рип пружин стал единственным звуком, нарушившим безмолвие утра. Сегодня ехать по дороге будет особенно трудно. Никто не убирал снег, никто не посыпал дороги солью, которая, конечно, портила машины, зато помогала колесам удерживаться на поверхности шоссе. -- Очень медленно и осторожно, -- напомнил себе Ларссен. Как и повсюду по дороге на запад, у въезда в Айдахо-Спрингс стояли часовые, которые проверяли всех, кто хотел попасть в город. Йенс собрался вытащить бумагу, подписанную генералом Гровсом, но они тут же отошли в сторону, пропуская его. -- Проезжай, приятель, -- сказал один из них. -- Я помню тебя и твое письмо, ты тут был пару месяцев назад, верно? Ларссен проехал через Айдахо-Спрингс и начал подниматься к вершине Флойд-Хилл, которая располагалась примерно на одной высоте с перевалом Бертауд. Дальше дорога была значительно лучше. Ларссен довольно быстро добрался до Денвера. До появления ящеров здесь жили около четверти миллиона человек. После эвакуации, коротких стычек с врагом и бомбардировок тут осталось совсем немного народа. И тем не менее от количества людей на улицах Ларссену стало не по себе. Путешествуя, он привык к одиночеству, и собственная компания его вполне устраивала. Он не знал, как будет чувствовать себя, когда вернется в лабораторию и ему снова придется работать вместе с коллегами. -- Да черт с ними! -- проворчал он. -- Если им не понравится моя компания, это их проблема. Какой-то мужчина, который ехал по шоссе 40 -- нет, внутри города оно называлась Колфакс-авеню, -- удивленно оглянулся на него, наверное, услышал последние слова. Но Йенс наградил его таким злобным взглядом, что тот быстро отвернулся. Ларссен направился на юг, в сторону университета. Солнце, появившееся на небе днем, спряталось за Скалистые горы. Ему было наплевать. Он знал, что уже почти добрался до места, и сомневался, что в Металлургической лаборатории работают восемь часов, а потом отправляются на покой. В зданиях университетского городка было темно, но это ничего не значило. В первые дни после Пирл-Харбора почти всю Америку -- кроме восточного побережья -- охватила страшная паника, но она быстро прошла, и почти никто не относился к светомаскировке всерьез. Но явились ящеры, и американцам пришлось снова затемнять окна, за которыми велись хоть какие-нибудь работы. Ларссен оставил велосипед около здания, где располагались исследовательские лаборатории, и вошел внутрь, отодвинув в сторону тяжелые шторы, не пропускавшие свет. У него тут же начали слезиться глаза, столько здесь горело лампочек. Неподалеку от двери стоял часовой. Пока Йенс пробирался через несколько ярдов темной материи, закрепленной на потолке, он успел наставить в грудь пришельца ствол винтовки. -- Кто здесь? -- резко спросил часовой, но уже в следующее мгновение с явной неохотой опустил оружие. -- А, доктор Ларссен. Добро пожаловать домой, -- сказал он неискренне. -- Привет, Оскар, -- ответил Ларссен, стараясь не выдавать своих чувств. Оскар был его телохранителем -- тюремщиком, если говорить прямо и называть вещи своими именами, -- когда он приехал в Денвер. А еще Оскар ударил его, когда он попытался воззвать к здравому смыслу Барбары. Да, конечно, он схватил ее, но сучка не имела никакого права себя вести так, как она вела. Йенс заставил себя успокоиться, потому что ему вдруг отчаянно захотелось наброситься на солдата с кулаками. -- Генерал Гровс еще здесь? -- спросил он. -- Да, сэр, здесь. -- Оскар явно почувствовал облегчение. -- Он почти каждый день засиживается допоздна. Вы хотите поговорить с ним сейчас, сэр? -- Да, хочу, -- ответил Ларссен. -- Я провел в пути много дней, и чем быстрее генерал услышит мой отчет, тем быстрее использует сведения, которые мне удалось собрать. -- Хорошо, доктор Ларссен, вы можете подняться наверх. -- Оскар поколебался несколько мгновений, а потом все-таки добавил: -- Будьте любезны, оставьте здесь оружие. Его слова прозвучали как просьба, но Ларссен понял, что ответ может быть только один. Он снял винтовку с плеча и прислонил ее к стене. -- Вряд ли мне захочется кого-нибудь пристрелить там, наверху, -- заявил он, постаравшись, чтобы голос звучал как можно легкомысленнее. Сейчас больше всего на свете ему хотелось пристрелить Оскара. Видимо, солдат прекрасно понял это -- судя по тому, как смотрел Йенсу вслед, когда тот поднимался по лестнице. Дверь в кабинет генерала Гровса была открыта настежь. Йенс постучал в матовое стекло, которое закрывало верхнюю часть двери. -- Кто там? -- сердито спросил Гровс. Решив, что другого приглашения ему не дождаться, Йенс вошел в кабинет. Увидев его, генерал страшно удивился, вскочил из-за стола и протянул ему большую, могучую ладонь. -- Доктор Ларссен! Мы уже начали за вас беспокоиться. Заходите, садитесь. Йенс чисто автоматически пожал руку генералу. -- Спасибо, -- сказал он и опустился на деревянный стул, стоящий перед столом генерала, затем со вздохом облегчения сбросил на пол рюкзак. -- Неважнецкий у вас видок, -- заметил Гровс, оглядывая Ларссена с головы до ног. Затем поднял трубку телефона и набрал четыре цифры. -- Ты, Фред? Послушай, пришли мне жареного цыпленка, с полдюжины твоих чудесных рогаликов, а еще мед. У меня тут блудный сын объявился, так что не теряй времени. Гровс бросил трубку на рычаг с самым решительным видом. Даже заказывая ужин, он вел себя так, словно знал, что перечить ему не посмеет никто. Йенс набросился на еду, точно изголодавшийся волк, несмотря на то, что Гровс решил за него, что он будет есть. Когда на тарелке остались обглоданные косточки и крошки, Гровс вытащил из ящика стола бутылку бурбона и, сделав предварительно большой глоток, протянул ее Ларссену. -- Ну, хорошо, теперь, когда я точно знаю, что вы не развалитесь на составные части прямо у меня на глазах, расскажите, что вам удалось узнать, -- попросил Гровс. -- Про тот городок в штате Вашингтон, на который мы просили вас посмотреть. Вам удалось до него добраться? -- Да, сэр, разумеется, удалось. -- От выпитого виски Ларссен вдруг сделался раздражительным, но постарался взять себя в руки и сказал как можно увереннее: -- Хан-форд -- идеальное место для Металлургической лаборатории, сэр. Там полно воды, ящеров нет на сотни миль вокруг, а еще в городе имеется железнодорожная станция. Что еще нам нужно? Он ждал, что Гровс придет в восторг, завопит от радости и тут же начнет раздавать приказы тем же непререкаемым тоном, каким потребовал ужин, однако начальник Метлаба спокойно сказал: -- Я очень ценю все, что вы сделали, и очень рад, что вам удалось добраться до Ханфорда и в целости и сохранности вернуться назад, но с тех пор, как вы уехали, у нас произошли кое-какие изменения... -- Какие изменения? -- с подозрением в голосе спросил Йенс. -- Что вы сделали? Прекратили работы над атомной бомбой и начали выпускать зубные щетки? Он хотел разозлить Гровса, но у него ничего не вышло, инженер весело расхохотался. -- Не совсем, -- ответил он и пояснил, что имеет в виду. Йенсу совсем не понравились новости -- его беспокоило не то, что ученым удалось наконец найти способ производить килограммы плутония, его привел в ярость тот факт, что столь важное открытие сделано _без участия Йенса Ларссена_. Он пожалел, что оставил винтовку у Оскара. С каким бы удовольствием он сейчас пристрелил генерала Гровса, а потом, возможно, покончил бы с собой! Если Метлаб останется здесь, в Денвере, значит, он зря потратил время и силы, зря крутил педали своего велосипеда, зря терпел лишения. А они тут справились и без него, ни на секунду не пожалели, что его нет. -- Но, генерал, -- начал он, услышав отчаяние в собственном голосе, -- вы не понимаете, Ханфорд -- великолепное место. Там было бы просто здорово работать... Увидев город в первый момент, Ларссен решил, что это еще одна дыра среди множества, встретившихся ему по дороге. Но теперь, мысленно возвращаясь в Ханфорд, он представлял его себе раем на земле. Кроме того, ему совсем не хотелось думать о том, что он потратил зря столько сил. -- Мне очень жаль, доктор Ларссен, -- мягко проговорил генерал Гровс. -- Мне правда жаль. Но пока вас не было, мы успели пустить здесь корни. Нам понадобится несколько месяцев, чтобы перебраться на новое место и организовать производство. Мы не можем себе позволить потерять даже пару дней, я уже не говорю о месяцах. Сейчас решающее значение имеет каждая минута. Мы делали все, что в наших силах, и нам удалось добиться успеха. -- Но... -- Йенс посмотрел на цыплячьи косточки у себя на тарелке. Пожалуй, нарастить на них мясо будет так же трудно, как убедить Гровса изменить решение. Он придумал новый довод: -- Я сообщу о своих выводах Ферми и Сциларду. -- Валяйте, -- сказал Гровс совершенно спокойно. -- Если вам удастся убедить их в своей правоте, я вас выслушаю. Только бьюсь об заклад, у вас ничего не выйдет. Они запустили второй реактор под стадионом, вот-вот начнет работать третий. Процесс отделения плутония от урана поставлен на поток, и нам придется сворачивать и этот завод, если мы решим отправиться в штат Вашингтон. Йенс прикусил губу. Если все так, как говорит Гровс, физики ни за что не захотят сдвинуться с места. С точки зрения здравого смысла и логики, Ларссен понимал, что винить их не за что. Они уже и так потеряли несколько месяцев, пока перебрались из Чикаго в Денвер. Они не согласятся снова переезжать и тормозить работы. Ведь они практически добились результата, к которому так долго шли, результата, жизненно необходимого Соединенным Штатам. Впрочем, иногда доводы рассудка и логики отказывают, и тогда человек теряет разум. Словно цепляясь за соломинку, Ларссен сказал: -- А что, если ящеры начнут бомбить Денвер? У нас тут не так чтобы хорошо организована противовоздушная оборона. Кроме того, танкам в Колорадо сплошное раздолье. -- Тут вы правы, но до сих пор ящеры нас не трогали, и я не думаю, что они заинтересуются нами сейчас -- с какой стати? -- ответил Гровс. -- Кроме того, давно начались снегопады -- вам это известно лучше меня, не правда ли? В прошлом году зимой, когда пошел снег, ящеры сидели тихо и почти ничего не предпринимали. Они довольно предсказуемы, так что могу заложиться, что до весны они будут отдыхать. А весной мы преподнесем им такой подарочек, что они вообще забудут про Денвер. -- Иными словами, вы уже все распланировали, правильно я вас понял? -- с горечью проговорил Йенс. -- Боги, как бы мне хотелось ответить вам "да"! -- Гровс закатил глаза. -- Кстати, я страшно рад, что вы вернулись. Ваше присутствие поможет облегчить жизнь многим людям, которые работают на износ. Йенс расценил его слова совсем иначе. "Вы станете запасной покрышкой. Мы вас используем, когда у нас прохудится колесо, а потом снова засунем в багажник". Он чуть не выложил Гровсу, что думает о нем, обо всей Металлургической лаборатории, ученых и самом проекте. Но Гровс был здесь главным. Если он разозлит его, ему не удастся претворить в жизнь свой план мести. Старательно сдерживая ярость, он спросил: -- А как дела у Барбары? Как вы думаете, она захочет со мной встретиться? -- Тут я ничего не могу вам сказать, доктор Ларссен. -- Голос Гровса прозвучал устало, что было совсем на него не похоже. -- Дело в том, что они... с мужем уехали отсюда после того, как вы отправились в Ханфорд. Игер получил новое назначение. Кстати, и она может принести там пользу, поэтому она последовала за мужем. -- Понятно, -- сказал Йенс. В первый раз, когда он покинул дом, Барбара не дождалась его -- бросилась на шею какому-то идиоту-бейсболисту. А теперь, когда он снова отправился выполнять задание своей страны, она даже не пожелала его встретить по возвращении. Мир -- отвратительное место. -- А куда она... куда они уехали? -- спросил он. -- Боюсь, я не могу ответить на ваш вопрос, -- сказал Гровс. -- Я не ответил бы на него, даже если бы вы не были знакомы с ними обоими. Мы постоянно заботимся о безопасности, несмотря на то, что порой у нас возникают с этим серьезные проблемы. Да и вообще, учитывая все обстоятельства, лучше вам не знать, где они, -- для всех лучше. -- Да, возможно. -- Йенс был с ним совершенно не согласен. Наверное, так лучше для шлюхи, которая когда-то была его женой, и для ублюдка, с которым она спуталась, а для него, для Йенса Ларссена? Он должен получить то, что ему принадлежит, назад. Снова сменив тему разговора, он спросил: -- Куда вы меня поселите? -- Так, поглядим. Если я все правильно помню, вы жили в общежитии для холостяков в Лоури-Филд, верно? -- Гровс обладал поразительной способностью помнить даже самые незначительные мелочи. -- Давайте пока направим вас туда? Здесь, в университетском городке, у нас маловато места. -- Ладно, -- не стал спорить Йенс. "Вот уж точно, запасная покрышка". -- Однако вам не следует забывать, что я буду продолжать попытки убедить вас и всех остальных, что Хан-форд лучше Денвера подходит для производства атомных бомб. -- Не сомневаюсь, -- заявил Гровс. -- Впрочем, мне трудно поверить в то, что нам имеет смысл сворачивать производство здесь и начинать все заново там. Ну, не настолько же там хорошо. Вам следует отдохнуть и оглядеться по сторонам, чтобы понять, что мы успели сделать в ваше отсутствие. Возможно, вы измените свое мнение. -- Непременно, -- сказал Ларссен, твердо зная, что никакая сила в мире не заставит его изменить свое мнение -- после всего, что ему пришлось пережить. Он встал и направился к двери. -- Подождите, -- крикнул ему вслед Гровс и что-то быстро написал на листке бумаги. -- Покажите это часовым в Лоури-Филд. А потом полковнику Хэксхэму, если он не захочет выделить вам комнату в общежитии. -- Хорошо. -- Ларссен взял листок бумаги и начал спускаться по лестнице. Он забрал винтовку у Оскара, вышел на улицу, сел на велосипед и пробормотал: -- Старина Хэксхэм. Если бы полковник Хэксхэм разрешил ему сразу отправить Барбаре письмо, она бы, скорее всего, осталась его женой. Интрижка с сукиным сыном Игером ничего не изменила бы; в конце концов, она считала, что ее муж погиб. А так из-за проклятого полковника Хэксхэма вся его жизнь отправилась псу под хвост. А Гровс послал его именно к Хэксхэму. Йенс медленно проехал по Университетскому проспекту, затем повернул направо, в сторону Лоури-Филд. Он крутил педали и жалел себя. Неожиданно ему отчаянно захотелось проехать мимо военно-воздушной базы и двинуться дальше на восток, куда-нибудь к границе Колорадо и Канзаса. Здесь никто не желает его слушать, они даже не понимают, что он прав. Ящерам будет очень интересно узнать, что происходит в Денвере. Эта мысль посещала его и раньше. Ему даже пришлось усилием воли заставить себя повернуть на запад, а не на восток, когда его отправили осматривать Ханфорд. Тогда он с собой справился, считая, что имеет обязательства перед человечеством. -- Но ведь все люди мечтают только об одном -- доставить мне неприятности, -- заявил он, обращаясь к безмолвной зимней тишине. Тишина ему ничего не ответила. Когда Ларссен добрался до поворота на Лоури, он остановился и несколько минут неподвижно стоял на месте. Но в конце концов взял себя в руки и поехал в сторону аэродрома. Даже себе самому он был не готов признаться, что только чудом удержался от того, чтобы повернуть в другую сторону. Глава 15 Со свинцового неба лил непрекращающийся дождь. В псковском парке с деревьев осыпались почти все листья и теперь, коричневые и всеми забытые, лежали на желтой траве. Джордж Бэгнолл шел к Крому и думал о том, что деревья и кустарники с голыми ветками выглядят грустными и несчастными, словно скелеты, поднявшие руки перед неизбежностью приближающейся зимы. Бурные ручьи струились по тротуару, и дождевая вода собиралась в воронках, превращая их в грязные маленькие пруды. Если по невнимательности провалишься в такую воронку, можно промокнуть до пояса -- а если не повезет, окунешься с головой. Говорят, в них даже утонуло несколько человек. Часовые прятались под крышей у входа в Кром, чтобы не промокнуть и чтобы ящеры не засекли их с воздуха. Древняя псковская крепость приняла несколько бомбовых ударов в начале войны с ящерами, потом инопланетяне оставили ее в покое. Все в городе надеялись, что ящеры больше не будут бомбить Псков. -- Кто идет? -- окликнул немецкий часовой, а его русский напарник поднял автомат. Бэгнолл откинул капюшон плаща. -- Англичанин, -- сказал немец на своем языке, а потом повторил по-русски. Его напарник кивнул и жестом показал, что Бэгнолл может проходить. -- Спасибо, -- сказал Бэгнолл по-русски. После месяцев постоянной практики он почти свободно говорил по-немецки, чего нельзя было сказать о русском, поэтому Бэгнолл использовал любую возможность, чтобы потренироваться. Он поднялся в кабинет командующего немецкими войсками, генерал-лейтенанта Курта Шилла. -- Добрый день, мистер Бэгнолл, -- сказал Шилл на превосходном английском. -- К сожалению, командиры Герман и Васильев еще не пришли. Благодарю вас за пунктуальность. Бэгнолл пожал плечами. Если ждать пунктуальности от русских, можно легко сойти с ума. -- Они придут, генерал, -- сказал он. Они придут -- через пять минут, полчаса или два часа. Если вы договорились с ними на 9.00, они считают, что должны прийти _утром_. Ничто другое человеку с русским менталитетом недоступно. Партизанские лидеры появились без двадцати десять. Если они и поняли, почему рассержен Курт Шилл, то виду не подавали. -- Итак, -- сказал Николай Васильев, -- давайте обсудим наши действия против империалистов из другого мира. Мы сумеем изгнать их из Пскова, пока нам помогает зимняя погода. Его товарищ Александр Герман перевел слова Васильева на идиш, который был достаточно близок к немецкому, чтобы Шилл и Бэгнолл его поняли. От себя Александр Герман добавил: -- Они слабеют зимой даже еще больше, чем вы, немцы, в первый год войны. Шилл успел привыкнуть к подобным выпадам и в долгу не остался. -- Однако у нас хватило сил, чтобы не пустить вас в Псков, -- с холодной улыбкой ответил он, -- а с тех пор мы сумели приспособиться к холоду. Надеюсь, ящерам не удастся. -- Думаю, ящерам будет трудно зимой, -- по-немецки сказал Бэгнолл; Александр Герман перевел его слова Васильеву. -- Ящеры очень медленно приспосабливаются к изменяющимся обстоятельствам. -- Однако они достаточно опасны, -- заявил Васильев при помощи Германа. -- Им не хватает воображения. -- Неожиданное заявление в устах русского, которые славились косностью своих военных доктрин. -- Однако, обладая таким преимуществом в оружии и технике, им не о чем беспокоиться Нам еще повезло, что мы так долго сопротивляемся. -- Ну, должен заметить, что они не слишком здесь стараются, -- заметил генерал Шилл. -- Приложив определенные усилия, они могли бы легко прорвать линию фронта. Ясно, что их гораздо больше интересуют другие направления. Николай Васильев выпятил широкую грудь. Темная курчавая борода делала его похожим на главаря разбойников -- что во многом соответствовало истине. Мерцающая керосиновая лампа лишь усиливала впечатление. Но он оставался советским гражданином и гордился этим. -- Смертоносная бомба великого Сталина, сброшенная к югу от Москвы, научила ящеров, что им лучше с нами не связываться, -- заявил Васильев. Бэгнолл посмотрел на генерал-лейтенанта Шилла. Офицер вермахта выглядел так, словно съел что-то очень кислое. Немцы всегда гордились своими научными достижениями. Слушать рассуждения русских о превосходстве советской науки было для него унизительно -- к тому же нацистам пока не удалось создать свою бомбу. -- Мы не можем рассчитывать на то, что ящеры будут вечно оставаться на одних и тех же позициях. Нам необходимо заставить их отступить, отобрать у них территории, принадлежащие нашей родине. Генерал Шилл, не могли бы ваши люди вместе с нами сражаться против общего врага -- как в прошлом году? "Вот только в прошлом году вы стреляли друг в друга", -- отметил про себя Бэгнолл. Несмотря на это, он посмотрел на генерала Шилла, рассчитывая, что тот поддержит русского. В противном случае зима не принесет им ничего хорошего. У русских в Пскове больше солдат, чем у немцев, но они вооружены лишь винтовками и автоматами. Пулеметов совсем мало. А у немцев имеются артиллерия, грузовики, бронетехника, которую они очень берегут, и даже бензин. -- Я должен оценить стратегическую ситуацию, -- заявил Шилл. -- Возможно, занимать оборонительные позиции до начала весны будет разумнее. Васильев и Герман принялись орать на генерала. "Трус" -- один из самых мягких эпитетов, которыми они его наградили. Бэгнолл потерял дар речи. До сих пор Шилл всегда действовал агрессивно и с готовностью платил жизнями своих солдат за отвоеванную территорию. Конечно, в районе Пскова и русских погибло очень много... Но Шиллу приходилось мириться не только с потерями в живой силе. Немцы были ограничены в ресурсах. Немецкий гарнизон в Пскове уже давно участвовал в тяжелых сражениях, а ящеры заняли Польшу и отрезали войска Шилла от родины (когда-нибудь Бэгнолл обязательно попытается сравнить немецкое и русское понимание слова _родина_, но не сейчас). -- Как обстоят ваши дела с запасами продовольствия и оружия? -- небрежно спросил Бэгнолл. -- Если учитывать общую ситуацию, совсем неплохо, -- ответил Шилл. Бэгноллу доводилась слышать и более определенные ответы. Однако по лицу немецкого офицера он прочел истинный ответ; оно напомнило ему взгляд опытного игрока в покер, у которого образовалась сильная комбинация, и ему необходимо убедить соперников, что у него всего лишь пара девяток. Голос Александра Германа перестал быть пронзительным, он заговорил спокойно и убедительно. -- Генерал-лейтенант, вероятно, мы сможем вам предложить ресурсы Советского Союза. Конечно, объемы поставок не так велики, как нам всем хотелось бы, но они существуют. Не сомневаюсь, что ваши хорошо подготовленные солдаты сумеют быстро приспособиться к советскому оружию. -- Конечно, мы хорошо с ним знакомы, нам удалось захватить не один ваш арсенал, когда мы продвигались к Пскову. Шилл говорил с апломбом, но Бэгнолл понимал, что он не настолько уверен в собственных силах, как ему хотелось бы. Да, генерал Шилл -- очень не простой человек. Когда он заговорил вновь, то сразу перешел к обсуждению главной проблемы: -- Если я соглашусь взять ваше оружие, то стану от вас зависеть. Очень скоро мне придется выполнять советские приказы. -- В противном случае у вас не останется ресурсов, и уже не будет иметь значения, чьи приказы вы выполняете, поскольку потеряете боеспособность, -- заявил Александр Герман. Глаза Николая Васильева вспыхнули яростным огнем: -- А когда у вас не останется ресурсов, наше перемирие потеряет смысл. Мы вернем Псков родине и припомним вам все, что вы здесь сделали. -- Вы можете попытаться в любой момент, -- спокойно ответил Шилл. -- Мы загоним ваших партизан в лес -- или в могилу. Так что попробуйте нарушить перемирие. Немецкий генерал смотрел Васильеву прямо в глаза. Бэгнолл видел, что он готов в любой момент обратить оружие против русских. -- Достаточно! -- воскликнул Бэгнолл. -- Вам не следует забывать, что от вашей вражды выиграют только ящеры. Можете ненавидеть друг друга потом, когда мы одержим победу в борьбе с общим врагом. Курт Шилл и Александр Герман посмотрели на него так, словно он говорил на суахили. После того как Александр Герман перевел его слова Васильеву, тот тоже с удивлением уставился на англичанина. Но потом все трое задумались и кивнули. -- Вы правы, -- сказал Шилл. -- Нам следует об этом помнить. -- Да, -- согласился Александр Герман, но не удержался, чтобы не повернуть нож в ране. -- Но правда и то, генерал-лейтенант, что ваши запасы оружия рано или поздно подойдут к концу. И тогда вам придется воспользоваться ресурсами Советского Союза -- в противном случае вы перестанете быть солдатами. На лице у генерал-лейтенанта появилось такое выражение, словно он обнаружил в своем яблоке червяка -- или, еще того хуже, половину червяка. Перспектива подобного сотрудничества с Советским Союзом его совсем не вдохновляла. -- У нас может получиться, -- не сдавался Бэгнолл, обращаясь не только к офицеру вермахта, но и к русским партизанам. И все же вовсе не шаткий мир между немцами и русскими вселял в него уверенность в благополучном исходе. Главная надежда заключалась в страстном романе, который завязался между немецким механиком, прилетевшим в Псков вместе с Людмилой Горбуновой, и русским снайпером Татьяной Пироговой (к огромному облегчению Бэгнолла и Джерома Джоунза). Они с большой подозрительностью относились друг к другу, но проводили время вместе всякий раз, когда у них появлялась такая возможность. "Это должно послужить уроком для всех нас", -- подумал Бэгнолл. * * * -- Это должно послужить уроком для всех нас, -- заявил Атвар, глядя одним глазом на изображение фабрики по производству противогазов в Альби, а другим на Кирела. -- Всякий раз, когда наши системы безопасности подвергаются проверке, оказывается, что они недостаточно эффективны. -- Верно, благородный адмирал, -- ответил Кирел. -- И все же, разрушения оказались бы не слишком серьезными... если бы не отравляющий газ... Теперь, когда фабрика очищена, она может вновь начать работать. -- Да, физически. -- Атвар чувствовал, что готов кого-нибудь покусать. Сейчас единственным подходящим объектом был ни в чем не повинный Кирел. -- Конечно, дезактивация стоила нам жизней самцов Расы, и потери невозможно восполнить. Конечно, газовая атака уничтожила целую смену квалифицированных Больших Уродов. Конечно, Большие Уроды, которые работали в двух других сменах, боятся возвращаться на фабрику: во-первых, они нам не верят, во-вторых, опасаются новых атак дойчевитов -- разве мы можем их винить, если сами боимся того же самого? Если обо всем этом забыть, фабрика действительно может быть запущена в любой момент. Кирел съежился, словно опасался нападения Атвара. -- Благородный адмирал, нужно найти других тосевитов, которые обладают необходимой квалификацией; или объяснить местному населению, что они умрут от голода, если не станут на нас работать. -- Перевозить тосевитов из одного места в другое здесь гораздо сложнее, чем в цивилизованном мире, -- сказал Атвар. -- Дело в том, что все они разные. Есть французские и итальянские тосевиты, оккупационные и так далее. У каждого вида своя пища, свои языки, свои обычаи -- и каждый вид считает, что он самый лучший. В результате они начинают враждовать. Мы пытались, Император тому свидетель. -- Он опустил взгляд, но не столько из почтения, сколько от отчаяния. -- И ничего не получилось. -- Значит, нужно применить другой подход, -- предложил Кирел. -- Большие Уроды, откуда бы они ни происходили, должны что-то есть. И если они не захотят производить противогазы, то умрут от голода. -- Хорошая мысль, но боюсь, это не решит наших проблем, -- сказал Атвар. -- Уровень саботажа на тосевитских фабриках, производящих для нас любые товары, чрезвычайно высок. Всякий раз, когда мы пытаемся заставить рабочих увеличить производительность или ухудшаем условия труда, они становятся практически неуправляемыми. Мы не можем этого допустить -- ведь речь идет о производстве противогазов, которые имеют для нас огромное значение. -- Верно, -- устало сказал Кирел. -- Отравляющий газ Больших Уродов привел к снижению морали сражающихся самцов до такой степени, что они с большой неохотой отправляются в бой, если речь идет о территориях, граничащих с дойчевитами... германцами... А теперь и американцы начали повсюду применять газ. Если самцы не будут уверены в защите, их боевой дух упадет еще сильнее, и тогда трудно предсказать последствия. -- Да, этого допускать нельзя, -- сказал Атвар. А что, если самцы откажутся сражаться? Он не мог себе такого представить. Ни один командующий в истории Расы (да и в доисторические времена тоже) не сталкивался с такими проблемами. Дисциплина самцов Расы всегда оставалась на высоком уровне -- но еще никогда она не подвергалась столь суровым испытаниям. -- Если самцы дрогнут, благородный адмирал, -- заявил Кирел, -- возможно, мы сможем поднять их боевой дух при помощи тосевитского растения под названием имбирь. Атвар посмотрел на Кирела двумя глазами сразу. Кирел согнулся еще сильнее. -- Я только пошутил, благородный адмирал, ничего более. -- _Плохая_ шутка, -- прорычал Атвар. Однако идея была далеко не самой худшей в сложившихся обстоятельствах -- и это испугало его больше всего. * * * В Лодзи прозвучал сигнал воздушной тревоги ящеров. Но он не имел ничего общего с воем сирен -- как у людей. Сигнал напомнил Мордехаю Анелевичу шипение котла с жиром -- котла размером с половину Польши. Немного подумав, он пришел к выводу, что это многократно усиленный звук, который издает напуганный ящер. Все это мгновенно промелькнуло у него в голове -- и он, не теряя времени, натянул противогаз. Затем вместе с остальными евреями, сидевшими в кабинетах над пожарным депо, бросился в герметично закрытое помещение. Люди бежали, толкая друг друга, ругаясь, спотыкаясь и падая. Анелевич оказался в убежище как раз в тот момент, когда взорвалась нацистская ракета. Мордехай попытался по звуку определить, как далеко она упала, но несущие отравляющий газ ракеты взрывались не так громко, как обычные снаряды. Зато боялись их гораздо сильнее. -- Закройте дверь! -- крикнули сразу четыре человека. Раздался громкий стук. Люди набились в комнату, как сардины в бочку. Мордехай стоял спиной к входу и не мог повернуться, чтобы посмотреть, кто закрыл дверь. Тогда он поднял голову и взглянул на потолок. Свежая побелка скрывала многочисленные трещины. Стены также были недавно оштукатурены, а стыки с полом тщательно заделаны. Даже если ракета с отравляющим газом разорвется совсем близко, запечатанная комната -- во всяком случае, все собравшиеся здесь очень на это надеялись -- позволит людям выжить, пока ветер не развеет смертоносное вещество. Послышался плеск воды -- люди, оказавшиеся возле двери, укладывали мокрые тряпки в щели между дверью и полом. Немецкий отравляющий газ отличался большим коварством. Если в защите окажется трещина, газ ее обязательно найдет. Шипение сигнала воздушной тревоги ящеров не прекращалось. Очень нескоро к нему присоединился вой обычной сирены. -- Ну, и что это значит? -- спросила секретарша. -- Неужели люди настолько отупели, что не могут вовремя включить сирену? -- Мы выясним, -- ответил Анелевич. В последнее время нацисты нашли способ мешать ящерам и людям в Лодзи делать хоть что-то полезное: они регулярно обстреливали город ракетами с отравляющим газом, заставляя людей прятаться в убежища. Далеко не у всех были герметичные комнаты, обстрелы полностью парализовали жизнь в городе. -- Жаль, что ящеры перестали сбивать ракеты, -- сказала какая-то женщина. -- У ящеров практически не осталось собственных ракет, -- ответил Мордехай. -- Теперь они их используют только в тех случаях, когда немцы умудряются попасть в казармы. Такое случалось далеко не каждый день; ящеры умели направлять свои ракеты в заданную точку, но нацисты не отличались особой меткостью. -- Если ракета разорвется посреди Лодзи, что ж, значит, людям не повезло. -- Раса делает для нас все, что в ее силах, -- заявил Давид Нуссбойм. Кое-кто энергично закивал, признавая его правоту. Мордехай Анелевич закатил глаза. Он подозревал, что многие поступили так же, но поскольку на всех были противогазы, ничего определенного сказать не мог. Еврейская администрация и бойцы Сопротивления в Лодзи находились в сложном положении. Им приходилось сотрудничать с ящерами, а некоторые -- в том числе Нуссбойм -- до сих пор делали это искренне. Другие старались при каждом удобном случае вредить инопланетянам, если рассчитывали, что их саботаж не будет обнаружен. Следить за окружающими людьми, чтобы знать, к какому лагерю они принадлежат, было утомительно. Раздался новый взрыв -- он прозвучал так близко, что пожарное депо вздрогнуло. Когда с неба на землю обрушивается несколько тонн металла, даже без мощного заряда взрывчатки, удар получается впечатляющий. Анелевич поежился. Для того чтобы противостоять ящерам, ему приходилось сотрудничать с нацистами, которые убивали евреев Лодзи своим отравляющим газом. А некоторые евреи перешли на сторону ящеров из-за того, что не могли работать рука об руку с нацистами. Анелевич понимал их и сочувствовал им, но для себя выбрал иной путь. Нацисты уничтожали польских евреев в газовых камерах еще до появления ящеров и продолжали свое черное дело даже после того, как ящеры оккупировали Польшу. Нацисты -- настоящие ублюдки, тут не может быть никаких сомнений, однако они _люди_. Медленно проходили минуты. Мордехай надеялся, что скоро прозвучит сигнал отбоя воздушной тревоги, но раздался новый взрыв. Сирена продолжала выть, не прекращалось и отвратительное шипение ящеров. Становилось тяжело дышать. Болели ноги. Единственным местом, где можно было присесть -- точнее, опуститься на корточки, -- оставался отгороженный угол с ведром -- там справляли нужду. Но добраться до него практически не представлялось возможным. Наконец шипение стихло, затем смолкла сирена. -- Все, -- сказал кто-то. -- Пора выходить. -- А это безопасно? -- спросил кто-то другой. -- Обстрел прекратился, но газ еще мог не рассеяться. -- Мы не можем оставаться здесь вечно, -- заявил Мордехай. -- Я выйду и посмотрю, нет ли поблизости людей, пострадавших от газовой атаки. Если через пять минут я не вернусь... значит, мне не следовало выходить. И он начал протискиваться к двери, мрачно улыбаясь. Выйдя на улицу, Анелевич с облегчением обнаружил, что рядом с пожарным депо никто не пострадал. Он не слишком удивился; все-таки снаряды рвались довольно далеко. Однако не следовало забывать, что отравляющий газ отличается изощренным коварством -- иногда он выбирает какое-то одно направление и полностью игнорирует другие. Стоит решить, что тебе ничто не угрожает, -- а он тебя настиг! Анелевич огляделся по сторонам. Над польской частью города, которую до появления ящеров немцы называли Лидсманштадт, поднимались клубы дыма. Теперь немцев там почти не осталось; поляки и евреи воспользовались возможностью отомстить. Мысль о том, что нацисты отравляют газом немцев, показалась Анелевичу весьма привлекательной -- нечего было оккупировать чужую страну. Затем он заметил, что дым поднимается над одним из еврейских кварталов. "Наверное, взрыв именно этой ракеты заставил содрогнуться стены пожарного депо", -- подумал Мордехай и сразу помрачнел. Даже сейчас, сражаясь с ящерами, нацисты продолжают убивать евреев. Наверное, считают это отличной шуткой -- а если часть евреев сотрудничает с ними в борьбе с ящерами, тем лучше, шутка становится еще более изощренной. Он вернулся в убежище, прежде чем оставшиеся там люди решили, что он погиб. -- Можно выходить, -- сказал Анелевич. -- К сожалению, одна из ракет разорвалась в гетто. Теперь, когда немцы ушли из Лодзи, гетто как таковое перестало существовать, но название осталось. -- Пожарная машина справится со всеми проблемами, -- заявил Давид Нуссбойм. -- Я готов туда поехать. Смелый поступок. Немецкий газ убивал, не только попадая в легкие, -- даже капельки отравляющего вещества на коже приводили к смерти. Анелевич предпочитал считать всех коллаборационистов жалкими трусами. Нуссбойм усложнял картину мира. Он хотел поехать вместе с Давидом, чтобы показать: у Сопротивления мужества ничуть не меньше, -- но заставил себя промолчать. Без Нуссбойма остальные смогут высказываться более откровенно. -- Поехали, -- сказал Соломон Грувер, крупный дородный мужчина, который командовал пожарной командой. Он, Давид Нуссбойм и пожарные побежали к лестнице. -- Надеюсь, жители квартала уже начали поливать улицы и здания водой, -- сказал Анелевич. -- Пожарная машина смоет большую часть газа в канализацию. -- Он засмеялся, но его смех прозвучал не слишком искренне. -- Мы так привыкли иметь дела с чудовищными ситуациями, что выработали для этого специальные процедуры. Из чего следует, что мы хорошо и быстро соображаем -- или что наша раса проклята. Или и то и другое. Послышался рев двигателя пожарной машины, зазвонил колокол. -- Как вы думаете, можно снять противогаз? -- спросила женщина по имени Берта Флейшман. Она была ужасно похожа на серую мышку -- ни люди, ни ящеры ее попросту не замечали. Берта являлась одним из опытнейших шпионов в Лодзи: она умела проникать в самые надежно охраняемые места и возвращалась с бесценной информацией. -- Сейчас узнаем, -- сказал Анелевич и снял маску. Он сделал несколько глубоких вдохов, затем застонал и упал на пол. Однако никто не закричал в испуге -- все принялись дружно ругаться и оглядываться по сторонам, подыскивая что-нибудь подходящее, чтобы швырнуть в него. Когда Мордехай в первый раз устроил представление, все ужасно перепугались. Теперь от него ждали подобной выходки, хотя он проделывал это не каждый раз. Все принялись снимать противогазы. -- Тьфу! -- проворчал кто-то. -- Здесь так же душно без маски, как и в ней. -- Что будем делать? -- спросила Берта Флейшман. -- Если мы избавимся от ящеров, вернутся немцы. Нам сразу станет хуже, хотя для человечества победа немцев над ящерами будет благом. После всего, что нам пришлось перенести, неужели мы никогда не сможем жить спокойно? -- Ее голос звучал печально. -- А почему нынешнее время должно отличаться от другого? -- спросил Анелевич. Его слова, созвучные первому из четырех вопросов еврейской Пасхи, требовали совсем другого ответа, и все в комнате тяжело вздохнули. Он продолжал: -- А почему бы не задать себе другой вопрос: что мы будем делать, если ящерам надоест терпеть атаки нацистов и они обрушат всю свою мощь на рейх? -- Они попытались расправиться с англичанами, но у них ничего не вышло, -- ответил один из мужчин. -- Благодарение Богу, -- сказал Мордехай, вспомнивший о Мойше Русецком -- неужели он послал рабби навстречу еще большим опасностям? -- Но у ящеров в Англии возникли проблемы со снабжением. Им приходилось доставлять солдат и снаряжение по воздуху из южной Франции, что существенно осложняло задачу. Если они бросят большие силы против нацистов, им будет легче. Их базы в Польше и Франции -- совсем рядом. -- В любом случае сейчас, пока лежит снег, они ничего не станут предпринимать, -- вмешалась Берта Флейшман. -- Они ненавидят холод. Но когда наступит весна, у нас появится повод для беспокойства. А пока они будут занимать оборонительные позиции, отражая удары немцев. Анелевич обдумал слова Берты и кивнул. -- Возможно, ты права, -- согласился он. -- Но это ничего не меняет -- просто у нас будет больше времени, чтобы отыскать ответ на главный вопрос. * * * Теэрц не любил летать над Дойчландом. Впрочем, над Британией он тоже не любил летать, причем по той же причине: тосевитских истребителей становилось все больше, а огонь зениток иногда бывал та