сь от мысли, попробовал снова. На этот раз он ощутил инстинктивное отвращение и моментально отпрянул, словно прикоснулся к чему-то мерзкому, осклизлому. В нераспавшемся жизненном поле мертвеца было что-то отталкивающее, напоминающее неприятный запах. Да, такое же ощутимое, как запах, и оттого невыразимое словами. С чем-то подобным Найлу порой доводилось сталкиваться в пустыне. Умы хищников - например, того чудовища под названием сага, что держало в лапах сверчка и сжевывало его, будто черенок сельдерея. Помнилось и неприятие того что он испытал, заглянув случайно в душу некоему демоническому, похожему на летучую мышь созданию в Дельте; живое воплощение злобы, словно одержимое похотью убийства. Звук шагов вернул Найла к действительности. Симеон, а у него за спиной Дравиг. Найл попытался подняться, но так и не рискнул: снова подкатила тошнота. Он опять сполз вниз, спиной опершись о стену. - Привет, Дравиг. Извини, что сорвал с места. - Тебе нехорошо? - Найл был польщен подлинным участием в голосе паука. - Ничего, легчает помаленьку. Дравиг посмотрел на труп. - Кто этот человек? - Один из убийц Скорбо. - Какой ты молодец! А где третий? - Не знаю. Но теперь можно сказать, почему они сняли с мертвого всю одежду. Он, по-видимому, был одет в рубище раба, а им не хотелось, чтобы мы узнали, среди кого он прятался. Думаю, надо бы прочесать квартал рабов. - Я дам приказ. Как погиб этот человек? - Он покончил с собой вон тем ножом. Осторожно (паук поднял нож предплюсной клешней и поднес к самым глазам), лезвие отравлено. - Да. Это яд зеленого скалистого скорпиона. Пожалуй, самый сильный из всех существующих ядов. - Обоняние у пауков гораздо чувствительнее, чем у людей. - Смертелен даже для пауков. - Тогда ты должен предупредить ловцов, чтобы были осторожны. Третий может быть вооружен таким же. Паук выразил подтверждение; мысленный образ был не связен со словами, все равно что кивок. - Тебе нужна помощь? - спросил Дравиг. - Спасибо, нет, Симеон мне поможет. - Тогда я должен возвратиться и обо всем доложить, - Дравиг подобрался, будто встав навытяжку, и сказал с подчеркнутой деловитостью: - От имени Смертоносца-Повелителя благодарю тебя за поимку этого убийцы. - Найл достаточно хорошо понимал паучью ментальность, чтобы усвоить суть: теперь действительно ясно, что люди этого города не несут никакой вины за гибель Скорбо. - Спасибо,- склонил голову Найл. Когда Дравиг удалился, Симеон подобрал нож и аккуратно вложил его обратно в ножны. - Я сделаю анализ. Отрава, должно быть, смертельна, - реплик недавнего диалога он, естественно, слышать не мог. - Это яд зеленого скалистого скорпиона. - О, боги! - Симеон чуть не выронил нож. - Знал бы, так и не прикоснулся бы к нему без перчаток! - он вынул из кармана большой носовой платок и аккуратно обернул ножны, завязав концы в узел. Найл осторожно поднялся по стене, с облегчением обнаружив, что тошнота унялась, донимает лишь усталость. Симеон с беспокойством поглядел на его лицо. - Бледный какой. Он ударил тебя в живот? Найл покачал головой. - Он ударил силой воли, как паук. Симеон воззрился не веря глазам. - Ты уверен в этом? - Абсолютно. - Он не дотронулся до тебя оружием? - Нет. Симеон впитал это молча, Посмотрел вниз на тело, покачал головой. - Так что же это, черт его дери? Опустившись возле мертвого на колени, он обшарил ему карманы. Улов небогатый: засаленный платок из дерюги да деревянные ложка с вилкой - рабы таскают их с собой. - Посмотри-ка ему на шею, - указал Найл. Как и ожидалось, нашли золотую цепочку с кулоном. Симеон снял ее и протянул Найлу. - Не желаешь? - Нет, у меня уже одна есть. Хотя подлинная причина отказа была не эта. Он чувствовал странное интуитивное неприятие, словно от кулона веяло чем-то нечистым. Не пройдя по проспекту и полпути, Найл понял, что идти пешком расхрабрился зря. Каждый мускул в теле ныл, и ноги будто кто-то залил свинцом. Несмотря на солнце, холодный воздух вызывал озноб. Смахнув снег с невысокой стенки, Найл сел. В нескольких сотнях метрах от него в центре площади искрилась на солнце Белая башня; даже окружающий снег от ее чистоты казался сероватым. Пристально глядя на нее, очерченную на фоне бледно-голубого небосвода, Найл опять пережил тот же светлый, неизъяснимый порыв радости, что и при первом взгляде на нее. Пауки тогда вели его как узника, и он со всей семьей смотрел вниз на город с вершины южного холма. Некое чутье подсказывало ему, что Белая башня олицетворяет свободу и надежду. Глядя на нее теперь, Найл почувствовал, как от порыва радости в нем истаяло истощение, и тут дошло, что оно и донимало-то лишь оттого, что ум придавал ему значение. Башня высилась посреди площади в обрамлении зеленой лужайки, скрытой сейчас под снегом. Даже в дни рабства пауки позволяли своим слугам-людям подстригать вокруг нее траву и выпалывать сорняки. Пауки не любили башню, как символ былого превосходства человека, и даже пытались ее взорвать. Но вместе с тем они чтили ее как тайну, недоступную их пониманию. Разрушить башню нельзя было фактически ничем. То, что выглядело как полупрозрачный столп, на деле было атомным силовым полем, казавшимся сплошным из-за свойства отражать свет. Твердую материю извне поле отражало таким же образом, как отталкивают друг друга два одинаковых магнитных полюса. Примерно через миллион лет силовому полю суждено будет истощиться, тогда развалится и башня. Вместе с тем, она по-прежнему будет служить капсулой времени, гигантским электронным мозгом, чьи клетки памяти хранят знание людей, бывших некогда хозяевами Земли. Отдышавшись, Найл встал и двинулся в сторону башни. Прохожие внимания на него почти не обращали, в длинном плаще с отороченным мехом капюшоном он был по сути неразличим. Облегчение-то какое, не надо отвечать на приветствия. На первых порах правления Найла люди простирались перед ним ниц и оставались лежать, пока он не проходил мимо. Найл пробовал издать указ, чтобы на него не обращали внимания. Пустое: подданные чуть не взроптали, узнав о таком указе - как это, не приветствовать властителя! Тогда Найл издал другой указ, провозглашавший, что ему более угодно, если его приветствуют поклоном. С этим подданные смирились, но иной раз били челом так усердно, что опрокидывались, и приходилось помогать им подняться. В целом же Найлу было куда более угодно, если его не замечали вообще. Снег вокруг башни был девственно чист, никаких следов. В общем-то постановления, запрещающего подданным ходить по лужайке, не было, но все равно никто никогда этого не делал, даже если требовалось срезать расстояние; видимо, башня внушала чувство, схожее с благоговейным ужасом. В основании Белая башня была диаметром пятнадцать метров, и поднималась метров на восемьдесят в высоту. Вместе с тем, если смотреть вверх, она словно упиралась в облака. Это был оптический обман, достигаемый за счет флюидной поверхности, переливчатой, будто воздух над нагревшимся дорожным камнем; Найл как-то сравнил ее с жидким лунным светом. Приблизившись почти вплотную, он ощутил знакомое покалывание, какое испытывает искатель воды по лозе, стоя над подземным источником. Найла будто притягивало магнитом. Ощущение усилилось, когда стал приближаться к северной стороне башни, где, как он уже уяснил, вибрация точно соответствует токам его собственного тела. Вот тяга стала неодолимой, и Найла повлекло вперед. Когда тело сомкнулось с поверхностью, ощущение было такое, будто входишь в воду. На миг голова закружилась, Найл потерял ориентацию, будто вот-вот готов был сорваться в сон; свет померк. Но вот опять посветлело, и он почувствовал, что находится внутри башни. Однако перед глазами, вопреки ожиданию, предстала не круглая комната, а захватывающая дух панорама заснеженных горных вершин, скованных льдом гребней и загадочных синеющих долин, расстилающихся внизу во все стороны на сотни и сотни миль. Облака пуховыми перинами устилали отдельные склоны, покрытые льдом, но те из них, что непосредственно над головой, казались на вид такими же зубастыми и изорванными, как гранитные гребни и трещины далеко внизу. Найл стоял на горной вершине - под ногами жесткий спрессованный снег, а воздух такой чистый, будто искрится. Впереди в каких-нибудь трех метрах площадка отвесно обрывалась на глубину по меньшей мере двух километров; справа грузно сползал на другую - гораздо более низкую - вершину, заснеженный каменистый хребет, напоминающий спину ящера. Найл слегка оторопел, но не поддался на обман. Он знал, что раскинувшаяся впереди картина - иллюзия. Войдя в Белую башню впервые, он очутился на песчаном берегу, с маячащими вдалеке отвесными скалами. Сейчас была такая же панорамная голограмма; кадр, спроецированный на трехмерное пространство, чтобы произвести иллюзию твердой реальности. Даже холодный ветер, задувающий сейчас в лицо, был иллюзией, созданной электронной технологией; поток заряженных частиц бомбардировал нервные окончания, создавая иллюзию движущегося воздуха. Тем не менее, смотрелось все настолько достоверно, что невозможно было заподозрить обман. Найл потер ноги о жесткий снег - от настоящего, что снаружи, ничем не отличить. Но стоило закрыть глаза, как стало ясно, что он стоит на гладком деревянном полу. Найл сделал три шага вперед и стоял теперь на самом краю обрыва. Умом он сознавал, что по-прежнему стоит на ровном полу. Тем не менее, сделать шаг в пустоту не хватало духу, Ноги не повиновались, а страх обуял такой, что стесняло дыхание. С обостренной четкостью виднелся иззубренный гранитный фасад крутого склона напротив; набитые снегом трещины, подобные лезвию края представали в мельчайших деталях. Тем не менее, стоило закрыть глаза, как все истаяло - даже холодный ветер - а под ногами почувствовался гладкий пол. Найл сделал два шага вперед и открыл глаза. Он висел в воздухе, глядя с высоты вниз на изборожденную трещинами скалистую породу, затянутую облаками долину под гладью пола. Полет на ковре-самолете, да и только. Найл продолжал идти, теперь уже вполне уверенно, но в голове то и дело раздавались неистовые сигналы тревоги, нагнетая в кровь адреналин. Еще несколько шагов, и вот уже тело унялось, а ум расслабился и проникся победным чувством. Тут горный склон внезапно сгинул с быстротой лопнувшего пузыря, и Найл очутился в знакомой комнате с выпуклыми стенами и мягко светящимся белым потолком. В центре от пола к потолку шел столп мраморного цвета, около полутора метров в диаметре. Составляющее его вещество было примерно таким же, что и наружных стен башни, только казалось еще более переменчивым - эдакий перламутровый жидкий дым, плывущий как живой. Когда Найл, ступив вперед, вошел в столп, тот принял его, окутав перламутровым туманом безо всякого запаха. Внезапно тело словно лишилось веса. Найл поплыл вверх (блаженство, и только, так вот летел бы и летел). Спустя несколько минут полет прекратился легким толчком. Шаг вперед, и Найл вышел на плоскую кровлю под голубоватым небосводом. Вокруг расстилался город пауков - вид с дворцовой крыши, такой уже привычный. На деле, в общем-то, эта была не плоская крыша, а комната, состоящая из силового поля в форме стеклянного купола. Только оконное стекло можно видеть, поскольку на нем скапливается слой пыли; силовое поле, к которому пыль не пристает, по сути невидимо. Комната была удобно обставлена: мебель с опорами из трубчатого металла, обтянутыми черным, под кожу, материалом, теплым и упругим. Толстый черный ковер, мягкий, как весенняя трава. Единственным предметом, не вписывающимся в интерьер, был большой черный ящик со скошенной панелью из матового стекла и расположенными в ряд кнопками пульта. Это был Стигмастер, творение Торвальда Стиига, контролирующий эту башню и почти все, что находится в ней. Озирая задумчиво площадь, возле Стигмастера стоял старец веером одеянии. Рослая фигура была стройна, осаниста, лишь седые волосы выдавали в нем старика. - Ты узнал пейзаж? - поинтересовался он. - Наверное, Гималаи? - Делаешь успехи в географии. Ты стоял на вершине Джомолунгмы, глядя к югу на Непал. А та вершина на расстоянии - Канченджанга. В эту игру они играли всякий раз, когда Найл входил в Белую башню. Вчера это был Южный полюс, два дня тому назад - кратер Этны в самый пик извержении. Оба те раза Найл ошибся. Подойдя, он остановился возле окна рядом со старцем и с удивлением обнаружил, что площадь оживает на глазах. Через считанные минуты после того, как он вошел в башню, перед обиталищем Смертоносца-Повелителя выстроилось множество людей, никак не меньше сотни. На глазах у Найла к ним пристроился еще один отряд, вышедший из боковой улицы. По приказу одетой в черное служительницы все застыли навытяжку. Через секунду отворились двери обиталища, и начали появляться смертоносцы и "бойцы". Они шествовали в одной колонне, во главе которой Найл узнал Дравига. Пауки пересекли западную сторону площади и двинулись на север к реке - квартал рабов лежал на том ее берегу. Пауки все выкатывались из здания, трудно было поверить, что их там такая прорва. Когда двери наконец закрылись, колонна насчитывала по меньшей мере сотни три. Впереди двигались люди, с двумя служительницами во главе. - Ты догадываешься, в чем дело? - осведомился Найл у старца. - Я полагаю, это связано с гибелью паука? - Тебе известно, кто его убил? Старец покачал головой. - Ты преувеличиваешь возможности Стигмастера. Единственное его назначение - это собирать и сопоставлять информацию. И правда, у Найла было самое смутное представление о том, что Стигмастер может, а чего нет; уже привык как-то считать его эдаким всеведущим разумом. - Но ты же узнал о гибели паука? - А ты как думал, если все это произошло в какой-то сотне метров отсюда? - И ты совсем не представляешь, кто мог его убить? - Я бы с удовольствием тебе помог. Но у меня не хватает информации для полноценного анализа. - Мне казалось, Стигмастер может читать умы. - Не умы. Мысли, - терпеливо поправил старец. - Это достаточно разные понятия. Считывающее устройство может обрабатывать информацию, что накапливается в клетках памяти мозга, но лучше всего это удается тогда, когда человек спит. Когда объект бодрствует, считывать почти невозможно. Мыслительные процессы чересчур сложны, многие из них действуют на уровне подсознания. Стигмастер не может читать чувства и интуиции, их частоты совершенно не укладываются в его диапазон. Для эффективной работы Стигмастеру нужна особая информация. Найл вынул из кармана кулон на золотой цепочке и протянул его на ладони символом вверх. - Что ты на это скажешь? Догадываешься вообще о чем-нибудь? Старец некоторое время изучал предмет. - Я бы сказал, что это магический сигал. - Сигал?- Найл никогда такого слова не слышал. - Тип символа, использовавшийся в магии и алхимии. - А что он означает? Старец улыбнулся. - Давай посмотрим, можно ли выяснить. Сказав это, старец растаял в воздухе. Найл, уже заранее уловив в улыбке лукавинку, исчезновению не удивился. Давно он уже понял, что фактически общается с компьютером. Как и панорама гор, представшая при входе в башню, старец был голограммой, созданной компьютером; вот почему Найл временами обращался к нему по имени его создателя, ученого двадцать первого века Торвальда Стиига. Ясно было и то, почему старец именно растворился, а не ушел из комнаты обычным образом. Стииг стремился утвердить в Найле новый комплекс рефлексов и реакций; это было попыткой заставить его доверяться рассудку, а не чувствам. Теперь рассудок подсказывал, что старца можно будет отыскать в библиотеке. Найл снова ступил в столп по центру комнаты. Когда его обволок туман, вновь почувствовалась невесомость; тело казалось перышком, тихо кружащим на ласковом ветру. Легкий толчок обозначил конец спуска; Найл вышел из столпа. Из всех помещений башни библиотека была для Найла самым любимым. Ему нравилось вдыхать запах книжной пыли, переплетного клея и кожаных обложек. Относиться к этому как к оптическому обману казалось неким кощунством. Судя во всему, библиотеку сотворил тоже Стигмастер, однако само творение по своей сложности казалось в каком-то смысле еще более достоверным, чем простая физическая реальность. В конце концов, что такое сама реальность, как не силовое поле субатомных энергий? Библиотека представляла собой шестиугольное помещение шириной с полсотню метров, а высоты такой, что ее купол-потолок едва был различим. Стены - сплошные книжные полки, идущие по периметру вокруг всего помещения и формирующие расположенные друг под другом ярусы, окованные железом; как-то раз Найл взялся их пересчитывать и насчитал ровно сотню. В некоторых местах ярусы размежевывались черными железными лестницами, ступени которых, а также стояки, были украшены чеканным орнаментом; хитросплетением листьев и цветов. Пообе стороны помещения, снизу до самого верхнего яруса, бегало по старомодному лифту-клетушке. Эти полки, судя по золоченой табличке над дверью, содержали по экземпляру каждой изданной на свете книги, общим числом 30.819.731. Каждая книга была страница за страницей отснята на микропленку и занесена в память компьютера - работа, занимавшая армию ученых более полувека. Праотцом этого замысла был писатель двадцатого века Герберт Уэллс, описавший в одном из романов некую энциклопедию, охватывающую весь объем человеческого знания. Эта библиотека, кстати сказать, давала еще и фору "мировому мозгу" Уэллса; говоря попросту, она содержала всякую мысль, воплощенную в форме книги. Интерьер помещения объединял в себе элементы читального зала Британского музея, "Библиотек Насиональ" и библиотеки Ватикана. Середину занимал служебный стол; от него как спицы в колесе расходились обитые синей кожей столы с настольными лампами. Найл никогда не приглядывался к людям, сидящим за этими столами или неслышно ступающим вдоль ярусов; уж так хотелось верить, что это всамделишные мужчины и женщины двадцать третьего века, перенесенные сюда волшебной силой Стигмастера. Старец стоял за центральным столом, беседуя с одним из служащих; вот он повернулся и поманил к себе Найла, указывая на ближайший лифт. Найл подошел и потянул на себя скрипнувшую дверцу, зайдя следом за своим провожатым в обитую деревянными панелями кабину с табличкой на задней стенке "Максимальная загрузка - трое человек". Он открыл и закрыл дверцу лифта снова, на этот раз подъемник мягко взвыл, и лифт начал медленно подниматься. Каким образом достигается такая достоверность, Найл понятия не имел, да и не пытался особо вникать; ему больше по душе было нежиться в этой иллюзии - гляди-ка, будто в самом деле переносишься в прошлые столетия! Они вышли на двадцать восьмом ярусе (у каждого впереди на ограждении имелся свой порядковый номер). По ярусу Найл продвигался с некоторой опаской: чеканка пола и полуметрового балкона казалась сплошным решетом. Вниз, понятно, не сорвешься, но все-таки чувствовалось бы уютнее, если б пол и стенки были сплошные. Ступая по ярусу следом за Стиигом, Найл обратил внимание, что многие книги имеют латинские названия: "Turba Philosophorum", "Speculum Alchimiae", "De Occulta Philosophia", "Aureum Vellas" , иные были на греческом и арабском. Они остановились перед полкой, на металлической табличке которой значилось: "Герметика, КУ - Л О". 1 "Смятения философов", "Зерцало алхимии", "Оккультная философия", "Золотое руно" (лат.) - Герметика - это что? - Магические учения, названные по имени легендарного основателя магии, Гермеса Трисмегиста - Трижды Великого Гермеса. Он потянулся к полке и выдвинул, с некоторым усилием, большущий том, обитый черной кожей (Найл улучил момент прочесть название: "Энциклопедия герметики и алхимические сигилы", прежде чем фолиант лег на один из столов, стоящих на каждом из углов шестиугольной галереи). Углы у книги были неразрезаны, бумага ручной выделки - толстая, нелощеная. Старец четко знал, где что искать; он быстро нашел страницу ближе к концу фолианта. - Я думаю, вот то, что ты ищешь. Символ, на который он поместил палец, был безошибочно тот же, что и на кулоне, разве что форма чуть отличалась: Найл живо, с интересом нагнулся над страницей, затем поднял глаза, кисло сморщившись от разочарования: - Это что, на чужом языке? - На немецком. - А что означает "rache"? - Месть. Из текста следует, что это сигал, берущий начало в тринадцатом веке, и означает "отмщение". Нижняя часть представляет крылья хищной птицы. Верхняя часть- рога "der Teufel", дьявола. Хищная птица на крыльях несется к своей добыче, неся на себе страшную месть. Разглядывая изображение, Найл почувствовал неуютный холод в темени, словно кто-то плеснул на голову холодной воды; ощущение чем-то напоминало ожидание опасности. Он напряженно изучал символ, словно мог таким образом выведать его зловещую тайну. - Здесь говорится, насколько широко был распространен этот символ? - Нет, но ответ почти однозначный. Этот символ был известен лишь изучающим герметику. - Тогда как, по-твоему, могли про него проведать убийцы Скорбо? - На это я ответить не могу, - он вернул книгу на полку. - Может, они и вправду изучали магию. Идя за старцем обратно к лифту, Найл испытывал гневливое отчаяние. Казалось нелепым, находясь в окружении такой уймы знания, теряться при ответе на один незамысловатый вопрос. - И зачем изучать магию? - Потому что она гораздо древнее естествознания. - Да, но... но ведь это, наверное, одно и то же, что суеверие? - Так многие считали в девятнадцатом и двадцатом веке. А в двадцать первом антропологи пришли к иному выводу. Они изучали примитивные племена и сделали вывод, что некоторые из них добиваются реального воплощения определенных магических обрядов - вызывают дождь, например. Найл покачал головой. - Ты этому веришь? Старец виновато улыбнулся: - Ни да, ни нет. Я всего лишь машина. А вот Торвйльд Стииг был рационалистом, и верить в это отказывался. Когда вошли в лифт, Найл произнес: - А как она, магия, действует? - Все примитивные народы говорят одно и то же: магия действует с помощью духов. - Но ведь духов не бывает, разве не так? Старец улыбнулся. - Торвальд Стииг, безусловно, считал именно так. На спуске почему-то опять затошнило, жар поднимался волнами как бы из самого желудка. Найл отогнул от стены откидное сиденье и опустился на него. - Тебе нехорошо? - Устал просто, - Найл закрыл глаза и прислонился головой к стене. - Один из убийц Скорбо ударил меня силой воли, как паук. - Хотя по виду он был человек? Найл унял в себе глухое раздражение. - Разумеется. - Понятно, - временами, вот например сейчас, становилось заметно, что старик - машина: он нечувствителен к человеческому удивлению. - Если так, то я могу предложить кое-что полезное. Лифт, скорготнув, остановился. Когда выходили наружу, старец вежливо придержал дверцу для женщины средних лет, в твидовой юбке; проходя, та натянуто улыбнулась. Реагируя на деловую тишину вокруг, Найл невольно понизил голос: - Что именно? Прежде чем заговорить, старец дождался, пока они выйдут из кабины окончательно. - Если ум у тебя находился в контакте с умом убийцы, есть определенная возможность узнать, кто он такой. - Как? - Всякое событие неминуемо влечет следствие - это один из основополагающих научных принципов. Причем это относится одновременно к событиям и в физическом, и в умственном плане. Найл недоуменно повел Головой из стороны в сторону. - Но как можно увидеть умственное последствие... В темени опять кольнуло, на этот раз, правда, от приятного волнения. Нечто сродни чувству, которое возникает всякий раз по приближении к башне; волнение ребенка, заслышавшего слова: "Как-то раз на белом свете...". Найла, очевидно, выдало выражение лица. - Не обнадеживайся сверх меры, - сказал старец. - Искусство самоотражения трудное и опасное. Но рано или поздно тебе придется постигать его. Пойдем. На этот раз он повел в столп. Через несколько секунд они вошли в зал машины мира. Эта комната была еще одним из чудодейственных творений Стигмастера. Как и библиотека, для башни она была чрезмерно велика. Это была широкая, длиной в полкилометра галерея, со стенами, покрытыми богатой парчой, вдоль них тянулся ряд бюстов и статуй. Но открывавшийся из сводчатых окон город не был городом пауков; этот, начать с того, купался в солнце таком неистовом, что над крышами домов стояло марево. На площади под окнами находился рынок, над торговыми рядами - яркие, разноцветные навесы, и теснящийся под ними люд тоже весь был ярко разодет; у многих - мечи. Город окружали зубчатые стены, за которыми расстилались зеленые долы и холмы с террасами я виноградниками. Впрочем, Найл теперь так уже свыкся с этой картиной жизни Флоренции пятнадцатого века, что не очень обращал на нее внимание. Глаза у него были сосредоточены на машине из голубоватого металла, стоящей по центру галереи. Машина состояла из напоминающего кушетку ложа под голубым металлическим пологом, облицованным снизу матовым стеклом. При одном лишь взгляде на машину Найл испытал вожделенную расслабленность. Это была машина мира, изобретенная в середине двадцать первого века Освальдом Чэтером и Мином Такахаси - аппарат, способный вызывать контролируемую сознанием релаксацию, нечто, подобное сну без сновидений. Когда Найл уже собрался укладываться, старец поднял руку. - Постой. Прежде чем приступим, важно, чтобы ты уяснил принципы управляемого самоотражения. Сядь, пожалуйста,- он указал на скамью меж бюстами Аристотеля и Вольтера.- Вступать в такое состояние без подготовки может оказаться крайне опасным. Тебе известно, что первая машина считывания была изобретена в последней декаде двадцать первого века группой исследователей из Альбукеркского университета, возглавляемой Ч.С.К.Сойером. Именно Сойер открыл, что моторная память имеет молекулярную структуру, сходную с ДНК, и что электрический ток может приводить к тому, что та или иная молекулярная цепочка разряжается. Когда человек безуспешно пытается что-либо вспомнить, то значит, он слишком устал и потому не может заставить молекулу памяти разрядиться. Сложилось так, что ассистент Сойера - звали его Карл Майклджон - взялся усиливать центры памяти белой крысы, соединяя их электродами с височными долями собственного мозга. И внезапно обратил внимание на то, что у крысы появилась сильная привязанность к хорошенькой лаборантке Аннет Ларсен. Дело обстояло так, что сам Майклджон был неравнодушен к Аннет, но из стеснительности не решался ей в этом признаться. Так что его, понятно, увлекало наблюдение за излияниями симпатии со стороны зверька. Это увлекло его, по сути, настолько, что он частенько задерживался в лаборатории, снова и снова забавляясь игрой с центрами памяти. Как-то раз, вечером, изрядно уставший, он во время игры задремал. И в этом состоянии ему с необычайной достоверностью явилось, что якобы он сам симпатичен той девушке ничуть не меньше, чем она ему. Придя в себя, он подумал, что все это пригрезилось. Но находясь в полусне, он обнаружил и кое-что еще: что вроде бы у девушки на шее между лопаток имеется родинка. Назавтра он незаметно приблизился к Аннет со спины, когда та сидела склонившись над микроскопами, и приметил как раз ту самую родинку, что привиделась накануне. Это так на него подействовало, что он пригласил девушку поужинать вдвоем. Приглашение было принято, и в тот же вечер они обручились. Между тем Майклджон много раздумывал над этим происшествием. Он спросил свою нареченную, не пускала ли она зверька гулять себе по плечам и шее; та ответила: конечно же, нет, она и из клетки-то редко его вынимала. Тогда как же в памяти у животного могла запечатлеться родинка? И вот Майклджон приходит к важному выводу. Он кстати вспоминает и о том, как ему вдруг показалось, будто Аннет к нему неравнодушна, а потом это подтвердилось. Поэтому не могло ли случиться так, что память крысы запечатлела гораздо больше, нежели просто внешность девушки? Не могло ли статься так, что будучи к ней привязанной, она каким-то образом считывала ее мысли! А Майклджон в полусне считывал в свою очередь ум крысы, чему способствовала глубокая расслабленность? Эти выводы были, конечно же, революционными. Ведь это означало, что память крысы может фиксировать "оттиски" небывалой сложности - информацию, которую она в силу собственной скудости неспособна понять. И вдобавок к тому, сам Майклджон, пока бодрствует, уяснить эту сложную информацию неспособен; для этого надо полностью расслабиться, погрузиться в сон. Майклджону теперь было ясно, что он сделал открытие грандиозной важности, достойное, по всей вероятности, Нобелевской премии. Поэтому свое открытие он решил до поры до времени придержать, и провести ряд дополнительных исследований. И оказалось, допустил ошибку. Однажды утром его застали рыщущим по университетскому коридору в одной рубашке и страшно взвинченным. Пришлось вызвать санитаров из местной психбольницы и надеть на беднягу смирительную рубашку. Наконец после большой дозы успокоительного Майклджон пришел в себя и поведал, что произошло. Используя машину мира, он решил провести эксперимент с центрами памяти дворняги. Глубоко расслабившись, он вступил с ее мозгом в контакт, и это подействовало так, что из него моментально вышибло рассудок. Конец у рассказа счастливый. Майклджон женился на Аннет Ларсен, от помешательства не осталось и следа; получил он и Нобелевскую премию. Продвигаясь шаг за шагом, он изобрел устройство для усиления импульсов памяти, назвав его психоскопом - своего рода телескоп для разглядывания мысли. Среди людей он стал известен как интерна-лайзер. Психоскоп привел его и к еще более интересному открытию: оказывается, человек может изучать свои собственные воспоминания, вдаваясь в мельчайшие детали, о существовании которых раньше и не догадывался. Например, Майклджон обнаружил, что Аннет беременна, хотя ни один из них на это совершенно не рассчитывал. К концу двадцать первого века необычайно популярны стали недорогие - бытовые - модели интерналайзеров: людям нравилось играть со своими собственными мыслями. Но это повлекло такое множество нервных срывов и маниакальных преступлений, что в конечном итоге торговля интерналайзерами была официально запрещена, а нелегальное их использование стало преследоваться законом. - Но как оно может мне что-то рассказать об убийце Скорбо? Я его в живых-то видел с полминуты. - Ваши умы вступили в контакт. Этого достаточно. Но прежде чем приступить к сложным операциям, я бы тебе посоветовал для начала попробовать картины попроще. Трудно было сдержать волнение. Похоже, то, о чем ему сейчас рассказали, открывает непочатый край возможностей. Ничто не мешает неспешно, как в картинной галерее, оглядеть полотна прошедших лет, пережив вновь ярчайшие моменты детства, или волнение от первого прихода в подземный город Диру. Когда Найл подходил к машине мира, сердце его колотилось так, что трудно было дышать. - Где он, интерналайзер? - Он уже встроен в машину мира. Найл устроился на ложе под матовым стеклом, податливая бархатистая поверхность была мягкой как гагачий пух. За стеклом ожил свет, послышалось тихое жужжание. Расслабление пробрало так глубоко, что Найл явственно почувствовал, как уходят из тела скопившиеся за жизнь боль и утомление. Он даже не подозревал, насколько, оказывается, устал, что стычка с убийцей так истощила энергию его мозга. От ног к голове волна за волной приливала неизъяснимая безудержная радость; подкатывалась и откатывалась, как волны на морской берег. Несмотря на усилия удержаться в сознании, одна из таких волн подхватила и унесла его в забвение. Едва открыв глаза, Найл вспомнил о своем местонахождении и поспешно сел. - Как долго я спал? - Около двух часов Найлу стало совестно за свою беззаботность. - Мне пора во дворец. - Зачем? Ведь ты правитель. Ты никому не подотчетен. Да, действительно. Более того, Совет на сегодня уже прошел. Найл опять позволил себе расслабиться, примостив поудобнее подушку под головой. Тут взгляд упал на устройство, лежащее рядом на кушетке: дюжина изогнутых в виде шлема металлических полосок, шнур утоплен в находящееся возле ложа гнездо. - Надень себе на голову и пристрой поудобнее. К каждой из металлических полосок была изнутри прикреплена подкладка из бархатистой материи; проведя по ней пальцем, Найл обнаружил, что она увлажнена. Он стал пристраивать шлем на голову, распределяя полоски по лбу и затылку. Там, где подкладки соприкасались с голой кожей, чувствовалось слабое иглистое покалывание. За экраном из матового стекла опять зажегся свет. Найл теперь был уже расслаблен, поэтому чувствовал лишь обволакивающее, приятное тепло. - Теперь закрой глаза и постарайся освободиться от мыслей. Найл попытался вообразить кромешную темноту, и удивился, насколько удачно все вышло... Впечатление такое, будто он завис посреди бездны. Затем с внезапностью, от которой он оторопел, вдруг прорезался голос матери: "Его нужно растереть и истолочь, а там вываривать по меньшей мере часа два. Иначе это смертельная отрава". Найл от удивления распахнул глаза, дабы убедиться, что он все так же находится в комнате. Даже с открытыми глазами он мог слышать ее голос: "У меня бабка в свое время делала из него настойку вроде вина". Голос деда Джомара: "Верно говорит. Можно еще столочь в муку, а там испечь из нее хлеб". - Что ты слышишь?- осведомился старец. - Мать разговаривает с дедом. Пока Найл отвечал, беседа продолжалась. Неожиданно ему совершенно точно вспомнилось, когда именно это происходило. Найлу было около семи лет, и семья только еще перебралась в пещеру - бывшее логово жука-скакуна - на краю пустыни. До этого они ютились в каменном мешке у подножия большого плато, где было душно, тесно и небезопасно. Новое жилище в сравнении с прежним было прохладным и надежным. Они только еще начали его обживать, и пахло едким дымом сожженных кустов креозота, которые пустили в ход, чтобы выкурить жуков-скакунов. Слушая этот разговор матери с дедом насчет того, как готовятся коренья кассавы, он вместе с тем мог обонять запах кустов креозота. Был и еще один запах, никак не поддающийся уяснению; затем вспомнилось: болтанка из тертого чертова корня, которой деду смазали бедро (жук-скакун напоследок-таки задел). Лежа в этом состоянии, Найл испытывал множество разноплановых эмоций и ощущений. Отчасти он превратился в семилетнего мальчонку, со всеми чувствами и мыслями семилетнего. Но сознавал он и себя теперешнего, лежащего в машине мира, прислушивающегося с немым удивлением к себе семилетнему. Казалось невероятным, что память с такой тщательностью и дотошностью сохранила этот кусочек детства - с каждым отдельным словом, произносимым матерью и дедом, а чуть дальше - вступившим в разговор Хролфом, двоюродным братом и матерью Хролфа Ингельд. И осознание достоверности своего собственного прошлого наполняло неизъяснимым, светлым восторгом от того, что он жив, и вместе с тем уверенностью, что все проблемы людской жизни ничтожно мелки, и люди воспринимают их всерьез лишь потому, что тупы и подслеповаты. Все эти озарения были такими глубокими, что казались саморазумеющимися, будто были известны изначально. Мысли Найла прервал голос старца. - Ты видишь то, где находишься, или только слышишь? - Только слышу. - Очень хорошо. Мне надо, чтобы ты плотно зажмурился, но представил, что открываешь глаза. Вначале указанию следовать было сложно. Попытался представить, что открывает глаза, но ресницы дрогнули и ухватили отблеск матовой панели сверху. Тогда Найл для надежности прикрыл глаза ладонями, чтобы нельзя было открыть, и представил, что лежит у себя в пещере на травяной подстилке, в нескольких шагах от матери. И тут словно из ниоткуда возникла пещера, и стало видно лицо деда, освещенное единственным масляным светильником. Просто невероятно: отец его отца, отживший три с лишним года назад, сидит ни дать ни взять как при жизни, и разговаривает с матерью Найла, Сайрис, сидящей сейчас к сыну спиной. С внезапной глубиной Найла пронзила мысль: время - не мерило достоверности. - Ну как, получилось? - поинтересовался старец. - Да. - Прекрасно. Теперь мне надо, чтобы ты попробовал нечто куда более сложное. Я хочу, чтобы ты полностью изменил картину. - Как?- спросил Найл. Что за нелепость; ведь вот он, в пещере, слушает мать с дедом и ждет, когда вернутся с охоты отец и дядя Торг. - Представь какую-нибудь другую картину, и попробуй разглядеть ее. Найл попытался представить окружающую пещеру местность с выцветшим от жары кустарником и кустами креозота, с высоким древовидным кактусом-юфорбией; безрезультатно. Затем все внезапно подернулось мраком. Секунду спустя донесся голос матери: "Его нужно растереть и истолочь, а там вываривать по меньшей мере часа два. Иначе это смертельная отрава". Дед Джомар: "Верно говорит. Можно еще столочь в муку, а там испечь из нее хлеб..." Голос старца: - Чтотам? - Возвратилось на начало. - Так, ладно. Попробуй-как еще раз. Найл постарался сосредоточиться. При этом голоса пошли почему-то на убыль, а когда ослабил усилие, возвратились вновь. Усилие, как ни странно, сводило все на нет. - Попробуй представить что-нибудь приятное из своего прошлого,- предложил старец, Найл попытался представить ту минуту, когда впервые увидел принцессу Мерлью. Она стояла в тронной зале подземного города возле своего отца, венценосца Каззака, темно-золотистые волосы были перехвачены блестким венчиком. Найлу все еще помнилось, как сладко замерло сердце, когда она ему улыбнулась, показав ровные, белые зубы, не попорченные соком ягод. Можно было ощутить бархатистость ее кожи, когда они приветственно соприкоснулись предплечьями... Затем с ошеломляющей внезапностью она уже держала его в объятиях, жарко шепча: "Я пришла забрать тебя с собой...". Ухо чувствовало тепло ее губ, формы ощущались через красное платье паучьего шелка. Его же голос откликнулся: "Ты же знаешь, я не могу этого сделать". В этот миг Найл понял, что он уже не в подземном городе, а у жуков-бомбардиров, где дожидается аудиенции с Хозяином. На глазах у него Мерлью попробовала дверь, надежно ли заперта, затем возвратилась на кушетку и повлекла его к себе. Все тело томно изнывало от ласки ее губ. Мерлью прижималась к нему; желание разобрало Найла так, что он невольно открыл глаза, засмущавшись присутствия старика. Картина исчезла мгновенно, будто кто щелкнул выключателем. Тут до него дошло, каким именно образом это произошло: он попросту отвлекся, переключив внимание с одного на другое. Исчез и старец. Найл почувствовал облегчение; вместе с тем забавляла собственная глупость. Старец был порождением машины, но тем не менее Найл чисто по наитию общался с ним как с живым человеком. И все теперешние упражнения направлены были на то, чтобы научить его управлять своими рефлексами.