на снова улыбнулась, кажется, она умела только улыбаться. - Нет, - наконец сказал мужчина. - Думаю, никого здесь больше нет. - Он немного помедлил и снова взглянул на женщину. - Во всяком случае, сейчас нет. Иш бросил короткий, настороженный взгляд на его руку, все еще продолжавшую лежать в кармане куртки. И еще увидел, как призывно колыхнулись бедра женщины, как повела она слегка прищуренным взглядом, словно говорила: "Победишь - и я буду твоя". В глазах этой пары Иш не увидел того, что недавно испугало в застывших глазах алкаша. Нет, эти вряд ли имели нежное, чувствительное сердце, но ведь и они прошли через такие муки, которые не вынести ни одному мужчине, ни одной женщине, но муки эти и страдания человеческие сделали их только еще более жестокими. И в ту же секунду, с предельной ясностью понял Иш, что сейчас он так близок к смерти, как никогда ранее. - Куда путь держишь? - спросил мужчина, и предельно ясен был смысл этой небрежно брошенной фразы. - Да так, езжу кругом, - ответил Иш, а женщина улыбнулась. И тогда Иш повернулся, пошел к машине и уже наверняка знал, что сейчас услышит звук выстрела в свою спину. Но все-таки дошел, сел за руль и уехал... В этот раз Иш не слышал призывных, звуков автомобильных гудков, но когда свернул на перекрестке, увидел ее, застывшую посередине улицы длинноногую девушку-подростка, с коротко подстриженным ежиком светлых волос. Она застыла на этой грязной улице, как пугливая, грациозная лань застывает на открытой поляне темного леса. Быстрым движением привыкшего к опасности преследуемого животного она подалась вперед и, щурясь от слепящего солнца, пыталась разглядеть, что прячется за ветровым стеклом. А потом повернулась и побежала - побежала легко и быстро, и снова Иш подумал о грациозной лани. А лань нырнула в проем дощатого забора и исчезла. Он подошел к забору, отодвинул доски и звал ее - звал долго и настойчиво. Ответа не было. А он так надеялся, что услышит из какого-нибудь окна звуки с трудом сдерживаемого смеха или из-за угла дома, словно невзначай, мелькнет край юбочки, и если он увидит такой знак, то все поймет, и тогда у него хватит смелости продолжить преследование. Но кажется, его олененок не собирался заигрывать. Наверное, у девочки уже был свой маленький опыт и она знала - безопасность молоденькой девушки заключена в таланте исчезать быстро и насовсем. Иш побродил кругами еще несколько минут, а когда понял, что уже ничего не случится, уехал... И снова были ответные гудки, правда на этот раз затихшие раньше, чем Иш смог добраться до их источника. Он безнадежно петлял по соседним улицам, как вдруг в дверях бакалейной лавки увидел древнего старика, с трудом выталкивающего на улицу детскую коляску, доверху заваленную разноцветными коробками и консервными банками. А когда Иш вышел из машины и подошел ближе, он понял, что старик вовсе не такой и древний. Если сбрить эту неряшливую седую бороду, вполне потянет на нормальные шестьдесят лет - никак не больше. Но не только борода, а весь старик был какой-то грязный, неухоженный и, судя по одежде, спал ее не снимая. Из всех, кого встретил сегодня Иш, старик оказался самым приветливым и общительным. Наверное, потому, что жил один и не искал ни с кем встречи. И может быть, поэтому привел он Иша в свой дом, куда свозил и сносил самые разнообразные вещи - одни полезные, другие - совсем никому не нужные. Мания накопительства в чистом виде овладела стариком, захватила его в свои цепкие объятия, и теперь, свободный от каких-либо ограничений и условностей, он катился к типичному образу скряги-отшельника. А в прошлой жизни старик был женат. И еще был старшим продавцом в скобяной лавке. Возможно, он всегда был несчастен, одинок и, испытывая сложности в общении с другими людьми, замкнут. Сейчас, скорее всего, он был счастливее, чем в прежней жизни, теперь никто не мешал ему, не вмешивался в его жизнь, и он мог свободно предаваться своей страсти, воздвигая вокруг горы материальных богатств. У него были консервы - в аккуратно запечатанных коробках и просто наваленные в бесформенные кучи. А еще дюжина коробок с апельсинами - гораздо больше, чем он сможет съесть, пока все эти апельсины не сгниют. У него была фасоль в прозрачных пакетах; один пакет развалился, и фасолины катались по полу и хрустели под ногами. А кроме еды у него были коробки - коробки с электролампами, коробки с радиодеталями, виолончель (он не умел играть на виолончели), высокая стопка журналов одного тиража, дюжина будильников и великое множество всякой прочей всячины, которую он собирал без видимой Практической цели, а ради ощущения покоя и безопасности, которое приходило к нему всякий раз, когда новая вещь занимала законное место в коллекции его личной собственности. Старик улыбался, был любезен, оживлен, но Иш чувствовал - перед ним сидит уже мертвец. Потрясение, которое испытал этот человек с неустойчивой психикой, кажется, привело его к черте, переступив которую сходят с ума. Теперь он будет собирать вокруг себя вещи, жить только ради вещей и опускаться все ниже и ниже. Но когда Иш собирался уходить, старик в сильном страхе схватил его за руку. - Почему это случилось? - безумной скороговоркой зашептал он. - Почему меня оставили? А Иш брезгливо смотрел на перекошенное внезапно нахлынувшим страхом безумное лицо. На широко раскрытый рот, вскипающие пузыри слюны в углах губ. - Да, - бросил он коротко и зло, и даже обрадовался, что может вот так, запросто выплеснуть накопившуюся злость. - Да, почему оставили вас, а забрали других - гораздо лучших? Старик попятился, взгляд его метался по комнате, а страх превращался в нечеловеческий, просто животный ужас. - Вот чего я боялся! - задушенно вскрикнул он. И опять прошла злость Иша, и опять сменилась она жалостью. - Успокойтесь! - воскликнул он. - Не надо ничего бояться. Никто не знает, почему вы выжили. Вас не жалила гремучая змея? - Нет... - Ну и ладно... Это зависит от иммунной системы. Думаю... никто не понимает ее природы. Ведь даже в самые страшные эпидемии очень многие не заболевают. Но старик судорожно задергал головой. - Я, должно быть, великий грешник, - сказал он. - Но тогда вас должны были... забрать. - Он, - старик со страхом огляделся по сторонам. - _Он_ готовит мне что-то особенное. - И старик задрожал... Перед въездом на мост Иш поймал себя на мысли, что совершенно серьезно думает, в каком кармане лежит у него мелочь. И сразу же, в вихре сменяющихся образов представил безумную сцену, где, играя главную роль, тормозит у будки смотрителя, протягивает воображаемую монету и кладет ее в протянутую воображаемую ладонь. Хотя он и притормозил немного в узком проезде, руки все же не протянул. Он приехал сюда, думая пересечь залив, посмотреть, что творится в Сан-Франциско, но сейчас понял, что именно мост притягивает его к себе. Мост - величественное и дерзкое творение человеческих рук, маленькое чудо сродни "семи чудесам света". Как и все мосты, мост этот олицетворял идею единства и верности. Сан-Франциско - это всего лишь предлог. Иш искренне хотел вновь испытать чувство своеобразной общности с этим символом, так зримо воплощенным в металле и камне. Сегодня здесь царствовала тишина. Там, где раньше с востока на запад и с запада на восток в шесть рядов неслись навстречу друг другу машины, лишь строгие линии осевых беззвучно спешили к далекой встрече в бесконечности. От нарастающего гула мотора белая чайка, так вольготно устроившаяся на ограждении перил, лениво взмахнула крыльями и, зависнув в воздухе, плавно заскользила, опускаясь к ровной глади воды. Повинуясь причудливому капризу, он принял влево и беспрепятственно повел машину по встречной полосе. Вырвался из объятий туннеля, миновал высокие башни, и плавные изгибы подвесного моста открылись перед ним во всей своей грандиозной перспективе. Все уже давно привыкли, что мост вечно красили и перекрашивали, вот и сейчас на его главенствующем серо-стальном фоне яркими оранжевыми пятнами выделялся один из несущих тросов. Неожиданно взгляду его предстала картина, заставившая вздрогнуть от удивления. Аккуратно припаркованная у самых перил, глядя на восток, застыла маленькая зеленая двухместка. Он было проехал мимо, но любопытство взяло верх, и, исполнив плавный свободный разворот, Иш затормозил рядом с замершей машиной. Открыл, заглянул внутрь. Никого! Отчаявшийся, чувствуя, как пожирает его болезнь... неужели бывший владелец остановился, перегнулся через перила и... А может быть, не так? Просто сломалась машина, и хозяин, а может, и хозяйка, махнули проезжавшим мимо или пошли пешком? С приборного щитка свисают ключи. На рулевой колонке регистрационная карточка - Джон С.Робертсон, Окленд и номер дома на Пятьдесят четвертой улице. Маленькая машина маленького человека с маленькой улицы. А теперь, уважаемый мистер Робертсон, собственность ваша принадлежит мосту! Только снова въезжая в туннель, Иш подумал, что, по крайней мере, мог проверить версию аварии простым поворотом ключа зажигания. Но ведь это ровным счетом уже ничего не значило, а вот то, что он возвращается в Ист-Бэй, это уже значило. Разворот у зеленой двухместки - просто маленький эпизод по пути к его цели. Ведь он уже давно понял, что не поедет в никакой Сан-Франциско... Как и обещал, Иш вернулся на улицу, где утром разговаривал, если это, конечно, можно назвать разговором, с мистером Барлоу. Он нашел его. Раскинув руки, человек лежал на тротуаре перед дверью магазина. "В конце концов, - отметил Иш, - существует предел тому количеству спиртного, которое может вместить в себя человеческий организм". А вспомнив глаза, понял, что не должен сильно горевать. Хотя в здешних окрестностях собаки не попадались, мысль оставить тело в таком незавидном положении была Ишу не по душе. Как-никак с мистером Барлоу они знакомы и даже разговаривали. Но где и каким образом устроить похороны, казалось задачей выше его понимания. И тогда в соседнем промтоварном магазине он взял стопку простыней и аккуратно укутал в них тело. Затем поднял мистера Барлоу, перенес к машине, усадил на переднее сиденье, аккуратно поднял все стекла и плотно захлопнул дверцу. Теперь у мистера Барлоу будет свой мавзолей - надежный и долговечный. Он не стал произносить прощальных слов, решив, что слова будут здесь неуместны, но просто смотрел через стекло на аккуратный сверток из свежих простыней и думал о мистере Барлоу, который, конечно, был хорошим парнем, но, к сожалению, не смог пережить трагедию разваливающегося прямо на его глазах, казалось, такого незыблемого мира. А потом, наверное посчитав сей жест благородным, Иш снял шляпу и некоторое время постоял с непокрытой головой. Когда придет тот день, как в древние времена, когда не стало грозного царя и плененный народ ликовал, проклиная память его, - когда придет тот день, скажут ли ели в радости и воскликнут ли кедры: "С тех пор, как ты заснул, никто не приходит рубить нас". Воскликнут ли, радуясь, олени, лисицы и перепела: "И ты сделался бессильным, как мы! И ты стал подобен нам! Тот ли это человек, который потрясал землю!" "В преисподнюю низвержена гордыня твоя со всем шумом твоим; под тобой подстилается червь, и черви покров твой". Нет, никто не скажет таких слов, и не останется тот, кто будет думать о них, и Книга Пророка Исайи останется непрочтенной и потому покроется прахом. Только дикий олень станет выходить на свет из темной чащи леса и не будет знать, почему осмелел так, и лисята будут играть у высохших фонтанов городских площадей, и перепелки откладывать яйца в густой траве у солнечных часов. День подходил к концу, когда, по большому кругу объехав район, где слишком густо лежали людские тела и от смрадных испарений мутилось сознание, он наконец добрался до своего дома на Сан-Лупо. Теперь Ишервуд Уильямс знал многое. Большая Драма - как он стал называть происходящее - еще не подошла к финалу, и потому не стоит соединять свое будущее с первым попавшимся на пути живым существом. Лучше подождать и присмотреться. Поскольку все, кого он видел сегодня, в большей или меньшей степени оказались нравственно и духовно сломлены. Понемногу принимая отчетливые очертания, новая мысль, а вместе с ней и новое определение - Вторая Смерть - возникли в его сознании. Потому что многие из тех, кого пощадила Великая Драма, станут жертвами несчастий, от которых были надежно защищены развитой цивилизацией. Имея в своем распоряжении неограниченные запасы спиртного - одни сопьются. Где-то уже гремят выстрелы и человек убивает другого человека; где-то кончают жизнь самоубийством. Многие, совсем как тот грязный старик, так бы и прожили до естественного конца свои серенькие жизни, но случилась катастрофа - и душевное потрясение и неспособность приспособиться заставят их переступить черту, за которой будет лежать пропасть безумия. Эти вряд ли протянут долго. Многие станут жертвами несчастных случаев и умрут в боли и одиночестве. Другие умрут от болезней, которых некому будет лечить. В биологии существует понятие о точке критического состояния популяции, и если количество особей одного вида, уменьшаясь, переходит назначенную критическую точку - весь вид вымирает. Так выживет ли человечество? Вот один из тех занимательных вопросов, дающих ему силы и желание жить. Правда, итоги сегодняшних наблюдений не вселяли радужных надежд. И действительно, если все оставшиеся в живых похожи на встреченных, стоит ли желать продолжения жизни такому человечеству? Усаживаясь утром в машину, он был подобен Робинзону, готовому со слезами радости разделить любое человеческое общество. К вечеру он укрепился в мысли и решении, что лучше останется в одиночестве, и продолжаться тому одиночеству столько, пока не встретит он истинно родственное по духу существо, а не тех, кого предложил ему сегодняшний день. Неряшливая женщина, пожалуй, единственная, кто, по крайней мере, делает вид, что желает его, но в молчаливом приглашении скорее угадывалось вероломство и смерть, чем искреннее желание близости. Ну хорошо, нашел бы он оружие и из-за угла размозжил голову ее другу... Что бы он получил взамен? Физическую близость, удовлетворение? Только от одной этой мысли его начинало подташнивать. Что касается другой - той молоденькой девочки - для знакомства с нею нужно иметь веревку и медвежий капкан. И как в истории со стариком, скорее всего, она окажется сумасшедшей. Да, пожалуй, Великая Драма не имела своей целью сохранить на Земле лучших представителей человечества, а те, кто прошел "Страшный Суд", остался и выжил, - не стали от этого лучше. Он приготовил еду и поел, без интереса, вяло ковыряясь вилкой в тарелке. После чего попробовал читать, но слова имели столько же аромата и прелести, сколько и его пища. Он отложил книгу и снова думал о мистере Барлоу и других. В зависимости от характеров, в той или иной степени, но все встреченные им, постепенно теряя нравственные начала, разваливались как личности. А кто скажет, сохранил ли он разум? Испытал ли он и страдает ли он от душевного потрясения? В поисках успокоительного решения отстранение и методично исследовал Иш возможные изменения своего собственного "Я". Через некоторое время, взяв в руки карандаш, решил записать, почему и благодаря каким достоинствам в состоянии он продолжать жить и даже испытывать радость от этой жизни, в то время как множество других будут лишены этого элементарного человеческого права. Без колебаний, решительно вывел первый довод: 1. Есть желание жить. Хочу увидеть, что произойдет с миром в отсутствие человека. Географ. А после некоторого раздумья приписал еще несколько строчек: 2. Всегда предпочитал одиночество. Не испытываю необходимости в общении с другими людьми. 3. Вырезан аппендицит. 4. Относительно практичен, но не педант. Люблю путешествовать; могу жить без городских удобств. 5. Не испытал всех ужасов катастрофы, не видел, как умирали близкие. Поэтому избежал самого страшного из всех потрясений. Он прервал свои записи и долго разглядывал последнюю строчку. По крайней мере хотелось надеяться, что хоть она справедлива. Застыв в тяжелой неподвижности, он смотрел на лежащий перед ним лист бумаги и думал. Он мог записать еще ряд своих положительных качеств, такие, как умение творчески мыслить, а значит, быстро приспособляться к внешним изменениям. Он мог записать, что любит читать, а значит, обладает могучим средством, заключенным в способности, переключая сознание, отгораживаться от окружающего мира и, уменьшая напряжение, расслабляться. Одновременно с этим он был не просто читателем: умение анализировать, умение практически применять прочитанное вооружало бесценным инструментом в познании мира, а значит, увеличивало шансы на выживание. Пальцы его сжали карандаш, стоило лишь на мгновение подумать, следует ли к достоинствам отнести свободу от предрассудков и суеверий? Это могло стать ключевым пунктом, иначе, как тот старик, будет он постоянно думать и бороться со страхом от одной Мысли, что случившееся бедствие есть результат прихоти какого-то разгневанного Бога, который - как когда-то Великим Потопом, а на этот раз чумной эпидемией - решил снова очистить Землю от скверны, оставив Иша (правда, не осчастливив его обладанием жены и детей), как древнего Ноя, снова наполнить жизнью пустоту. Но такие мысли открывали путь к безумию. Конечно, если человек начинал думать о себе как об избранном, он невольно начнет думать о себе как о Боге - а за этим лежало безумие. "Нет, - думал он. - Что бы ни случилось и когда бы ни случилось, я никогда не поверю, что я бог. Нет, я никогда не стану богом!" А пока непрерывный поток мыслей будоражил его сознание, он с удивлением понял, что предвкушение предстоящего одиночества придает ему силу, вселяет уверенность и, что совсем странно, даже доставляет удовольствие. В прошлой жизни все его переживания и неудобства были в основном связаны с людьми. От одной мысли о танцах он покрывался холодным потом; он никогда не умел смешивать виски с содовой; никто никогда не предлагал ему вступить в студенческое братство. В добрые старые времена отсутствие подобных достоинств являлось серьезной помехой. Теперь, и это он с удивлением понял, "недостатки" становились достоинствами. Когда участие в многолюдных людских собраниях становилось неизбежностью, чувствуя неспособность принимать живое участие или вмешиваться в чужие разговоры он отступал в тень и оттуда слушал, запоминал и критически переосмысливал чужие слова и мысли. Вот и теперь он вполне переживет отсутствие живого общения и снова сможет тихо сидеть, смотреть и ждать, что произойдет. Его слабость стала силой. Такое может испытать слепой среди зрячих в мире, неожиданно лишенном света. В таком мире несчастным зрячим останется лишь бестолково сталкиваться друг с другом в поисках выхода, а слепец будет у себя "дома" и теперь из того, кто нуждался в помощи, сам превратится в надежного поводыря. Но стоило ему оказаться в постели, и когда в темноте холодные щупальца тумана, поднимаясь с залива, снова сжали в объятиях дом на Сан-Лупо, былая решимость отступила, и состояние одиночества уже не казалось таким простым, безопасным удовольствием, как представлялось в его радужных мечтаниях. И снова великий страх накрыл его, и заставил корчиться тело его, и слушать звуки темноты, и думать об одиночестве и о том, что может случиться и с ним, когда в двери его дома постучится беда, которую назвал он Вторая Смерть. И тогда страстное желание в бегстве искать спасение пришло к нему. Он чувствовал, что должен уехать - уехать далеко; он должен все время двигаться и делать это как можно быстрее, чтобы всегда быть впереди страшной неизвестности, которая, возможно, уже пустилась за ним в погоню. И в поисках оправдания своему мистическому ужасу он решил, что болезнь могла и не захватить все Соединенные Штаты, и где-то осталось в живых маленькое человеческое сообщество, которое он обязан найти. 3 К утру ощущение ужаса от одиночества немного притупилось, оставив, и наверное навсегда, глубокие корни страха. Он осторожно поднялся с постели и стал судорожно глотать, ощупывать горло, боясь, что вдруг началась ангина. Он лелеял и оберегал себя, как может лелеять и беречь себя только престарелый ипохондрик. Спускаясь по лестнице, он побелевшими от напряжения пальцами цеплялся за перила, внушая себе мысль быть предельно осторожным, так как даже подвернутая лодыжка может закончиться мучительной смертью. Не теряя времени, он начал немедленные приготовления к бегству и, всякий раз приступая к чему-то определенному - хотя план его в основе своей был лишен какого-либо здравого смысла, - ощущал прилив сил, покой и возвращение душевного равновесия. Его машина была уже давно не новой, поэтому он начал с того, что среди сотен застывших у обочин дорог машин стал искать достойное цели средство передвижения. Большинство машин стояло без ключей зажигания, но в одном из гаражей поиски его увенчались успехом в виде пикапа с ключом и полным соответствием его практическому вкусу. Он повернул ключ, и мотор послушно заурчал, тронул педаль газа - и здесь все оказалось в полном порядке. Уже на выезде Иш почувствовал легкое неосознанное беспокойство. Он вовсе не жалел расставаться с собственной машиной, беспокоило что-то другое. Наконец он вспомнил. Вернулся к старой машине, забрал молоток, перенес в пикап, бросил под ноги и только тогда выехал из гаража. Возле магазина сделал короткую остановку, перекусил крекерами с сыром, а заодно захватил немного консервных банок. Он понимал, что в любом городе сможет без труда набрать любых продуктов, но некоторый запас все же лучше иметь под рукой, прямо в машине. После посещения других магазинов Иш стал обладателем спального мешка, топора, лопаты, плаща, сигарет, еды из расчета на несколько дней и бутылки хорошего бренди. Вспомнив опыт предыдущего дня, заехал в охотничий магазин и выбрал оружие на все случаи жизни: карабин, охотничье ружье, небольшой пистолет, который сможет носить в кармане куртки, и охотничий нож. Заканчивая погрузку, он невольно огляделся по сторонам и, наверное, впервые за все это время серьезно подумал о собаках. За последние два дня он видел много собак и пытался не думать о них, так словно тварей этих не существовало. Иша раздражал их жалкий вид, казалось, собаки так и не поняли, что уже произошло и что продолжает происходить. Одни медленно умирали от голода, другие, наоборот, были сыты и довольны жизнью. Одни, поджав хвосты дрожали от страха, другие, демонстрируя собственную значимость, рычали и скалили клыки. Этот пес был похож на маленькую гончую - с длинными свисающими ушами, белый, с красно-коричневыми пятнами. Наверное, бигль, хотя он не мог сказать с уверенностью, потому что плохо разбирался в собачьих породах. Пес стоял на безопасном расстоянии, метрах в трех от машины, махал хвостом, тихонько и жалобно поскуливал. - Пошел прочь! - чувствуя, как защемило сердце, прикрикнул Иш, грубостью помогая выстроить глухую стену против вдруг нахлынувшей жалости, потому что любое проявление жалости и привязанности к животному когда-то заканчивается переживаемой вместе с его смертью болью. - Пошел прочь! - повторил он. Но вместо этого пес сделал вперед осторожный шаг, потом еще один, вытянул передние лапы, положил на них морду и стал смотреть на человека виноватыми, о чем-то беззвучно просящими глазами. Длинные, уныло повисшие уши усиливали выражение безысходной собачьей тоски. Со всей очевидностью пес говорил: "Ты разбил мое сердце". Неожиданно для себя Иш улыбнулся и подумал, что это, наверное, его первая за последние дни улыбка, если не считать той горькой усмешки, когда он смотрел на укушенную змеей руку. Он вернулся к действительности от ощущения, что пес, в одно мгновение почувствовавший перемену в настроении человека, уже трется о его ноги. Но стоило Ишу взглянуть вниз, как тот в испуге, или изображая испуг, кинулся прочь. Демонстрируя какие-то свои собачьи ужимки, стремительно промчался по кругу, улегся на землю, снова примостил морду между вытянутыми вперед лапами, коротко пролаял и закончил представление протяжным воем, как поступают выследившие добычу гончие. И снова Иш улыбнулся, и на этот раз это была добрая, широкая улыбка, и пес снова почувствовал его настроение, и тогда принялся описывать стремительные круги, ловко менять направление, показывая, что будет делать, когда выследит несчастного зайца. Закончив демонстрацию своих широких возможностей, уже без тени страха подбежал к ногам Иша, потерся о них и застыл, ожидая ответной ласки и словно спрашивая: "Ну как, понравилось мое представление?" Понимая, что от него ждут, Иш опустил руку и, немного злясь на себя, потрепал собаку по голове, ощущая пальцами гладкую собачью шерсть. Довольным повизгиванием пес выразил полную признательность и удовлетворение. При этом хвост его с такой стремительностью метался из стороны в сторону, что, казалось, все тело и длинные уши пришли в наполненное радостью движение; глаза умильно закатились, открывая белые полукружия - все вместе создавая образец высшей собачьей преданности и обожания. Смешные уши и морщинки на морде говорили о любви с первого взгляда: "Вот единственный и неповторимый человек, который нужен мне в этом мире!" И что-то случилось в душе Иша, потому что почувствовал он радость и необъяснимую легкость. Он присел на корточки и, уже не стесняясь проявления чувств, гладил собаку по голове. "Вот и хорошо, - думал он. - Хотел я того или нет, но я нашел себе собаку. - А потом мысленно себя поправил: - Я имел в виду - собака нашла меня". Он открыл дверцу пикапа, пес, не раздумывая, прыгнул на переднее сиденье и устроился на нем совсем как дома. Зайдя в магазин, Иш вынес коробку с собачьими галетами и покормил собаку с руки. Животное брало еду без каких-либо заметных проявлений признательности и благодарности. "Вот для чего нужен человек. Если ты обзавелся человеком, совсем не обязательно так часто демонстрировать ему свою признательность". Только сейчас Иш понял, что никакой это не пес, а самая настоящая сучка, и тогда, усмехаясь, громко произнес: - Вот вам типичный пример акта обольщения. По пути он заехал домой, собрал кое-какие мелочи: немного одежды, бинокль, несколько книг. Огляделся, думая, что еще может понадобиться в путешествии, которое возьмет да и приведет его на другой край страны, и, ничего не придумав, просто пожал плечами. Зачем-то открыл бумажник и понял, что является обладателем суммы в девятнадцать долларов пятерками и однодолларовыми бумажками. Наверное, в этом мире уже никогда не потребуются деньги; и он было собрался бросить бумажник в угол, но все же оставил. Наверное, просто привык ощущать в боковом кармане знакомую тяжесть и без этой тяжести чувствовал себя неуютно. Скорее всего, деньги не смогут причинить ему вреда. Без особой надежды он написал записку и оставил ее на самом видном месте круглого стола в гостиной. Если родителям суждено вернуться, они будут ждать его возвращения или оставят свою весточку, где их следует искать. Держась за дверцу машины, он еще раз, уже на прощание, окинул взглядом Сан-Лупо-драйв. И конечно, опять не увидел ни одной живой души. Правда, дома и деревья выглядели как и прежде - их не коснулись перемены, - а вот лужайки и сады явно нуждались в заботливой человеческой руке, а еще больше в простом глотке воды. Несмотря на ночные туманы, летняя калифорнийская засуха вступала в свои законные права. Хотя полдень уже давно миновал, он решил отправляться немедленно. Он нервничал, ему не терпелось начать движение, а переночевать - переночевать он сможет в любом городке по пути. Как с кошками и собаками, так и с взлелеянными человеком цветами и травами случилось то, что должно было случиться. Клевер и изумрудная трава лужаек пожухли, зато пошли в рост одуванчики. На клумбах увяли и осыпались влаголюбивые астры, а сорняки процветали. Высох, испарился живительный сок камелий, и следующей весной не будет у них почек. Свернулись листочки на кустах роз и побегах глициний - так всегда они готовятся к долгому периоду летней засухи. Метр за метром, завоевывая все новые пространства на террасах, лужайках и клумбах, ползут вперед стрелы дикого вьюнка. Как уже однажды было, когда, разгромив императорские войска, орды варваров хлынули на незащищенные провинции, так и сейчас жестокие сорняки глушили изнеженные руками человека хрупкие творения природы. Ровно гудел мощный трудяга-мотор. Все утро следующего дня, пугаясь то прокола шины, то отказа тормозов или рулевой системы, или появления скота на дороге, он двигался с преувеличенной осторожностью, стараясь держать стрелку спидометра на отметке в сорок миль. Но мотор не мог смириться с такой скоростью - не для этого строили его и проектировали, и часто Иш замечал, что, сам того не подозревая, гонит машину на скорости пятьдесят, а то и все шестьдесят миль. И с каждой новой пройденной милей прочь отступало уныние. В ничем не примечательном придорожном пейзаже он находил своеобразную прелесть, да и сам процесс движения становился для него великим врачевателем и утешителем. Где-то глубоко внутри он понимал, что состоянию покоя и внутреннего комфорта обязан прежде всего, хотя и недолгой, но все же существующей возможности не принимать никаких решений. А пока он опускал занавес перед оставленной за спиной одной картиной природы и открывал занавес перед другой, надвигающейся на него из-за ветрового стекла, пока он просто крутил баранку и асфальт шоссе плавно катился под колесами машины, он мог не думать о будущем, не решать, как он должен жить и стоит ли вообще продолжать жить. Необходимость думать и решать в его новом состоянии ограничивалась лишь способностью плавно вписаться в крутой дорожный поворот. И еще сучка бигля лежала рядом. Время от времени она клала ему морду на колени, а большей частью просто спала, и близость еще одного живого существа дарила ему новые ощущения покоя и комфорта. В зеркальце заднего обзора, наверное, уже никогда не появится силуэт идущей на обгон машины, но он все равно продолжал изредка бросать на зеркальце короткие взгляды - скорее по привычке, чем по необходимости. Зато он видел отражение карабина и ружья, а еще дальше, на багажных сиденьях, высокую стопку коробок с едой, а поверх них спальный мешок. Он был мореплаватель, в одиночку вышедший покорять бурное море и потому запасшийся всем необходимым, и еще ему казалось, что он единственный спасшийся после кораблекрушения и тогда понимал отчаяние обреченных на гибель жертв равнодушной стихии. Шоссе N_99 вело его по долине Сан-Хоакина все дальше и дальше к югу. Хотя он и ехал достаточно медленно, но кажется, побил все возможные рекорды дальности. Ведь теперь не нужно тормозить за большим трейлером или останавливаться перед светофором (многие из них продолжали исправно работать), или снижать скорость перед въездом в город. Несмотря на мучившие опасения и мрачные предчувствия, связанные с физическим состоянием его машины, Иш должен был признаться, что путешествовать по Девяносто девятому в такой обстановке гораздо приятнее, чем покрываться потом в бешеной гонке среди суматошного столпотворения летящих во всех направлениях машин. Людей он не видел. Ни одного. Если бы он поискал в городах, то наверняка кого-нибудь нашел, но в нынешней ситуации не видел в поисках необходимости и смысла. Встретить какого-нибудь несчастного одиночку он мог в любое время. Теперь перед ним стояла другая задача - узнать, остались ли люди, которых пощадила катастрофа, которые продолжают жить вместе. А дорога серой лентой продолжала стелиться по бескрайней равнине. Виноградники сменялись фруктовыми садами, на смену им шли дынные бахчи, и потом снова виноградники, и бесконечные хлопковые поля. Наверное, опытный глаз фермера и здесь бы сразу отметил следы запустения и отсутствия руки человека, но для Иша все это великолепие казалось таким же, как прежде, как было всегда. За Бейкерсфилдом он оставил Девяносто девятую и свернул на извивающуюся серпантином дорогу к перевалу Техачапи. Поля остались позади, уступив место пологим склонам с дубовыми рощами, и чем выше поднимался он в горы, тем меньше оставалось лиственных деревьев, на смену которым пришли вздымающиеся высоко в небо стройные стволы желтых сосен. И здесь никого не было. Но Иш не чувствовал признаков отсутствия людей, потому что в здешних местах всегда было пустынно. Он достиг перевала и смотрел с высоты гор туда, где еще далеко впереди начиналась пустыня. Здесь сильнее, чем прежде, начали мучить его дурные предчувствия. И хотя солнце стояло еще высоко, он сделал остановку в маленьком городке Мохаве и начал приготовления. Пересекая эти двести миль пустыни, даже в Старые Времена люди брали с собой воду. И еще он знал о существовании больших перегонов, и если машина отказывалась двигаться вперед, человек должен был идти целый день, чтобы добраться до ближайшей дорожной станции. Если что случится сейчас, он будет лишен даже этой призрачной возможности, потому что никто не придет ему на помощь. И тогда он отправился на поиски хозяйственного магазина. Тяжелая дверь оказалась надежно запертой на большой висячий замок. Иш разбил окно молотком и пробрался внутрь, магазина. Он взял только три канистры и наполнил их водой из крана над раковиной. Тонкой струйкой, но вода все же продолжала течь. К запасам воды он добавил одолженную в бакалейной лавке четырехлитровую бутыль красного вина. Но покоя не наступало, и тяжелый груз мрачных мыслей о неизбежной встрече с пустыней все сильнее отравлял его существование. Он снова медленно проехал по главной улице и бездумно, не имея никакого представления, что ищет, смотрел по сторонам, как неожиданно взгляд его остановился на застывшем на обочине мотоцикле. Черно-белый мотоцикл - один из тех, на которых несут службу дорожные патрули. Несмотря на мрачные предчувствия, растерянность и страх, он испытал приступ малодушия. Угнать мотоцикл, принадлежащий дорожному копу, - это, пожалуй, вершина немыслимого. Когда на смену угрызениям совести пришла твердая решимость, он вышел из машины, с минуту повозился у мотоцикла, нашел его в полном порядке, сел за руль и медленно для пробы прокатился по дороге. А потом целый час, под палящими лучами солнца, сооружал настил из досок, загонял мотоцикл в пикап и крепко увязывал его веревками. Теперь он мог чувствовать себя моряком, с кораблем и шлюпкой, на которую можно пересесть, если корабль вдруг вздумает затонуть. Но даже такая предусмотрительность не принесла облегчения, и черные мысли продолжали мучить его дурными предчувствиями. Он поймал себя на том, что время от времени оглядывается через плечо. Уставшее солнце медленно спускалось к горизонту, и вместе с солнцем Иш тоже ощутил безмерную усталость. Он собрал холодную и гадкую еду и жевал ее, испытывая отвращение и усиливающиеся приступы страха. Закончив ужин, отправился в продуктовый магазин, принес банку с собачьими консервами и вывалил их биглю. Собака приняла это выражение доброй воли как должное и, поев, свернулась на переднем сиденье машины. Иш сел за руль; вдвоем с собакой они разыскали на вид приличный мотель, а там комнату с незапертой дверью и зашли туда друг за другом - сначала человек, а уже потом собака. Из крана над раковиной сочились лишь редкие капли". Вероятно, подача воды в маленьком городе не была так автоматизирована, как в большом, и система не могла существовать без присмотра человека. Иш кое-как сполоснул лицо, улегся на кровать, а собака свернулась на полу. И снова ночные страхи липкими, холодными пальцами оплели его душу, и он не мог уснуть. Собака постанывала во сне, и тогда сердце его сжималось в груди и проваливалось от страха. В эти мгновения становилось еще страшнее. Иш встал с постели, прошел к дверям комнаты, подергал ручку, проверяя, надежно ли заперта дверь, хотя не понимал, кого и чего он должен бояться и от кого так крепко запирать двери. Он подумал, что, может быть, стоит сходить в аптеку и там найти каких-нибудь снотворных таблеток, но только одна эта мысль страхом пригвоздила его к месту. Он уже начал подумывать о бренди, но зловещий пример мистера Барлоу заставил отказаться и от этой затеи. Вскоре он все-таки заснул, но спал беспокойно. Проснулся совершенно разбитым, и даже нежаркое раннее утро лишало его остатков мужества решиться преодолеть иссушенную солнцем землю пустыни. Он думал вернуться назад, он думал поехать на юг, в сторону Лос-Анжелеса, уговаривал себя, как здорово будет посмотреть, что происходит в тех краях. Но он знал и другое - все эти интересные и заманчивые идеи не что иное, как нелепые отговорки, оправдание собственной нерешительности, малодушные уловки, дабы уйти от исполнения продуманного плана, и остатки гордости в его душе не позволяли бездумно, просто так сворачивать с однажды уже избранного пути. Единственное, в чем он уступил собственным страхам, - стало решение отправляться в путь, когда солнце начнет клониться к закату. Оправдываясь, мысленно привел довод обычной предосторожности - и в нормальные времена люди, избегая дневной жары, пересекали пустыню ночью. Издерганный страхом, в сумбурных попытках и мыслях, что бы еще предпринять для собственной безопасности, он провел еще один беспокойный день в Мохаве. А когда солнце коснулось отрогов западных гор, он и собака - каждый на своем привычном месте - тронулись в путь. Он не проехал и мили, но уже почувствовал, как пустыня, охватывая его, отрезала все пути к отступлению. Лучи низкого солнца, задерживаясь в коротких листьях и гроздьях цветов маленьких деревьев св.Джошуа, отбрасывали длинные, причудливые тени. Вскоре спустились сумерки, и он уже не видел пугающих его теней. Он включил передние фары, и мощный конус света выхватил из темноты дорогу - пустынную, теперь всегда пустынную дорогу. В зеркальце заднего обзора он никогда не увидит нагоняющих его огней другой машины. А потом пришла ночь, а вместе с ней росла и, усиливаясь, продолжала расти его тревога. Даже ровный гул мотора не успокаивал, а, наоборот, заставлял думать только о плохом. И хотя ехал он медленно, но, повинуясь тяжелым предчувствиям, еще больше сбросил скорость и думал - думал о спустивших колесах, думал о перегревающемся моторе, о подтекающем где-то масле, и что все это заставит его брести утопая в песке, а потом медленно умирать от жажды. Кажется, он даже перестал верить в свой страховой полис - черно-белый мотоцикл с багажным сиденьем... Он так медленно ехал, что прошла, кажется, вечность, прежде чем на обочине появилась маленькая пустынная станция, где в прежние времена можно было подкачать бензина, обзавестись запаской или просто утолить жажду. Теперь за маленькими оконцами поселилась темнота, и он знал - не будет там помощи. И он проехал мимо. Белые столбы света от фар освещали уходящую ровную полосу дороги; двигатель гудел ровно и мягко, а человек все продолжал изводить себя мыслями, что же будет, если мотор заглохнет. Ехал он долго и без остановок, так что в конце концов даже собака начала жалобно скулить и беспокойно вертеться на своем сиденье. - Заткнись! - грубо прикрикнул он, но собака продолжала скулить и вертеться. - Ну хорошо, хорошо, - согласился Иш и, даже не утруждая себя съехать на обочину, остановил машину. Вышел сам и, придерживая дверцу, выпустил собаку. Поскуливая, та немного побегала кругами, вздернула кверху морду, совершенно неожиданно разразилась оглушительным лаем и на полной скорости метнулась в те