рат Пендрагона, по своему характеру и уму - продолжение моего деда, а я, потомок этого грозного короля, - ближе к Пендрагону, разделявшему вместе с моей матерью и в соответствии с учением Блэза ту мысль, что истинная власть в большей степени основывается на знании, чем на силе. Между тем знание без силы бесплодно, а сила без знания в конечном счете разрушает сама себя. Я не воин. Я не гожусь для этого ни по своему возрасту, ни по своим наклонностям. А ты - величайший из воинов западного мира после смерти короля - не государственный муж, потому что можно завоевать мир, но не быть способным его построить. Поэтому мы и должны быть, следуя в этом мудрому совету Пендрагона, королем о двух головах. Но поскольку в глазах народа государь должен быть только один - им будешь ты. Я отдаю тебе Уэльс. Логрис, раздвинув свои границы, омываемый двумя морями - Ирландским и Галльским, - не имеющий себе равных среди бриттских королевств, сможет и дальше расширять свои владения, осуществляя тем самым мечту короля об объединении, а также и мою мечту, отличную от его. - Но, Мерлин, коль скоро король, Пендрагон и я назначили тебя нашим общим наследником, почему бы тебе теперь же не вступить в свои права? Я буду твоим военачальником. Я буду воевать, а ты станешь строить, и вместе мы будем следовать каждый своему предназначению. Мне кажется, что раз власть ничего не стоит без вечности, она должна принадлежать скорее терпеливому строителю, чем завоевателю, чьи победы призрачны и недолговечны. - Нет. Мой дед был прав. Король сам должен быть своим военачальником. Да и потом, люди могут подчиняться только одному из себе подобных. В сознании народа я инородец. Они боятся меня. Это не того рода страх, что вызывает преданность, но тот, что порождает недоверие и ненависть. - Если ты откажешься от престола, то кто будет править после меня? - Новый человек. Воин, достаточно сильный и грозный, чтобы водворить наконец мир и остановить эту резню, идущую с тех пор, как стоит мир. Государственный муж, достаточно рассудительный, чтобы быть философом, достаточно искусный, чтобы убедить других в том, что они думают то, чего в действительности не думают и хотят того, чего в действительности не хотят, достаточно прямодушный и справедливый чтобы внушить уважение даже самым заклятым врагам. Мудрец с познаниями достаточно всеобъемлющими, для того чтобы наилучшим образом воспользоваться точными знаниями тех, кто не обладает необходимой широтой ума, и с их помощью из маленьких отдельных камешков выстроить огромное и стройное здание. Судья, достаточно милосердный, чтобы быть любимым. Человек, который сможет наконец примирить Бога с дьяволом, то есть разум с самим собой. Человек, которого я должен создать одновременно с миром, так как в противном случае этот мир погибнет, не родившись, ибо будет пуст. То будет твой сын, Утер. Но для того чтобы мечта воплотилась наяву, ты должен теперь же поклясться мне, что отдашь его мне с самого его рождения и что передашь мне все права родительства, все обязанности по его воспитанию, все преимущества отцовской любви. - Почему ты не воспитаешь таким своего сына? - Потому что у меня не будет детей. Неужели ты думаешь, что люди будут больше любить внука дьявола, чем его сына? Так принесешь ли ты мне клятву, которую я требую от тебя? - Я клянусь тебе в этом, Мерлин, душой моего брата Пендрагона. И пусть моя душа будет проклята, если я нарушу эту клятву. Я велел похоронить свою мать, деда и Пендрагона на том месте, которое саксы называют Стангендж - Каменные Столбы, что к северу от равнины, где оба короля нашли свою смерть. В древности люди воздвигли там круги из огромных камней, а теперь гигантское сооружение, превращенное мной в усыпальницу, должно было навсегда сохранить в людях память об этих троих мертвецах. Блэза предали земле в стране деметов. Перед собравшимися войсками Утер был провозглашен королем Логриса и Уэльса. В мою честь он перенес столицу из Лондона в Кардуэл, а в память своего брата принял имя Утер-Пендрагон. Не медля нимало отправился он в завоевательные походы против своих соседей. Я был рядом с ним. Так вступил на царство Утер, а вместе с ним и я. 8 Шёл снег. Крепость мало-помалу становилась совершенно белой, как и город, раскинувшийся внизу. Внутри крепостных стен расхаживали вооруженные люди, чистили лошадей, по нескольку человек собирались погреться вокруг костров. Из башни, нависшей над главными воротами, я смотрел, как по девственно чистому полотну, которое суровая работница-зима старательно набросила на окрестные поля и возвышенности, перекрасив их в один безнадежно-ослепительный белый цвет, медленно движется длинная и черная вереница всадников. Вот к всадникам подъехали несколько наших дозоров. Они вступили в переговоры. Скоро, в окружении воинов Логриса, они продолжали свой путь, в то время как один из дозорных во весь опор поскакал по направлению к крепости. Я обернулся к Утеру и сказал: - Это посольство бригантов. Война продолжалась уже четыре года. Утер, одерживая повсюду победы, завоевал земли корновиев, коритан и икенов, расположенные по северным границам Логриса, а также далекую страну паризиев, где провел последнюю зиму и восстановил по моему совету древнюю римскую крепость Эбуракум, откуда он теперь готовился захватить обширную страну бригантов, простирающуюся до самой стены Адриана. Солдат вошел, поклонился и сказал: - Король бригантов и король оркнейцев просят принять их. Утер молча кивнул, и солдат вышел. Вскоре два человека переступили порог комнаты. Один - могучий воин, почти такой же высокий и сильный, как Утер. Другой был совсем еще молод. Они посмотрели на меня с любопытством. Первый заговорил: - Король Утер и ты, дитя, - должно быть, ты тот самый Мерлин, о котором говорит весь бриттский мир, - я Леодеган, король бригантов, а это принц Лот Орканийский. Он мой союзник против каледонийцев из Горры и пиктов, которые являются также и вашими врагами. Мы вместе предлагаем вам мир и союз во избежание кровавой и бессмысленной войны. Утер смерил их долгим взглядом. На его лице нельзя было прочесть, о чем он думал. Наконец он ответил: - Пока отдохните с дороги. Я пошлю за вами и дам свой ответ. Как только они вышли, Утер с раздражением сказал мне: - Что касается союза с Лотом, то я не вижу препятствий. Его владения слишком далеки и слишком малы, чтобы я захотел их присоединить, тем более что никогда не помешает заключить союз с врагом пиктов. Но Леодеган владеет большим королевством на моих границах, которое я мог бы легко подчинить силой, расширив таким образом Логрис до границ прежней империи. Меня беспокоит, когда возможная жертва предлагает дружбу; ведь мир, предложенный волку ягненком, не может не быть подозрительным. Но по-видимому, я не могу заключить раздельный союз. В конце концов это не имеет значения. Армия Лота немного значит для меня, и потом, если из-за удаленности и ограниченности его владении его полезнее иметь союзником, чем вассалом, то и в качестве врага он не доставит мне особых хлопот. - Заключай союз, Утер. Утер, с трудом сдерживая гнев, принялся раздраженно мерить шагами комнату. Но мало-помалу он успокоился и, улыбаясь, сказал мне со смесью нежности и неудовольствия: - Я полагаюсь в этом на тебя, Мерлин, хотя ты и лишаешь меня радости сражения, а также верной победы. Он велел позвать обоих королей, и я сказал им: - Мы заключим договор на следующих условиях: ты, Леодеган, заручившись с юга прочным миром, будешь держать против Горры, вдоль стены Адриана, многочисленную и хорошо вооруженную армию, готовую отразить любое нападение, а также способную при необходимости ударить первой, когда мы решим разбить наших врагов на севере. А ты. Лот, со своей стороны будешь беспокоить пиктов, так, чтобы поддерживать в них постоянное чувство опасности, которое заставило бы их отказаться от их обычных разбойничьих набегов и подумать о защите своей собственной земли. Мы дадим тебе новые корабли. Леодеган и Лот приняли наши условия, и союз был заключен. Я решил, кроме того, оставить в Эбуракуме войска кантиаков из Логриса, а также подкрепление из нескольких отрядов ордовиков из Уэльса, чтобы, по мере необходимости, либо оказать Леодегану помощь, либо, в случае его измены, подавить его сопротивление. После этого мы отправились в долгий обратный путь. Теперь Утер-Пендрагон присоединил или подчинил себе все земли к югу от стены Адриана, за исключением Думнонии, огромного полуострова, расположенного на крайнем юго-западе Британии. Он рассчитывал захватить ее после короткого отдыха в столице. Но король думнонейцев, предвидя эти намерения и не желая сражаться с непобедимым противником, ждал его в Кардуэле, куда он прибыл со своим двором и семейством, чтобы торжественно предложить Утеру союз, подчеркнуто и на все лады выражая свои добрые чувства и любовь к королю, - с тем, чтобы тот не смог отвергнуть мир, предложенный с такой верноподданнической любезностью, хотя, может быть, и не от чистого сердца. Такой поворот дела привел Утера в ярость, и на этот раз я разделял его чувства, поскольку - кроме того, что здесь, в отличие от севера, нам не приходилось действовать осмотрительно, заручаясь поддержкой одних и откладывая завоевательные походы против других, учитывая близость Кардуэла и Думнонии, а также полное отсутствие в этой части страны враждебных нам народов - мне не внушал доверия сам этот государь, известный своим вероломством, интригами и тем еще, как мало он ценил данное им слово, тогда как Леодеган и Лот показались мне людьми чести. - Речи этого пса насквозь лживы, - сказал мне Утер после первого приема короля думнонейцев. - С самого начала своего царствия он был союзником Вортигерна, что, впрочем, не помешало ему разорвать союз, когда он понял, что победа будет на стороне твоего деда, а его медоточивые предложения мира лишают меня законного мщения и новых земель. Но я не попадусь в его ловушку. Я прилюдно нанесу ему оскорбление, и он будет вынужден начать войну. - Это было бы необдуманно и могло бы показаться самочинством в глазах бриттских вождей, наших новых вассалов и союзников. - Должно ли мне, сильнейшему, прислушиваться к их мнению? Ах, Мерлин! Мир твоего деда был проще и понятнее мне, чем твой. Как бы там ни было, не требуй от меня, чтобы я унизился до этого шута и кривил душой в ответ на его притворные заверения. Это не в моем характере, и я готов скорее разрубить его вот этим мечом, чем поцеловать в знак примирения. - Он должен сам объявить тебе войну - из-за такой причины, которая заставила бы его забыть про всякое коварство и осторожность. - Этот план, - отвечал со смехом Утер, - показался бы мне вздорным и легковесным, если бы его предложил кто иной, а не ты. Но пока он этого не сделал, как я должен отвечать? - Скажи ему, что ты требуешь отсрочки, необходимой для того, чтобы он представил тебе неопровержимые доказательства своей преданности, потому что ты не можешь вдруг слепо доверяться человеку, который так долго был союзником самого заклятого врага твоего рода. - Слава Богу, на это я могу согласиться без унижения. Да будет так. Он направился к двери. - Утер! - Что еще? - Рассмотри получше его жену, королеву Игрейну. - К чему это? - Делай, как я говорю. - Хорошо, Мерлин, я рассмотрю ее. Вечером на улицах и площадях города были устроены празднества, а в самой большой зале дворца Утер задал пир, на который созвал находившихся в ту пору в Кардуэле вождей и знатных мужей из разных городов своего королевства, а также иностранных послов. Короля Думнонии и его свиту он приказал посадить за самый дальний стол, выражая тем самым свою холодность и свои подозрения. Войдя в залу, король думнонейцев на мгновение переменился в лице от этого намеренного оскорбления, но немедленно принял самый любезный вид. Когда же в залу вошла королева Игрейна, воцарилась тишина. Она была так прекрасна и так благородна, что не могла не вызвать всеобщего восхищения и любви. Утер раз взглянул на нее и не смог отвести глаз. - Это союз львицы с шакалом, - сказал он мне. - А в тебе, я полагаю, бьется львиное сердце? - Как ты и задумал, мой мудрый Мерлин. - Как я и задумал, любезный мой Утер. С этой минуты и в продолжение всего пира Утер открыто ухаживал за Игрейной, от чего между Логрисом и Думнонией произошла война, которая продолжалась весь четыреста пятьдесят девятый год. В первом же сражении семья короля была взята в плен, но ему самому удалось бежать и с остатками своей армии укрыться в считавшейся неприступной крепости Тинтагель. Утер вошел к Игрейне, и так был зачат Артур. Осада Тинтагеля была долгой и трудной. Вовремя последнего приступа Утер убил короля, и гарнизон сложил оружие. Страна думнонейцев была присоединена к Логрису. Утер стал приемным отцом обеих дочерей короля и Игрейны: Моргаузы, которой было тогда три года и которую он обещал в жены Лоту Оркнейскому для укрепления их союза, и двухлетней Морганы. Утер женился на Игрейне через пять месяцев после зачатия Артура. 9 Артур родился весной четыреста шестидесятого года, и Утер, верный своей клятве, отдал его мне на воспитание. Я дал ему кормилицу и поместил его в доме Эктора, человека простого и добродетельного, всецело мне преданного, - в стороне от королевского двора, в нескольких часах пути от города, так, чтобы иметь возможность постоянно видеть его. Эктор жил неподалеку от красивой и мощной крепости Камелот, в стране дуротригов, западной провинции Логриса, на самом краю земли, там, где полуостров Думнония присоединяется к Британии. Он был вдов, и у него был сын по имени Кэй. Так в пятнадцать лет мне пришлось стать отцом, чтобы любить сына, воспитывать короля и создавать Человека. 10 Круглый Стол занимал целую залу в Кардуэльском дворце. Тяжелый и массивный, он был сделан из сердцевины дуба. Толстые лощеные доски, так плотно пригнанные друг к другу, что стыки между ними были едва заметны, опирались на обвязку из гигантских балок, к которым крепились ножки, похожие на маленькие резные колонны. Лучшие плотники и столяры Логриса многие месяцы, под моим руководством, работали на его постройке, собирая стол на том самом месте, где он должен был стоять, потому что его невозможно было сдвинуть с места - такой он был большой и громоздкий. Пятьдесят мест было за столом. Пятьдесят один человек восседал за Круглым Столом. Среди них было три короля: Утер, Леодеган и Лот, и сорок семь бриттских вождей - по одному от каждого племени Логриса. От деметов, ордовиков и силуров с запада - из Уэльса. От думнонейцев с юго-запада. От дуротригов, белгов и регненсов с юга. От добуннов, катувеллаунов и атребатов из срединных областей. От корновиев, коритан и паризиев с севера. От кантиаков, триновантов и икенов с востока, а также от жителей Лондона, называемого также Августой, бывшего престола римского викария и первой столицы Лог-риса. Я был пятьдесят первым. - Короли и вожди, - сказал я им, - вы избраны сидеть за этим столом, поскольку облечены властью. Но вы не знаете ничего или почти ничего о том, что такое власть. Вам известны лишь ее простейшие условия: побеждать или быть побежденным, и ее первоначальные следствия: господство или порабощение, владение или отчуждение, радости жизни или смерть. Все это знают и дикие звери, и в этом вы не отличаетесь от них, потому что данный человеку разум служит вам лишь для того, чтобы - при помощи сознательного расчета - умножить природную жестокость этого мира, отчего господство силы, слепая кровожадность, вражда, обман, охота и убийство - являющиеся естественными законами материи - превращаются в тиранию, безжалостность, ненависть, коварство, войну и хладнокровную резню. Таковы деяния разума, порабощенного материей. Но вы избраны еще и потому, что слывете справедливыми и честными в глазах ваших народов, а также потому, что - хотя в вас и слились дух и хаос, божественный закон под беззаконием и насилием - вам, может быть, удастся установить новый закон, новую власть, которая будет служить уже не одному человеку, ею обладающему, но всему человеческому роду, власть, которой должен будет подчиниться и сам король, какими бы ни были его добродетели и пороки. Война только еще началась. Но теперь это уже не война одного честолюбия против другого. Это война права против силы, света против тьмы, разума против природы, дьявола против людского невежества и Бога против своего собственного творения. Вы были орудиями смерти, а я сделаю вас орудиями вечности Вы были ночной тенью, а будете солнечным днем без конца. Вы были раздором, а будете законом. Вы были ничем, а будете смыслом и разумом мира. Вы были железным веком, а приготовите век золотой, которого - я верю - никогда еще не было, но который - через вас, - может быть, настанет. Вы будете всем этим, ибо отныне вы - Круглый Стол. 11 Артур и Кэй сражались на легких деревянных мечах. Пятилетний Артур, стройный и ловкий, часто наносил восьмилетнему Кэю точные и быстрые удары, а тот, тяжелый и неповоротливый, немного медлительный, бил сплеча, не задумываясь, как будто рубил лес. В Артуре угадывалось уже рослое и могучее тело его отца и красота Игрейны, от которой он взял правильный овал лица, светлую кожу, голубые глаза и густые темные волосы. Кэй, раздраженный тем, как легко его побеждает ребенок, потерял всякое терпение и нанес боковой удар такой силы, что его противник, хотя и успел подставить меч, не сумел его отбить и сильно ушиб руку. Он не издал ни звука, но было видно, как трудно ему продолжать бой. - Довольно, - сказал Эктор. - Кэй, ты опять злоупотребляешь своей силой; вспышка твоего уязвленного самолюбия доказывает лишь слабость твоего духа. Потому что ранний талант Артура - вместо того чтобы вдохновлять - унижает тебя и превращает честное соревнование в грубую и личную ссору. Уходи вон и не попадайся мне на глаза до вечера. Кэй попросил прощения у Артура, который его с готовностью простил, и, пристыженный, ушел. - Он не злой, - продолжал Эктор, обернувшись ко мне, - просто самолюбивый и порывистый. - Не страшно, Эктор. И даже то, что ты называешь слабостью духа твоего сына, может оказаться полезным, если оно укрепляет дух Артура. - Не всегда легко быть простым орудием, господин мой, как бы велика ни была цель. Я тоже отец, и Кэй иногда беспокоит меня. Быть может, ему будет дозволено получить хотя бы толику того учения, что так великодушно ты преподаешь Артуру? - Кэй займет в Логрисе завидное положение, возможно, даже незаслуженно высокое. Однако даже по этой величайшей милости он не сможет получить королевского воспитания, и в еще меньшей степени, воспитания, данного этому королю. Это слишком тонкая алхимия, не терпящая присутствия инородных тел. В противном случае, зачем бы я удалял Артура от двора? Ты говоришь, Эктор, что ты отец? Хорошо, я не мешаю тебе. К тому же ты мудр и добр - так воспитывай же своего сына и не беспокой меня. А теперь оставь нас одних. После того как он ушел, Артур сказал мне с упреком: - Эктор любит меня. И Кэй тоже, несмотря на свою вспыльчивость. Они для меня как отец и брат. - Они только стражи твои, Артур. Утер и Игрейна - твои отец и мать по крови, а я - твой духовный отец. Такого рода разделение не ново в короткой истории Логриса и Уэльса. Привязанность Эктора, конечно же, нужна тебе, но не настолько, чтобы повлиять на твою судьбу. - Для того ли ты отнял меня у моих родителей? - Да, Артур. Ибо если хочешь владеть чьим-либо умом так, чтобы впоследствии он владел собой сам, нельзя воспитывать его посреди страстей. Твой отец - великий король, но в нем благородство неотделимо от жестокости, мудрость от безумия, расчет от безотчетного порыва - не мог же я взять какую-нибудь одну часть его, указав ее тебе в качестве образца, и отбросить, скрыв ее от тебя, другую, имеющую свое первобытное очарование. Поэтому-то он хотя и великий король, но не тот, что нужен для будущего мира, - в чем я как раз и вижу твое предназначение. Король деятельный и король-мечтатель - ибо праздная мечта бесплодна, а действие без мечты, сестры идеала, - бесцельно. Король, который возбудит страсти, но сам никогда им не поддастся, ибо в страстях есть покорность, а король подвластен лишь своей собственной воле. Но не чувствам. Любовь - наверное, самое благородное, что есть в человеке, само основание жизни и тайный смысл мира. Но как и все чувства, она недолговечна и непредсказуема. Правда не в чувстве, но в законе. И потому отныне и навеки назначение короля - блюсти закон. - Я не уверен, что понимаю все это. Впрочем, если это моя судьба, - я принимаю ее. Но моя мать, почему я разлучен с нею? Какая она, Мерлин? Можешь ли ты хотя бы описать мне ее? Внезапно будущее Логриса и грядущее величие Круглого Стола словно померкло в моем сознании - передо мной сиротливо стоял маленький мальчик. И это взволновало меня, напомнив старинную боль, такой же бунт против Блэза и то, как - в возрасте Артура - я открыл для себя белый рай материнских рук. - Каждый день она просит, чтобы я рассказал ей о тебе. Ты скоро ее увидишь. И будешь часто видеть. А теперь пойдем поохотимся, ты не против? Он улыбался, весь озареннный внутренним светом. Среди детей человеческих я видел только одного ребенка, который превосходил его красотою: его единоутробную сестру Моргану. 12 - Почему люди умирают, Мерлин? Моргана сидела под деревом, рассеянно перебирая на земле собранные целебные травы. Ее огромные зеленые глаза, блеск которых становился подчас невыносимым, были задумчивы и выражали зрелость ума, которая в соединении с глубокой печалью так странно сочеталась в этой маленькой семилетней девочке с нежностью и прелестью незакончившегося детства. Нас окружал густой полумрак. Через широкий проем в лесной чаще, отлого спускавшейся к берегу, видны были залитые ярким солнечным светом стены Кардуэла и дальше - глубокий залив, который отделял земли силуров от страны белгов, расширялся к западу, пока совсем не терялся в Ирландском море. - Почему люди умирают? - повторила Моргана. - Я еще так мала, но я все равно чувствую бег времени и смерть - так коротка жизнь. - Конец одной жизни - это еще не конец времен, Моргана, а смерть одного человека - еще не смерть человечества. - Но какое мне дело до того, что людской род бессмертен? - сказала она с гневом. - Ведь умру-то я, а не он. Ненавижу его. Человек - раб, смирившийся со своей судьбой, верящий, чтобы успокоить себя, всем тем глупостям относительно вечности, которые преподносят ему пустые мечтатели и лгуны. Во весь этот вздор о загробной жизни, про рай или ад на небесах, под землей или я не знаю еще где, про этих смешных или надменных богов Греции или Египта, жестоких - финикийских или карфагенских, самоустранившегося - еврейского или же безумного - христианского. Шумное скопище богов, открывающих своим приверженцам лишь глупость, безумие или извращенный вкус своих создателей. Неужели ты думаешь, что меня, Моргану, радует, что я буду увековечена таким человеком, чье единственное бессмертие в его неизменной глупости? Конец одной жизни - для нее самой - конец всего сущего; смерть не может быть этими нелепыми сказками, она - ужас, холод и ночь. - Нужно постараться при помощи разума и своих рук построить крепость - защиту от холода и ночи, дом в пустоте. Нужно строить без устали, сколько есть сил. Это безусловный долг каждого, кто получил в удел разум, воображение и предвидение. Если эта попытка родит глупость или безрассудство - нужды нет. Мы должны побороть страх. Это вопрос собственного достоинства. Бессмертие человеческого рода, которое ты презираешь, - не что иное, как бессмертие этого состояния духа. Именно в этом и состоит связь и преемственность отдельных людей, рождающихся и умирающих в одиночестве, которое так страшит тебя. Именно в этом - вечность, а не в бессмертии одного тела или одного разума, о неизменности и вечной жизни которых ты мечтаешь, - даже если эти тело и разум, преисполненные гордости и высокомерия, принадлежат самому прекрасному, самому умному и проницательному и самому непокорному маленькому человечку, какой когда-либо рождался под солнцем. И наверное, даже это чудо творения не сочтет для себя дерзкой мою просьбу проявить хотя бы немного достоинства, о котором я говорил. Она улыбнулась и скорчила гримаску в ответ на этот строгий комплимент. Потом как будто снова погрузилась в свои размышления. И вдруг сказала мне: - Я думала о том, как устроена Вселенная. - По-видимому, ты считаешь Птолемея жалким образчиком человеческого рода, а его "Географию" - нагромождением ошибок и заблуждений? - И да и нет. Я думаю, как и он, что земля круглая, потому что линия горизонта отступает по мере того, как мы хотим ее достигнуть, и потому еще, что на сфере, даже на самой маленькой, дороги не имеют конца. Так что наш мир может быть бесконечно велик в наших глазах и под нашими ногами - и ничтожно мал для нашего разума. Таким он видится мне. Потому что, я думаю, что не он является центром Вселенной, - но Солнце. - Как ты пришла к этому заключению? - После наших бесед об астрономии. Думаю, что ты и сам разделяешь это мнение, потому что ты больше настаивал на противоречиях птолемеевской системы, чем на ее внешней связности, хотя ты и представил мне эту космологию как вполне достойную веры, подкрепив ее философией Аристотеля, но умолчав, правда, при этом кое о чем, чтобы не испугать меня и не вселить ужас в мое сердце. Но я сама нашла этот ужас - путем умозаключений. Я полагаю, что все небесные тела - на разном расстоянии и с разной скоростью - вращаются вокруг Солнца, которое является неподвижным центром Вселенной, подобно тому, как люди соединяются и движутся вокруг одного солнечного ядра, или центра притяжения, - каждый в зависимости от своих потребностей в движении, свете и тепле. И Земля, которую Птолемей считает центром Вселенной, не является исключением из общего правила и оказывается, таким образом, миром среди многих других миров. Она оборачивается вокруг Солнца за один день, двигаясь в таком направлении, что нам кажется, будто Солнце восходит на востоке и заходит на западе. Это дневное обращение сопровождается меньшим и более медленным поперечным отклонением и приближением - двусторонним движением, середину которого составляет время равноденствий, а крайние точки - время солнцестояний, полный же период занимает один год. Этим объясняется смена времен года, изменения в пути следования Солнца по небу, а также изменения долготы дней и ночей. Луна тоже обращается вокруг Солнца, совершая пока неясное для меня движение, пересекающее путь Земли, так что она находится то выше, то ниже, иногда ближе, чем мы, к Солнцу, а иногда - дальше, и принимает различные очертания, в зависимости от того, какую часть ее поверхности мы видим освещенной солнечным светом. И именно различные положения, которые попеременно занимают Земля и Луна относительно Солнца, создают затмения. Что же касается тех причудливых миров, которые Лукан называет "stellae vagae", а Ксенофонт - "блуждающими звездами", то их движение также может быть признано упорядоченным, если предположить, что они - как и Земля - вращаются вокруг Солнца - на расстояниях и со скоростями, не схожими между собой. Я придумала все это, основываясь на твоем учении, а также на том неудовольствии, с каким ты излагал мне разные успокоительные теории. Таким образом я поняла, что твердость духа весьма редко сочетается с твердостью ума, ибо ум размышляет и желает знать истину, чего бы это ему ни стоило, тогда как дух предается мечтам и страшится открытий ума, разрушающих радужные картины абсолютной вечности и блаженства, которым он поклоняется. - Чего ты боишься, маленькая Моргана? Того ли, что солнечный очаг важнее, чем та жизнь, что греется в его лучах? - Да, Мерлин. Ведь если очаг вечен, а люди смертны и преходящи - это значит лишь, что сам очаг лишен смысла и что конечная целесообразность, присваиваемая человеком каждой вещи - с точки зрения своего ничтожного и призрачного бытия, - в действительности ничего не стоит и является всего лишь обманом. А сам человек, как и все живое на земле, - лишь мимолетная тусклая тень, которую горячая материя отбрасывает на материю холодную, оплодотворяя ее и рождая тем самым иллюзию жизни. Меня возмущает, что центр Вселенной лишен причины и смысла, тогда как одушевленное порождение случая, едва копошащееся под его ярким светом среди других тел, бесцельно блуждающих в пустынном пространстве, как раз способно постичь цель и что эта способность служит ему лишь для того, чтобы острее осознать свое собственное ничтожество. Из чего я и заключаю, что Бог, творец всего этого, если он существует, - в тысячу раз злее и безжалостнее дьявола. И я, Моргана, - жертва этой жестокости, ненавидя этого чудовищного Бога и этого глупого и лживого человека, которого ты защищаешь, - в ответ на вселенское зло сама буду жестокой и беспощадной, ибо я обречена на знание, страх, страдание и смерть. И вдруг она горько и безутешно заплакала, как может плакать лишь ребенок, безраздельно отдавшийся своему горю, - Моргана - чудесная и необыкновенная маленькая девочка, проливающая детские слезы над вещами, не доступными человеческому разуму, хрупкое тельце с недетским умом, затерянным в головокружительных безднах. Я подошел и взял ее на руки. Она обхватила своими ручонками мою шею и положила голову мне на плечо. - С тобой мне не страшно, Мерлин. Люби меня. Люби меня всегда, и я не умру. Я почувствовал, как она в последний раз судорожно всхлипнула, потом успокоилась и заснула. Ее лицо, прижатое к моему плечу, было обращено ко мне. На щеках еще блестели бороздки от слез, но губы уже сложились в очаровательную улыбку. Ее длинные черные волосы ниспадали ей на спину. Она казалась безмятежной, хрупкой и беззащитной, вновь обретя свой возраст в забвении сна. И вдруг я почувствовал, что ничто больше не имеет значения, кроме этой ласковой и непокорной девочки, спящей у меня на руках. И этот миг абсолютной любви, омывший своим ослепительным и мимолетным светом мир, построенный на ухищрениях терпеливого разума и на слепой и искусственной вере, поверг в ничто Бога и дьявола, закон и хаос, добро и зло, ум человеческий и смерть - он был бессмертнее, чем само бессмертие. Моргана спала. Я осторожно сел на коня, и ровным и медленным шагом мы вернулись в Кардуэл, залитый золотыми лучами заходящего солнца. 13 - Дa будет проклят этот коварный и безжалостный враг, с которым я не могу сразиться с мечом в руке. Он поражает меня медленно, и я чувствую, как его железная длань сдавила мне сердце. Недуг точит меня, Мерлин, и если даже ты не в состоянии излечить меня, это означает лишь то, что настал мой час. Я умираю от праздности и мира, как осадная машина, источенная червями и покрывшаяся ржавчиной, которая в бездействии постепенно разваливается и приходит в негодность. Логрис непобедим, и его народы сплочены единым законом. Горра забилась в норы, пикты не осмеливаются больше высовываться из своих берлог. Саксонские ладьи избегают наших берегов. Мои подданные любят меня, благословляя за свою спокойную и счастливую жизнь, которая-то и убивает меня. "Мир Утера"! Какая насмешка, когда имя воина сытый народ соединяет с собственным благоденствием! Я оплакиваю закон короля, твоего деда. Это был лев среди волков. А ты сделал волков - псами, приближающими, сами не ведая того, приход нового мира, который ты строишь якобы для человека, но где есть только один человек - ты сам. Господство силы, бывшее законом твоего деда, хотя бы давало побежденному свободное право умереть или покориться, но господство разума, которое является твоим законом, ведет лишь к порабощению. Ты сделал меня, короля Утера, несомненного владыку Логриса, твоим добровольным рабом - тем самым ты нарушил естественный закон, посадив силу на цепь разума, отчего я и умираю. И неопровержимейшее доказательство моего рабства и твоей, сын дьявола, власти в том, что, зная обо всем этом, я не перестаю любить тебя. Это правда, что собаки любят своих хозяев. Но свободен ли ты, Мерлин, - единственный свободный человек в твоем мире? - Ты говоришь: нарушение естественного закона - обуздание силы разумом. Но можно и перевернуть твои слова, ибо разум нуждается в силе, чтобы воплотить свои намерения, без нее он бессилен, о чем, со своей стороны, я могу только горько сожалеть; поэтому, мне кажется, справедливее было бы сказать, что они прикованы друг к другу. Благодаря чему я - не меньший раб, чем ты, а ты - так же свободен, как и я. Это взаимное подчинение силы и разума существовало уже в моем деде, чья мудрость была воспитана грубой силой, и в Пендрагоне, в котором их соотношение было обратным. Ты великий король, Утер, - единственный, кто подходит для этих смутных времен, и твое смятение является лишь отражением зыбкости и непрочности всех вещей. Прежний мир, о котором ты скорбишь, еще не ушел в прошлое. Его власть простирается на весь запад, отданный на растерзание свирепым и безначальным варварам, где имя Логриса займет место одряхлевшего Рима, доживающего свои последние дни. Артур осуществит мечту моего деда, а также и мою, - тесно связанные между собой, ибо он - законодатель с оружием в руках и воин, способный мыслить как государственный муж. А ты своими победами и в особенности этим миром, который ты презираешь, дал ему армию - армию не волков или псов, но людей, которые, сражаясь за короля, будут думать, что сражаются также и за самих себя, поскольку будут разделять с ним одну цель, плоды которой сами же и соберут. Я не знаю, можно ли назвать таких людей свободными - или же их следует назвать добровольными рабами. Не в том дело. Если ощущение свободы имеет то же действие, что и идеальная свобода, которую пока еще никому не удалось определить, то вопрос не имеет никакого значения, потому что золотой век еще далеко впереди. В чем я уверен - так это в том, что такая армия непобедима. Утер в задумчивости некоторое время молчал. Его гнев прошел. Внезапно он спросил меня: - Он хороший воин? - Я думаю, только ты в Логрисе мог бы стать ему достойным соперником. А ему еще только пятнадцать лет. Он любит войну. Этого он получил от тебя в достатке. Он станет самым великим воином во всей бывшей империи. - Скажи ему, пусть ни перед кем не опускает меча. Так он чему-нибудь научится и у меня. - Я скажу ему. - Тот ли он человек, какой тебе нужен? Тот, о котором ты говорил мне в начале моего царствия? - Думаю, да. Он снова замолчал. Его ослабила лихорадка. Наконец он снова заговорил: - Мерлин, что будет после смерти? - Этого не знает никто. - Даже ты? - Даже я. - Но во что ты веришь? - Я верю в обстоятельства и в поступки, способные на них влиять. А в остальном каждый волен устраивать собственное бессмертие по своему усмотрению. Он с трудом поднялся. - Помоги мне одеться. Я хочу выбраться из этой клетки. Когда с одеванием было покончено, он спустился во двор замка и велел седлать своего лучшего коня. Я отыскал его уже в сумерках, недалеко от Камелота - он лежал на дороге подле своего дрожавшего от усталости коня. Он был мертв. 14 Густая трава покрывала три кургана, в которых покоились тела моей матери, короля Уэльса и Пендрагона. Рядом с ними зияла свежая могильная яма, в которой был установлен большой каменный саркофаг. Все происходившее теперь в Стангендже странно напоминало события двадцатилетней давности - под сенью тех же вечных гигантских камней. Тридцать тысяч воинов стояли на равнине, построившись в правильные шеренги. Неподвижные, словно бронзовые статуи, молчаливые, скорбящие, они пришли в последний раз взглянуть на того, кто был их государем на время мира и предводителем на время войны, прежде чем земля навсегда поглотит его. Перед ними стояли все вожди Логриса, сыны Круглого Стола. Тело Утера в полном вооружении несли два короля, Леодеган и Лот, потом его положили в саркофаг и накрыли тяжелой плитой, которую с трудом могли приподнять десять человек. Крышка глухо стукнула, и яму засыпали. Я сделал знак Артуру, который до сих пор скромно стоял в стороне, и он вышел вперед и встал перед могилой своего отца, на виду у всех. Он в одиночку проделал весь путь из дома Эктора, который он впервые оставил, и присоединился к армии уже в Стангендже, перед самым погребением. О его существовании было известно, поскольку Утер объявил о рождении сына и об его удалении из Кардуэла, но никто не знал Артура в лицо. За исключением Эктора, Кэя, меня самого и нескольких слуг, только мать Игрейна могла иногда его видеть. Одет он был просто - в тунику и плащ. Всего шестнадцати лет от роду, он был очень высок, и во всем теле его чувствовалась сила, гибкость и изящество. Держался он уверенно и с достоинством. Его необыкновенной красоты лицо было сурово, а спокойные голубые глаза смотрели прямо, останавливаясь на открывавшемся его взору людском море без тени робости или высокомерия, так, как если бы они рассматривали каждого в отдельности. Я встал рядом с ним. - Вот Артур, сын Утера-Пендрагона, внук Констана, наследник Логриса и Уэльса. Вот ваш король. Наступило долгое молчание. Солдаты смотрели на него с любопытством, не скрывая своего восхищения перед блистательным величием воина, но и своих опасений перед человеком, почти еще ребенком, явившимся из неизвестности. - Моя первая воля, - громко сказал Артур, - чтобы в сегодняшний день - день моего вступления на престол - не было никаких торжеств. Ибо вы знаете, кого только что потеряли - величайшего и любимейшего из королей, - но не знаете, кого получили взамен, и потому у вас, вероятно, больше оснований скорбеть, нежели радоваться. Моя вторая воля - чтобы торжеств не было также и завтра. Потому что завтра мы отправимся за море и покорим земли галльских бриттов. Армия всколыхнулась в ошеломлении, ряды воинов вздрогнули. Леодеган и Лот высоко подняли свои мечи, выкрикивая имя Артура, - их примеру немедленно последовали вожди, а затем и все остальные. И это имя прокатилось по равнине - казалось, что его эхо должно было быть услышано по всей стране, перенестись через море и зазвучать на всем западе. В эту минуту здесь родилось что-то такое, о чем мир не забудет никогда. И было это в первый день года четыреста семьдесят шестого от Рождества Христова, года окончательного крушения Римской империи под нахлынувшими ордами варваров, года падения Вечного Города, осажденного Герулом Одоакром. Тогда Артур впервые явился перед всем миром - в тот самый час, когда померк Рим. 15 На следующий же день, не заезжая в Кардуэл, где его в радости и скорби ждала вся семья, Артур сразу отправился в Дурноварию, что в земле дуротригов, а затем на южный берег Логриса, где стояла на якоре часть его боевых кораблей. Он взял с собой ровно половину своей армии и вождей, остальных же послал в провинции. Поскольку я решил быть рядом с ним в его первом походе, он поручил управление всеми делами Лоту Орканийскому, мужу своей сводной сестры Моргаузы, старшей дочери Игрейны, жившему в ту пору в Кардуэле вместе с женой и их первенцем Гавейном, которому было тогда еще несколько месяцев. Леодеган должен был вернуться в свою столицу Изуриум, чтобы вновь принять командование над всеми армиями Севера, стоявшими на страже логрских границ вдоль древней стены Адриана. Леодегану было шестьдесят три года, когда у него незадолго до этого от второго брака также родился ребенок. Это была девочка, и он дал ей имя Гвиневера. Война длилась два года. Вскоре после высадки логрской армии на северный берег земли гонов вожди двух бриттских племен, переселившихся туда более тридцати лет назад из южного Логриса, - в те времена, когда на остров пришли саксы, вступив в позорный сговор с Вортигерном, - собрали всех своих воинов и присягнули Артуру, признав тем самым над собой власть рода Констана. Они были братья, оба ровесники Артура, и звали их Бан и Богорт. Но было много других - выходцев из Думнонии, откуда они бежали после вторжения Утера, - ненавидевших само имя Логриса и потому заключивших союз с местными племенами, чтобы остановить продвижение логрской армии. Артур одержал множество побед и окончательно разбил их на востоке страны в земле редонов, где они собрали свои последние силы. Во всех этих испытаниях молодой король показал себя отличным стратегом и грозным воином. Он сочетал в себе все воинские доблести Пендрагона и Утера, а соединение в нем самой безумной отваги и трезвого расчета, личного бесстрашия и осмотрительности искусного военачальника не могло не напомнить мне моего деда, с той лишь разницей, что Артур убивал без удовольствия и ему было ведомо сострадание. За короткое время он снискал благоговейную любовь своих солдат, все они боготворили его. Потом он упрочил свои завоевания. Страну гонов на западе он отдал во владение Богорту, а более обширную срединную область Беноик - Бану, совершившему много славных подвигов на полях сражений. Во главе редонов он по моему совету поставил