ронула штурвал, У-2 полетел по широкой спирали, и она принялась внимательно вглядываться в местность внизу. Маленький биплан отлично ее слушался, возможно, даже лучше, чем когда был новым. Георг Шульц, немец-механик, конечно, нацист, но все равно он гений во всем, что касается поддержания самолета в порядке -- У-2 не просто летает, он летает почти безупречно. И это при том, что у них практически нет запасных деталей. Вон там внизу... кажется, свет? Да, правильно. Через несколько секунд Людмила разглядела еще два огонька -- ей сказали, что она должна искать равносторонний треугольник, составленный из огненных точек. Вот они! Людмила медленно кружила над поляной, надеясь, что партизаны правильно выполнят все инструкции. Так и случилось. Как только они услышали тихий шелест мотора У-2, напоминающий стрекотание швейной машинки, они разожгли еще два костра, совсем крошечных, которые показывали, где начинается относительно удобная для приземления поляна. Внутри у Людмилы все похолодело -- так происходило всякий раз, когда ей приходилось садиться ночью в незнакомом месте. "Кукурузник" -- достаточно надежная машина, но малейшая ошибка может оказаться роковой. Людмила подлетела к поляне со стороны огней, начала снижаться, сбросила скорость -- впрочем, нельзя сказать, что У-2 мчался вперед, точно ветер. В последний момент огни исчезли: их, наверное, специально маскировали, чтобы они были не заметны с земли. Сердце отчаянно забилось у Людмилы в груди, а в следующее мгновение ее самолетик сел и покатил по полю. Людмила нажала на тормоза, чем дольше биплан не останавливается, тем больше опасность, что колесо застрянет в какой-нибудь ямке, и У-2 перевернется. К счастью, через несколько метров он остановился. Какие-то люди -- черные тени на фоне еще более черной ночи -- подбежали к "кукурузнику" и окружили его еще до того, как перестал вращаться пропеллер. -- Вы привезли нам подарки, товарищ? -- крикнул кто-то. -- Привезла, -- ответила Людмила и услышала перешептывание: "Женщина!" Впрочем, она к этому уже привыкла; с презрительным отношением ей приходилось сталкиваться с того самого момента, как она записалась в Красную армию. Однако партизаны гораздо реже, чем военные на базах, позволяли себе насмешливые высказывания в ее адрес. Среди них было много женщин, и мужчины давно поняли, что они умеют отлично сражаться. Людмила выбралась из кабины и поставила ногу на ступеньку слева от фюзеляжа, чтобы забраться на заднее сидение самолета. Не теряя времени, она начала передавать партизанам коробки. -- Вот, товарищи, ваши подарки, -- проговорила она. -- Винтовки с боеприпасами... автоматы с боеприпасами. -- Оружие это, конечно, хорошо, только его у нас сколько хочешь, -- сказал кто-то. -- В следующий раз, когда прилетите, товарищ пилот, привезите побольше патронов. Вот их нам не хватает, расходуются просто страсть! Людмила услышала сдержанный хохот партизан. -- А боеприпасы для немецких винтовок и пулеметов имеется? -- крикнул кто-то из-за спин окруживших У-2 партизан. -- Мы не можем их использовать по-настоящему, патронов мало. Людмила вытащила холщовый мешок, в котором что-то звякнуло. Партизаны удовлетворенно загомонили, кое-кто от радости даже пару раз хлопнул в ладоши. -- Меня просили предать вам, -- заявила Людмила, -- чтобы вы не ждали, что мы будем каждый раз доставлять боеприпасы для немецкого оружия. Мы ведь их не делаем, приходится организовать специальные рейды, чтобы пополнить запасы. Да и производство боеприпасов для наших собственных винтовок и автоматов тоже дело не простое. -- Плохо, -- сказал тот, кто спросил про немецкое оружие. -- "Маузер" не слишком хорошая винтовка -- бьет, конечно, точно, но уж больно он не скорострельный и неудобный -- а вот пулеметы у них отличные. -- Может быть, мы сможем обменяться, -- сказал партизан, который первым поздоровался с Людмилой. -- Около Конотопа воюет отряд немецких партизан, у них, в основном, наше оружие. Эти несколько слов очень точно характеризовали сложную ситуацию, в которой оказался Советский Союз. Конотоп, расположенный примерно в ста километрах к востоку от Киева, родного города Людмилы, захватили немцы. Теперь там хозяйничали ящеры. Когда же советские рабочие и крестьяне смогут вернуть себе свою родную землю? Людмила начала передавать партизанам картонные тубы и банки с клеем. -- Вот, берите, товарищи. Войны выигрываются не только оружием, я привезла вам плакаты Ефимова и Кукрыниксов. Со всех сторон послышались радостные возгласы партизан. Газеты здесь, в основном, расхваливали идеологию нацистов, а когда пришли ящеры, в них появилась пропаганда их идей. Радиоприемники, в особенности, те, что ловили сигналы, передаваемые с территорий, удерживаемых людьми, были редкостью и не всегда являлись источником правдивой информации. Поэтому плакаты играли роль своеобразного оружия, наносящего удары по врагам. Оказавшись в считанные доли секунды на стене, они рассказывали о том, как обстоят дела в действительности. -- Ну, что теперь нарисовали Кукрыниксы? -- спросила какая-то женщина. -- По-моему, это их лучшие плакаты, -- ответила Людмила. Ее слова не были простой похвалой, поскольку художники Куприянов, Крылов и Соколов считались лучшими в искусстве политического плаката. -- Вот здесь изображен ящер в костюме фараона, который порет советского крестьянина, а подпись гласит: "Возвращение к рабству". -- Хороший, -- согласился с ней командир партизан. -- Он заставит людей задуматься о том, стоит ли им сотрудничать с ящерами. Мы расклеим плакаты в городах, деревнях и колхозах. -- А что, многие сотрудничают с ящерами? -- спросила Людмила. -- Руководству необходима информация. -- Ситуация не так плоха, как при немцах, -- ответил партизан. Людмила кивнула, вспомнив самое начало войны. Когда фашисты вторглись на советскую землю, многие приветствовали их как освободителей. Если бы враг воспользовался этим, а не старался доказать, что он еще более опасен и жесток, чем НКВД, Гитлеру удалось бы уничтожить советскую власть. -- Хотя, конечно, тех, кто сотрудничает с ящерами, немало, -- продолжал командир отряда. -- Многие люди пассивно принимают любой новый режим, а некоторые считают меньшим злом уродов, которые никого не угнетают В особенности, по сравнению с теми ужасами, что им довелось пережить. -- Разумеется, вы имеете в виду фашистов, -- сказала Людмила. -- Разумеется, товарищ пилот, -- ответил он с самым невинным видом. Никто не осмеливался говорить вслух о карательных акциях советского правительства против собственного народа, но страшная тень все равно нависла над страной. -- Вы говорите, что ящеры никого не угнетают, -- напомнила Людмила. -- Расскажите, пожалуйста, поподробнее об их методах правления. Разведанные иногда оказываются полезнее оружия. -- Ящеры забирают себе скот и часть урожая; в городах пытаются использовать промышленность, которая может оказаться им полезной: химические и сталелитейные заводы, и тому подобное. Но на то, что мы делаем -- как люди -- им наплевать, -- проговорил партизан. -- Они не выступают против церковных обрядов, но и не поощряют их. Даже не запретили Партию, что весьма неблагоразумно с их стороны. Получается, будто они считают ниже своего достоинства нас замечать -- если мы не оказываем им вооруженного сопротивления. Но ответные удары они наносят жестоко и беспощадно. Это Людмила знала на собственном опыте, но все остальное ее удивило. Судя по тону командира партизанского отряда, он тоже не понимал, почему враг ведет себя так странно. Они привыкли к режиму, который управляет всеми аспектами жизни своих граждан -- и безжалостно уничтожает их, если они не выполняют его требований... а иногда и без всякой на то причины. Равнодушие правителей в такой ситуации казалось диким и необъяснимым. Людмила надеялась, что руководство сумеет разобраться в том, что происходит. -- У кого-нибудь есть письма? -- спросила она. -- Я с удовольствием их заберу, хотя, учитывая, как теперь работает почта, они могут идти несколько месяцев. Партизаны выстроились в очередь, чтобы отдать ей свои записки, адресованные родным. Все они были без конвертов, которые закончились еще до того, как прилетели ящеры. Бумагу складывали треугольником, и тогда все знали, что им пришла весточка из армии. Советская почта доставляла их, пусть и долго, но зато бесплатно. Взяв последнее письмо, Людмила забралась обратно в кабину и сказала: -- Не могли бы вы развернуть мой самолет на сто восемьдесят градусов? Раз мне удалось приземлиться на этой поляне без неприятностей, хотелось бы и взлететь отсюда же. Маленький У-2 развернуть вручную ничего не стоило; он весил меньше тонны. Людмиле пришлось объяснить одному из партизан, что нужно делать, чтобы раскрутить пропеллер. Как и всегда во время выполнения подобных заданий, она подумала о том, что будет, если мотор не заведется. Вряд ли здесь найдется опытный механик. Но двигатель еще не успел остыть и потому практически сразу весело заурчал. Людмила отпустила тормоз, и "кукурузник" покатил по неровному полю; несколько партизан бежали рядом и махали руками, но довольно скоро отстали. Для взлета Людмиле требовался более длинный участок земли, чем для приземления. Впрочем, через несколько минут и пару неуклюжих прыжков, У-2 не слишком грациозно поднялся в воздух. Людмила развернула свой самолетик на северо-восток и взяла курс на базу, с которой стартовала. Чтобы вернуться домой, ей придется потратить сил не меньше, чем когда она высматривала поляну, где ее ждали партизаны. Базу нельзя "засветить", иначе ящеры непременно обратят на нее внимание. А дальше можно считать ее судьбу решенной. Она просто перестанет существовать. Впрочем, Людмила знала, гарантий, что ей удастся добраться до дома в целости и сохранности, нет никаких. Ящерам гораздо реже удавалось обнаружить и уничтожить маленькие У-2, чем другие советские самолеты, но "кукурузники" тоже далеко не всегда возвращались на свои базы. Вдалеке Людмила заметила вспышки, похожие на зарницы в жаркий летний день: артиллерия, скорее всего, ящеры. Она посмотрела на часы и компас, стараясь определить местоположение неприятеля. Вернувшись домой, она доложит полковнику Карпову о том, что видела. Может быть, наступит счастливый день, когда партизаны получат "Катюши" и смогут сделать мощный ракетный залп по вражеской батарее. Среди туч, затянувших небо, тут и там проглядывали звезды, весело подмигивая Людмиле. Пару раз ей удавалось разглядеть короткие вспышки на земле -- винтовочные выстрелы. Почему-то звезды тут же перестали казаться ей дружелюбными и мирными. Наблюдая за показаниями компаса и время от времени поглядывая на часы, Людмила искала базу. Посчитав, что подлетела совсем близко, она посмотрела вниз, ничего не увидела... и нисколько не удивилась. Заметить аэродром с первой попытки -- все равно что искать иголку в стоге сена. Она зашла на новый круг. Теперь ей приходилось следить за показаниями уровня горючего в баке. Если она заблудится, и ей придется совершить вынужденную посадку прямо на поле, это нельзя откладывать на самый последний момент. Когда Людмила уже практически не сомневалась в том, что другого выхода у нее нет, она разглядела спасительные огни и поспешила к ним. Если знаешь, где находишься, настроение сразу улучшается. Теоретически посадочная полоса считалась ровной, но на самом деле она мало отличалась от той, что подготовили для Людмилы партизаны. Маленький У-2 отчаянно трясло и подбрасывало на кочках, пока он, наконец, не замер на месте. "Зато такую взлетную полосу труднее заметить", -- утешала себя Людмила. Впрочем, можно ли считать это достаточной компенсацией за синяки и ссадины, которые она получает всякий раз, когда садится или взлетает? Наверное, можно. Она расстегнула ремни безопасности и выбралась из самолета. Навстречу уже бежали рабочие из наземной команды. Они откатили "кукурузник" в укрытие, где он стоял между заданиями, и набросили на него камуфляжные сети. -- Где полковник Карпов? -- спросила Людмила. -- Ушел спать примерно час назад, -- ответил кто-то. -- Сейчас около трех часов ночи. Твое сообщение не может подождать до утра? -- Думаю, не может, -- сказала Людмила. Она считала, что полковник должен узнать про артиллерию ящеров без промедления. Людмила медленно шагала вслед за "кукурузником" в сторону укрытия, не сомневаясь, что там обязательно окажется Георг Шульц. И, разумеется, не ошиблась. -- Alles корошо? -- спросил он на своей обычной смеси немецкого и русского языков. -- Gut, да, -- ответила Людмила на той же смеси. Шульц забрался в кабину. Даже под камуфляжной сетью фонари не зажигали; у ящеров имелись приборы, которые умели распознавать самые крошечные искры света. Впрочем, Шульц и на ощупь исключительно ловко справлялся со своими обязанностями. Он проверил педали и приборы, а потом, высунувшись наружу, сообщил: -- Провод левого элерона плохой -- немного болтается. Подправлю, как только станет посветлее. -- Спасибо, Георгий Михайлович, -- поблагодарила его Людмила. Ей казалось, что с проводом все в порядке, но если Шульц говорит, что его следует подтянуть, значит, так оно и есть. Людмила считала, что он обладает практически сверхъестественным талантом механика. Она на самолете летала, Шульц же отдавался машине целиком, словно становился ее частью. -- Больше ничего плохого, -- сказал он. -- Но... вот, держите. Вы уронили на пол. -- Шульц протянул Людмиле свернутый треугольником листок бумаги. -- Спасибо, -- повторила она. -- Наша почта и так работает из рук вон плохо. Если еще терять письма, прежде чем они успеют отправиться в путь... Людмила сомневалась, что Шульц ее понял, но ей вдруг стало все равно -- она жутко устала, и не хотела напрягаться и переводить свои слова на немецкий. Если полковник Карпов спит, почему бы и ей тоже не отдохнуть немного. Она сбросила парашют, проку от которого, на самом деле, было бы немного, если бы в У-2 угодил вражеский снаряд, ведь она всегда старалась летать как можно ниже, убрала его в кабину и направилась из укрытия в комнату, где жила вместе с другими женщинами-пилотами. Когда она проходила мимо Георга Шульца, он похлопал ее чуть пониже спины. Людмила на мгновение замерла на месте, а потом в ярости развернулась к механику. С тех пор, как она вступила в ряды Красной армии, подобные происшествия случались, но ей казалось, что Шульц -- человек воспитанный и должен вести себя пристойно. -- Никогда больше так не делай! -- крикнула она по-русски, а затем перешла на немецкий, чтобы до него полностью дошел смысл сказанного: -- Nie wieder, verstehst du? -- "Ты" в ее словах прозвучало как оскорбление. -- Что подумает о вас полковник Егер, если узнает? -- добавила она. Шульц служил стрелком в экипаже танка, которым командовал Егер, и очень его уважал. Людмила надеялась, что упоминание имени бывшего командира, приведет Шульца в чувство. Но он только негромко рассмеялся и ответил: -- Он подумает, что я не делаю ничего такого, чего не делал бы он сам. Наступило короткое, гнетущее молчание, которое нарушила Людмила, заявив ледяным тоном: -- А _это_ вас не касается. Если вам мало авторитета вашего командира, чтобы вести себя прилично, хочу напомнить, что вы немец и находитесь на базе вооруженных сил Красной армии -- один против большого отряда советских мужчин. Вас не трогают, потому что вы хорошо работаете. Но не скажу, что особенно любят. Понятно? Шульц вытянулся по стойке "смирно", изо всех сил постарался щелкнуть каблуками валенок и выбросил вперед руку в гитлеровском военном приветствии. -- Я все помню и понимаю, -- объявил он и, громко топая, удалился. Людмила с трудом сдержалась, чтобы не врезать ему как следует под зад. Ну, почему он не мог просто извиниться и заняться делами, вместо того, чтобы злиться, словно она его обидела, а не он ее? И что теперь делать? Если Шульц по-настоящему рассердился, может быть, он больше не захочет иметь дело с ее самолетом? В таком случае, кто будет его чинить? Ответ пришел сразу вслед за вопросом: какой-нибудь русский недоучка крестьянин, который с трудом отличает отвертку от плоскогубцев. Она, конечно, кое-что умеет и сама, но далеко не все, а кроме того, Людмила прекрасно понимала, что не обладает талантом Шульца чувствовать мотор. Вспыльчивый характер может стоить ей жизни. А что еще оставалось делать? Позволить Шульцу обращаться с собой, как со шлюхой? Людмила сердито покачала головой. Наверное, следовало ответить какой-нибудь шуткой, а не устраивать ему сцену. Ну, теперь уже поздно жалеть о том, чего изменить нельзя. Она устало побрела к дому, в котором расположились женщины-летчицы. Не слишком надежное укрытие: стенами служили мешки, наполненные землей, и охапки сена, а крышей -- неструганные доски, засыпанные сеном и прикрытые камуфляжной сетью. Крыша протекала, да и не особенно сохраняла тепло, но здесь все так жили, включая полковника Карпова. Дверь в импровизированный барак не имела петлей и сдвигалась в сторону, сразу за ней висел занавес затемнения. Людмила сначала закрыла дверь, и лишь потом отодвинула занавес. "Не дать ящерам увидеть ни искорки света" -- правило, которому Людмила следовала так же неукоснительно, как и "Взлетай по ветру". Впрочем, в бараке царил полумрак: горело несколько свечей и масляная лампа, однако, Людмиле хватило их света, чтобы не спотыкаться о женщин, которые, завернувшись в тонкие одеяла, спали на соломенных тюфяках. Зевая, Людмила медленно пробиралась к своему месту и вдруг заметила белый прямоугольник поверх сложенного одеяла. Когда она отправлялась на задание несколько часов назад, его там не было. -- Письмо! -- радостно прошептала она. Да еще от кого-то гражданского, иначе его сложили бы по-другому. Людмилу охватило возбуждение, ведь она не слышала о своей семье с тех самых пор, как прилетели ящеры. Она уже потеряла надежду, а, может быть, у них все в порядке? В тусклом свете Людмила не сразу сообразила, что письмо в конверте. Она перевернула его и поднесла поближе к глазам, чтобы посмотреть на обратный адрес. Ей потребовалось всего несколько мгновений, чтобы понять, что часть его написана латинскими буквами, а часть старательно выведенными печатными русскими. И тут она посмотрела на марку. Если бы год назад кто-нибудь сказал ей, что она обрадуется, увидев портрет Адольфа Гитлера, Людмила посчитала бы, что этот человек окончательно выжил из ума или сознательно хочет нанести ей смертельное оскорбление -- скорее всего, и то, и другое. -- Гейнрих, -- тихонько выдохнула она, постаравшись правильно произнести чужой для русского языка звук в начале имени. Людмила быстро вскрыла конверт и достала листок бумаги. К своему огромному облегчению она увидела, что Егер почти все написал печатными буквами: Людмила практически не понимала его почерк. Она прочитала: "Моя дорогая Людмила, надеюсь, ты в полном порядке, жива и здорова, и мое письмо тебя отыщет. Буду просить всех святых, чтобы отыскало". Людмила представила себе, как дрогнул уголок его рта, когда он написал эти слова. Она так ясно его видела, что только сейчас поняла, как сильно по нему соскучилась. "Я выполнял задание в городе, имя которого не имею права называть вслух, иначе цензору придется вооружиться бритвой и вырезать кусок из моего послания к тебе. Через несколько дней я отправляюсь в танковый полк, о нем я тоже не могу ничего сообщить. Лучше бы я вернулся к тебе, или ты ко мне. Ведь на самолете намного легче путешествовать, чем на лошади или даже в танке". Людмила вспомнила рассказы Егера о том, как он путешествовал верхом на лошади по Польше, занятой ящерами. По сравнению с этим все, что она делала на своем У-2, казалось детскими игрушками. "Мне жаль, что мы не вместе. Даже когда все хорошо, нам так мало отпущено времени на этой земле, а ведь сейчас идет война, и о многом прекрасном приходится забыть. Но без нее мы с тобой никогда бы не встретились. Так что, оказывается, и в войне есть что-то хорошее". -- Да, есть, -- прошептала Людмила. Завести роман с врагом не слишком умный поступок (наверное, Егер тоже так думал), но она никак не могла заставить себя относиться к происшедшему, как к чему-то плохому или постыдному. Дальше в письме говорилось: "Я благодарю тебя за то, что ты присматриваешь за моим товарищем Георгом Шульцем; твоя страна так велика, что только благодаря счастливой случайности он оказался на одной с тобой базе. Передай ему от меня привет. Надеюсь, у него все в порядке". Людмила не знала, смеяться или плакать. У Шульца все в полном порядке, и она действительно за ним присматривает, а он мечтает только об одном -- затащить ее к себе в постель. Может быть, ему станет стыдно, если она покажет ему письмо Егера. Впрочем, никто не заставляет ее принимать решение сейчас. Ей очень хотелось поскорее дочитать письмо и хоть немного поспать. Все остальное подождет. "Если судьба будет благосклонна, мы снова встретимся, когда наступит мир. Если война не закончится, мы встретимся, несмотря на нее. Она не может быть столь жестокой, чтобы разлучить нас навсегда. С любовью и надеждой на то, что с тобой не случится ничего плохого. Гейнрих". Людмила сложила письмо и засунула в карман летной куртки. Затем сняла кожаный шлем и очки. Дальше она раздеваться не стала, оставила даже валенки, потому что в бараке было холодно. Она быстро улеглась на свой тюфяк, накрылась с головой одеялом и мгновенно заснула. Когда на следующее утро Людмила проснулась, она обнаружила, что спала, засунув руку в карман, в котором лежало письмо. Она улыбнулась и решила немедленно на него ответить. А покажет ли она его Шульцу... что же, потом будет видно. Скорее всего, покажет, но не сейчас, а когда они оба немного успокоятся и перестанут сердиться друг на друга. И тут Людмила вспомнила, что так и не доложила полковнику Карпову об артиллерийской батарее ящеров. * * * Охранник-ниппонец вручил Теэрцу обед. Тот вежливо поклонился в знак благодарности, одновременно наставив один глазной бугорок на содержимое миски, чтобы посмотреть, что ему принесли. И чуть не зашипел от удовольствия: рядом с рисом лежали большие куски какого-то мяса. Большие Уроды в последнее время стали лучше его кормить; опустошив миску, он практически насытился. Теэрц пытался понять, чего от него хотят Большие Уроды. Плен научил его, что они никому не делают ничего хорошего просто так. До настоящего момента они вообще ничего хорошего ему не делали. Перемена в их поведении вызывала у него серьезные опасения. Его размышления прервало появление майора Окамото и охранника с каменным лицом и винтовкой в руках. Окамото говорил на языке Расы. -- Пойдешь со мной, -- приказал он. -- Будет исполнено, недосягаемый господин, -- ответил Теэрц, который всегда покидал свою камеру с огромным облегчением. Теперь он держался на ногах гораздо более уверенно, чем раньше; поднимаясь вверх по лестнице в комнату для допросов в тюрьме Нагасаки, Теэрц размышлял о том, что это приятное физическое упражнение, а не тяжелый физический труд. "Просто поразительно, что делает с самцом приличное питание", -- подумал он. Поджидавшие их ниппонцы были одеты в белые халаты ученых. Большой Урод, занимавший центральное кресло, что-то сказал, и Окамото перевел: -- Сегодня доктор Нишина хочет обсудить природу бомб, при помощи которых Раса уничтожила Берлин и Вашингтон. -- Пожалуйста, -- добродушно согласился Теэрц. -- Бомбы сделаны из урана. Если вы не знаете, что такое уран, я вам скажу -- девяносто второй элемент периодической таблицы. Он позволил себе немного раскрыть пасть от удовольствия. Большие Уроды такие варвары! Конечно же, они не имеют ни малейшего представления, о чем он говорит. Окамото перевел его ответ ниппонским ученым, они некоторое время что-то между собой обсуждали, а потом майор сказал, обращаясь к Теэрцу: -- Я не знаю необходимой терминологии, чтобы правильно поставить необходимые вопросы и прошу тебя помочь мне, а, кроме того, по возможности, попытаться понять нас и без терминов. -- Будет исполнено, недосягаемый господин, -- по-прежнему дружелюбно ответил Теэрц. -- Хорошо. Окамото задумался; лицо Большого Урода, точно сделанное из резины, отражало его мысли и сомнения. Наконец, он проговорил: -- Доктор Нишина хочет знать, при помощи какого процесса Раса отделяет легкий, взрывной уран от обычного, тяжелого. У Теэрца возникло ощущение, будто в мягком кусочке мяса ему неожиданно попалась острая кость. Даже в самых диких кошмарах -- несколько раз после пленения его посещали невыносимо ужасные видения -- он не мог предположить, что Большим Уродам известно хоть что-нибудь про атомную энергию и уж, тем более, про уран. Если это правда... Вдруг Теэрц понял, что тосевиты представляют для Расы реальную опасность. Раньше он думал, что они всего лишь отсталые дикари, от которых следует ждать мелких неприятностей, но не более того. Обращаясь к Окамото, он проговорил: -- Скажите ученому доктору Нишине, что я не имею ни малейшего представления о том, какие процессы он имеет в виду. Ему стило огромного труда заставить себя не смотреть на инструменты, при помощи которых ниппонцы пытали своих пленников. Окамото одарил его злобным взглядом -- Теэрцу уже довелось видеть такой -- но передал его слова Нишине. Тот что-то долго говорил в ответ, время от времени загибая пальцы, совсем как самец Расы Когда он закончил, Окамото перевел его слова: -- Доктор Нишина говорит, что теоретически имеется несколько возможностей решения поставленной задачи. Среди них следующие -- последовательное распределение барьеров для прохождения газа, содержащего уран; нагревание газа до тех пор, пока часть, в которой содержится более легкий уран, не начнет подниматься над другой; применение электромагнита... -- Последнее слово оказалось довольно трудным, и Окамото пришлось пуститься в сложные объяснения. -- И быстрое центрифугирование с целью выделения более легкого урана. Какой из них применяет Раса? Теэрц не мог оторвать от него глаз. Он был потрясен даже больше, чем когда Большие Уроды сбили его истребитель. Тогда речь шла только о его собственной судьбе. Сейчас ему приходилось беспокоиться о том, знает ли Раса о планах тосевитов. Конечно, они самые настоящие варвары, но им слишком много известно. Следовательно, Теэрцу необходимо соблюдать крайнюю осторожность, когда он будет отвечать на их вопросы. И постараться сделать все возможное, чтобы не выдать никакой важной информации. Он так надолго задумался, что Окамото потерял терпение и рявкнул: -- Не пытайся нас обмануть. Отвечай доктору Нишине. -- Извините, недосягаемый господин, -- сказал Теэрц и добавил: -- Gomen nasai... я искренне сожалею, что заставил вас ждать. Часть проблемы заключается в том, что мне не хватает словарного запаса, чтобы дать вам исчерпывающий ответ, но главная причина -- мое невежество, за которое я прошу меня простить. Вы не должны забывать, что я... был всего лишь пилотом. И не имел никакого отношения к урану. -- Ты довольно многословно распространялся на эту тему некоторое время назад, -- заявил Окамото. -- Ты же ведь не хочешь, чтобы я заподозрил тебя во лжи. Кое-какие из инструментов, которые ты видишь перед собой, очень острые, другие можно нагреть... у нас много разных приспособлений. Может быть, желаешь с ними познакомиться? -- Нет, недосягаемый господин, -- задыхаясь, честно ответил Теэрц. -- Но я и в самом деле не владею необходимой вам информацией. Я же ведь не физик-ядерщик. Все, что мне известно про самолеты, я вам добровольно рассказал. Но я не специалист в области ядерного оружия. Я учился в школе, когда был маленьким, и обладаю знаниями обычного среднего самца Расы. -- Мне трудно поверить в то, что ты говоришь правду, -- заметил Окамото. -- Совсем недавно ты нам кое-что сообщил об уране. "Я даже представить себе не мог, что вам про него известно", -- подумал Теэрц. Его мучили сомнения, поскольку он не понимал, что ему следует сделать, чтобы сохранить свою шкуру в целости и сохранности. Лгать ниппонцам он не мог -- кто знает, как далеко они продвинулись в своих исследованиях? Если ученые сообразят, что он водит их за нос, его тут же накажут -- причем исключительно болезненно. -- Мне известно, что в ядерном оружии используется не только уран, -- сказал он -- В некоторых видах необходим еще и водород -- но деталей я не знаю. "Пусть ниппонцы помучаются над решением этого парадокса", -- подумал он. -- "Как в оружии могут сочетаться самый легкий и самый тяжелый элементы одновременно?" После того, как Окамото передал его слова ученым, Большие Уроды принялись что-то оживленно обсуждать. Затем Нишина, который явно занимал главенствующее положение, задал Окамото вопрос: -- Получается, что в результате взрыва урана температура повышается до такой степени, что водород ведет себя так же, как на солнце и превращает огромное количество массы в энергию? -- спросил майор. Теэрца охватил самый настоящий ужас. Каждый раз, когда он пытался выбраться из кошмарного положения, в котором оказался, его падение в пропасть становилось все стремительнее. Значит, Большим Уродам известно про реакцию синтеза. С точки зрения Теэрца, продукта цивилизации, шагающей вперед с черепашьей скоростью, знание всегда связано со способностью претворить его в жизнь. А если тосевиты в состоянии сделать водородную бомбу... -- Отвечай ученому доктору Нишине! -- резкий голос майора Окамото вывел Теэрца из тоскливой задумчивости. -- Прошу меня простить, недосягаемый господин, -- поспешно проговорил Теэрц. -- Да, ученый доктор совершенно прав. Вот и все. Он сделал то, чего делать было нельзя ни в коем случае. Теперь следует ждать, что ниппонцы в любой момент применят ядерное оружие против представителей Расы, захвативших континент -- Теэрц рассматривал его как большой остров; он привык к тому, что воду окружает земля. А не наоборот. Он услышал, как Окамото подтвердил догадку ученых, передав им его ответ. Холод сковал все существо Теэрца, погрузившегося в печальные раздумья. Ниппонцы больше в нем не нуждаются. Судя по их вопросам, они выяснили все, что хотели, и собираются применить свои новые знания на практике. -- Вернемся к вопросу про более легкий уран, который является взрывчатым веществом, в отличие от других, стандартных типов, -- сказал Нишина. -- Нам не удалось его получить; по правде говоря, мы приступили к экспериментам совсем недавно. Вот почему мы намерены узнать у тебя, каким образом вы решаете данную проблему. Теэрц не сразу понял, что он имеет в виду. Представители Расы испытали настоящее потрясение, когда они прилетели на Тосев-3 и обнаружили, насколько далеко Большие Уроды продвинулись в своем развитии. Перед тем, как Теэрц попал в плен, среди пилотов ходило много разговоров на эту тему. Раса не предполагала встретить здесь никакого сопротивления, но против ожиданий тосевиты не пожелали сдаться на милость победителя. Конечно, их действия не слишком эффективны, да и технике далеко до совершенства, но это их не останавливает, и они яростно рвутся в бой. Как им удалось построить боевые самолеты всего за восемьсот местных лет, прошедших со времени разведывательной экспедиции, оставалось загадкой. Впервые Теэрцу показалось, что он начал понимать тосевитов. Раса сознательно вносила изменения в свою жизнь очень медленно. Когда делалось какое-то открытие, специалисты по экстраполяции производили сложнейшие вычисления, целью которых являлось выяснить заранее, как оно повлияет на жизнь общества, где давно царят стабильность и порядок. Главная задача ученых состояла в том, чтобы минимизировать отрицательные аспекты, не теряя при этом преимуществ изучаемого метода или устройства. У Больших Уродов все устроено иначе. Узнав что-то новое, они хватаются за свое открытие обеими руками и мусолят его до тех пор, пока оно не потеряет аромата. Им плевать на то, к каким последствиям приведет их деятельность через пять поколений -- или пять лет. Они хотят получить все преимущества _немедленно_, а будущие проблемы откладывают на потом. При таком отношении к жизни они рано или поздно сами себя уничтожат. Но сейчас они представляют для Расы чрезвычайно серьезную опасность. -- Я уже тебя предупреждал, чтобы ты не отнимал у нас время, пытаясь похитрее обмануть, -- сказал майор Окамото. -- Немедленно выкладывай доктору Нишине всю правду. -- Насколько мне известно, недосягаемый господин, правда заключается в том, что мы не прибегаем ни к одному из перечисленных вами методов, -- ответил Теэрц, и Окамото поднял руку, собираясь его ударить. Опасаясь, что его подвергнут таким страшным пыткам, каких ему еще не довелось испытать, Теэрц быстро проговорил: -- Мы используем более тяжелый вид урана -- он называется изотоп. -- Как вы это делаете? -- спросил Окамото после короткого диалога с ниппонскими учеными. -- Доктор Нишина утверждает, что более тяжелый изотоп не может взорваться. -- Есть другой элемент, номер девяносто четыре. Его не существует в природе. Мы получаем его из более тяжелого невзрывчатого изотопа урана -- доктор Нишина совершенно прав. Мы используем в наших бомбах его. -- Мне кажется, ты лжешь. Даю слово, тебя ждет суровое наказание, -- заявил Окамото, однако, слова Теэрца Большим Уродам в белых халатах перевел. Они тут же заговорили все одновременно, но Мишина собрал их мнения воедино и передал ответ майору Окамото -- По-видимому, я ошибся, -- сказал тот Теэрцу. -- Доктор Нишина сообщил мне, что американцы открыли элемент, о котором ты говоришь, и дали ему имя -- плутоний. Ты поможешь нам его получить. -- Кроме того, что я уже сказал, мне больше почти ничего не известно, -- прошептал Теэрц. Ему казалось, что он уже никогда не выберется из пучин отчаяния, в которые погрузился Каждый раз, когда он говорил ниппонцам что-то новое, его охватывала надежда, что технические трудности заставят их отступить, уйти с дороги, ведущей к изобретению ядерного оружия. Он мечтал о том, чтобы на Нагасаки упала плутониевая бомба Нет, это, конечно же, невозможно! Глава VI "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЧАГУОТЕР, НАСЕЛЕНИЕ 286 ЧЕЛОВЕК" -- гласила надпись на щите. Увидев ее, полковник Лесли Гроувс покачал головой. -- Чагуотер, -- проворчал он. -- Интересно, с какой стати он так называется? [Чагуотер (Chugwater, англ ) -- в буквальном переводе "пыхтящая вода"]. Капитан Ране Ауэрбах прочитал другую часть вывески: -- Население 286 человек. Лучше бы назвали его "Дыра". Однако Гроувс смотрел в будущее. Офицер-кавалерист, конечно, прав. Городок не сильно соответствует своему статусу, но зато вокруг него бродят стада скота, который щиплет травку на полях. Сейчас в конце зимы животные, разумеется, не слишком в теле, но им все-таки удается находить себе пропитание. Значит, здесь нет проблем с продовольствием. Из домов высыпали горожане, чтобы поглазеть на необычное зрелище -- целый кавалерийский эскадрон, заполнивший узкие улицы. Однако, казалось, особого впечатления появление военных на них не произвело -- в отличие от Монтаны и Вайоминга. Какой-то мальчишка в потертых джинсах сказал мужчине в рабочем комбинезоне: -- Парад на прошлой неделе мне понравился больше. -- У вас неделю назад состоялся парад? -- спросил Гроувс приземистого мужчину в черном пиджаке, белой рубашке и галстуке -- явно представителя местных властей. -- Ясное дело. -- Мужчина выплюнул на мостовую табачный сок. Гроувс позавидовал тому, что у него есть табак, хотя бы в таком виде. А тот тем временем продолжал: -- Тогда не хватало только духового оркестра. Куча телег, солдаты, какие-то иностранцы, которые ужасно смешно разговаривали по-нашему... и даже парочка ящеров -- ну и дурацкий у них видок! Ни за что не сказал бы, что от них может быть столько неприятностей. -- Да, вы правы. Гроувса охватило волнение. Похоже, тут проехала Металлургическая лаборатория в полном составе. Если он отстает от них всего на пару недель, они уже, наверное, в Колорадо и скоро будут в Денвере. Может быть, даже удастся догнать их прежде, чем они туда доберутся. Чтобы подтвердить свою догадку, Гроувс спросил: -- А они не говорили, куда направляются? -- Не-е-е, -- протянул приземистый мужчина. -- По правде говоря, те ребята все больше помалкивали. Но вели себя дружелюбно. -- Он выпятил грудь, однако, живот все равно выступал больше, и заявил: -- Я поженил одну парочку. Тощий жилистый парень, похожий на ковбоя, фыркнул: -- Давай, расскажи им, Гудок, как ты порезвился с невестой. -- Вали к черту, Фритци, -- ответил толстяк по имени Гудок. "Ковбой по имени Фритци?" -- подумал Гроувс. Но прежде чем он успел как следует удивиться, Гудок повернулся к нему и заявил: -- Я бы, конечно, не против. Уж очень она была хорошенькая. Кажется, вдова. Но капрал, за которого она вышла, выбил бы мне все зубы, посмотри я на нее хотя бы краешком глаза. -- И поделом тебе, -- Фритци совсем не по-ковбойски захихикал. -- Да заткнись ты! -- разозлился Гудок, а потом, повернувшись к Гроувсу, сказал: -- Итак, я не знаю, кто они такие, полковник. Мне известно только, что они направились на юг. Думаю, в сторону Денвера, а не Шайенна. -- Большое спасибо. Вы нам очень помогли, -- поблагодарил его Гроувс. Если речь идет не о компании Чикагского университета, он съест свою шляпу. Он в рекордно короткий срок проехал по Канаде, затем миновал Монтану и Вайоминг -- гораздо быстрее, чем физики двигались на запад по Великой равнине. Конечно, у него всего один фургон, да и тот практически пустой, в то время как они вынуждены ехать очень медленно. К тому же им, в отличие от его маленького отряда, приходится постоянно решать проблему фуража. Если ты не в состоянии разобраться с многочисленными задачами, которые ставит перед тобой дальняя дорога, какой же ты армейский инженер? -- Вы тут заночуете? -- спросил Гудок. -- Тогда мы заколем для вас упитанного тельца, как советует Писание. Кроме того, между нами и Шайенном нет ничего -- только мили, мили, мили и мили равнин. Гроувс посмотрел на Ауэрбаха. Тот ответил ему выразительным взглядом, словно хотел сказать: "Вы тут начальник". -- Я знаю, жизнь сейчас нелегкая, мистер э-э-э... -- Джошуа Самнер, но вы можете называть меня Гудок, как все тут. У нас достаточно еды, по крайней мере, пока. Накормим вас отличным бифштексом со свеклой. Клянусь Богом, вы будете есть свеклу до тех пор, пока у вас глаза не покраснеют -- в прошлом году мы собрали потрясающий урожай. В нескольких милях отсюда, прямо по дороге, живет семья с Украины. Они научили нас готовить блюдо, которое они называют "борщ" -- свекла, сметана и что-то еще... не знаю, что. Получается гораздо вкуснее того, что мы делали из свеклы раньше. Можете поверить мне на слово. Гроувс без особого энтузиазма относился к свекле -- со сметаной, или без. Но он знал, что дальше на юг по Восемьдесят седьмому шоссе он вряд ли получит что-нибудь лучше. -- Спасибо, э-э-э... Гудок. Тогда мы остаемся, если вы, ребята, не против. Никто в пределах слышимости не произнес ни единого звука против. Капитан Ауэрбах поднял руку. Кавалерийский эскадрон натянул поводья. Гроувс подумал, что старики, стоящие на улице,