ическая война. Проявление гнева Дивин. А Коронал в это время разъезжает по джунглям с дурацкими затеями? Нет. Нет. Он спросил у Делиамбра: - Тебе известно, где мы сейчас? - Насколько я могу прикинуть, примерно в двух тысячах миль к юго-западу от Пилиплока, мой лорд. - Как думаешь, сколько нам туда добираться? Вмешался Тунигорн: - Я бы сейчас вообще не ездил в Пилиплок. Валентин нахмурился. - Это отчего же? - Опасно. - Опасно? Для Коронала? Да ведь я там был, Тунигорн, месяц или два назад и не видел никакой опасности! - Обстоятельства изменились. До нас дошло, что Пилиплок объявил себя свободной республикой. Жители Пилиплока, у которых пока еще достаточно продовольственных запасов, испугались, что эти запасы реквизируют в пользу Кинтора и Ни-мойи; и поэтому Пилиплок откололся от государства. У Валентина был такой взгляд, будто он смотрит в бездонную пропасть. - Откололся? Свободная республика? Бред какой-то! - Тем не менее, для жителей Пилиплока все это, по-видимому, имеет смысл. Трудно представить, какой прием они могут оказать тебе теперь. Я думаю, будет разумней отправиться куда-нибудь в другое место, пока ситуация не прояснится. Валентин гневно возразил: - Неужели мне суждено шарахаться прочь от моих же городов? Пилиплок объявит о своей лояльности в тот самый миг, как я там появлюсь! Карабелла сказала: - А ты в этом уверен? С одной стороны Пилиплок, раздувшийся от гордости и себялюбия, а тут появляется Коронал на обшарпанном флотере, одетый в какие-то лохмотья. И думаешь, они будут тебя прославлять? Они изменили, и прекрасно это понимают, а потому скорее усугубят свое преступление, чем кротко склонят головы перед твоей властью. И я утверждаю, что в Пилиплоке лучше не появляться, разве что во главе армии! - Согласен, - подтвердил Тунигорн. Валентин тревожно посмотрел на Делиамбра, Слита, Эрманара. Ответом ему были молчание и мрачные, печальные, угрюмые взгляды. - Тогда получается, что я опять свергнут? - спросил Валентин, не обращаясь ни к кому в отдельности. - Опять стал оборванным бродягой? Я не смею войти в Пилиплок? Не смею? А лже-Короналы в Кинторе и Ни-мойе? Полагаю, у них есть войска, а у меня нет, следовательно, и там я не смею появиться. И что же мне делать, во второй раз становиться жонглером? - Он рассмеялся. - Нет. Думаю, что нет. Я Коронал и Короналом останусь. Я думал, что дело сделано, что определился со своим местом в этом мире, но, очевидно, успокаиваться еще рано. Делиамбр, выведи меня из джунглей. Найди дорогу на побережье, в какой-нибудь портовый город, в котором я могу найти приют. А оттуда мы отправимся дальше на поиски союзников и опять наведем порядок, правильно? - А где мы будем искать этих самых союзников, мой лорд? - спросил Слит. - А где придется, - ответил Валентин, пожав плечами. 8 Куда бы ни кинул взгляд Хиссуне во время поездки с Замковой Горы вниз по долине Глайда в сторону Лабиринта, везде он видел признаки хаоса и запустения. Хотя в этих благодатных и плодородных районах Алханроеля ситуация еще не достигла такой же остроты, как на западе или на Цимроеле, все равно, везде ощущалось почти осязаемое напряжение: запертые ворота, испуганные глаза, каменные лица. Но, подумал он, в самом Лабиринте особых перемен, кажется, нет, возможно, потому, что Лабиринт и без того всегда был местом запертых ворот, испуганных глаз, каменных лиц. Но если Лабиринт не изменился, то изменился сам Хиссуне; эта перемена стала очевидной для него с того самого мгновения, как он въехал во Вход Воды - огромные, роскошные парадные ворота, традиционно служившие властителям Маджипура для въезда в город Понтифекса. Позади остались теплый, подернутый дымкой день в долине Глайда, ароматные ветры, зеленые холмы, радостное сияние яркого солнца. Впереди - вечная ночь потайных, закупоренных колец Лабиринта, жесткий блеск искусственного освещения, странная безжизненность воздуха, никогда не знавшего ветра или дождя. Когда за ним закрылись массивные ворота, Хиссуне на долю секунды представил себе, что теперь некая ужасная преграда отделяет его от всего, что есть прекрасного в мире. Для него стало неожиданностью, что какие-то год или два, проведенные на Замковой Горе, смогли произвести в нем такой переворот; что Лабиринт - он даже засомневался, любил ли когда-нибудь пещерный город, - в котором он всегда чувствовал себя как дома, теперь вызывал в нем отвращение и страх. Ему казалось, что он никогда раньше не понимал Лорда Валентина: но сейчас Хиссуне как бы поставил себя на его место и ощутил, не очень сильно, но вполне достаточно, чтобы понять, какой ужас охватывал душу Коронала, когда тот спускался в подземелье. Хиссуне изменился. Покидая Лабиринт, он не представлял из себя ничего особенного - был кандидатом в рыцари, но что в том такого для обитателей Лабиринта, на которых не слишком-то действовали такие проявления мирской суеты? Теперь, по прошествии нескольких лет, он возвращался принцем Хиссуне из Регентского Совета. Внешний блеск может и не произвести сильного впечатления на жителей Лабиринта, но вот власть, тем более, что ее добился кто-то из их среды, - другое дело. Они тысячами выстроились вдоль дороги, которая вела от Входа Клинков к внешнему кольцу Лабиринта, толкались и толпились, чтобы получше рассмотреть Хиссуне, который въехал в огромные ворота на королевском флотере цветов Коронала и со своей собственной свитой, будто сам и был Короналом. Они не ликовали, не шумели, не выкрикивали его имя. Люди Лабиринта не имели подобного обыкновения. Но они глазели на него. Молчаливые, исполненные благоговейного трепета, возможно, с оттенком зависти, они провожали его взглядами, в которых читался угрюмый восторг. Ему показалось, что он заметил своего старого товарища по играм Ванимуна, его хорошенькую сестренку, Гизмета и Хойлана и еще с полдюжины других из компании Двора Гваделумы. А, может быть, и нет: они появились перед его взглядом лишь благодаря игре воображения. Он понял, что хотел увидеть их здесь, хотел предстать перед ними в своих одеждах принца, в огромном флотере, показать, как маленький оборвыш Хиссуне преобразился в Принца-Регента Хиссуне, над которым витает ореол Замка, подобно второму солнцу. Ведь можно хоть раз позволить себе такое проявление мелкого тщеславия? - спрашивал он себя. И тут же отвечал: да, да, а почему бы и нет? Ну хоть немножко самодовольства. Ведь даже святые могут иногда задирать нос, а уж в чем-чем, а в святости его не обвинишь. Но только чуть-чуть - и все, а потом - дела. Если это превратить в привычку, душа заплывет жиром. Чиновники Понтифекса в официальных масках ждали его на границе внешнего кольца. Они весьма церемонно приветствовали Хиссуне и сразу же доставили его к лифту, предназначенному для Владык и их посланников. Лифт стремительно опустился в самые нижние имперские уровни Лабиринта. Хиссуне незамедлительно разместили в покоях, почти таких же пышных, как и те, что постоянно держали для Коронала. Альсимир, Стимион и другие спутники Хиссуне получили по изящной комнате по соседству. Как только чиновники Понтифекса закончили возню с устройством Хиссуне, их старший объявил: - Главный представитель Хорнкаст будет чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд. Помимо своей воли, Хиссуне ощутил некоторое удивление. Чрезвычайно польщен. Он еще не настолько отвык от Лабиринта, чтобы относиться к Хорнкасту без благоговения, граничившего со страхом: истинный хозяин Лабиринта, кукловод, который дергает за веревочки Понтифекса. Чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд. Неужели? Сам Хорнкаст? Трудновато представить, чтобы старик Хорнкаст вообще был чем-нибудь чрезвычайно польщен, подумал Хиссуне. Мой лорд - ни больше, ни меньше. Ну что ж, ладно. Но он не мог позволить себе испытывать хотя бы на йоту благоговейный трепет перед Хорнкастом. Он сделал так, чтобы посланники главного представителя застали его неготовым, когда пришли за ним, и задержался на десять минут с выходом. Войдя в личную столовую главного представителя, - зал настолько великолепный, что даже Понтифекс, возможно, счел бы его пышность избыточной - Хиссуне удержался от любых приветствий или выражений почтительности, хотя позыв к этому у него промелькнул. Это же Хорнкаст! подумал он и хотел упасть на колени. Но ведь ты Хиссуне! сердито прикрикнул он на себя и остался стоять, приняв надменный и несколько отчужденный вид. Хиссуне принуждал себя все время помнить, что Хорнкаст - лишь чиновник; а сам он - особа титулованная, принц Горы, а также член Регентского Совета. Впрочем, не так-то легко было сохранить душевное равновесие при виде внушительной осанки и властности Хорнкаста. Его можно было назвать старым, даже древним, но выглядел он крепким, энергичным и живым, будто за счет какого-то колдовства сбросил лет тридцать-сорок. Его взгляд был проницательным и безжалостным, улыбка - неуловимо двусмысленной, голос - глубоким и сильным. С величайшей учтивостью он подвел Хиссуне к столу и предложил ему какое-то мерцающее редкое вино алого цвета, которое Хиссуне благоразумно лишь слегка пригубил. Разговор, любезный и поначалу довольно общий, а потом - все более серьезный, направлялся Хорнкастом и Хиссуне тому не препятствовал. Сначала они заговорили о волнениях на Цимроеле и в западном Алханроеле - Хиссуне не мог отделаться от впечатления, что, несмотря на скорбную мину на лице Хорнкаста при обсуждении этой темы, все, происходящее вне Лабиринта, тревожило главного представителя не больше, чем события на другой планете, - а потом Хорнкаст окольными путями подошел к смерти Элидата, по случаю которой, как он надеялся, Хиссуне выразит в Замке глубокие соболезнования от его имени; при этом он хитро смотрел на Хиссуне, как бы говоря: я знаю, что кончина Элидата внесла большие изменения в порядок престолонаследия и что ты вознесся на высший уровень власти, и поэтому, дитя Лабиринта, я очень внимательно слежу за тобой. Хиссуне ожидал, что Хорнкаст, уже достаточно наслышанный о гибели Элидата, теперь поинтересуется благополучием Лорда Валентина, но, к его изумлению, главный представитель предпочел завести речь о совершенно других вещах, касавшихся нехватки некоторых запасов, что уже ощущалась в закромах Лабиринта. Нет сомнения, что Хорнкаст сильно озабочен, подумал Хиссуне, но не для того же он предпринял эту поездку. Когда высокий представитель ненадолго умолк, Хиссуне, наконец, беря инициативу на себя, заговорил: - Пожалуй, нам пора обсудить наиболее серьезное, на мой взгляд, событие - исчезновение Лорда Валентина. На какое-то мгновение непоколебимая безмятежность, казалось, покинула Хорнкаста: его глаза сверкнули, ноздри раздулись, губы слегка шевельнулись от удивления. - Исчезновение? - Во время продвижения Лорда Валентина по Пьюрифайну мы потеряли с ним связь и не можем ее восстановить. - А можно поинтересоваться, чем Коронал занимался в Пьюрифайне? Хиссуне повел плечами. - Насколько я понимаю, он находился там с весьма деликатной миссией. Он оторвался от своего кортежа во время той же бури, которая унесла жизнь Элидата. С тех пор мы о нем ничего не слышали. - Как вы полагаете, Коронал жив? - Не имею представления, а гадать - лишено смысла. Можете не сомневаться, что мы предпринимаем все возможное, чтобы восстановить контакт. Но думаю, что мы на деле должны, по крайней мере, допустить возможность того, что он погиб. По этому поводу у нас в Замке состоялось заседание Совета. Вырабатывается порядок престолонаследия. - Так-так. - И, разумеется, одним из существеннейших исходных пунктов наших планов является состояние здоровья Понтифекса. - Да-да, я понимаю. - Состояние Понтифекса без изменений? Хорнкаст ответил не сразу; он долго и пристально, с непонятной настойчивостью смотрел на Хиссуне, как бы производя тончайшие политические расчеты. После продолжительного молчания он произнес: - Вы не хотели бы нанести визит его величеству? Услышать такое от главного представителя Хиссуне ожидал чуть ли не меньше всего. Визит к Понтифексу? Он никогда и не мечтал об этом! Ему потребовался какой-то миг, чтобы оправиться от изумления и обрести самообладание. Затем он сказал, стараясь, чтобы его голос звучал как можно невозмутимее: - Это было бы для меня большой честью. - Тогда пойдемте. - Сейчас? - Да, сейчас. Высокий представитель подал знак, тут же появились слуги и начали убирать остатки ужина; вскоре Хиссуне оказался рядом с Хорнкастом в маленьком флотере с приподнятым носом, который по узкому туннелю довез их до места, откуда можно было идти только пешком: через каждые пятьдесят шагов проход перекрывался бронзовыми дверьми, и каждую из них Хорнкаст открывал, засовывая руку в потайное отверстие. Наконец от прикосновения главного представителя открылась последняя дверь, обозначенная инкрустированной золотом эмблемой Лабиринта с имперской монограммой поверх нее, и они прошли в имперский тронный зал. Сердце Хиссуне отчаянно колотилось. Сам Понтифекс! Старый безумец Тиверас! В течение всей своей жизни он едва ли верил, что тот вообще существует. Дитя Лабиринта, он всегда воспринимал Понтифекса как некое сверхъестественное, таящееся в подземелье существо, как ставшего отшельником властелина мира; и даже теперь, несмотря на недавнее знакомство с принцами и герцогами, с самим Короналом и его домочадцами, Понтифекс казался Хиссуне чем-то нереальным, непознанным, непостижимо далеким от мира смертных, отгородившимся от него стеной. Но вот он. Все именно так, как гласили предания. Сфера из голубого стекла, трубки, шланги, провода и зажимы, разноцветные жидкости, подающиеся по системе жизнеобеспечения, и старый-престарый человек, сидящий необычайно прямо на троне с высокой спинкой на возвышении с тремя невысокими ступеньками. Глаза Понтифекса открыты. Но видят ли они? Жив ли он вообще? - Он больше не разговаривает, - сказал Хорнкаст. - Это последняя из случившихся с ним перемен. Но врач Сепултров утверждает, что его разум все еще действует, а тело сохраняет жизнеспособность. Подойдите на шаг-другой, взгляните на него поближе. Видите? Видите? Он дышит. Он моргает. Он жив, определенно жив. У Хиссуне возникло такое ощущение, будто он столкнулся с осколком прошлого, чудом сохранившимся доисторическим созданием. Это же Тиверас! Коронал при Понтифексе Оссьере, - сколько поколений прошло с тех пор? Человек, принадлежащий истории, видевший своими собственными глазами Лорда Кинникена! Он был уже стариком, когда в Замок пришел Лорд Малибор. И вот он все еще здесь: и жив, если только можно назвать жизнью существование, которое он влачит. Хорнкаст сказал: - Вы можете поприветствовать его. Хиссуне знал, как принято поступать: с Понтифексом не следовало говорить непосредственно, нужно было обращаться к главному представителю, а тот уже передавал слова монарху. Но все получилось иначе. Он сказал: - Покорнейше прошу передать его величеству приветствие от его подданного Хиссуне, сына Эльсиномы, с выражениями уважения и почтения. Понтифекс не ответил. Понтифекс вообще ничем не показал, что что-то услышал. - Когда-то, - пояснил Хорнкаст, - в ответ на то, что ему говорили, он издавал звуки, которые я научился толковать. Но он больше не разговаривает. Уже несколько месяцев. Однако мы все равно продолжаем с ним говорить. - Тогда скажите Понтифексу, что весь мир любит его, и его имя постоянно звучит в наших молитвах. Тишина. Понтифекс оставался недвижен. - Еще передайте ему, - продолжал Хиссуне, - что в мире все идет своим чередом, трудности приходят и уходят, а величие Маджипура несокрушимо. Тишина. По-прежнему никакого ответа. - Вы закончили? - спросил Хорнкаст. Хиссуне посмотрел через комнату на загадочную фигуру в стеклянной клетке. Он страстно желал, чтобы Тиверас поднял руку в благословении, чтобы он произнес пророческие слова. Но он знал, что этого не произойдет. - Да, - сказал он. - Я закончил. - Тогда пойдемте. Главный представитель вывел Хиссуне из тронного зала. Уже за дверьми Хиссуне обнаружил, что его одежда промокла от пота, а колени трясутся. Тиверас! Даже если доживу до его возраста, подумал Хиссуне, я все равно никогда не забуду это лицо, эти глаза, эту сферу из голубого стекла. Хорнкаст сказал: - Его молчание - новая стадия болезни. Сепултров уверяет, что в нем еще достаточно сил. Может, оно и так. Но, возможно, что это - начало конца. Ведь должен же быть какой-то предел, даже со всей этой техникой. - Думаете, это произойдет уже скоро? - Молю Дивин, чтобы так оно и было, но ничего определенного сказать не могу. Решение находится в руках Лорда Валентина - или в руках его преемника, если Валентина уже нет в живых. - Если Лорда Валентина нет в живых, - сказал Хиссуне, - тогда новый Коронал может немедленно стать Понтифексом. Если он только не решит по-прежнему поддерживать жизнь Тивераса. - Вы правы. А если Лорд Валентин погиб, кто, на ваш взгляд, станет новым Короналом? Взгляд Хорнкаста был пронзителен и беспощаден. Хиссуне ощутил, как обжигает его огонь этого взгляда, как вся его достигнутая с таким трудом проницательность, осознание того, кем он был и кем собирался стать, испаряются, и он становится уязвимым и сбитым с толку. Внезапно он с головокружительной отчетливостью представил, как в одно прекрасное утро возносится к вершинам власти, становится Короналом, к полудню приказывает отключить все эти трубки и аппараты, а к вечеру превращается в Понтифекса. Но это же нелепо, в растерянности сказал он себе. Понтифекс? Я? Через месяц? Это шутка, совершеннейшая бессмыслица. Он постарался вернуть присутствие духа, и вскоре ему удалось вывести себя на путь, еще в Замке казавшийся ему столь очевидным: если Лорд Валентин погиб, то Короналом должен стать Диввис и тогда Тиверас, наконец, умрет, а Диввис отправится в Лабиринт. Так должно быть. Должно. Вслух же Хиссуне произнес: - Нельзя, конечно, проводить избрание, пока мы не удостоверимся в смерти Коронала, а мы каждый день возносим молитвы о его безопасности. Но если Лорда Валентина действительно постигла трагическая участь, я полагаю, принцы Замка изъявят желание увидеть на престоле сына Лорда Вориакса. - Так. - А если это произойдет, то среди нас есть те, кто считает, что в таком случае можно позволить Понтифексу Тиверасу возвратиться к Источнику. - Вот как? - сказал Хорнкаст. - Да-да. Надеюсь, я правильно вас понял? - Он последний раз посмотрел в глаза Хиссуне своим холодным, проницательным, всевидящим взглядом, который затем смягчился, будто подернулся пеленой; главный представитель вдруг превратился в усталого старика в конце долгого утомительного дня. Хорнкаст развернулся и медленно пошел к ожидавшему их флотеру. - Идемте, - сказал он. - Уже поздно, принц Хиссуне. Да, поздно, но Хиссуне никак не мог уснуть. Я видел Понтифекса, думал он вновь и вновь. Я видел Понтифекса. Он проворочался всю ночь, и перед его мысленным взором все время стоял дряхлый Тиверас; даже во сне образ не угас, а стал еще ярче: Понтифекс на троне в стеклянной сфере. Понтифекс в самом деле плакал? А если так, то кого он оплакивал? На следующий день Хиссуне в сопровождении официального эскорта совершил поездку вверх, во внешнее кольцо Лабиринта, во Двор Гваделумы, туда, где прожил столько лет в маленькой убогой квартирке. Эльсинома пыталась отговорить его от этого, неверного, на ее взгляд, поступка; она утверждала, что принцу Замка не подобает приезжать в столь захудалый район, как Двор Гваделумы, даже для того, чтобы повидаться с собственной матерью. Но Хиссуне просто отмахнулся от ее возражений. - Я приеду к тебе, - заявил он, - а не ты ко мне, мама. Прошедшие годы не слишком отразились на ней. Если она и изменилась, то в лучшую сторону: она выглядела сильнее, выше, энергичней. Но ему показалось, что в ней появилась какая-то незнакомая усталость. Он протянул руки ей навстречу, но она испуганно отпрянула, будто не признала в нем своего сына. - Матушка? Ты не узнаешь меня, матушка? - Хотелось бы думать, что узнаю. - Я не стал другим, мама. - То, как ты держишься... твой взгляд... одежды на тебе... - Я остался Хиссуне. - Принцем-регентом Хиссуне. А говоришь, что не стал другим. - Теперь все другое, матушка. Но кое-что остается неизменным. - Ему почудилось, будто при этих словах она смягчилась, немного расслабилась, как бы восприняв его. Он шагнул к ней и обнял. Она отступила назад: - Что будет с миром, Хиссуне? Мы слышим такие ужасные вести! Говорят, голодают целые провинции. Новые Короналы провозглашают сами себя. А Лорд Валентин... где Лорд Валентин? Мы здесь знаем так мало о том, что происходит снаружи. Что будет с миром, Хиссуне? Хиссуне покачал головой. - Все в руках Дивин, матушка. Но могу тебе сказать одно: если вообще существует возможность спасти мир от катастрофы, мы его спасем. - Меня просто в дрожь бросает, когда я слышу, что ты говоришь "мы". Иногда во сне я вижу тебя на Замковой Горе среди высоких лордов и принцев... я вижу, что они смотрят на тебя, спрашивают твоего совета. Но неужели это может быть правдой? Я начинаю кое-что понимать - знаешь, Леди часто приходит ко мне во сне, - но все равно, мне столько надо понять... столько усвоить... - Ты говоришь, Леди часто навещает тебя? - Иногда по два-три раза в неделю. Она оказывает мне величайшую честь. Хотя и для беспокойства есть повод: я вижу, какая она уставшая, какая тяжесть гнетет ее душу. Она приходит, чтобы помочь мне, ты понимаешь, но иногда я чувствую, что это я должна ей помочь, что должна поделиться с ней своей силой, дать ей опереться на меня... - Ты поможешь ей, мама. - Что ты разумеешь, Хиссуне? Он долго не отвечал, обвел взглядом находившиеся в уродливой маленькой комнатенке старые, знакомые с детства, вещи, рваные занавески, потертую мебель, подумал об апартаментах, в которых провел ночь, и тех роскошных помещениях, которые занимал на Замковой Горе. - Ты здесь долго не останешься, матушка. - А куда же я денусь? Снова помолчав, он проговорил: - Думаю, что меня изберут Короналом, мама. А после того тебе придется отправиться на Остров и взять на себя новую, тяжелую задачу. Ты меня понимаешь? - Конечно. - А ты готова, матушка? - Я выполню свой долг, - сказала она, улыбнулась и покачала головой, будто не веря происходящему. Но потом стряхнула с себя неверие и потянулась к сыну, чтобы обнять его. 9 - Пусть теперь прозвучит Слово, - сказал Фараатаа. Наступил Час Огня, полуденный час, и солнце стояло высоко над Пьюрифайном. Сегодня не будет дождя: дождь недопустим, поскольку сегодня должно прозвучать Слово, а это должно свершиться под безоблачным небом. Он стоял на высоком плетеном помосте, глядя вдоль широкой просеки в джунглях, проделанной его последователями. Вырублены тысячи деревьев, на теле земли появился огромный рубец. На обширном открытом пространстве везде, куда только достигал взгляд фараатаа, располагались плечо к плечу его воины. По обеим сторонам от него возвышались крутые пирамидальные силуэты новых храмов, почти таких же высоких, как его помост, сложенных из бревен согласно древним традициям; на вершине каждого из них развевалось красное с желтым знамя искупления. То был Новый Велалисер, основанный в джунглях. В следующем году Фараатаа решил провести обряды во вновь освященном подлинном Велалисере, за морем. Сейчас он исполнил Пять Изменений, легко и невозмутимо перетекая из формы в форму: Красная Женщина, Слепой Великан, Человек Без Кожи, Последний Король, причем каждое видоизменение сопровождалось шипящим возгласом тех, кто наблюдал за ним, а когда он произвел пятое видоизменение и предстал в виде Грядущего Принца, выкрики достигли апогея. Они выкрикивали его имя с нарастающей силой: - Фараатаа! Фараатаа! ФАРААТАА! - Я - Принц Грядущий и Король Сущий! - воскликнул он так же, как часто кричал во сне. И все откликнулись: - Хвала Принцу Грядущему и Королю Сущему! И он произнес: - Соедините руки и души и воззовем к водяным королям. И они соединили руки и души, и он ощутил, как в него вливается их сила, и послал свой зов: - Морские братья! Он слышал их музыку. Он чувствовал, как зашевелились на глубине их гигантские тела. Откликнулись все короли: Маазмоорн, Гироуз, Шейтоон, Диис, Нараин и другие. И они соединились, и дали свою силу, и стали рупором для его слов. И его слова полились во все концы света, ко всем, кто мог слышать. - Вы, враги наши, слушайте! Знайте, что вам объявлена война и что вы уже повержены. Пришло время расплаты. Вы не сможете устоять против нас. Вам не устоять против нас. Началась ваша погибель, и нет вам теперь спасения. И его воины вновь возгласили: - Фараатаа! Фараатаа! Фараатаа! Его кожа начала светиться, от глаз исходило сияние. Он стал Принцем Грядущим, он стал Королем Сущим. - Четырнадцать тысячелетий мир принадлежал вам, а теперь мы отвоевали его. Убирайтесь отсюда, чужаки! Садитесь в ваши корабли и убирайтесь к тем звездам, с которых вы прилетели, поскольку теперь этот мир наш. Убирайтесь! - Фараатаа! Фараатаа! - Убирайтесь, или наш тяжкий гнев обрушится на вас! Убирайтесь или будете сброшены в море! Убирайтесь, или мы не пощадим никого! - Фараатаа! Он распростер руки. Он открылся проникновению энергии стоявших перед ним соплеменников и водяных королей, которые служили ему поддержкой и опорой. Он знал, что время изгнания и печали подходит к концу. Священная война почти выиграна. Те, кто украл этот мир и расплодился в нем, подобно червям, теперь будут повержены. - Услышьте меня, о, враги. Я - Король Сущий! И беззвучные голоса оглушительно кричали: - Услышьте его, о, враги. Он - Король Сущий! - Ваше время пришло! Ваши дни окончены! Вы ответите за ваши преступления, никто не останется в живых! Убирайтесь из нашего мира! - Убирайтесь из нашего мира! - Фараатаа! - закричали все вслух. - Фараатаа! Фараатаа! - Я - Принц Грядущий! Я - Король Сущий! И они ответили ему: - Да здравствует Принц Грядущий, который есть Король Сущий! ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. КНИГА ПОНТИФЕКСА 1 - Необычен день, мой лорд, когда Короналу приходится являться просителем к Королю Снов, - сказал Слит, прикрывая лицо ладонью от знойного ветра, беспрестанно дувшего навстречу со стороны Сувраеля. Через несколько часов им предстояло сойти на берег в Толигае, крупнейшем порту южного континента. - Не просителем. Слит, - спокойно возразил Валентин. - Собратом по оружию, которому требуется помощь в борьбе с общим врагом. Карабелла удивленно переспроси на: - Собрат по оружию, Валентин? Я еще не слышала от тебя столь воинственных слов. - Разве мы не на войне? - И ты будешь сражаться? И убивать своими собственными руками? Валентин пристально посмотрел на нее, не поняв, подзуживает она его или нет; но ее лицо выражало обычную безмятежность, а в глазах читалась любовь. Он ответил: - Тебе известно, что я не стану проливать кровь. Но есть другие способы вести войну. Однажды я уже сражался, и ты была рядом; разве я убивал? - Но кто был тогда среди врагов? - нетерпеливо вмешался Слит. - Ваши друзья, введенные в заблуждение обманом метаморфов! Элидат, Тунигорн, Стасилейн, Миригант - все они были на противоположной стороне, вы мягко обошлись с ними! Вы не имели ни малейшего желания убивать таких людей, как Элидат или Миригант, и хотели привлечь всех на свою сторону. - Доминин Барьязид не относился к моим близким друзьям, но и его я пощадил: думаю, сейчас мы будем тому рады. - Да, то был чрезвычайно милосердный поступок. Но теперь-то перед нами совсем другой враг - мерзкие метаморфы, грязные подонки... - Слит! - Я называю их так, как они того заслуживают, мой лорд! Они поклялись уничтожить все, что мы возвели в нашем мире. - В их мире. Слит, - поправил Валентин. - Не забывайте, что это их мир. - Был их, мой лорд. Они проиграли его нам из-за своей малочисленности. Их всего несколько миллионов на планете, которая достаточно велика для... - Неужели мы опять возобновим этот бесконечный спор? - взволновалась Карабелла, не пытаясь скрыть раздражение. - Зачем? Вам что, слишком легко дышится на суховее с Сувраеля, чтобы еще напрягать легкие ради бесплодной болтовни? - Я имел в виду, миледи, лишь то, что война за реставрацию была войной, которую можно было выиграть мирными средствами, дружеским рукопожатием, братским объятием. А теперь у нас совсем другой противник. Этот самый Фараатаа насквозь пропитан ненавистью, и он не успокоится, пока мы все не погибнем. Как вы думаете, можно ли его победить любовью? А вы, мой лорд? Валентин смотрел в сторону. - Мы будем использовать те средства, которые окажутся наиболее подходящими, - ответил он, - чтобы восстановить целостность Маджипура. - Если вы искренни в ваших словах, - мрачно заметил Слит, - то должны готовиться уничтожить врага. Не просто загнать в джунгли, как это сделал Лорд Стиамот, а извести их, искоренить, навсегда устранить угрозу нашей цивилизации, которую они... - Извести? Искоренить? - Валентин рассмеялся. - В ваших речах есть что-то первобытное. Слит! - Не надо воспринимать его буквально, мой лорд, - сказала Карабелла. - Нет, надо! Верно, Слит? Пожав плечами. Слит ответил: - Вы же знаете, что моя ненависть к метаморфам не выдумана мной, а навязана мне посланием - посланием из той самой страны, куда мы сейчас направляемся. Но независимо от этого я считаю, что они должны заплатить жизнями за уже причиненный вред. Я не раскаиваюсь в своих мыслях. - И вы пожертвуете миллионами за преступления вождей? Эх, Слит, Слит, да вы представляете для нашей цивилизации большую угрозу, чем десять тысяч метаморфов! Кровь прилила к бледным щекам Слита, но он промолчал. - Вас обидели мои слова, - сказал Валентин. - Извините. Слит произнес сдавленным голосом: - Короналу не нужно просить прощения у кровожадного варвара, который ему служит, мой лорд. - Я не собирался насмехаться над вами, а лишь выразил свое несогласие. - Пусть тогда останется несогласие, - сказал Слит. - Будь я Короналом, я бы их всех перебил. - Но Коронал - я, по крайней мере, в некоторых частях этого мира. И пока я им являюсь, я буду искать способы выиграть войну по возможности без искоренения и истребления кого бы то ни было. Вы не возражаете, Слит? - Все пожелания Коронала приемлемы для меня, мой лорд, и вы это знаете. Я говорю лишь о том, что сделал бы, если бы был Короналом. - Да убережет вас Дивин от подобной участи, - с легкой улыбкой заметил Валентин. - А вас, мой лорд, - от необходимости отвечать насилием на насилие, поскольку, как я знаю, это противно вашей натуре, - ответил Слит с еще более легкой улыбкой и церемонно отсалютовал. - Скоро мы прибудем в Толигай, и мне нужно отдать немало распоряжений относительно вашего размещения. Позвольте удалиться, мой лорд. Валентин какое-то мгновение глядел вслед удаляющемуся по палубе Слиту, а потом, прикрыв глаза от резкого солнечного света, повернулся навстречу ветру в сторону южного континента, который возвышался на горизонте атакой черной громадой. Сувраель! Одно название вызывало трепет! Он никогда не думал оказаться здесь, на этом пасынке среди континентов Маджипура, малонаселенной территории, скопище унылых пустынь, почти начисто лишенных растительности и вызывающих самые мрачные чувства. Сувраель настолько отличался от Цимроеля и Алханроеля, что казался осколком другой планеты. Хотя на нем и проживало несколько миллионов жителей, сосредоточенных в наиболее пригодных для обитания местах, в течение нескольких столетий Сувраель поддерживал с остальными двумя континентами лишь самые незначительные связи. Чиновники центрального представительства, которых посылали сюда с различными поручениями, воспринимали поездку как наказание. Немногие из Короналов бывали здесь. Валентин слышал, что тут был Лорд Тиверас во время одной из великих процессий, да, кажется. Лорд Кинникен попал однажды сюда таким же образом. Вдобавок, разумеется, необходимо вспомнить знаменитый подвиг Деккерета, бродившего по пустыне Украденных Снов в сопровождении основателя династии Барьязидов, но то случилось задолго до того, как Валентин стал Короналом. С Сувраеля исходили всего три вещи, которые сколько-нибудь существенно влияли на жизнь Маджипура. Одной из них был ветер: в любое время года с Сувраеля дул поток иссушающего воздуха, который обрушивался на южные побережья Алханроеля и Цимроеля и превращал их в подобия сувраельских пустынь. Второй являлось мясо: на западной оконечности пустынного континента благодаря морским туманам почва постоянно была влажной, что позволяло содержать обширные пастбища, где выращивался скот для отправки на другие континенты. А третьей статьей сувраельского экспорта были сны. Уже тысячу лет Барьязиды распространяли свою власть из обширных владений за Толигаем: с помощью усиливающих мысли приспособлений, секреты которых ревностно хранили, они наполняли мир своими посланиями, которые сурово и жестоко проникали в души тех, кто причинял вред кому-либо из сограждан или всего лишь замышлял это сделать. В своем роде пусть безжалостно и беспощадно Барьязиды воплощали совесть мира и уже долгое время являлись тем кнутом, с помощью которого Коронал, Понтифекс и Леди Острова могли более мягко осуществлять свои полномочия. Метаморфы, чья первая неудачная попытка мятежа на заре правления Валентина провалилась, понимали силу Короля Снов, и, когда заболел старик Симонан, глава дома Барьязидов, они подменили умирающего одним из своих агентов, следствием чего стал захват трона Лорда Валентина младшим сыном Симонана Доминином, который и не подозревал, что на эту авантюру его толкнул не родной отец, а изменивший обличье метаморф. Да, подумал Валентин, Слит прав: в самом деле странно, что Коронал вынужден обращаться к Барьязидам чуть ли не с протянутой рукой в тот момент, когда его трон вновь зашатался. На Сувраель он попал почти случайно. Для возвращения из Пьюрифайна Валентин избрал юго-восточный маршрут, поскольку вряд ли было разумно двигаться на северо-восток к мятежному Пилиплоку и центральной части побережья Гихорны, где не было ни городов, ни гаваней. В конце концов они оказались возле южной оконечности восточного Цимроеля, в отрезанной от остального мира провинции Беллатюл с ее влажными тропиками, зубчатой травой, вонючими топкими болотами и пернатыми змеями. Население Беллатюла составляли в основном хьорты: рассудительные мрачноватые существа с глазами навыкате, большие рты которых заполняли ряды упругих жевательных хрящей. Большинство из них зарабатывало на жизнь морскими перевозками: они получали товары, производимые по всему Маджипуру, и переправляли их на Сувраель в обмен на скот. Но всемирные бедствия стали причиной снижения производства товаров и почти полного прекращения сообщения между провинциями, и беллатюлские купцы оказались чуть ли не у разбитого корыта; однако, они, по крайней мере, не голодали, поскольку провинция в основном обеспечивала себя продуктами по большей части за счет обильного рыболовства, а довольно скромное сельское хозяйство осталось практически не затронутым болезнями, свирепствовавшими в других регионах. Поэтому провинция сохраняла спокойствие и верность центральному правительству. Валентин надеялся найти здесь судно, чтобы добраться до Острова, где он собирался посоветоваться с матерью относительно того, как ему действовать дальше. Но судовладельцы Беллатюла твердо стояли на своем, отговаривая его от плавания на Остров. "Уже несколько месяцев отсюда не уходил на север ни один корабль, - твердили ему. - Все из-за драконов: они словно взбесились и крушат все, что плывет вдоль берега или через море в сторону Архипелага. Плавание на север или восток, пока они беснуются, будет просто самоубийством, и ничем больше". Купцы полагали, что пройдет не меньше шести-восьми месяцев, прежде чем последняя из драконьих стай, недавно обогнувших юго-восточную оконечность Цимроеля, завершит свое путешествие в северные воды, и морские пути вновь окажутся свободными. Валентина страшила возможность оказаться запертым в отдаленном Беллатюле. Возвращаться в Пьюрифайн не имело смысла, а предпринимать любое путешествие по суше через провинцию метаморфов в обширные центральные территории континента было рискованно и обещало занять много времени. Но представилась еще одна возможность. "Мы можем доставить вас на Сувраель, мой лорд, - сказали судовладельцы. - Драконы в южных водах вообще не появлялись, и путь остается свободным". Сувраель? Идея, на первый взгляд, представлялась весьма необычной. Но потом Валентин подумал: "А почему бы и нет?" Помощь Барьязидов могла бы пригодиться; во всяком случае, не стоит отвергать затею вот так, сразу. Кроме того, возможно, что найдется какой-нибудь морской маршрут с южного континента до Острова, что пролегает в стороне от тех мест, в которых буйствуют многочисленные драконы. Да. Да. Итак, Сувраель. Путешествие оказалось недолгим. И вот флот беллатюлских купцов, что на всем протяжении плавания боролся с обжигающим встречным ветром, вошел в гавань Толигая. Город, раскаленный полуденным солнцем, производил гнетущее впечатление и представлял собой унылое скопление одно- и двухэтажных строений грязноватой расцветки, вытянувшихся в линию вдоль берега, а от побережья доходивших до отдаленной гряды невысоких холмов, что обозначали границу между прибрежной равниной и суровой пустыней внутренних районов. Когда королевская свита сходила на берег, Карабелла с ужасом посмотрела на Валентина, ответившего ей ободряющей, но не слишком убедительной улыбкой. Сейчас казалось, что Замковая Гора находится отсюда не в десяти тысячах, но в десяти миллионах миль. Но во дворе здания таможни их ожидали пять великолепных флотеров, украшенных широкими пурпурными и желтыми полосами. То были цвета Короля Снов. Возле флотеров стояли охранники в ливреях тех же цветов. Когда Валентин и Карабелла подошли поближе, из первого флотера вылез высокий могучего вида мужчина с густой черной бородой с проседью и медленно, слегка прихрамывая, направился им навстречу. Валентин хорошо помнил эту хромоту, потому что когда-то она принадлежала ему, так же как и тело чернобородого человека, поскольку к ним приближался бывший узурпатор Доминин Барьязид, по приказу которого Валентин получил тело неизвестного золотоволосого мужчины, чтобы Барьязид, перейдя из своего тела в тело Валентина, мог править в обличье Валентина на Замковой Горе. А хромота у Валентина появилась давным-давно, когда он сломал ногу после дурацкого несчастного случая во время поездки с Элидатом по карликовому лесу возле Амблеморна на Замковой Горе. - Добро пожаловать, мой лорд, - с большой теплотой произнес Доминин Барьязид. - Ваш визит, на который мы надеялись столько лет, - большая честь для нас. В высшей степени смиренно он сделал Валентину знак звездного огня - как заметил Коронал - трясущимися руками. Да Валентин и сам был далек от спокойствия, поскольку возможность снова лицезреть свое первое тело, теперь, когда оно принадлежит другому, вызвала странное волнение. После поражения Доминина он не стал искушать судьбу и потому не стремился заполучить свое тело обратно, но все равно, чужая душа, смотревшая на него его же глазами, приводила его в сильное замешательство. Так же странно и волнительно для него было видеть перед собой узурпатора, полностью искупившего грехи и смывшег