-- Стрептококк, -- сказал Т.С. Давстон, имея в виду шарообразную
бактерию, дающую положительную реакцию окраски по Граму, которая была виной
эпидемии скарлатины, едва не выкосившей под корень третий класс предыдущей
зимой.
-- Входи, мой друг, вводи и брата.
И мы вошли.
Когда дверь за нами закрылась, стало совсем темно, и хозяин дома
включил всет. Поскольку я не подозревал, чего можно ожидать, я совсем не
удивился тому, что увидел вокруг. Мы стояли в большом зале с высокими
потолками. Монументальном, я бы сказал. На натертом паркете -- ковер с
замысловатым рисунком. Этажерка для цветов, украшенная павлиньими перьями.
Сквозь открытые двери видны богато убранные комнаты. Вешалка из бамбука, на
которой висят пальто и шляпы. И, пожалуй, все.
Что меня удивило, так это внешность хозяина. Поскольку Т.С. Давстон
упоминал королевские инженерные войска и спецслужбы, я ожидал увидеть
человека, который по крайней мере был бы похож на бывшего солдата. А дядюшка
Джон Перу Джонс был маленьким и щупленьким. Скулы на его лице торчали, как
локти у велосипедиста, а подбородком он смахивал на Петрушку из кукольного
балагана. Узкий высокий лысый череп был испещрен пятнами, как голубиное
яйцо. Нос у него был тоньше соответствующего органа бумажного голубя, но
больше всего беспокойства вызывали глаза.
За несколько месяцев до того я пробрался через черный ход в кинотеатр
"Одеон" в Нортфилде, чтобы посмотреть "фильм для взрослых", который
назывался "Собачий мир", "Mondo Cane" по-итальянски. Этот документальный
фильм рассказывал о разных забавных обычаях, принятых во всем мире, и в нем
было немало кадров, в которых мелькали обнаженные груди прыгавших вверх-вниз
туземных женщин. Но что действительно запало мне в память -- это сюжет о
китайском ресторане, где подавали обезьяньи мозги. Мозги живых обезьян. Там
стояли такие специальные столики, с дыркой посередине, голову обезьяны
просовывали через эту дыру, и так закрепляли. А потом, проявляя не больше
чувства, чем при чистке апельсина, официанты срезали обезьянам верхушки
голов, и богатые посетители выковыривали мозги маленькими ложечками и
поедали их.
Взгляд этих обезьян -- вот чего я никогда не забуду. Страх и боль.
И у дядюшки Джона Перу Джонса был именно такой взгляд. Его глаза
смотрели одновременно куда угодно и в никуда, и они нагоняли на меня ужас.
-- Итак, это твой брат Эдвин, -- сказал он, шмыгнув взглядом поверх
моей головы. -- Пришел посмотреть на моих малюток.
Я сказал "добрый вечер" и назвал его "сэр", потому что взрослые обожают
вежливых детей. Он наклонился вперед, чтобы погладить меня по голове, но,
должно быть, заметил, как я вздрогнул, и вместо этого просто сказал: --
Может ли он хранить наш секрет?
-- Конечно, дядюшка, -- ухмыльнулся Т.С. Давстон. -- Он ведь мой брат,
в конце концов.
-- Тогда я буду доверять ему также, как доверяю тебе.
Т.С. Давстон подмигнул мне.
Дядюшка Джон Перу Джонс повел нас в дальний конец зала. -- Тяжелый
выдался денек, -- сказал он. -- Тайная полиция усиливает беспокоящие
действия.
-- Тайная полиция? -- спросил я.
-- Да-да, -- ответил старичок. -- За мной следят повсюду. Они
маскируются под прохожих, под мойщиков окон, под почтальонов, продавцов и
мамочек с колясками. Они знают, что я настороже, и от этого становятся еще
невыносимее. Буквально сегодня утром, стоило мне выйти за пачкой сигарет...
-- "Сноудон", -- заметил Т.С. Давстон.
Дядюшка повернулся к нему, и его безумные глаза стали еще безумнее.
-- Узнал запах дыма, -- объяснил юный Т.С. Давстон. -- Вы только что
выкурили одну. "Сноудон" -- они с ментолом. У них очень узнаваемый запах.
-- Молодец, -- сказал дядюшка и похлопал Т.С. Давстона по плечу. -- Я
меняю марку каждый день, чтобы они не догадались.
-- Эти, в тайной полиции? -- спросил я.
-- Именно. Так вот -- захожу я в магазин, а двое уже там стоят.
Переодетые в старушек с сумками. Стоят и смотрят, что я куплю. Они
записывают все, что я делаю. И все это подшивают к делу в тайном штабе на
Морнингтон-Кресент.
-- Но зачем они это делают? -- спросил я.
-- Из-за моей работы. Разве Чарли не рассказал тебе?
-- Чарли?
-- Я подумал, лучше будет, если вы сами расскажете, -- сказал Т.С.
Давстон.
-- Еще раз молодец.
Старичок провел нас на кухню. Воняла она также отвратительно, как
выглядела. Вдоль всех стен были навалены мешки с мусором, и коробки,
коробки, коробки -- бесчисленное множество картонных коробок.
Дядюшке попалось на глаза выражение на моем лице, которое можно было бы
описать как замешательство. -- Ничего не выбрасываю, -- сказал он. -- Они
шарят в моем мусорном ящике. Я их видел. Они с виду -- как обыкновенные
мусорщики, но меня им не провести.
Я кивнул, улыбнулся, и попытался принюхаться. В этом доме стоял
странный запах. Пахло не сигаретами и не отбросами. Пахло чем-то другим.
Густой, тяжелый, резкий запах. И я понял, где он раньше мне встречался. Так
пахло в огромных теплицах Королевского Ботанического сада в Кью.
Дядюшка Джон Перу Джонс вынул побитое эмалированное ведро из-под
набитой грязной посудой мойки, и протянул его мне. Я заглянул внутрь и
энергично отступил назад.
-- Это просто мясо, -- сказал дядюшка.
-- Это просто мясо с кусочками меха на нем.
-- Против меха они не возражают. Это же не искусственные добавки.
Я взял ведро, но мне все равно было не по себе.
-- Пошли, сказал дядюшка. -- Сюда.
Он открыл дверь в другом конце кухни, и из нее вырвался оранжерейный
запах. Он буквально подмял нас под себя. Втянул нас в себя и поглотил. У
меня перехватило дыхание.
Жара валила с ног, а влажно было настолько, что все жизнеспособные поры
тут же начинали выделять пот.
-- Поторопитесь, -- сказал дядюшка. -- Нельзя, чтобы температура
понижалась.
Мы торопливо прошмыгнули внутри и то, что я увидел, мягко говоря,
произвело на меня впечатление.
Это была оранжерея в викторианском стиле.
Я всегда обожал викторианцев. За их искусство, за их изобретения, за
созданные ими шедевры архитектуры. И хотя многие пуристы поют хвалу эпохе
короля Георга за классичность стиля, лично я считаю, что в очень многих
зданиях той поры чувствуется чопорность незамужних тетушек. Тогда как
викторианские здания похожи на растрепанных румяных уличных девок. Они
радуются тому, что они есть. Они кричат нам: "Да посмотрите на нас -- ну не
красотки ли?"
Викторианцы знали, что значит строить с размахом. Когда они воздвигали
музеи, отели, дамбы, мосты, они зачастую перебарщивали. Если где-нибудь
оставалось место для замысловатого завитка или хитрой финтифлюшки, они тут
же приделывали их туда.
Что же до оранжереи дядюшки Джона Перу Джонса... если представить себе,
что разъяренный защитник классицизма принялся бы тыкать викторианским стеком
черного дерева в каждый замысловатый завиток или хитрую финтифлюшку, он бы
выбился из сил раньше, чем дошел бы до ближайшего угла. Это была даже не
румяная уличная девка, это была танцовщица из мюзик-холла перед выходом на
сцену.
Она сладострастно вздымалась позади дома, оглаживая груди стеклянных
куполов. Кованые украшения, всполошенно взметнувшись, неподвижно застыли и
декоративные колонны увенчались набухшими капителями. Словно песнь во славу
наслаждения, как писал Обри Бердсли.
И хотя оранжерея сама по себе была чудом, то, что в ней росло, удивляло
еще больше. Мне уже доводилось видеть экзотические цветы в Кью. Но ничто из
того, что я видел, не могло сравниться с этим. Здесь экзотика хлестала через
край. Краски были слишком красочными, а понятие размера теряло значение.
Я, открыв рот, уставился на чудовищный цветок, который лениво зиял из
огромного горшка. Таких цветов просто не бывает. Не может быть.
-- Rafflesia arnoldii, -- сказал дядюшка. -- Самый большой цветок во
всем огромном мире. Привезли с Суматры, туземцы там верят, что его опыляют
слоны.
Я наклонился к цветку, чтобы получше ощутить его аромат.
-- Я бы этого не делал, -- заметил дядюшка.
Поздно.
-- Ффффууууууууууууууу! -- вырвалось у меня, я отшатнулся назад, и
схватился за нос свободной рукой.
-- Пахнет в точности как гниющий труп, -- сказал дядюшка Джон Перу
Джонс. --Лучше не нюхай ничего, сначала не спросив меня.
Я сделал попытку восстановить самообладание и заявил, покривив душой:
-- Не так плохо.
-- Чарли сказал то же самое, -- ухмыльнулся дядюшка. -- А я-то думал,
что у детей более тонкое обоняние.
Я помахал рукой перед носом и спросил, указывая на ближайшее растение:
-- А это как называется? -- Как будто мне было действительно интересно.
-- А, это! -- дядюшка довольно потер ручки, и любовно уставился на
большие, жирные, белые цветы со множеством лепестков, словно бы в оборках.
Они плавали в большой бочке на поверхности маслянистой воды. -- Их называют
"следы ангела".
Я вытер пот со лба. С меня уже всерьез текло. Жидкости, необходимые для
жизнедеятельности моего юного организма, растрачивались попусту. Мне
хотелось пить еще до того, как я сюда вошел, но сейчас я чувствовал опасную
близость обезвоживания.
-- Следы ангела, -- повторил дядюшка. -- Называются так потому, что, по
преданию, ангелы, как Христос, могут ходить по воде. Но только при полной
луне и только по лунной дорожке.
-- А листья у них ядовитые, -- сказал Т.С. Давстон.
-- Исключительно ядовитые, -- подтвердил дядюшка. -- Попробуешь
листочек -- и ты среди ангелов. Только так.
-- Мне кажется, я окажусь среди ангелов прямо сейчас, если не попью, --
сказал я.
Дядюшка быстро оглядел меня. -- Поставь ведро, -- добродушно сказал он.
-- Вон там в углу есть кран и рядом с ним -- кружка на цепочке. Ничего не
трогай, и ничего не нюхай, ладно?
-- Хорошо, сэр, -- сказал я.
В детстве у меня был хороший запас жизненных сил, и к тому моменту мне
уже удалось справиться с дифтерией, коклюшем, некрозом челюсти и бенгальской
гнилью и я, разумеется, не мог допустить того, чтобы какое-то там
обезвоживание вывело меня из себя. И вот, улучшив свое состояние
кружкой-другой жидкости, служившей пивом праотцу Адаму, я снова почувствовал
себя свежим, как огурчик. В оранжерее -- самое подходящее сравнение.
-- Теперь лучше? -- спросил дядюшка.
-- Да, спасибо, -- ответил я.
-- Тогда позволь показать тебе вот это.
И дядюшка указал на следующую кадку. Над темно-зелеными листьями,
собранными в плоские розетки, тут и там виднелись фиолетовые цветы.
-- Mandragora officinarum, -- сказал он. -- Легендарная мандрагора. Под
землей ее корни растут в форме человеческого тела. Это та самая ведьмина
трава. Использовалась во многих магических ритуалах. Говорят, что когда ее
вырываешь из земли, она кричит, и если услышишь этот крик -- сойдешь с ума.
Как считаешь, стоит чуточку потянуть?
Я яростно закрутил головой.
-- Нет, -- кивнул дядюшка. -- Лучше не надо, так ведь? На самом деле ее
корни содержат алкалоид тропан, который, будучи принят в малых дозах, может
вызывать галлюцинации и видения рая. В больших дозах, однако, она
вызывает...
-- Смерть, -- сказал Т.С. Давстон.
-- Смерть, -- сказал дядюшка. -- Излюбленное средство Лукреции Борджиа.
Но триста лет тому назад персы использовали ее как обезболивающее при
операциях.
-- Они высушивали корни, -- сказал Т.С. Давстон, -- размалывали их и
смешивали с камфарой, а потом бросали в кипящую воду. Пар надо было вдыхать.
В Англию ее завезли римляне.
-- Твой братец знает, о чем говорит, -- заметил дядя, погладив
вундеркинда по голове и затем осмотрев руку на предмет вшей.
Дядюшка Джон Перу Джонс устроил для меня настоящую экскурсию. Мне были
с гордостью продемонстрированы маки. ("Из которых делают опиум".) И Cannabis
sativa. ( "Конопля, прославленная битниками".) И Menispermaceae.
("Представители южноамериканского семейства логаниевых, из которого
получается яд для отравления стрел, кураре".) И Lophopora williamsii.
("Мескаль. О дивный мескаль!").
Я познакомился с аконитом и пустырником, беленой и чемерицей, красавкой
и ложечницей, льнянкой и сон-травой. Но ничего не трогал и не нюхал.
Мне становилось ясно, что коллекция дядюшки полностью состоит из
растений, которые или возносят тебя на небеса, или укладывают в гроб. Или
могут сделать и то, и другое, в зависимости от дозы.
В очередной раз посмотрев на этого безумноглазого бедолагу, я попытался
представить себе, сколько наркотиков из собственной коллекции он попробовал
лично.
-- Ну вот и все, -- наконец сказал он. -- Если не считать красавцев,
посмотреть на которых вы, собственно, и пришли, и я покажу их вам прямо
сейчас.
Я встревоженно подтянул шорты. Мои трусы, заскорузлые, как всегда,
пропитались потом и, казалось, вот-вот с меня свалятся. -- Все это просто
невероятно, сэр, -- сказал я. -- Но можно вас кое о чем спросить?
Дядюшка Джон Перу Джонс кивнул головой, похожей на голубиное яйцо.
-- Почему вы решили выращивать именно эти конкретные виды растений?
-- Во имя Великой Цели, -- сказал Т.С. Давстон.
-- Во имя Великой Цели, -- согласился дядюшка.
Я постарался изобразить лицом немой вопрос.
Дядюшка почесал тонкий нос длинным тонким пальцем.
-- Пошли, -- сказал он, -- познакомишься с моими красавцами, и я все
тебе расскажу.
Угол оранжереи был отгорожен грязной узорчатой скатертью. Дядюшка
подошел к ней, и отбросил ее в сторону театральным жестом.
-- Вуал-ля! -- вскричал он.
-- Чтоб меня, -- сказал я, подражая известному комику Тони Хэнкоку.
На кованом железном помосте стоял старинный аквариум, а в нем -- самые
причудливые растения, какие мне когда-либо приходилось видеть.
Сначала я вообще не поверил, что это растения. В них было очень много
от ящериц и что-то от рыб. Они были чешуйчатые, блестящие и настолько
зловещие на вид, что я чуть не потерял самообладание.
Как и у всех нормальных детей, глубоко в душе у меня гнездился страх
перед овощами. Я нервничал при виде капусты, и едва не писался в штаны,
подумав о брюссельской ее разновидности. Заверения родителей, что в ней
много железа, уже были проверены с помощью магнита и признаны враньем.
Почему родители так настаивали на том, чтобы на тарелках у их детей все
время горой лежали овощи, мне объяснил Билли. Овощи дешевле мяса, сказал он,
а времена, как всегда, тяжелые. Когда позже жизнь у меня сложилась так, что
некоторое время я водил компанию с представителями кругов, более высоких по
социальному положению, я был поражен, обнаружив, что есть взрослые, которые
питаются исключительно овощами. Этих типов, как я узнал, называют
вегетарианцами, и, хотя у них хватает денег на то, чтобы купить мясо, они
сознательно не делают этого.
Поскольку я известен своей способностью сострадать другим, я,
естественно, очень жалел этих несчастных, которые, по всей видимости,
страдали неким помрачением рассудка, а я не мог способствовать их
выздоровлению. Но затем, применив более философский подход, я увидел и
положительную сторону сего явления. В конце концов, чем больше в мире
вегетарианцев, тем больше мяса остается для нас, нормальных людей.
-- Красавцы мои! -- вскричал дядюшка, бесцеремонно вырвав меня из
потока сознания. -- Неси ведро. Сейчас будем ужинать.
Я приподнял ведро и осторожно приблизился. Они были чешуйчатые,
блестящие, одновременно похожие на ящериц, рыб и, несомненно, на кочанчики
брюссельской капусты. Чем бы они ни были, они были живые, они трепетали,
тряслись и толкались.
-- Это растения, сэр? -- осведомился я.
-- Большей частью, -- ответил дядюшка, уставясь на своих "красавцев".
-- В основном брюссельская капуста. Скрещенная с василиском обыкновенным.
-- Химеры, -- сказал Т.С. Давстон.
-- Химеры, -- согласился дядюшка.
-- И они будут есть мясо из этого ведра?
Дядюшка Джон Перу Джонс порылся в карманах куртки, и вытащил щипцы с
длинными ручками. Протянув их мне, он сказал:
-- Почему бы тебе не убедиться самому?
Т.С. Давстон одобряюще кивнул. -- Ну давай, счастливчик, -- сказал он,
-- тебе повезло. Брось им пару кусочков.
Я сжал щипцы в ладони. Пот капал у меня со лба, и чувствовал я себя
далеко не на седьмом небе от счастья. Но я же заплатил шиллинг, и именно за
этим пришел. Я подцепил кусок мяса из ведра.
-- Ближе, чем на вытянутую руку не подходи, -- посоветовал дядюшка, --
и береги пальцы.
Я последовал его совету, и опустил кусок мяса, зажатый в щипцах, в
аквариум. Произошло примерно то же самое, как если бы я бросил дохлую овцу в
пруд, населенный пираньями. "Клац-клац-клац!" Отвратительные голодные
ротики, усеянные остроконечными зубками, появились буквально ниоткуда. Я
отшатнулся и почувствовал, как моя нижняя челюсть едва не проломила мне обе
ключицы.
-- Ну как тебе? -- спросил Т.С. Давстон.
-- Восхитительно! -- сказал я. И я действительно так считал.
Держа щипцы по очереди, мы скормили все мясо этим созданиям. Дядюшка с
умилением смотрел на нас, качая головой и улыбаясь, а его безумные глаза
бегали по всем углам и пальцы безостановочно шевелились.
Когда мы закончили, он сказал:
-- Ну и хватит. -- И задернул скатерть, служившую занавесом.
Я вернул ему щипцы.
-- Большое спасибо, сэр, -- сказал я. -- Было просто здорово.
-- Работать тоже может быть здорово, -- сказал дядюшка. -- Даже
работать во имя Великой Цели.
-- Вы собирались рассказать мне об этом.
-- Может быть, в следующий раз? -- сказал Т.С. Давстон. -- Нам пора
идти, иначе мы опоздаем в Кабс.
-- В Кабс? -- удивился я.
-- Да, в Кабс. -- И Т.С. Давстон с намеком посмотрел на меня. С явно
выраженным намеком. Смысл которого, впрочем, от меня ускользнул.
-- Я никуда не тороплюсь, -- сказал я.
-- Отлично, -- обрадовался дядюшка.
Т.С. Давстон глухо застонал.
-- С тобой все в порядке, Чарли?
-- Да, дядюшка, да. Приступ золотухи, только и всего.
-- У меня есть травка, которая тебе поможет.
-- Не сомневаюсь.
-- Я что-то пропустил? -- спросил я.
Дядюшка покачал лысой головой.
-- Я думаю, у Чарли есть подружка, -- сказал он. -- И ему не терпится
попрактиковаться с ней в навыках, благоприобретенных с помощью
библиотекарши.
Т.С. Давстон фыркнул и пошаркал ногами.
Я снова постарался изобразить лицом немой вопрос.
-- Великая Цель, -- начал дядюшка, становясь в величественную позу. --
Достижение которой даст мне право занять место в учебниках истории. Но они
знают, что я стою на пороге, и именно поэтому следят за каждым моим шагом.
-- Они, которые из тайной полиции?
-- Из тайной полиции. У них везде мощные телескопы. Они видят нас даже
сейчас. Именно поэтому я держу своих малюток за занавеской. В тайной полиции
хотят знать все о моей работе и выкрасть их для своих хозяев на
Морнингтон-Кресент. Но им это не удастся, вот уж нет -- никак не удастся.
-- Очень рад это слышать.
-- То, чем я здесь занимаюсь, -- сказал дядюшка, -- послужит всему
человечеству. Не только немногим избранным. То, чем я занимаюсь, обеспечит
мир во всем мире. Ты спрашивал, почему я выращиваю именно эти конкретные
виды, не правда ли?
Я кивнул, подтверждая, что интересовался этим.
-- Потому что из них можно получать специальные средства. Мощные
галлюциногены, которые, если смешать их в верных долях и принимать
правильно, дают мне возможность входить в состояние измененного сознания. А
когда я пребываю в нем, я могу общаться напрямую с растительным миром. Как
доктор Дулиттл говорил со зверями, так и я могу говорить с деревьями.
Я поглядел на стоявшего поодаль Т.С. Давстона, который скорчил
страдальческую гримасу.
-- И что же могут сказать деревья? -- спросил я.
-- Многое, -- ответил дядюшка, -- даже чересчур. Болтают без умолку,
как соседки за чашкой чая. Жалуются на белок и воробьев, на шум и
автомобили. Если я еще хоть раз услышу, как старый дуб рядом с Домом Моряка
распространяется на тему того, насколько цивилизованнее мир был раньше, я
точно сойду с ума.
Я постарался не обращать внимания на то, как Т.С. Давстон закатил глаза
к потолку.
-- Они все разговаривают? -- спросил я.
-- Насколько мне известно, -- ответил дядюшка. -- Хотя я, разумеется,
понимаю только английские породы. Не имею ни малейшего понятия, о чем могут
говорить ливанские кедры или китайские гинкго.
-- Может быть, стоит заняться языками?
-- Боюсь, у меня нет на это времени.
Я кивнул, хлюпнув воротником рубашки, и снова подтянул шорты.
-- Так значит, тайная полиция тоже хочет говорить с деревьями?
-- Их хозяева. Представляешь, какие открываются возможности для
шпионажа?
Я не представлял и прямо сказал об этом.
Дядюшка взмахнул руками.
-- Для слежки! Уже не нужно посылать на рискованные задания людей, если
вместо этого достаточно поговорить с соседним деревом. Подумай только, что
могут подслушать цветы на окнах русского посольства. И они охотно тебе
расскажут, если их вежливо попросить.
-- Понял, -- сказал я, и я действительно понял. -- Но вам ведь придется
научиться говорить по-русски?
-- Ну разумеется, но идею ты уловил?
-- Идею я уловил, -- сказал я. -- Так это и есть Великая Цель?
-- Отчасти.
-- То есть это еще не все?
-- Далеко не все. -- Дядюшка самодовольно выпрямился и ухватился за
лацканы куртки. -- Общение с растениями -- только начало. Видишь ли, я хотел
знать, чего им нужно от жизни, и я просто спросил их об этом. Те, что живут
у меня в оранжерее, растут так хорошо, потому что они говорят мне, что им
нужно, и я им это даю. Сколько тепла, сколько света и так далее. Но есть
кое-что, чего им действительно хочется. Знаешь, что это?
-- Любовь? -- спросил я.
-- Любовь? -- спросил Т.С. Давстон.
-- Извините, -- сказал я. -- Так, значит, не любовь?
-- Они хотят передвигаться, -- сказал дядюшка. -- Ходить, как люди. Им
так надоело проводить всю жизнь, сидя на одном месте в земле. Они хотят
выкорчеваться и отправиться в путь.
-- Именно поэтому вы вывели химер.
-- Именно. Они -- первые из нового вида. Гибрид животных и растений.
Мои красавцы -- абсолютно новой породы.
-- Довольно злобной породы, -- заметил я.
-- Разумеется, нужно быть злобным, если идешь в бой.
-- Кабс, -- вмешался Т.С. Давстон. -- Пора в Кабс.
-- Нет, -- ответил я. -- В какой бой, сэр?
-- В последний бой, -- дядюшка вытянулся в струнку и даже поднялся на
цыпочки. -- Бой добра и зла, как предсказано в Откровении Иоанна. Он будет в
двухтысячном году, и я буду готов к нему.
-- Так вы роете бомбоубежище?
-- Зачем мне бомбоубежище, сынок! Это я буду атаковать. Я намерен
засеять своими химерами весь мир. Они растут в любом климате. Они будут
огромными, злобными, и когда я призову их под свои знамена, их придут
миллионы, сотни миллионов, и они вырежут своих угнетателей без всякой
жалости. Великая армия мутантов двинется маршем через страны и континенты,
разрушая все на своем пути и подчиняясь только мне. Только мне, слышите?!
Только мне!
Тогда я видел дядюшку в последний раз. Больше я к нему не ходил.
Примерно месяц спустя к нему в дверь постучались, но это были уже не мы. Это
были полицейские, и с ними еще несколько людей в белых халатах. Дело в том,
что появились жалобы на пропажу кошек и собак в округе, а в мешке под мойкой
у дядюшки, по слухам, нашли несколько воротничков, забрызганных кровью.
Мой друг Билли, который как раз водил группу американских туристов по
Баттсу, рассказывал, что видел, как дядюшку, одетого в рубашку с очень
длинными рукавами и застежкой на спине, посадили в машину и увезли. Изо рта
у него шла пена, и туристы даже остановились, чтобы сфотографироваться.
На следующий день вспыхнул пожар. Сам дом почти не пострадал, но
прекрасная оранжерея выгорела дотла.
Никто не знал, как начался пожар.
Никому, в общем-то, и дела не было.
Никому, кроме Т.С. Давстона. А он горевал. Он очень любил своего
приемного дядю, и очень расстроился, когда его увезли. Я, конечно, как мог,
старался утешить его -- ну, покупал ему конфеты, делился сигаретами. Мне
кажется, что мы с ним очень сблизились, потому что он стал звать меня
"Эдвин", и я понял, что я ему тоже стал приемным родственником.
Однажды на перемене, в следующей четверти, он отозвал меня в дальний
угол школьной площадки.
-- Я верю, что у меня хватит способностей, чтобы прославить свое имя,
-- сказал он. -- И я хочу, чтобы ты стал моим секретарем и биографом. Если я
-- Сэмюел Джонсон, ты будешь моим Босуэллом. Доктором Ватсоном, если я --
Шерлок Холмс. Твоя работа -- составлять хронику моих слов и дел для
потомков. Что скажешь на такое предложение?
Я поразмыслил над словами Т.С. Давстона.
-- А деньги и женщины с длинными ногами будут? -- уточнил я.
-- Сколько угодно и того, и другого, -- ответил он.
-- Считай, что я в деле, -- сказал я, и мы пожали руки.
И действительно, было сколько угодно и того, и другого. Сколько угодно,
и даже намного больше. Но прежде, чем мы закончим рассказ о дядюшке Джоне
Перу Джонсе, следует упомянуть еще одно.
Его "красавцев".
После разрушения оранжереи я был убежден, что больше никогда не увижу
этих злобных созданий, и поэтому жутким сюрпризом была моя новая встреча с
ними четыре десятилетия спустя. И они уже не были малютками в аквариуме. Они
были огромными и разгуливали на свободе по всему поместью.
Которое называлось "замок Давстон".
4
Табак, божественный, редчайший, сверхвеликолепный табак, намного
превосходящий любую панацею, золото в цветочном горшке и философский камень,
самое эффективное средство от всех болезней.
Ричард Бертон (1577-1640)
Мы редко боялись чего-то действительно сильно -- хотя нам было чего
бояться. В конце концов, это были пятидесятые годы, и над всеми нами висела
тень Бомбы.
Родители очень беспокоились начет Бомбы, но нам в школе раздали
листовки, из которых стало ясно, что если во время вспышки прикрыть глаза
фольгой от шоколадки и не забыть "нырнуть в укрытие", то при взрыве
останешься живым и здоровым. Мы приберегали те страхи, что у нас были, для
более ощутимых вещей. Нужно было знать массу всего, чтобы пережить детские
годы, и мы старались знать все.
Змей, к примеру, надо было опасаться. Змей и кусачих жуков.
О змеях ходило множество рассказок, которые передавались изустно на
школьной площадке. Все змеи были смертельно опасны, и все они подлежали
убиению по принципу "или ты их, или они тебя".
Парк Ганнерсбери был лучшим местом для змей, или худшим местом, как,
возможно, следует сказать. Мы все были уверены, что парк просто кишел этими
тварями. Они свисали с ветвей деревьев и в листве скользили огромные
анаконды и питоны камуфляжного окраса в ожидании глупых мальчиков и девочек,
что слонялись без дела. Пруд в парке и озеро, по которому можно было плавать
на лодках, служили родным домом водяным гадюкам, тонким как волос и быстрым
как сэр Стерлинг Мосс, чемпион "Формулы-1".
И все знали, что если пописать в озерцо, они всплывут по струе и
залезут тебе в конец. А залезши внутрь, они его закупорят, ты не сможешь
больше писать, переполнишься и помрешь. Единственное средство было
невообразимо страшным: приходилось отрезать пипиську.
Змеи просто обожали забираться внутрь тебя всевозможными способами.
Ходили слухи, что один паренек в Хенвелле однажды заснул в парке, причем с
открытым ртом. Ему в горло вполз уж и устроился в желудке. Паренек, ничего
не заметив, проснулся и пошел домой. Вскоре после этого ему стало плохо, и
становилось все хуже. Сколько бы он ни ел, он худел день ото дня, и все
время жаловался на то, что его мутит. Мать отвела его к доктору. Тот пощупал
ему живот и сразу понял страшную правду.
Парню повезло, он не умер. Доктор не давал ему есть два дня, потом
специальным устройством разжал ему челюсти и повесил надо ртом кусок сырого
мяса. Голодный уж почуял мясо и стал вылезать наружу. Доктор смог вытащить
его изо рта паренька и прикончить.
Змеюку заспиртовали, и многие рассказывали, что видели ее, как живую в
стеклянной банке.
Мой приятель Билли (который знал слишком много для своего возраста)
сказал, что эта история -- очевидное фуфло. По его мнению, парень бы
задохнулся, если бы ужа выманивали через горло.
Билли сказал, что уж вылез через задницу.
Но угроза, тем не менее, была вполне реальной, и никто не осмелился бы
прилечь поспать в парке Ганнерсбери.
Должен заметить, что, хотя я провел большую часть детства в этом парке,
я ни разу не видел там ни одной змеи.
Мне просто очень повезло.
Еще одной жуткой угрозой были кусачие жуки. Чаще всего встречались
уховертки. Всем известно, что они по ночам забираются к тебе в ухо и
откладывают яйца в мозгах. В местной психушке, Сент-Бернаре, было полно
жертв уховертки, которым уже никто не мог помочь. Их жуткие вопли часто
слышались по ночам, когда эти черепно-мозговые паразиты доводили их до
исступления, глодая им мозги и ползая взад-вперед.
Жуки-рогачи были смертельно опасны и могли отхряпать тебе палец
начисто.
Красные муравьи могли обглодать взрослого мужчину до костей раньше, чем
его жена успела бы вскипятить чайник.
Под сиденьями на унитазе жили всякие пауки, так и норовившие залезть
тебе в попу, а если тебя больше трех раз подряд ужалит пчела -- тебе точно
дорога на кладбище.
Принимая во внимание всех этих змей и жуков, это просто чудо, что хоть
кто-то из нас дожил до юношества. Однако большинство из нас выжило, что
объяснялось то ли тем, что мы изо всех сил старались избегать змей и жуков,
то ли тем, что у всех у нас было крепкое здоровье, что, в свою очередь,
объяснялось нашим правильным питанием.
Нас терзали болезни и паразиты, кусачие, как сам дьявол. Однако, хотя
иные эпидемии и выкашивали подчистую едва ли не целые школы то здесь, то
там, наш класс это почти не затронуло, и мы выжили.
Что объяснялось нашим правильным питанием.
Не тем правильным питанием, которое навязывали нам родители: капуста
всех видов и т.д. Тем излишествам, которые мы добывали себе сами. Это
объяснялось конфетами.
Ведь это не просто совпадение, что мы теряем интерес к конфетам и
прочим сластям, когда достигаем половой зрелости [По крайней мере, некоторые
из нас.]. К этому моменту мы теряем десять процентов нашей способности
воспринимать цвет, звук и запах и даже не замечаем этого. К этому моменту
начинается шевеление в штанах, и мы перестаем интересоваться конфетами.
Видите ли, наше тело всегда знает, чего ему нужно, а в детстве телу
нужны сладости. Это "основной инстинкт", не имеющий почти никакого отношения
к умственной деятельности. Если нашему телу в детстве нужно больше сахар,
оно посылает сообщение в наш детский мозг. "Хочу конфетку," -- вот оно, это
сообщение. И к нему следует прислушаться. По достижении зрелости потребности
меняются. Нужно больше крахмала и белков. "Хочу пива," -- взывает тело.
Однако, как нетрудно заметить, такое сообщение редко поступает в мозг
шестилетнего ребенка.
Наше тело точно знает, чего оно хочет, и чего ему нужно. И горе тому,
кто отрицает это.
Конфеты укрепляли наше здоровье. Мы -- живое тому доказательство.
Хотя на самом деле мы не знали, что нам нужны были конфеты, мы точно
знали, что нам их хотелось и -- забавно, но факт -- ходило много рассказок о
целебных свойствах того или иного вида конфет [Сейчас это -- научный факт.
См. Гуго Рун, Лимонный шербет и его роль в становлении характера.].
Примером этого является наш любимый стишок того времени:
Волдырь вскочил у Билли,
А Салли вся в прыщах,
А Джонни всегда ходит
В описанных штанах,
А Молли вместе с Джинни
С себя стряхают вшей.
Ведите их к кондитеру,
К кондитеру скорей!
И по сей день справедливы эти слова.
В детстве мы инстинктивно чувствовали, что с медицинской точки зрения
лавка кондитера намного полезнее, чем любой аптечный отдел в фирменном
магазине "Бутс". К тому же любой опытный фармацевт, который хоть что-нибудь
знает об истории своего ремесла, скажет вам, что сладости (почти все)
изначально появились как средство от той или иной болести.
Лакричные конфеты исходно применялись как слабительное. Мята -- для
лечения свищей. Анис служил ветрогонным средством. Гусиные лапки применялись
для лечения плоскостопия, а шоколад, если его чуть-чуть подогреть и
размазывать по обнаженному телу благосклонно настроенной взрослой особи,
весьма способствует поднятию настроения в скучный воскресный вечер.
И по сей день справедливы и эти слова.
В нашем городке кондитерскую лавку держал старый мистер Хартнелл. Его
сын Норман (не путать с другим Норманом Хартнеллом, который шил платье
королеве для коронации в 1953 году) учился в нашем классе и пользовался
большей популярностью. Норман был прирожденным кондитером. Когда ему
исполнилось пять лет, отец подарил ему коричневую куртку наподобие той, в
которой всегда стоял за стойкой в лавке, и если Нормане был не в школьной
форме, его редко видели без этого одеяния.
Норман буквально жил и дышал (и питался) конфетами. Конфеты были для
него тем же, чем впоследствии станет табак для Т.С. Давстона, хотя Норман
никогда не сможет добиться такой известности. Однако позже, когда он
вырастет, известность получат его научные изыскания, которые даже опишут в
нескольких книгах, и, собственно, в этой тоже.
Т.С. Давстон и я подружились с Норманом. Не то чтобы ему не хватало
друзей, вы же понимаете. Он привлекал к себе друзей, как это самое
привлекает мух. Но, по мнению Т.С. Давстона, это все были одноразовые
друзья. Друзья типа "Привет-Норман-дай-конфетку" и
"Норман-угости-шоколадкой", каких заводится полно у сына кондитера, дабы
раскрутить его на бесплатное угощение.
-- Что действительно нужно Норману, -- заявил Т.С. Давстон однажды
июльским утром, на уроке физкультуры, -- так это направляющая рука ментора.
-- И где найти такую руку? -- спросил я.
Т.С. Давстон показал мне одну из своих рук.
-- Вот, и не говори, что она вставлена не тем концом.
Я осмотрел предлагаемое. Рука Т.С. Давстона, как обычно, была грязна и
черна ногтями, с остатками варенья на большом пальце. Если, как
предполагалось, это действительно была рука ментора, так у меня было две
таких же.
-- Кто такой, вообще говоря, этот ментор? -- спросил я.
-- Мудрый советник. Или наставник, которому полностью доверяешь.
-- И ты думаешь, он нужен Норману?
-- Посмотри на него, -- сказал Т.С. Давстон, -- и скажи, что ты думаешь
на этот счет.
Я взглянул на Нормана. Мы стояли шеренгой в спортзале и, если не
физически, то морально, готовились к ужасам прыжку через коня. Нормана, как
обычно, его "друзья" вытолкнули вперед.
Он был коренастым, хорошо сложенным пареньком с торчащими коленями и
пухлыми пальцами. И разумеется, раз уж он был сыном кондитера, во внешности
его многое напоминало разнообразные сласти. Кожа у него была розовая, как
рахат-лукум, а щеки -- красные, как вишни в сахаре. Губы были похожи на
леденцы, подбородок -- на кекс, волосы были цвета ирисок, а родинка на левом
плече походила на шоколадное суфле.
Норман стоял перед нами в трусах и в майке, потому что забыл форму
дома. Мистер Во (твид и шейный платок) поднес к губам свисток и дунул в
него. Норман перекрестился, потрусил вперед, набрал скорость, прыгнул и
вонзился в коня головой.
Могучее четвероногое, обитое кожей, чуть дрогнуло. Норман оцепенел,
сделал несколько характерных шатающихся шагов, которые в мультиках всегда
сопровождаются появлением птичек вокруг головы, и рухнул на паркет без
сознания.
Никто не вскричал от ужаса, никто не бросился ему на помощь. В конце
концов, мы видели это уже много раз, а если бросаться на помощь без
разрешения, не миновать порки шлепанцем.
Мистер Во осведомился, кто сегодня отвечает за травмы, и мы все подняли
руки, потому что всем было известно, что Норман всегда прячет в трусах
ириски.
Состоялась церемония выборов ответственных ("вот ты и ты!"), Нормана
соскребли с паркета и вынесли из зала.
-- Что нужно этому парню, так это ментор, -- сказал я.
Т.С. Давстон кивнул. -- И в этом ты не ошибся.
В этом конкретном случае контузия Нормана была достаточно сильной,
чтобы его отослали домой с уроков, и после школы Т.С. Давстон и я
отправились в лавку его отца, чтобы выразить свои наилучшие пожелания и
надежду на скорое выздоровление.
Был вечер среды, и мистер Хартнелл уже закрыл лавку. Мы постучали,
подождали, и, пока мы ждали, мы жадно глазели на витрину. На этой неделе
основное внимание привлекал новый сорт американских сигарет: "Стронций-90".
Витрина была оформлена большими картинками, на которых сияющие здоровьем и
белизной зубов студенты и студентки в шляпах с плоским верхом и с прическами
"хвостиком" широко улыбались друг другу, затягиваясь "Стронцием". Изо ртов у
них вылетали пузыри с надписями типа "Ба, да они точно хороши, да?" и
"Излучают радость, уж это точно!".
-- Что о них скажешь? -- спросил я.
Т.С. Давстон покачал головой. -- Я о них много читал в коммерческих
газетах, -- сказал он. -- Что они якобы пропитаны радиоактивным элементом,
от которого светятся в темноте. Американцы сейчас все облучают, это вроде
как полезно для здоровья.
-- И Кока-колу тоже облучают?
-- Говорят, что да, -- сказал Т.С. Давстон. -- Говорят.
Он снова постучал, и мы подождали еще немного. Я знал, что попытки Т.С.
Давстона сделать старого мистера Хартнелла приемным родственником не
увенчались успехом, и должен признаться, что я не верил в то, что его
намерение стать ментором Нормана имеет чисто альтруистский характер. Но
искушение бесплатными сладостями и, возможно, сигаретами, было слишком
сильным, чтобы его можно было игнорировать.
Т.С. Давстон, прищурившись, склонился к стеклянной двери в лавку. --
Кто-то идет, -- сказал он.
За дверью возникло лицо Нормана, серое и скорбное. -- Проваливайте, --
сказал он.
-- Привет, Норман, -- сказал Т.С. Давстон. -- Отец дома?
-- Уехал к поставщикам. Как обычно в среду вечером. И сказал, чтобы я
не пускал ребят. Как обычно в среду вечером.
-- Мудро, -- сказал Т.С. Давстон. -- Так ты выйдешь или нет?
-- Я болею, -- сказал Норман. -- У меня голова болит.
-- А мы идем на ярмарку.
-- На какую ярмарку? -- спросил Норман.
-- На какую ярмарку? -- спросил я.
-- На ярмарку на общинном лугу, конечно.
Норман покачал больной головой. -- Она открывается только в субботу --
всем известно.
-- Для меня уже открылась, -- сказал Т.С. Давстон. -- У меня там дядя в
одном аттракционе.
Глаза Нормана за стеклом расширились. -- Дядя? -- медленно произнес он.
-- А в каком?
-- Его зовут профессор Мерлин. Он заведует "Кунсткамерой".
Мои глаза тоже стали намного больше обычного состояния. "Кунсткамера"
всегда была очень интересной. В прошлом году там были восьминогий ягненок и
русалка. По общему мнению, и тот, и другая были просто чучелами, но там были
и живые экспонаты. Великаны и карлики, бородатая дама и человек-аллигатор.
-- Врешь, -- сказал Норман. -- Вали отсюда.
-- Как скажешь, -- отозвался Т.С. Давстон, -- а мы идем. Я думал, тебе
захочется взглянуть на мальчика-собаку. Говорят, он откусывает головы живым
курицам.
-- Только куртку одену, -- сказал Норман.
-- Давай мы войдем и подождем тебя.
-- Ни фига не войдете.
Норман вернулся с