ла сильной ведьмой. Я говорю о Гертруде ван Стольк. Рассказав Гертруде про Дебору, ее попросили побеседовать с девочкой и попробовать прочесть ее мысли. -- Она не желает говорить нам, умеет ли читать и писать, -- объяснил Ремер Гертруде. -- Она вообще ничего не рассказывает, и мы не можем понять, насколько ей удается проникнуть в наши мысли и узнать наши намерения, а потому не можем решить, как действовать дальше. Интуитивно мы чувствуем, что она обладает способностями, но уверенности в том нет. Дебора прячет от нас свой разум. Гертруда сразу же пошла к ней, но Дебора, едва заслышав шаги женщины, вскочила с табурета, опрокинула его, швырнула на пол рукоделие и встала, плотно прижавшись к стене. Она окинула Гертруду взглядом, полным ненависти, и стала царапать пальцами стены, словно желая пройти сквозь них. Наконец она нашла дверь и побежала вниз, прямо на улицу. Мы с Ремером догнали ее и стали успокаивать, говоря, что никто не собирается причинять ей зло. Наконец Ремер сказал: -- Мы должны разрушить молчание этой девочки. В это время Гертруда подала мне записку, в которой торопливым почерком было написано по-латыни: "Девочка -- сильная ведьма". Я молча передал записку Ремеру. Мы уговорили Дебору пройти с нами в кабинет Ремера -- большую, заставленную мебелью комнату. Тебе она хорошо известна, ибо с некоторых пор этот кабинет занимаешь ты сам. В то время комната была полна часов, которые Ремер очень любил. Теперь эти часы находятся в разных помещениях дома. Ремер всегда держал окна, выходившие на канал, открытыми, и городской шум свободно вливался к кабинет. Отчасти это было даже приятно. Ремер привел девочку в залитое солнцем помещение, попросил сесть и успокоиться. Дебора прислушалась к ею просьбе и устремила на него изможденный, полный боли взгляд. Полный боли... Я сам был тогда терзаем такой душевной мукой, что слезы могли в любую секунду хлынуть из глаз. Маска безучастности исчезла с лица Деборы, губы задрожали, и она произнесла: -- Кто вы такие? Ради Бога, чего вы от меня хотите? -- Дебора, дитя мое, -- ласковым тоном обратился к ней Ремер, -- наберись терпения и выслушай то, что я тебе расскажу. Все это время мы стремились узнать, насколько ты способна понимать. -- Уж то, что меня окружает, я сумею понять! -- с ненавистью ответила она. Грудь ее вздымалась, щеки пылали, а вибрирующий голос был скорее голосом взрослой женщины. Она действительно походила в тот момент на зрелую женщину, твердую и холодную внутри, ставшую желчной от всех ужасов, которые ей довелось увидеть. "Куда делась нежная, испуганная девочка?" -- лихорадочно думал я. Дебора повернулась и метнула полный ненависти взгляд на меня, потом снова на Ремера, Тот был сильно встревожен. Таким я его еще не видел, Но Ремер быстро овладел собой и заговорил снова: -- Мы являемся орденом исследователей, и наша цель состоит в изучении тех, кто обладает необычными способностями и силами -- такими, например, какими обладала твоя мать. Те, кто считает их исходящими от дьявола, ошибается. Возможно, и ты тоже наделена подобными силами. Твоя мать исцеляла больных. Дитя мое, такая сила не может происходить от дьявола. Видишь эти книги? Они полны рассказов о подобных людях. В одних местах их называли чародеями, в других ведьмами. Но дьявол здесь абсолютно ни при чем. Если ты обладаешь такими же силами, доверься нам, и мы научим тебя ими пользоваться. Ремер говорил долго, рассказывая Деборе, как мы помогали ведьмам избегнуть казни и как потом они приезжали сюда и в безопасности жили у нас. Он даже рассказал ей о двух женщинах из ордена -- сильных духовидицах, а также о Гертруде, которая силой своего разума могла заставить дрожать стекла в окнах. Глаза Деборы расширились, но лицо оставалось каменным. Руки сжимали подлокотники кресла. Она наклонила голову и остановила испытующий взгляд на Ремере. На ее лице вновь появилось выражение ненависти. -- Петир, она читает наши мысли, но прячет от нас свои, -- шепнул мне Ремер. Он словно вызывал ее на разговор, но Дебора по-прежнему молчала. -- Дитя, -- продолжал Ремер, -- то, что тебе довелось увидеть, -- это ужасно. Но ты, конечно же, не веришь обвинениям против твоей матери. Пожалуйста, расскажи нам, с кем ты говорила ночью там, в гостинице, когда Петир услышал тебя? Если ты способна видеть духов, расскажи нам об этом. Мы никогда не сделаем тебе ничего дурного. Ответа не было. -- Дитя, -- настаивал он, -- позволь показать тебе мои способности. Они не исходят от сатаны, и мне не надо призывать его. Я не верю в сатану, дитя мое. А теперь посмотри на часы, которые тебя окружают, -- на те высокие напольные часы и на часы с маятником, что слева от тебя, на каминные часы и, наконец, на стоящие вон на том столе. Дебора посмотрела на все указанные им часы, что в сильной мере успокоило нас; по крайней мере, она понимала, о чем шла речь. Затем она оцепенело глядела, как Ремер без какого-либо видимого физического движения заставил все часы разом остановиться. Разноголосое тиканье, наполнявшее комнату, смолкло, и воцарилась тишина. Она была настолько глубокой, что, казалось, своей силой заглушала даже звуки, долетавшие сюда с канала. -- Дитя, доверься нам, ибо мы тоже обладаем схожими силами, -- сказал Ремер. Затем, обернувшись ко мне, он велел, чтобы я силой своего разума заставил часы пойти вновь. Я закрыл глаза и мысленно приказал часам: "Пошли". Часы повиновались, и комната вновь наполнилась тиканьем. Когда Дебора перевела взгляд с меня на Ремера, холодная недоверчивость на ее лице внезапно сменилась выражением презрения. Она вскочила с кресла и попятилась к шкафу с книгами, пристально глядя на нас с Ремером злобным взглядом. -- Ведьмы! -- закричала она. -- Почему ты мне не сказал? Вы здесь все ведьмы! Вы -- орден сатаны. Слезы полились по ее щекам. -- Это правда, правда, правда! -- всхлипывая, твердила она. Она обхватила свою грудь руками и в ярости плюнула в нашу сторону. Никакие наши слова не могли ее успокоить. -- Мы все прокляты! А вы спрятались здесь, в этом городе ведьм, где вас не могут сжечь! -- кричала она сквозь слезы. -- Да, умные ведьмы, очень умные ведьмы в доме дьявола! -- Послушай, дитя! -- вскричал Ремер. -- Мы никоим образом не связаны с дьяволом. Мы стремимся понять то, что другие отрицают. -- Дебора! -- крикнул я. -- Забудь все лживые бредни, которые вбивали тебе в голову. В Амстердаме тебе не грозит опасность! Подумай о своей матери. Что она говорила и что делала до того, как ее пытали и мучениями заставили повторить всю эту дикость? Этого ни в коем случае нельзя было говорить! Тогда я не знал об этом, Стефан. Я не мог знать. Только когда лицо Деборы перекосилось и она зажала уши руками, я осознал свою ошибку. Ее мать верила, что она творит зло! Затем из дрожащих губ Деборы понеслись проклятия. -- Нечестивцы, вот вы кто! Ведьмы, вот вы кто! Забавляетесь, останавливая часы? Ну так я вам покажу, на что способен дьявол, когда его призывает ведьма! Дебора встала в самый центр комнаты, вскинула голову и, словно вглядываясь в голубое небо за окном, закричала: -- Иди же сюда, мой Лэшер, покажи этим жалким ведьмам силу великой ведьмы и ее дьявола. Сломай же эти часы раз и навсегда! В ту же секунду за окном появилась большая темная туча, словно дух, которого призывала Дебора, сжимался, чтобы явить свою силу внутри комнаты. Задрожало тонкое стекло на циферблатах часов, искусно склеенные деревянные футляры стали разваливаться, а изнутри посыпались пружины и колесики. Часы, стоявшие на камине и на столе, упали на пол, а вслед за ними с грохотом рухнули высокие напольные часы. Ремер перепугался, ибо он редко видел духа такой силы. Мы не могли не ощущать присутствия в комнате этого невидимого существа. Проносясь мимо нас, оно раздувало нашу одежду и касалось нас своими невидимыми щупальцами, подчиняясь приказам ведьмы. -- Проваливайте в ад. Я не буду вашей ведьмой! -- закричала Дебора. Вокруг нас начали падать книги, а Дебора вновь убежала. Дверь за ней с шумом захлопнулась и, сколько мы ни пытались ее открыть, не поддавалась нашим усилиям. Но дух исчез, и нам было нечего бояться его новых буйств. Наступила тишина, но прошло много времени, прежде чем дверь открылась снова. Мы выбежали на улицу и обнаружили, что Дебора уже давно покинула дом. Как ты знаешь, Стефан, Амстердам в то время был одним из крупнейших городов Европы, с населением сто пятьдесят тысяч человек, а может, и больше. Дебора просто исчезла. Все наши расспросы о ней в борделях и тавернах были бесплодны. Мы даже обратились к самой богатой амстердамской проститутке -- "герцогине Анне", ибо существовала большая вероятность, что красивая девочка вроде Деборы могла найти прибежище именно там. Анна, как всегда, была рада видеть нас и побеседовать за бокалом доброго вина, но она ничего не знала о таинственной девочке. Я пребывал в таком расстройстве, что мог лишь лежать, закрыв лицо руками, и плакать, хотя все утешали меня, уверяли, что я веду себя безрассудно, а Гертруда поклялась, что отыщет "девчонку". Ремер сказал, что я должен описать произошедшее с Деборой как часть моей исследовательской работы. Но признаюсь тебе, Стефан, составленный мною отчет был весьма жалким и неполным, почему я и не просил тебя обращаться к этим старым записям. Если по воле Господней я вернусь в Амстердам, то заменю их более живыми и подробными воспоминаниями. Но продолжаю... Где-то через две недели после только что описанных событий ко мне пришел один молодой ученик Рембрандта, недавно приехавший в Амстердам из Утрехта, и рассказал, что девочка, которую я разыскиваю повсюду, ныне живет у старого портретиста Роэланта. Этого человека знали только по имени. В молодости он много лет учился в Италии. К нему по-прежнему толпой стекались заказчики, хотя старик был крайне болен, немощен и не мог расплатиться с долгами. Возможно, ты не помнишь Роэланта, Стефан. Позволь тебе рассказать, что он был замечательным живописцем, чьи портреты составили бы славу и для Караваджо, и если бы не болезнь, которая не по возрасту рано поразила его кости и скрючила пальцы, он, возможно, снискал бы больше почестей, чем имел. Этот добрый человек давно овдовел и жил с тремя сыновьями. Я тут же отправился к Роэланту, поскольку был знаком с ним и он всегда радушно принимал меня, но в этот раз дверь захлопнулась перед самым моим носом. Роэлант заявил, что у него нет времени для общения с "учеными безумцами", как он назвал нас. Он был разгорячен и предупредил меня, что даже в Амстердаме на таких, как мы, управа найдется. Ремер велел мне на какое-то время оставить все как есть. Ты же знаешь, Стефан, мы выживаем, поскольку избегаем огласки. И потому мы затаились. Однако вскоре нам стало известно, что Роэлант уплатил все свои давние и многочисленные долги и теперь он и его дети от первой жены ходят в прекрасных, исключительно богатых одеждах. Было сказано, что некто Дебора, шотландская девушка редкой красоты, которую он взял для воспитания сыновей, приготовила для его больных пальцев какую-то мазь, и это снадобье вернуло им былую живость и подвижность, в результате чего Роэлант снова смог взяться за кисть. Ходили слухи, что ему хорошо платят за новые портреты. Но знаешь, Стефан, чтобы заработать деньги на оплату богатых нарядов и изысканного убранства дома, ему пришлось бы писать в день по три-четыре портрета. А потом поползли слухи, что эта шотландская девушка богата, что она внебрачная дочь одного шотландского аристократа, и хотя отец не мог признать ее официально, он в изобилии посылал ей деньги, которыми Дебора делилась с добрым Роэлантом, приютившим ее. Я ломал голову над тем, кем же мог быть этот аристократ? Владелец громадного угрюмого замка, возвышавшегося, словно груда скал, над долиной, откуда я вывез Дебору, "зачатую в веселье", босую, грязную, насмерть перепуганную ударами плетью и не способную даже самостоятельно есть? Ну и легенда, ничего не скажешь! Мы с Ремером с тревогой следили за всеми этими событиями, ибо тебе хорошо известно основание, на котором строится наше правило: никогда не использовать свои способности ради выгоды. Мы задавались вопросом: как еще могло появиться все это благосостояние, если не стараниями того духа, который учинил погром в кабинете Ремера и сломал часы, выполняя повеление Деборы? Теперь в доме Роэланта царил достаток. Не прошло и года, как старик женился на Деборе. Но еще за два месяца до свадьбы великий Рембрандт написал ее портрет. Через месяц после бракосочетания портрет был выставлен в гостиной Роэланта на всеобщее обозрение. На портрете Дебора была запечатлена с тем самым изумрудом на шее, который тогда столь сильно завладел ее помыслами. Она давно уже купила драгоценный камень, а вместе с ним и все другие драгоценности, привлекшие ее внимание, не говоря уже о золотой и серебряной посуде. Помимо этого Дебора приобрела полотна Рембрандта, Халса и Юдифи Лейстер, творчеством которой она тоже восхищалась. Под конец я не выдержал. Дом был открыт для обозрения написанного Рембрандтом портрета, которым Роэлант заслуженно гордился. И когда я переступил порог, старый художник не помешал мне войти. Наоборот, он, хромая и опираясь на палку, подошел ко мне и предложил бокал вина. Роэлант указал мне на свою возлюбленную Дебору, сидевшую в библиотеке и занимавшуюся с учителем. Она выразила желание научиться читать и писать по-латыни и по-французски. По словам Роэланта, его поражала быстрота ее обучения. С недавнего времени Дебора читала сочинения Анны Марии ван Схурман, утверждавшей, что женщины столь же способны к учению, как и мужчины. Казалось, радость Роэланта плещет через край. Когда я увидел Дебору, я усомнился, что знаю ее истинный возраст. Украшенная драгоценностями, наряженная в зеленый бархат, она выглядела молодой женщиной лет семнадцати. Пышные рукава, такие же пышные юбки, а в волосах -- зеленая лента с атласными розочками. Глаза Деборы отражали цвет ткани и тоже казались зелеными. Меня пронзила мысль, что и сам Роэлант не знает, насколько она молода. С моих губ не слетело ни слова, которое бы повторяло лживые россказни, связанные с ее именем. Я стоял, пронзенный ее красотой, словно меня вдруг поразила молния. Когда же Дебора подняла голову и улыбнулась, фатальный удар был нанесен прямо в мое сердце. Надо уходить отсюда, подумал я и стал допивать вино. Однако Дебора, тихо улыбаясь, подошла ко мне, взяла за руки и сказала: -- Петир, идем со мной. С этими словами она повела меня в комнатку, уставленную шкафами, где хранилось белье. Каким лоском и грацией теперь обладала она. Едва ли у придворной дамы это получилось бы лучше. Но когда я подумал об этом, заодно мне вспомнилось и то, как я увидел Дебору в телеге на проселочной дороге, и какой маленькой принцессой она тогда мне показалась. Тем не менее с тех пор Дебора изменилась во всем. В тусклом свете, проникавшем в кладовую, я смог подробно рассмотреть ее и увидел перед собой полную сил, благоухающую духами молодую женщину с румянцем на щеках. На ее высокой, полной груди красовался все тот же крупный бразильский изумруд в золотой оправе. -- Почему же ты не рассказал всем подряд то, что знаешь обо мне? -- спросила она, словно не знала ответа. -- Дебора, мы тебе рассказали правду о нас. Мы лишь хотели предложить тебе кров и наши знания о тех силах, которыми ты обладаешь. Приходи к нам, как только тебе этого захочется. Она рассмеялась. -- Ты глупец, Петир, но ты вытащил меня из мрака и нищеты и привез в это чудесное место. Она запустила руку в потайной карман своей пышной юбки и достала горсть изумрудов и рубинов. -- Возьми их, Петир. Я отпрянул и покачал головой. -- Вы говорите, что не связаны с дьяволом, -- сказала она. -- А ваш главный утверждает, что он даже не верит в сатану. Помнишь его слова? Но тогда в какого Бога и какую церковь вы верите, если должны жить, словно монахи, в своем пристанище, зарывшись в книги и совсем не зная мирских наслаждений? Петир, почему ты не овладел мной на постоялом дворе, когда у тебя была возможность? Ты ведь так сильно хотел меня. Прими мою благодарность, ибо это все, что я могу дать тебе сейчас. И еще эти камешки, которые сделают тебя богатым. Тебе более не придется зависеть от своих монашествующих братьев. Ну, протяни же руку! -- Дебора, как у тебя оказались эти камни? -- шепотом спросил я. -- Что, если тебя обвинят в их краже? -- Мой дьявол слишком умен для этого, Петир. Эти камни прибыли издалека. Чтобы заполучить их, мне нужно было лишь попросить об этом. Всего лишь за горстку таких камней, поток которых никогда не иссякает, я купила изумруд, который ты видишь на моей шее. На обратной стороне, на золотой оправе вырезано имя моего дьявола. Но ты знаешь его имя. Предостерегаю тебя, Петир, не вздумай когда-либо вызывать его, ибо он служит лишь мне и уничтожит всякого, кто вознамерится, повелевать им через данное ему имя. -- Дебора, возвращайся к нам, -- умолял я. -- Если желаешь, всего на день, на несколько часов. Приходи поговорить с нами, когда муж тебе позволит. Этот твой дух не дьявол, но он могуществен и способен творить злые дела из-за безрассудства или ради шалости, что свойственно духам. Дебора, ты должна знать, что общение с ним отнюдь не игра! Однако, насколько я мог видеть, ее мысли были далеки от подобных опасений. Я не оставил своих попыток. Я рассказал ей о первом и наиглавнейшем правиле нашего ордена: никто, какими бы силами он ни обладал, не повелевает духами ради собственной выгоды. -- Дебора, в мире существует древнее правило, оно известно всем колдунам и тем, кто обращается к невидимым силам. Всякий, кто стремится использовать эти силы для злых целей, не может не навлечь на себя погибель. -- Петир, но почему обязательно для злых целей? -- спросила она, словно мы с нею были одинакового возраста. -- Подумай о том, что ты говоришь! Богатство не является злом! Кому вредит то, что мой дьявол приносит мне? В доме Роэланта от этого всем только польза. -- Дебора, твои действия опасны! Чем больше ты общаешься с этим существом, тем сильнее оно становится. Дебора не дала мне договорить. Теперь на ее лице читалось презрение. Она вновь настаивала, чтобы я взял камни, а после многоочередного отказа напрямик объявила мне, что я отъявленный глупец, ибо не знаю, как пользоваться своими силами. Потом она поблагодарила меня за то, что я привез ее в такой превосходный для ведьм город, и, зло улыбнувшись, рассмеялась. -- Дебора, -- сказал я, -- мы не верим в сатану, но мы верим в зло, а зло есть все, что несет вред человечеству. Умоляю тебя, берегись этого духа. Не верь тому, что он тебе рассказывает о себе и своих намерениях. Никто не знает, чем на самом деле являются эти бестии. -- Замолчи, Петир, ты сердишь меня. Что заставляет тебя думать, будто этот дух что-то мне рассказывает? Это я разговариваю с ним! Раскрой трактаты по демонологии, Петир, эти старые книги, написанные безумными церковниками. В них содержится больше знаний о том, как повелевать существами из невидимого мира, чем можешь себе представить. Я видела такие книги у вас на полках. Я смогла прочитать по-латыни лишь одно слово: "демонология", поскольку прежде мне уже попадались подобные труды. Книги полны правды и лжи, о чем я и сказал Деборе. С грустью я отодвинулся от нее. Она вновь потребовала, чтобы я взял камни. Я отказывался. Тогда она высыпала их ко мне в карман и прижалась своими жаркими губами к моей щеке. С тем и покинул их дом. После этого Ремер запретил мне видеться с Деборой. Я никогда не спрашивал, что он сделал с драгоценными камнями. Обширные хранилища драгоценностей Таламаски никогда меня особо не занимали. Я знал лишь одно, что знаю и по сей день: мои долги оплачивались, мне покупалась одежда и в моих карманах имелась нужная мне сумма денег. Даже когда Роэлант заболел, а это, Стефан, не было делом ее рук, мне не разрешили вновь увидеться с Деборой. Но странным было то, что очень часто я видел ее в самых неожиданных местах, либо одну, либо с кем-то из сыновей Роэланта. Дебора наблюдала за мной издали. Я встречал ее на шумных улицах, а однажды она прошла мимо дома Таламаски, под моим окном. Когда я зашел навестить Рембрандта ван Рейна, я увидел Дебору рядом с Роэлантом. Она сидела за шитьем и искоса поглядывала на меня. Вообрази себе, Стефан, как я страдал. Но Ремер запретил мне ходить к ней. И Гертруда без конца предупреждала меня о том, что злые силы Деборы слишком возрастут и ей будет с ними не совладать. За месяц до смерти Роэланта в его доме поселилась молодая и исключительно талантливая художница Юдифь де Вильде. После его смерти эта женщина осталась там вместе со своим престарелым отцом, Антуаном де Вильде. Братья Роэланта забрали его сыновей к себе в деревню, а юная вдова Дебора и Юдифь де Вильде теперь вдвоем правили домом, с большой заботой относясь к старику, но ведя веселую и полную разнообразия жизнь. С утра до вечера комнаты были открыты для писателей, поэтов, ученых и художников, которым нравилось сюда приходить. Помимо них приходили ученики Юдифи, восхищавшиеся ее талантом, равным таланту художника-мужчины. Действительно, в мастерстве она не уступала мужчинам и наравне с ними входила в Гильдию Святого Луки. Повинуясь запрету Ремера, я не мог туда прийти. Но я часто проходил мимо и клянусь тебе: если я задерживался там достаточно долго, Дебора непременно появлялась в окне верхнего этажа -- тень за стеклом. Иногда я видел не более чем отблеск зеленого изумруда, а порою она открывала окно и безуспешно манила меня зайти. Ремер решил навестить ее сам, но Дебора лишь указала ему на дверь. -- Она думает, будто знает больше, нежели мы, -- с грустью говорил он потом. -- На самом деле она ничего не знает, иначе не играла бы с этим существом. В этом всегда кроется ошибка колдуний. Они воображают, что обладают полной властью над невидимыми силами, выполняющими их желания, тогда как, по правде говоря, это совсем не так. А что происходит с ее волей, совестью, устремлениями? До чего же это существо портит ее! Петир, оно действительно очень опасно. -- Скажи, Ремер, а смог бы я вызвать подобного духа, если бы захотел? -- спросил я. -- Заранее это неизвестно. Возможно, если бы ты постарался, то смог бы. Но скорее всего, вызвав его, ты не смог бы от него избавиться. Здесь-то и кроется эта старая западня. Петир, я никогда не благословлю тебя на вызывание духов. Ты слышишь, что я говорю? -- Да, Ремер, -- ответил я со своим обычным послушанием. Но он знал, что мое сердце было поколеблено и завоевано Деборой, словно она околдовала меня. В действительности же оно не было околдовано, оно было сильнее, чем прежде. -- Теперь мы не в силах помочь этой женщине, -- заявил Ремер. -- Так что обрати свой ум на другие занятия. Я изо всех сил старался подчиняться его приказу. Тем не менее я не мог не знать, что к Деборе сватаются многочисленные иностранцы знатного происхождения. Благосостояние ее было таким обширным и прочным, что никому и в голову не приходило спросить о его источнике или поинтересоваться, а всегда ли она была богата. Обучение Деборы продвигалось с большой скоростью, она была всецело предана Юдифи де Вильде и ее отцу и, позволяя появляться в своем доме различным претендентам на ее руку, выходить замуж не торопилась. Кончилось тем, что один из женихов увез ее! Я так и не знал ни того, за кого она вышла замуж, ни где происходило бракосочетание. Я видел Дебору только один раз, и тогда я не знал того, что знаю сейчас. Возможно, то была ее последняя ночь перед отъездом из Амстердама. Я был разбужен посреди ночи каким-то звуком, раздавшимся со стороны окна. Я сообразил, что это равномерное постукивание по стеклу не могло быть природным звуком. Я встал и подошел к окну, чтобы посмотреть, не забрался ли на крышу какой-нибудь сорванец или мошенник. Как-никак, моя комната находилась на пятом этаже, поскольку в ордене я был лишь немногим старше обычного мальчишки, отчего располагал скромным, но очень уютным жильем. Окно было заперто и не носило следов повреждения. Но внизу, на набережной канала, стояла одинокая женская фигура в черном одеянии, которая, как мне показалось, пристально вглядывалась в мое окно. Когда я открыл его, женщина рукой сделала мне знак, чтобы я спускался. Я знал, что это Дебора. Но у меня внутри все ходило ходуном, словно в мою комнату проник некий суккуб, стащил с меня одеяло и принялся терзать мое тело. Чтобы не нарваться на расспросы, я тихо выскользнул на улицу. Дебора все так же стояла, ожидая меня, и зеленый изумруд на ее шее мигал, будто громадный глаз. Она повела меня по боковым улочкам к себе домой. Тут, Стефан, мне показалось, что я сплю. Но я совсем не хотел, чтобы этот сон окончился. Рядом с Деборой я не увидел ни служанки, ни лакея. Она пришла ко мне одна, что, должен заметить, ночью в Амстердаме не столь опасно, как может быть где-либо в другом месте. Однако этого оказалось достаточно, чтобы во мне забурлила кровь: видеть Дебору настолько незащищенной, такой решительной, таинственной, цепляющейся за мой рукав и умоляющей меня идти быстрее. Ах, до чего же богатой была обстановка в ее доме, какими толстыми были ее многочисленные ковры и какими красивыми -- паркетные полы. Пройдя мимо предметов из серебра и тонкого фарфора, стоявших за сверкающими стеклами шкафов, она повлекла меня наверх, в ее спальню, где стояла кровать, покрытая зеленым бархатом. -- Петир, завтра я выхожу замуж, -- сказала она. -- Тогда зачем ты привела меня сюда? -- спросил я. Но, Стефан, меня трясло от желания. Когда Дебора расстегнула свою верхнюю одежду и сбросила ее на пол и я увидел ее полные груди, стянутые плотными кружевами платья, мне до безумия захотелось их коснуться, хотя я не двинулся с места. Меня подогревало даже зрелище ее плотно затянутой талии, белой шеи и круглых плеч. Не было ни единой частички ее тела, которой бы я не жаждал. Я был как неистовый зверь в клетке. -- Петир, -- произнесла Дебора, глядя мне в глаза. -- Я знаю, что ты отдал камни своему ордену и ничего не оставил себе. Так позволь мне сейчас дать тебе то, чего тебе хотелось во время нашего долгого путешествия сюда и что по своей большой деликатности ты не взял тогда. -- Но, Дебора, почему ты это делаешь? -- спросил я, намереваясь не давать ей ни малейшего повода. В ее глазах застыла боль, и я видел, что она сильно расстроена. -- Потому что я этого хочу, Петир, -- вдруг сказала она и, обвив меня руками, стала целовать. -- Оставь Таламаску, Петир, и уедем со мной. Будь моим мужем, и я не выйду за того человека. -- И все же почему тебе хочется этого от меня? -- снова спросил я. Она грустно и горестно засмеялась. -- Мне очень недостает твоего понимания, Петир. Мне недостает того, от кого мне не нужно ничего скрывать. Мы ведьмы, Петир, принадлежим ли мы Богу или дьяволу. Мы с тобой оба ведьмы. О, как блеснули ее глаза, когда она произносила эти слова, каким явным был ее триумф и вместе с тем -- каким горьким. На мгновение Дебора плотно стиснула зубы. Потом она протянула руки и погладила мне лицо и шею, отчего мое неистовство только возросло. -- Ты же знаешь, что хочешь меня, Петир, как всегда это знал. Тогда почему бы тебе не решиться? Пойдем со мной. Если Таламаска не отпустит тебя, мы покинем Амстердам. Мы исчезнем вместе. Нет ничего, что я не могла бы сделать для тебя. Я дам тебе все, только будь со мной и позволь мне быть рядом и больше не бояться. С тобой я могу говорить о том, кто я и что случилось с моей матерью. Тебе, Петир, я могу рассказать обо всем, что тревожит меня, и тебя я никогда не испугаюсь. При этих словах ее лицо погрустнело и из глаз полились слезы. -- Мой молодой муж красив. В нем есть все, о чем я мечтала, когда сидела, чумазая и босоногая, на, пороге своей хижины. Он -- граф, который возвращался к себе в замок. Теперь он повезет туда меня, хотя его замок и в другой стране. Я как будто попала в одну из сказок, которые рассказывала моя мать. Я буду графиней, и сказка превратится в быль. -- Но знаешь, Петир, я одновременно люблю и не люблю его. Ты -- первый мужчина, которого я полюбила. Ты привез меня сюда. Ты видел костер, в пламени которого погибла моя мать. Ты отмыл меня, кормил и одевал, когда я была не в состоянии делать это сама. Я оставил всякую надежду покинуть эту комнату, не овладев Деборой. Я это знал. Однако я был настолько заворожен малейшим движением ее ресниц или крошечной ямочкой на щеке, что позволил Деборе увлечь меня не на кровать, а на ковер перед маленьким камином. Здесь, в тепле и мерцающем свете поленьев, она начала рассказывать мне о своих горестях. -- Мое прошлое кажется мне теперь призрачным, -- тихо плача, говорила Дебора, и ее глаза широко раскрылись от удивления. -- Петир, неужели я когда-то жила в таком месте? Неужели я видела, как умирает моя мать? -- Дебора, не стоит вспоминать о том, что случилось, -- сказал я. -- Пусть картины прошлого рассеются. -- А ты помнишь, как впервые заговорил со мной и сказал, что моя мать не делала зла, но зато другие причинили ей зло? Почему ты был тогда в этом уверен? -- Да была ли она ведьмой, и вообще, что такое ведьма? -- Эх, Петир, я помню, как ходила с нею безлунными ночами в поля, туда, где стояли камни. -- И что там случилось, моя дорогая? -- нетерпеливо спросил я. -- уж не появился ли дьявол с раздвоенными копытами? Дебора покачала толовой, сделав мне знак лежать тихо, слушать ее и не перебивать. -- Петир, представляешь, черной магии мою мать научил один судья, который судил ведьм! Мать мне показывала его книгу. Он оказался в нашей деревне проездом, когда я была совсем маленькой и еще не умела ходить. Судья пришел в нашу хижину, чтобы мать вылечила ему порез на руке. Потом они сели с матерью у очага, и этот человек стал рассказывать ей обо всех местах, где он побывал по делам службы, и о ведьмах, которых сжег. "Будь осторожна, дитя мое", -- сказал судья матери, а затем вытащил из кожаной сумки свою злую книгу. Она называлась "Демонология". Он читал ее моей матери, поскольку она не умела читать ни по-латыни, ни на каком-либо другом языке. Судья поднес книгу поближе к свету очага, чтобы мать смогла получше разглядеть имевшиеся там картинки. Час за часом судья рассказывал моей матери обо всех этих вещах: что делали ведьмы и что они способны делать. "Будь осторожна, дитя мое, -- приговаривал он при этом, -- дабы дьявол не искусил тебя, поскольку дьявол любит повитух и знахарок". С этими словами он переворачивал страницу. В ту ночь он лег вместе с матерью и рассказывал ей о домах пыток, о кострах и о криках обреченных. Покидая наш дом, он еще раз произнес на прощание: "Будь осторожна, дитя мое". Потом обо всем этом мать рассказала мне. Тогда мне было шесть или семь лет. Мы сидели вдвоем у кухонного очага. "А теперь пойдем, -- сказала мне мать, -- и ты увидишь". И мы пошли в поле, ощупью пробираясь к камням. Там мы встали в самую середину круга и замерли, чтобы почувствовать ветер. Вокруг -- ни звука в ночи. Ни искорки света. Ни звезды на небе, чтобы увидеть башни замка или далекую водную гладь Лох-Доннелейт. Я слышала, как мать, держа меня за руку, что-то бормочет. Потом мы вместе танцевали, двигаясь небольшими кругами. Бормотание матери становилось все громче. Потом она стала произносить латинские слова, призывая демона, и, наконец, широко раскинула руки и закричала, чтобы он приходил. Ночь оставалась такой же тихой. В ответ не раздалось ни звука. Я крепче ухватилась за ее юбки и вцепилась в ее холодную руку. Потом я почувствовала, как что-то движется по лугу, похожее на легкий ветерок. Этот ветер начал собираться вокруг нас. Я ощутила, как он коснулся моих волос и затылка. Он обволакивал нас со всех сторон, струями воздуха. И вдруг я услышала, как "ветер" заговорил, только не словами, но я все равно отчетливо разобрала: "Я здесь, Сюзанна!" О, как радостно смеялась моя мать, как она плясала. Словно девчонка, она трясла руками, опять смеялась и отбрасывала назад свои волосы. "Ты его видишь, доченька?" -- спросила она меня. Я ответила, что чувствую его совсем близко. Здесь он снова заговорил: "Назови меня моим именем, Сюзанна". "Лэшер, -- ответила мать, -- ибо ветер, который ты посылаешь, как плетью, хлещет по траве и, как плетью, сшибает листья с деревьев. Иди же, мой Лэшер, устрой бурю над Доннелейтом! А я буду знать, что я -- могущественная ведьма и что ты это делаешь ради моей любви!" Когда мы добрались до нашей хижины, ветер завывал над полями и в нашей трубе. Мы сели у огня, смеясь вместе, точно двое детишек. "Видишь, видишь, я это сделала", -- шептала мать. Заглянув в ее глаза, я увидела то, что видела прежде и видела потом, вплоть до последнего часа ее мучений и боли: глаза простушки, шаловливой девчонки, прикрывшей ладонью смеющееся лицо, а в другой зажавшей украденный леденец. Петир, для нее это была игра. Игра! -- Я понимаю, моя любимая, -- ответил я. -- А теперь давай, скажи мне, что сатаны не существует. Скажи, что это не он приходил во тьме, дабы провозгласить ведьму из Доннелейта, а затем повести ее на костер! Не кто иной, как Лэшер, находил матери вещи, которые теряли другие люди. Это он приносил ей золото, которое потом у нее забрали. Лэшер, кто же еще, сообщал матери тайны супружеских измен, которые она затем раскрывала ушам любопытных односельчан. И именно Лэшер обрушил град на голову молочницы, повздорившей с моей матерью. Он вместо матери наказывал ее обидчиков, благодаря чему все узнали о ее силе! Но мать не могла наставлять Лэшера. Она не знала, как использовать его. И подобно ребенку, играющему с зажженной свечой, она зажгла тот самый огонь, который спалил ее дотла. -- Дебора, не сделай той же ошибки! -- прошептал я, целуя ее лицо. -- Никто не может наставить демона, ибо так обстоят дела с невидимыми силами. -- Не совсем так, -- прошептала в ответ Дебора, -- и здесь вы сильно ошибаетесь. Но не бойся за меня, Петир. Я не такая, как моя мать. Со мной такого не будет. Потом мы молча сели у камина. Я не думал, что ей захочется приблизиться к огню, и, когда она прислонилась лбом к камням, располагавшимся над очагом, я вновь поцеловал Дебору в ее нежную щеку и откинул назад длинные, свободные пряди ее влажных черных волос. -- Петир, -- вновь заговорила она, -- я никогда не буду жить в голоде и грязи, как жила моя мать. Я никогда не окажусь во власти глупых людей. -- Не выходи замуж, Дебора. Не делай этого! Идем со мной. Пойдем в Таламаску, и мы вместе раскроем природу этого существа... -- Нет, Петир. Ты же знаешь, я не пойду. Здесь она печально улыбнулась. -- Это ты должен пойти со мной, и мы скроемся отсюда. Теперь поговори со мной своим тайным голосом, голосом внутри тебя, что способен приказывать часам остановиться или духам -- прийти. И останься со мной, будь моим женихом, пусть эта ночь станет брачной ночью ведьмы. Я начал бурно возражать, но Дебора прикрыла мне рот своей рукой, а затем и своими устами. Она продолжала целовать меня с таким жаром и очарованием, что я знал лишь одно: я должен разорвать стесняющую ее одежду и слиться с нею в постели, задернув зеленые занавески балдахина. Я хотел лишь ласкать нежное, почти детское тело с грудью и лоном взрослой женщины, которое когда-то мыл и одевал. Зачем я терзаю себя, описывая это? Стефан, я исповедуюсь в своем старом грехе. Я рассказываю тебе все, что сделал, ибо я не в состоянии писать об этой женщине без такой исповеди. Посему продолжаю... Никогда я не отдавался любовным утехам с таким самозабвением, Никогда я не знал такой неистовой страсти и сладостного чувства, какие узнал с Деборой. Она считала себя ведьмой, Стефан, и потому -- злой, и эти страсти были ритуалами дьявола, и она совершала их с таким неистовством Но клянусь тебе, у нее было нежное и любящее сердце, отчего она являла собой ведьму редкой по могуществу породы. Я оставался в ее постели до самого утра, Я засыпал на ее благоуханной груди. Я постоянно плакал, словно мальчишка. С мастерством искусительницы она разбудила всю мою плоть. Дебора раскрыла мои самые потаенные страстные желания и играла с ними, удовлетворяя их. Я был ее рабом. Однако она знала, что я не останусь с нею, что мне надо возвращаться в Таламаску. Поэтому в последние часы она лежала тихо и грустно глядела в деревянный потолок балдахина, в то время как сквозь ткань занавесей начал проникать свет и постель стала нагреваться от солнца. Я вяло оделся. Во всем христианском мире у меня не было иных желаний, кроме души Деборы и ее тела. И все же я намеревался ее покинуть. Я намеревался вернуться домой и рассказать Ремеру о том, что совершил. Я возвращался в Обитель, которая воистину стала моим убежищем, домом, заменила мне и отца и мать. Другого выбора у меня не было. Я думал, что Дебора выгонит меня с проклятиями. Но такого не случилось. В последний раз я умолял ее остаться в Амстердаме и пойти со мной. -- Прощай, мой маленький монах, -- сказала мне Дебора-- Доброго тебе пути, и пусть Таламаска вознаградит тебя за то, что ты отверг во мне. У нее полились слезы, и, прежде чем уйти, я начал с жаром целовать ее открытые руки и снова зарылся лицом в ее волосы. -- А теперь уходи, Петир, -- наконец сказала Дебора-- Помни меня. Наверное, прошел день или два, прежде чем мне сказали, что Дебора уехала. Я был безутешен и лежал, заливаясь слезами. Я пытался слушать то, что говорили Ремер и Гертруда, но не понимал их слов. Насколько могу судить, они не сердились на меня, хотя я думал, что они рассердятся. Не кто иной, как Ремер, отправился потом к Юдифи де Вильде и приобрел у нее портрет Деборы кисти Рембрандта ван Рейна, который висит в нашем доме и по сей день. Возможно, прошло не менее года, пока ко мне вернулось телесное и душевное здоровье. С тех пор я никогда не нарушал правил Таламаски. Я стал вновь ездить по германским государствам, по Франции и даже посетил Шотландию, выполняя свою работу по спасению ведьм и делая записи об их мытарствах, чем мы всегда занимались. Теперь, Стефан, тебе известна подлинная история Деборы. И ты знаешь, каким ударом было для меня спустя много лет узнать о трагедии графини де Монклев, оказавшись в этом укрепленном городишке, у подножья Севеннских гор, в провинции Лангедок. Узнать... что графиня -- это Дебора Мэйфейр, дочь шотландской ведьмы. Ах, если бы здешние горожане не знали, что ее мать когда-то была сожжена. Если бы в свое время юная невеста не рассказала о своих секретах будущему мужу, плача у него на груди. В моей памяти сохранилось ее лицо, когда в ту ночь она сказала мне: "Петир, с тобой я могу говорить и не бояться". Теперь ты понимаешь, с каким страхом и отчаянием я переступил порог тюремной камеры и почему до самого последнего момента не допускал мысли, что женщина в лохмотьях, скрючившаяся на охапке соломы, может поднять голову, узнать меня, назвать по имени и в своей безвыходной ситуации полностью разрушить мое обличье. Однако подобного не случилось. Когда я вошел в камеру, приподняв полы своей черной сутаны, чтобы манерами походить на духовное лицо, не желающее мараться в окружающей грязи, я взглянул на нее сверху и не увидел на ее лице никаких признаков, что она узнала м