ял сознание, а когда вновь открыл глаза, двор уже опустел. С площади Дурбар доносилась музыка и крики, золотая корова благодушно глазела в пространство. Хоть Элиот и опасался, что любое движение может еще дальше сломать все, что в нем уже сломано, но все-таки продвинул левую руку по земле и положил ее Микаэле на грудь. Та вздымалась и опадала в мерном ритме, и на Элиота снизошло ощущение счастья. Так он и лежал, упиваясь биением ее жизни под собственной ладонью. Потом заметил над собой какую-то тень и напряг зрение. Один из тех лха... Нет! Лха мистера Чаттерджи. Непроницаемо черный, с язычком пламени, теплящимся в ладони. По сравнению со своими старшими собратьями он казался тощим, нескладным щенком. В душе Элиота всколыхнулась симпатия к нему. - Привет, Бонго, - пролепетал он. - Мы выиграли. И тут же макушке стало щекотно, заныла жалобная нота, и возникло ощущение не признательности, как следовало бы ожидать, а сильнейшего любопытства. Щекотка прекратилась, и в голове у Элиота вдруг прояснилось. Странно. Он впал в беспамятство еще раз, в мыслях воцарилась полнейшая сумятица, сознание помрачилось, но он оставался безмятежным и ничуть не боялся. На площади раздался дружный рев толпы - какой-то счастливчик, самый везучий в долине Катманду, поймал рыбу. Но когда свинцовые веки уже опускались, Элиот еще раз напоследок увидел лха, склонившегося над ними, ощутил теплое биение сердца Микаэлы и подумал, что толпа приветствует не того, настоящий счастливчик здесь другой. Три недели спустя после ночи Белого Духа Ранджиш Чаттерджи отрекся от всего мирского (заодно преподнеся Элиоту подарок в виде бесплатного годового проживания в его доме) и перебрался в Сваям - бхунатх, где - по словам Сэма Чипли, навестившего Элиота в больнице - намеревался узреть Авалокитешвару Будду. Именно тогда Элиот постиг природу своей новоприобретенной ясности - точь-в-точь как в истории с аденомами, лха примерил на себя его привычку к медитации, не нашел в ней проку и швырнул в подвернувшееся под руку вместилище - Ранджиша Чаттерджи. Восхитительная ирония этой ситуации привела Элиота в такой восторг, что он, не удержавшись, рассказал обо всем Микаэле, навестившей его в тот же день; сама она лха не помнила, и разговоры о нем всякий раз выбивали ее из колеи. За прошедшие недели ее апатия практически сошла на нет, и Микаэла, вновь обретя способность любить, сосредоточила ее исключительно на Элиоте. - Наверно, просто нужно было, чтобы кто-нибудь доказал, что ради меня стоит рискнуть жизнью. Я теперь по гроб жизни не смогу тебе отплатить. - Она поцеловала его. - Жду не дождусь, когда тебя выпишут. Она приносила ему книги, сладости и фрукты и ежедневно сидела у его постели до тех пор, пока медсестры не прогоняли ее домой. И все же Элиота беспокоила подобная преданность. Сам он еще не разобрался, любит ли Микаэлу. Обретенная ясность сделала сознание чересчур подвижным, а совесть - гибкой, из чего не может не воспоследовать осторожный подход к принятию на себя любых обязательств. По крайней мере к этому свелась для Элиота суть ясности. Ему не хотелось принимать никаких решений сгоряча. Когда он в конце концов выписался и вернулся домой, они с Микаэлой занялись любовью под сияющим звездным великолепием стеклянного потолка мистера Чаттерджи. Из-за испанского воротника Элиота и гипса им приходилось проявлять предельную осторожность, но, несмотря на это, несмотря на противоречивость испытываемых Элиотом чувств, на сей раз они занимались именно любовью. После, откинувшись на подушки и обнимая Микаэлу здоровой рукой, он вплотную подошел к тому, чтобы принять на себя обязательства. Любит он ее или нет, при сложившихся обстоятельствах усиление эмоций ничем не поможет. Наверное, стоит попытаться сойтись с Микаэлой окончательно. Если дело не пойдет - что ж, тогда он не собирается отвечать за ее психическое здоровье. Она должна будет научиться жить без него. - Ты счастлива? - спросил Элиот, лаская ее плечо. Кивнув, Микаэла прижалась к нему потеснее и прошептала что-то, но подушка заглушила ее слова. Элиот не сомневался, что ослышался, но одного лишь предположения, что Микаэла могла произнести что-то подобное, было достаточно, чтобы у него по спине пробежала леденящая волна холода. - Что ты сказала? Обернувшись к нему, Микаэла приподнялась на локте, обрисовавшись силуэтом на фоне звезд. Черты ее лица скрывала тень, но, когда она заговорила, Элиот вдруг осознал, что лха мистера Чаттерджи в ночь Белого Духа остался верен своей чудаковатой традиции меновой торговли; а еще Элиот понял, что, если Микаэла чуточку запрокинет голову, подставив глаза свету, можно будет снова ломать голову над устройством души Эме Кузино. - Я повенчалась со Счастьем, - провозгласила она.