тандартный мощный двигатель. Вам повезло, что вы попали сюда. Но это только потому, что вы Пилигримы. Обычно я никого не беру: люди завистливы, а завистливые люди опасны. Но вас двоих послала мне Воля. Вы направляетесь в Ерслем? - Да, - кивнула Олмейн. - Я тоже когда-нибудь посещу его, но не сейчас. Нет, спасибо, не сейчас. - Он самодовольно похлопал себя по животу. - Конечно, я туда пойду, когда мне понадобится. И это угодно Воле. А вы давно стали Пилигримами? - Нет, - ответила Олмейн. - Многие после завоевания стали Пилигримами. Я их не виню. Каждый по-своему приспосабливается к изменяющимся временам. Послушайте, а у вас есть эти маленькие камни, которые получают Пилигримы? - Да, - ответила Олмейн. - Можно мне взглянуть? Меня они всегда привлекали. Был один торговец из Мира Черных звезд - такой тощий подонок с кожей, как жидкая смола, - так он предложил пять квинталов [около пятидесяти килограммов] этих камней. Сказал, что они настоящие, что дают настоящее общение - такое, как у Пилигримов. Я отказался, я не собираюсь дурачить Волю. Некоторые вещи нельзя делать даже ради прибыли. Но потом я подумал, что нужно было взять один камень как сувенир. Я никогда его не касался. - Он протянул руку Олмейн. - Можно взглянуть? - Нам не позволено давать звездный камень кому-либо в руки, - сказал я. - Я никому не скажу, что вы мне позволили. - Это запрещено. - Послушайте, здесь же никого нет, это самое уединенное место на Земле и... - Простите, но то, что вы просите, невозможно. Его лицо потемнело. Но купец, уступив сопротивлению, оставил свои попытки. Моя рука скользнула в карман, и я ощутил холодную поверхность звездного камня, который мне дали перед началом паломничества. Касание дало слабое ощущение единения-транса и я вздрогнул от удовольствия. Я поклялся себе, что он не тронет камень. Мы ехали дальше к Марсею. Купец не был приятным человеком, но он старался не обижать нас и порой даже вызывал у меня некоторую симпатию. Олмейн, которая большую часть жизни провела в уединении в Зале Летописцев, воспринимала его с большим раздражением, меня же долгие годы блужданий сделали терпимее к людям. Конечно, нам обоим было смешно, когда он хвастался своим богатством и влиянием, рассказывал о женщинах, которые ждали его на многих планетах, перечислял мастеров гильдий, которые искали его совета, бахвалился своей дружбой с бывшими Властителями. Он большей частью говорил о себе и редко приставал к нам с расспросами, за что мы были ему благодарны. Лишь однажды он спросил, почему это мужчина и женщина Пилигримы путешествуют вместе, подразумевая, что мы любовники. Мы признали, что это не совсем обычно, и перевели разговор на другую тему. Его догадки ничего для меня не значили и, я полагаю, для Олмейн тоже. На нас висел груз более серьезных грехов, чем тот, в котором он нас подозревал. Казалось, что нашего купца совсем не выбило из колеи поражение родной планеты: он был богат, как и прежде, жил в таком же комфорте и ездил куда хотел. Но даже его иногда раздражали завоеватели. Это мы поняли, когда однажды ночью вблизи Марселя нас остановили на контрольном пункте. Глаза сканеров засекли нас, дали сигнал обтекателям, и золотистая паутина протянулась через дорогу. Датчики машины уловили опасность, и машина мгновенно остановилась. На экранах было видно с десяток бледных человеческих фигур. - Бандиты? - спросила Олмейн. - Хуже, - ответил Купец. - Предатели. Он скривился и повернулся к переговорному рожку. - В чем дело? - Выходите для проверки. - По чьему приказу? - Прокуратора Марсея, - был ответ. Это было тяжело осознавать - человеческие существа работают как дорожные агенты завоевателей. Однако люди вынуждены были наниматься к ним на службу. Это становилось неизбежным, поскольку многие остались без работы, как например, Защитники. Купец начал сложную процедуру по откупориванию своей машины. Лицо его исказилось от ярости, но он ничего не мог поделать, чтобы избавиться от паутины: - Я вооружен, - прошептал он нам. - Сидите тут и ничего не бойтесь. Переговоры с дорожными охранниками длились долго, но мы ничего не слышали. Наконец вопрос, по-видимому, был передан в более высокую инстанцию, и появилось три завоевателя, которые окружили купца. Его поведение изменилось, на лице появилось слащавое выражение, он начал делать подобострастные жесты. Затем он повел их к машине, открыл ее и показал нас, пассажиров. После короткого последующего разговора купец вернулся, запечатал машину, паутина исчезла, и мы проследовали дальше к Марсею. Когда мы набрали скорость, купец выругался и сказал: - Вы знаете, как бы я справился с этим длинноруким дерьмом? Для этого нужен только хорошо подготовленный план. Ночь длинных ножей: каждый десятый землянин должен убить одного завоевателя. И все. - Почему же никто не образовал движение за освобождение? - поинтересовался я. - Это работа Защитников, а половина из них мертва, другая же поступила на службу к этим. Организовывать сопротивление не мое дело. Но именно так его нужно было бы устроить. По-партизански: появились, зарезали, исчезли. Все быстро. Старые добрые методы Первого Цикла, они еще действенны. - Но тогда прибудут еще завоеватели, - возразила Олмейн. - С ними надо поступить таким же образом. Они все будут выжигать огнем. Наш мир будет уничтожен. Они притворяются высокоцивилизованными, более цивилизованными, чем мы, - ответил купец. - Их варварство ославило бы их на всю Вселенную. Нет, они не стали бы все выжигать огнем. И потом - они бы не смогли завоевывать нас снова, и снова, теряя своих людей. В конце концов они ушли бы, а мы стали бы свободными. - Не искупив наши старые грехи, - добавил я. - О чем это ты, старик? - Да так, ни о чем. - Я полагаю, вы бы не присоединились к тем, кто начнет борьбу? - Раньше я был Наблюдателем, - пояснил я, - посвятив свою жизнь защите планеты от них. Я люблю их не больше твоего и не меньше твоего желаю, чтобы они ушли. Но план твой непрактичен, кроме того, он не имеет моральной ценности. Кровавое сопротивление противоречило бы той участи, которая уготована нам Волей. Мы должны завоевать свободу более благородным способом. Это испытание ниспослано нам не для того, чтобы мы резали глотки. Он поглядел на меня с презрением и хмыкнул. - Мне следовало бы помнить, что я разговариваю с Пилигримами. Ладно. Забудем про все это. Я ведь говорил об этом несерьезно. Может быть, вам нравится мир, каков он есть. - Мне не нравится, - возразил я. Он взглянул на Олмейн и я тоже, поскольку был почти уверен, что она расскажет о моем сотрудничестве с завоевателями. Но, к счастью, Олмейн хранила молчание. В Марсее мы покинули нашего благодетеля, провели ночь в общежитии Пилигримов и на следующее утро пешком отправились дальше. И так мы шли с Олмейн по прекрасным странам, полным завоевателей. Иногда нас даже подвозили в роликовых вагончиках. И, наконец, мы вступили в Эфрику. 4 Нашу ночь - первую на другой стороне после длительного пыльного перехода - мы провели в грязной гостинице около озера. Это было квадратное, выкрашенное в белый цвет здание, почти без окон с прохладным внутренним двориком. Большинство его обитателей составляли Пилигримы; но были также представители других гильдий. Среди постояльцев гостиницы оказался и Измененный Берналт. По новым законам завоевателей Измененные могли останавливаться в любой гостинице, и все же было несколько странно видеть его там. Мы встретились в коридоре, Берналт слегка улыбнулся, как бы желая заговорить, но улыбка его тут же погасла, а желание говорить пропало: он понял, что я не готов принять его дружбу. Или, быть может, он просто вспомнил, что Пилигримы по законам своей гильдии не должны общаться с другими людьми. Этот закон все еще действовал. Мы с Олмейн съели на ужин суп и соус. Позднее я зашел к ней в комнату пожелать доброй ночи, но она предложила: - Погоди, войдем в единение. - Все видели, как я заходил в твою комнату, - сказал я. - Будут шептаться, что я долго у тебя оставался. - Тогда пошли в твою. Олмейн выглянула в коридор - никого. Она схватила меня за руку, и мы бросились в мою комнату. Заперев дверь, она сказала: - Давай свой звездный камень. Из потайного места в одежде она достала свой, и наши руки соединились на них. За все время паломничества звездный камень давал мне большое облегчение. Прошло много сезонов с того времени, когда я в последний раз входил в транс Наблюдателя, но я не потерял полностью этой способности, и звездный камень был чем-то вроде атрибута того экстаза, который я испытывал при наблюдении. Звездные камни происходят из других миров - не знаю даже откуда. Камень сам определяет, достоин человек стать Пилигримом или нет, ибо он жжет руки того, кого не считает достойным надеть одеяние Пилигрима. - Когда тебе дали камень впервые, ты испытывал беспокойство? - спросила Олмейн. - Конечно. - И я тоже. Мы подождали, пока камни подействуют на нас. Свой я держал цепко. Темный, сияющий, более гладкий, чем стекло, он сверкал в моих руках, как кусок льда, и я почувствовал, как я настраиваюсь на мощь Воли. Сначала я остро ощутил все окружающее. Каждая трещина на стене была подобна аллее. Мягкий шелест ветра снаружи поднялся до верхних нот. В тусклом свете лампы я видел различные цвета. Переживания, которые я познал с помощью звездного камня, отличались от тех, что я испытывал, используя приборы Наблюдателя. Там я тоже выходил за пределы своего "я". Когда я находился в состоянии наблюдения, я покидал свое земное тело, взлетал ввысь с огромной скоростью и постигал все, а это очень близко к божественному состоянию. Звездный камень не давал таких ощущений, как транс Наблюдателя. Под его влиянием я ничего не видел, помимо того, что окружало меня, я знал только, что меня поглощало нечто большее, чем я сам, и я был в непосредственном контакте со Вселенной. Назовем это соединением с Волей. Откуда-то издалека я слышал голос Олмейн: - Ты веришь в то, что люди говорят об этих камнях? Что нет никакого единения, что все это электрический обман? - По этому поводу у меня нет своей теории, - ответил я. - Меня больше интересует эффект, чем причина. Скептики заявляют, что звездные камни, это всего лишь увеличительные стекла, которые отправляют усиленное мозговое излучение обратно в мозг. Олмейн вытянула руку, которой сжимала камень. - Когда ты был среди Летописцев, Томис, ты изучал историю ранней религии? Человек всегда искал единения с бесконечным. Многие религии утверждают, что это невозможно. - Были также таблетки, - пробормотал я. - Да, некоторые таблетки давали мгновенное ощущение единения с Вселенной. А эти камни, Томис, - одно из последних средств преодоления величайшего проклятия человека, заключающегося в том, что каждая индивидуальная душа томится в своем теле. Желание превозмочь изолированность друг от друга и от Воли свойственно всему человечеству. Ее голос сделался тихим и плохо различимым. Она продолжала рассказывать мне о мудрости, которую приобрела, будучи Летописцем, но я уже не мог уловить смысла: я всегда легче входил в единение, чем она, поскольку имел опыт Наблюдателя... И в эту ночь, как и раньше, взяв свой камень, я ощутил легкий озноб, закрыл глаза и услышал, как где-то вдали звучит мощный гонг, как шелестят волны, бьющиеся о незнакомый берег, как шепчет о чем-то ветерок в чужеземном лесу. Я почувствовал, как меня что-то зовет, и вошел в состояние единения. И отдал себя Воле. Я прошел по всем периодам своей жизни, через юность и зрелые годы, через свои блуждания, старые привязанности, муки и радости, через беспокойные последние годы, через предательство, свои печали и несовершенства. И я освободил себя от себя, отбросил свою сущность. И стал одним из тысячи Пилигримов - тех, которые бродят в горах Хинда, и в песках Арби, и в Эйзи и в Стралии, которые движутся в Ерслем. И с ними я погрузился в Волю. И в темноте я увидел темно-пурпурное зарево над горизонтом - оно становилось все ярче и ярче, пока не превратилось во всеохватывающее красное сияние. И я вошел в него, полностью восприняв единение, и не желая более другого состояния, кроме этого. И я очистился. И проснулся в одиночестве. 5 Я хорошо знал Эфрику. Еще молодым человеком я долго жил в самом ее центре. Страсть к путешествиям привела меня на север в Эгапт, где сохранились древнейшие остатки Первого Цикла. Но в те времена древность не интересовала меня. Я совершал свое Наблюдение, перемещаясь из одной страны в другую, поскольку Наблюдателю не нужно постоянное место жительства. И однажды я встретил Эвлюэллу, с которой готов был бродить вновь и вновь, и я пошел сначала в Роум, а затем в Перриш. Теперь я вернулся сюда с Олмейн. Мы держались ближе к берегу и избегали внутренней песчаной местности. Путешествие для нас было нетрудным: как Пилигримы мы всегда получали пищу и ночлег. Красота Олмейн могла осложнить нам жизнь, но она редко снимала маску и одежду Пилигрима. У меня не было иллюзий относительно того, насколько я нужен Олмейн. Я играл для нее в этом путешествии роль слуги: помогал в выполнении ритуалов, беспокоился о жилье. Это меня устраивало, ибо я знал, что она опасная женщина, подверженная странным причудам и фантазиям. В ней не было чистоты Пилигрима. Пройдя испытание звездным камнем, она все-таки так и не овладела полностью, как это положено Пилигриму, своей плотью. Иногда она до полночи исчезала, и я представлял, как она без маски лежит в объятиях какого-нибудь служителя. В общежитиях она тоже мало заботилась о своей добродетели. Мы никогда не жили в одной комнате: это запрещено. Обычно у нас были смежные комнаты, и она либо звала меня к себе, либо приходила ко мне. Часто она была без одежды. Только раз ей пришло в голову, что у меня, быть может, не умерло желание. Она поглядела на мое изможденное тощее тело и сказала: - Как ты будешь выглядеть, когда пройдешь возрождение в Ерслеме? Я пытаюсь представить тебя юным, Томис. Тогда ты доставишь мне удовольствие? - В свое время я доставлял удовольствие, - уклонился я. Олмейн не нравилась жара и сухость Эгапта. В основном мы шли ночью и останавливались в наших гостиницах днем. Дороги были переполнены. Пилигримы шли в Ерслем густой толпой. Мы с Олмейн гадали, сколько же времени потребуется нам, чтобы получить доступ к водам возрождения. - Ты никогда не подвергался возрождению? - спросила она. - Никогда. - Я тоже. Говорят, что там принимают не всех. - Возрождение - это привилегия, а не право, - пояснил я. - Многим отказывают. - Я полагаю также, что не все, входящие в воду, возрождаются. - Мне об этом мало известно. - Говорят, некоторые наоборот становятся старше. А другие слишком быстро становятся юными и погибают. Это рискованно. - Ты боишься рисковать? Она рассмеялась: - Только дурак не рискует. - Тебе сейчас не нужно возрождение, - заметил я. - Тебя послали в Ерслем для блага твоей души, а не тела. - Когда я буду в Ерслеме, то позабочусь о душе тоже. - Но ты говоришь о доме возрождения так, как будто это единственный храм, который ты собираешься посетить. - Он имеет важное значение, - сказала она, поднявшись и потянувшись всем своим роскошным телом. - Мне нужно тонизировать себя. Ты что, думаешь, я прошла весь этот путь только ради своего духа? - Я пришел только поэтому. - Ты! Старый и высохший! Тебе лучше заботиться не о своем духе, а о плоти. А мне бы хотелось сбросить лет восемь-десять. Те, годы, что я провела с этим дураком Элегро. Мне не нужно полное обновление. Ты прав, я еще в полном соку. Если в городе полно Пилигримов, меня могут вообще не пустить в дом возрождения. Скажут, что я слишком молода, что мне стоит прийти лет через сорок-пятьдесят. Томис, как ты считаешь, может такое случиться? - Трудно сказать. Она задрожала. - Тебя-то они пустят. Ты уже ходячий труп - тебе требуется возрождение. А я, Томис, неужели мне откажут? Я камня на камне не оставлю в Ерслеме, но попаду туда. Про себя я подумал, а подходит ли ее душа для возрождения? От Пилигрима требуется смирение, ею же двигало тщеславие. Но я не хотел испытывать на себе ярость Олмейн и хранил молчание: возможно, ее и допустят к возрождению. У меня были другие цели. Мне больше нужно было очистить свою совесть в святом городе, чем сбросить годы. Или во мне тоже говорило только тщеславие? 6 Несколько дней спустя, когда мы шли по высохшей земле, нам попались деревенские мальчишки, охваченные страхом и возбуждением. - Пожалуйста, идемте, идемте! - кричали они. Пилигримы, идемте. Олмейн в смятении и раздражении глядела на то, как они хватают ее за одежды. - О чем это они, Томис? Я не понимаю этот ужасный эгаптский язык. - Они нуждаются в нашей помощи, - объяснил я, вслушиваясь в их восклицания. - В их деревне вспышка кристаллизационной болезни. Они хотят, чтобы мы попросили Волю о помощи. Олмейн отпрянула. Я представил ее брезгливую гримасу под маской. Она размахивала руками, чтобы мальчишки не касались ее. Мне она сказала: - Мы не пойдем туда. - Мы обязаны. - Мы спешим! Ерслем переполнен. Я не хочу терять время в какой-то заброшенной деревне. - Они нуждаются в нас, Олмейн. - Мы что, Хирурги? - Мы Пилигримы, - спокойно ответил я. - У нас имеются некоторые преимущества, но есть и обязанности. Если мы пользуемся гостеприимством всех, кого встречаем, мы должны предоставить наши души страждущим. Пошли. - Я не пойду. - Как на это посмотрят в Ерслеме, когда ты будешь давать отчет о себе, Олмейн? - Это ужасная болезнь. А что, если мы заразимся? - Тебя это волнует? Да уповай на Волю. Как ты можешь надеяться на возрождение, если душе твоей не хватает благодати? - Чтоб ты сгинул, Томис, - прошептала она. - И когда ты стал таким религиозным? Ты это делаешь назло из-за того, что я сказала тебе около Межконтинентального моста. Не делай этого, Томис! Я пропустил мимо ушей ее обвинение. - Дети волнуются, Олмейн. Ты подождешь меня здесь или пойдешь в общежитие в следующую деревню? - Не оставляй меня одну в неизвестности! - Я должен идти к больным, - отрезал я. В конце концов она пошла со мной. Думаю не из-за желания помочь, а из-за страха, что ее отказ обернется против нее в Ерслеме. Вскоре мы пришли в деревню, маленькую и заброшенную - Эгапт мало изменился за тысячелетия. Изнывая от жары, мы шли за детьми в дом, где находились зараженные. Кристаллизационная болезнь - это неприятный подарок звезд. Очень немногие болезни чужеземцев поражают землян, но этот недуг с планет созвездия Копья, который привезли туристы, укоренился у землян. Если бы эпидемия настигла нас в славные времена Второго Цикла, мы бы ликвидировали ее за одни день, но сейчас наши способности угасли, и каждый год случались ее вспышки. Надежды на выздоровление у того, кто заболел, абсолютно нет. Есть лишь надежда, что здоровые не заболеют - к счастью, это не очень заразная болезнь. Неизвестно, как она передается, ибо иногда жена не заражается от мужа, а болезнь распространяется в разных концах города. Первые ее симптомы - появление чешуек на коже, зуд, воспаление. Затем ослабевают кости, поскольку начинает растворяться кальций. Тело становится словно резиновым, но это все еще первая стадия. Вскоре начинают затвердевать внешние ткани. На поверхности глаз появляются пленки, могут закрываться ноздри, кожа становится грубой и твердой. В этой стадии человек получает способность к прорицательству, характерную для сомнамбулистов. Душа иногда покидает тело на несколько часов, хотя жизненные процессы продолжаются. Далее, через двадцать дней после начала болезни, происходит кристаллизация: скелет распадается, а кожа трескается, и на ней образуются кристаллы. В это время больной чрезвычайно красив. Кристаллы играют внутренним светом: фиолетовым, зеленым, красным. Все это время внутреннее тело изменяется, как будто человек превращается в куколку бабочки. Как ни странно, органы продолжают жить и в этой стадии, хотя человек не способен уже общаться и не понимает, что с ним происходит. Наконец изменения доходят до жизненно важных органов, и процесс заканчивается. Кризис наступает быстро: краткие конвульсии, исход энергии из нервной системы, тело слегка выгибается в виде дуги, раздается звон стекла - и все кончено. На планете, откуда пришла болезнь, подобные процессы не являются патологией: это метаморфоз обычный для ее обитателей, результат тысячелетней эволюции. А на Земле кристаллизация стала смертельным недугом. Поскольку болезнь не поддается лечению, мы с Олмейн могли предложить только слова утешения этим невежественным и перепуганным людям. Я сразу понял, что эпидемия только недавно поразила деревню. Больные были в разных стадиях заболевания. Их всех положили в хижину. Слева от меня лежали только что заболевшие, в полном сознании люди, которые яростно расчесывали свои руки. Вдоль задней стены стояло пять кроватей с больными в пророческой стадии. Справа лежали больные в разной степени кристаллизации, а впереди лежал один, которому явно оставалось жить несколько часов. Олмейн отпрянула от двери. - Это ужасно, - прошептала она, - я не войду. - Мы обязаны. Это наш долг. - Я никогда не хотела стать Пилигримом. - Ты хотела успокоения, - напомнил я. - А это нужно заработать. - Мы заразимся. - Воля может найти нас, где угодно, Олмейн. Ее выбор случаен. Здесь не больше опасности, чем в Перрише. - Почему здесь столько больных? - Эта деревня чем-то прогневила Волю. - Как складно ты обращаешься с мистицизмом, Томис, - горько сказала она. - Я тебя не понимаю. Думала, ты человек здравого смысла. Этот твой фатализм ужасен. - Я видел, как пала моя планета, - сказал я. - Я видел погибшего Принца Роума. Несчастья воспитывают подобное отношение. Войдем, Олмейн. Мы зашли. - Олмейн неохотно. Страх охватил меня, но я его скрыл. Я достойно вел спор с этой женщиной-Летописцем, которая была моей спутницей, но все равно мне стало страшно. Усилием воли я себя успокоил. Нужно искупление и еще раз искупление, - сказал я себе. Если мне суждено заболеть этой болезнью, я уповаю на Волю. Очевидно Олмейн тоже пришла к какому-то решению, когда мы вошли. Она делала обход вместе со мной. Мы шли от одной лежанки к другой с опущенными головами и со звездными камнями в руках. Мы что-то говорили. Мы улыбались, когда больные просили нас подбодрить их. Мы читали молитвы: Олмейн остановилась около девушки, которая была во второй стадии заболевания. Ее глаза были уже закрыты ороговевшей тканью. Олмейн опустилась на колени и прижала звездный камень к слоящейся щеке девушки. Девушка что-то прорицала, но к сожалению мы не знали этого языка. Наконец, мы подошли к тому, кто был в последней стадии. Он лежал в своем собственном саркофаге. У меня как-то пропал страх и у Олмейн тоже... Мы долго стояли возле этого человека и тогда она прошептала: - Как ужасно! Как замечательно! Как красиво! Нас ждали еще три хижины. Около дверей толпились селяне. Когда выходили из каждой хижины, здоровые падали на землю, хватали нас за одежды, умоляя, чтобы мы молились за них перед Волей. Мы говорили то, что положено в таких случаях и это было искренне. Те, кто был внутри, воспринимали наши слова с безразличием, как бы понимая, что у них нет шансов, а те, кто был снаружи, жадно внимали нашему каждому слову. Староста деревни - вернее исполняющий его обязанности, ибо настоящий лежал больной - непрерывно благодарил нас так, как будто мы в самом деле что-то сотворили. Когда мы вышли из последней хижины, мы увидели невдалеке фигурку - это был Измененный Берналт. Олмейн подтолкнула меня. - Он все время ходит за нами, Томис. От самого Моста. - Он тоже идет в Ерслем. - Да, но почему он здесь остановился? - Тихо, Олмейн. Будь вежлива. - С Измененным? Берналт приблизился к нам. Он был облачен в мягкое белое одеяние, которое подчеркивало необычность его внешности. Он печально кивнул в сторону деревни: - Какая трагедия! Воля наказывает эту деревню. Он рассказал, что прибыл сюда несколько дней назад, и встретил друга из Нейроби. Я понял, что это тоже Измененный, но оказалось, что друг Берналта - Хирург и остановился в этой деревне, чтобы как-нибудь помочь больным. Мне показалось странной дружба между Измененным и Хирургом, а для Олмейн это было отвратительно и она не скрывала своего отношения к Берналту. Из одной хижины, шатаясь, вышел частично кристаллизованный человек. Берналт подошел к нему, мягко взял его и отвел обратно. Возвратившись к нам, он сказал: - Иногда даже приятно, что ты - Измененный. Вы ведь знаете, что нас эта болезнь не поражает. Внезапно его глаза сверкнули. - Я вам не навязываюсь, Пилигримы? Кажется, вы каменные под масками. Я не желаю вам вреда... мне уйти? - Нет, конечно, - возразил я, думая как раз наоборот, ибо естественное презрение к Измененным наконец поразило и меня. - Оставайся. Я бы пригласил тебя идти вместе с нами в Ерслем, но ты же знаешь, нам это запрещено. - Конечно. Я понимаю. Он был холодно вежлив, но в нем чувствовалась горечь, которую он испытывал. Большинство Измененных настолько недоразвиты и с такими животными инстинктами, что они и представить себе не могут, насколько их презирают мужчины и женщины, члены какой-нибудь гильдии, но Берналту было свойственно понимать это и переживать. Он улыбнулся, а затем сказал: - Вот мой друг. К нам приближалось три человека. Один из них был Хирург - приятель Берналта - стройный, темнокожий, с мягким голосом, усталыми глазами и редкими светлыми волосами. С ним были один из завоевателей и чужеземец с какой-то другой планеты. - Я узнал, что сюда позвали двух Пилигримов, - сказал завоеватель. - Выражаю вам свою признательность за тот покой, который вы принесли страдальцам. Я Землетребователь Девятнадцатый и управляю этим районом. Позвольте пригласить вас сегодня на ужин? Я колебался, принять ли приглашение завоевателей, а то, что Олмейн внезапно сжала в кулаке свой звездный камень, тоже говорило о ее нерешительности. Видно было, что завоеватель хотел, чтобы мы приняли приглашение. Он не был так высок как большинство из его соплеменников и его непропорционально длинные руки опускались ниже колен. Под горячим солнцем Эгапта его восковая кожа стала совсем блестящей, хотя он и не потел. После долгого и напряженного молчания Хирург сказал: - Не нужно так. В этой деревне мы все - братья. Так вы присоединитесь к нам? Мы согласились. Землетребователь Девятнадцатый занимал виллу на берегу Озера Средизем. В ярком полуденном свете мне казалось, что я различаю слева Межконтинентальный Мост и даже Эйроп за озером. Нам прислуживали члены гильдии Слуг, которые принесли прохладительные напитки. У завоевателя было много обслуживающего персонала и все земляне. Для меня это был признак того, что все население воспринимало наше поражение как норму. Долгое время после заката мы вели беседу, сидя со своими напитками. Над нами сияло южное сияние, означающее, что наступила ночь. Измененный Берналт оставался в стороне, очевидно, от смущения. Олмейн тоже была задумчива и отчуждена, а присутствие Берналта еще более воздействовало на нее, ибо она не знала, как быть вежливой в его присутствии. Завоеватель, наш хозяин, излучал обаяние и был предельно внимательным. Он пытался вывести ее из состояния задумчивости. Я и прежде встречал обаятельных завоевателей. Как-то мне довелось путешествовать с одним из них, притворявшимся Измененным Гормоном. На своей планете этот завоеватель был поэтом. Я сказал: - Странно, что вы со своими склонностями вдруг стали участником военной оккупации. - Любой опыт полезен для искусства, - возразил Землетребователь Девятнадцатый. - Я расширяю свой кругозор. И в любом случае я не воин, а администратор. Разве странно то, что поэт может быть администратором, а администратор поэтом? - он рассмеялся. - Среди ваших гильдий есть гильдия Поэтов. Зачем? - Они - Контактирующие, - ответил я. - Они служат своей музе. - Да, в религиозном плане. Они интерпретируют Волю, а не свои души. - Это неотделимые друг от друга вещи. Их стихи создаются божественным вдохновением, но исходят из сердец сочинителей. Завоевателя это не убедило. - Можно спорить о том, что вся поэзия в корне своем религиозна, как мне кажется. Но поле деятельности ваших Контактирующих слишком ограничено. Они просто покорны Воле. - Это парадокс, - отметила Олмейн. - Воля всепроникающа, а вы говорите об их ограниченном поле деятельности. - Друзья мои, есть другие темы для поэзии, кроме погружения в Волю. Любовь человека к человеку, радость защиты своего дома, ощущение чуда, когда стоишь обнаженным под огненными звездами... - завоеватель рассмеялся. - Не потому ли Земля так быстро пала, что ее поэты стали поэтами проникающими только в судьбу? - Земля пала, - ответил Хирург, - потому что Воля желала, чтобы мы искупили грех, который совершили наши предки, обращаясь с вашими предками как с животными. И качество нашей поэзии не имеет к этому никакого отношения. - Значит, Воля решила, что вы падете под нашим ударом, как бы в наказание, а? Но если Воля всемогуща, тогда именно она и заставила вас совершить грех в отношении наших предков и сделала наказание неизбежным. А? Воля сама с собой играет? Видите, как трудно поверить в божественную силу, которая определяет все события? Где тот элемент выбора, который придает страданию смысл? Сначала заставить вас совершить грех, а затем потребовать от вас перенести поражение как искупление - все это пустое для меня. Извините за кощунство. - Вы ошибаетесь, - поправил Хирург. - Все что произошло на этой планете - это процесс морального наставления. Воля не определяет малое или великое событие - она дает сырой материал событий, а также возможность выбирать то, что мы желаем. - Например? - Воля дала землянам способности и знания. Во время Первого Цикла мы поднялись из состояния дикости за короткое время. В течение Второго Цикла достигли высочайших вершин. И когда достигли этих вершин, нас поразила гордыня и мы стали превышать дозволенное. Мы брали в неволю разумных существ с других планет на предмет "исследований", а на самом деле это было наше нахальное желание развлекаться. Затем начали глупые эксперименты с климатом, пока океаны не соединились, а континенты не погрузились в воду и наша старая цивилизация была уничтожена. Так Воля указала нам на границы наших амбиций. - Мне еще больше не нравится эта темная философия, - заявил Землетребователь Девятнадцатый, - я... - Позвольте, я закончу, - оборвал его Хирург. - Гибель Земли периода Второго Цикла была нашим наказанием, а поражение Земли Третьего Цикла от вас, людей с других звезд, - это завершение прежнего наказания и, кроме того начало новой фазы. Вы - инструмент нашего искупления. Унижения, которые принесло ваше завоевание, бросили нас на самое дно канавы. Теперь мы возрождаем наши души, пытаемся выбраться из этих напастей. Я с удивлением глядел на Хирурга, который в словах выразил мысли, которые наполняли меня всю дорогу к Ерслему - мысли об искуплении, личном и всеобщем. Раньше я мало обращал внимания на Хирурга. - Позвольте мне высказаться, - внезапно вмешался в беседу Берналт. Это были его первые слова за несколько часов. Мы поглядели на него. На щеках у него сверкали пигментные полоски, говорившие о его возбуждении. Кивнув Хирургу, он сказал: - Мой друг, говоря об искуплении, ты имеешь в виду всех землян? Или только тех, кто объединен в гильдии? - Всех землян, конечно, - ответил Хирург мягко. - Разве не все мы в одинаковой степени завоеваны? - Но мы отличаемся другим. Какое искупление может получить планета, где миллионы людей вне гильдии? Я говорю о своем народе, естественно. Свой грех мы совершили давным-давно, когда думали, что сражались против тех, кто сделал нас чудовищами. Мы пытались забрать у вас Ерслем и за это были наказаны, и наказание длилось тысячу лет. Но мы все еще отверженные, не так ли? Где же было ваше искупление? Вы, которые состоите в гильдиях, вы считаете, что очистились этими последними страданиями, а вы и сейчас нас презираете. Хирург смотрел на него с ужасом. - Ты не думаешь, о чем говоришь, Берналт. Я знаю, что Измененные имеют зуб на нас. Но ты, как и я, знаешь, что время вашего освобождения близко. В ближайшем будущем. Ни один землянин не будет презирать вас, и вы будете рядом с нами, когда мы получим свободу. Берналт уставился в пол. - Прости меня, друг. Конечно, конечно, ты говоришь правду. Я высказался необдуманно и глупо. Все из-за жары и вина. Землетребователь Девятнадцатый произнес: - Вы хотите сказать, организуется движение сопротивления и вы нас изгоните с этой планеты? - Я говорю абстрактно, - уклонился Хирург. - А я считаю, что ваше движение сопротивления тоже будет абстрактным, - небрежно ответил завоеватель. - Извини меня, но у планеты, которую можно завоевать за одну ночь, мало сил. Мы надеемся, что наша оккупация Земли будет долгой и мы не встретим сильного сопротивления. За те месяцы, что мы здесь, враждебность к нам не увеличивается. Совсем наоборот - нас принимают все лучше и лучше. - Это часть процесса, - возразил ему Хирург. - А как поэт вы должны понимать, что слова имеют разный смысл. Нам нет нужды отбрасывать наших чужеземных хозяев, чтобы освободиться от них. Это звучит для вас достаточно поэтично? - Замечательно, - ответил Землетребователь Девятнадцатый, вставая. - А теперь пойдемте ужинать. 7 К этому вопросу возвращаться было невозможно. За обеденным столом тяжело поддержать философскую дискуссию. Да и нашему хозяину был неприятен этот анализ судеб землян. Он быстро выяснил, что Олмейн в прошлом была Летописцем, до того, как стать Пилигримом, и начал обращаться к ней, расспрашивая о нашей истории и ранней поэзии. Как и у большинства завоевателей, у него было неуемное любопытство по поводу нашего прошлого. Постепенно молчаливость Олмейн ушла и она начала подробно рассказывать о своих исследованиях в Перрише. С блестящим знанием дела она говорила о нашем далеком прошлом, а Землетребователь Девятнадцатый время от времени задавал нужный и умный вопрос. Мы ели деликатесы из разных миров, поставленные, возможно, тем толстым, бесчувственным купцом, который вез нас из Перриша в Марсей. На вилле было прохладно, служители внимательны и, казалось, что пораженная страшной болезнью деревня находится не в получасе ходьбы, а в другой галактике. Когда утром мы покидали виллу, Хирург попросил разрешения присоединиться к нам в паломничестве. - Здесь мне больше нечего делать, - объяснил он. - Когда началась эпидемия, я пришел сюда из дома в Нейроби и пробыл здесь много дней. Скорее для того, чтобы утешать, а не лечить. Теперь меня тянет в Ерслем. Однако, если это нарушает вашу клятву о спутниках на дороге... - Обязательно пойдемте с нами, - предложил я. - С нами будет еще один спутник, - пояснил нам Хирург. Он имел в виду того третьего человека, которого мы встретили в деревне - чужеземца, загадочную личность, не сказавшую ни слова в нашем присутствии. Это было плоское, похожее на пику создание, несколько выше человеческого роста, стоящее на угловатом треножнике. По происхождению он был выходцем из Золотой Спирали, у него была грубая, ярко-красная кожа, вертикальные ряды стекловидных овальных глаз располагались по трем сторонам его клинообразной головы. Подобного существа я никогда не видел прежде. По словам Хирурга он прибыл на Землю для сбора информации и уже побродил по Эйзи и по Стралии. Теперь посещал страны вдоль побережья Озера Средизем, а после посещения Ерслема он собирался направиться в крупные города Эйропы. В состоянии торжественности он наблюдал за всем не мигая ни одним из своих глаз, ни словом не комментируя то, что он обозревал - он скорее походил на какую-то странную машину, на какой-то источник информации для цистерны памяти, чем на живое существо. И все же он был безвреден и мы решили взять его с собой в святой город. Хирург попрощался со своим другом Измененным, который ушел раньше нас и в последний раз посетил деревню, пораженную болезнью. Мы не пошли, так как это не имело смысла. Когда он вернулся, лицо его было задумчивым. - Еще четыре новых случая, - заметил он. - Погибнет вся деревня. - Кто знает? В соседних деревнях нет. Распространение болезни необычно: погибает целая деревня, а рядом никто не заражается. Эти люди считают, что бог их наказывает за неизвестные грехи. - Что же могли совершить крестьяне? - спросил я, - что могло бы вызвать гнев Воли? - Они меня об этом тоже спрашивали, - ответил Хирург. - Если появились новые случаи, - сказала Олмейн, - наш вчерашний визит был бесполезен. Мы напрасно рисковали и ничего им не дали взамен. - Нет, неправильно, - пояснил Хирург. - У новых больных болезнь давно уже была в инкубационном периоде. Будем надеяться, что те кто жив, не заразятся. Но сам он не очень верил в это. Олмейн обследовала себя каждый день, выискивая симптомы болезни, но у нее ничего не было. Она сильно надоела Хирургу, показывая пятна на теле и заставляя его смущаться от того, что снимала маску в его присутствии. Хирург воспринимал все добродушно, ибо если мир был просто шифром, который раскодировался вокруг нас, Хирург был серьезный, терпеливый и мудрый человек. Он родился в Эфрике и вступил в ту же гильдию, к которой принадлежал отец. Он много путешествовал и видел мир. Мы беседовали о Роуме и Перрише, о полях Стралии, о том месте, где я родился на западных островах Исчезнувших континентов. Он расспрашивал нас о звездных камнях и их действии - я видел, что он сам хотел бы испытать это в действии, но это было запрещено. Когда он узнал, что ранее я был Наблюдателем, он задал мне много вопросов о приборах. Обычно мы держались зеленой полосы плодородной земли вокруг озера, но однажды по предложению Хирурга зашли вглубь пустыни, поскольку она обещала нечто интересное. Он не сказал нам, что именно. В этот момент мы ехали в наемном роликовом вагоне открытом сверху, и ветер кидал песок нам в лица. Наконец Хирург объявил: - Вот здесь. Когда я путешествовал с отцом, я в первый раз посетил это место много лет тому назад. Мы зайдем туда и ты, бывший Летописец, расскажешь, где мы находимся. - Это было двухэтажное здание из остеклованного белого кирпича. Двери были опечатаны, но легко раскрылись. Когда мы вошли, сразу же зажглись огни. В длинных коридорах стояли столы, на которых находились приборы. Я ничего не понимал. Там были устройства, похожие на руки. От странных металлических перчаток к сверкающим закрытым шкафам шли трубки. Хирург вложил свои руки в перчатки и я увидел, как маленькие иголки задвигались. Он подошел к другим машинам и включил какие-то жидкости. Затем нажал кнопки и зазвучала музыка. Олмейн была в состоянии экстаза. Она ходила за Хирургом по пятам и все трогала. - Ну, Летописец? - спросил он наконец. - Что это такое? - Это операционная, - тихо сказа