ые дни своего правления я понял, что главное в управлении людьми - внушить уверенность и показать свою решимость. Горбун вернулся быстро, неся бронзовый кувшин, наполненный какой-то пузырящейся желтой мерзостью, отливавшей то красным, то зеленым, и такой едкой и зловонной, что я удивился, как она не проделала дыр в бронзе. Горбун был горд. - Клянусь Энлилем, отлично! Ничего лучше не придумаешь! Давясь от омерзения и затыкая нос я вылил из кувшина зелье в нору возле корней дерева. Земля зашипела там, где жидкость пролилась на нее. Я готов поклясться, что даже края дыры отшатнулись от омерзения. Мы ждали. Через некоторое время в норе послышалось шуршание, и в темноте заблестели злобные желтые глаза, и показался черный раздвоенный язык. Змея, что не знает колдовства, не слушает ни Ана, ни Энлиля, ни даже Инанну, владычицу всех змей. - Дай мне топор, - тихо приказал я Бир-Хуртурре. Медленно-медленно выползала змея из своей норы. Кожа ее была темнее ночи, в желтых кольцах, а гибкое тело было толщиной чуть не с мою руку. За моей спиной жрицы пели священные гимны, и кто-то из моих воинов бормотал заклинания. Я не чувствовал никакого страха: змея выглядела такой несчастной и жалкой, такой больной и очумелой от жуткого зелья. Я замахнулся топором и разом разрубил змею надвое. Рассеченные половинки свивались и закручивались, из змеиной пасти неслось шипение, она, кажется, собиралась плюнуть в меня ядом. Я слышал за своей спиной всхлипывания и молитвы. Еще несколько мгновений - и змея замерла навеки. - Один, - сказал я. Потом я взял толстую веревку, принесенную из храма, обернул ее вокруг ствола и завязал у себя за спиной, чтобы упираясь ногами в ствол и держась за веревку, я смог бы подтягивать себя вверх, словно бы шагая по стволу, поднимаясь все выше и выше. Кора была морщинистая и старая, и там, где я сдирал ее своими подошвами, она источала аромат миндаля или тонкого вина. Я добрался до середины ствола, где, по словам, обитала женщина-демон Лилиту, темная дева, живущая в разрушенных местах и приносящая скорбь путешествующим. Если бы я остановился подумать, я насмерть перепугался бы. Бывают времена, когда не размышляешь. Я схватил конец веревки в одну руку, а другой крепко хлопнул по стволу: - Лилиту! Лилиту! Ты меня слышишь? Я Гильгамеш, царь Урука. - Я засмеялся, чтобы показать, что не боюсь ее. - Услышь меня, Лилиту! Я запрещаю тебе жить в этом дереве, оно принадлежит Инанне! Я запрещаю тебе! Я запрещаю тебе! Прочь, прочь, изыди! Послушается ли она? Я в это верил. Имя Инанны обладает огромной силой. Я еще дважды шлепнул по стволу, не дождался ответа и полез выше. - Два, - сказал я. В кроне дерева, по словам Инанны, гнездилась птица Имдугуд с птенцами. Я всматривался в плотно растущие ветви, но не увидел ничего. Я полез выше, но уже не шагая по стволу, а хватаясь руками за ветви. - Имдугуд, - тихо сказал я. - Имдугуд, это я, Гильгамеш, сын Лугальбанды. Она самая страшная из птиц, птица бури, носитель ветров и Дождей, у нее тело орла, а голова льва. Она птица судьбы, она произносит приговор, которого никому не избегнуть. Она не принадлежит никакому городу, никакому богу, странствуя, где захочет, одинокая и независимая. Я относился к ней с большой теплотой и вот почему. Мой отец рассказывал, что однажды когда он был совсем юн, Энмеркар отправил его как посла в дальние страны, и его обязанности привели его в страну Забу, что лежит на краю света. Когда пришло время отправиться обратно в Урук, оказалось, что пути назад нет, ибо это земля, из которой не возвращаются. Тогда отец нашел гнездо птицы Имдугуд, подождал когда она улетела, забрался в гнездо и угостил птенцов медом, хлебом и бараньим жиром. Он надел короны на головы птенцов и раскрасил их знаками почести и славы. Птица Имдугуд, вернувшись, была очень довольна тем, что сделал Лугальбанда, и подарила ему свою милость, благоволение и дружбу, сказав, что он может просить у нее что пожелает. "Даруй мне благополучное возвращение домой", - попросил Лугальбанда, и она выполнила его просьбу. Вот так добрался он домой живым и невредимым. Я тихо сказал, вглядываясь в ветви дерева: - Я сын Лугальбанды, о Имдугуд. Слушай меня. Это дерево принадлежит богине Инанне. И во имя Лугальбанды я прошу тебя найти себе пристанище в другом месте. Во имя Лугальбанды, искренне любившего тебя, прошу тебя. Ответа я не услышал. В ветвях не раздавалось ни шороха. Я напряженно прислушивался, едва смея дышать. Мне показалось, что Имдугуд, если гнездо действительно было тут, послушалась меня и выполнила мою просьбу. Я поблагодарил ее. - Три! - крикнул я тем, кто ждал меня внизу. Прежде чем покинуть дерево, я тщательно обследовал крону, внимательно осматривая каждую ветку. Одна показалась мне странной - в ней как будто таилась смерть. Она была сухая, а на ощупь очень горячая. Она была громадной, как дерево. Я крикнул вниз, чтобы побереглись, поднял топор и рубил, пока она не упала на землю. Потом я спустился вниз. Инанна, бледная и тихая, смотрела на меня: в ее глазах застыли ужас и почтение. - Демоны ушли с твоего дерева, госпожа, - сказал я. Я чувствовал радость от хорошо выполненной работы. Змея убита. А отправил ли я прочь Лилиту и Имдугуд? Да были ли они там, кто может сказать? Зимой дерево хулуппу, дерево Инанны стало выпускать новые зеленые листочки - оно выздоровело. Из той сухой ветви, которую я срубил, Инанна приказала изготовить для себя трон и ложе. Из оставшегося дерева она приказала изготовить подарок для меня - изящный барабан и палочки, вырезанные искусным мастером Ур-нангаром, чьей рукой, должно быть, водил сам Энки. Барабанные палочки были так хорошо сделаны, что, казалось, сами прыгнули мне в руки, когда я к ним прикоснулся. Барабан был отполирован, поверхность его на ощупь была гладкой и нежной, как кожа девичьих ягодиц. Для самой поверхности барабана Ур-нангар взял выпороток газели. Он крепко натянул шкурку и закрепил жилами матери-газели. Во всем мире не было такого барабана, ничто не могло сравниться с тем, что сделал для меня Ур-нангар по просьбе Инанны. Теперь барабан для меня потерян, и дня не проходит, чтобы я не тосковал по нему и не мечтал снова взять его в свои руки. В те годы, когда он был у меня, он служил двум целям. Одна из них была хорошо знакома жителям Урука, так как это был военный призыв. Я выходил на площадь перед дворцом, когда наступало время собирать войска, и выбивал мужественную, быструю дробь. Все знали, что она значит. "Слушайте, - восклицали они. - Гильгамеш призывает нас на войну!" При этих звуках весь город начинал шуметь, все знали, что скоро появятся новые герои и новые вдовы. Был еще один способ применения этому барабану, - для меня он открывал двери в мир богов. В нем была и сила богини и частичка волшебства птицы Имдугуд. Когда я уходил в самые дальние покои и тихо начинал бить в барабан, он уносил мою душу в те пределы, где блуждает душа Лугальбанды. С помощью этого барабана я мог вызывать к жизни все то, что бывало со мной, когда во мне было божественное присутствие, а вокруг меня - аура божества. Сквозь гул барабана я начинал все громче и громче слышать жужжание и гудение, перед глазами плыли волны золотого, багряного и синего цвета. Я преодолевал преграду в иной мир, за которым была лестница, поднимающаяся в небо, или колодец черной воды, в котором я тонул, или туннель, который, плавно изгибаясь, по спирали уходил вниз, словно приглашая спуститься. Это было царство богов. Когда я там бывал, я менял свой облик, взлетал под облака, парил. Я был орел, я был лев. Я пировал с богами и полубогами. Я говорил на языке снов. Я становился спутником Птицы Грома, я видел все, мудрость открывалась передо мной. Мне думается, у Этаны, царя Киша, был такой же барабан, и он пользовался им, чтобы парить в небе, а не летал туда на орлиных крыльях, как гласит старая легенда. Я редко брал барабан для таких целей. Это было слишком необычно и пугающе, и отнимало у меня слишком много сил. Когда я возвращался из такого полета, мышцы у меня болели, язык распухал, словно я в своих полетах прикусывал его, я чувствовал головокружение и слабость. Это было моей тайной, я делал это только тогда, когда моя тоска была слишком велика, будь то голод моей души или опасность для города, предотвратить которую мог только я. Тогда я садился в одиночестве и бил в барабан до тех пор, пока не приближался к богам. 15 Вернулись дожди, еще более сильные, чем раньше, и вопрос о каналах стал на первое место. В те дни, когда мой народ еще не жил здесь, когда здесь были люди Древнего пути, которые пользовались каменными серпами и жили в глинобитных хижинах, каналов не было. Каждую весну, когда в горах таяли снега, Две Реки вздымались и вырывались из берегов, а воды заливали поля и жилища. В иные годы разливы рек были настолько велики, что разрушали работу многих лет. Случались годы, когда горячее солнце заставляло воду быстро уходить, и не оставалось влаги, чтобы вырастить урожай. В те годы, когда вода покрывала долины все лето, большая часть земель оставалась пустыней, негодной для использования, потому что не знали способа проводить воду от залитых мест к иссушенным. Когда мы победили и отняли землю у людей Древнего Пути, Нинурта, сын Энлиля, показал нам, как делать каналы. Нинурта был бог войны, бог бурного южного ветра. Случилось так, что он поссорился с демоном Асагом, который обитал в подземном мире. Нинурта отправился в подземный мир и убил демона. Убийство Асага вызвало на Земле страшные бедствия, ибо именно Асаг держал во власти дракона Кура - реку, которая течет через подземный мир. Кур вырвался из заточения и пролился на землю, и все было залито. Кур залил Землю, урожай погиб, и голод был свиреп и страшен. Ничто не росло, кроме сорной травы. В это страшное время Нинурта нашел выход. Он собрал пригоршню камней и послал их с гор дождем на землю. Потом сложил их в кучу в том месте, где Кур вырвался из подземного мира, и запер его, чтобы река не могла более вырваться наружу. Потом он построил водохранилища, каналы и соединил их протоками с руслами Двух Рек. Теперь поля рожали зерно в изобилии, а виноградники и сады щедро одаривали своими прекрасными плодами. С тех пор мы свято выполняли наказ содержать каналы в порядке и расширять их сеть. Это наша главная задача, великий долг, которому подчинено все, ибо наше процветание зависит от каналов. Во время сильного разлива рек они позволяют отвести лишнюю воду в хранилища. Когда реки начинают входить в берега, мы закрываем шлюзы и сохраняем воду на то время, когда наступит засуха. Каналы несут эту воду из хранилищ на распаханные и засеянные поля и даже в те земли, что некогда были пустыней. Реки, что когда-то были нашими врагами, сегодня нам служат. Пристани и дамбы возвышаются по берегам рек и там, где некогда были только грязные болота. По всей стране простирается сеть каналов, соединяя поле с полем, деревню с деревней, город с городом. Почва в нашей стране мягкая и рыхлая, и легко уносится с водой, особенно весной, поэтому каналы забиваются и ил заполняет их устья. На каждом крестьянине лежит ответственность за поддержание в порядке его маленького протока, каждый староста в деревне смотрит за тем, чтобы канал был в порядке, а чиновники правительства следят за тем, чтобы ничего не случилось в главных каналах. Но самая большая ответственность лежит на царе: он должен понимать главный принцип работы каналов, знать, где он дает слабину, держать армии рабочих для ремонта оросительной системы. Думузи позволил себе вообще не выполнять этот долг. За одно это он не заслуживает никакого прощения. В разгар сезона дождей я мог сделать весьма немногое, разве что просмотреть отчеты надзирателей за каналами, и решить, где нужно начать починку. Я весь был окружен громоздящимися вокруг меня табличками, их накапливались целые корзины, и все они описывали бедствия Урука. Писцы стояли слева и справа от меня, чтобы читать мне эти таблички, но я редко обращался к их услугам. Когда я читал сам, я получал лучшее представление о том, что же на самом деле нужно делать. К середине зимы дожди поутихли, и мы начали нашу работу. Реки и каналы были доверху наполнены водой. Настоящая опасность наступит, когда начнут таять снега в горах. Времени терять было нельзя. Для начала работ я выбрал канал Уста Нимма, который лежит к северу от Урука и ведет к нам питьевую воду. Он требовал чистки, но это нельзя было считать серьезной работой, поскольку она не требовала ничего, кроме пота и напряжения мышц. Нуждались в починке и перестройке набережные и шлюзы, особенно главная дамба, которая, по словам моих строителей, могла быть снесена первым же напором внешних вод. По старинному обычаю, в начале любой великой работы первый камень должен положить в основание именно царь. Я с радостью выполнял это требование, так как мне всегда доставляло большое удовольствие выполнять работу ремесленника, мастера своего дела. Мои астрологи выбрали благоприятный день для церемонии. Накануне вечером я связал волосы в пучок и пошел в небольшой храм Энлиля, где вымылся и провел ночь в уединении, проспав на полу из черного камня. Утром, с восходом солнца, я пошел в храм Ана и принес в жертву домашних животных. Потом, в святилище Лугальбанды, я сделал ритуальный жест - отер лицо рукой - и почувствовал, как дух моего отца вошел в меня. В полдневный час, я отправился туда, где изготавливают кирпичи, надев на голову специальную повязку, чтобы носить кирпичи на голове. Вокруг меня стояли жрецы, когда я начал работу, полуголым, как простой строитель под солнцем. Сперва я совершил возлияние, залив воду удачи в саму форму для кирпичей. Потом зажег огонь ароматических поленьев и отогнал всех нечистых духов и демонов. Я намазал форму медом и маслом. Взял глину и поливал ее водой, пока она не размокла, смешал с соломой, тщательно перемешивая все ногами. Я взял священную лопатку, зачерпнул смесь и заполнил ею форму. Потом ребром ладони разгладил кирпич и выставил его на просушку. Ночью дождя не было. Если бы он был, я бы насмерть запорол своих звездочетов-предсказателей. Наутро я снова зажег ароматические поленья. Затем схватив форму за ручки, я вытряхнул первый кирпич. Взяв его в руки, я поднял его к небесам, словно корону. - Энлиль удовлетворен! - воскликнул я. Как было ему не быть довольным! Кирпич был само совершенство. Боги приняли мое служение, что было знаком окончания периода испытаний для Урука и началом его возрождения. В течение всех этих дней я работал вместе с остальными, готовя кирпичи и перевозя их к каналу. Потом, когда звездочеты снова объявили благоприятный день, мы перекрыли воду в канале. Это было нелегко: два человека простились с жизнью во время этой работы. Но мы это свершили. В те дни я не знал пощады ни к себе, ни к другим - ведь речь шла о работе, нужной для блага города. Целый час, я стоял в самой стремнине течения, раскинув руки, пока вокруг меня устанавливали сеть для запруды. Больше некому было выполнить эту работу, потому что я оказался самым высоким и самым сильным из людей. Когда вода была перекрыта, мы отворили сливные шлюзы, осушили канал и приступили к починке. Я сам положил первый кирпич, тот самый. Мы работали дотемна и возвращались на заре, и так продолжалось день за днем. Я никому не давал передышки, потому что время поджимало нас, а задача была жизненно важной. Я никогда не уставал. Когда остальные утомлялись, я проходил между ними, хлопал их по плечам и говорил: "Ну же, парень, вставай, боги требуют нашей службы!" И какими бы усталыми они ни были, они вставали и работали. Я сурово погонял их, но и себя я не жалел. Огромные костры ароматических поленьев очищали место нашего труда, Энлиль был доволен, и работа продвигалась быстро и хорошо. Все было хорошо в Уруке этой зимой. Весной канал принял и сохранил влагу. И я радовался своему царствованию. 16 В первый день лета прибыли послы от Акки, царя Киша, и потребовали, чтобы я платил дань. Их было трое. Люди, приближенные его двора, которых я знал по своему пребыванию в Кише. Когда они прибыли, я сперва не понял цели их визита. Я тепло их встретил и дал пир в их честь. Мы сидели до глубокой ночи, разговаривая о былых временах, о пирах во дворце Акки, о войнах против эламитов, о превратностях судьбы. Я открыл для них вино из бочки Энки и забил трех волов с полей Энлиля. Расскажите мне, попросил я, как поживает величественный Акка, мой отец и благодетель? Они сказали мне, что Акка благополучен, что его великая любовь ко мне осталась неизменной, что он всякий раз, вознося молитвы, просит богов дать мне неиссякаемое благополучие. Я дал каждому из посланников избранную им наложницу и отдал им лучшие покои дворца. Только на следующий день они сказали мне, что привезли послание от царя Акки и поставили передо мной огромную табличку, запечатанную дорогой белой глиной с государственной печатью Киша. Табличка была передо мной, а они прятали от меня глаза, что показалось мне странным, но я не обратил на это внимания, особенно когда они сказали: - Позволь нам уйти. И я их отпустил. Когда они ушли, я расколол белую глину, вытащил табличку и стал читать. Когда я прочитал ее, глаза мои полезли на лоб. Начиналось письмо обычным образом, старинными формулами: Акка, сын Энмебарагеси, царь Киша, царь царей, господин Земли волею Энлиля и Ана, к своему любимому сыну Гильгамешу, сыну Лугальбанды, господину Куллаба, господину Энанны, властителю Урука волею Инанны и так далее и тому подобное. За этим следовали набожные пожелания мне доброго здоровья, процветания и прочего, а за ними сожаление, что за последнее время Акка не получал ни слова от своего возлюбленного сына Гильгамеша, никаких вестей о царстве, которое он, Акка, передал в руки своего возлюбленного сына. Это был первый намек на будущие грозы, напоминание, что он, Акка, помог мне стать царем Урука. Конечно, это было правдой, но с его стороны было не очень-то деликатно напоминать мне об этом. Он ведь не подобрал меня в сточной канаве и полной безвестности, чтобы возвысить меня до короны. Я был сыном царя и избранником богини. Но я моментально понял, что ему было нужно. Намек на это содержался прямо в приветственной формуле: царь царей, господин Земли. Это был древний титул владык Киша, который формально никто никогда не опровергал. Но то, что Акка использовал его в письме сейчас, ясно показывало, что он смотрел на меня как на вассала. Да, действительно, я поклялся ему в верности в дни моей юности, когда пришел юным беглецом в его город. Я стал читать дальше, чувствуя растущее беспокойство. Далее перечислялось все, что можно считать данью. Он в открытую не называл это так. Он говорил об этом как о "даре", "жертве", о "подарке" моей любви. Тем не менее, это была дань. Было перечислено сколько овец, коз, бочек масла, кувшинов меда, сколько гур финикового вина, ман серебра, сколько гу шерсти, сколько гин тонкого полотна, количество рабов-мужчин, женщин, и какого возраста. Требование было заключено в весьма учтивые и приятные слова, никакого намека на ультиматум в них не было. Казалось, он говорил, что ему нет никакой надобности прибегать к угрозам, поскольку эти дары и подношения самоочевидны. Дары сына благодетельному отцу, благодарного вассала безмятежному покровителю. Я был ввергнут в смятение. Послание Акки не считалось с моим царским достоинством. Я присягнул ему на верность. Это так. Сетью Энлиля я поклялся ему в верности. И теперь я оказался пойман в эту сеть? Щеки мои пылали. Слезы ярости душили меня. Я многократно перечитывал его послание, и каждый раз слова оставались неизменными, и это были проклятые слова. Я должен был предвидеть это. Как не понял этого раньше! Акка пригрел меня, когда я был бездомным. Акка дал мне в своем городе высокое положение и привилегии. Акка заключил договор с Инанной, чтобы сделать меня царем. Теперь он предъявлял мне счет. Но как мог я заплатить назначенную им цену, и высоко держать голову перед царем Земли и народом Урука? Когда стемнело, я пошел один к святилищу Лугальбанды, преклонил колена и прошептал: - Отец, что же мне делать? Дух божества вошел в меня и я услышал, как Лугальбанда сказал: - Ты обязан любить и почитать Акку, и ничего более. - Но моя клятва, отец! Моя клятва! - В ней ничего не говорилось о дани. Если ты выплатишь ему дань, ты навеки продашь ему себя и свой город. Он испытывает тебя. Он хочет знать, владеет ли он тобой. Он владеет тобой? - Никто не владеет мною, кроме богов. - Значит, ты знаешь, что тебе делать, - сказал мне Лугальбанда. Ночь я провел в молитвах богам, блуждая по городу от храма к храму. Единственная, к кому я не обратился за советом, была Инанна, хотя она и богиня города. Ибо, для того чтобы это сделать, мне пришлось бы все рассказать жрице Инанне, а я не хотел, чтобы он знала о моем позоре. Утром, пока посланники Акки развлекались с женщинами и услаждали свой слух пением, я послал за членами совета старейшин, приказав им немедленно явиться во дворце. В ярости и тревоге я шагал перед ними взад-вперед, на шее у меня вздулись жилы, а на лбу выступил пот. Потом я заставил себя успокоиться и заговорил. Я сказал: - От нас требуют, чтобы мы подчинились царскому дому Киша. От нас требуют платить дань. Они забормотали что-то, эти старики. Я поднял табличку Акки, негодующе потряс ею и вслух прочел список требований. Закончив читать, я оглядел покои и увидел их лица: побледневшие, осунувшиеся, полные страха. - Разве мы можем это выполнить? - спросил я. - Разве мы вассалы? Разве мы рабы? - Киш велик, - сказал землевладелец Энлиль-эннам. - Царь Киша - владыка владык Земли, - сказал старый Али-эллати, из древнего благородного рода. - Не так уж эта дань и велика, - мягко сказал богатый Лу-Мешлам. Они закачали головами, начали шептаться и переговариваться, и я понял, что они против моего отпора Кишу. - Мы же свободный город! - вскричал я. - Что же нам, покориться? - Нам еще колодцы копать и каналы чистить, - сказал Али-эллати. - Давай заплатим, что требует Акка, и продолжим наши дела в мире и покое. Война - дорогое занятие. - А Киш велик и могуч! - добавил Энлиль-эннам. - Я взываю к вашей гордости, - сказал я. - Я буду противостоять Акке и прошу вашей поддержки. Мир, говорили они. Дань, говорили они. Колодцы копать надо, говорили они. О войне они и слышать не хотели. В отчаянии я отослал их прочь и призвал молодой совет, совет народа. Я прочел им список требований Акки. Я говорил об этом с гневом и возмущением, и совет народа дал мне тот ответ, который я хотел слышать. Я знал, как говорить с ними. Я разжег пламя из душ, воззвал к их храбрости. Если бы и они не согласились со мной, я пропал бы. У меня было право не принимать в расчет мнение старшин, но если бы и совет народа не согласился со мной, я не имел бы права начинать войну. Совета народа не подвел меня. Они не говорили мне о колодцах, которые надо копать, или о каналах, которые надо чистить. Они показали свое презрение к самой мысли о дани. Я говорил им о войне, и они отвечали мне одобрительным криком. Не поддавайся, кричали они. Сметем с лица земли царей Киша, кричали они. Ты разобьешь Киш, говорили они, ты - Гильгамеш, царь и герой, победитель, возлюбленный царевич Ана. Один за другим выкрикивали они зажигательные слова. Чего нам бояться нашествия Акки? Его войско немногочисленно, тылы охраняются слабо, люди его боятся поднять глаза, говорили они. Конечно, я был лучшего мнения о войске Акки, чем они, - я знал его хорошо. Но все равно, я радовался их словам, и на душе у меня полегчало. Как я мог принять вассальную зависимость? Что бы Акки ни думал о моей клятве, как бы он ни считал меня ему обязанным, сила моего царствования, мое человеческое и мужское достоинство было поставлено здесь на карту. Я не мог править в Уруке по милости царя Киша. Так все и решилось. Мы будем сражаться за свою свободу. Мы проведем лето, готовясь к войне. Пусть приходит, сказал я членам совета народа. Мы будем готовы его принять. Я пошел во дворец и вызвал посланников Акки. Я сказал им с холодной уверенностью: - Я прочел письмо моего отца Акки, вашего царя. А вы можете ему передать, что мое сердце переполняет безграничная любовь к нему и я чувствую высочайшую благодарность за те милости, которыми он меня осыпал. Я посылаю ему свои горячие объятия и приветы. Единственный дар, который я посылаю: мои объятия и приветы. Ибо нет никакой необходимости в иных дарах. Скажите ему: Царь Акки - мой второй отец. Скажите ему: я его обнимаю. В ту ночь посланники отправились восвояси, увозя с собой мой сыновний привет и ничего более. Мы начали готовиться к войне. Не скажу, что такие планы чересчур огорчали меня. Я не слышал дикую музыку битвы с тех пор, как сражался за Акку в земле эламитов, а это было уже много лет назад. Мужчина иногда должен воевать, особенно, если он царь, чтобы не начать ржаветь изнутри. Сохранить в себе остроту ощущений, боевой дух, который в любом случае скоро затупится, особенно если его не заострять время от времени. Поэтому настал час чинить повозки, смазывать маслом древки дротиков и копий, заострять наконечники и лезвия, выводить ослов из конюшен и тренировать, чтобы они вспомнили, что такое бой. Хотя было жаркое время года, в первые дни в воздухе была бодрящая свежесть, словно в середине зимы. Молодые люди так же изголодались по битвам, как и я. Вот почему они перекричали совет старейшин, вот почему они высказались за войну. Но нас всех ждала неожиданность. Никто в Земле не воюет летом, если этого можно избежать. Еще бы, ведь в эти месяцы сам воздух готов загореться, если сквозь него слишком быстро двигаться. Поэтому я был уверен, что у нас лето впереди, чтобы подготовиться к встрече с Аккой. Я ошибся. Я просчитался. Акка ждал моего ответа и знал, каков он будет. Войска его были наготове. Они только ждали сигнала. Наверняка они выступили в тот же день, когда посланники вернулись с моими словами. Когда я спокойно окруженный женщинами, звуки труб разбудили меня на заре в самое жаркое утро лета. Ладьи Акки появились на реке, когда мы их совсем не ждали. Они заняли пристань. В их руках оказались предпортовые районы. Город был осажден. Первая серьезная неудача в мое царствование. Я никогда еще не вел городского боя. Я вышел на террасу дворца и забил в барабан, который был сделан из дерева Инанны. В первый раз я отбивал такую отчаянную дробь в Уруке, хотя она была и не последней. Мои герои собрались вокруг меня с потемневшими лицами. Они не были уверены во мне как в военачальнике. Многие воевали в войнах, которые вел Думузи, кое-кто сражался в войсках Лугальбанды, а некоторые даже помнили Энмеркара, но никто не сражался под моим командованием. - Где тот, в ком бьется сердце мужа, кто пойдет и спросит Акку, что он делает здесь, в чужих землях? - спросил я. Доблестный воин, Бир-Хуртурре, выступил вперед. Глаза его сияли. Он был высоким и сильным, и на мой взгляд, не было в Уруке человека более храброго и сильного. - Я пойду, - сказал он. Я расставил войска за городскими воротами. За Высокими воротами, за Северными воротами, за Царскими воротами, за Святыми, за воротами Ур, за воротами Ниппур, за всеми остальными. Я разослал патрули, чтобы они двигались вдоль всей городской стены и отгоняли людей Киша, если те попытаются влезть по стене с помощью лестниц иди попробуют прорубить брешь в стене. Потом мы открыли Водяные ворота и Бир-Хуртурре отправился на переговоры с Аккой. Не прошел он и десяти шагов, как люди Киша схватили его и уволокли. Это было сделано по приказу Акки, сына Энмебарагеси, который говорил мне, что посланники обладают священными правами неприкосновенности. Может, он имел в виду только посланников Киша? Забарди-Бунугга бегом принес мне новости. - Они пытают его, мой господин! Чтоб Энлиль пожрал их печенки, они пытают его! Теперь Забарди-Бунугга был моим третьим по чину в армии, крепкий воин, выдержанный и верный. Он сказал мне, что со стены возле сторожевого поста башни Лугальбанды увидел, как воины Киша напали на Бир-Хуртурре на глазах у всех, били его, толкали, пинали ногами, когда он упал в пыль. - Чтоб Энлиль пожрал их печенку! - кричал он. А еще он сказал, что когда поднялся на стену, люди Киша окликнули его и спросили, не он ли царь Гильгамеш. На что он ответил, что он ничто в сравнении с царем Гильгамешем. - Мы выступим сейчас им навстречу? - спросил он. - Подожди, - ответил я ему. - Я поднимусь на стену и посмотрю, что за враг стоит под городом, какие у него войска. Я быстро побежал по улицам. С крыш на меня смотрели лица - перепуганные, замершие - лица простого люда. Они не знали, чего ждать и боялись самого худшего. На сторожевой башне Лугальбанды я взбежал по широким кирпичным ступеням, перепрыгивая через них. Я нес желто-голубой флаг, который выхватил у одного из стражников на башне, и наконец достиг широкого помоста на вершине стены. Кровь зазвенела у меня в ушах, когда я посмотрел сверху на это море вторгнувшихся в наши земли врагов. Длинные корабли Акки заполонили весь порт. Воины Киша вразвалку прогуливались по пристаням. Я видел флаги Киша - багряно-зеленые. Я видел жесткие обветренные лица, лица людей, которых знал, воинов, с которыми вместе я прорывался сквозь строй эламитов. Под свирепым солнцем лета они носили плащи из грубой черной вяленой шерсти и очевидно не чувствовали никаких неудобств. Свет солнца отражался от их начищенных медных шлемов. Я увидел двух сыновей Акки и шестерых военачальников, которых знал по эламской войне. Я увидел Намгани, моего старого возничего, а он увидел меня и помахал мне, ухмыльнувшись свой клыкастой улыбкой, и назвал меня именем, под которым меня знали в Кише. - Нет! - проревел я ему в ответ. - Я - Гильгамеш! Я царь Гильгамеш! - Гильгамеш! - раздалось мне в ответ. - Смотрите, это Гильгамеш, царь Гильгамеш! У меня не было щита, и я стоял открытый без оружия, но страха во мне не было. Они не посмели бы прицелиться в царя Урука. Я оглядел всю массу людей с юга к северу. Сотни, может, тысячи человек. Они поставили палатки. Они готовились к длительной осаде. - Где Акка? - окликнул я. - Приведите вашего царя. Или он боится показаться? Акка пришел. Если уж я не боялся показаться на стене, не мог же он выказать себя трусом. Он вышел из дальней палатки, медленно передвигаясь, словно гора мяса. Он стал еще толще, чем раньше, розовотелый, свежевыбритый от макушки до подбородка. Оружия у него не было. Он опирался на посох из черного дерева, вырезанный так искусно, что глаза невольно задерживались на нем. Когда он оказался поблизости от меня, я сделал в его сторону учтивый жест, и сказал спокойным тоном: - Приветствую тебя в моем городе, отец Акка. Если бы ты заранее предупредил меня о своем приходе, я бы лучше подготовился, чтобы принять тебя. - Ты хорошо выглядишь, Гильгамеш. Благодарю тебя за привет, что ты мне прислал. - Это был мой долг. - Я ждал большего. - Не сомневаюсь. А где мой посланник, Бир-Хуртурре, о отец Акка? - Мы с ним обсуждаем важные вопросы в одной из моих палаток. - Мне сказали, что его избивали и пинали ногами, бросили в пыль, а потом взяли на пытки, отец Акка. Я думал, что ты не обращаешься так с послами, отец Акка. - Он был несдержан. Ему не хватило вежливости. Мы ему преподаем хорошие манеры, сын мой. - В Уруке такие уроки даю только я и никто другой, - сказал я. - Верни мне его, а потом я приглашу тебя в город на пир, дать который - мой долг и обязанность перед тобой, таким благородным гостем. - Ах, - сказал Акка, - я думаю, я сам приду в город. А твоего раба приведу, когда сочту нужным и закончу с ним свои дела. Открой ворота, Гильгамеш. Царь царей приказывает тебе. Царь всей Земли приказывает тебе. - Да будет так, - ответил я. Я отвернулся и швырнул свое знамя вниз. Это был сигнал. Тотчас были открыты все ворота и войско стремительно хлынуло на воинов Киша. Когда противник подходит к воротам обнесенного стеной города, лучший способ обороны - ждать. Особенно когда противник появился летом, сгорая от жары и нетерпения. К тому же в сухое время еды нет, разве что запасы, хранимые в амбарах за пределами города, а когда это будет уничтожено, то осаждающей армии нечего будет есть. В самом городе всегда вдоволь припасов, чтобы прожить до зимы, да и свежей воды было в изобилии. Они страдали бы куда сильнее, чем мы, и в конце концов ни с чем убрались бы прочь. Но обычные прописные истины, как правило, неприменимы в таких случаях. Акка понимал эти вопросы так же хорошо, как и я, даже лучше меня. Если он выбрал для нападения летнее время, значит он не планировал долгую осаду. Я догадался, что он рассчитывал на прямую атаку на город. Стены Урука - их построил еще Энмеркар - невысоки, если сравнивать с другими великим городами. На кораблях Акки достаточно лестниц, и воинам Акки ничего не стоило взобраться на стены в сотнях мест сразу. А воины, вооруженные топорами, пытались бы прорубить стены внизу. Я хорошо знал острейшие топоры Киша. Они прорубили бы старые стены Урука очень легко. Поэтому бессмысленно было сидеть в стенах Урука и ждать нападения. Тем более, что в моем распоряжении было больше людей, чем Акка привел с собой. Если бы я мог разбить их на пристани, мы были бы спасены. Мы должны были атаковать их первыми. Мы вылетели в повозках сразу из четырех ворот. Я думаю, они не ожидали, что мы дадим отпор, и конечно не ожидали, что мы атакуем. Они были наглы и самоуверенны, они ждали, что я паду на колени перед Аккой без всякого сопротивления. А мы обрушились на них как вихрь, воздев топоры и размахивая копьями. Повозка Забарди-Бунугги была в первых рядах, сразу за ней мчались десять других, в них были самые знаменитые герои города. Люди Киша встретили первый натиск с доблестью и силой. Я знал, как хорошо они умеют сражаться. Их-то я знал лучше собственных солдат. Пока первые схватки развертывались на пристани, я вскочил в повозку и сам возглавил вторую волну атаки. Я буду краток. Когда люди Киша увидели меня, их охватил ужас, страх сковал их члены. Они хорошо знали меня по Эламским войнам, и если что-то стерлось из их памяти, то полностью вернулось к ним как только они увидели, как в гуще схватки я мечу дротики и правой, и левой рукой одновременно. Вот тогда они вспомнил все! - Это сын Лугальбанды! - завопили они в панике. Не могу притворяться: не знаю лучшей музыки, чем та, которая наполняет поле битвы. Восторг охватил меня, и я ворвался в ряды врага, словно посланец смерти. В тот день моим возничим был храбрый Энкиманси, узколицый человек, не знавший, что такое страх. Он гнал ослов вперед, а я стоял за его спиной и метал дротики, словно низвергал гнев Энлиля на Киш. Первый же бросок стоил жизни сыну Акки. Второй и третий умертвили двух его высших военачальников. Четвертый вонзился в глотку одного из посланников, что приезжал ко мне от Акки. - Лугальбанда! - кричал я. - Небесный отец! Инанна! Инанна! Инанна! Это был клич, который воины Киша слыхали и прежде. Они знали, что среди них был бог в тот день, или дитя бога, с божественной меткостью руки и глаза. Мы промчались в ту брешь, которую проделал Забарди-Бунугга и повозки первого отряда, и я вырезал изрядный кусок в рядах войска Киша. За мной шла моя пехота, выкрикивая: - Гильгамеш! Инанна! Гильгамеш! Инанна! Я должен признать: войска Киша были отважны. Они, как могли, пытались сразить меня, и только искусные маневры со щитом да ловкость и опыт моего возничего Энкиманси отвратили от меня беду. Остановить меня в бою было невозможно. Сами того не желая, они поддались панике, повернулись и побежали к реке. Мы тут же отрезали их от воды и стали рассекать все войско на небольшие группки. Все кончилось гораздо скорее, чем я смел надеяться. Мы втоптали в пыль врагов. Мы напали на их корабли и захватили их, срезали с них носовые украшения и принесли с собой изображения Энлиля как добычу. Мы освободили Бир-Хуртурре, и нашли его живым, хотя он был весь в крови и избит. Что же до Акки, то мы пробились к нему без труда. Сам он в его возрасте был уже не боец, но он был окружен сотней отборных охранников, которые все до единого погибли, защищая его, а самого Акки мы взяли в плен. Забарди-Бунугга подвел его ко мне, когда я стоял у своей повозки и пил из кубка пиво Киша, захваченное на корабле. Акка был весь в пыли и в поту, покрасневший, глаза налиты кровью от усталости и горя. На левом плече у него была небольшая рана - пустяк, но мне было стыдно, что он был ранен. Я подозвал к себе одного из своих полевых врачей. - Омой и перевяжи рану царю царей, - сказал я. Я подошел к Акке и, к его изумлению, встал перед ним на колени. - Отец, - сказал я, - царственный владыка Земли. - Не смейся надо мной, Гильгамеш, - пробормотал он. Я отрицательно покачал головой. Поднявшись, я передал ему кубок пива: - Возьми это, отец. Это утолит твою жажду. Он холодно посмотрел на меня. Медленно положил руку себе на брюхо и размял толстые складки. По его телу текли ручьи пота, делая дорожки в пыли, что лежала на нем. Не скрою: я наслаждался своей победой. Упивался его поражением. Для меня оно было как сладкое вино. - Что со мной будет, - спросил он. - Сегодня вечером ты будешь моим гостем во дворце, и еще два дня после этого. Мы вместе похороним павших. А потом я отошлю тебя обратно в Киш. Разве ты не царь царей, мой господин, которому я присягнул на верность? Когда до него дошел смысл моих слов, в глазах его загорелся гнев. Потом он горько усмехнулся и, скорбно оглядев своих воинов, своих сыновей, вповалку лежащих в пыли, свои изуродованные корабли, сказал: - Я не думал, что ты так умен. - Будем считать - долг мой нынче уплачен. Решено? - Да - сказал он. - Решено. Твой долг уплачен сполна, Гильгамеш. 17 Все так и было сделано. Я дал в честь Акки великий пир и с почестями отправил обратно в Киш вместе с остатком его войска. Перед отъездом Акки сообщил мне недобрые вести: его дочь, моя жена Ама-суккуль умерла, и дети, которых она мне родила, тоже умерли. Это известие резануло меня, как лезвие меча. О смерть, негде укрыться от тебя! Я вспоминал, как в свой последний день в Кише нежно обнимал ее и любовно похлопывал по ее вздувшемуся животу. Ребенок, рождаясь, убил ее, и сам погиб вместе с ней. Потом наш первенец так тосковал по матери, что быстро последовал за ней в мир иной. Без сомнения, это боги не позволили мне посеять свое семя в Кише. Конечно, с тех пор у меня было много сыновей, но как часто я думал, какими бы стали мои первенцы, доживи они до взрослого возраста! А маленькая, нежная и кроткая Ама-суккуль! Какой мягкой она была, и любил я ее больше остальных своих жен. Когда Акки отплывал домой, я настоял на подтверждении своей клятвы верности ему. Это я сделал по собственной воле, это видели все. Такая клятва, если ее дают добровольно, служит знаком не слабости, но силы. Это дар, это приношение, которое скорее освободило, чем связало меня. С моей стороны это был знак признательности за все то, что Акки сделал для меня, он помог мне получить мое царство после смерти Думузи. И эта клятва навеки освободила меня от настоящей вассальной зависимости. В конце концов я по праву был царем, по рождению и завоевав это право в битве. Начало же моего подлинного правления совпадает с войной против Киша. Но если это было началом моего правления, это было концом для Акки. Он ушел за стены Киша, и его было не видно