одолжил чрезвычайно невнятно:
-- Мэри-Бет буквально обезумела, когда я позвал ее. Она стащила его с
подоконника и уложила на подушку.
Даже ударила его по щеке. "Просыпайся, Джулиен, -- кричала она, -- не
оставляй меня так рано!" Мне чертовски трудно было закрыть окно. А потом
одну фрамугу все-таки сорвало с петель. Такая жуть.
Затем наверх поднялась эта ужасная Карлотта. Все люди как люди --
подходили поцеловать его, отдать дань уважения; дочка Реми, Дорогуша Милли,
помогала нам прибирать постель. Но эта жуткая Карлотта даже приблизиться к
нему не захотела, не то чтобы помочь нам. Просто стояла на лестничной
площадке, сцепив руки на животе, словно маленькая монашка, и смотрела в
дверь.
Там была Белл, прелестная Белл. Ангелочек Белл. Она пришла со своей
куклой и ударилась в слезы. Потом Стелла забралась на кровать и улеглась
рядом с Джулиеном, положив руку ему на грудь.
Белл сказала: "Просыпайся, дядя Джулиен". Наверное, слышала, как ее
мама говорила это. Ах, Джулиен, бедный милый Джулиен. Он в конце концов
обрел мир и покой -- голова на подушке, веки сомкнуты.
Ллуэллин заулыбался, тряся головой, а затем начал тихо смеяться, как
будто вспомнил нечто трогательное. Он что-то сказал, но что именно, нельзя
было разобрать. Затем он с трудом прокашлялся.
-- Ах эта Стелла, -- сказал он. -- Все любили Стеллу. Кроме Карлотты.
Эта змея никогда ее не любила... -- Голос его затих.
Я попробовал проявить настойчивость, еще раз прибегнув к наводящим
вопросам, которые я взял себе за правило не задавать. Завел разговор о
привидениях. Упомянул, что очень многие люди считали, будто в особняке
водятся привидения. -- Думаю, если бы это было так, вы бы знали, -- сказал
я.
Не уверен, что Ллуэллин понял меня. Он вернулся за свою конторку, сел
и, когда я уже решил, что ответа мне не дождаться, вдруг заговорил. По его
словам выходило, будто в доме было что-то не так, но он не знал, чем это
объяснить.
-- Там было нечисто, -- сказал он, и на лице ею вновь появилось
отвращение, -- Я мог бы поклясться, они все об этом знали. Иногда у меня
возникало такое чувство, будто... за нами кто-то все время наблюдает.
-- Может, за этим что-то скрывалось? -- не отставал я от старика -- я
ведь тогда был молод, безжалостен и полон любопытства, к тому же еще не
понимал, что значит быть старым.
-- Я пытался обсудить это с Джулиеном, -- ответил Ллуэллин, -- говорил,
что оно в комнате, рядом с нами, что мы не одни, что оно... наблюдает за
нами. Но каждый раз он посмеивался, как любил посмеиваться над всем
остальным. Он уверял меня, что нельзя быть таким стеснительным. Но я мог бы
поклясться, что оно было там! Оно появлялось каждый раз, когда мы с
Джулиеном... сами знаете... были вместе.
-- А вы сами видели что-нибудь?
-- Только в последние дни, -- сказал он, потом еще что-то добавил, но я
не смог разобрать. Когда же я опять начал настаивать, он покачал головой и
многозначительно поджал губы, что было его привычкой. Затем он перешел на
шепот. -- Должно быть, мне все привиделось. Но я мог бы поклясться, что в те
последние дни, когда Джулиен был уже совсем плох, оно точно было там. Оно
было в комнате Джулиена, оно было в его постели.
Старик взглянул на меня, как бы оценивая мою реакцию. Уголки его губ
скривились в усмешке, глаза поблескивали из-под кустистых бровей.
-- Жуткое, жуткое существо, -- прошептал он, качая головой, и его всего
передернуло.
-- Вы видели его?
Он отвел взгляд. Я задал еще несколько вопросов, но уже понимал, что
потерял его внимание. Когда он снова заговорил, я сумел разобрать несколько
слов: другие обитатели дома знали об этом существе, знали и притворялись,
что не знают. Потом он взглянул на меня и сказал; -- Они не хотели, чтобы я
знал о том, что им известно. Они все знали. Я сказал Джулиену: "В этом доме
есть еще кто-то, и ты его знаешь, как знаешь его вкусы и прихоти, но ты
отказываешься признаться мне в этом". А он ответил: "Да брось ты, Ричард", и
использовал всю свою силу убеждения, так сказать, чтобы заставить меня,
знаете ли, позабыть обо всем. А затем, в ту последнюю неделю, в ту ужасную
последнюю неделю, существо появилось в его комнате, в его постели. Я знаю
точно. Я проснулся в кресле и увидел его. Уверяю вас. Я увидел его. Это был
призрак мужчины, и он занимался любовью с Джулиеном. Боже мой, какое
зрелище. Я ужаснулся, потому что понял: этот мужчина не настоящий. Он не мог
быть настоящим. И тем не менее я видел его.
Ллуэллин отвел взгляд, и губы его задрожали еще сильнее. Он пытался
вынуть из кармана носовой платок, но у него ничего не получалось, а помочь
ему я не решился.
Я принялся дальше расспрашивать его, формулируя вопросы как можно
мягче. Мой собеседник либо не слышал меня, либо не хотел отвечать. Старик
обмяк на стуле, и вид у него был такой, словно в любую минуту он мог умереть
от дряхлости.
Потом он покачал головой и заявил, что больше не в состоянии
разговаривать. Вид у него действительно был крайне изможденный. Ллуэллин
сказал, что больше не проводит в лавке целый день и скоро отправится наверх.
Я сердечно поблагодарил его за фотографии, а он пробормотал, что был рад
повидать меня и ждал моего прихода, чтобы подарить эти снимки.
Больше я никогда не видел Ричарда Ллуэллина. Он умер через пять месяцев
после нашей последней беседы, в начале 1959 года. Похоронили его на кладбище
Лафайетт, недалеко от Джулиена.
Можно было бы привести здесь и другие истории о Джулиене. Вероятно,
многое еще предстоит обнаружить.
Но для целей данного повествования достаточно упомянуть лишь тот факт,
что у Джулиена был еще один друг, о котором нам известно: мужчина,
пользовавшийся его особым расположением. Этот мужчина уже описан в досье как
судья Дэниел Макинтайр. Позже он женился на Мэри-Бет Мэйфейр.
Но у нас появится повод рассказать о Дэниеле Макинтайре в связи с
Мэри-Бет. Поэтому будет правильно, если мы сейчас перейдем в нашем
повествовании к самой Мэри-Бет, последней великой Мэйфейрской ведьме
девятнадцатого века и единственной, кто мог соперничать в силе с ее предками
восемнадцатого века.
Было десять минут третьего. Майкл остановился только потому, что не мог
иначе. Глаза закрывались, ничего не оставалось, как сдаться и немного
поспать.
Он посидел немного, вперив взгляд в папку, которую только что закрыл.
Стук в дверь заставил его вздрогнуть.
-- Войдите, -- сказал он.
Тихо вошел Эрон. На нем были пижама и шелковый клетчатый халат,
перетянутый поясом.
-- У тебя усталый вид, -- сказал он. -- Нужно поспать.
-- Придется, -- согласился Майкл. -- В молодости я мог долго
продержаться, накачиваясь кофе. Но те дни в прошлом. Глаза просто слипаются.
Он откинулся в кожаном кресле, поискал в кармане сигареты и закурил.
Потребность поспать внезапно стала такой неотвратимой, что он закрыл глаза и
чуть не выронил сигарету. Мэри-Бет, думал он, я должен прочесть о Мэри-Бет.
Так много вопросов...
Эрон устроился в кресле с подголовником, стоявшем в углу.
-- Роуан отменила заказ на ночной рейс, -- сообщил он. -- Завтра ей
придется лететь с пересадкой, так что в Новом Орлеане она будет во второй
половине дня.
-- Как тебе удается узнавать такие вещи? -- сонно спросил Майкл, но на
самом деле ею интересовало совсем другое. Он еще раз лениво затянулся
сигаретой и уставился перед собой, в тарелку с нетронутыми бутербродами,
которые превратились в засохшую массу. Он так ничего и не поел.
-- Отлично. Если я проснусь в шесть и сразу начну читать, то к вечеру
как раз закончу. -- А потом мы поговорим, -- сказал Эрон. -- Нам нужно о
многом поговорить, прежде чем ты увидишься с ней.
-- Знаю. Поверь мне, я все понимаю. Скажи, Эрон, какого черта я
ввязался в это дело? Зачем? Почему я вижу этого человека с самого детства?
-- Он опять затянулся. -- А ты не боишься этого призрака?
-- Конечно, боюсь, -- ответил Эрон без малейшего сомнения.
Майкл удивился.
-- Значит, ты веришь во все это? И ты сам его видел?
Эрон кивнул:
-- Видел.
-- Слава Богу. Каждое слово этой истории имеет совсем другое значение
для нас, чем для того, кто его не видел! Для того, кто не представляет,
каково это увидеть воочию привидение.
-- Я поверил прежде, чем увидел, -- сказал Эрон. -- Мои коллеги видели.
И сообщили в своих отчетах о том, что пережили. И как закаленный
представитель Таламаски, я принял на веру их показания.
-- В таком случае ты веришь, что это существо способно убивать людей.
Эрон на секунду задумался.
-- Раз уж зашла об этом речь, так и быть, скажу. И постарайся запомнить
мои слова Это существо может причинить человеку вред, но для этого ему
приходится чертовски стараться. -- Он улыбнулся. -- Невольный каламбур, --
пояснил он. -- Я пытаюсь сказать, что Лэшер убивает в основном благодаря
своему коварству. Разумеется, он способен на физические действия --
передвигать предметы, обламывать деревья, швырять камни и тому подобное. Но
он владеет своей силой неуклюже, без должной ловкости. Его самое сильное
оружие -- коварство и иллюзия.
-- Он загнал Петира ван Абеля в склеп, -- напомнил Майкл.
-- Нет, Петир оказался там потому, что попал в ловушку. А произошло,
скорее всего, следующее: он забежал в склеп сам в том состоянии безумия,
когда уже не отличить иллюзию от реальности.
-- Но зачем Петир стал бы делать это, когда его приводил в ужас...
-- Полно, Майкл, людей часто неотвратимо тянет к тому, чего они боятся.
Майкл ничего не сказал. Он снова затянулся сигаретным дымом, мысленно
представив, как волны прибоя разбиваются о скалы на берегу океана. И он
вспомнил ту минуту, когда стоял там с замерзшими пальцами и его шарф
развевался на ветру.
-- Короче говоря, не стоит переоценивать это привидение, -- сказал
Эрон. -- Оно слабое. В противном случае ему бы не понадобилась семья
Мэйфейров.
Майкл очнулся.
-- Повтори, пожалуйста.
-- Если бы оно не было слабым, ему бы не понадобилась семья Мэйфейров,
-- сказал Эрон. -- Ему нужна их энергия. И когда оно нападает, то использует
энергию жертвы.
-- Ты сейчас напомнил мне то, что я сказал Роуан. Когда она спросила,
не те ли привидения, которые я видел, сбросили меня со скалы в океан, я
ответил, что они не могли сделать нечто подобное. Им просто не хватило бы
сил. Если бы они были способны сбросить человека в море и потопить, они не
стали бы являться людям в видениях. Им просто не нужно было бы поручать мне
важную миссию.
Эрон промолчал.
-- Понимаешь, о чем я? -- спросил Майкл.
-- Да, Но ее вопрос тоже не лишен смысла.
-- Она спросила, почему я решил, что эти привидения не несут зла. Я
пришел в ужас от такого вопроса, ну а ей он казался логичным.
-- Может, так оно и есть.
-- Но я уверен, что в них нет зла, -- Майкл затушил сигарету. -- Я
знаю. Я знаю, что видел Дебору. И что она хочет, чтобы я противостоял этому
призраку, Лэшеру. Я уверен в этом так, как уверен в том... кто я такой.
Помнишь, что сказал тебе Ллуэллин? Я только что прочел об этом Ллуэллин
рассказал, что, когда Джулиен пришел к нему во сне, это был другой Джулиен.
Более мудрый, чем тот, каким он был при жизни. Ну вот, точно так было и с
Деборой в моем видении. Дебора хочет остановить эту тварь, которую она и
Сюзанна призвали в свой мир, в их семью!
-- Тогда возникает вопрос. Зачем Лэшеру было показываться тебе?
-- Да, Мы пошли по кругу.
Эрон выключил свет в углу, затем настольную лампу. Оставалась лампа на
тумбочке возле кровати.
-- Я распоряжусь, чтобы тебя разбудили в восемь. Думаю, ты успеешь
закончить всю папку к вечеру, если не раньше. Тогда мы поговорим, и ты
сможешь прийти к какому-то... в общем, скажем решению.
-- Пусть меня разбудят в семь. Одно преимущество моего возраста. Меня
чаше клонит в сон, но сплю я меньше. Так что будет нормально, если мне
позвонят в семь. И еще, Эрон...
-- Да?
-- Ты так и не ответил мне насчет вчерашнего вечера. Ты видел то
существо, когда оно стояло прямо передо мной, по другую сторону ограды?
Видел или нет?
Эрон открыл дверь. Ему, похоже, не хотелось отвечать. Затем он все-таки
произнес:
-- Да, Майкл. Я видел его. Видел очень четко и ясно. Как никогда четко
и ясно. Он улыбался тебе. Мне даже показалось, что он... протягивает к тебе
руки. Насколько я понял, он тебя приветствовал. Ладно, мне пора идти, а тебе
пора ложиться спать. Поговорим утром.
-- Погоди минуту.
-- Гаси свет, Майкл.
Он проснулся от телефонного звонка. Солнечный свет из окон достигал
изголовья кровати. В первый момент он не мог понять, где он и что с ним. Еще
секунду назад с ним разговаривала Роуан. Говорила, что очень хочет видеть
его там, прежде чем они закроют крышку. Какую крышку? Ему вспомнилась
безжизненная белая рука на фоне черного шелка.
Тогда Майкл сел в кровати и, увидев письменный стол, портфель,
сваленные грудой папки, прошептал:
-- Крышка гроба ее матери.
Он сонно уставился на звонящий телефон. Потом поднял трубку и услышал
голос Эрона:
-- Спускайся к завтраку, Майкл.
-- Она уже вылетела, Эрон?
-- Она только что выехала из больницы. Я ведь говорил тебе вчера
вечером, что ей предстоит пересадка. Думаю, она доберется до гостиницы не
раньше двух. Похороны назначены на три. Слушай, если ты не хочешь
спускаться, мы пришлем завтрак к тебе в номер, но ты должен поесть.
-- Да, лучше пришлите завтрак сюда, -- сказал Майкл. -- И еще одно,
Эрон. Где состоятся похороны?
-- Майкл, не вздумай удрать, после того как прочтешь материалы. Это
было бы несправедливо по отношению ко всем.
-- Я и не собирался так поступать, Эрон. Поверь. Просто мне нужно
знать. Где пройдет церемония?
-- Похоронное бюро "Лониган и сыновья". Мэгазин-стрит.
-- Да мне ли не знать, где находится это бюро. -- Бабушка, дедушка и
отец -- всех хоронили "Лониган и сыновья". -- Не беспокойся, Эрон, я
останусь здесь. Заходи, составишь компанию, если хочешь. Ладно, пора
вставать.
Он быстро принял душ, переоделся в свежее, и когда вышел из ванной, то
увидел, что завтрак уже его ждет: на подносе, покрытом кружевной салфеткой,
стояло несколько тарелок под высокими блестящими серебряными колпаками.
Засохшие бутерброды исчезли. Кровать была застелена. Около окна появились
свежие цветы. Майкл улыбнулся и покачал головой. Он на секунду представил
Петира ван Абеля в небольшой уютной комнате амстердамской Обители
семнадцатого века. Неужели пришла и его, Майкла, очередь приобщиться к
организации? Неужели ему расставляются ловушки, манящие надежностью,
легальностью и безопасностью? И что Роуан скажет на все это? Ему столько еще
придется объяснить Эрону насчет Роуан...
Задумчиво потягивая кофе, он открыл следующую папку и начал читать.
6
Роуан смогла наконец отправиться в аэропорт только в половине шестого
утра; за рулем "Ягуара" сидел Слэттери, а она инстинктивно и обеспокоенно не
сводила остекленевших красных глаз с дороги, чувствуя себя не в своей
тарелке оттого, что передала руль другому. Но Слэттери согласился
присмотреть за "Ягуаром" в ее отсутствие, и поэтому она решила, что ему
следует привыкнуть к новому авто. Кроме того, ей хотелось сейчас только
одного -- оказаться в Новом Орлеане. На остальное наплевать.
Ее последнее дежурство в больнице прошло почти так, как она
планировала. Несколько часов ушло на то, чтобы совершить обход вместе со
Слэттери, представить его пациентам, медсестрам, практикантам и стажерам,
сделать все возможное, чтобы ее уход прошел как можно менее болезненно для
всех. Далось ей это нелегко. Слэттери был ненадежным, и завистливым
человеком. Он без конца высказывал недовольство себе под нос, высмеивая
пациентов, медсестер и врачей, но так, чтобы слышала Роуан, словно она
полностью разделяла его взгляды, тогда как ничего подобного не было. Он не
мог относиться по-доброму к тем, кто, по его мнению, стоял на более низкой
ступени. Но в нем засело столько амбиций, что он не мог быть плохим врачом.
Профессионал из него получился дотошный и умный.
И хотя Роуан с неохотой оставляла на него свое дело, она радовалась,
что он оказался рядом. В ней все больше крепла уверенность, что в эту
больницу она больше не вернется. Роуан пыталась уговорить себя: нет, мол,
никаких оснований так думать, -- и все же никак не могла отделаться от этих
мыслей. Внутренний голос подсказывал ей подготовить Слэттери к тому, что
заменять ее предстоит неопределенно долгое время. Так она и поступила.
Затем, в одиннадцать вечера, когда настала пора ехать в аэропорт, один
из ее больных -- случай аневризмы -- пожаловался на сильную головную боль и
внезапную слепоту. Это могло означать только то, что у него снова началось
кровотечение. Пришлось Роуан и Слэттери немедленно приступить к операции,
которая была назначена по расписанию на следующий вторник, когда оперировать
должен был Ларк.
Никогда еще Роуан не переступала порог операционной в таком
встревоженном состоянии; даже когда ей помогали облачаться в стерильный
халат, она волновалась по поводу отложенного рейса в Новый Орлеан, по поводу
похорон, по поводу пересадки в Далласе, где была опасность застрять на
несколько часов и приехать уже после того, как ее мать опустят в землю.
Затем, влетев в операционную, она подумала: "Я здесь в последний раз.
Больше я сюда не вернусь, хотя откуда такая уверенность -- не знаю".
Наконец в голове опустилась обычная завеса, отрезав ее от прошлого и
будущего. Пять часов она простояла у операционного стола вместе со Слэттери,
не позволяя ему взять всю тяжесть операции на себя, хотя знала, что он
рвется в бой.
Она провела рядом с пациентом в реанимации еще сорок пять минут. Ей не
хотелось оставлять его. Несколько раз она опускала руки ему на плечи и
прибегала к своему излюбленному методу: представляла, что сейчас происходит
внутри его мозга. Помогала ли она ему в эту минуту или просто успокаивала
саму себя? У нее не было ответа на этот вопрос. Тем не менее она продолжала
мысленно работать, растрачивая уйму энергии, буквально нашептывая больному,
что он теперь должен пойти на поправку, что поврежденную артерию она
залатала.
-- Живите долго, мистер Бенджамин, -- прошептала она.
Роуан закрыла глаза и увидела, как циркулирует по мозгу кровь. По ее
телу пробежала легкая дрожь. Положив ладонь больному на руку, она поняла,
что он поправится.
Слэттери уже стоял в дверях, выбритый и бодрый после душа, готовый
отвезти ее в аэропорт.
-- Поехали, Роуан, нужно убираться отсюда, пока еще что-нибудь не
случилось!
Она ушла к себе в офис, приняла душ в маленькой персональной душевой,
переоделась в льняной костюм, решила, что звонить "Лонигану и сыновьям" в
Новый Орлеан еще слишком рано, даже с учетом разницы во времени, и вышла из
здания университетской клиники, чувствуя комок в горле. Столько лет жизни,
подумала она, и на глаза навернулись слезы. Но она не позволила им
пролиться.
-- Все в порядке? -- спросил Слэттери, отъезжая с парковки.
-- Да, -- сказала она. -- Просто устала. -- Ей до чертиков надоело
плакать. Она за всю жизнь столько не плакала, сколько за последние несколько
дней.
Пока Слэттери делал левый поворот, съезжая с магистрали на дорогу к
аэропорту, она невольно подумала, что в нем не больше амбиций, чем в любом
знакомом ей враче. Она знала совершенно определенно, что он презирает ее и
что на то есть совершенно простые, банальные причины: она талантливейший
хирург, она занимает ту должность, которую он жаждет получить, а еще она
может вскоре вернуться.
По спине у нее пробежал холодок, и ей стало совсем скверно. Она
понимала, что читает его мысли. Если ее самолет разобьется, он получит
постоянное место работы. Она взглянула на Слэттери, их глаза встретились, и
она увидела, что в его взгляде на мгновение промелькнуло смущение. Да, она
читала его мысли.
Сколько раз за последнее время с ней происходило подобное, причем чаще
всего, когда она была усталой. Возможно, в сонном состоянии механизм защиты
ослабевал, и тогда в ней пробуждался этот маленький, ненавистный дар
телепатии, который сообщал ей столь горестные знания, хотела она того или
нет. Роуан почувствовала боль. Будь ее воля, она держалась бы подальше от
этого человека.
Но с другой стороны, хорошо, что он так стремился получить этот пост,
хорошо, что он согласился подменить ее и у нее появилась возможность уехать.
Она вдруг очень ясно поняла, что, несмотря на всю свою любовь к
университету, ей абсолютно не важно, где заниматься медициной. Это мог быть
любой хорошо оснащенный медицинский центр, способный предоставить
необходимую материальную поддержку, медсестер и технический персонал.
Так почему бы не сказать Слэттери, что она не вернется? Почему бы ради
него самого не покончить с раздирающим его конфликтом? По простой причине.
Она не понимала, откуда взялась эта уверенность, что она прощается с
Калифорнией навсегда. С этим был как-то связан Майкл, с этим была как-то
связана ее мать, но в целом это было совершенно необъяснимое предчувствие.
Не успел Слэттери остановиться у обочины, как она уже открыла дверцу.
Вышла из машины и надела сумку на плечо.
Слэттери тем временем достал ее чемодан из багажника, и она невольно
уставилась на своего коллегу, чувствуя, как ее медленно охватывает
неприятный знакомый холодок. В глазах Слэттери промелькнула злоба. Каким,
должно быть, тяжким испытанием была для него прошлая ночь. Он так рвется к
ее должности. И в нем столько неприязни к ней самой. Ни одна ее человеческая
или профессиональная черта не вызывала в нем хоть каких-то добрых чувств. Он
просто испытывал к ней неприязнь. Она почувствовала это теперь, принимая
чемодан из его рук.
-- Счастливо тебе, Роуан, -- сказал он с притворным радушием. Надеюсь,
ты не вернешься.
-- Слэт, -- произнесла она, -- спасибо тебе за все. Мне нужно сказать
еще кое-что. Я думаю... В общем, скорее всего, я не вернусь.
Он едва сумел скрыть радость. Ей даже стало жаль его немного, когда она
увидела, как он задергал губами, пытаясь сохранить на лице бесстрастное
выражение. А потом ее саму охватила огромная радость.
-- У меня такое предчувствие, -- пояснила она, (Боже, как здорово!) --
Разумеется, мне придется в свое время сообщить Ларку и сделать все
официально...
-- Разумеется.
-- Так что можешь не церемониться и развесить на стене кабинета свои
картинки, -- продолжила Роуан. -- Да, пользуйся машиной. Думаю, рано или
поздно я пришлю за ней, но, скорее всего, поздно. Если захочешь купить ее, я
предоставлю тебе скидку, каких ты не получал за всю жизнь.
-- Что бы ты сказала насчет десяти тысяч наличными? Понимаю, что это
не...
-- Согласна. Выпишешь мне чек, когда я пришлю свой новый адрес.
Она махнула рукой и направилась к стеклянным дверям, купаясь в сладком
возбуждении, как в солнечных лучах. Усталая, невыспавшаяся, она все равно не
могла не ощутить важность момента. У билетной стойки она подтвердила, что
летит первым классом, в один конец.
Забрела в сувенирную лавку и купила большие темные очки, которые
показались ей шикарными, и книжку в дорогу -- абсурдную мужскую фантазию,
полную невероятных шпионских страстей и смертельного риска. Тоже своего рода
шикарная вещь. "Нью-Йорк таймс" сообщала, что в Новом Орлеане жарко. Хорошо,
что она надела белый льняной костюм; к тому же он ей шел. Несколько минут
Роуан провела в туалетной комнате: расчесала волосы, тронула губы бледной
помадой и чуть подрумянила щеки, чего не делала уже много лет. Потом она
надела темные очки.
Сидя на пластиковом стуле у выхода на посадку, она ощутила себя
абсолютно ничем не связанной. Ни работы, ни прежнего уюта в тайбуронском
доме. Ни машины Грэма, в которой Слэт сейчас едет в Сан-Франциско, радостно
вцепившись в руль. Можешь взять ее себе, доктор. Бесплатно. Без всяких
сожалений.
Потом Роуан подумала о матери, представила себе, как та лежит, мертвая
и холодная, на столе в похоронном бюро "Лониган и сыновья". И никакие
скальпели тут не помогут. В который раз ее медленно окутала темнота среди
всего этого зловеще яркого света флуоресцентных ламп и монотонного гудения
попутчиков, собравшихся ярким ранним утром в зале ожидания, все как один в
синих дорожных костюмах и с чемоданами. Она вспомнила, что говорил Майкл о
смерти: для большинства из нас это единственное сверхъестественное явление в
жизни. И подумала, что он прав.
Снова беззвучно подступили слезы. Хорошо, что на ней темные очки. На
похороны съедутся Мэйфейры, много, много Мэйфейров...
Она сразу уснула, как только села в самолет.
7
ХРОНИКА МЭЙФЕЙРСКИХ ВЕДЬМ
Часть VI
ИСТОРИЯ СЕМЕЙСТВА С 1900 ПО 1929 ГОД
Методы исследования в двадцатом веке
Как упоминалось ранее, в предисловии к той части досье, где описываются
события девятнадцатого века, с каждым десятилетием наши источники информации
о семье Мэйфейров становились все обширнее и надежнее.
Накануне двадцатого века Таламаска не отказалась от своих традиционных
методов исследования и впервые прибегла к услугам профессиональных
детективов. Ряд таких людей работали для нас в Новом Орлеане и до сих пор
работают. Они не только отлично собирают всевозможные слухи, но и расследуют
отдельные интересующие нас случаи с помощью многочисленных архивов,
опрашивают десятки людей, связанных с семьей Мэйфейров. Их методы во многом
схожи с методами современных писателей-публицистов, когда те собирают
материалы о реальных преступлениях.
Эти люди почти никогда не знают, кто мы такие. Свои сведения они
сообщают в лондонскую Обитель. И хотя мы до сих пор посылаем наших
специально обученных сотрудников в Новый Орлеан для "собирания слухов" и
поддерживаем активную связь с другими наблюдателями, как делали на
протяжении всего девятнадцатого века, эти частные детективы во многом
повысили качество нашей информации.
В конце девятнадцатого и начале двадцатого века нам стал доступен еще
один источник информации, который мы, за неимением лучшего, станем называть
семейными преданиями. Здесь имеется в виду то, что, хотя Мэйфейры часто
окружают своих здравствующих членов семейства абсолютной тайной и всячески
избегают разговоров с посторонними о семейных делах, примерно с 1890-х годов
они начали повторять небольшие истории, анекдоты и откровенные небылицы о
своих предках из далекого прошлого.
Например, потомок Лестана, не сказавший ни слова о своей дорогой кузине
Мэри-Бет, когда незнакомец на вечеринке дал ему повод посплетничать об этой
особе, тем не менее рассказал несколько необычных историй о двоюродной
бабушке Маргарите, которая когда-то танцевала со своими рабами. А позже внук
этого родственника рассказал несколько анекдотов о старой мисс Мэри-Бет, с
которой никогда не был знаком.
Разумеется, большая часть таких семейных преданий чересчур туманна,
чтобы представлять для нас какой-нибудь интерес, и в основном касается
"великолепного периода жизни на плантации", который для многих семейств в
Луизиане превратился в миф и никоим образом не проливает свет на предмет
нашего изучения. Однако иногда эти семейные предания совершенно непостижимым
образом связывают обрывки сведений, полученных нами из других источников.
В тех случаях, когда легенды становились особенно прозрачными, я
включал их в данное повествование. Но читатель должен понимать, что семейные
предания это всегда рассказ современника о ком-то или о чем-то из "туманного
прошлого".
В начале двадцатого века у нас также появился тот источник информации,
который мы называем "юридическими слухами", то есть сведения, поступавшие от
секретарей, клерков, юристов и судей, которые лично знали Мэйфейров и
работали с ними, а также их друзей и членов семейств -- всех этих
многочисленных не-Мэйфейров.
Благодаря тому факту, что сыновья Джулиена -- Баркли, Гарланд и
Кортланд -- стали известными юристами, и потому, что Карлотта Мэйфейр
работает юристом, и потому, что многочисленные внуки Джулиена также занялись
юриспруденцией, наша сеть юридических контактов разрослась настолько, что
это трудно себе представить. В любом случае, финансовые сделки Мэйфейров
настолько обширны, что в них участвует множество блюстителей закона.
Когда в двадцатом веке в семье начались раздоры, когда Карлотта затеяла
борьбу за опекунство над дочерью Стеллы, когда возникли споры по поводу
размещения капиталов, то эти "юридические слухи" стали богатым источником
интересных подробностей.
Позвольте добавить в заключение, что по сравнению с девятнадцатым
двадцатый век стал свидетелем еще многих событий, которые здесь нашли
подробное отражение. И наши осведомители в двадцатом веке стали пользоваться
многочисленными общественными изданиями, в которых упоминаются члены
семейства. С течением времени фамилия Мэйфейр все чаще и чаще стала
появляться в прессе.
Этнические изменения семейства
По мере того как мы подводим наше повествование к 1900 году, мы должны
отметить, что этнический характер семейства Мэйфейров менялся.
Хотя родословная семьи ведется с франко-шотландского союза, а в
следующем поколении к ней примешалась кровь голландца Петира ван Абеля,
после него семья была почти исключительно французской.
С 1826 года, однако, после брака Маргариты Мэйфейр и оперного певца
Тирона Клиффорда Макнамары, семейство, на которое распространялось действие
легата, начало довольно регулярно родниться с англосаксами.
Другие ветви -- в основном потомки Лестана и Мориса -- стойко
оставались французами, и если когда-нибудь кто-то из них переезжал в Новый
Орлеан, то предпочитал селиться "в городе", с франкоговорящими креолами, во
Французском квартале или поблизости от него, или же на Эспланейд-авеню.
Основной костяк семейства, на который распространялось действие легата,
после брака Кэтрин с Дарси Монеханом прочно засел на окраине, в
"американском" Садовом квартале. И хотя Джулиен Мэйфейр (наполовину
ирландец) всю жизнь говорил по-французски и женился на франкоговорящей
кузине, Сюзетте, он дал своим сыновьям явно американские или английские
имена и позаботился о том, чтобы они получили американское образование. Его
сын Гарланд с отцовского благословения женился на девушке из
немецко-ирландской семьи. Кортланд также женился на девушке англосаксонских
кровей, их примеру последовал в свое время и Баркли.
Как мы уже отмечали, в 1899 году Мэри-Бет вышла замуж за ирландца,
Дэниела Макинтайра.
Хотя сыновья Кэтрин, Клэй и Винсент, всю жизнь говорили по-французски,
оба женились на американках ирландского происхождения -- Клэй взял в жены
дочь преуспевающего владельца отеля, а Бинсент -- дочь немецко-ирландского
пивовара. Одна из дочерей Клэя стала членом ирландского католического ордена
Сестер милосердия (пойдя по стопам своей тети по отцу), который по сию пору
пользуется финансовой поддержкой семьи. Правнучка Винсента поступила в тот
же орден.
Мэйфейры французской ветви молились в соборе Святого Людовика во
Французском квартале, но представители основной ветви семейства, защищенные
легатом, начали посещать службы своей приходской церкви, Нотр-Дам, на
Джексон-авеню, одной из трех церквей, нашедших поддержку Отцов Искупителей,
которые стремились ответить чаяниям ирландских и немецких иммигрантов,
поселившихся в прибрежной зоне, а также пожеланиям старых французских
семейств. Когда в 1920-х годах эту церковь закрыли, то на Притания-стрит в
Садовом квартале воздвигли приходскую часовню, явно предназначенную для
богатых, которые не хотели ходить ни в ирландскую церковь Святого Альфонса,
ни в немецкую церковь Святой Марии.
Мэйфейры посещали службы в этой часовне, и до сих пор жители Первой
улицы ходят туда слушать мессу. Но еще в 1899 году Мэйфейры начали
появляться по важным поводам в ирландской церкви Святого Альфонса --
огромном, внушительном и красивом здании.
В этой церкви в 1899 году Мэри-Бет венчалась с Дэниелом Макинтайром, и
с тех пор там проводятся все крещения Мэйфейров с Первой улицы. Дети
Мэйфейров после исключения из хороших частных школ какое-то время ходили в
приходскую школу при церкви Святого Альфонса.
Некоторые сведения о семье мы получаем от ирландских католических
священников и монахинь этого прихода.
После смерти Джулиена в 1914 году Мэри-Бет редко говорила по-французски
даже со своими французскими кузенами. Возможно, в семье постепенно отошли от
этого языка. Карлотта Мэйфейр никогда на говорила по-французски, что
касается Стеллы, Анты или Дейрдре, то вряд ли они знали больше чем несколько
слов какого-либо иностранного языка.
Наши наблюдатели отмечали множество раз, что в речи Мэйфейров
двадцатого века -- Карлотты, ее сестры Стеллы, ее племянницы Анты и дочери
последней, Дейрдре, -- явно слышался ирландский акцент. Как и у многих
новоорлеанцев, в их речи не улавливался французский или южноамериканский
акцент. Но они обычно обращались к знакомым, используя полное имя, например:
"Привет, как дела, Элли Мэйфейр?"; речь их была ритмична и содержала много
повторений, совсем как у ирландцев. Типичным примером послужит следующий
фрагмент, записанный во время похорон одного из Мэйфейров в 1945 году:
"Брось, не рассказывай мне сказки, брось, Глория Мэйфейр, сама знаешь, я ни
за что не поверю этому, и как тебе не стыдно говорить такое! Бедняжка Нэнси,
у нее столько забот, сама знаешь, а она живет как святая, сама знаешь, и
никто меня не переубедит!"
Что касается внешнего вида, то в Мэйфейрах столько намешано генов, что
в любом поколении, в любое время появляются всевозможные сочетания цвета
волос, телосложения, черт лица. У них нет характерной внешности. Тем не
менее некоторые ученые Таламаски утверждают, что сравнение всех существующих
фотографий, рисунков и репродукций портретов позволяет выявить ряд
повторяющихся типажей.
Например, среди Мэйфейров можно выделить группу высоких светловолосых
людей (куда входит Лайонел Мэйфейр), которые похожи на Петира ван Абеля; у
всех у них зеленые глаза и волевые подбородки.
Также среди Мэйфейров часто встречаются очень бледные и хрупкие
представители, все они голубоглазые и маленького роста; в эту группу можно
отнести не только родоначальницу Дебору, но и Дейрдре Мэйфейр, наследницу
этого поколения, "ведьму" и мать Роуан.
В третью группу входят темноглазые, темноволосые Мэйфейры с широкой
костью; это и Мэри-Бет Мэйфейр, и два ее дяди, Клэй и Винсент, а также
Анжелика Мэйфейр с Сан-Доминго.
Другие представители этого семейства -- невысокие, черноглазые и
черноволосые -- очень похожи на французов, у каждого из них маленькая
круглая голова, довольно большие глаза и волосы в мелкий завиток.
В последнюю группу можно объединить Мэйфейров с очень светлой кожей,
русоволосых, сероглазых, стройных, неизменно высоких; в эту группу входят
Шарлотта с Сан-Доминго (дочь Петира ван Абеля), Мэри-Клодетт, которая
привезла семью в Луизиану, дочь Стеллы, Анта Мэйфейр, и ее внучка -- доктор
Роуан Мэйфейр.
Агенты ордена также проследили семейное сходство между некоторыми
Мэйфейрами. Например, доктор Роуан Мэйфейр из Тайбурона, Калифорния, похожа
на своего предка Джулиена Мэйфейра гораздо больше, чем на любого
светловолосого родственника.
А Карлотта Мэйфейр в юности очень напоминала Шарлотту.
(Автор этих строк считает своим долгом отметить следующее: что касается
данного вопроса о внешнем сходстве, лично он ничего подобного не наблюдает
при сравнении всех изображений! Какие-то черты у Мэйфейров общие, но
различий несоизмеримо больше! Семью по внешним признакам не назовешь ни
ирландской, ни французской, ни шотландской, ни какой-либо другой.)
При любом обсуждении ирландского влияния или ирландских корней нам не
следует забывать об одном: история семьи такова, что ни в одном случае
нельзя быть уверенным, кто является отцом какого-либо ребенка. И как покажут
более поздние "предания", повторяемые потомками двадцатого века,
кровосмешение в каждом поколении отнюдь не являлось секретом. Тем не менее
определенно прослеживается ирландское культурное влияние.
Также следует отметить другой факт -- за точность не ручаюсь: с начала
девятнадцатого века семья начинает нанимать все больше и больше ирландцев в
качестве домашней прислуги; эти ирландцы и стали бесценным источником
информации для Таламаски. И теперь нелегко определить, каков их вклад в то,
что мы видим в семье много ирландского.
Само по себе привлечение ирландских работников не имело никакого
отношения к ирландскому происхождению семьи. В этом районе так повелось
издавна, что американцы ирландского происхождения шли в услужение, а жили
они на так называемом Ирландском канале, в прибрежном районе, пролегавшем
между верфями Миссисипи и Мэгазин-стрит, южной границей Садового квартала.
Некоторые из них служили горничными и конюхами, жившими при доме; другие
являлись на работу каждый день или только по определенным датам. В целом они
не отличались той преданностью семье Мэйфейров, какая была у цветных и
черных слуг, и они гораздо охотнее, чем слуги предыдущих десятилетий,
рассказывали о том, что происходило на Первой улице.
И хотя информация, предоставленная ими Таламаске, чрезвычайно важна,
все-таки она носит определенный характер и оценивать ее следует осторожно.
Ирландские слуги, работавшие в доме и в саду, в целом имели склонность
верить в привидения, в сверхъестественное и в способность мэйфейрских женщин
вызывать определенные явления. Они были в высшей степени суеверными людьми.
Поэтому их истории о том, что они видели или слышали, иногда граничат с
фантазиями и часто содержат яркие зловещие описания.
Тем не менее этот материал является -- по очевидным причинам --
исключительно важным. И многое из того, о чем рассказали ирландские слуги,
имеет для нас знакомые мотивы.
Учитывая все вышесказанное, мы не погрешим против истины, если отметим:
к первому десятилетию этого века Мэйфейры с Первой улицы считали себя
ирландцами, что часто проскальзывало в их разговорах, и в сознании многих,
кто с ними общался -- слуг и прочих, -- они были самыми настоящими
ирландцами со всеми их сумасшедшими выходками, эксцентричностью и
склонностью к патологии. Несколько недоброжелателей отзывались о Мэйфейрах
как о "буйно помешанных ирландцах". А немецкий священник из церкви Святого
Альфонса однажды сказал, что Мэйфейры пребывают "в постоянной кельтской
мгле". Кое-кто из соседей и друзей называл сына Мэри-Бет, Лайонела,
"сумасшедшим ирландским пьяницей", а за ею отцом Дэниелом Макинтайром,
безусловно, закрепилась такая же репутация среди всех держателей баров по
Мэгазин-стрит.
Наверное, можно утверждать, что со смертью "мсье Джулиена" (который в
действительности был наполовину ирландец) дом на Первой улице окончательно
расстался со всем французским или креольским, что там было. Сестра Джулиена
Кэтрин и его брат Реми отправились в могилу раньше его, как и его дочь
Жаннетта. С тех пор, несмотря на то что на семейных сборищах присутствовало
по нескольку сотен франкоговорящих родственников, костяк семьи остался
ирландско-американским, католической веры.
Шло время, и франко-говорящие родственники расставались со своими
креольскими корнями, что происходило во многих креольских семьях Луизианы.
Французским языком почти везде перестали пользоваться. По мере того как мы
приближаемся к последнему десятилетию двадцатого века, нам все труднее
отыскивать где-либо ис