заставило се посадить самолет в самом центре города. -- Я не могу ответить на ваши вопросы, -- говорила Людмила. Многие из псковитян понятия не имели о том, что такое повышенные меры безопасности, -- в отличие от Людмилы. Она подошла к Крому. Около него не было охраны -- ни немецкой, ни советской. Ящерам ни к чему знать, что здесь располагается штаб защитников города. Внутри дорогу Людмиле преградили два крепких нацистских солдата, которые окинули ее насмешливыми взглядами. Немцы почему-то считали, что женщинам не место в армии. -- Was willst du, Liebchen? [Чем займемся, любимая? (нем.)] -- спросил один, а его товарищ, грубоватый на вид парень, нагло рассмеялся. -- Ich will Generalleutnant Chill sofort zu sehen, -- ответила Людмила самым ледяным тоном, на который только была способна: "Я хочу немедленно поговорить с генерал-лейтенантом Шиллом". -- Сначала поцелуй меня, -- предложил охранник, и его приятель согнулся пополам от хохота. Людмила вытащила пистолет и прицелилась не в грудь. или в голову парня, а прямо в пах. -- Хватит отнимать у меня время, кретин, -- ласково проговорила она. -- Если мы из-за тебя упустим ящеров, мало тебе не покажется, уж можешь не сомневаться. -- Сука, -- выругался один из немцев. -- Лесбиянка, -- едва слышно проворчал его приятель, но оба отошли в сторону. Людмила убрала пистолет в кобуру, только когда завернула за угол. Другой немец, капитан, сидел за столом в приемной перед кабинетом генерал-лейтенанта Шилла. Он вел себя с Людмилой как с солдатом, но помочь ей ничем не мог. -- Мне очень жаль, старший лейтенант, но генерал на передовой, -- сказал немец. -- Думаю, он вернется только через несколько дней. -- Мне нужно организовать артиллерийский обстрел колонны ящеров, -- сообщила Людмила и рассказала о том, что видела на лесной тропе, к югу от города. Капитан нахмурился. -- Я имею право использовать артиллерию только для непосредственной обороны города и линии фронта, -- с сомнением произнес он. -- Кроме того, такие атаки всегда приводят к огромным потерям в технике и живой силе, поскольку ящеры отвечают нам мощным огнем из своих орудий, -- а мы не можем себе этого позволить. -- Я рисковала жизнью, чтобы доставить вам информацию о ящерах, -- сказала Людмила. -- Неужели вы не намерены ничего предпринять? Капитан показался ей слишком чистеньким и откормленным -- похоже, он давненько не бывал на линии фронта в отличие от своего генерала. Вместо того чтобы разозлиться, он спокойно проговорил: -- Если вы считаете, что данная проблема имеет значение, сообщите о том, что вам удалось узнать, англичанам. Они сидят чуть дальше по коридору. -- Он показал, в какую сторону Людмиле следует идти. -- В отсутствие командующего они принимают все решения. Он говорил как человек, который цитирует наизусть строчки инструкции. Впрочем, Людмила, как ни старалась, не смогла ее вспомнить или узнать. А еще он не скрывал, что ему не нравится сложившееся положение вещей, -- однако никого не волновали чувства капитана. Главное, чтобы он выполнял приказы, -- считалось, что немцы умеют это делать превосходно. -- Хорошо, я попытаюсь поговорить с ними. Спасибо, -- сказала Людмила и поспешила к двери. В обвешанном картами кабинете Людмила обнаружила троих англичан и светловолосую женщину, вооруженную винтовкой с оптическим прицелом. Она была необыкновенно красива, и в первый момент Людмила решила, что она просто не имеет права носить военную форму и держать в руках снайперское оружие. Но, взглянув в глаза женщине, она поняла, что ошиблась. Людмила принимала участие в достаточном количестве сражений, чтобы распознать человека, немало повидавшего на своем веку. Один из англичан -- Джоунз -- стоял рядом с женщиной, положив руку ей на плечо, но она не сводила глаз с другого парня, которого звали Бэгнолл и с которым Людмила познакомилась, когда приземлилась в парке на своем "кукурузнике". У нее тут же возникло ощущение, будто она оказалась в самом центре действия "Анны Карениной", а не в комнате, где планируются боевые действия. Однако Кен Эмбри, третий англичанин, увидел ее и сказал: -- _Чито_... Что? -- Его русский оставался в зачаточном состоянии, но тем не менее ему удалось обратить внимание остальных на появление Людмилы. Джоунз убрал руку с плеча светловолосой красавицы так быстро, словно она вдруг превратилась в раскаленную головешку. "Пожалуй, лучше всего сделать вид, что я ничего не заметила", -- подумала Людмила. Что делают англичане в свободное время, ее не касается, хотя Людмила считала, что им следует заниматься _этим_ за пределами Крома. Смешивая немецкие слова с русскими, Людмила рассказала о том, что видела и что, как ей кажется, следует сделать. Джордж Бэгнолл переводил ее слова на английский. -- Подойдите к карте, -- попросил он по-немецки, когда Людмила замолчала, и показал на лес, расположенный к югу от Пскова. -- Где точно вы видели грузовики и как давно? Людмила принялась разглядывать карту. Она немного нервничала; в Советском Союзе военные карты не принято показывать всем подряд. -- Вот здесь, к западу от пруда, -- показала она. -- Я совершенно уверена. Это было... -- Она посмотрела на часы у себя на руке. -- Двадцать три минуты назад. Я вернулась, чтобы доложить о передвижениях противника, как только засекла грузовики. Джордж Бэгнолл улыбнулся. По русским стандартам у него было слишком вытянутое, худое и непропорциональное лицо. Людмила не считала таких мужчин привлекательными, но стоило ему улыбнуться, и он становился настоящим красавцем. -- Вы правильно поступили, запомнив точное время и сразу вернувшись в Псков, -- сказал он. И тут же, перейдя на английский, заговорил со своими товарищами. Людмила, которая не понимала ни слова, сначала разозлилась, но потом сообразила, что английским летчикам нужно обсудить ее сообщение, и сразу успокоилась. Вскоре Бэгнолл заговорил на смеси немецкого и русского, которым пользовалась сама Людмила. -- К тому времени как мы сможем все подготовить и начать артиллерийский обстрел, грузовики практически доберутся до линии фронта ящеров -- вот видите? -- Он показал на карте предполагаемый маршрут грузовиков, направлявшихся к красной линии за пределами Пскова. Увидев разочарование на лице Людмилы, он продолжал: -- Но ящеры не успеют их разгрузить. Может быть, парочка снарядов окажется очень даже кстати. Подождите здесь. Он вышел из комнаты с картами, но через несколько минут вернулся с улыбкой на лице. -- Капитан Дельгер нас не одобряет, но он хороший солдат. Если ему приказано что-то сделать, он это делает. Он оказался прав -- через несколько минут полевые орудия, расположенные к северу и востоку от Пскова, начали обстрел позиций ящеров, причем прежде чем враг успел ответить, батареи поменяли свое местоположение. Впрочем, ящеры без задержки ответили яростным огнем. -- Надеюсь, они успели отвести пушки на новую позицию, -- сказала Людмила и покачала головой. -- Мне всякий раз становится не по себе, когда я желаю чего-нибудь хорошего немцам. -- Она произнесла эти слова по-немецки и смущенно повторила их по-русски. Женщина со снайперской винтовкой согласно закивала. -- Мы тоже чувствуем себя не слишком уютно, -- сказал на своем вполне приличном русском Джоунз, самый молодой из англичан. -- Не забывайте, мы ведь воевали с гитлеровцами два года, прежде чем к нам присоединился Советский Союз. Людмила все прекрасно помнила. В те два года пропаганда утверждала, что гитлеровская Германия не делает ничего плохого. Она наносит удар за ударом по империалистическим державам... а потом она напала на Советский Союз, который устоял чудом. -- Они наши союзники в борьбе против ящеров, -- сказала Людмила. -- Я стараюсь все остальное забыть и помнить только об этом. Я стараюсь... но мне очень трудно. -- Да, трудно, -- согласился с ней Джордж Бэгнолл. -- То, что я видел здесь и во Франции, заставило меня ликовать, когда мы сбрасывали им на головы бомбы. Однако следует признать, что нацисты задали ящерам серьезную трепку. Очень странно. Большая часть была сказана по-немецки, но русская блондинка поняла достаточно, чтобы ответить: -- Никто не утверждает, будто нацисты не умеют воевать. А если кто-то и говорит такое -- это вранье; мы все достаточно видели, чтобы знать, что они отличные солдаты. Но они не думают, зачем и почему сражаются. Кто-то отдает им приказ, и они его выполняют -- безукоризненно. И все ради чего? Ради победы гитлеризма? -- В ее небесно-голубых глазах появилось презрение. Никто не стал с ней спорить. Через несколько минут в комнату вбежал капитан Дельгер. Его упитанное красивое лицо сияло. -- Мы получили сообщение с линии фронта. Наша артиллерия обстреляла вражеские грузовики. Похоже, они везли снаряды, потому что возникло несколько новых взрывов. Бэгнолл сказал ему, что делать, и он прекрасно справился со своей задачей. Блондинка со снайперской винтовкой бросилась Бэгноллу на шею и поцеловала его в губы. Капитан Дельгер смущенно закашлялся и поспешил покинуть кабинет англичан. Джером Джоунз покраснел и стал похож на вареного рака, а Людмила смущенно отвернулась. Такое поведение, исключительно неприличное, не пристало советской женщине. Она ожидала, что Бэгнолл воспользуется доступностью бесстыжей снайперши. Во-первых, мужчины все одинаковые и хотят только одного. А во-вторых, он англичанин, а значит, капиталист и эксплуататор. Но он осторожно, чтобы не обидеть, высвободился из объятий красотки. Людмила видела, что он смущен не меньше, чем она сама. Она задумчиво пригладила волосы. Бэгнолл совсем не походил на англичанина из ее школьной программы и вел себя иначе. А что это значит? Она и сама не знала, но чем больше смотрела на мир, тем сложнее он становился. * * * Йенс Ларссен въехал в Ханфорд, штат Вашингтон, из последних сил нажимая на педали своего велосипеда, и остановился посреди центральной улицы. -- Боже, какая помойка, -- проворчал он. Он сразу понял, почему физики из Металлургической лаборатории с таким восторгом рассказывали об этом городке -- даже отсюда он слышал громкий шум реки Колумбия, которая текла неподалеку. Отличная река, именно то, что нужно. Кроме того, Ларссен отлично знал, что представляет собой Миссисипи. А еще здесь имелась железная дорога, которая вела сюда с севера: здание вокзала оказалось самым большим в городе. Однако на юг она не продолжалась -- значит, Ханфорд -- конечная станция. "Во многих отношениях", -- подумал Йенс. Наличие железной дороги говорит в пользу городка. По ней можно доставлять и увозить все, что потребуется. Без нее все было бы гораздо сложнее. Итак, река и железная дорога: два серьезных достоинства. Все остальное, с точки зрения Йенса, представляло собой недостатки. В Ханфорде живет несколько сотен человек. И если здесь начнется промышленное строительство, это сразу же насторожит ящеров, поскольку своих заводов и крупного -- как, впрочем, и мелкого -- производства Ханфорд не имел. Йенс огляделся по сторонам. Завод по производству плутония придется строить под землей; нет ни одного достаточно крупного здания, где он мог бы незаметно разместиться. А как организовать такие работы, чтобы неприятель ничего не заметил? Ларссен не знал. -- Слишком маленький, -- сказал Ларссен так, словно кто-то ему возражал. Ханфорд всю свою жизнь служил рыночным городом для окрестных ферм. Кое-какие поля, расположенные к северу, югу и западу от него, оставались зелеными; но большая их часть высохла и умерла из-за ящеров, которые разрушили водонапорные башни. Около железнодорожной станции располагались пара магазинов (один был закрыт), заправочная станция (она тоже не функционировала), школа (поскольку наступило время летних каникул, Йенс не знал, работает она или нет) и кабинет врача. Ларссен заметил, что туда вошла беременная женщина -- значит, врач на своем посту. Он задумчиво почесал запястье. В Огдене, штат Юта, доктор -- кажется, его звали Шарп -- сказал, что в каком-нибудь маленьком городке у какого-нибудь врача, возможно, остались сульфаниламиды, которые могут избавить его от триппера. По дороге сюда он поспрашивал у местных эскулапов, но ни у кого из них не оказалось лекарства -- либо они не хотели тратить его на чужого парня, оказавшегося в их городке проездом. Ну, раз он сюда попал, можно еще раз попробовать. Скажут ему "нет" -- значит, нет. Ничего нового для себя он не услышит. Он подошел к кабинету врача и поставил велосипед на тормоз, но уже в следующую минуту покачал головой и решил взять его с собой. Если кто-нибудь из местных его утащит, все остальные будут делать вид, что вообще ничего не видели. Йенс вырос в маленьком городке и хорошо знал, какие здесь царят нравы. В приемной оказалось чисто и достаточно уютно. На столике лежали журналы годичной давности. Даже если бы ящеры и не заявились в Америку, здесь было бы точь-в-точь то же самое. За конторкой сидела средних лет симпатичная женщина в льняном платье. Если появление грязного незнакомца с винтовкой и велосипедом в руках и удивило ее, она этого не показала. -- Доброе утро, сэр, -- поздоровалась она. -- Доктор Генри скоро вас примет. -- Хорошо, спасибо. Йенс сел. Он не обратил внимания на вывеску снаружи, где стояло имя врача. Ему было все равно. Он принялся листать журнал "Лайф", разглядывая фотографии немцев, отступающих под ударами суровой русской зимы. Сейчас происходили гораздо более ужасные вещи, хотя тогда, в 1942 году, казалось, что самое страшное уже случилось. -- Э-э-э, извините, сэр, -- сказала медсестра. -- Ваше имя? Ларссен назвал, а потом произнес его по буквам, он привык, что люди, как правило, путают либо его имя, либо фамилию, а порой и то и другое. Дверь рядом с конторкой медсестры открылась, и из кабинета вышла беременная женщина. Если не считать того, что она была похожа на дирижабль, выглядела она прекрасно. Она улыбалась. Видимо, доктор сказал, что у нее все в порядке. Женщина, чуть моложе медсестры, высунула голову и позвала: -- Заходите, мистер э-э-э... Ларссен. Она была в стареньком, но идеально чистом белом халате, а на шее у нее висел стетоскоп. Йенс вошел в комнату. Женщина взвесила его, измерила кровяное давление, а потом спросила, на что он жалуется. Йенс почувствовал, что краснеет. -- Я бы хотел поговорить с доктором, -- смущенно пролепетал он. Женщина приподняла одну бровь. У нее было худое лошадиное лицо, а темные волосы собраны в короткий хвостик. -- А я и есть доктор, -- ответила она. -- Марджори Генри. Вы решили, что я медсестра? -- По тому, как она задала свой вопрос, стало ясно, что люди на протяжении многих лет спрашивали у нее одно и то же. -- А, понятно, -- пробормотал Йенс, который теперь смутился совсем по другой причине. -- Прошу меня простить. Ему стало не по себе, и он не имел ни малейшего представления о том, как выберется из трудного положения. Как он скажет женщине, пусть даже и врачу, что у него триппер? Он пожалел, что не прочитал вывеску у входа. Гонорея его не прикончит, а он мог поискать и другого доктора. -- Ну, так что же вас беспокоит? -- повторила свой вопрос доктор Генри. Ларссен ничего не сказал, и она снова удивленно на него посмотрела. -- Уверяю вас, мистер Ларссен, какая бы у вас ни была проблема, я могу с ней справиться. А если нет, я честно вам об этом скажу. Йенсу нравился ее уверенный серьезный вид. -- Я, ну... видите ли, у меня... Он сдался, понимая, что не сможет заставить себя сказать вслух, зачем сюда пришел. Доктор Генри встала и закрыла дверь в кабинет. -- Вот так. Теперь Белла нас не услышит, -- сказала она. -- Мистер Ларссен, должна ли я сделать вывод из вашего смущенного заикания, что речь идет о венерическом заболевании? -- Йенс поморщился и кивнул. Она коротко кивнула в ответ. -- Хорошо. Вы знаете, чем вы больны? -- Гонорея, -- прошептал Ларссен и принялся внимательно изучать свои армейские ботинки. Из всех слов, которые он никогда не произносил в присутствии женщин, это значилось в списке среди первых. Собравшись с силами, он продолжал: -- Я слышал, что сульфаниламиды могут помочь, но ни у кого из врачей, к которым я обращался, их не оказалось. -- Да, сейчас с лекарствами трудно, -- ответила она. -- Но вам повезло. Перед самым появлением ящеров я получила большую партию необходимого вам препарата. Думаю, могу выделить вам несколько граммов. Поверьте мне, иметь возможность повести атаку на болезнь гораздо приятнее, чем просто от нее защищаться. -- И вы действительно дадите мне лекарство? -- переспросил Йенс, не веря в свое счастье. -- Здорово! Он начал быстро менять свое мнение о Ханфорде. "Отличный город, дружелюбные люди", -- подумал он. Доктор Генри открыла шкафчик с лекарствами, и Йенс увидел несколько больших банок с маленькими желтыми таблетками. -- Принимайте по три штуки пять раз в первый день, -- сказала она. -- Четыре раза -- во второй, три -- в третий, а потом два раза в день, пока они не закончатся. У вас есть куда их положить? Таблеток у меня полно, а вот баночек для них не хватает. -- Вот, есть, -- сказал Йенс и вытащил из мешка носок. Доктор Генри рассмеялась, но принялась ссыпать таблетки в носок. Их было ужасно много, но Йенса это не беспокоило. Он бы с радостью проглотил шар для боулинга, чтобы избавиться от мерзкой болячки. Когда доктор закончила считать таблетки, он спросил: -- Сколько я вам должен? -- Мистер Ларссен, в наше время люди не в состоянии покупать лекарства за деньги, -- поджав губы, ответила доктор. -- Но кое-что другое купить можно, поэтому деньги никто не отменял... если по справедливости, вы мне должны двести долларов. Но если их у вас столько нет, а у вас наверняка нет... Йенс засунул руку в карман штанов и вытащил толстую пачку денег. Доктор Генри с удивлением наблюдала за тем, как он отсчитывает двадцатки. -- Держите, -- сказал он. -- Иногда люди в состоянии купить себе лекарство. -- Правда? -- спросила она. -- А собственно, кто вы такой? "Кто этот человек в маске?" -- почему-то вспомнилось Йенсу. Впрочем, она имела право на такой вопрос. Небритый незнакомец, похожий на бродягу, не разгуливает с кучей денег в кармане, словно он поступил в ученики к знаменитому гангстеру. А люди, у которых столько денег, не склонны раздавать их врачам маленьких городков за лечение банальной болезни. Вместо ответа Йенс достал письмо, которым его снабдил генерал Гровс, и протянул доктору. Она внимательно прочитала, сложила лист и вернула Ларссену. -- И куда вы направляетесь, мистер... нет, доктор Ларс-сен, для того, чтобы выполнить вашу важную миссию? -- спросила она. Но не стала интересоваться, где он подцепил свою болезнь, -- ну, и хорошо, поскольку он заразился ею дважды. -- По правде говоря, -- улыбнувшись, ответил Йенс, -- я направлялся именно сюда. Теперь мне придется вытащить свой велосипед из вашей приемной и пуститься в обратный путь, чтобы доложить о том, что я увидел. -- Вы направлялись сюда? В Ханфорд? -- рассмеявшись, переспросила Марджори Генри. -- Извините меня, доктор Ларссен, но что есть в Ханфорде, чего вы не можете получить в огромных количествах в любом другом месте Соединенных Штатов? -- Вода. Место. Уединение, -- ответил он. Больше ничего у Ханфорда не было, если не считать, конечно, доктора Генри, но Йенс уже решил, что его отчет о Ханфорде будет не таким уничтожающим, как он думал поначалу. -- Да, всего, что вы перечислили, у нас сколько угодно, -- не стала спорить доктор Генри. -- Но почему эти вещи имеют для правительства такое огромное значение, что оно отправило на их поиски специального человека? -- Прошу меня простить, но я действительно не могу вам сказать. -- Йенс начал жалеть, что показал письмо. -- Пожалуйста, не рассказывайте никому обо мне и моей миссии, -- попросил он. -- Я буду вам очень признателен, если вы скажете Белле -- я правильно запомнил имя? -- что деньги я выиграл в покер или что-нибудь вроде того. -- Хорошо, -- ответила доктор. -- Я сделаю, как вы просите. Я ведь работаю врачом в маленьком городке и не могу себе позволить много болтать -- так можно за неделю растерять всех пациентов. Впрочем, я задам вам один вопрос: вы не собираетесь открыть здесь госпиталь? В бумагах написано "доктор Ларссен", но я, честно говоря, не думаю, что вы медик. -- Нет, я не медик, и мы не собираемся открывать здесь госпиталь, -- ответил Йенс и замолчал. Он не сказал, в какой области специализируется, поскольку она могла догадаться о вещах, которых ей знать не следовало. Йенс снова вспомнил о мерах безопасности, которые не слишком его беспокоили, пока он сюда добирался. Доктора Генри его ответ явно разочаровал, но она не стала больше задавать вопросов. Может быть, она не шутила, когда говорила об умении держать язык за зубами. Она сильно, по-мужски, пожала ему руку. -- Удачи вам, -- сказала она. -- Надеюсь, таблетки помогут, они всем помогают. Я также надеюсь, что больше вам подобное лечение не понадобится. -- Прежде чем Йенс успел решить, стоит ли ему на нее рассердиться, она заговорила снова: -- Итак, мы еще увидим вас в Ханфорде? -- Вполне возможно, что увидите, -- сказал Йенс. Она не рассердилась на его тон. В конце концов, она врач и не считает гонорею концом жизни. Ларссен кивнул ей, открыл дверь и прошел по коридору в приемную. -- Мистер Ларссен заплатил мне за визит, Белла, -- крикнула ему вслед доктор Генри, и Йенс снова кивнул, на сей раз самому себе. Если она запомнила, что при посторонних его следует называть "мистер Ларссен", возможно, она действительно не станет болтать о письме, которое он ей показал. По крайней мере, он очень на это рассчитывал. В приемной сидела еще одна беременная женщина, не такая круглая, как предыдущая, и фермер с рукой, завернутой в окровавленную тряпку. Оба с любопытством смотрели на Ларссена, пока тот забирал свой велосипед. -- Заходи, Джордж, -- сказала Белла. -- Доктор промоет и зашьет твою руку. -- А у нее осталась сыворотка от столбняка? -- спросил Джордж, поднимаясь со стула. Йенс так и не узнал, осталась ли у доктора Генри сыворотка против столбняка. Он вышел из кабинета на улицу. На вывеске ее имя было написано полностью, крупными буквами; он просто не обратил внимания. В противном случае он ни за что не пошел бы в кабинет и не получил бы свои таблетки. Порой незнание играет нам на руку. Ларссен уселся на велосипед и принялся крутить педали, направляясь на сей раз на юг. Доктор Генри оказалась за последнее время единственной женщиной, которая не сделала ему ничего плохого. Она знала свое дело и выполняла работу без глупостей и лишних разговоров. -- Если бы ей пришлось меня ждать, она бы _дождалась_, клянусь богом! -- сказал Йенс, выезжая из Ханфорда. -- И не стала бы путаться с каким-то вонючим бейсболистом. Вернувшись в Денвер, он много чего скажет Барбаре, а если Сэму Игеру это не понравится, он найдет способ разобраться с ним, да и с Барбарой тоже. Йенс потянулся за спину и погладил рукой деревянный приклад своей винтовки, а потом наклонился над рулем велосипеда и принялся изо всех сил крутить педали. До Колорадо было еще далеко, но Йенс с нетерпением ждал, когда он туда вернется. * * * Тащить тяжелую корзинку для пикника вверх по горной тропинке летом, да еще в Арканзасе, не слишком нравилось Сэму Игеру. Но чтобы убраться хотя бы на время подальше от военного госпиталя -- не говоря уже о ящерах, -- стоило и помучиться. И он не собирался отдавать корзинку Барбаре, у которой уже появился животик. Она окинула его взглядом и проговорила: -- Ты похож на свеклу, Сэм. Со мной ничего не случится, если я немного понесу корзинку. Я, конечно, жду ребенка, но это вовсе не значит, что я превратилась в хрустальную вазу. Не бойся, я не рассыплюсь на мелкие кусочки. -- Нет, -- упрямо ответил Сэм, -- я в порядке. Тропинка завернула, и они вышли на заросшую травой поляну. -- Вот, смотри, по-моему, отличное местечко, -- сказал он, улыбнувшись с облегчением. -- Просто замечательное, -- поддержала Барбара. Сначала Сэм решил, что ее слова прозвучали вполне искренне, но, немного подумав, он пришел к выводу, что она с радостью согласилась бы с ним и в том случае, если бы он сказал, что этот симпатичный лужок похож на мерзкое болото. Больше всего на свете она хотела остановиться, чтобы ему больше не пришлось тащить проклятую корзинку. Будь у федерального правительства поменьше забот, оно бы непременно приказало какой-нибудь команде садовников подстричь лужайку. Высокая трава не беспокоила Сэма Игера; ему приходилось играть на полях, где она была не намного короче. Он поставил корзинку на землю, открыл крышку, вытащил одеяло и расстелил его на земле. Как только Барбара села, он устроился рядом. Теперь, когда он доставил корзинку на место, за нее отвечала Барбара. Она вытащила бутерброды с ветчиной, завернутые в тряпичные салфетки из госпиталя -- вощеная бумага давно осталась в прошлом. Домашний хлеб теперь резали вручную, а ветчину делали в Хот-Спрингс; горчица не знала, что такое фабрика. Но вкуснее бутерброда Сэм в жизни не ел. После него на свет появились вареные яйца и персиковый пирог, который мог бы дать ветчине сто очков форы. Хуже всего дело обстояло с пивом. Несколько человек в Хот-Спрингс варили пиво, но то, что у них получалось, не шло ни в какое сравнение с известными и привычными марками. Кроме того, оно оказалось теплым. Но Сэм решил не капризничать. Когда с едой было покончено, он, удовлетворенно вздохнув, растянулся на одеяле. -- Жаль, нет сигарет, -- сказал он. -- В остальном жизнь мне кажется прекрасной штукой. Барбара молчала, и он посмотрел на нее. Она не притронулась ни к бутерброду, ни к великолепному пирогу. -- Давай, ты же ешь за двоих, -- удивился Сэм. -- Конечно, -- проворчала она, и Сэм увидел, что она побледнела. -- Только иногда мне по-прежнему бывает трудно уговорить пищу задержаться в моем желудке -- даже для одного. Все равно сейчас лучше, чем было пару месяцев назад, -- быстро добавила она. -- Тогда мне казалось, что выносить ребенка равносильно тому, чтобы помереть с голоду -- или съесть что-нибудь и тут же все отдать. Благодарение Богу, больше я этого не делаю. -- Верно, -- проговорил Сэм. -- Ну, я не собираюсь портить тебе настроение и зря волновать в такой прекрасный день -- да и корзинка стоит на земле, и мне не нужно больше ее тащить. А назад мы пойдем вниз по склону, почти налегке, -- попытался он утешить сам себя. Легкий ветерок резвился среди сосен, наполняя лужайку терпким ароматом. В небе кружил ястреб. Синий дельфиниум и фиалки, огромные цветы шалфея и пурпурная рудбекия рассыпались по зеленому ковру, точно драгоценные камни. Жужжали пчелы, перелетая с одного цветка на другой. Мухи с энтузиазмом принялись за остатки ленча -- и за Сэма с Барбарой. Неожиданно Барбара пронзительно взвизгнула, и Сэм подпрыгнул на месте. Его убаюкала мирная тишина утра -- он уже успел забыть, что такое покой и возможность расслабиться. -- Что случилось? -- спросил он и сунул руку в карман штанов; если мирная тишина сейчас рассыплется в прах -- что не раз случалось с ним за последнее время, -- из оружия, чтобы их защитить, у него есть только перочинный нож. Но Барбара показала на одеяло: -- Здесь только что пробежала маленькая зеленая ящерка. Я ее увидела, только когда она выскочила из травы. А теперь она снова куда-то подевалась. -- Я знаю, о чем ты, -- сказал Сэм, успокаиваясь. -- Они умеют менять цвет -- иногда становятся из зеленых коричневыми. Местные жители называют их хамелеонами, но у них совсем не такие смешные глаза, как у настоящих хамелеонов, -- знаешь, они вертят ими в разные стороны, совсем как наши ящеры. -- Мне от тебя требовалось сочувствие, а не лекция про хамелеонов, -- фыркнула Барбара, но Сэм понял, что она не обиделась. И вдруг на лице у нее появилось такое сосредоточенное выражение, что Сэм испугался. Барбара повернулась к нему, но Сэм видел, что она сидит с широко раскрытыми глазами, словно заглядывает внутрь себя. -- Ребенок шевелится, -- пробормотала она. -- Шевелится, ой, толкается... да еще как сильно. Иди сюда, Сэм. Ты его почувствуешь. Сэм подвинулся к ней на одеяле, и она вытащила блузку из широкого пояса юбки в складку. Он положил руку ей на живот, чуть пониже пупка. Когда она была в одежде, беременность не слишком бросалась в глаза, но сейчас он видел округлившийся животик, покрытый капельками пота -- день стоял жаркий. -- Перестал, -- разочарованно проговорила Барбара. -- Нет, подожди... чувствуешь? -- Конечно, -- ответил Сэм. Под его ладонью что-то тихонько шевельнулось. Он уже знал это ощущение, но оно всякий раз приводило его в трепет. Сжав руку в кулак, он тихонько постучал по животу Барбары. -- Привет! Дома кто-нибудь есть? -- Извините, -- тоненьким голоском ответила Барбара. -- Я еще не готов к вам выйти. Оба весело рассмеялись, и из леса им ответил веселой трелью дрозд. Тишину летнего утра нарушало лишь упрямое жужжание пчел. Казалось, кроме них двоих в национальном парке вообще никого нет. Сэм осторожно просунул руку под блузку и прикоснулся к груди Барбары. -- Интересно, что это ты делаешь? -- поинтересовалась она и оглянулась по сторонам, словно кто-нибудь мог за ними подглядывать. -- Я думаю... надеюсь, я собираюсь заняться любовью со своей женой, -- ответил Сэм. -- Ты не против? Он вытащил блузку из-за пояса ее юбки и наклонился, чтобы поцеловать то место, на котором замерла его рука, когда он прислушивался к ребенку в животе Барбары. -- Ты не против? -- передразнила его Барбара и подняла руки. Благодаря бесконечной тренировке женщины умеют расстегивать пуговицы на спине так же легко, как мужчины справляются с пуговицами на своих рубашках. Она сняла блузку через голову. Сэм расстегнул лифчик и бросил на одеяло. Грудь Барбары стала больше, соски потемнели. Он наклонился к ней, Барбара вздохнула и откинула голову -- ее грудь стала гораздо чувствительнее в последнее время. Сэм сбросил одежду, мимолетно подумав, что в такую погоду даже лучше оставаться голым. Барбара все еще была в юбке. Сэм засунул под нее руку и стянул с нее трусики, которые тоже швырнул на одеяло. Одновременно он целовал ее, а Барбара одной рукой притянула его к себе, а другой принялась ласкать. Прошло всего несколько минут, и Сэм понял, что больше не может сдерживаться. Он хотел поднять юбку Барбары, но она довольно резко сказала: -- Нет, сними. Сэм мгновенно повиновался. Иногда ум проявляется именно так: ты понимаешь, что нельзя задавать никаких вопросов. Когда они откинулись на одеяле после всего, оба блестели от пота, но Барбара принялась быстро одеваться. -- Давай быстрее! -- прошептала она, увидев, что Сэм не торопится. Он окинул взглядом свое обнаженное тело и сказал: -- Ладно. Сэм быстро оделся, заправил рубашку в штаны и сказал: -- Наверное, дело в том, что я слишком много времени провел в спортивных раздевалках. Мне все равно, если кто-нибудь увидит меня голым. -- Конечно, -- ответила Барбара, -- но если тебя увидят голым со мной, это не то же самое, если ты будешь болтаться без одежды среди кучи других голых бейсболистов. Надеюсь. -- Надейся, -- фыркнул он, и Барбара рассмеялась. Сэм сложил одеяло и убрал его в корзинку. За ним последовали салфетки от бутербродов, пустые бутылки из-под пива и даже пробки от них. Наступили такие времена, когда выбрасывать нельзя ничего. Но корзинка все равно оказалась значительно легче, чем по дороге сюда. Они уже выходили из парка, когда Барбара жалобно проговорила: -- Не сердись на меня за то, что я на тебя рявкнула. -- Сэм удивленно приподнял бровь, и, глядя в землю, Барбара продолжила: -- Ну, насчет юбки. Просто я вспомнила... -- Она замолчала. Сэм страшно на себя разозлился. Наверное, Барбара имела в виду, что вспомнила, как Йенс Ларссен однажды задрал ей юбку и они занимались любовью. Сэм прекрасно знал, что если бы Барбара не думала, что Йенс погиб, она никогда не вышла бы за него замуж. Через несколько секунд -- возможно, он молчал слишком долго -- Сэм ответил: -- Все в порядке. Мы вместе, и это самое главное. -- Он рассмеялся и положил руку ей на живот. -- Мы с тобой и наш малыш. Барбара кивнула, и они пошли дальше. "Это самое главное", -- повторил про себя Сэм. Он мог бы побиться об заклад: если бы она не забеременела, Барбара вернулась бы к Ларссену, когда выяснилось, что он жив. Игер до сих пор не мог поверить, что она этого не сделала. Если всю жизнь играешь за низшую лигу -- и самую слабую команду, -- привыкаешь к тому, что судьба не слишком к тебе благосклонна. Одержать грандиозную победу, когда женщина, которую ты любишь, выбирает тебя вместо другого парня, -- это что-то особенное. Когда они завернули за последний угол и увидели военный госпиталь, Барбара взяла его за руку. Сэм с благодарностью сжал ее пальцы. Порой он задавал себе вопрос: а не жалеет ли она о выборе, который сделала? Но ему хватало ума и здравого смысла никогда не спрашивать ее об этом. Запряженный лошадьми фургон остановился около здания госпиталя, как раз когда они с Барбарой подошли к входу. Какой-то военный -- Игер сразу понял это, несмотря на то что он был в гражданском, -- вытащил из фургона приспособление, явно сделанное ящерами. -- А это еще что за штука? -- спросил Сэм, с удивлением разглядывая цилиндрический прибор примерно в фут длиной и несколько дюймов шириной, на одном конце была линза, а из другого торчали провода. -- Оно направляет полет бомбы, -- ответил военный, но Сэму от его ответа легче не стало. Незнакомец пояснил: -- Мы отобрали это у одного придурочного ящера в Чикаго и решили доставить сюда, чтобы разобраться, что и как оно делает. У нас их несколько штук, но мы никак не можем заставить их работать. -- Он ткнул Игера пальцем в грудь. -- Ты ящерский язык знаешь? -- Знаю, причем неплохо, -- ответил Игер. -- Хорошо. Значит, я не ошибся, тут найдется парочка парней, которые смогут порасспросить ящеров, -- заявил военный. -- Ты знаешь, что значит слово skelkwank? Так пленные ящеры называют эту дурацкую штуку, а у нас на севере никто не может понять, что же они имеют в виду. -- Skelkwank? -- повторил Игер. -- Да, я встречал это слово. -- В глубине души он обрадовался, потому что не любил попадать впросак. -- Тут все как-то связано со светом... наверняка я не знаю, но, уверен, что из людей никто не сможет ответить на ваш вопрос. Я слышал, как ящеры произносили skelkwank, когда говорили о дальномерах. -- Уже кое-что, -- кивнув, сказал военный. -- Только не понятно, почему свет skelkwank отличается от других видов света. -- Ну, тут я вам не помощник, -- признался Сэм. -- Знаете, что... несите прибор внутрь, а я найду каких-нибудь ящеров, и мы у них спросим. Они всегда честно отвечают на вопросы. Попав в плен, они начинают считать нас своим начальством, которому следует подчиняться. Они гораздо сдержаннее людей, если вы понимаете, о чем я. -- Может быть, пленные ящеры на людей не похожи, -- сказал парень, который привез прибор. -- Но пока у них в руках оружие, они очень опасны. Сэм выразительно кашлянул, чтобы показать, что он совершенно согласен. Его собеседник все понял и кивнул. -- Ну, вот, Сэм, ты снова на работе, -- сказала Барбара. -- Давай корзинку. -- Хорошо, милая. Сэм придержал для нее дверь, пропустил солдата с диковинным прибором, а затем и сам вошел в вестибюль госпиталя. Он заметил Ристина, тот разговаривал с одним из докторов-людей. Ящер помахал ему -- жест, который он перенял у людей, -- и Сэм помахал в ответ, а потом показал, чтобы Ристин подошел. Ристин, раскрашенный в цвета американского флага, приблизился и сказал на своем шипящем английском: -- Здравствуйте, недосягаемый господин. Я вам нужен? -- Очень, приятель. -- Игер показал на прибор, который держал в руке военный, прибывший из Чикаго. -- Расскажи мне про эту штуку. Ристин наставил на прибор один глазной бугорок. -- Ну, прибор называется прицел skelkwank, думаю, он от бомбы. В артиллерийских снарядах прицелы другой модели -- они меньше. Skelkwank на вашем языке означает... ну... -- Он замолчал и задвигал пальцами -- так ящеры показывают, что они озадачены. -- Пожалуй, в вашем языке нет подходящего слова. Ага, именно. Парень, который продолжал держать прибор в руках, удивленно фыркнул. -- Первый раз слышу, чтобы ящеры говорили "ага". -- Он от меня набрался, -- слегка смущенно признался Игер. -- Я учил его английскому и часто повторял это словечко. -- Он снова повернулся к Ристину. -- Ладно, у нас нет подходящего понятия. Skelkwank означает свет, верно? А чем свет skelkwank такой особенный? -- Ну, он ведь происходит от ftaskelkwank, -- ответил Ристин. Fta на языке ящеров служило приставкой, которая соответствовала суффиксу в английском языке. Получалось, что ftaskelkwank включало свет skelkwank. Только это все равно ничего не объясняло. -- Разумеется, -- не сдавался Игер. -- А что ftaskelkwank делает со светом, чтобы он из самого обычного превращался в skelkwank? -- Он делает свет... -- Ристин употребил новое слово из языка ящеров. Сэм повернулся к парню с прибором. -- Я уже слышал термин, который он произнес. Он означает что-то вроде "ясный" или "четкий". Хотя я не имею ни малейшего понятия, при чем здесь это. -- Ага, четкий. -- Ристин обожал учить новые английские слова. -- Обычный свет представляет собой волны разной длины, фотоны -- правильно? -- разной мощности. Четкий свет имеет только одну длину волны и одну мощность. Можно сказать, что он одного определенного цвета. -- Значит, если я положу красный целлофан на лампочку моего карманного фонарика, у меня получится четкий свет? -- спросил Сэм, пытаясь понять, что имел в виду ящер. -- Не-е... Я имел в виду "нет". -- Ристин широко открыл пасть -- он смеялся над собой. -- Фотоны обладают одинаковой энергией, только похожей. И не все двигаются абсолютно в одну сторону. Вот что значит "четкий свет". -- Хорошо, -- вмешался парень с прибором. -- А как вы получаете этот... э-э-э... четкий свет? -- Нужно взять стержень из подходящего кристалла, -- ответил Ристин, -- сжать концы, чтобы они стали совсем плоскими, а затем покрыть их зеркальной пленкой. Потом закачать в кристалл энергию. Получится четкий свет. Это один способ, есть и другие. Его объяснения звучали разумно, но он вполне мог давать их и на китайском языке -- ни парень из Чикаго, ни Сэм ничего не поняли. Игер уже с этим сталкивался, когда ящеры говорили о вещах, которые они производили и о которых люди не имели ни малейшего представления. -- Ладно, неважно, -- сказал он. -- Что можно сделать с ftaskelkwank'ом, когда он у тебя уже есть? -- Нацелить его на... например, на земной крейсер... Нет, кажется, вы называете их "танки". Прицел ftaskelkwank видит отражение четкого света и направляет ракету или бомбу прямо на цель. Вот почему мы почти всегда попадаем, куда хотим, когда используем эти приборы. Военный парень сунул прибор прямо Ристину под нос. -- А почему он видит четкий свет, а не какой-нибудь другой? -- Почему? -- Ристин наставил один глаз на прицел, а другой на военного. -- Не знаю,