нему присматриваться. Каталина Ярбер смогла изложить мне основные постулаты этого Учения за пять минут, когда мы были с ней в постели в ту ночь. Этот мир ничтожен, утверждают приверженцы Транзита, и наше пребывание в нем кратковременное. Это всего лишь пустячное путешествие. Мы уходим из этого мира, возрождаемся вновь, снова проходим через него, снова и снова до тех пор, пока не освобождаемся от кармического цикла и не переходим к благословенному погружению - нирване, когда мы сливаемся с космосом. То, что держит нас в этом цикле - это ублажение своего я. Мы заклиниваемся на вещах, потребностях, удовольствиях, на самоутверждении. И до тех пор, пока мы остаемся в этом заколдованном круге эгоизма, мы будем снова и снова появляться на этом печальном, никчемном, крошечном грязном шарике. Если мы хотим перейти на более высокий уровень, а затем достичь Наивысшего - мы должны очистить свои души суровым испытанием самоотречения. На самом же деле, все это чистая ортодоксальная восточная теология. Для перехода в Транзит надо отдаться изменчивости к непостоянству. Переход - это все; изменение - это суть; остановка убивает; жестокая приверженность чему-либо является путем к нежелательным перерождениям. Процессы Транзита работают на перманентную эволюцию личности, на постоянное совершенствование духа и вдохновляют на непредсказуемое и даже эксцентричное поведение. А вот и лозунг: санкционирование сумасшествия. Вселенная, говорят адепты Транзита, является постоянным потоком. Нельзя дважды вступить в одну и ту же реку. Мы должны плыть по течению. Мы должны быть податливыми, изменчивыми, калейдоскопичными, подвижными как ртуть. Мы должны принять идею, что постоянство - ужасная иллюзия и все, включая нас самих, находится в состоянии головокружительного бесконечного изменения. Но, хотя вселенная находится в постоянном движении и изменении, мы не обречены плыть по течению. Так как ничто не детерминировано и ничто не предсказуемо, то судьба, говорят они нам, находится в наших собственных руках. Мы сами кузнецы своего счастья, мы свободны постичь Истину и использовать ее в своих целях. Что такое Истина? Это то, что мы должны по собственной воле перестать быть самими собой, мы должны отбросить жесткое восприятие своей личности, так как только через беспрепятственный поток процессов Транзита мы можем уничтожить ублажение своего я, которое привязывает нас к непереходному состоянию на самом низком уровне. Это Учение ужасало меня. Я неудобно чувствую себя в хаосе. Я верю в порядок и предсказуемость. Мой дар внутреннего зрения, моя врожденная стохастичность основываются на понятии, что существуют парадигмы и что вероятности реальны. Я предпочитаю верить, что чайник, поставленный на огонь, закипит, а подброшенный вверх камень упадет. Цель же приверженцев Транзита - превратить чай, стоящий на огне, в ледышку. Приходы домой начинали теперь становится для меня настоящими приключениями. Однажды мебель оказалась переставленной. Все. Все наши тщательно выверенные эффекты были разрушены. Три дня спустя я обнаружил, что мебель опять стоит по-другому, еще чуднее. Каждый раз я не говорил ей ни слова и примерно через неделю Сундара вернула все вещи на свои места. Сундара выкрасила волосы в рыжий цвет. Эффект был странный. В течение шести дней она держала в доме белую косоглазую кошку. Она упрашивала меня пойти с ней на вторничную молитву, но когда я согласился, она отменила свое приглашение за час до выхода из дома и отправилась одна, ничего не объясняя. Она находилась в руках апостолов хаоса. Любовь рождает терпение, поэтому я был терпелив с ней, что бы она ни выделывала. Чтобы бороться со статичностью, я терпел. "Это временно, - утешал я себя. - Все это преходяще". 15 Девятого мая тысяча девятьсот девяносто девятого года, между четырьмя и пятью часами утра, я увидел сон, как казнили Государственного контролера Джилмартина. Абсолютно точно помню дату и время, потому что это был такой яркий сон, как одиннадцатичасовые новости, обычно разворачивающиеся на экране моего внутреннего взора, что я даже проснулся и набормотал несколько записей на магнитофон, стоявший у моей постели. Я уже давно приучился делать записи таких эмоциональных снов, потому что они иногда оказываются вещими. В снах приходит истина. Однажды Фараону - царю египетскому, у которого служил Иосиф, приснился сон, что он стоит у реки, из которой вышли семь тучных коров и семь тощих - четырнадцать предзнаменований. Семь плодородных лет и семь голодных. Кальпурния видела статую своего мужа Цезаря, истекающего кровью. В ночь перед Мартовскими идами Аврааму Линкольну приснилось, что он слышит сдавленные рыдания плакальщиц и видит себя, спускающимся к катафалку в Восточной комнате Белого дома, вдоль которого стоит наряд почетного караула, а на погребальных дрогах лежит тело в погребальном одеянии, и все это окружено толпой плачущих горожан. "Кто умер в Белом доме?" - спросил спящий президент и ему ответили, что покойник - Президент, застреленный наемным убийцей. Задолго до того, как Карваджал вошел в мою жизнь, я знал, что сигналы будущего слабы, но дрейфуя через океан времени, они могут приходить к нам в снах. Поэтому я постарался запомнить свой сон о Джилмартине. Я видел его, толстого, бледного, покрытого потом, круглолицего, с холодным голубыми глазами, которого тащили на открытый пыльный двор тюрьмы, залитый палящими лучами солнца, где стоял взвод хмурых солдат в черной униформе, отбрасывавших темные четкие тени. Я видел, как он извивался в своих путах, пытаясь освободиться, сопя, протестуя и моля, доказывая свою невиновность. Солдаты, стоящие плечом к плечу, подняли ружья, наступила мучительно долгая тишина, солдаты молча целились. Джилмартин стонал, молился, скулил, наконец, обретя достоинство, выпрямился, расправил плечи и вызывающе посмотрел в лица своим палачам. Последовала команда "Огонь!", грянул выстрел, и тело, корчась и извиваясь в конвульсиях, повисло на веревках. Что же из этого следует? Предупреждение о наказании Джилмартина, которого я не любил за то, что он принес финансовые затруднения администрации Куинна, или просто ожидание какого-либо наказания. Может быть, его назревающее убийство. Убийства были в почете в начале девяностых, их было даже больше, чем в кровавые годы правления Кеннеди, но сейчас это вышло из моды. Кому нужно казнить такую серую клячу, как Джилмартин? Может быть, это было предзнаменованием того, что Джилмартин умрет естественной смертью, хотя он всегда хвастался своим крепким здоровьем. Тогда может быть несчастный случай? А может быть будет просто метафорическая смерть - например, судебный процесс, политическая склока, скандал или импичмент? Я не знал, как объяснить свой сон и что предпринять в связи с этим. В конце концов я решил ничего не делать. Поэтому мы и опоздали - скандал Джилмартина, который я и предчувствовал: не расстрел, не убийство, а позор, отставка и суд. Куинн мог бы нажить огромный политический капитал на этом, если бы он подключил городские следственные службы, которые раскопали бы махинации Джилмартина, если бы мэр разразился праведным гневом по поводу ограбления города и потребовал бы аудиторской проверки. Мне не удалось заглянуть дальше и именно государственный ревизор, а не один из наших людей, вытащил на свет эту историю, как Джилмартин систематически направлял миллионы долларов из государственных субсидий Нью-Йорку в казну нескольких маленьких заштатных городков и, таким образом, в свой собственный карман и в карманы парочки провинциальных официальных лиц. Слишком поздно я понял, что у меня было два шанса послать Джилмартина в нокдаун, и я их оба упустил. За месяц до моего сна Карваджал дал мне ту таинственную записку. - Следите за Джилмартином, - предупредил он, - Джилмартин. Замораживание нефти, Лидеккер? Не так ли? - Расскажи мне о Карваджале, - попросил я Ломброзо. - Что ты хочешь узнать? - Как у него дела на бирже? - Это просто. Начиная с девяносто третьего он заработал, насколько мне известно девять или десять миллионов. Может гораздо больше. Я уверен, что он работает через несколько брокерских фирм. Многочисленные счета, подставные лица, все виды трюков для того, чтобы скрыть, сколько он на самом деле зарабатывает на Уолл-стрите. - Он все это зарабатывает торговлей? - Все. Он входит в игру, поднимает ставки и выходит. У меня в конторе работали люди, которые нажили состояния, просто повторяя его ходы. - Разве можно догадаться о том, как пойдут дела на бирже? Ведь уже много лет они постоянно меняются. Ломброзо пожал плечами: - Я думаю, некоторым это удавалось. Ходят легенды о некоторых торговцах, заработавших миллионы еще в незапамятные времена. Но никто из них не был так последователен как Карваджал. - Может у него есть свои информаторы? - Не может быть. Невозможно иметь информаторов в таком количестве компаний. Это чистая интуиция. Он просто покупает и продает, получая выгоду. Однажды, холодным днем, не имея ни связей, ни банковских рекомендаций, он пришел на Уолл-стрит и открыл счет. Всегда вносил наличные, не оставляя резерва. Фантастика! - Да, - сказал я. - Маленький тихий человек. Сидит, смотрит на табло и дает указания. Ни суеты, ни болтовни, ни треволнений. - Когда-нибудь ошибался? - Да, у него были кое-какие потери. Небольшие. Маленькие потери, но большие выигрыши. - Интересно, почему? - Что почему? - спросил Ломброзо. - Почему вообще были потери? - Даже Карваджал ошибается. - Правда? - сказал я. - Может он проигрывает в стратегических целях? Запланированные потери, чтобы убедить людей, что он тоже живой человек. Или чтобы люди автоматически не повторяли его ходов, специально ломая систему. - Ты думаешь, он не человек. Лью? - Я думаю, человек. - Но?.. - Но у него особый дар. - Улавливать курс растущих акций. Весьма особый. - Даже более того. - Более чего? - Я не готов сказать. - Почему ты его боишься, Лью? - спросил Ломброзо. - Разве я сказал, что боюсь? Когда? - Когда он пришел сюда, ты сказал, что у тебя мороз бежит по коже от него, что он испускает пугающие волны. Помнишь? - Думаю, что да. - Ты думаешь, что он колдует? Что он что-то вроде волшебника? - Я знаю теорию вероятности. Боб. Единственное, что я знаю, так это теорию вероятности. Карваджал дважды превзошел положения теории вероятности. Во-первых, это его игра на бирже, и во-вторых, с Джилмартином. - Может, Карваджал получает газеты за месяц до их выхода? - пошутил Ломброзо. Он засмеялся, я нет. Я сказал: - У меня вообще нет гипотез. Я только знаю, что Карваджал и я делаем одно дело и я не иду ни в какое сравнение с ним. И теперь я тебе заявляю, что я в тупике и даже немного напуган. Ломброзо спокойно пересек свой шикарный кабинет и остановился перед витриной со средневековыми сокровищами. Наконец, не поворачиваясь, он сказал: - Ты слишком мелодраматичен. Лью. Мир полон людей, которые делают удачные догадки. Ты - один из них. Он, пожалуй, удачливее других, но это не значит, что он видит будущее. - Ладно, Боб. - Да? Когда ты приходишь ко мне и говоришь, что вероятность нежелательной реакции публики на тот или иной законодательный акт такова или такова, ты заглядываешь в будущее или просто гадаешь? Я никогда не слышал, чтобы ты претендовал на ясновидение, Лью. А Карваджал... - Ладно тебе! - Успокойся, парень. - Извини. - Тебе дать выпить? - Я бы лучше изменил тему разговора. - О чем ты теперь хотел бы поговорить? - О политики замораживания нефти. Он вежливо кивнул: - Всю весну в комиссии по законодательству городского Совета находился билль о необходимости замораживания нефти на всех танкерах, заходящих в нью-йорскую гавань. Защитники окружающей среды ("зеленые"), естественно, за этот законопроект, а нефтяные компании, естественно, "против". Потребители не слишком радуются по этому поводу, так как этот закон подымет цены на нефть, что само собой отразится на розничных ценах. И... - А что, на танкерах уже стоит морозильное оборудование? - Да. Это было предусмотрено в Федеральном законодательстве еще где-то в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году. В тот год начались крупные операции по очистке от нефти Атлантического побережья. Когда танкер попадает в аварию при которой его корпус разламывается и появляется вероятность вытекания нефти в море, система замораживания через форсунки автоматически впрыскивает криогенные вещества в нефть, находящуюся в пробитом отсеке, и она затвердевает. Так? Естественно, нефть остается в танкере и, даже если корабль разламывается, она всплывает в виде крупных желеобразных кусков, которые можно легко собрать. Чтобы снова получить обычную нефть, эти куски достаточно нагреть до температуры приблизительно сто тридцать градусов по Фаренгейту. Но для введения криогенов в такие большие танки требуется что-то около трех-четырех часов, да еще семь или восемь часов нужно для того, чтобы нефть затвердела, а в течение этих десять-двенадцать часов нефть продолжает вытекать в море. Поэтому член городского Совета Ладроне предложил замораживать нефть при перевозке ее по морю в любом случае, а не только когда танкер терпит крушение. Однако политические проблемы таковы, что... - Сделай это, - сказал я. - У меня есть подборки газет со всеми "за" и "против", и я бы хотел, чтобы ты прежде просмотрел их... - Забудь о них. Сделай это, Боб. Забери этот билль из комиссии и передай его на утверждение на этой неделе. Было бы хорошо, если бы он вступил в силу, скажем, с первого июня. Пускай нефтяные компании кричат по этому поводу что хотят. Запускай законопроект и пусть Куинн подписывает его с помпой. - Дело в том, - сказал Ломброзо, - что, если Нью-Йорк примет такой закон, а другие города Восточного побережья откажутся, то Нью-Йорк просто перестанет служить портом, через который сырая нефть поступает к основным нефтеперегонным заводам метрополии, и тогда потери от недополучения таможенных сборов составят... - На счет этого не беспокойся. Первопроходцы должны чем-то рисковать. Проталкивай этот законопроект и, когда Куинн подпишет его, обратись к президенту Мортонсону, чтобы и он предложил подобный законопроект Конгрессу. Пусть Куинн в своих выступлениях подчеркивает, что Нью-Йорк, несмотря ни на что, собирается защищать свои пляжи и гавани, и он уверен, что и вся остальная страна не отстанет от него. Понял? - Не слишком ли ты торопишь этим события, Лью? Это тебе не ввести в действие приказным порядком какую-нибудь инструкцию, которую ты даже не читал... - Может быть, я тоже могу видеть будущее, - сказал я. Я засмеялся, он нет. Хотя Ломброзо и не был доволен моей поспешностью, он все же сделал все необходимое. Мы встретились с Мардикяном, Мардикян поговорил с Куинном, Куинн выступил в городском Совете и билль стал законом. В тот день, когда Куинн должен был подписать этот закон, к нему нагрянула делегация юристов от нефтяных компаний и начала запугивать его в свойственном законникам слащаво-вежливой манере, что они устроят ему страшный судебный скандал, если он не наложит вето на эту затею. Куинн послал за мной и мы в течение двух минут обсудили проблему. - Мне действительно нужен этот закон? - спросил он. И я ответил: - Да, нужен. После чего он выставил юристов за дверь. При подписании закона он выдал экспромтом страстную десятиминутную речь в защиту обязательного введения замораживания нефти в общегосударственном масштабе. Это был не насыщенный новостями день в средствах массовой информации, и поэтому, самая суть выступления Куинна (двух-с-половиной-минутный фрагмент речи о насилии человека над окружающей средой и решимости властей не взирать молча на эти безобразия) была дана в прямом эфире в программах вечерних новостей по всей территории страны - от берега до берега. Время для передачи было выбрано как нельзя кстати. Через два дня после выступления Куинна японский супертанкер "Еххор Маги" ударился о рифы недалеко от побережья Калифорнии и живописно раскололся на части. Система замораживания нефти не сработала и миллионы баррелей сырой нефти вылились в океан, загрязнив все побережье от Мендосино до Биг Сур. В тот же вечер в Мексиканском заливе с венесуэльским танкером, направлявшимся в Порт-Артур, штат Техас, произошло странное происшествие, когда он слил сырую нефть на берег недалеко от Корпус-Кристи, на котором нашли приют стаи горланящих журавлей. На следующий день где-то недалеко от Аляски опять произошел огромный слив нефти. После этих трех ужасных случаев, мир как будто впервые услышал о загрязнении морей нефтью и все в конгрессе вдруг начали дружно осуждать загрязнение окружающей среды и говорить об обязательности замораживания нефти при транспортировке. При этом часто упоминался новый закон, недавно принятый Полом Куинном в Нью-Йорке, в качестве прототипа для предлагаемого федерального закона. Джилмартин. Замораживание. Остался один пункт: СОКОРРО ЗА ЛИДЕККЕРА ДО НАСТУПЛЕНИЯ ЛЕТА. СВЯЖИТЕСЬ С НИМ ПОБЫСТРЕЕ. Зашифрованное и покрытое мраком послание, как и большинство изречений оракулов. Я был целиком и полностью обескуражен этим. Стохастическая методика, которой я владел, была бессильна помочь. Я перебрал дюжину вариантов и все они оказались запутанными и бессмысленными. Какой же я был, к черту, профессиональный пророк, если у меня в руках было три надежных ключа к разгадке будущих событий и я смог разгадать только один секрет из трех? Я уже начал подумывать, а не навестить ли мне Карваджала. До того, как я успел что-либо предпринять, с Запада докатилась ошеломляющая весть. Ричард Лидеккер, губернатор Калифорнии, официальный лидер Новодемократической партии, основной кандидат на предстоящих президентских выборах, неожиданно скончался в возрасте пятидесяти семи лет во время игры в гольф в День памяти павших в Гражданской войне. Его кабинет и вся его власть перешли к вице-губернатору Карлосу Сокорро, который в результате этого стал могущественной политической силой в стране, благодаря контролю над богатейшим и наиболее влиятельным штатом. Сокорро, который теперь должен был возглавить огромную делегацию от штата Калифорния на общенациональном съезде Новых демократов в следующем году, уже на третий день после смерти Лидеккера провел первую пресс-конференцию, на которой стал выдвигать своего короля. Ему удалось предложить, можно сказать на пустом месте, кандидатуру сенатора Эли Кейна от штат Иллинойс, как наиболее обещающий шанс Новых демократов на номинацию будущего года и, таким образом, запустить в движение шумную кампанию по выдвижению Кейна в президенты, и эта кампания стала всеохватывающей в последующие несколько недель. Я и сам думал о Кейне. Как только пришло известие о смерти Лидеккера, я тут же решил, что Куинну следовало бы вступить в борьбу за право быть избранным на высший государственный пост, а не на пост вице-президента. Почему бы не заработать еще немного популярности сейчас, когда нам больше не нужно бояться смертельной схватки с всемогущим Лидеккером? Тем не менее, нам нужно было бы организовать всю кампанию, чтобы Куинн проиграл на партийных выборах какому-нибудь более старому и менее обаятельному кандидату, который бы потом, в ноябре, был бы побит президентом Мортонсоном. Таким образом Куинн унаследовал бы остатки партии, чтобы возродить ее к две тысячи четвертому году. Кто-нибудь, например, Кейн, прекрасно выглядящий, но пустой политик, был бы идеальным кандидатом на подобную роль злодея, который лишил энергичного молодого мэра права на номинацию. В то же время нам нужна будет поддержка Сокорро, чтобы Куинн мог начать серьезную борьбу против Кейна. Куинн все еще был темной лошадкой для большинства страны, а Кейн был известен и любим на огромных просторах Центральной части Америки. Поддержка из Калифорнии, которая бы дала Куинну голоса двух больших штатов, а может быть, и более того, позволила бы ему начать победоносную борьбу против Кейна. Я рассчитал, что мы должны выдержать примерно недельную паузу, после которой начать искать подходы к губернатору Сокорро. Но немедленная поддержка Кейна губернатором в одночасье все изменила и полностью подрубила позиции Куинна. Сенатор Кейн немедленно предпринял агитационные поездки по Калифорнии, выступая в поддержку нового губернатора и восторженно провозглашая его административные способности. Все фигуры были расставлены, а Куинну места не осталось. Явно разыгрывалась карта Кейн-Сокорро, и они были первыми кандидатами на номинацию будущего года. Куинн выглядел бы нечестным донкихотствующим хитрецом, хуже того, обманщиком, если бы попытался вступить в борьбу. Несмотря на подсказку Карваджала, нам не удалось вовремя связаться с Сокорро, и Куинн потерял шанс приобрести влиятельного союзника. Конечно, это не было роковым ударом по шансам Куинна стать президентом в две тысячи четвертом году, но наша медлительность, тем не менее, нам дорого обошлась. О, досада! О, позор! О, горькое бремя ответственности, Николс! "Вот - говорит маленький странный человек, - вот листок бумаги с тремя моментами будущего, начертанными на нем. Предпримите такие действия, которые вам подсказывает ваше профессиональное мастерство". "Прекрасно, - говорите вы, - миллион благодарностей". А ваше профессиональное мастерство вам ничего не говорит, и вы ничего не предпринимаете. И будущее проносится мимо вас, становясь настоящим, вы отчетливо видите то, что вам нужно было бы сделать, и вы выглядите глупцом в собственных глазах. Я чувствовал себя ничтожеством, бездарью. Я чувствовал, что я не справился с задачей. Мне нужно было руководство. Я пошел к Карваджалу. 16 И это место, где живет миллионер, наделенный даром предвидения? Маленькая грязная берлога в полуразрушенном девяностолетнем доме рядом с Латбум-авеню в самом сердце богом забытого Бруклина? Поход туда был испытанием безрассудной храбрости. Я знал, и меня поймет любой чиновник муниципальной администрации, в каких районах города царит полное беззаконие. И это был один из таких районов. Под разлагающейся плотью нищеты и убожества угадывались кости былого респектабельного жилья. Когда-то здесь жили евреи, принадлежащие к низам среднего класса: кошерные мясники и неудачливые юристы; потом негры нижнего среднего класса; потом нищие негры, превратившие свое жилье в трущобы; пуэрториканцы. А сейчас это были просто джунгли: гниющая свалка тесно стоящих ободранных полуразвалившихся многоквартирных домов на две семьи и шестиэтажных закопченных многоквартирных домов, в которых обитали бродяги, наркоманы, грабители, грабители грабителей, стаи одичавших кошек, банды юнцов, гигантские крысы и Мартин Карваджал. "Там?" - выпалил я, когда, назначая встречу, Карваджал предложил встретиться у него дома. Наверное, было бестактно так удивляться по поводу его места жительства. Он мягко ответил, что мне не будет причинено никакого вреда. - Может, я все-таки возьму с собой полицейское сопровождение, - предложил я. Он засмеялся и сказал, что это лучший способ навлечь неприятности. И твердо сказал мне, чтобы я не боялся, что я буду в полной безопасности, если приду один. Внутренний голос, к которому я всегда прислушивался, подталкивал меня испытать судьбу. И я пошел к Карваджалу без полицейского сопровождения, но не без страха. Никакой таксист не поехал бы в эту часть Бруклина, а муниципальный транспорт до этих мест не доходил. Я взял напрокат незаметную машину и повел ее сам, не желая подвергать опасности жизнь шофера. Как и большинство нью-йоркцев, я вожу машину редко, а значит, плохо. Поэтому уже сама езда была опасной. Но я прибыл вовремя (без потерь) на улицу, где жил Карваджал. Я и ожидал увидеть грязь, гниющие кучи отбросов, каменные осыпи на месте разрушенных зданий, напоминающие дыры на месте выбитых зубов, но не высохшие чернеющие трупы животных на улицах - собак, коз, свиней? - и не пробивающиеся сквозь тротуар побеги травы и деревьев, как в городе призраков, и не вонь человеческий фекалий и мочи, и не вихри песка по лодыжку. Поток раскаленного воздуха хлестнул меня, когда я опасливо покинул благословенную прохладу автомобиля. Хотя было только начало июня, кошмарная жара позднего августа обжигала эти убогие руины. И это Нью-Йорк? Это скорей сторожевой пост в мексиканской пустыне столетие назад. Я включил охранную сигнализацию в автомобиле. Сам я был вооружен тяжелой дубинкой и был облачен в туго облегающий конус, гарантирующий возможность оттолкнуть нападающего на дюжину метров. Я все же чувствовал себя отвратительно уязвимым, когда пересекал пустынный тротуар, чувствуя, что у меня нет защиты от обычного снайперского выстрела сверху. Но хотя желтовато-болезненные лица обитателей этой страшной деревни угрюмо глазели на меня из-за потрескавшихся и разбитых окон, хотя несколько тонконогих уличных ковбоев бросали на меня суровые взгляды, ни один не приблизился, ни один не заговорил со мной, и не было вооруженных стрелков в четвертом этаже. Войдя в покосившийся дом, где жил Карваджал, я почувствовал облегчение: может быть, жителей этого района оклеветали, может, их темная репутация - продукт паранойи среднего класса? Позже я узнал, что не продержался бы и шестидесяти секунд вне своего автомобиля, если бы Карваджал не отдал приказаний, обеспечивающих мою безопасность. В этих опаленных джунглях у него был непререкаемый авторитет. Для своих свирепых соседей он был чем-то вроде колдуна, священным амулетом, святым блаженным, которого они уважали и боялись и которому подчинялись. Его волшебный дар, которым он, без сомнения, пользовался рассудительно и эффективно, сделал его неуязвимым здесь - никто в джунглях не вел себя легкомысленно с шаманом. И сегодня он прикрыл меня своей мантией. Его квартира была на пятом этаже. Лифта не было. Каждый лестничный пролет таил в себе неожиданности. Я слышал писк гигантских крыс. Тошнило и перехватывало дыхание от мерзких незнакомых запахов. Мне казалось, что в каждом темном углу прячутся семилетние убийцы. Я благополучно добрался до двери. Он открыл раньше, чем я успел найти кнопку звонка. Даже в такую жару он был в белой рубашке, застегнутой под горло, сером твидовом пиджаке и коричневом галстуке. Он был как школьный учитель, приготовившийся выслушать от меня латинские спряжения и склонения. - Ну, вот видите, - сказал он, - живы и здоровы. Я знал. Никакой опасности. Карваджал жил в трех комнатах: спальня, гостиная и кухня. Потолки низкие, осыпавшаяся штукатурка, выцветшие зеленые стены выглядели так, как будто их последний раз красили в дни чудака Дика Никсона. Мебель была еще старше: отражала эру Трумэна - шатающаяся, накрытая чехлами из ткани в цветочек, на толстых слоноподобных ножках. Воздух был спертый и душный, так как кондиционера не было и в помине. Для освещения использовались тусклые лампы накаливания, телевизор был архаичной настольной модели. На кухне была раковина с водопроводным краном, никакого ультразвукового водоснабжения. В середине семидесятых, когда я был ребенком, у меня был близкий друг, отец которого погиб во Вьетнаме. Он жил с бабушкой и дедушкой, и их квартира выглядела точно так же, как эта. Жилье Карваджала, казалось перенесено в наши дни из Америки середины века, как музейный экспонат, как кинодекорация. С рассеянным гостеприимством он усадил меня на продавленный диван в гостиной и извинился за то, что ему нечего предложить выпить. Сам он не пил и не употреблял наркотиков, а рядом почти ничего не продавалось. - Не беспокойтесь, - сказал я великодушно. - Я обойдусь стаканом воды. Вода была теплой и немного ржавой. "Ну что ж, это тоже прекрасно", - сказал я себе. Я сидел, неестественно выпрямившись: спина жесткая, ноги напряжены. Карваджал, опершись о спинку кресла справа от меня, заметил: - Похоже, вам неудобно, мистер Николс. - Через пару минут я освоюсь. Поездка сюда, знаете ли... - Конечно. - Но никто меня на улице не потревожил. Надо признаться, я ожидал худшего, но... - Я же говорил вам, что все будет нормально. - И все же... - Но я же говорил. Неужели вы не поверили? - сказал он мягко. - Вы должны мне верить, мистер Николс. Вы знаете это. - Пожалуй, вы правы, - сказал я, подумал: ДЖИЛМАРТИН, ЗАМОРАЖИВАНИЕ, ЛИДЕККЕР. Карваджал предложил мне еще воды. Я автоматически улыбнулся и покачал головой. Наконец я сказал: - Странно, что такой человек, как вы, живет в этой части города. - Странно? Почему? - С вашими средствами можно жить в любой части города. - Я знаю. - Так почему же здесь? - Я всегда здесь жил, - мягко сказал он. - Это единственный дом, где я жил. Эта мебель принадлежала моей матери, и кое-что даже ее матери. Я слышу отзвуки родных голосов в этих комнатах, мистер Николс. Я чувствую живое присутствие прошлого. Разве это странно - жить там, где жил всегда? - Но такое соседство... - Да, стало хуже. За шестьдесят лет произошли большие изменения. Но эти изменения на меня не сильно повлияли. Ежегодное медленное сползание вниз, потом быстрее. Но я делаю скидки, приспособляюсь, привыкая к новому и делаю его частью того, что уже есть. Здесь мне все так знакомо, мистер Николс. Надписи на сыром цементе, когда много лет назад укладывали тротуар, огромный вяз во дворе школы, разрушенная временем фигурка на водосточной трубе над входом в здание напротив. Вы понимаете, о чем я? Почему я должен покинуть все это ради роскошных апартаментов на Стейтон Айленд? - Ну, во-первых, опасность. - Никакой опасности. По крайней мере, для меня. Люди здесь относятся ко мне как к безобидному человеку, который всегда здесь, как символ стабильности, единственная константа в энтропическом потоке вселенной. Я представляю для них ритуальную ценность. Я что-то вроде символа удачи, амулета. По крайней мере, никто из здешних ни разу не обидел меня. И никогда не обидят. - Вы можете поручиться? - Да, - сказал он с твердой уверенностью, глядя мне прямо в глаза. И я снова почувствовал тот холод, как будто я стоял на краю пропасти, как будто я снова ничего не понимаю. Опять наступило молчание. От него исходила сила - мощь, не вязавшаяся с его убогой внешностью, мягкими манерами, робостью, потухшими глазами - и эта сила деморализовала меня. Я мог бы просидеть неподвижно целый час. Наконец он сказал: - Вы о чем-то хотели меня спросить, мистер Николс? Я кивнул. Глубоко вздохнув, я начал: - Вы знали, что Лидеккер умрет этой весной, не так ли? Я имею ввиду, что вы не просто угадали. Вы знали. - Да, - и опять эта твердая, окончательная, непобедимая уверенность. - Вы знали, что у Джилмартина будут неприятности. Вы знали, что нефтяные танкеры будут сливать незамороженную нефть. - Да. Да. - Вы знаете, как пойдут дела на бирже завтра, послезавтра, и вы заработали миллион долларов, используя это знание. - И это тоже правда. - Поэтому можно смело сказать, что вы видите будущее с удивительной, сверхъестественной ясностью, мистер Карваджал. - Так же, как и вы. - Неправда, - сказал я, - я совсем не вижу будущих событий. У меня нет видения того, что придет. Я просто очень хорошо угадываю, сравнивая возможности и выбирая из них наиболее вероятные, но я не предвижу. Я никогда не уверен в своей правоте. Просто я разумно уверен в своих знаниях. Поэтому все, что я делаю - это гадание. Вы понимаете? Тогда, в кон горе Ломброзо, вы мне рассказали почти все, что произойдет: я гадаю, а вы видите. Своим внутренним взором вы видите будущее как кино. Я прав? - Вы знаете, что вы правы, мистер Николс. - Да, я знаю, что я прав. В этом нет никакого сомнения. Я знаю, чего можно достичь стохастическими методами, но то, что вы делаете, выходит за рамки возможностей догадки и расчета. Может, я и мог бы предсказать возможность крушения пары танкеров, но ни то, что Лидеккер умрет, ни то, что Джилмартин будет обвинен в мошенничестве. Я, может быть, и мог бы предположить, что КАКАЯ-НИБУДЬ ключевая политическая фигура умрет этой весной, но никогда бы не смог сказать, кто конкретно. Может, я и мог бы предположить, что КАКОЙ-ТО государственный политик вылетит из седла, но не мог бы назвать его имя. А ваши предсказания точны и конкретны. Это не вероятностное предсказание. Это, пожалуй, скорее колдовство, мистер Карваджал. По определению будущее неизвестно, но вы, кажется, много знаете о будущем. - О ближайшем будущем - да. Да, мистер Николс, знаю. - Только о ближайшем? Он засмеялся: - Вы думаете, что мой взор пронизывает все пространство и время? - Сейчас я не знаю, что пронизывает ваш взор. Но я хотел бы знать. Я хотел бы иметь хотя бы малейшее представление о том, как он работает и каковы его возможности. - Он работает так, как вы описали, - ответил Карваджал. - Когда я хочу, я вижу. Будущие события проходят перед моим взором, как в кино. Его голос звучал совсем прозаично, почти нудно: - И это единственное, зачем вы пришли сюда? - А вы разве не знаете? Вы наверняка уже видели фильм о нашей беседе. - Конечно, видел. - О вы забыли некоторые детали? - Я очень редко что-нибудь забываю, - сказал Карваджал, вздыхая. - Тогда вы должны знать, что я собираюсь спросить. - Да, - согласился он. - И даже в этом случае вы не ответите до тех пор, пока я не спрошу? - Да. - А если я не спрошу, - сказал я, - а если я прямо сейчас уйду и не сделаю того, что должен сделать? - Это невозможно, - ровно сказал Карваджал. - Я помню, в каком русле должна течь наша беседа, и вы не уйдете отсюда до тех пор, пока не зададите свой следующий вопрос. Все будет происходить только так. У вас нет выбора, кроме как сказать и сделать то, что я видел, что вы скажете и сделаете. - Вы Бог, распоряжающийся событиями моей жизни? Он слабо улыбнулся и покачал головой: - К сожалению, я смертен, мистер Николс. Ничем не распоряжаюсь. Я утверждаю, что будущее неизменно. А что, вы думаете, есть будущее? Мы оба действующие лица в сценарии, который не может быть переписан. Продолжим. Давайте разыграем наш сценарий. Спрашивайте меня. - Нет, я собираюсь сломать схему и уйти отсюда. - ...о будущем Пола Куинна, - сказал он. Я уже был у двери. Но, когда он назвал имя Куинна, моя челюсть отвисла. Я был ошеломлен и повернулся. Это, конечно, был вопрос, который я собирался задать, вопрос, ради которого я пришел сюда, который я решил не задавать, когда вступил в игру со своей судьбой. Как же плохо я сыграл! Как же прекрасно Карваджал манипулировал мной! Я был беспомощен, побежден, раздавлен. Вы думаете, что я все еще мог спокойно уйти? Нет, нет, только не тогда, когда он упомянул имя Куинна, когда он дразнил меня обещанием желаемого знания, когда Карваджал еще раз решающе, сокрушительно продемонстрировал остроту своего дара оракула. - Вы говорите, - пробормотал я, - вы задаете вопрос. - Если вам так хочется, - вздохнул он. - Я настаиваю. - Вы намерены спросить, станет ли Пол Куинн Президентом? - Именно это, - сказал я опустошенно. - Ответ: да, он станет. - Вы думаете? Это самое лучшее, что вы можете мне сказать. Вы полагаете, он будет? - Я не знаю. - Вы знаете все. - Нет, - сказал Карваджал, - не все. Есть границы. И ваш вопрос за их пределами. Единственный ответ, который я могу вам дать, это обычная догадка, основанная на тех же фактах, которые любой интересующийся политикой принимает во внимание. Согласно этим фактам, Куинн, я думаю, скорее всего станет президентом. - Но вы не знаете наверняка. Вы не видите, как он становится президентом? - Совершенно верно. - Это выше ваших возможностей? Это не в ближайшем будущем? - Да, за пределами моих возможностей. - Таким образом, вы мне говорите, что Куинн не будет избран в двухтысячном году, но он - хорошая ставка на две тысячи четвертый год, хотя вы не можете видеть две тысячи четвертый год. - А вы когда-нибудь верили, что Куинн будет избран в двухтысячном году? - спросил Карваджал. - Никогда. Мортонсон непобедим. Даже в том случае, если Мортонсон умрет, как Лидеккер, когда надо будет кого-нибудь выбрать, то Куинн... - я сделал паузу. - А что ждет Мортонсона? Он доживет до выборов двухтысячного года? - Я не знаю, - тихо сказал Карваджал. - Вы этого тоже не знаете? Выборы состоятся через семнадцать месяцев. Ваш диапазон ясновидения меньше семнадцати месяцев? Да? - Сейчас - да. - А он был когда-нибудь больше? - О, да, - сказал он, - гораздо больше. Я видел иногда за тридцать-сорок лет вперед. Но не сейчас. Я чувствовал, что Карваджал опять со мной играет. Рассердившись, я сказал: - Есть ли шанс, что долгосрочное прогнозирование вернется к вам? И даст вам возможность увидеть, скажем, выборы две тысячи четвертого года? Или хотя бы выборы двухтысячного года? - Не уверен. Я обливался потом. - Помогите мне. Мне крайне важно знать, попадет ли Куинн в Белый Дом. - Зачем? - Зачем? Затем, что я... - я остановился, с удивлением обнаружив, что мною движет только любопытство. Я решил работать на выборы Куинна. Предположительно, моя решимость не была обусловлена знанием того, что я работаю на победителя. И все же, пока я думал, Карваджал мог ответить мне. Я очень хотел знать. Я сказал, чувствуя себя неловко: - Потому, что я очень связан с его карьерой. И я бы лучше себя чувствовал, если бы знал, как будут развиваться события. Особенно если я буду знать, что все наши усилия не пропадут даром. Я... гм... - я запнулся, чувствуя себя глупо. Карваджал сказал: - Я дал вам лучший ответ, который мог. Я предполагаю, что ваш человек станет президентом. - В следующем или в две тысячи четвертом году? - Если ничего не случится с Мортонсоном, то, кажется, у Куинна нет шансов до две тысячи четвертого года. - А вы не знаете, что-нибудь может случиться с Мортонсоном? - настаивал я. - Я сказал вам: у меня нет способности узнать это. Пожалуйста, поверьте мне, что я не могу видеть дальше следующих выборов. И как вы сами несколько минут назад отметили, вероятностная методика бесполезна в предсказании даты чьей-либо смерти. Я работаю с вероятностями. Мои догадки даже хуже, чем ваши. В стохастических материях вы эксперт, а не я. - То, что вы говорите, означает, что ваша поддержка Куинна основывается не на абсолютном знании, а только на предчувствии. - Какая поддержка Куинна? Его вопрос, заданный таким невинным тоном, осадил меня. - Вы же думали, что из него получится хороший мэр. И вы хотите, чтобы он стал президентом, - сказал я. - Я думал? Я хочу? - Вы вложили огромные деньги в кампанию по выборам его мэром. Что это, как не поддержка? В марте вы объявились в конторе одного из главных стратегов и предложили сделать все, что в ваших силах, чтобы помочь Куинну занять высший пост. Разве это не поддержка? - Меня совершенно не волнует, победит ли Пол Куинн на следующих выборах, - сказал Карваджал. - Его карьера для меня ничего не значит. И никогда не значила. - Почему тогда вы хотите вкладывать такие деньги в его предвыборную кампанию? Почему вы хотите вручать записки с предсказаниями будущего организаторам его кампании? Почему вы хотите... - Хочу? - Да, хотите. Я не так сказал? - Желание не имеет к этому никакого отношения, мистер Николс. - Чем больше я с вами говорю, тем меньше я вас понимаю. - Желание подразумевает выбор, свободу, волеизъявление. Таких понятий нет в моей жизни. Я ставлю на Куинна, потому что я знаю, что я должен это сделать, а