытягивать шею так далеко, как только удастся, и размахивать ею в надежде, что удастся использовать ее в качестве рычага, и так перевернуться. Умираешь, когда не остается ни одного верующего; именно этого обычно и боятся маленькие боги. Но еще умираешь, когда умираешь. Той частью сознания, которая не была заполнена мыслями о жаре, он чувствовал ужас и смущение Бруты. Не стоило так поступать с мальчиком. Разумеется, он не наблюдал за ним. Кто из богов будет заниматься подобными вещами? Какая разница, что люди делают. Главное - вера. Он просто-напросто вытащил это воспоминание из головы мальчишки, чтобы произвести на него впечатление, подобно фокуснику, извлекающему яйца из чьего-то уха. - Я лежу на спине; становится все жарче, и я скоро умру... И еще... И еще... этот проклятый орел, уронивший его на компостную кучу. Ну и олух же этот орел. Местность - камень на камне камнем погоняет, а он приземлился в единственном месте, способном прервать его полет не прерывая его жизни. И очень близко к верующему. Странно. Удивительно, если здесь обошлось без божественного провидения, вот только ты сам и являешься божественным провидением... лежа на спине, раскаляясь, готовясь умереть... Человек, перевернувший его. Это выражение на кротком лице. Он будет помнить его. Выражение даже не жестокости, а какого-то другого уровня сознания. Это выражение жуткого покоя... Тень заслонила солнце. Ом скосил глаза на возникшее лицо Лу-Цзе, который смотрел на него с мягкой, вверх-тормашечной жалостью. Потом перевернул его. А потом поднял свою метлу и пошел прочь не оглядываясь. Ом обмяк, хватая воздух. Потом вдохнул. - Кто-то там, наверху, очень хорошо ко мне относится, - подумал он. - И этот кто-то - Я. x x x Сержант Симония подождал, пока окажется в своей комнате и лишь потом развернул свой клочок бумаги. Его совершенно не удивило, что тот оказался помечен крошечным изображением черепахи. Он был счастлив. Ради чего-то подобного он и жил. Кто-то должен привезти автора Истины, дабы тот стал символом их движения. И он должен стать этим кем-то. Только вот досада - он не мог убить Ворбиса. Но это должно случится у всех на глазах. Однажды. У входа в Святилище. Иначе, никто не поверит. x x x Ом ковылял по покрытому песком коридору. После исчезновения Бруты он еще некоторое время потоптался на месте. В топтании на месте черепахи тоже настоящие профы. Можно сказать, что в этом они практически мировые чемпионы. - Проклятый бесполезный мальчишка! - думал он. - Ну и по делом же мне за болтовню с первым попавшимся послушником. Конечно, тот тощий старик не мог его услышать. Не мог и начальник. Ну, скорее всего, старик глух. Что же до повара... Когда он восстановит всю свою божественную мощь,- отметил про себя Ом,- исключительная участь будет уготована поварам. Он пока довольно туманно представлял себе, что именно произойдет, но одной из составляющих этого будет кипящая вода, и, возможно, какая-то роль во всем это будет отведена морковке. Несколько мгновений он наслаждался этой мыслью. Где это она покинула его? В этом паршивом огородишке, в образе черепахи? Он помнил, как попал сюда - с тупым ужасом он воззрился на едва различимое пятнышко в небесах, в котором глазами памяти видел орла, - и он уж лучше поищет более земной путь отсюда, разве что ему захочется провести следующий месяц в укрытии под дынным листом. Другая мысль поразила его. Отличная еда! Когда он обретет свою мощь, он потратит немало времени на создание нескольких новых преисподен. . И нескольких свежих Предписаний. Ты не должен вкушать от Мяса Черепахи. Пожалуй, самое то. Он даже удивился, как он не додумался до этого раньше. Перспектива, вот что это такое. Если бы он придумал что-то вроде: "Ты обязан с дьявольским усердием подбирать каждую попавшую в беду черепаху и доставлять ее куда она только пожелает, разве что, и это важно, ты являешься орлом", несколько лет назад, он не попал бы в такую переделку как сейчас. Больше ничего не остается. Он должен найти лично Ценобриарха. Кто-нибудь вроде Первосвященника обязан быть способным слышать его. Он где-то неподалеку. Первосвященники не склонны сходить с насиженного места. Его должно быть легко найти. Не смотря на то, что временно он был черепахой, Ом по-прежнему оставался богом. Так в чем проблема? Он должен двигаться вверх. В этом и заключается значение иерархии. Тех, кто наверху, следует искать двигаясь вверх. Вперевалку, подрагивая панцирем из стороны в сторону, экс-Великий Бог Ом отправился на изучение Цитадели, воздвигнутой к его вящей славе. Он не мог не заметить перемен, происшедших за последние три тысячи лет. x x x - Меня? - сказа Брута. - Но, но... - Я не думаю, что он собирается наказать тебя, - сказал Намрод. - Хотя, конечно, заслужил ты именно наказание. Мы все его заслужили. - набожно добавил он. - Но почему? - ...почему? Он сказал, что хочет только поговорить с тобой. - Но ничего из того, что я знаю не сможет заинтересовать квизитора! - запричитал Брута. - Послушай! Я уверен, что ты не собираешься обсуждать желания дьякона. - сказал Намрод. - Нет, нет. Конечно, нет. - сказал Брута. Он повесил голову. - Хороший мальчик. - сказал Намрод. Он похлопал Бруту так высоко, как смог достать. - Так что поспеши. - сказал он. - Я уверен, все будет в порядке. - И затем, ибо он тоже был воспитан в традициях честности, он добавил. - Скорее всего, в порядке. x x x В Цитадели было мало лестниц. Продвижение процессий, входивших во многие ритуалы, посвященные Великому Ому, требовало длинных покатых подъемов. Те же ступени, которые были, были достаточно низкими, чтобы соответствовать уплощающимся шагам очень старого человека. В Цитадели было очень много очень старых людей. Песок из пустыни наносило все время. Кучи собирались на ступенях и во дворах несмотря на все усилия вооруженных метлами послушников. Но черепашьи лапки - крайне неэффективное средство передвижения. - Ты Обязан Строить Низенькие Ступеньки - шипел он, втаскивая себя на следующую. Ноги прогремели всего в нескольких дюймах позади него. Это была одна из главных артерий Цитадели, по которой каждый день тысячи пилигримов направл ялись к Месту Плача. Пару раз случайный сандалий поддавал по его панцирю, заставляя крутиться на месте. - Чтоб твои ноги отделились от тела и были закопаны в термитнике! - рявкнул он. Это слегка улучшило его самочувствие. Чья-то нога пнула его, и он заскользил по камням. Со звоном он врезался в витую решетку внизу одной из стен. Лишь молниеносно сжав челюсти он спасся от скольжения сквозь нее. Он закончил путешествие вися над подвалом, зацепившись ртом. Мускулы рта развиты у черепах чрезвычайно хорошо. Он слегка покачивался, размахивая лапками. Отлично. Черепахи использовали этот метод в каменистых, изобилующих расселинами землях. Он всего лишь должен зацепиться лапой... Неясные звуки привлекли его внимание. Это были звон металла и затем тихое хныканье. Ом скосил глаза. Решетка находилась высоко в стене очень длинной низкой комнаты. Она была ярко освещена благодаря световым шахтам, всюду пронизывавшим Цитадель. Ворбис настоял на этом. "Инквизиторы не должны работать в тени,"- сказал он. -" но на свету. Где они будут видеть, очень четко, что они делают." Так же видел это и Ом. Он так и свисал некоторое время с решетки, не в силах оторвать глаз от ряда скамей. В целом, Вообис был против использования раскаленных клещей, цепей с шипами, вещичек со сверлами и большими болтами, разве что для публичного показа во время главных Постов. "Удивительно," - частенько говаривал он, -"какие вещи можно делать обыкновенным ножом..." Но многие инквизиторы предпочитали старые способы. Через некоторое время Ом, резкими сокращениями шейных мускулов очень медленно подтянулся к решетке. Двигаясь, словно ее мысли были где-то очень далеко отсюда, черепаха зацепила за перекладину сначала одну переднюю лапку, потом другую. Некоторое время ее задние лапки болтались в воздухе, потом коготь зацепился за неровность кладки. Он напрягся и вытолкнул себя назад, к свету. Он медленно выбирался оттуда, держась поближе к стене, чтобы избежать ног. В любом случае, он не мог бы передвигаться не медленно, но сейчас он передвигался медленно потому, что думал. Большинству богов трудно передвигаться и думать одновременно. x x x Любой мог придти на площадь Плача. Это была одна из величайших свобод в Омнианизме. Существуют всевозможные способы ходатайствовать перед Великим Богом, но все зависит от того, что вы можете себе позволить, что вполне справедливо и правильно, так как и именно так и должно быть. В конце концов, те, кто достиг в этом мире успеха, сделали это с благоволения Великого Бога, ибо было бы совершенно невозможно поверить в то, что они сделали это с его неодобрения. Точно так же, Квизиция не может ошибаться. Подозрение является доказательством. Как же может быть иначе? Не было бы никакого смысла Великому Богу вкладывать подозрение в разум своих эксквизиторов, если бы его присутствие там не было обоснованным. Жизнь сильно упрощается, когда веришь в Великого Бога Ома. И иногда, правда, очень укорачивается. Но всегда находятся такие, промотавшиеся, глупые, или те, кто из-за каких-то недостатков или оплошностей в этой или прошлой жизни не могут позволить себе даже щепотку ладана. И Великий Бог Ом, по своей мудрости и милосердию, проявленной через Его священников, предусмотрел кое-что и для них. На площади Плача возносились молитвы и мольбы. Разумеемся, все они выслушивались. Некоторые из них даже исполнялись. За площадью длиной в двести метров, возвышалось собственно Центральное святилище. Оттуда, без тени сомнения, Бог и слушает. Или немного ближе... Тысячи пилигримов каждый день приходили на площадь. Чья-то пятка стукнула Ома по панцирю, заставив отлететь от стены. Во время рикошета край щитка задел костыль, и, закрутив, как копейку, швырнул в толпу. Его отбросило на спальный мешок какой-то пожилой женщины, считавшей, подобно многим другим, что молитва тем действеннее, чем больше времени проведено на площади. Бог одурело заморгал. Это почти ничем не уступало орлам. Это было не лучше подвала... нет, все что угодно лучше подвала... Ему удалось уловить несколько слов прежде чем его отшвырнула следующая нога. - Уже три года в нашей деревне стоит засуха...хоть маленький дождик, а, Господи? Крутясь на перевернутом панцире, осененный проблеском надежды, вдруг да верный ответ спасет его от пинков, Великий Бог пробормотал: - Без проблем. Еще одна нога поддела его, неприметного никому из верующих среди леса ног. Мир слился в пятно. Он уловил исполненный безнадежности старческий голос, произносивший: - Боже, Боже, почему моего сынка забирают в твой Божественный Легион? Кто теперь будет тянуть хозяйство? Не можешь ли ты взять какого-нибудь другого мальчика? - Не беспокойся. - пискнул Ом. Сандалий поддел его под хвост и послал на несколько ярдов вперед. Вниз никто не смотрел. По общему поверью, произносимые молитвы приобретают дополнительный вес от неотрывного глазения на золотые рога на крыше Святилища. Если же присутствие черепахи в какой-то мере и замечалось, как удар по лодыжке, от него тут же отделывались автоматическим движением другой ноги. -... моя жена больна... - Сделано! Пинок. -... очистить наш колодец от... - Будет! Пинок. -... каждый год саранча... - Обещаю, только...! Пинок. -...пропал в море пять лет назад... -...прекратите меня пинать! Черепаха приземлилась на все четыре лапы на крошечном свободном участке. Видимое... Распознавание контуров охотника и добычи занимает большую часть жизни животных. Случайному взгляду лес представляется всего-навсего лесом. С точки зрения голубки это архиважный размытый зеленый фон сокола, которого вы не заметили на ветке. Для охотящегося канюка, едва заметным пятном вырисовывающегося в высях, панорама мира - лишь туман вокруг бегающей добычи. Со своего насеста на самых Рогах в небеса поднялся орел. К счастью, все то же знание форм, делавшее черепаху столь заметной на площади, заполненной бегающими людьми, скосило единственный глаз черепахи вверх в жутком ожидании. Орлы - существа упорные. Если уж в их уме появится идея обеда, то она там и останется, пока не будет воплощена. x x x Перед апартаментами Ворбиса стояло двое Божественных Легионеров. Они поглядывали на Бруту, боязливо стучавшегося в двери, словно ища повода на него наброситься. Маленький серый священник открыл дверь и препроводил Бруту в крошечную полупустую комнатку. Многозначительно указал на стул. Брута сел. Священник пропал за занавеской. Брута бросил единственный взгляд на обстановку и его объяла тьма. Прежде, чем он успел что-нибудь предпринять - движения Бруты и в лучших условиях были не слишком хорошо скоординированы голос у самого его уха произнес: - Без паники, брат. Я приказываю тебе не паниковать. На лице у Бруты находилась какая-то тряпица. - Просто кивни, парень. Брута кивнул. Они надевают на голову мешок. Это знает каждый послушник. В спальнях рассказывали. Они закрывают материей лицо, чтобы инквизиторы не знали, кого они обрабатывают... - Отлично. Сейчас мы пойдем в другую комнату. Осторожно ступай. Руки направляли его вдоль по полу. Сквозь туман непонимания он почувствовал прикосновение занавески, потом кое-как соскочил по нескольким ступенькам на песчаный пол. Руки повернули его несколько раз, твердо, но без явного недоброжелательства, а потом повели вдоль по коридору. Раздался шорох еще одной занавеси, а затем появилось неопределенное ощущение обширного, большого помещения. Позже, много позже, Брута понял: страха не было. В комнате главы Квизиции на его голову опустили мешок, но это не заставило его испугаться. Потому, что у него была вера. - За твоей спиной стул. Сядь. Брута сел. - Можешь снять мешок. Брута снял мешок. Он заморгал. В противоположном конце комнаты с Божественными Легионерами по бокам на стульях сидели трое. Он узнал орлиный профиль дьякона Ворбиса. Оставшаяся пара состояла из невысокого коренастого и очень толстого мужчин. Не ширококостного, как Брута, но подлинного шмата сала. И на всех троих - серые рясы без украшений. Не было ни малейшего признака ни раскаленного железа, ни даже скальпеля. Все трое внимательно его разглядывали. - Послушник Брута? - сказал Ворбис. Брута кивнул. Ворбис усмехнулся, как присуще очень умным людям, когда они думают о чем-то не слишком веселом. - И, конечно, однажды наступит день, когда мы должны будем обращаться к тебе Брат Брута, сказал он. - или даже Отец Брута? Пожалуй, слишком хлопотно. Этого лучше избежать. Думаю, стоит позаботиться о том, чтобы ты как можно скорее стал Субдьяконом Брутой. Что ты об этом думаешь? Брута ничего об этом не думал. Он смутно понимал, что обсуждалось повышение. Но его голова была пуста. - Ладно, хватит об этом.- сказал Ворбис с легким раздражением человека, сознающего , какую прорву работы ему предстоит проделать во время этой беседы. - Узнаешь ли ты сих ученых отцов одесную и ошуюю от меня? Брута потряс головой. - Отлично. У них есть к тебе несколько вопросов. Брута кивнул. Очень толстый мужчина наклонился вперед. - У тебя есть язык, юноша? Брута кивнул. Потом, чувствуя, что этого, возможно, недостаточно, предоставил его на обозрение. Ладонь Ворбиса успокаивающе легла на руку толстого человека. - По-моему, наш юный друг слегка переполнен благоговейным страхом. - кротко сказал он. Он улыбнулся. - А теперь, Брута, пожалуйста, убери его, - я собираюсь задать тебе несколько вопросов. Ты понял? Брута кивнул. - В начале, когда ты попал в мои апартаменты, ты несколько минут провел в приемной. Пожалуйста, опиши ее. Брута по-лягушачьи уставился на него. Но глубины памяти независимо от его желания ожили, изливая слова на первый план его сознания. - Это комната примерно три на три метра. С белыми стенами. На полу песок, кроме угла у двери, где видны плиты. На противоположной стене есть окно, около двух метров в высоту. На окне три запора. Стоит трехногий стул. Есть святая икона Пророка Оссорий, вырезанная по афакиевому дереву и отделанная серебром. На нижнем левом углу рамы царапина. Под окном полка. На полке нет ничего, кроме подноса. Ворбис вытянул свои тонкие длинные пальцы к его носу. - На подносе? - сказал он. - Простите, что, господин? - Что на подносе, сын мой? Образы промелькнули перед глазами Бруты. - На подносе был наперсток. Бронзовый. И две иголки. На подносе был отрезок веревки. На веревке были узлы. Три узла. И еще на подносе было девять монет. И еще серебрянная чаша, украшенная узором из листьев афакии. Был еще длинный кинжал, думаю, стальной, с черной ручкой с семью бороздками. На подносе был кусочек черной материи было стило и грифельная доска... - Расскажи про монеты. - тихо произнес Ворбис. - Три из них были центы Цитадели. - сразу сказал Брута.- На двух были изображены Рога, а на одной корона. Четыре монеты были очень маленькие и золотые. На них были надписи, которых я не смог прочесть, но которые, если вы дадите мне стилос, я думаю, я смог бы... - Это что, розыгрыш? - сказал толстяк. - Уверяю вас,- сказал Ворбис. - мальчик видел обстановку комнаты не более секунды. Брута, расскажи об оставшихся монетах. - Оставшиеся монеты были большие. Они были бронзовые. Это были Эфебские дерехмы. - Как ты определил? Едва ли они часто встречаются в Цитадели. - Я видел их однажды, лорд. - Когда это было? Лицо Бруты сморщилось от напряжения. - Я не уверен...-сказал он. Толстяк удовлетворенно улыбнулся Ворбису. - Ха! - сказал он. - Кажется.... - сказал Брута. -...это было после обеда. Но может быть утром. Около полудня. Третьего Грюня, в год Изумительных насекомых. В нашу деревню завернули несколько торговцев. - Сколько тебе было лет? - сказал Ворбис. - За месяц до того, как мне исполнилось три, лорд. - Я не верю в это. - сказал толстяк. Рот Бруты пару раз открылся и захлопнулся. Откуда этот толстяк может знать? Его-то там не было! - Ты можешь ошибаться, сын мой. - сказал Ворбис. - Ты - ладный парень лет... пожалуй...семнадцати-восемнадцати? Нам кажется, ты не можешь помнить случайный образ монеты пятнадцатилетней давности. - Нам кажется, ты это выдумываешь. - сказал толстяк. Брута не сказал ничего. Зачем что-то выдумывать? Ведь это прочно сидит в голове. - Ты все помнишь, что с тобой произошло в жизни? - сказал коренастый, внимательно наблюдавший за Брутой во время разговора. Брута был благодарен за это вмешательство. - Нет, господин. Большую часть. - Ты что-нибудь забываешь? - Ну как...есть вещи, которых я не помню. - Брута слышал о забывчивости, но ему было трудно это себе представить. Но были периоды, особенно в первые несколько лет жизни когда не было ничего. Не стертая память, а большая запертая комната во дворце его воспоминаний. Забытое не более, чем перестает существовать запертая комната, но... запертая. - Каково твое первое воспоминание, сын мой? - мягко сказал Ворбис. - Был яркий свет, и потом кто-то ударил меня. - сказал Брута. Трое мужчин тупо уставились на него. Потом повернулись друг к другу. На глубину его страха долетал шепот. -...мы теряем? ...- Глупость и, возможно, дьявольское... -ставки высоки - Одна попытка, и они будут ждать нас... И так далее. Он оглядел комнату. В Цитадели не предавалось большого значения предметам обстановки. Полки, стулья, столы... Среди послушников ходили слухи, что у старших священников, ближе к иерархической верхушке, мебель была из золота, но здесь на это не было даже намека. В этой комнате царила та же жестокая умеренность, как и в комнатах послушников, разве что расцветшая еще более пышным цветом. Это была не вынужденная скудость бедности; это была аскеза, нарочитая и абсолютизированная. - Сын мой? Брута поспешно повернулся. Ворбис взглянул на своих коллег. Коренастый кивнул. Толстый пожал плечами. - Брута. - сказал Ворбис. - Сейчас возвращайся в свою спальню. Прежде, чем ты уйдешь, один из слуг тебя накормит и напоит. К восходу ты явишься к Вратам Рогов и отправишься со мной в Эфеб. Ты знаешь о посольстве в Эфеб? Брута мотнул головой. - Пожалуй, нет причин, по которым ты был бы должен. - сказал Ворбис. - Мы собираемся обсуждать политические вопросы с Тираном. Ты понял? Брута помотал головой. - Отлично. - сказал Ворбис. - Отлично. Да, и еще вот что...Брута? - Да, господин? - Ты забудешь эту встречу. Ты не был в этой комнате. Ты нас не видел. Брута изумленно воззрился на него. Это был нонсенс. Невозможно о чем-то забыть просто захотев. Некоторые вещи забываются сами - те, что в запертых комнатах, но это по какой-то закономерности, которой он не может постичь. Что этот человек имеет в виду? - Да, господин. - сказал он. Это показалось самым простым. x x x Богам некому молиться. Великий Бог Ом опрометью бросился к ближайшей статуе, шея вытянута, неприспособленные лапки изнемогают. Статуя оказалась быком, топчущим неверного, однако уютно тут не было. Это было всего лишь вопросом времени, когда орел перестанет кружить и устремится вниз. Ом был черепахой всего три года, но вместе с формой он унаследовал набор инстинктов, и многие из них были сгруппированы вокруг страха перед одним-единственным диким животным, додумавшимся, как съесть черепаху. Богам некому молиться. Ому очень хотелось, чтобы это было не так. Но каждому нужен хотя бы кто-то. - Брута! x x x У Бруты были некоторые сомнения относительно своего ближайшего будущего. Дьякон Ворбис явно освободил его ото всех послушнических обязанностей, и ему было совершенно нечего делать оставшиеся пол дня. Его потянуло в сад. Здесь была фасоль, которую следовало подвязать, и он обрадовался этому. Ты понимаешь, что ты есть, рядом с фасолью. Она не требует от тебя таких невозможных вещей как забыть. Кроме того, если он собирается куда-то отправляться, надо помульчировать дыни и все объяснить Лу-Цзе. Лу-Цзе появился вместе с огородами. В любой организации есть кто-то вроде него. Этот кто-то может махать метлой в темном коридоре, прохаживаться среди полок на складе, (где он единственный знает, что где), или быть как-то связанным с котельной. Всякий знает, кто он такой, никто не помнит тех времен, когда его тут не было и не представляет себе, куда он девается, когда его нет там, где он обычно находится. Лишь случайно люди, более заметливые, чем большинство, что на первый взгляд не слишком сложно, останавливаются и удивляются им некоторое время... а потом принимаются за что-нибудь еще. Весьма странно, но передвигаясь своими легкими шагами от огорода к огороду по всей Цитадели, Лу-Цзе никогда не выказывал никакого интереса к самим растениям. Он занимался почвой, удобрениями, навозом, компостом, суглинком и пылью, и методами транспортировки всего этого. Обычно, он помахивал метлой или ворошил кучу. Но как только кто-то что-то засевал, он терял к этому всякий интерес. Когда Брута вошел, он подравнивал дорожки. Это у него получалось отлично. Он оставлял рисунки из гребней и легких успокаивающих изгибов. Брута всегда чувствовал сожаление наступая на них. Вряд ли он когда-либо прежде разговаривал с Лу-Цзе, потому, что не играло никакой роли, кто, что и когда говорил Лу-Цзе. Старик в любом случае кивал и улыбался своей однозубой улыбкой. - Меня тут некоторое время не будет. - сказал Брута громко и отчетливо. - Я надеюсь, что кого-нибудь пошлют присматривать за огородами. Но тут надо кое-что сделать... Кивок, улыбка. Старик терпеливо следовал за ним вдоль грядок, а Брута рассказывал о фасоли и травах. - Понял? - спросил Брута через десять минут. Кивок, улыбка. Кивок, улыбка, знак рукой. - Что? Кивок, улыбка, знак рукой. Кивок, улыбка, знак рукой, улыбка. Лу-Цзе двинулся своей мелкой крабье-монашеской поступью к небольшому участку в дальнем углу обнесенного стеной огорода, где находились его кучи, груды цветочных горшков и вся прочая садовая косметика. Брута подозревал, что старик и спит здесь. Кивок, улыбка, знак рукой. Возле кучи палок для фасоли, на солнце, стоял маленький столик на козлах. На нем был постелен соломенный матрац, а на матраце стояло полдюжины островерхих камней, каждый не более фута высотой. Вокруг них было воздвигнуто тщательно продуманное сооружение из палочек. Некоторые части камней были затенены узкими кусочками дерева. Маленькие зеркала направляли солнечный свет на другие. Бумажные конусы, стоящие под странными углами, были приспособлены для направления струй бриза на строго определенные точки. Брута никогда прежде не слышал ни об искусстве бонсаи, ни о том, как это применимо к горам. - Они... очаровательны. - сказал он неуверенно. Кивок, улыбка, взятие маленькой скалы, предложение. - Ох, я правда не могу... Предложение, смех, кивок. Брута взял крошечную гору. Она обладала какой-то странной, нереальной тяжестью: для руки она весила что-то около фунта, но для разума это были тысячи очень, очень маленьких тонн. - Гм... Спасибо. Спасибо большое. Кивок, улыбка, вежливое подталкивание к выходу. - Она очень... горная. Кивок, смех. - Это не снег на вершине, правда... - Брута! Его голова судорожно дернулась. Но голос шел изнутри. - Только не это. - жалобно подумал он. Он сунул маленькую гору обратно в руки Лу-Цзе. - Э... Сохранишь ее для меня? - Брута! - Все это сон, ведь правда? Все, что было до того, как я был важным и со мной говорили дьяконы? - Нет! Спасите! x x x Молящие бросились врассыпную, когда орел пролетел над Местом Плача. Он описал круг всего в нескольких футах над землей и опустился на статую Великого Ома, топчущего неверных. Это был великолепный экземпляр, коричнево-золотой, с желтыми глазами; он с легким пренебрежением обозревал толпу. - Не знак ли это? - сказал старик с деревянной ногой. - Да! Знак! - сказала молодая женщина возле него. - Знак! Они столпились вокруг статуи. - Сукин сын это. - сказал тихий и совершено неслышный голос откуда-то около их ног. - Но знак чего? - сказал пожилой человек, стоявший лагерем на этой площади уже три дня кряду. - Как это "чего"? Это знак! - сказал одноногий. - Он не обязан быть знаком чего-то. Это очень подозрительный вопрос, "чего". - Он должен быть знаком чего-то. - сказал пожилой. - Это относительное указательное. Родительный падеж. Знаком падежа. Тощая фигура, двигавшаяся тихо, но удивительно быстро, появилась около группы. На ней была джелиба, какую носят жители пустыни, а на шее на ремешке висел поднос. На нем было нечто, содержащее зловещий намек на липкие сладости, покрытые песком. - Он может быть посланцем самого Великого Бога. - сказала женщина. - Это всего лишь проклятый орел и ничего больше. - сказал вышеупомянутый голос откуда-то из орнаментального бронзового человекоубийства на цоколе статуи. - Финики? Фиги? Шербет? Святые реликвии? Очаровательные свежие индульгенции? Ящерицы? Посохи? - с надеждой сказал человек с подносом. - Ха! сказал неслышимый голос черепахи. - Мне всегда было интересно, сказал молодой послушник позади толпы. - Лебеди... Знаете? Им слегка не хватает мужественности, правда? - А чтоб ты окаменел за такое богохульство! - горячо произнесла женщина. - Великий Бог слышит каждое оброненное тобой слово. - Ха! - из-под статуи. И человек с подносом просочился еще немного вперед, говоря: - Клатчанское наслаждение? Осы в меду? Разбирайте, пока холодные! - Пожалуй, в этом есть смысл. - сказал пожилой каким-то утомляющим, нескончаемым голосом.- Имею в виду, в орле есть что-то очень божественное. Царь птиц, я прав? - Всего-то красивый индюк. - сказал голос из-под статуи. - Мозг с грецкий орех. - Благородная птица, этот орел. И умная, к тому же. - сказал пожилой. - Что интересно: орел - единственная птица, сообразившая, как есть черепах. Знаете? Они берут их, взлетают повыше и бросают на камни. Разбивают и вскрывают. Удивительно. - Однажды, - произнес глухой голос снизу, - я снова буду в форме, и ты будешь очень жалеть, что это сказал. Долго. Возможно, я зайду так далеко, что создам дополнительное Время, чтобы ты мог жалеть подольше. Или... нет, я превращу в черепаху тебя. Посмотрим, как это тебе понравится, а? Свист ветра вокруг панциря и все увеличивающаяся земля. Вот это будет интересно. - Звучит ужасно. - сказала женщина, поймав свирепый орлиный взор. - Хотела бы я знать, что приходит в голову бедному маленькому созданию, когда его бросают. - Его панцирь, мадам. - сказал Великий Бог Ом, пытаясь втиснуться поглубже под бронзовый выступ. Человек с подносом чувствовал себя отверженным. - Вот что я вам скажу. - сказал он. - Как насчет двух пакетов засахаренных фиников по цене одного? И это - провались я на этом месте. Женщина взглянула на поднос. - Э, да у тебя же все в мухах! - сказала она. - Изюминки, мадам. - Почему же они только что взлетели? - допытывалась она. Человек посмотрел вниз. Потом снова поднял глаза и взглянул ей в лицо. - Чудо! - сказал он театрально размахивая руками. - Наступает время чудес! Орел тяжело поднялся. Он видел в людях лишь подвижные участки ландшафта, которые во время ягнения среди высоких холмов могли быть связаны с летящими камнями, когда он зависал над новорожденным ягненком, но во всех остальных случаях они были не более важной частью общего расклада, чем кусты и скалы. Но он еще никогда не был в непосредственной близости к такому их количеству. Его бешенный взор неуверенно блуждал туда-сюда. В это время над Местом запели рога. Орел дико заозирался, его крошечный хищный разум пытался справится с этим внезапным переполнением. Он поднялся в воздух. Верующие подались в стороны, когда он скользнул над самыми плитами пола и затем величественно взмыл на фоне башен Главного Святилища и раскаленного неба. Внизу врата Главного Святилища, каждая створка которых была изготовлена из 40 тонн золоченой бронзы, открывавшиеся от дыхания (как было провозвещено) лично Великого Бога, двинулись, отворяясь, тяжко и - что составляло таинство - бесшумно. x x x Огромные сандалии Бруты шлепали и шлепали по плитам. Бег всегда стоил Бруте массы усилий. Движение его ног начиналось от коленей, и нижняя их часть молотила, подобно веслам. Это было уже чересчур. Эта черепаха, которая утверждает, что она и есть Бог, что не может быть правдой, но обязано быть таковой из-за того, что она знает. А еще он был допрошен Квизицией. Или что-то в этом роде. В любом случае, это не было так больно, как он был склонен ожидать. - Брута! Площадь, обычно оживляемая тысячеголосым бормотанием молящих, затихла. Все пилигримы обратились лицом к Святилищу. С мозгом, раскаленным событиями дня до бела, Брута плечами прокладывал себе дорогу сквозь притихшую толпу... - Брута! Люди обладают глушителями реальности. Тот факт, что 9/10 человеческого мозга не используется, широко известен, и, как и большинство широко известных фактов, неверен. Даже самый тупоумный Создатель не затруднился бы набиванием человеческой головы несколькими фунтами бесполезного серого вещества, если бы единственным его предназначением было служить деликатесом для населения некоторых далеких племен в неизведанных долинах. Оно используется, и одно из его назначений - заставлять чудесное выглядеть обыденным и превращать исключение в правило. Если бы не это, то люди, сталкиваясь ежедневно с чудесностью обыкновенного, бродили бы, натянув от уха до уха большую и глупую улыбку, сродни тем, что натягивает население далеких племен, когда к ним случайно заезжают представители властей и удостаивают тщательного исследования содержимое их пластиковых теплиц. Они часто повторяют: "Ух ты!" и ни один ничего не делает. Боги не любят тех, кто ничего не делает. Человек, у которого появляется свободное время, может начать думать. Определенная часть мозга как раз и существует для того, чтобы ничего подобного не происходило. Она действует очень эффективно. Она может заставить человека скучать в эпицентре чудес. И таковая у Бруты напряженно работала. А потому он не заметил, что пробился сквозь последний ряд людей и выскочил на середину широкого прохода, пока, обернувшись, не узрел приближающейся процессии. Ценобриарх возвращался в свои апартаменты после служения - или по крайней мере рассеянного кивания, пока капеллан служил от его имени вечернюю службу. Брута повернулся в поисках пути к спасению. Потом около него раздалось покашливание и его взгляд уперся в лица пары взбешенных Младших Ясмей и в растерянное и старчески-доброжелательное выражение лица Ценобриарха собственной персоной между ними. Старик автоматически поднял руку и благословил Бруту знамением Святых Рогов, а потом двое из Божественного Легиона подняли послушника за локти, со второй попытки, спешно проводили его прочь с прохода и швырнули в толпу. - Брута! Брута промчался через площадь к статуе и оперся о нее, переводя дыхание. - Я попаду в преисподню. - пробормотал он. - на всю вечность! - Какая разница? А сейчас... унеси меня отсюда! Никто сейчас не обращал на него внимания. Все наблюдали за процессией. Даже просто глядеть на нее было священнодействием. Брута встал на колени и всмотрелся в витой орнамент вокруг пьедестала статуи. Единственный круглый глаз посмотрел на него в ответ. - Как ты попал сюда? - Это была игра в догонялки. - сказала черепаха. - Воистину говорю тебе, как только я буду в форме, орлы будут перепроектированы. - Что этот орел хотел с тобой сделать? - спросил Брута. - Хотел отнести в гнездо и угостить ужином. - фыркнула черепаха. - А как ты думаешь? Наступила короткая пауза, в течение которой она осознавала тщету сарказма в присутствии Бруты. Это напоминало швыряние меренг в стену замка. - Он хотел меня съесть. - сказала черепаха. - Но ты же черепаха! - Я - твой Бог! ...Но временно в черепашьем обличьи. Под панцирем, вот что я имел ввиду. Это не слишком печалит орлов. - мрачно сказала черепаха. - Они поднимают тебя вверх на несколько сот футов, а потом... бросают. - Охх... - Нет, больше