присоединился и почтальон. -- Мисс Белл, -- продолжал он свой рассказ, -- стояла на крыльце и без конца плакала, а мисс Милли попыталась было рассказать мне, что произошло, но из-за рыданий не могла вымолвить ни слова. Потом на крыльцо вышла мисс Нэнси и крикнула, чтобы я не мок под дождем, а продолжал свой обход и что у них в доме умер человек. Мистер Бодре перешел на другую сторону улицы и укрылся от струившихся с неба потоков воды на крыльце одного из соседних домов. Экономка, наблюдавшая за происходящим сквозь закрывавшую вход сетку, сообщила ему о смерти Анты Мэйфейр. Судя по всему, бедняжка упала с крыши террасы верхнего этажа. По словам почтальона, буря была ужасной -- самый настоящий ураган. Тем не менее он не ушел и видел, как тело погрузили в фургон похоронной конторы. При этом присутствовали сам Рэд Лониган и его кузен Лерой. Фургон уехал. Мистер Бодре продолжил свой путь по обычному маршруту, и вскоре -- он едва успел дойти до Притания-стрит -- погода резко улучшилось и небо стало совершенно чистымю. А когда на следующий день он вновь оказался возле особняка, его внимание привлек тротуар, густо усеянный опавшими листьями. В течение многих последующих лет Таламаска собирала все свидетельства, касавшиеся обстоятельств смерти Анты, однако нам так и не удалось выяснить, что же в действительности произошло десятого декабря 1941 года. Возможно, тайна никогда не будет раскрыта. Последним из "посторонних", кто видел Анту живой и беседовал с ней, был мистер Бодре. Элис Фланаган, няня, ухаживавшая за ребенком, в тот день сообщила по телефону, что больна, и на работу не вышла. Все, что известно из полицейских отчетов, а также из очень скудных и осторожных высказываний членов семьи Лониган и приходских священников, это что около трех часов дня Анта не то спрыгнула, не то упала с крыши террасы, расположенной как раз под окном мансарды, где когда-то была комната Джулиена. Версия Карлотты, согласно тем же источникам, была такова. Они с Антой поссорились, потому что девочка деградировала до такой степени, что даже не кормила малышку. -- Она была совершенно не готова к тому, чтобы стать хорошей матерью, -- сказала мисс Карлотта офицеру полиции. -- Она только и делала, что стучала на машинке, сочиняя свои рассказы и стихи и рассылая во все концы письма. И Нэнси или кому-то из нас приходилось подолгу барабанить в дверь, чтобы до Анты наконец дошло, что Дейрдре надрывается от плача в своей колыбельке, потому что ее давно пора покормить или перепеленать. Во время ссоры Анта "впала в истерику" и бросилась наверх, в мансарду, крича, чтобы все оставили ее наконец в покое. Боясь, что Анта опять что-нибудь с собой сделает, -- а такое, если верить мисс Карлотте, случалось неоднократно, -- мисс Карлотта поднялась следом за ней в бывшую комнату Джулиена и увидела там племянницу всю в крови -- та пыталась выцарапать собственные глаза. Карлотта постаралась успокоить ее, но Анта вырвалась, потеряла равновесие и спиной вперед выпала из окна на крышу веранды. Анте удалось проползти по ней до самого края, но потом она все же не удержалась и рухнула вниз -- а быть может, и спрыгнула нарочно. Она умерла мгновенно, поскольку ударилась головой о каменные плиты, а высота была большой -- третий этаж. Кортланд был вне себя, когда узнал о смерти племянницы, и, не медля ни секунды, помчался на Первую улицу. Позднее, уже в Нью-Йорке, он сказал жене, что Карлотта совершенно обезумела. Рядом с ней постоянно находился священник из церкви Искупления Господня. Она только вновь и вновь повторяла, что никто не понимал, до какой степени хрупкой и нежной была Анта. -- Я пыталась остановить ее, -- твердила она. -- Господи, ну что еще я могла сделать?! Дорогуша Милли и Белл были слишком расстроены, чтобы обсуждать эту тему. Такое впечатление, что Белл вообще путала обстоятельства двух смертей -- Анты и Стеллы. Только у Нэнси на этот счет было свое, особое мнение: она не уставала жаловаться всем и каждому, что у Анты голова была полна глупых фантазий и что ее всю жизнь только портили и всегда выгораживали. При встрече с Элис Фланаган Кортланду показалось, что та чем-то напугана. Это была очень пожилая полуслепая женщина. Она заявила, что ничего не знает о попытках Анты причинить себе какой-либо вред, что никогда не видела, чтобы та "впадала в истерику" или что-либо еще в том же духе. Все распоряжения она получала непосредственно от мисс Карлотты, которая неустанно заботилась о благе семьи. Мисс Фланаган очень не хотелось потерять такую хорошую работу. -- Я хочу только нянчить этого прелестного ребенка, -- сказала она полицейскому. -- И я очень нужна сейчас моей дорогой малышке. И действительно, мисс Фланаган продолжала ухаживать за Дейрдре Мэйфейр до тех пор, пока девочке не исполнилось пять лет. В конце концов Кортланд велел Беатрис и Аманде оставить Карлотту в покое. Она была единственной свидетельницей смерти Анты, и что бы ни произошло в тот роковой день, Анта, конечно же, погибла в результате ужасного несчастного случая. Они бессильны что-либо сделать в подобной ситуации. По правде говоря, никакого серьезного расследования обстоятельств смерти Анты не проводилось. Не было даже вскрытия. Когда при внимательном осмотре тела владелец похоронной конторы обнаружил, что царапины на лице Анты не могли быть нанесены ею самой, он немедленно связался с семейным врачом Мэйфейров, однако ему посоветовали -- а точнее, приказали -- забыть об этом и держать язык за зубами. Неофициальное заключение свелось к тому, что Анта была безумна. Ее психика всегда отличалась нестабильностью. Она провела какое-то время в клинике Бельвю и в психиатрической лечебнице Святой Анны. Она и ее ребенок нуждались в постоянном присмотре. После смерти Стеллы нам не встретилось ни единого упоминания о знаменитом изумруде Мэйфейров и о том, что он имеет какое-то отношение к Анте. Никто из родственников или друзей не говорил, что видел этот кулон. На портретах Анты, написанных Шоном Лэйси, изумруда тоже нет. Нью-йоркские родственники вообще о нем не слышали. И тем не менее, когда Анта умерла, кулон с изумрудом оказался на ее шее. Вопрос о том, почему именно в тот день Анта надела кулон, напрашивается сам собой. А что, если он и стал первопричиной роковой ссоры? И если царапины, оставшиеся на лице Анты, не были нанесены ею самой, значит ли это, что Карлотта пыталась выцарапать племяннице глаза? А если так, то почему? Как бы то ни было, особняк на Первой улице вновь оказался окутанным завесой тайны. Планам Анты относительно его реставрации не суждено было сбыться. После яростных споров в конторе "Мэйфейр и Мэйфейр" -- говорят, во время одного из них Карлотта настолько рассвирепела, что вдребезги разбила дверное стекло, -- Кортланд даже решился на отчаянный шаг: подал иск в суд о передаче ему права единоличной опеки над маленькой Дейрдре. В дело вмешался и внук Клэя Мэйфейра Александр. Он и его жена Эйлин владели прекрасным особняком в Метэри. Они с радостью готовы были удочерить Дейрдре или просто взять ее на воспитание в зависимости от того, какой из вариантов предпочтет Карлотта. Аманда Грейди Мэйфейр рассказывала нашему секретному агенту Аллану Карверу: -- Кортланд хочет, чтобы я вернулась домой и взяла на себя заботы о ребенке. Поверьте, мне невероятно жаль малышку, но после стольких лет я не могу вернуться в Новый Орлеан. Карлотта лишь смеялась в лицо всем этим, как она их называла, "благодетелям". Судье и всем членам семьи она говорила одно и то же. Анта была серьезно больна. Она явно страдала врожденным безумием, которое вполне могло передаться по наследству и ее маленькой дочери. А потому она никоим образом не позволит увозить ребенка из материнского дома, лишать его присмотра дражайшей мисс Фланаган, равно как и заботы милой Белл или доброты нашей драгоценной Милли и всех тех, кто обожает это чудесное дитя и день и ночь неустанно заботится о нем. Никто другой не в состоянии сделать это лучше. Когда Кортланд наотрез отказался отозвать свой иск, она перешла к прямым угрозам. Разве его не бросила жена? А что, если всему семейству станет известно, каков он на самом деле? Ее намеки и инсинуации заставили родственников задуматься и тщательно взвесить все "за" и "против". Судья, которому было поручено вести это дело, начал "терять терпение". В конце концов, почему эта семейка не может смириться с существующим положением? Сам он искренне считал Карлотту Мэйфейр женщиной непогрешимо добродетельной, кристально честной и редкостно здравомыслящей, Святой Боже, да если бы рядом с каждым осиротевшим ребенком оказывались такие тетушки, как Милли и Белл, не говоря уже о Карлотте, мир можно было бы считать едва ли не идеальным! Итак, наследие семьи осталось на попечении "Мэйфейр и Мэйфейр", а малышка -- на попечении мисс Карлотты. Дело поспешили закрыть. Подорвать авторитет Карлотты попытались еще лишь однажды -- в 1945 году. Один из потомков Лестана Корнел Мэйфейр тогда только что закончил ординатуру в центральной клинике Массачусетса. Его специализацией была психиатрия. В свое время Корнелу довелось слышать немало "невероятных историй", связанных с домом на Первой улице, -- прежде всего от Аманды Грейди Мэйфейр, а также от Луизы Энн Мэйфейр, старшей внучки Гарланда, с которой у него был роман в течение всего периода ее пребывания в Радклиффе. История с наследственным безумием чрезвычайно заинтересовала Корнела. К тому же он был по-прежнему влюблен в Луизу Энн. Она отказалась выйти за него замуж и остаться в Массачусетсе и вернулась в Новый Орлеан. Откровенно говоря, Корнел не понимал ее столь непоколебимой преданности родному дому. Вот почему ему хотелось непременно посетить Новый Орлеан и, конечно же, нанести визит в особняк на Первой улице. Нью-йоркские родственники одобрили его намерения. -- Как знать, -- говорил он Аманде, сидя с ней за ленчем в "Вальдорфе", -- быть может, город мне понравится и, быть может, нам с Луизой Энн удастся как-то договориться между собой. Одиннадцатого февраля Корнел приехал в Новый Орлеан и остановился в одном из отелей в центре города. Потом он позвонил Карлотте с просьбой о встрече, и она согласилась принять его. Позднее в телефонном разговоре с Амандой он сказал, что пробыл в доме около двух часов и даже провел какое-то время наедине с четырехлетней Дейрдре. -- Я не могу сейчас сказать, что именно мне удалось выяснить, -- делился он своими впечатлениями, -- но девочку необходимо как можно скорее вырвать из того окружения, в котором она находится. Откровенно говоря, мне бы не хотелось впутывать во все это Луизу Энн. Как только вернусь в Нью-Йорк, непременно расскажу тебе обо всем подробно. Аманда настоятельно посоветовала Корнелу немедленно сообщить обо всем, что его тревожит, Кортланду. Корнел ответил, что то же самое посоветовала ему сделать Луиза Энн. -- Непременно свяжусь с Кортландом, но только не сейчас, -- сказал он. -- Я по горло сыт Карлоттой и не испытываю никакого желания еще раз встречаться сегодня с этими людьми. Уверенная, что Кортланд может помочь, Аманда позвонила ему сама и поставила в известность о происходящем. Он был очень доволен интересом доктора Мэйфейра к судьбе ребенка и чуть позже перезвонил Аманде и сообщил, что договорился с Корнелом о встрече за ужином в ресторане Колба в центре города. Кортланд добавил, что Корнел ему понравился и что он сгорает от желания услышать мнение доктора Мэйфейра о событиях, в доме. Пообещав перезвонить после ужина, он попрощался и повесил трубку. Однако Корнел на ужин не пришел. Прождав его в ресторане Колба целый час, Кортланд позвонил в номер отеля. Никто не ответил. А на следующее утро горничная отеля обнаружила бездыханное тело Корнела Он лежал на смятой постели полностью одетый; глаза оставались полуоткрытыми, а рядом на столике стоял недопитый бокал бурбона. При беглом осмотре причину столь внезапной смерти обнаружить не удалось. Вскрытие, произведенное по настоянию матери Корнела и следователя из полиции Нового Орлеана, выявило в крови покойного алкоголь и небольшое количество сильнодействующего наркотического средства. Эксперты поставили диагноз "передозировка", и дело закрыли. Аманда Грейди Мэйфеир так и не смогла простить себе, что послала Корнела в Новый Орлеан. Луиза Энн до сих пор "не оправилась от горя" и остается незамужней. Потрясенный до глубины души Кортланд сопровождал гроб с телом Корнела Мэйфейра в Нью-Йорк. Виновны ли в смерти Корнела Мэйфейрские ведьмы? К сожалению, и на этот вопрос мы не можем ответить с уверенностью. Тем не менее есть одна немаловажная деталь, позволяющая предположить, что Корнел скончался отнюдь не от отравления смесью алкоголя и наркотика. Как вы помните, глаза покойного оставались полуоткрытыми, и, когда тело уже выносили из номера отеля, следователь обратил внимание на лопнувшие внутри глазных яблок сосуды. Известно, что это симптом удушья. Вполне возможно, что поначалу Кортланду подмешали в бокал сильнодействующий наркотик (недопитый бурбон так и остался на столике), а когда молодой человек потерял сознание, беззащитную жертву просто задушили подушкой. Однако когда Таламаска через одного из преданных ордену частных детективов с весьма хорошей репутацией попыталась возобновить следствие, судебные власти не проявили, к этому никакого интереса. Никто в отеле не смог вспомнить, приходили ли в тот день к Корнелу посетители. Равно как и того, кто именно заказал бурбон в номер и выполнял ли такой заказ кто-либо из обслуживающего персонала. Как выяснилось, в ходе первого следствия такой вопрос вообще не был задан. Не были взяты и отпечатки пальцев. В конце концов, кому нужен лишний шум, если речь явно не шла об убийстве... Пора наконец обратиться к судьбе Дейрдре Мэйфейр, которая в настоящее время является владелицей наследия семейства Мэйфейр и которая, осиротев в двухмесячном возрасте, всю жизнь оставалась на попечении своих стареющих тетушек. Дейрдре Мэйфейр После смерти Анты дом на Первой улице постепенно разрушался. Бассейн превратился в болото, густо покрытое ряской и заросшее дикими ирисами; из проржавевших труб текла мутно-зеленая вода Окна в хозяйских спальнях северного крыла вновь наглухо закрыли ставнями. С наружных стен -- когда-то фиолетово-серых -- осыпалась почти вся краска. Постаревшая мисс Фланаган, которая в последний год своей жизни уже почти ничего не видела, все же продолжала заботиться о Дейрдре и время от времени возила ее на прогулку в плетеной коляске вокруг квартала, однако пересекать проезжую часть уже не отваживалась. Кортланд приехал на Рождество и пил шерри, удобно расположившись в длинном зале в передней части дома вместе с Дорогушей Милли, Белл и Нэнси. -- Я твердо заявил им, что на этот раз им не удастся меня выгнать, -- рассказывал он своему сыну Пирсу, который потом передал эти слова матери. -- Нет уж. Я буду навещать бедную девочку в Рождество и в дни ее рождения. И хочу при этом видеть ее собственными глазами и держать на руках. Примерно то же самое Кортланд сказал и в конторе "Мэйфейр и Мэйфейр", поручая своим секретарям покупать подарки для таких визитов. Годы спустя внук Кортланда Райен Мэйфейр на свадебном приеме рассказывал одному из хороших знакомых: -- Мой дед терпеть не мог визиты в особняк. Наш дом в Метэри всегда был таким светлым, веселым. Отец вспоминал, что дед каждый раз возвращался домой в слезах. Когда Дейрдре было три года, дед заставил их украсить для девочки первую в ее жизни елку, сам притащил для этого целую гору украшений и даже купил в "Кац и Бестофф" гирлянду с фонариками и повесил ее на себя. Он с трудом представлял, как могут люди жить в постоянном мраке. Как жаль, что я мало знал своего деда Подумать только! Ведь он родился в том самом особняке! А его отец, Джулиен, родился еще до Гражданской войны. К тому времени, о котором здесь идет речь, Кортланд превратился в почти точную копию своего отца. На его портретах, относящихся даже к середине 1950-х годов, мы видим высокого стройного джентльмена с темными волосами, лишь на висках слегка тронутыми сединой. Черты изборожденного морщинами лица обладают удивительным сходством с чертами лица Джулиена, за исключением, разве что, глаз -- у Кортланда они заметно больше, как у Стеллы. А вот доброжелательное выражение и веселая улыбка, часто появлявшаяся на лице Кортланда, несомненно унаследованы им от Джулиена. По словам всех, родственники очень любили Кортланда, а его служащие едва ли не боготворили. Даже Аманда Грейди, много лет прожившая врозь с мужем, никогда не переставала любить его -- так, во всяком случае, она сказала Аллану Карверу, когда беседовала с ним в Нью-Йорке уже после смерти Кортланда. Аманда рыдала на плече Карьера, жалуясь на то, что сыновья так и не поняли, почему она бросила их отца, однако объяснять им что-либо не собиралась. Несмотря на то что Райен Мэйфейр почти не знал своего деда, он всегда оставался безгранично преданным его памяти. В его глазах, равно как и в глазах его отца, Кортланд был истинным героем. "Бегство" бабушки в Нью-Йорк казалось ему неразрешимой загадкой. Что же касается каких-либо свидетельств того периода о Дейрдре, увы, мы не имеем ни одного. Нам практически ничего не удалось узнать о первых пяти годах ее жизни. Лишь члены семьи Кортланда время от времени упоминали о ней, неизменно называя "очаровательным и милым ребенком". У нее были черные вьющиеся волосы, такие же как у Стеллы, и огромные темно-голубые, ясные глаза. Однако особняк на Первой улице оставался наглухо отгороженным от внешнего мира. Целое поколение живущих по соседству или просто часто проходивших мимо него людей привыкло к запушенному, непривлекательному фасаду дома, всем своим видом словно угрожавшего любому, кто посмеет к нему приблизиться. И вновь никто из рабочих не мог завершить порученные им ремонтные работы. Кровельщик, к примеру, дважды падал с лестницы, после чего наотрез отказался от подряда. Только старый садовник и его сын с готовностью откликались на приглашение хозяев и время от времени подстригали траву на газонах. По мере того как соседи и знакомые Мэйфейров постепенно уходили в мир иной, вместе с ними уходили и старинные предания об этой семье. А те, что продолжали передаваться из поколения в поколение, искажались до неузнаваемости. На смену старым приходили новые агенты и осведомители. Со временем никто из тех, с кем им приходилось встречаться, уже не упоминал имен Джулиена, Кэтрин, Реми или Сюзетты. Сын Джулиена Баркли умер в 1949 году, другой сын, Гарланд, -- в 1951-м. Сын Кортланда Грейди скончался в том же году, что и Гарланд, после падения с лошади во время прогулки в парке. Аманда Грейди Мэйфейр ненадолго пережила любимого сына -- такое впечатление, что смерть Грейди стала для нее чересчур страшным ударом и лишила последних сил и желания жить. Из двоих сыновей Пирса только Райен Мэйфейр "знает историю семьи" и щедро потчует молодых родственников -- большинству которых ничего не известно о прошлом -- весьма странными рассказами. Ирвин Дандрич покинул этот мир в 1952 году. К тому времени его место уже занял другой осведомитель -- женщина по имени Джулиетт Мильтон, которая в течение многих лет в изобилии получала информацию от Беатрис Мэйфейр и других членов семьи, живших в центральной части города. Джулиетт часто обедала вместе с ними -- во всяком случае, с теми, кого не слишком раздражал тот факт, что эта неисправимая болтушка и сплетница рассказывает не только им все обо всех, но и всем о них. Надо сказать, что, так же как и Дандрич, Джулиетт делала это без всякого злого умысла. У нее не было дурных намерений, и ее отнюдь нельзя было обвинить в недоброжелательном отношении к кому-либо. Просто ей нравилось быть в центре внимания, а кроме того, за свои неимоверно длинные отчеты, регулярно отсылаемые в Лондон, она ежегодно получала от нашего ордена определенную сумму, фактически равную той ренте, которая прежде служила ей единственным средством к существованию. Как и Дандрич, Джулиетт не имела даже представления, для кого и с какой целью она собирает информацию о семействе Мэйфейр. Как минимум раз в году она пыталась выяснить это, однако никогда не настаивала на удовлетворении своего любопытства. В 1953 году я приступил к переводу писем Петира ван Абеля и параллельно читал все сообщения о Дейрдре по мере их поступления. В ту пору ей уже исполнилось двенадцать лет. Однако сведения были более чем скудными, а потому я настоятельно просил всех имевшихся в нашем распоряжении осведомителей тщательно собирать каждую крупицу информации. -- Копайте, -- говорил им я. -- Расскажите мне об этой девочке все, с самого начала. Не существует ни единой мелочи, о которой я не хотел бы знать. Джулиетт Мильтон я позвонил персонально и пообещал ей отдельную плату за любую, пусть даже крошечную, дополнительную подробность, какую ей доведется выяснить. В детстве Дейрдре, можно сказать, почти в точности следовала по стопам своей матери. Она сменила несколько школ, и отовсюду ее исключали практически за одно и то же: за бесконечные "шутовские выходки", "неподобающее странное поведение", за срыв занятий в классе и неукротимые приступы плача, причину которых не в силах был объяснить никто. И вновь сестре Бриджет-Мэри, теперь уже пожилой шестидесятилетней монахине, довелось стать свидетельницей того, как во дворе школы Святого Альфонса "невидимый друг" отыскивал вещи для маленькой Дейрдре и заставлял цветы летать по воздуху. Школа при монастыре Святого Сердца, школа при монастыре урсулинок, школа Святого Иосифа... Ни в одной из них Дейрдре не задерживалась более чем на две недели. А после много месяцев проводила дома. Соседи видели, как она "словно бешеная" носилась по саду или взбиралась на старый дуб, росший на задворках. В доме на Первой улице давно уже практически не было слуг. Айрин, дочь тетушки Истер, готовила и прибиралась в доме -- неторопливо, но основательно и добросовестно. Каждое утро она подметала тротуары, или, как их называли в доме, пешеходные дорожки, а в три часа мыла швабру под краном возле калитки в конце сада фактической домоправительницей была Нэнси Мэйфейр, которая, по словам торговцев и священников, время от времени бывавших в особняке, с ними не церемонилась, а иногда вела себя и чрезмерно резко. Дорогуша Милли и Белл, весьма колоритные, если не сказать красивые, пожилые женщины, ухаживали за несколькими кустами роз, каким-то чудом уцелевшими возле боковой террасы, в то время как весь остальной сад, от передней ограды до задней стены, давно уже густо зарос сорняками. По воскресеньям все семейство приходило в часовню к девятичасовой мессе: малышка Дейрдре в матроске и соломенной шляпке с лентами, Карлотта в темном костюме строгого покроя и блузке с высоким стоячим воротником и пожилые леди -- Дорогуша Милли и Белл, -- по обыкновению облаченные в элегантные, отделанные кружевом габардиновые платья, ботинки с высокой шнуровкой и темные перчатки. В случае необходимости пополнить свой гардероб очередными нарядами, будь то жемчужно-серые платья или украшенные цветами шляпки с вуалью, по понедельникам мисс Милли и мисс Белл брали такси и отправлялись за покупками в лучшие магазины Нового Орлеана. Продавщицы парфюмерных отделов, где пожилые дамы покупали пудру, румяна и губную помаду, -- а накануне Рождества еще и духи, -- знали их по именам. Прежде чем взять такси и отправиться обратно домой, леди неизменно задерживались у буфетной стойки в магазине Холмса, чтобы перекусить. Именно мисс Милли и мисс Белл от имени обитателей особняка на Первой улице присутствовали на всех происходивших в округе похоронах, крестинах и церемониях бракосочетания. Следует, однако, добавить, что их участие в свадьбах ограничивалось только посещением церкви -- за праздничный стол они никогда не садились. Если погребением усопшего занималась контора "Лониган и сыновья", которая располагалась неподалеку от особняка, мисс Милли и мисс Белл принимали участие в бдении у гроба и поминках. По вторникам они ходили к вечерней мессе и летом иногда брали с собой в часовню и Дейрдре. Забавно было наблюдать, как пожилые дамы с гордостью опекали свою маленькую спутницу, а чтобы она во время службы вела себя смирно, подсовывали ей кусочки шоколада. Никто уже не помнил, что когда-то с милейшей мисс Белл "было не все в порядке". Вообще говоря, этим двум леди не составляло труда завоевывать уважение и доверие обитателей Садового квартала, особенно тех, кто понятия не имел о семейных трагедиях и тайнах семейства Мэйфейр. К тому же с течением лет особняк на Первой улице перестал быть единственным в этом районе запущенным и разрушающимся строением, скрывающимся за проржавевшей решеткой. Всегда безвкусно и неряшливо одетая, с давно не мытыми, кое-как причесанными волосами, Нэнси Мэйфейр являла собой полную противоположность мисс Милли и мисс Белл -- она словно родилась и выросла в ином мире и походила скорее на наемную служанку. Тем не менее никому и в голову не приходило сомневаться в том, что Нэнси была сестрой Стеллы, в то время как это совершенно не соответствовало действительности. Едва ли не с тридцатилетнего возраста она стала носить черные ботинки со шнуровкой. Доставая деньги из потрепанной сумочки, чтобы расплатиться с торговцами и разносчиками, мисс Нэнси выглядела очень сердитой, а иногда просто сварливо гнала их прочь от ворот. Вот с такими женщинами приходилось проводить время в особняке маленькой Дейрдре, после того как ее после краткого периода обучения, а точнее, неудачных попыток сосредоточить внимание на том, что говорят учителя в переполненном классе, изгоняли из очередной школы. Сплетничая между собой, обитатели Садового квартала все чаше сравнивали Дейрдре с матерью. Родственники гадали, не причиной ли всему "врожденное безумие", однако никто и ни в чем не был уверен. Тем не менее те, кто пристально следил за происходящим в доме на Первой улице, пусть даже и на достаточно большом расстоянии, весьма рано сумели заметить явное несходство между матерью и дочерью. В то время как Анта по природе своей отличалась застенчивостью и слабостью характера, Дейрдре, несомненно, с рождения была пылкой, эмоциональной и вспыльчивой. Соседи, нередко наблюдая, как она, "словно сорванец", носится по саду, упорно твердили, что ей "следовало родиться мальчишкой". В пять лет она уже с легкостью взбиралась едва ли не на самую вершину огромного дуба, а иногда, спрятавшись в зарослях кустарника возле ограды, с интересом разглядывала прохожих. В девятилетнем возрасте Дейрдре впервые сбежала из дома. Карлотта в панике позвонила Кортланду, и в дело вмешалась полиция. В конце концов замерзшая, буквально трясущаяся от холода девочка объявилась у входа в сиротский дом Святой Елизаветы на Наполеон-авеню и заявила, что она "проклята" и "одержима дьяволом". Пришлось вызвать священника, а вскоре в сиротский дом приехали Кортланд и Карлотта и увезли Дейрдре домой. -- У ребенка "чересчур богатое воображение", -- объяснила Карлотта, и это выражение на многие годы стало главным оправданием поведения Дейрдре в любых неприятных ситуациях. Год спустя полиция обнаружила Дейрдре, когда та во время страшного урагана и ливня бродила по берегу Байю-Сент-Джон; она дрожала с ног до головы и со слезами твердила, что боится возвращаться домой. В течение целых двух часов она водила за нос полицейских, назвавшись другим именем и сочиняя о себе небылицы. Дейрдре заявила, что она цыганка, что приехала в город вместе с цирком, что мать ее убил дрессировщик, а сама она хотела покончить с собой "с помощью очень редкого яда", но ее увезли в Европу и там поместили в больницу, где врачи выкачали из нее всю кровь. -- Девочка выглядела такой печальной и в то же время производила впечатление не совсем нормальной, -- рассказывал впоследствии нашему агенту офицер полиции. -- Казалось, она говорит истинную правду, но иногда выражение ее голубых глаз становилось просто бешеным. А когда за ней приехали дядя и тетя, она даже не взглянула в их сторону и притворилась, что знать их не знает. А потом заявила, что они держали ее на цепи в какой-то комнате на верхнем этаже дома. Когда Дейрдре исполнилось десять лет, ее отвезли в Ирландию, в пансион, рекомендованный отцом Джейсоном Пауэром, священником из собора Святого Патрика, ирландцем по происхождению. Однако, по мнению родственников, идея принадлежала. Кортланду. -- Дедушка очень хотел вытащить ее из этого дома, -- сказал потом Райен Мэйфейр. Однако не прошло и месяца, как сестры из графства Корк отправили Дейрдре обратно домой. Следующие два года Дейрдре училась под присмотром гувернантки по имени мисс Ламптон, старой приятельницы Карлотты из школы при монастыре Святого Сердца. Встретившись с Беатрис Мэйфейр на Эспланейд-авеню, мисс Ламптон отзывалась о своей подопечной как об очаровательной и очень неглупой девочке. -- Единственным ее недостатком является чрезмерно богатое воображение, -- сказала гувернантка. -- И кроме того, малышка слишком много времени проводит в одиночестве. После отъезда мисс Ламптон на север, где та намеревалась выйти замуж за вдовца, с которым познакомилась во время его летнего отпуска, Дейрдре проплакала много дней. Ссоры и споры на Первой улице не прекращались, однако, и в течение этих двух лет. Соседи нередко слышали доносившиеся из особняка крики и видели, как Дейрдре со слезами выбегает в сад и прячется от Айрин или мисс Ламптон в густой листве почти на самой вершине старого дуба. Иногда она скрывалась там до самой темноты. В подростковом возрасте Дейрдре очень изменилась. От прежней живости и непосредственности девчонки-сорванца не осталось и следа -- она стала замкнутой, молчаливой. В тринадцать лет она казалась более чувственной и зрелой, чем в свое время уже взрослая Анта. Откинув назад свои роскошные черные вьющиеся волосы, Дейрдре расчесывала их на прямой пробор и повязывала сиреневой лентой, чтобы они не падали на лицо. Огромные голубые глаза этой девочки-женщины были полны недоверия и горечи. Все, кому доводилось в то время встречать Дейрдре на воскресной мессе, в один голос утверждали, что выглядела она так, будто кто-то нанес ей незаживающую рану. -- Она уже давно стала красивой молодой женщиной, -- рассказывала одна из матрон, регулярно посещавших часовню. -- Но старухи словно этого и не замечали. И по-прежнему наряжали ее как ребенка. Судя по всему, возникали и другие проблемы. Однажды Дейрдре буквально влетела в приемную конторы Кортланда. -- Она была в истерике, -- вспоминал впоследствии работавший в тот день секретарь. -- Наверное, целый час рыдала в кабинете дяди. Знаете, только когда она уже уходила, я обратил внимание на одну странную деталь: туфли на ней были разные. На одной ноге -- коричневый мокасин, а на другой -- черная туфля без каблука. Мне кажется, что она этого даже не заметила. По-моему, и Кортланд тоже. Он отвез ее домой. С тех пор я ее больше не видел. Летом того года, когда Дейрдре должно было исполниться четырнадцать лет, она вскрыла себе вены и ее поместили в новую благотворительную лечебницу. Там ее навестила Беатрис. -- У девочки есть то, чего всегда была лишена Анта, -- характер, -- сказала она потом Джулиетт Мильтон. -- Но она так нуждается в женском совете. Попросила меня купить для нее косметику. Говорит, что всего раз в жизни была в аптеке. Но когда Беатрис, выполнив просьбу Дейрдре, принесла все необходимое в лечебницу, ей было сказано, что Карлотта запретила любые посещения. Беатрис позвонила Кортланду, однако тот заявил, что понятия не имеет, почему Дейрдре вскрыла себе вены. -- Быть может, она просто надеялась хоть таким образом вырваться из дома, -- предположил он. Менее чем через неделю после этих событий Кортланд добился разрешения на поездку Дейрдре в Калифорнию. Она улетела в Лос-Анджелес, к дочери Гарланда Андреа Мэйфейр, которая была замужем за штатным врачом больницы под названием "Ливанский кедр". Однако через две недели Дейрдре вновь оказалась в доме на Первой улице. Лос-анджелесские Мэйфейры никогда и словом не обмолвились о том, что же тогда произошло. Только много лет спустя их единственный сын Элтон сказал одному из наших агентов, что его несчастная родственница из Нового Орлеана была не в своем уме. Она без конца твердила о том, что проклята из-за какого-то наследства, и неоднократно заводила с Элтоном разговор о самоубийстве, чем приводила в ужас его родителей. В конце концов они не выдержали и показали ее врачам, которые в один голос заявили, что бедняжка больна неизлечимо. -- Родители очень хотели помочь ей, особенно мама, -- рассказывал Элтон. -- Но все в семье пошло вверх дном. Думаю, последней каплей стал момент, когда однажды ночью они собственными глазами увидели ее на заднем дворе с мужчиной, а она потом принялась утверждать, что ничего подобного не было. И ни за что не хотела признаться. Они побоялись, как бы не случилось чего-нибудь. Ведь ей тогда, кажется, еще не исполнилось и четырнадцати, а, надо признать, девочка она была очень даже хорошенькая. Вот тогда они и отослали ее домой. Примерно так же звучала и версия Беатрис. -- Мне кажется, Дейрдре выглядит чересчур уж взрослой, -- говорила она Джулиетт Мильтон, отказываясь, однако, верить, что малышка способна солгать относительно знакомства с мужчинами: -- Она просто смущена и не знает как себя вести. Беатрис по-прежнему оставалась непреклонной в своей уверенности в том, что ни о каком врожденном безумии не может быть и речи, что это не более чем семейная легенда, придуманная Карлоттой, и пора положить конец ее распространению. Беатрис с подарками приехала на Первую улицу, чтобы повидаться с Дейрдре, однако Нэнси даже не пустила ее в дом. Тот же таинственный незнакомец стал причиной исключения Дейрдре из пансиона при монастыре Святой Розы де Лима. Ей тогда было уже шестнадцать, и она очень переживала, когда пришлось покинуть школу, в которой она проучилась почти весь учебный год, до самой весны, без каких-либо серьезных проблем. По словам родственников, Дейрдре там так нравилось, что она даже отказалась уехать домой на рождественские каникулы и только накануне Рождества согласилась поужинать с Кортландом. Любимым местом Дейрдре были большие качели на заднем дворе школы, где вечерами, в сумерках, она часто сидела вместе со своей подругой по пансиону Ритой Мей Двайер (впоследствии Лониган). Девочки болтали о том, о сем и иногда даже пели. По мнению Риты Мей, Дейрдре была на редкость своеобразной девочкой, наивной, романтической, очень элегантной и приятной в общении. В 1988 году исследователю, пишущему эти строки, удалось побеседовать с Ритой Мей Двайер Лониган и узнать от нее некоторые подробности драматических событий, ставших причиной исключения Дейрдре из пансиона. Она рассказала, что "таинственный друг" встретился с Дейрдре в монастырском саду. Было уже поздно, высоко в небе светила луна, незнакомец говорил тихо, но Рита Мей отчетливо слышала, как он назвал подругу "моя любимая". До тех пор ей доводилось слышать такие слова только в кино. Как оказалось, монахини следили за этой встречей сквозь щели в ставнях монастырской кухни. В ответ на их обвинение в том, что Дейрдре посмела привести мужчину на территорию школы, та не ответила ни слова -- только плакала и горько всхлипывала. Впоследствии одна из монахинь, докладывая о возмутительном происшествии воспитателям школы, гневно заявила, что ночного гостя "никак нельзя было назвать мальчиком -- это был вполне взрослый мужчина". Обвинения в адрес Дейрдре я бы назвал чересчур тяжелыми, незаслуженно жестокими: "Эта девочка насквозь лжива, она вела себя развратно, позволяя мужчине непристойные ласки, ее невинность не более чем пустая видимость... " Сомнений в том, что таинственным посетителем в ту ночь был Лэшер, нет и быть не может: "Темные волосы, карие глаза, очень элегантный старомодный костюм... " -- так в один голос описывают его монахини и миссис Лониган. Что поразительно, так это тот факт, что Рита Мей Лониган -- если, конечно, она не преувеличивает -- слышала его голос. Удивительно также, что Дейрдре взяла с собой в пансион фамильный изумруд и даже показывала Рите Мей выгравированную на обратной его стороне надпись: "Лэшер". Если верить миссис Лониган, Дейрдре практически ничего не знала ни о своей матери, ни о бабке, ни тем более об обстоятельствах смерти обеих. Знала лишь, что получила изумруд по наследству от них. В 1956 году в семье только и говорили, что о крайне подавленном состоянии Дейрдре в связи с ее исключением из пансиона Святой Розы. Девушка -- а она стояла уже на пороге своего семнадцатилетия -- была настолько потрясена, что пришлось даже поместить ее на полтора месяца в лечебницу Святой Анны. Нам не удалось получить выписки из истории болезни или какие-либо иные документальные свидетельства о ее пребывании в лечебнице, однако, по словам сестер милосердия, Дейрдре умоляла, чтобы ей назначили шоковую терапию, и такая процедура была проведена дважды. Исходя из того, что нам известно о методах лечения того времени, можно с уверенностью утверждать, что риск был достаточно велик, ибо сила тока в электрошоковом приборе тех лет значительно превышала норму, допустимую в наши дни. Подобное лечение грозило потерей памяти, длившейся иногда несколько часов, а иногда и несколько дней. Положенный курс лечения, однако, не был завершен, хотя причину его прерывания нам выяснить так и не удалось. В беседах с Беатрис Кортланд решительно выступал против применения шоковой терапии, считая ее чрезмерно тяжелым испытанием для столь юного существа, как Дейрдре. -- Но что же все-таки происходит с этой девочкой? -- спросила однажды Джулиетт у Беатрис, но та лишь пожала плечами: -- Никто этого не знает, дорогая. Никто не знает... Карлотта привезла Дейрдре домой. Но и через месяц после возвращения бедняжка продолжала слабеть и чахнуть. Неутомимые и настойчивые поиски новой информации, предпринятые нашими агентами, позволили выяснить, что в саду рядом с Дейрдре часто видели темную, призрачную фигуру какого-то человека. Разносчик из бакалейной лавки, доставивший в особняк заказанные продукты, "перепугался до смерти", увидев "эту девицу с безумными глазами и странного человека" в бамбуковых зарослях возле старого бассейна. Старая дева, живущая на Притания-стрит, видела "парочку" в часовне, "когда уже совсем стемнело". -- На следующее утро я специально задержалась возле решетки сада и обо всем рассказала мисс Белл. Не думаю, что такое поведение можно назвать благопристойным: ведь все это происходило поздним вечером. Я пошла в часовню, чтобы по обыкновению поставить свечу и помолиться, и не сразу заметила их на задней скамье -- ее и мужчину, совсем близко. Я даже немного испугалась. А потом девушка вдруг вскочила и выбежала на улицу. Только там, при свете фонаря, я отчетливо смогла разглядеть ее. Это была Дейрдре Мэйфейр! Куда делся молодой человек, не знаю. Аналогичные истории рассказывали и другие свидетели событий тех лет. Все они видели приблизительно одно и то же: Дейрдре рядом с таинственным незнакомцем. Как правило, при появлении посторонних молодые люди либо смущенно отодвигались друг от друга, либо застывали на месте, с тревого