еобоснованны. Наоборот, орлы окружены вниманием! В вашингтонском Хранилище научных работ исследованиями, посвященными орлам, - завалено целое крыло флигеля, две временных пристройки, и еще три контейнера стоят во дворе нераспечатанными. Она надвинула кислородную маску и шагнула прочь. У меня екнуло сердце. - Но как же я смогу познакомиться со всем этим материалом, узнать о сегодняшнем положении дел... - В Главном Мозге хранится достаточно информации, чтобы за несколько дней работы вы получили обо всем представление. И она побежала к минибусу. Пришлось отправиться в Главный Мозг. Там я отыскал орнитологическую секцию, а в ней - обширный угол, отведенный семейству Haliacetus leucocephalus (отряд соколиных). Десять лет назад, когда я работал в университете, меня волновало только исчезновение милых моему сердцу певчих птиц. Об орлах я тогда и не задумывался. Теперь же я узнал, что уже тогда орлы вымирали на протяжении нескольких десятилетий. От трехсот с лишним тысяч белоголовых орлов, которые насчитывались в 1782 году - каких-то двести лет назад, когда наши прадеды изобретали национальную эмблему, - осталось только тринадцать! Невозможно! Убийственно! Кощунственно! Охваченный гневом, я углубился в историю. "...К 1975 году, - читал я в одной из выданных Главным Мозгом карточек, - земельная собственность на Аляске и во Флориде сильно поднялась в цене. Это не позволило отвести сколько-нибудь значительные Площади для заповедников. Никакой реальной ценности орлы не представляли. Их отстрела какой-то мере контролировался, но применение пестицидов продолжалось и расширялось". Понемногу я успокоился и даже почти поборол уныние. Мне пришлась по душе атмосфера Главного Мозга - царящие здесь покой и тишина, немедленно поставляемая информация и весело подмигивающие лампочки на пультах. И все же временами меня охватывал ужас. Например, когда я читал о том громадном белоголовом орле, который лениво парил над каньоном, когда два фермера, сидевшие в маленьком самолете, открыли по нему стрельбу. Сперва орлу подбили одно крыло, и он начал сваливаться в штопор, но все еще пытался подняться и улететь. Ему удалось попасть в восходящий поток и удержаться в воздухе, но подняться выше он не мог, и они летели за ним, время от времени постреливая, - просто так, для развлечения, - пока он не выбился из сил. Потом они любовались, как он штопором падал в реку. По их словам, это было потрясающее зрелище - ничего подобного они в жизни не видели. И тут я вдруг почувствовал, как меня бросило в жар. Я весь покрылся каплями пота. - Никому нет дела до этих орлов, - бормотал я про себя. - И почему все это свалилось на меня? Я не могу... Отвечать никто не хочет... На карту поставлена моя репутация... Что я могу сделать? Я начал припоминать, что мне говорил профессор. "Им только и надо, чтобы птиц хватило на праздник. Не стоит выбиваться из сил". "Но я могу попробовать", - отвечал я. Он тяжело вздохнул. "Для спасения белоголового орла нужны сосредоточенные усилия по крайней мере двух поколений - и боюсь, что это должны были быть два уже прошедших поколения..." Я неожиданно захохотал. Неверными шагами я брел по залу, хватаясь за пульты, и хохотал как безумный. Люди удивленно оборачивались, показывали на меня пальцами, но я не мог остановиться. И вдруг я понял, что это вовсе не смех. Поток воздуха от кондиционера ударил меня в лицо, оно оказалось мокро от слез. Шатаясь, я направился к выходу - и увидел стоящую в дверях девушку. Голубой облегающий форменный костюм делал ее похожей на песочные часы. Она стояла, высокая, гибкая, стройная, и от нее словно веяло прохладой и спокойствием. Она взяла меня под руку, проворно отвела на пустынный дворик и посадила на мраморную скамейку под искусственным кедром. - Ну-ну, успокойтесь, - сказала она профессионально участливым голосом медсестры. - Сядьте здесь. Прислонитесь к дереву. - Она приложила руку к моей щеке. - У вас жар. Вот примите-ка две таблетки. Она присела рядом, не отрывая от меня заботливого и в то же время немного иронического взгляда. Ее красота не была классической: вздернутый нос, пухлые губы. Но увидев, как она сидит на краешке скамейки, чуть склонившись ко мне, а ветерок слегка треплет ее распущенные волосы, я вдруг подумал, что это какое-то таинственное космическое существо, ниспосланное небесами, чтобы поддержать и утешить меня. Мне стало гораздо лучше. - Все в порядке, - признался я. И, ужасно смутившись, выпалил: - Я Алек Фитцсиммонс. Может быть, вы слыхали - я на прошлой неделе прилетел со спутника. Я еще не приспособился к земной жизни. Меня еще ноги не держат. Ее аквамариновые глаза широко раскрылись. - Ой! - воскликнула она, всплеснув руками, как ребенок, и мгновенно сбросив с себя профессиональное бесстрастие. - Вы правда тот самый знаменитый Фитц? А я ведь все время мечтала вас увидеть! Вот здорово! Я скромно кивнул. - Вы здесь работаете? - спросил я. - Или только сейчас спустились с небес? Она звонко рассмеялась. - Нет, к небесам я не имею никакого отношения! Меня зовут Либби Лэнг. Я работаю сестрой милосердия здесь, в медпункте. Мы не показываемся, пока что-нибудь не случится, поэтому вы меня и не видели. Шизофреники звереют, если чувствуют, что за ними наблюдают. - Я и не думал, что в этой горе винтов, проводов и лампочек прячутся живые люди. А сами вы, кстати, не робот? - Ну что вы! Можете потрогать, - она приложила мою руку к своей щеке. Я почувствовал себя как-то странно, и мне захотелось еще раз ее коснуться. Ведь я столько времени не видел настоящей живой девушки! - А что вы делаете? Нянчитесь с винтиками и болтиками и меняете предохранители? - Дело не в этом. Если кто-то здесь начинает отдавать концы, я бегу за реаниматором. Оказываю помощь, если кто-нибудь падает в обморок. Бывают еще острые приступы агорафобии: когда в ответах Главного Мозга упоминаются фермы, коровы и прочие диковины, агорафобы начинают кричать или даже пытаются покончить с собой. Вот и приходится за ними присматривать. - Печально. - Это еще не все. Хуже всего и чаще всего случаются просто припадки. До десяти случаев в день. - А что это? Обмороки? - Не совсем. Некоторые просто теряют сознание, у других начинаются судороги, а кое-кто начинает бушевать и даже крушить все вокруг. - А почему? - Причины разные. Вообще-то это называется "синдром побочных явлений". - А что это такое? - я решил, что через такого посредника знакомиться с новым миром куда приятнее, чем при посредстве Главного Мозга, и боялся только одного - что в любую минуту кому-то может потребоваться ее помощь. - Ну, вы ведь знаете, что сейчас существует по меньшей мере шестьдесят семь принудительных прививок, которые обязан делать каждый. - Когда я улетел, их было только пятнадцать. - Каждый год прибавлялись новые. Забота о здоровье населения, сами понимаете. Пытаются создать массовый иммунитет. - Против чего? - Видите ли, приходится делать прививки от Черной Смерти, Красной Смерти, Зеленой Смерти и Алой Смерти - все эти болезни от плохой воды. - Но ведь рек уже не существует. - Не совсем так. Вода из притоков все-таки поступает в водопроводы. А вирусы, о которых я говорю, не боятся обработки и проскакивают сквозь фильтры. - Вернусь-ка я, пожалуй, к себе на спутник, - сказал я, попробовал привстать, но не смог. - Впрочем, мне бы хотелось узнать все до конца. Вы покорили аудиторию. - Ну, раз вы хотите знать... есть еще Оранжевая Смерть, Лиловая Смерть, Ярко-Зеленая Смерть - это уже от загрязнения воздуха. - Это что, массовые удушения? Как было в семидесятых годах? - Нет-нет, такого теперь не бывает. Теперь происходит только медленное отравление остаточными углеводородами и всякими их синергистами, которых полно в воздухе. - С ума сойти, - сказал я. - Но почему не обязали всех носить кислородные маски? - Пытались обязать, и все несколько лет в них ходили. Но потом кто-то решил, что это - нарушение свободы личности. У меня опять заболела голова. И я почему-то надел цветные очки, хотя в этом не было никакой необходимости. - О, простите! - передо мной снова была сестра милосердия. - Вы так побледнели! Я все-таки вызову такси и отправлю вас домой. - Нет, нет. Все равно мне нужно осваиваться. Вы начали рассказывать мне о профилактических прививках... - О, они - прекрасная вещь. Вся беда только в побочных явлениях. Тем более, что неизвестно, какой припадок от какой прививки, - может быть, какие-нибудь две прививки действуют так в сочетании с тремя другими, или прививка номер шестнадцать - в сочетании с номером двадцать девятым, или номер двенадцатый... - Вспомнил, - перебил я. - Еще при мне основали Институт лечения последствий лечения, - это было, кажется, в семьдесят пятом году? - Правильно. Но потом и средства от побочных явлений начали давать побочные явления. Вот и пришлось организовывать Институт терапии последствий лечения последствий лечения. Это было в восемьдесят втором. Ее профессиональная серьезность куда-то исчезла, она даже хихикнула. Мне тоже стало как-то свободнее. - А потом и новые лекарства стали давать реакцию... - Ну да, - перебил я, улыбнувшись, - и, наверное, пришлось создать Институт борьбы с последствиями терапии последствий лечения последствий лечения! - Как вы догадались? Но бланки и вывески стали вдвое дороже, чем раньше, и тогда придумали новое название - "Институт И Т.Д.". И в три раза сократили расход на бланки. Вот там-то я и работаю. Мне удалось уговорить ее пообедать со мной. По моим воскресным мясным талонам мы получили прекрасное настоящее филе, а по моей спецкарточке - спаржу с Аляски и мороженое, такое ароматное, что мы даже почти не ощутили в нем примеси минерального масла. Я был счастлив, что могу с кем-то поделиться своими заботами, и рассказал ей все о своем назначении, о возложенной на меня ответственности и о чувстве одиночества, охватившем меня при виде полного безразличия моего комитета. - Я вижу, вы твердо решили добиться своего. Что ж, в таком случае делайте все, что можете, и пусть эти гады на вас шипят. Плюньте на них! Лучше путешествовать в одиночку, чем тащить кого-то за собой! - В одиночку! - вскричал я. - Мисс Лэнг, вы понимаете, какая это огромная задача? Какая ответственность? Я один просто не смогу справиться! - Ну что вы! - ее прохладные пальцы легко прикоснулись к моей руке, как будто она хотела посчитать мне пульс. Думаю, что она и правда его считала. Но меня это успокоило. В одиннадцать часов я проводил ее домой. В полумраке коридора она дотронулась рукой до моего лба. Я попытался обнять ее, но Либби осторожно увернулась. - Я думаю, вам следует принять еще две таблетки, - сказала она своим профессиональным участливым тоном. - Ни в коем случае не спите на сквозняке. И ни о чем не думайте. Читайте, пока не уснете, если у вас найдется какая-нибудь книга. А если вам не станет лучше, позвоните мне завтра. Я понял, что все ее поведение, вся участливость носили чисто медицинский характер, а наши вечерние развлечения были всего лишь лечебным моционом. Не знаю почему, но мне на минуту стало грустно. Впрочем, это продолжалось недолго. Я был твердо намерен видеться с Либби Лэнг как можно чаще. Пятидесятизвездный Зал, венчавший 107-этажное здание Космоцентра, выглядел очень торжественно. Он был весь залит яркими лучами вмонтированных в потолок пятидесяти прожекторов - по числу штатов. Под потолком вращался громадный стеклянный шар, сверкавший разноцветными бликами и отбрасывавший на стены таинственные, причудливые тени. Воздух, специально обогащенный кислородом, придавал необычную бодрость. 24 августа уже с 8 часов утра на крышу здания один за другим посыпались правительственные аэроциклы. Они доставляли на заседание научную и политическую элиту Америки. Ожидая начала, все возбужденно обсуждали последние новости о возвращающемся с Марса космическом корабле. По мере того как он приближался к Земле, новости день ото дня становились все более волнующими. Это тянувшееся целый год приключение было отличным материалом для газетчиков. И даже когда очередные сообщения задерживались, обозреватели всегда находили, что рассказать о полете. Ведь это поднимало престиж Америки. "...Сегодня мы получили новые важнейшие известия с нашего знаменитого космического корабля. Отныне установлено, что солнце с Красной Планеты кажется в полтора раза меньше, чем с Земли. До нашего эпохального полета об этом важнейшем факте свидетельствовали только математические расчеты; теперь же он доказан окончательно. Этим и подобными открытиями наша космическая экспедиция уже многократно окупила все расходы по ее снаряжению..." Но сегодняшние известия бодрости не вселяли и звучали мрачновато. Один астронавт вчера умер и был катапультирован. Мы уже давно знали, что из одиннадцати человек экипажа один скончался еще на пути к Марсу. Было известно также, что двое других помешались и одного из них как будто (хотя об этом и не было официального сообщения) держат чуть ли не в смирительной рубашке. Но вчера умер еще один. И это был сам капитан Клекстон! - Тише, тише, что-то передают! - воскликнула женщина с портативным приемником. Все замерли в ожидании, а она крепче прижала наушники. - "Выяснилось, что астронавт Клекстон в течение некоторого времени был нездоров... но никто не предполагал, что болезнь серьезная. Диагноз не сообщается... Лазерная кремация состоялась в четыре пятьдесят пять утра... Дальнейшие сообщения будут передаваться по мере их получения..." Она озадаченно огляделась вокруг и жалобно сказала: - Какой ужас! - А если никто не вернется? - спросил какой-то мужчина. - Что будет с запечатанным контейнером? Настроение у всех было подавленное. Но плохо ли, хорошо ли, а заседание Национального Юбилейного Комитета должно было идти своим чередом. Оказывается, планы юбилейного празднества обсуждались уже давно. - На местах собрания идут вот уже два года, - объяснил мне со снисходительной усмешкой один попавшийся мне на глаза знакомый. - А Национальный Юбилейный Комитет собирается каждые два месяца. Здесь решаются самые важные вопросы. Ну, возьмем хотя бы трибуны для представителей штатов - они, знаете ли, должны быть совершенно стандартными, а то, знаете ли, тут и до гражданской войны недалеко. Я понимающе улыбнулся. - Потом нам приходится утверждать форму шлемов для полицейских: они все, конечно, национальных цветов - красно-бело-голубые, но вы же понимаете, нельзя допускать, чтобы красные полосы были шире других, как кое-кому хотелось бы... Он заложил руки за спину, отвернулся к окну и вздохнул: - Ох! И чего только нам не приходилось решать... Вот хоть эти споры о расцветке купальников для конкурса на звание "Мисс Марс"! Какие они должны быть - красные, белые или голубые? И так далее, и так далее, и так далее - споры, споры, споры, работа, работа, работа, решения, решения, решения... Заседание началось с доклада председателя Национального Комитета по подготовке парадного ужина. И тут послышались крики, потом кто-то включил громкоговоритель в коридоре. Делегаты вскочили со своих мест и, толкаясь, бросились к дверям. Оказалось, что женщина с приемником тихонько вышла из зала, чтобы послушать новости о марсианской экспедиции, и вдруг упала в обморок. Сидевшие возле дверей вышли посмотреть, в чем дело, и включили громкоговоритель. А теперь со всех стен гремели устрашающие известия. "...Теперь совершенно ясно: что-то случилось! Полет продолжается точно по расписанию, минута в минуту. Видимо, дело не в технических неполадках. По сведениям, исходящим из штаба полета, можно сделать вывод: что-то случилось с экипажем... Говорят, что с корабля были приняты по радио стоны, потом громкий крик боли, а потом связь прервалась на час сорок одну минуту! ...По утверждению радистов, позже связь была установлена, но с большими искажениями. Никаких объяснений происходящего получить не удалось..." Кто-то вскочил на стул, размахивая руками. "Внимание! Внимание! - надрывались динамики. Стало тихо. - К нам поступило официальное сообщение Космоцентра. Цитирую: "Вопреки ложным и безответственным заявлениям, корабль марсианской экспедиции не испытывает никаких затруднений. Он идет точно по курсу и прибудет в полном соответствии с намеченной программой - между десятью утра и десятью вечера 16 сентября, увенчав своим прибытием наш величайший праздник. Повторяем: космический корабль не испытывает никаких затруднений! Любые другие слухи являются грубой клеветой, злобной провокацией, подрывной деятельностью, не имеют под собой почвы к непатриотичны". Это пока все, леди и джентльмены. Вы слушали наш репортаж из штаба полета". Вздох облегчения прошел по замершей толпе. Люди снова зашевелились, кто-то выключил громкоговорители. Все виновато заняли свои места, и заседание продолжалось. Делегаты с мест один за другим требовали слова, чтобы доложить о своей деятельности в честь Двухсотлетия. Представитель Аризоны гордо заявил о полной реконструкции видового павильона, который был несколько лет назад построен на краю Великого Каньона и к которому теперь добавили бетонированные стоянки для аэровозов и скиммеров. Представитель Нью-Йорка сообщил о судьбе бывшего Ниагарского водопада. Полное использование водопада для получения гидроэнергии вызывало немало хлопот. Теперь управлению Ниагары удалось создать великолепную новейшую систему, которая удовлетворит всех туристов: нажав кнопку и заплатив сущий пустяк - пятьдесят центов, турист пускает в водопад десять галлонов настоящей воды; за доллар можно полюбоваться двадцатью пятью галлонами воды, а большая делегация может за пятьсот долларов наслаждаться зрелищем целого водопада в течение пятнадцати минут! Делегат от Калифорнии рассказал о том, как охраняются и восстанавливаются прибрежные леса. Знаменитые калифорнийские секвойи почти все погибли еще в семидесятых годах. Осталось всего девяносто семь древних гигантов. Корпорация "Красоты Древности" взяла этих полусгнивших, искалеченных ветеранов под свою опеку и реставрировала их. Там создана настоящая страна чудес, музей американской старины, непревзойденный по своей учебной и развлекательной ценности. Внутри этих деревьев выдолблены старинная дубильня, амбар, кузница, пекарня, мастерские по производству свечей и мебели, пивной зал и старинная галантерейная лавка, таверна колониальных времен и пуританская часовня... На следующий день я позвонил губернаторам Флоридаполиса и Аляски, чтобы узнать, как поживают мои подопечные. Мне сообщили, что они живы и здоровы. На всякий случай я решил сам съездить и во Флоридаполис, и на Аляску. Я считал своим долгом лично проинспектировать все кордоны вокруг орлиных гнездовий. Кроме того, я собирался реквизировать все огнестрельное оружие, находящееся в частном пользовании у местного населения, и устроить смотр вооруженной охране. Всем сторожам нужно было отдать приказ стрелять в каждого, кто будет приставать к орлам, - если не в самые уязвимые части тела, то, во всяком случае, в достаточно уязвимые, чтобы обратить их в бегство. Я проработал до полудня, а потом решил немного отдохнуть и отправился в Главный Мозг, чтобы пригласить Либби Лэнг обедать. Там стоял обычный приглушенный шум, в котором тонули звуки моих шагов по плиточному полу. И вдруг я услыхал человеческие стоны, время от времени переходившие в жалобный вой. У меня заколотилось сердце, и я бросился вперед, с трудом протискиваясь сквозь равнодушную толпу зевак. На полу лежала женщина - не молодая, но и не старуха. Выпачканная накидка упала ей на плечи, черные спутанные волосы рассыпались по полу, лицо, почему-то пожелтевшее, исказили судороги, а глаза горели безумным страхом, словно перед ней открылось нечто невообразимо ужасное. - Помогите! - закричал я. Но никто не шелохнулся. Толпа сгущалась. Потом из толпы вышла Либби с медицинским саквояжем в руке. - Слава богу, - сказал я и быстро отступил, пропуская ее к лежащей женщине. Два человека в форме оттеснили толпу. - Это Ярко-Зеленая Смерть, - сказала Либби через плечо и подложила женщине под голову маленький коврик. Больную продолжало трясти, судороги усилились, но стоны стихли. - Ничего не поделаешь, - вздохнула Либби. - Это конец. Поражены и мозг и периферическая нервная система. - Чем? - спросил я, чувствуя, как у меня пересохло в горле. - Чем поражены? - Воздушными загрязнениями. Она ходила без маски. Так долго не протянешь. - Она многозначительно поглядела на меня, потом начала искать что-то в своем саквояже. Наполнив шприц, она приподняла руку женщины и ловко всадила иглу. Руки женщины перестали биться, голова откинулась в сторону, глаза погасли. - Что это был за укол, Либби? - спросил я. У меня мороз пробежал по коже. - Смертельная доза, - сухо ответила Либби. Она поднялась, двое санитаров подошли к женщине, сложили ей руки на груди, положили ее на тележку и увезли. - Смертельная? - переспросил я. - Либби, ты хочешь сказать... - Да. Смертельная. - Но как ты... как ты могла? - Это входит в мои обязанности, - ответила Либби. - Не думаешь ли ты, что в больницах хватает мест для неизлечимых? - Я, конечно, понимаю. Но как ты могла... - Тебе что, предъявить разрешение? - спросила она, нервно рассмеявшись, и вдруг опустилась на стул. - Послушай, - сказала она, - я креплюсь, как могу. Я знаю, что должна это делать. А теперь являешься ты, и я из-за тебя опять все это переживаю, как десять лет назад... Слезы потекли у нее между пальцев. - Пожалуйста, прости меня, - взмолился я. - Я просто плохо ориентируюсь... Тут все так переменилось... Пойдем отсюда! - Пойдем, - ответила Либби, сердито вытирая глаза. Мы поспешили к двери. Воздух, насыщенный серой, впился нам в глаза, и мы оба надели маски. - Послушай, давай пойдем в подземный ресторан. Мы зашли в маленький, уютный зал и сели у окна. Столы были накрыты красными скатертями, а на окне колыхалась клетчатая занавеска. Мы набрали свой заказ по автомату, но разносили еду смазливые официантки с длинными острыми ушами и маскарадными хвостами. И я потратил остаток своих спецталонов на аляскинскую клубнику к кофе. Состав Комитета по Орлам был более чем странным. В него вошел один политик, один бизнесмен - владелец заводов искусственных деревьев, три университетских деятеля, и всего один-единственный орнитолог и вообще один-единственный биолог - я! И когда я шел по коридору в зал, отведенный для заседания, меня одолело такое острое предчувствие грядущего провала, что пришлось остановиться возле автомата с водой и принять несколько успокаивающих таблеток. К счастью, мне вспомнился профессор Стэдмен, и это меня несколько ободрило: в конце концов, я всегда могу обратиться к нему за поддержкой и советом... - Наша сегодняшняя задача, джентльмены, - начал я заранее отрепетированную речь, - заключается в разработке планов защиты Американского Орла, нашей национальной эмблемы, в течение всего угрожающего периода празднования. Перед нами гигантская задача, джентльмены. Сегодня на всем континенте осталось лишь тринадцать орлов - последние остатки великой и мужественной расы! - Мы должны уберечь их, - сказал доктор Наттолл из Калифорнийского университета. - Не будем больше терять время! - И тут он многозначительно поглядел на мистера Балли, политического воротилы из Чаттануги. - Я предлагаю немедленно организовать двухгодичную исследовательскую программу. - Но, джентльмены, ведь мы - чрезвычайный комитет! - возмутился я. - Мы собрались здесь, чтобы разработать планы защиты орлов именно в дни праздника. Насколько я понимаю, их нужно оберегать от прожекторов, опрыскиваний, охотников, отравленной рыбы, строителей и даже зевак. Я уже связался с губернатором Аляски и получил его твердое обещание защитить восемь орлов, находящихся на его территории. Я говорил также с губернатором Флоридаполиса... - Ну да. На Аляске этих птиц уже поймали и посадили в большую, прочную клетку, - подтвердил доктор Поддл из "Чидетройт Дайнэмикс". - На аляскинцев всегда можно было положиться. Я не поверил своим ушам. - Конечно, - добавил он успокаивающе, заметив мое отчаяние, - они охотно продадут нам несколько штук по десять тысяч долларов за птицу, если мы захотим использовать их на праздновании с просветительскими целями. Мне об этом сообщил коллега из тамошнего университета. Меня охватил ужас. - По-моему, вполне разумная цена, - пробормотал доктор Поддл. - Уцелевшие орлы существуют не для продажи! - заорал я. - Им нет цены! Я потребую от губернатора немедленно их освободить! А во Флоридаполисе вокруг каждого гнезда нужно создать охранную зону диаметром по меньшей мере в полмили. - Но с расстояния полмили никто ничего не увидит, - раздраженно прервал меня мистер Балли. - Миллионы людей соберутся на побережье в день праздника! И это же одно из зрелищ, ради которого они туда приедут, правильно? Это гвоздь программы!.. Его перебил мистер Финк, владелец заводов по изготовлению искусственных деревьев. - По-моему, неплохо было бы рассадить этих птиц на верхушках трех громадных искусственных сосен где-нибудь поблизости от места, где должна приземлиться марсианская экспедиция. Я, конечно, ни цента не возьму за эти сосны, - это, как вы понимаете, мой дар. Наши сосны в последние годы значительно усовершенствованы: мы удвоили количество игл, сделали их огнестойкими, грызуностойкими, жаростойкими, хладостойкими, цвет выверен по еще сохранившимся живым деревьям... - Это, конечно, весьма великодушно, - попытался прервать его я, но он упорно продолжал: - А кроме того, они солнцестойки, дождестойки, воздухостойки, и, я уверен, можно эти три сосны опрыскать специальным раствором (снова - ни цента!), чтобы сделать их еще и орлостойкими. Мы по праву гордимся нашей продукцией - сосны, высящиеся среди бетона, право, волнующее зрелище - представляете, джентльмены... При свете прожекторов величественные птицы предстанут перед нами во всем своем древнем великолепии! Представляете? Конечно, - добавил он, - их надо будет приковать к гнездам, чтобы они не удрали. Но, думаю, с земли цепей никто не увидит даже в бинокль. До сей минуты остальные члены Комитета еще сидели - правда, как на иголках, еле сдерживаясь, но тут их прорвало. - Отвратительно! Варварство! Невежество! - закричали они в один голос. - Эти птицы - научная реликвия! Мы собрались здесь, чтобы их защитить. Я предлагаю поймать их и выставить в Смитсонианском музее, - заключил доктор Поддл. Я пришел в полное изнеможение. Голова у меня раскалывалась, пришлось принять еще несколько таблеток. А коллеги спорили между собой, не слыша друг друга. - Прошу обдумать мои предложения! - Я попытался их перекричать, но на меня никто не обратил внимания. И тогда я совершил поступок, доселе для меня совершенно невероятный: я сломал председательский молоток точно посередине. Все замерли. Я сам немного испугался, а потом громко заявил: - Предлагаю организовать вокруг каждого из трех гнезд постоянную неприступную запретную зону, исключающую любое вмешательство человека в жизнь орлов, независимо от целей. Всякая попытка нарушений установленных границ должна караться заключением в подводную тюрьму по меньшей мере на десять лет без права ходатайства о помиловании. Никогда раньше не приходила мне в голову мысль о таких драконовских мерах, но тут я почувствовал, что спасти орлов можно только так. Они молча уставились на меня, но я сказал, что должно быть принято все или ничего. Все или ничего! В противном случае я тотчас слагаю с себя все полномочия, а истребление Американского Орла, нашей национальной эмблемы, навсегда останется на совести остальных членов Комитета... Мои предложения были приняты тремя голосами против двух. Мистер Балли насупился. - Но орлы неотделимо связаны со всем праздником, - пробурчал он. - А вы загоняете тварей в какой-то темный угол, где никто их и увидеть не сможет. Мне кажется, они заслуживают настоящего, большого бенефиса! - Я же говорил, что не хочу брать деньги за деревья, - пробормотал мистер Финк. - Все, чего мы бы хотели, - упоминание о вкладе нашей фирмы... Он продолжал твердить это, пока я не захлопнул перед ним дверцу лифта. Через день после заседания Комитета по Орлам я получил ужасное известие. Восемь пойманных орлов, которых аляскинцы так и не выпустили, были обнаружены в клетке мертвыми. Они бились головой и крыльями о прутья, пока не погибли. До празднества оставалось уже десять дней. Машина вертелась быстрее и быстрее - это особенно было заметно по выручке пивных и ресторанов. Толпы на улицах все прибывали. Даже подземный город кишел людьми, хотя цены на все, за исключением почтовых марок и воды, были там вдвое и втрое больше, чем наверху. Множились нарушения порядка, несчастные случаи и драки. Возле кислородных киосков уже запасали горы носилок и готовили на случай необходимости санитарные аэровозы. Ходили слухи о возможных волнениях. Я отсиживался дома и принял твердое решение в этот день не лезть на парады, не ходить на встречу марсианской экспедиции и вообще не высовывать носа на улицу. В космоцентре царило удивительное спокойствие, во всяком случае, оттуда наружу не просачивались никакие тревожные известия. Говорили, что Б.Н. поселился в подземелье возле центра связи и не покидает своего поста ни днем, ни ночью. Время от времени его мощный бас гремел в уличных громкоговорителях всей страны. Но это было похоже на магнитофонную запись - каждый раз одно и то же: полет проходит нормально, все отлично, приближается величайший триумф в истории космоса! А у меня хватало поводов для беспокойства. Я то и дело звонил во Флоридаполис. Ограждения поставили, хотя это и влетело комитету в копейку. Мне постоянно тыкали в глаза, что мы нарушаем права собственности. Но мы все-таки добились своего после того, как разрешили развесить на ограде рекламные объявления. 7 сентября я полетел во Флоридаполис, чтобы лично проинспектировать охранные сооружения. На просторной поляне возле озера стояло несколько дубов и сосен, которых каким-то чудом пощадили бульдозеры. Двадцатифутовый забор, колючая проволока - все было на месте. Вокруг патрулировала вооруженная до зубов охрана. Но птиц не было видно. Я, собственно, на это и не надеялся. Орлы здесь - в этом меня заверили сторожа. Было видно, что они твердо намерены выполнить свою задачу и считают ее для себя большой честью. Я вернулся домой в семь вечера. А на следующий день, 8 сентября, вылетел на Аляску. Эту поездку я откладывал как мог, но больше тянуть было нельзя. На Аляске я провел ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы забрать покрытый флагом ящик с окровавленными трупами восьми огромных птиц - последних, которых видело небо Арктики. Понимая, что нужна какая-то торжественная церемония, я нахально попросил - и тут же получил - разрешения перевезти ящик в Вашингтон на специальном самолете президента с почетным эскортом. Там я передал драгоценный груз хранителю Смитсонианского музея. Когда орлов укладывали в склеп, ни надгробных речей, ни оркестра, ни салюта не было - всего лишь почетный караул и мы с хранителем. Но и эта простая прощальная церемония произвела на меня большее впечатление, чем многие помпезные похороны. 10 сентября я снова посетил орлиный заповедник во Флоридаполисе. На этот раз я решил сидеть в укрытии до тех пор, пока не увижу хотя бы одну из этих пяти бесценных теперь птиц. К тому времени, которое мы когда-то называли закатом солнца, я устал от бесплодного ожидания в неудобной позе, как вдруг кто-то из сторожей указал на несколько крохотных темных точек, спускавшихся из облаков. Кружившиеся в небе точки становились все больше и больше, и наконец я смог различить широко раскинутые двухметровые черные крылья птиц, которые, накренившись на ветру, снижались по медленно сужавшейся спирали. Еще ребенком я видел, как парит белоголовый орел. Почему этот небесный хищник вселяет своим видом такое глубокое чувство в душу человека? Есть много птиц более стройных и красивых, легче приручаемых и более дружелюбных. Но нет птицы более величественной, чем белоголовый орел... Медленно кружились огромные птицы, как будто время для них ничего не значило. Я подумал о тех тысячах и миллионах лет, на протяжении которых такие же орлы точно так же кружили над долинами и лесистыми горами первобытной Америки, купаюсь в свежем ветре, в чистом синем горном небе, - неотъемлемая часть нашей природы. Из всех орлов, чьи хищные глаза и вздыбленные перья когда-либо украшали гербы королей и государств, только эти, белоголовые, безраздельно принадлежали одной Америке. Их, повелителей неба, независимых, бесстрашных, величественных, республика, когда была молода, избрала своим символом. Теперь они перестали быть ее символом. Им на смену пришел технологический "орел", нелепое и скрипучее создание рук человека. Символического в орлах осталось только одно - то, что они вымирали. В мире, принадлежащем технике, не осталось места живой природе - так же, как и величию, бесстрашию, независимости, гордости. Одиночество этих пяти последних могикан потрясло меня до глубины души. Но вот они разлетелись - и одна пара, снижаясь кругами, направилась к высокой сосне, стоявшей поблизости от меня. Я видел в бинокль, как они спускались к себе в гнездо, выставив вперед седые головы, растопырив когтистые лапы, как выпущенные самолетные шасси. То была истинная поэзия движения: колебания их крыльев напоминали волнообразные движения рук гавайских танцовщиц или медленное качание огромных пальмовых листьев, овеваемых тропическим пассатом. Хриплый шепот сторожа вернул меня к действительности. - Знаете, я всегда рад, - сказал он, - когда вон тот молодой возвращается. Пока у них еще черные головы, они всегда попадают под пулю первыми. Он показал мне бочонок со свежей рыбой, только что полученной из рыбопитомника. По моему распоряжению орлов кормили только рыбой, специально очищенной от микробов и остатков ядохимикатов. Я еще раз просмотрел, цело ли проволочное заграждение. У меня было странное предчувствие: надо бы остаться здесь, поблизости от бесценных моих подопечных... Но меня ждал аэровоз, и я щедро дал сторожу на чай. - Не волнуйтесь, я жизни не пожалею, чтобы их уберечь, - сказал он. Я улетел, почти успокоенный. И тут, будто в наказание за мою самоуверенность, произошло самое ужасное. На следующее утро мне позвонил с аэродрома доктор Поддл. Он сообщил, что как член Комитета по Орлам счел своим долгом отложить дела и провести хотя бы один из этих последних решающих дней в орлином заповеднике. - Было бы просто странно, - сказал он, смущенно усмехнувшись, - состоять в комитете по охране птиц, которых никогда в жизни не видел. Меня порадовала такая добросовестность, и я перевел ему по телефону деньги на расходы. Доктор Поддл вернулся из Флоридаполиса после обеда - гораздо раньше, чем я ожидал. С пепельно-бледным лицом он вбежал в кабинет, где я сидел над своим докладом. Повалившись на стул, он прерывающимся голосом сообщил, что только что был свидетелем гибели одной из оставшихся пар орлов. - Они умерли в страшных судорогах, - сказал он. - Я все видел. Это ужасно! И он сам начал как-то странно подергиваться. - Не может быть! - пробормотал я, чувствуя, как пол уходит у меня из-под ног. - Боже мой, не может быть! - Я это видел! Видел! В бинокль! Это все ДДТ - помните, как погибали малиновки? Но вы же как будто приказали кормить их свежей рыбой из питомника, - ведь в ней же нет ядохимикатов? - Это верно, - обреченно сказал я. - Но ведь ядохимикаты накапливаются. Они накапливаются долгие годы. Долгие годы... Окна закачались у меня перед глазами. - Эти яды уже почти двадцать лет как изъяты из продажи, - возразил он. - Но никаким законом нельзя извлечь их из почвы, воды и живых организмов. Слишком поздно! - И мне довелось это видеть. Мне! - Доктор Поддл встал, быстро вышел и вернулся с черным чемоданчиком. - Вот они, - сказал он, открывая крышку. - Толпа добежала до них раньше, чем мы со сторожами. У них тоже у всех были бинокли. Как только упала первая птица, все бросились к ней. Изгородь повалили прежде, чем я успел опустить бинокль! Пораженный ужасом, я глядел на то, что было в чемодане. - Охотники за сувенирами, - сказал он. Я увидел две голые белые птичьи тушки. Орлы были ощипаны дочиста. Всю комнату заволок какой-то серый туман, в котором плавали черные точки. Я потерял сознание. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на старом кожаном диване в кабинете профессора Стэдмена. Сам Стэдмен стоял рядом. - Как я сюда попал? - спросил я слабым голосом. - Меня вызвал доктор Поддл. Я примчался в штаб-квартиру и привез тебя сюда. - А где орлы? - В холодильнике. - Пустите меня, я встану. Я должен встать! Я поднял голову и увидел, что на мне - халат профессора. - Нет, тебе пока нельзя вставать. Фитц, ты здесь лежишь уже несколько дней. Сегодня пятнадцатое. - Что-о? - Да. За тобой ухаживала сиделка. Я не дал тебя забрать отсюда. У меня на глазах навернулись слезы. - Спасибо, - прошептал я. - Не за что. Но ты ничего не ел. Сейчас я принесу тебе бульон и немного чаю. Я подкрепился, и мне стало немного лучше. Три часа спустя мы с профессором уже сидели в правительственном самолете, направляющемся на юг. ...Орлы покинули все три свои гнездовья. Одну за другой мы облетели охранные зоны, пустые и заброшенные, окруженные со всех сторон голой, вытоптанной землей. У третьего гнезда мы нашли единственного оставшегося на своем посту сторожа. - Что случилось с орлами? - спросили мы, задыхаясь от волнения. - Где та пара, которая жила в этом гнезде? - Ночью кто-то осветил их прожектором. Они испугались и куда-то улетели, - мрачно ответил сторож. - Надеюсь, они еще найдутся, - простонал профессор. - Уже нашлись, - сказал сторож, опустив глаза. - Оба тут. - Что значит "тут"? Где они? - закричал я. Он ткнул пальцем в старый ящик из-под телевизора, стоявший рядом. Мы бросились к ящику и открыли его. - Их подстрелили? О боже, их подстрелили! - повторяли мы снова и снова. Потом мы набросились на сторожа. - Как вы могли это допустить? - Ничего нельзя было сделать. Стрелял кто-то из парка. Мне их принес мальчишка. Я дал ему доллар. Потрясенные, мы отвернулись. - Послушайте! - сказал сторож с надеждой. - Остался еще один - молодой! Он цел и невредим! Сразу, как только это случилось, мы залезли наверх и поймали его сетью, спящего. - Где он? - спросил профессор Стэдмен ужасным голосом. - Сейчас покажу. Он в такой красивой клетке! Вы сразу успокоитесь, когда ее увидите. Пойдемте. Последний орел был выставлен для обозрения в пышном зале расположенного по соседству банка, на возвышении, окруженном толпами зрителей. Клетка была похожа на миниатюрный средневековый замок, только в его передней стене было сделано отверстие, перегороженное золотыми прутьями. Четыре башенки по углам сверкали в лучах прожекторов золотой филигранью и перламутром. На них развевались американские флаги. Восхищенный шум толпы заглушал звуки музыки, лившейся из-под потолка. - Вот это да! - говорили вокруг. - Удивительно! Колоссально, правда? - И как губернатор сумел это соорудить всего за одну ночь! - Вот что могут сделать новые машины. На все про все - только шесть часов. - А проект составил сам губернатор,