амолюбование. Мы делаем вид, что слишком воспитаны, чтобы ненавидеть других, но доброта наша вытекает из слабостей. Возьмем, к примеру, гидрян. Некая влиятельная фракция в Совете Земли настаивала на том, чтобы прежде чем мы вышлем к ним эмиссара для знакомства, рассеять слой облаков, которые окружают их планету, и дать им дополнительное солнце... - Да?! - Проект был отклонен, а эмиссара, который был выслан, гидряне приняли слишком хорошо. Меня. - Неожиданно что-то пришло Мюллеру в голову. - Вы имели дело с гидрянами за последние девять лет? Были какие-нибудь контакты? Война? - Нет, - ответил Раулинс. - Мы держимся подальше от них. - Ты мне говоришь правду, или, может быть, мы избавили вселенную от этих сукиных сынов? Господь свидетель, что я не имел бы ничего против, хотя это вовсе не их вина в том, что они натворили со мной. Просто они реагировали своим, типично нефобическим способом. Нед, мы с ними не воевали? - Нет, могу поклясться, что нет. Мюллер успокоился. Чуть погодя он сказал: - Ладно. Я не буду просить тебя, чтобы ты информировал меня исчерпывающе о новых событиях в остальных областях. Меня, по сути дела, Земля не интересует. Долго вы собираетесь оставаться на Лемносе? - Еще не знаем. Я полагаю, несколько недель. Собственно, мы даже еще не приступали к исследованиям в лабиринте. И в дополнение еще эта внешняя территория. Мы хотим скорректировать наши исследования с работами предшествующих археологов и... - Это значит, что какое-то время вы будете тут. Твои коллеги тоже собираются навестить центр лабиринта? Раулинс облизал губы. - Они послали меня вперед, чтобы я установил с тобой отношения. Сейчас мы еще не строим никаких планов. Все это зависит от тебя. Мы не хотим быть помехой. Так что если тебе не хочется, чтобы мы тут работали... - Не хочу, - быстро сказал Мюллер. - Повтори это своим коллегам. Лет через пятьдесят - шестьдесят меня уже не будет в живых, тогда пусть и копаются. Но пока я здесь, я не хочу видеть никаких посетителей. Они могут работать в нескольких внешних зонах. Но если кто-нибудь из них ступит ногой в зоны "А", "Б" или "Ц", я убью его. Я способен на это Нед. - А я... меня ты можешь принимать? - Время от времени. Мне трудно предвидеть свои настроения. Если тебе захочется поболтать со мной - приходи, но если я при этом скажу: "Нед, убирайся к дьяволу!" - немедленно уходи. Ясно? Раулинс радужно улыбнулся: - Ясно! Он встал с мостовой. Мюллер, видя это поднялся тоже. Раулинс сделал несколько шагов к нему. - Куда ты, Нед? - Я предпочитаю разговаривать нормально, я не кричать на расстоянии. Могу я подойти к тебе немного поближе? Мюллер подозрительно спросил: - Ты, случаем, не какой-нибудь там мазохист? - Ну что ты! Нет. - А я со своей стороны не имею никакой склонности к садизму. И предпочитаю, чтобы ты не приближался. - Это в самом деле не так уж и тяжело, Дик. - Ты лжешь. Ты также не выносишь этой эманации, как все остальные. Скажем, меня гложет проказа, приятель. Если уж ты извращенец и испытываешь тягу к прокаженным, то я тебе очень сочувствую, но не подходи ко мне слишком близко. Меня попросту из себя выводит вид кого-либо, страдающего из-за меня. Раулинс остановился. - Хорошо, раз уж ты так говоришь. Слушай, Дик, я не хочу причинить тебе хлопот. Я просто предлагаю тебе дружбу и помощь. Может быть, я это делаю способом, который тебя раздражает... скажи, тогда. Я попробую как-нибудь по другому. У меня нет никаких причин к тому, чтобы ухудшать твое положение. - Это звучит весьма невнятно, сынок. Чего ты, собственно, хочешь от меня? - Ничего. - Так зачем тогда ты пачкаешь мне мозги? - Ты - человек, и уже столько времени сидишь тут в одиночестве. С моей стороны вполне естественно, что я хочу составить тебе компанию по крайней мере сейчас. Или это тоже глупо звучит? Мюллер пожал плечами. - Никудышный из тебя товарищ, - сказал он. - Было бы лучше, если бы ты со своими естественными христианскими побуждениями шел бы куда подальше. Ты можешь только растравить рану, напоминая мне о том, чего для меня больше не существует или чего я не знаю. - Мюллер, холодный теперь и далекий, смотрел мимо Раулинса туда, где на стенах дрожали тени от животных. Ему хотелось есть и как раз приближалось время охоты для ужина. Он резко закончил: - Сынок, мое терпение вроде бы подходит к концу. Самое время тебе убираться. - Хорошо. А я могу прийти завтра? - Кто знает. Кто знает. Теперь улыбка парнишки стала искренней: - Спасибо, что ты согласен поговорить со мной, Дик. До свидания! В неспокойном свете лун Раулинс выбрался из зоны "А". Голос мозга корабля вел его назад тем же самым путем, причем порой в самых опасных местах на эти указания накладывался голос Бордмана. - Хорошо начал, - говорил Бордман. - Это уже плюс, что он вообще терпит тебя. Как ты себя чувствуешь? - Паршиво, Чарльз. - Потому что был так близко от него? - Потому что поступаю как свинья. - Перестань бредить, Нед. Если мне придется читать тебе нотации каждый раз, как ты оттуда отправляешься... - Свое задание я выполню, - заявил Раулинс. - Но это не значит, что мне он нравится. Он осторожно прошел по каменной плите с пружиной, которая сбросила бы его в пропасть, если бы он ступил на нее в непредусмотренное время. Какой-то некрупный, невероятно зубастый зверек запищал, словно смеялся над ним. По ту сторону плиты он ткнул стену в соответствующем месте, и стена разошлась. Он вошел в зону "Б". Поглядев наверх, на притолоку, он заметил в углублении глаз, который вне сомнения был видеофоном. Он улыбнулся ему на тот случай, если Мюллер следит за его уходом. Теперь понятно, думал он, почему Мюллер решил изолироваться от мира. В подобных условиях я поступил точно также. Мюллер, благодаря гидрянам, получил духовное увечье, причем в эпоху, когда любое увечье воспринимается как достойный сожаления пережиток прошлого. С точки зрения эстетики считалось преступлением отсутствие конечностей, глаза или носа, но эти недостатки можно легко исправить, хотя бы из заботы о ближних. Демонстрация своего уродства перед человечеством - антисоциальный поступок, вне сомнения. Однако ни один из специалистов не смог бы излечить уродство Мюллера. Такому оставалось лишь отъединиться от общества. Кто-то слабый избрал бы смерть. Мюллер предпочел изгнание. Раулинс все еще дрожал от недолгого, прямого контакта с Мюллером. Ведь он чуть ли не минуту воспринимал эманацию незащищенных обнаженных эмоций, действующих без слов. Эта волна, бьющая из глубин человеческой души, пробуждала страх, угнетение. То, чем гидряне наделили его, не было телепатическим даром. Из него непроизвольно излучалась его личность: ревущий поток дичайшего отчаянья, река печали и сожалений, вся грязь души. И он не мог сдержать это. В то короткое время Раулинс буквально был залит этим водопадом эмоций, а сперва и позже его охватывала лишь жалость. Он осознавал это по-своему. Печаль Мюллера не была лишь его личной печалью, он транслировал не больше и не меньше, а лишь сознание тех наказаний, какие изобрел Космос для живущих в нем. В те мгновенья Раулинс ощущал себя настроенным на каждый из диссонансов мироздания - упущенные возможности, растоптанная любовь, торопливые слова, неоправданные сожаления, голод, чванство и жажда, стилет зависти, яд разочарований, смертоносные клыки времени, гибель на зиму крохотных насекомых, слезы отчаяния, слезы созданий божьих. В те мгновенья он познал старение, утраты, ярость, беспомощность, одиночество, опустошение, самоуверенность и безумие. Услышал немой рев космического гнева. Неужели все мы таковы? - поразился он. И то же самое излучаем и я, и Бордман, и моя мать, и та девушка, которую я любил когда-то? Неужели все мы, блуждая по миру, издаем такие же сигналы, разве что не способны воспринимать волны такой частоты? Настоящее счастье. Слушать такую песню было бы невероятно болезненно. Бордман сказал: - Очнись Нед. Перестань предаваться печальным размышлениям и следи за тем, чтобы тебя что-либо не убило. Ты уже почти в зоне "Ц". - Чарльз, что ты чувствовал, когда был рядом с Мюллером после его возвращения с Беты Гидры? - Об этом поговорим попозже. - Ты чувствовал себя так, словно внезапно понял, что такое человеческие существа? - Я же сказал - попозже... - Позволь мне говорить о том, о чем мне хочется говорить, Чарльз. Дорога здесь безопасна. Сегодня я заглянул в душу человека... Ошеломляюще! Но, послушай... Не может быть, что он на самом деле такой. Он же хороший человек. От него бьет мерзостью, но это только фон. Какие-то отвратительные помехи, которые не говорят нам правды о Дике Мюллере. Что-то, чего мы не должны слышать... искаженные сигналы, как тогда, когда ты нацеливаешь открытый аппликатор на звезды и слышишь завывание призраков, знаешь... тогда даже от самых прекрасных звезд доносятся гнусные вопли, но это только реакция аппликатора... и не имеет ничего общего с самой природой той звезды, это... это... это... - Нед! - Прости, Чарльз! - Возвращайся в лагерь! Мы все согласны, что Дик - превосходный человек. Именно поэтому он и необходим нам. И ты нам необходим тоже, так что заткнись, наконец, и смотри куда идешь. Будь осторожнее! Спокойней! Спокойней! Спокойней. Что это за зверюга там слева? Прибавь шаг, Нед. Но спокойно. Это единственный способ, сынок! Сохраняй спокойствие. 8 Ранним утром следующего дня, когда они вновь встретились, они чувствовали себя свободнее. Раулинс после ночи, проведенной в лагере под металлической сеткой генератора сна, выспавшийся и отдохнувший, отыскал Мюллера у высокого пилона на краю обширной центральной площади. - Как ты думаешь, что это? - начал разговор Мюллер, едва заметив его появление. - Такой стоит здесь на каждом из восьми углов площади. Я уже много лет слежу за ними. Они вращаются. Посмотри. Он указал на один из боков пилона. Подходя, Раулинс на расстоянии метров в десять начал ощущать эманацию Мюллера. Однако он пересилил себя и подошел поближе. Так близко ему вчера быть не приходилось за исключением той жуткой минуты, когда Мюллер схватил его и притянул к себе. - Видишь это? - спросил Мюллер, постукивая по пилону. - Какой-то знак. - У меня ушло чуть ли не шесть месяцев на то, чтобы нацарапать его. Я пользовался обломками кристаллов вон от той стены. Каждый день я посвящал этому час, а то и два, пока не получил четкий след на металле. Потом наблюдал. На протяжении одного местного года пилон совершает один полный оборот, а значит - он вращается. Незаметно, но вращается. Что-то вроде календаря. - А он... а ты... а ты когда-нибудь... - Ближе к делу, сынок. - Прости. - Раулинс отступил на пару шагов, стараясь не показать, что эта близость плохо влияет на него. Он был оглушенный, растерянный. На расстоянии в пять метров он уже почувствовал определенное облегчение, но не без того, чтобы выдержать это, он был вынужден постоянно повторять про себя, что переносит эманацию с каждой минутой все лучше. - О чем ты спрашивал? - Ты наблюдаешь только за этим пилоном? - Я сделал знаки еще на паре. Наверняка все они вращаются. Однако их механизмы я не обнаружил. Под этим городом скрывается какой-то фантастический мозг. Старый, насчитывающий миллионы лет, но все еще работающий. Может быть, это какой-то жидкий металл, в котором циркулируют первоэлементы сознания. Этот мозг заставляет вращаться пилоны, следить за чистотой воды, чистит улицы. - И расставляет ловушки. - И расставляет ловушки, - подтвердил Мюллер. - Но для меня это непонятно. Когда я копал и тут и там, под тротуаром, я натыкался только на почву. Может быть, вы, сукины дети археологи, сможете локализовать мозг этого города? Ну? Есть какие-нибудь наметки? - Вроде бы никаких, - сказал Раулинс. - Ты говоришь это без особой уверенности. - Потому что не знаю. Я не принимаю никакого участия в работах на территории лабиринта. - Раулинс невольно виновато улыбнулся. Он тут же пожалел об этом и услышал по контрольной линии замечание Бордмана, что виноватая улыбка как правило заранее отмечает ложь, и что Мюллер в любую минуту может сообразить это. - Я преимущественно работал снаружи, - объяснял он Мюллеру, - вел исследования у входа. А потом, когда вошел, то направился прямо сюда. Так что я не знаю, что наоткрывали тут другие. Если вообще они что-то открыли. - Они собираются вести раскопки на улицах? - спросил Мюллер. - Не думаю. Теперь мы так часто не копаем. У нас есть исследовательская аппаратура, сенсорные устройства и зондирующие лучи. - Захваченный собственной импровизацией, он продолжал: - Разумеется, когда-то археология несла разрушения. Чтобы исследовать то, что находиться под пирамидой, надо было пирамиду разобрать. Но сейчас для многих работ мы можем использовать роботов. Понимаешь, это новая школа - исследование грунта без раскопки его. Таким образом мы сохраняем памятники прошлых дней... - На одной из планет Эпсилон Индейца, - сказал Мюллер, - какие-нибудь пятнадцать лет назад группа археологов разобрала древнейший погребальный павильон неизвестного происхождения и ни одним способов не удалось восстановить это сооружение, поскольку никто не знал, на каком принципе оно было построено. Как бы ни пытались сложить его, оно падало, и это была огромная потеря. Я случайно видел его развалины несколько месяцев спустя. Разумеется, ты знаешь эту историю. Раулинс истории этой не знал. Покраснев, он произнес: - Ну... в любой области всегда отыщутся свои халтурщики... - Лишь бы их здесь не было. Я не потерплю никаких разрушений в лабиринте. Это не значит, что у них нашлось бы много возможностей для этого. Лабиринт превосходно защищает себя. - Мюллер неторопливо отошел от пилона. Раулинс чувствовал все большее облегчение по мере того, как росло расстояние между ними, но Бордман посоветовал ему пойти за Мюллером. Тактика преодолевания недоверчивости Мюллера предусматривала намеренное пребывание в эмоциональном поле. Не оборачиваясь, Мюллер произнес как бы сам себе: - Клетки опять закрыты. - Клетки? - Посмотри... вон там, на той улице. Раулинс увидел нишу в стене здания. Прямо из мостовой вырастало несколько десятков прутьев из белого металла, постепенно изгибающихся и входящих в стену на высоте примерно четырех метров. Таким образом, они создавали нечто вроде клетки. Другую такую же клетку он разглядел дальше на той же улице. Мюллер сказал: - Всего их двадцать, они симметрично расположены на улицах, отходящих от площади. Трижды за то время, пока я здесь нахожусь, клетки открывались. Прутья как-то вдвигаются в тротуар и исчезают. Последний, третий раз это произошло позавчера ночью. Я никогда не видел самого процесса открытия или закрытия. И на этот раз проворонил. - Для чего, как тебе кажется, могли служить эти клетки? - поинтересовался Раулинс. - В них содержались опасные звери. Или же плененные враги, быть может. Для чего же еще могут служить клетки? - Но ведь они открываются до сих пор. - Город все еще заботится о своих жителях. В наружные зоны проникли враги. Вот клетки и ждут в готовности на тот случай, если кто-то из них будет пойман. - Ты говоришь о нас? - Да. О врагах. - В глазах Мюллера неожиданно блеснула параноидальная ярость. Угрожающе быстр после логических рассуждений последовал этот холодный взрыв. - Хомо сапиенс! Самое безжалостное, самое грязное и самое подлое животное во Вселенной! - Ты говоришь так, словно сам в это веришь... - Верю. - Успокойся, - сказал Раулинс. - Ты же всю свою жизнь старался на благо человечества. Не может быть, чтобы ты в это верил... - Всю свою жизнь, - медленно произнес Мюллер, - я потратил на благо Ричарда Мюллера. Он повернулся к Раулинсу. Расстояние между ними было метров шесть - семь, но, казалось, что эманация почти так же сильна, как если бы они стояли лицом к лицу. - Человечество, - продолжал он, - нисколько не касалось меня, малыш. Я видел звезды и хотел завладеть ими. Мне мерещилось божественное могущество. Одного мира мне казалось мало. Я жаждал обладать всеми мирами. Поэтому я выбрал себе профессию которая сделал звезды доступными для мене. Я тысячу раз был перед лицом смерти, выдерживал фантастические температуры. От дыхания причудливыми газами легкие мои сгнили, так что мне пришлось подвергнуть их обновлению. Я ел мерзость, один рассказ о которых вызывает тошноту. А детишки, такие как ты, обожали меня и писали рефераты о моей самоотверженности в работе на благо человечества, о моей безграничной жажде знаний. А я тебе объясню, что это было на самом деле. Во мне было столько же самоотверженности, как в Колумбе, Магеллане или Марко Поло. Это были великие путешественники, конечно же, но при этом они стремились и к немалой прибыли. Прибыль же, которой добился я - все вокруг. Я хотел сделаться стокилометрового роста. Хотел, чтобы памятники мне из золота были установлены на тысячах планет. Знаешь, как в стихах: "Слава - вот наши шпоры... последняя слабость утонченного ума". Мильтон. Ты знаком с этими самыми греками? Когда человек забирается слишком высоко, боги сбрасывают его вниз. Это называется гибрис. Я познакомился с этим фатальным образом. Когда я сквозь облака спускался к гидрянам, я ощущал себя богом. Когда я улетал оттуда, вновь сквозь те же облака... тоже был богом. Для гидрян это уже вне сомнения. Тогда я думал: я останусь в их мифах, они всегда будут рассказывать легенды обо мне. Существо, спустившееся к ним и встревожившее их настолько, что пришлось его обезвредить... Но... - Эта клетка... - Позволь, я закончу! - рявкнул Мюллер. - Ты понимаешь, в действительности я никакой не бог... я обычный паршивый смертный, одержимый иллюзиями собственной богоравности, пока истинные боги не позаботились преподать мне небольшой урок. Это они сочли необходимым напомнить мне, что под пластиковым комбинезоном скрывается волосатый скот... что в этом интеллигентном черепе кроется звериный мозг. Это по их поручению гидряне воспользовались кой-какими своими хирургическими уловками - наверняка одной из своих специальностей - и открыли у меня этот мозг. Не знаю, сделали ли они это из злости, чтобы я узнал, что такое жизнь в аду, или же решили, что должны избавить меня от моего врожденного порока, а именно - неумения проявлять чувства. Они - чужие нам создания. Ты только представь их себе. Но они внесли это небольшое исправление. А я вернулся на Землю. Герой и прокаженный в одном лице. Встаньте рядом со мной и вас начнет рвать. Почему? Да потому, что то, что бьет из меня, напоминает каждому, что он тоже зверь. И в результате мы лишь несемся сломя голову по нашему порочному кругу. Любой начинает ненавидеть меня, поскольку побыв рядом начинает разбираться в своей собственной душе. И я ненавижу всех, так как знаю, что они сторонятся меня. Видишь ли, я разносчик заразы, и имя этой заразы - правда. Я утверждаю, что залогом человеческого счастья служит плотность черепной коробки. Если бы люди обладали хоть зачатками телепатических способностей, хотя бы той смутной силой, умением обходиться без слов, какими располагаю я, то они попросту не смогли бы находиться в обществе друг друга. Существование человеческого коллектива сделалось бы невозможным. А гидряне могут взаимно воспринимать мысли друг друга, и, скорее всего, это доставляет им удовольствие. Но мы так не можем. И именно потому я заявляю тебе, что человек - это скорее всего наиболее достойное удивления животное во всей вселенной, неспособное даже переносить запах своих ближних... Душа не желает знать душу... Раулинс сказал: - Эти клетки вроде открываются. - Что? Сейчас погляжу. Мюллер побежал наугад. Раулинс не успел достаточно быстро отстраниться и испытал мгновенный удар эманации. На этот раз это не было болезненно: он увидел осень, засыхающие листья, вянущие цветы, пыль от порывов ветра, ранние сумерки. Он испытал скорее сожаление, чем боль от кратковременности жизни, неизбежного омертвления. Тем временем Мюллер, забыв обо всем, смотрел на алебастровые прутья клетки. - Они ушли в тротуар уже на несколько сантиметров. Почему ты мне сказал только сейчас? - Я пытался и раньше. Но ты меня не слушал. - Да, да. Эти мои чертовы монологи! - Мюллер рассмеялся. - Нед, я ждал много лет, чтобы увидеть это. Эта клетка действительно открывается. Смотри, как быстро исчезают прутья в мостовой. Это очень странно, Нед. До сих пор они ни разу не открывались дважды в год, а ту второй раз за одну неделю... - Может быть ты просто не замечал этого, - предположил Раулинс. - Может быть, ты спал, когда они... - Ладно смотри! - Как ты думаешь, почему они открываются именно в эту минуту? - Повсюду вокруг враги, - сказал Мюллер. - Меня город принимает за своего. Я - постоянный житель, слишком долго я нахожусь здесь. А теперь смысл, наверное, заключается в том, чтобы запереть тебя. Врага. Человека. Клетка раскрылась полностью. Не было видно ни следа от прутьев, разве что на тротуаре остался ряд небольших отверстий. - Ты пытался когда нибудь что-нибудь поместить в эту клетку? - спросил Раулинс. - Какое-нибудь животное? - Разумеется. В одну из них я засунул здоровую убитую зверюгу. Клетка не закрылась. Тогда я поместил в нее несколько небольших пойманных зверьков. Я их связал и сунул живьем. И она опять не закрылась. - Мюллер нахмурил брови. - Однажды я даже сам вошел, хотел проверить, закроется ли клетка автоматически, почувствовав живого человека. И тоже ничего не произошло. Я тебе советую: не ставь таких экспериментов, когда очутишься в одиночестве. - Он замолчал, а потом спросил через минуту: - Ты хотел бы помочь мне в исследовании ее? А, Нед? Раулинс заколебался. Разряженный воздух неожиданно как огнем начал жечь ему легкие. Мюллер спокойно продолжал: - Ты только войди в нишу и постой там пару минут. Посмотрим, закроется ли клетка, чтобы задержать тебя. Это стоит проверить. - А если она закроется? - поинтересовался Раулинс, не отнесясь к этому предложению серьезно. - У тебя есть ключ, чтобы выпустить меня из нее? - Мы всегда можем выломать эти прутья. - Это было бы уничтожением для того, чтобы выпустить меня. Ты сам говорил мне, что не позволишь ничего разрушать в лабиринте. - Временами приходиться уничтожать для того, чтобы обрести знания. Ну же Нед, войди в эту нишу! Мюллер произнес это страшным приказывающим тоном. Теперь он замер в каком-то причудливом ожидании, полупригнувшись, уткнув руки в бок. Словно сам собирается броситься в клетку, подумал Раулинс. Тихонько прозвучал голос Бордмана: "Сделай это, Нед. Войди. Покажи, что ты ему доверяешь." "Ему-то доверяю, - подумал Раулинс, - а вот этой клетке - нет". Он тревожно представил себе, как в клетке, едва успеют сомкнутся прутья, провалится пол, и он рухнет куда-нибудь в подземелье прямо в чан с кислотой или в море огня. Лобное место для плененных врагов. Где взять уверенность, что это не так? "Войди туда, Нед", - прошептал Бордман. Это был великолепный жест и совершенно безумный. Раулинс переступил ряд отверстий и повернулся спиной к стене. Почти немедленно прутья выскочили их своих гнезд и не оставляя ни щели, заперли его. Не произошло ничего из тех ужасов, которые он ожидал, но он стал узником. - Интересно, - сказал Мюллер. - Скорее всего, клетка реагирует на интеллект. Поэтому и не получились проверки с животными. И живыми и мертвыми. А ты что об этом думаешь, Нед? - Я рад, что помог тебе в твоих изысканиях. Но был бы рад еще больше, если бы ты выпустил меня отсюда. - Я не могу управлять этими прутьями. - Но ты говорил, что можешь их выломать. - Зачем так сразу браться за разрушение? Подождем с этим, ладно? Может быть, она сама откроется. Я принесу тебе что-нибудь перекусить, если ты захочешь. В клетке ты в полной безопасности. А твои коллеги не переполошатся, если ты не вернешься до наступления сумерек? - Я им сообщу, - кисло сказал Раулинс. - Однако, я надеюсь, что до тех пор я отсюда выберусь. "Не горячись, - услышал он голос Бордмана. - В худшем случае, мы сами можем извлечь тебя оттуда. А сейчас поддакивай Мюллеру в чем только сможешь, пока окончательно не завоюешь его симпатию. Если ты меня слышишь, коснись правой рукой подбородка". Раулинс коснулся подбородка правой рукой. Мюллер сказал: - Ты достаточно смел, Нед. Или глуп. Порой я не уверен, не одно ли это и то же. Но я в любом случае благодарен тебе. Мне надо было знать, как обстоит дело с этими клетками. - Видишь, и от меня какая-то польза. Значит люди, несмотря ни на что, не такие уж чудовища. - Сознательно - нет. Мерзка лишь та гниль, что в глубине их естества. Ну, напомню тебе, - Мюллер подошел к клетке и ухватился руками за гладкие прутья, белые как кость, - то, что под черепной коробкой. Сам я, разумеется, никогда не смогу ощутить этого. Разве что выведу путем экстраполяции по реакции окружающих. Это должно вызывать отвращение. - Я бы смог к этому привыкнуть, - сказал Раулинс. Он уселся на полу клетки по-турецки. - После возвращения на Землю с Беты Гидры-4 ты никак не пытался избавиться от этого? - Я беседовал со специалистами по перевоплощениям. Но они не смогло разобраться, какие перемены произошли в моих нервных связях, и поэтому не знали, что делать. Мило, правда? - Ты еще долго оставался на Земле? - Несколько месяцев. Достаточно долго, чтобы обнаружить, что все мои знакомые зеленеют, стоит им ко мне приблизиться. Я принялся оплакивать себя и себя же ненавидеть, что более или менее стыдно и почти одно и тоже. Знаешь, я даже хотел покончить с собой, дабы избавить мир от этой напасти. Раулинс сказал: - Я не верю. Некоторые люди попросту не способны на самоубийство. И ты один из них. - Благодарю, но я сам знаю об этом. Будь добр заметить, я жив еще до сих пор. Сперва я ударился в лучшие из наркотиков, потом начал пить, затем принялся отыскивать разнообразнейшие опасности. И вот жив еще. За один месяц меня по очереди лечили в четырех психиатрических клиниках. Я пытался носить свинцовый шлем с мягкой прокладкой, чтобы задерживать излучение мысли. Но это было то же самое, что пытаться ловить ведром нейтроны. Я даже умудрился вызвать панику в одном из публичных домов на Венере. Все девицы выскочили в чем мать родила, едва почувствовав этот запашок. - Мюллер сплюнул. - Знаешь, я всегда мог находиться или не находиться в компании. Находясь среди людей, я был добродушным, сердечным, проявлял дружеские чувства. Не такой сердечный паинька, как ты, чрезмерно тактичный и вежливый... и все же я мог находить общий язык с людьми, болтать с ними, развлекаться. А потом отправился в путешествие года на полтора, никого не видя, ни с кем не разговаривая, но мне тоже было хорошо. Лишь в ту минуту, когда я навсегда отрезал себя от человечества, я обнаружил, что на самом-то деле люди мне необходимы. Но теперь с этим покончено. Я подавил в себе эту тягу, сынок. Я могу провести в одиночестве и сто лет, не тоскуя по живой душе. Я перестроил себя, чтобы видеть человечество также, как он видит меня... и теперь оно для меня - нечто угнетающее, вызывающее неприязнь, словно изувеченное создание, которое лучше обойти стороной. Чтобы вам всем гореть в аду! Я никому из вас не должен, никого не люблю. У меня нет никаких обязанностей перед вами. Я мог бы оставить тебя здесь, чтобы ты сгнил в этой клетке, Нед, и ни разу бы не испытал укоров совести по этому поводу. Я мог бы приходить сюда дважды в день и улыбаться твоему черепу. И не потому, что я ненавижу тебя лично или же всю Галактику, полную тебе подобных. Просто-напросто потому, что не воспринимаю тебя. Ты для меня - ничто. Ты меньше, чем ничто. Горстка праха. Я уже знаю тебя, ты знаешь меня. - Ты говоришь так, словно принадлежишь к другой расе, - задумчиво сказал Раулинс. - Нет я принадлежу к расе людей. Я наиболее человек из всех вас, потому что я единственный, кто не может скрыть своей принадлежности к людям. Ты чувствуешь это? Ощущаешь эту вонь? То, что живет во мне, есть и тебе. Слетай к гидрянам, они помогут тебе вызволить это из себя. А потом от тебя также начнут разбегаться люди, как это было со мной. Поскольку я свидетельствую от имени человечества. Говорю правду. Я тот мозг, что случайно оказался не скрыт под мышцами и кожей, малыш. Те внутренности, отходы, существования которых мы предпочитаем не признавать. Я - это всевозможная ложь, жадность, вспышки ненависти, болезни, зависть. Я тот, кто ощущал себя богом. Гибрис. Мне дали понять, кто я на самом деле. - Почему, - спокойно спросил Раулинс, - ты решил прилететь на Лемнос? - Мне подсказал эту мыслишку некто Чарльз Бордман. Раулинс вздрогнул от неожиданности, когда прозвучало это имя. - Знаешь его? - спросил Мюллер. - Ну да, знаю, разумеется. Он... он... крупная фигура в нашем правительстве. - Что ж, про него можно сказать и так. Так вот, этот самый Чарльз Бордман отправил меня на Бету Гидры-4. Да-а, он не завлекал меня обманом, ему не пришлось прибегать ни к одному из своих не особо вежливых способов. Он слишком хорошо знал, что я из себя представляю. Он просто-напросто сыграл на моем честолюбии. Он напомнил мне, что есть планета, населенная чужаками, чужими разумными существами, и надо, чтобы там появился человек. Скорее всего, это работа для самоубийцы, но одновременно - первый контакт человечества с иной расой существ, наделенных разумом, так что не хотел бы я взяться за это? Разумеется, я захотел. Он предвидел, что я не смогу противостоять такому предложению. Потом, когда я вернулся в своем этом состоянии, он какое-то время старался избегать меня... может быть, из-за того, что не мог вынести моей эманации, может быть из-за чувства вины. Но в конце концов я подловил его и сказал: "Посмотри на меня, Чарльз, вот каким я стал. Посоветуй, куда мне отправиться и чем заняться". Я близко подошел к нему. Почти вплотную. И лицо его покрылось потом, ему пришлось принять таблетки. Я видел отвращение в его глазах. И когда он напомнил мне об этом лабиринте на Лемносе. - Почему? - Он решил, что самое подходящее для меня убежище - это здесь. Не знаю, от чистого ли сердца или не без задних мыслей был это совет. Может быть, он надеялся, что лабиринт убьет меня... Достойная смерть для таких как я. В любом случае, лучшая, чем сделать глоток какого-нибудь растворителя и стечь в канализацию. Но я, разумеется, сказал ему, что мне даже и не снилось лететь на Лемнос. Я хотел замести следы за собой. Я разыграл гнев, накричал, что это последнее дело, которое я бы сделал. Потом провел месяц, болтаясь по подземельям Нового Орлеана, а когда вновь вынырнул на поверхность, то нанял корабль и прилетел сюда. Я петлял, как только мог, чтобы уже никто наверняка не сообразил, куда я направляюсь. Бордман оказался прав. Это в самом деле наиболее подходящее место для меня. - Но каким образом, - спросил Раулинс, - ты смог добраться до центра лабиринта? - Мне просто не повезло. - Не повезло? - Я мечтал погибнуть в лучах славы, - сказал Мюллер. - Мне было все равно, уцелею ли я, проходя через лабиринт, или нет. Я просто шел, куда глаза глядят, и волей-неволей оказался в центре. - Мне в это трудно поверить. - Твое дело, но примерно так это и было. Суть в том, что я из тех людей, которые способны преодолеть все. Это какое-то природное качество, если вообще не что-то сверхъестественное. У меня необычайно быстрая реакция. Интуиция. Шестое чувство, как говорят. И необычайно сильная жажда жизни. Кроме того, я прихватил с собой детекторы массы и еще кое-что из полезного барахла. Так что когда я забрался в лабиринт, то если видел, что где-то рядом лежат трупы, начинал внимательно приглядываться, а когда чувствовал, что глаза начинают меня подводить, останавливался и делал передышку. В зоне "Х" я был уверен, что меня поджидает смерть. Но судьба решила иначе, я умудрился пройти там, где никому другому это не удавалось... потому, наверное, что я шел без страха, безразлично, не было первичной скованности. Я пробирался как кошка, мышцы мои работали превосходно, и таким образом я к моему величайшему разочарованию преодолел самые опасные части лабиринта и оказался вот тут. - Ты когда-нибудь выходил наружу? - Нет. Иногда я прогуливаюсь до зоны "Е", в которой находятся сейчас твои коллеги. Дважды я побывал в зоне "А". Но преимущественно я остаюсь в трех внутренних зонах. Я совсем неплохо устроился. Запасы мяса я храню в радиационном холодильнике. И отвел целый дом под свою библиотеку и подходящее место для сексаторов. В другом доме я препарирую животных. Часто охочусь. И изучаю лабиринт, пытаясь исследовать все его приспособления. Я надиктовал уже несколько кубиков дневников. Ручаюсь, что твои приятели-археологи дорвались бы до этих записей с величайшей радостью. - Наверняка они дали бы нам множество информации, - согласился Раулинс. - Не сомневаюсь. Так что я их припрячу, чтобы никто из вас не смог бы добраться до них. Ты еще не проголодался, сынок? - Слегка. - Пойду, принесу тебе обед. Размашистым шагом Мюллер направился в сторону ближайших домов. Когда но исчез, Раулинс негромко произнес: - Это страшно, Чарльз. Он явно свихнулся. - Не будь в этом так уверен, - ответил Бордман. - Вне сомнения, девять лет одиночества могут нарушить человеческую уравновешенность, а Мюллер уже тогда, когда я видел его в последний раз, не отличался уравновешенностью. Но скорее всего, он начал с тобою какую-то игру... строит из себя психа, пытаясь выяснить, насколько ты легковерен. - А если он не притворяется? - В свете того, что нам требуется, его сумасшествие не играет никакой роли. Это могло бы только помочь. - Я не понимаю. - Тебе и не надо понимать, - спокойно ответил Бордман. - Только веди себя спокойно, Нед. До сих пор ты все делал превосходно. Мюллер вернулся, неся миску с мясом и изящный хрустальный сосуд с водой. - Ничем лучшим я не могу тебя побаловать, - сказал он и пропихнул кусок мяса между прутьями. - Местная дичь. Ты ешь обычную натуральную пищу, верно? - Да. - В твоем возрасте так и надо. Ты говорил, сколько тебе лет? Двадцать пять? - Двадцать три. - Это еще хуже. Мюллер подал Раулинсу сосуд. Вода имела приятный привкус или, может быть, отсутствие вкуса. Потом он молча сел рядом с клеткой и сам приступил к еде. Раулинс убедился, что эманация уже не такая омерзительная, даже на расстоянии менее пяти метров. Наверное, к ней можно приспособиться, подумал он. Если кому-то это очень понадобиться. После длительного молчания он спросил: - Ты не вышел бы на пару дней из своего убежища, чтобы познакомиться с моими спутниками? - Исключено. - Им не терпится поговорить с тобой. - А меня беседа с ними совершено не интересует. Я предпочитаю разговаривать с животными. - Со мной же ты говоришь, - заметил Раулинс. - Поскольку это для меня в новинку. Поскольку твой отец был моим приятелем. Поскольку как человек ты достаточно сносный. Но у меня нет никакого желания оказаться среди толпы археологов, пилящих на меня глаза... - Тогда, может, ты встретишься с парой из них? - предложил Раулинс. - Чтобы освоиться с мыслью, что ты снова будешь среди людей. - Нет. - Не вижу причин... Мюллер прервал его: - Подожди-ка! Зачем это мне осваиваться с мыслью, что я снова буду среди людей? Раулинс, смешавшись, ответил: - Ну, ведь люди уже здесь. Потому что это нехорошо, если ты так долго намерен сторониться... - Что ты здесь крутишь? Ты хочешь одурачить меня выманить из лабиринта? Эй приятель, скажи, что это ты там задумал? Задумал своим крошечным умишком. Какие у тебя причины, чтобы мне привыкать к людям? Раулинс заколебался. Во время наступившего неловкого молчания Бордман быстро подсказал ему верный ответ - именно тот, который был нужен. И он повторил эти слова, стараясь, чтобы они прозвучали естественно: - Ты делаешь из меня интригана, Дик. Но я клянусь тебе: у меня нет дурных намерений. Я могу признаться, я в самом деле пытаюсь немного подыграть тебе, нравиться, завоевать симпатию. Наверное мне стоит объяснить причину этого. - Наверное, стоит. - Это из-за наших археологических исследований. Мы можем провести на Лемносе едва несколько недель. А ты тут... сколько лет здесь? Девять? Ты уже накопал кучу данных об этом лабиринте, Дик. С твоей стороны было бы некрасиво оставить их у себя, так что я надеюсь, что как-то смогу переубедить тебя, что сначала ты подружишься со мной, а потом, может быть, придешь к остальным в зону "Е" и переговоришь с ними, ответишь на их вопросы, поделишься информацией... - С моей стороны некрасиво держать эти данные при себе? - Ну да. Скрытые знания - это грех. - А красиво со стороны людей называть меня нечистым и бежать от меня? - Это иное дело, - ответил Раулинс. - И его не решишь таким способом. Тут причина в твоем несчастье... которого ты не заслужил, и все жалеют, что такое несчастье случилось с тобой, но ты же сам должен понимать, что людям довольно трудно переносить безразлично твой... твой... твой... - Мой смрад, - закончил Мюллер. - Ладно. Я понимаю, что находиться рядом со мной тяжело. Поэтому я и предпочитаю не огорчать твоих коллег. И не смей думать, что я собираюсь попивать с ними чай, разговаривать или вообще иметь с ними какое-то дело. Я изолировал себя от человечества и таким отшельником и останусь. И тот факт, что я сделал для тебя исключение и позволил надоедать своим присутствием, не играет никакой роли. А поскольку я объяснил уже тебе это, то знай, что мое несчастье не было незаслуженным. Я заслужил его, поскольку заглянул туда, куда не должен был заглядывать. Тщеславие распирало меня, я был уверен, что могу добиться всего, я начал было считать себя сверхчеловеком. ГИБРИС. Я уже объяснил тебе это слово. Бордман продолжал давать Раулинсу свои указания. Чувствуя едкий привкус от собственной лжи, Раулинс пытался продолжать: - Я не могу сердиться на тебя, Дик, что ты так поставил себя. И все же мне кажется, что ты поступишь некрасиво, если не поделишься с нами информацией. Вернись в памяти ко времени твоих собственных исследований. Когда ты совершал посадку на какой-нибудь из планет, и кто-нибудь там знал что-то важное, что было необходимо знать и тебе, разве ты не прилагал все усилия, чтобы эту информацию получить... пусть даже тот человек имел свои личные проблемы, которые... - Мне очень жаль, - холодно возразил Мюллер, - но меня в самом деле все это больше не касается. И ушел, оставив Раулинса в клетке с двумя кусками мяса и почти пустым сосудом. Когда он исчез, Бордман сказал: - Какой он раздражительный, верно? Но я и не рассчитывал, что он проявит мягкость характера. Ты начинаешь добираться до него, Нед. Ты как раз в нужных пропорциях соединяешь в себе хитрость с наивностью. - И в результате сижу в клетке. - Ну и что? Мы можем прислать робота, чтобы он тебя освободил, если вскоре клетка сама не откроется. - Мюллер отсюда не выйдет, - продолжал Раулинс. - Он полон ненависти. Прямо сочится ей. В любом случае его не удастся склонить к сотрудничеству. Я никогда не видел, чтобы столько злобы умещалось в одном че