пристальное внимание ящеров. Гровс не представлял себе, как можно существенно уменьшить размеры и массу бомбы, но не сомневался: бомбы вовсе не обязательно доставлять по воздуху -- что бы ни думало по этому поводу люфтваффе. -- Я обещаю вам, доктор Сцилард: когда придет время, мы решим и эту проблему, -- сказал он и не стал больше развивать тему. Он не хотел, чтобы план доставки бомбы к месту назначения стал всеобщим достоянием. В отличие от войны с японцами и немцами система безопасности сейчас оставляла желать лучшего; впрочем, ему было трудно представить себе мерзавца, способного выдать тайну американского атомного оружия ящерам. Но Гровс был инженером и понимал, что его воображение имеет пределы. То, что казалось невозможным ему, другим могло показаться самым обычным делом. -- А как мы вообще вытащим ее отсюда? -- спросил техник. Он работал на реакторе и не участвовал в извлечении плутония и производстве бомбы. Гровс ткнул пальцем в деревянную тележку, на которой стояла Толстая Леди. У нее были колеса. Техник смутился. На самом деле ему не следовало смущаться. Перемещение при соблюдении полной секретности груза весом в десять тонн -- достаточно серьезная задача, в особенности если груз начинен сложной аппаратурой. Однако Гровс нашел ответы на большинство вопросов. К концу недели необходимо решить оставшиеся. Впрочем, перевозить очень тяжелые предметы человечество научилось .еще во времена фараонов. -- Наша бомба готова, -- сказал кто-то. -- А когда сделают бомбу немцы? И когда смогут взорвать вторую бомбу русские? Как насчет японцев? -- Если других вопросов нет, класс свободен, -- серьезно объявил Гровс. Послышался смех, на который он и рассчитывал. -- Немцы отстают от нас совсем незначительно. И если бы не... несчастный случай, они бы нас опередили. Информация, которой поделился Гровс, попала к нему не из первых рук. Большую часть он получил от Молотова, когда тот побывал в Нью-Йорке. Гровс не знал, каким образом она стала известна Молотову. В прошлом русские не раз ошибались относительно немцев, о чем им приходилось горько сожалеть. Гровс подробно рассказал о том, что произошло с немецким реактором, когда ученые попытались достичь критической массы. И хотя немцы недостаточно заботились о безопасности, проблема состояла еще и в том, что управление реактором не всегда зависело от объективных факторов. -- А русские? -- осведомился Энрико Ферми. -- Они первыми взорвали бомбу, но с тех пор от них давно не было никаких известий. -- Они утверждают, что у них будет бомба к весне, -- ответил Гровс. -- Я бы не стал на них особенно рассчитывать. Они получили большую фору, когда вместе с.немцами украли плутоний у ящеров. Благодаря этому они сумели быстро сделать первую бомбу. А потом... -- Он покачал головой. -- У России нет необходимой технологической и научной базы, чтобы самостоятельно довести дело до конца. Во всяком случае пока. -- И сколько им потребуется времени? -- спросили сразу трое. -- Ну, я не знаю -- может быть, в пятьдесят пятом году, -- совершенно невозмутимо ответил Гровс. Все снова рассмеялись. Конечно, он понимал, что русские решат проблему гораздо быстрее, но относительно следующего вторника он мог не беспокоиться. -- А японцы? -- спросил Лео Сцилард, словно опасался, что Гровс о них забудет. -- Чего ждать от них? Гровс развел руками. -- Доктор Сцилард, я не имею ни малейшего представления, что вам ответить. Они сумели продвинуться довольно далеко -- в противном случае ящеры не стали бы уничтожать Токио. Но мы не знаем, что сталось с их проектом, сколько ведущих ученых погибло, каковы их дальнейшие перспективы. Не стану вам лгать, нашей разведке почти ничего не известно. Сцилард кивнул. -- Мы понимаем, генерал. К сожалению, люди часто делают вид, что знают гораздо больше, чем в действительности. Приятно видеть, что вы с нами откровенны. Первый комплимент, который Гровс получил от Сциларда за время их совместной работы. Однако генерал пожалел, что не может дать венгерскому физику более уверенный ответ. Японцы тревожили Гровса. До Пирл-Харбора Соединенные Штаты не принимали Японию всерьез: _там живут не белые_. Впрочем, не важно, какого цвета японцы -- белые, желтые или ярко-синие, -- их военные корабли ни в чем не уступают американским, а самолеты даже превосходят американскую авиацию. Да, они маленькие ублюдки с выступающими зубами и раскосыми глазами, но тот, кто думает, что японцы не умеют воевать -- или обладают отсталой военной техникой, -- столкнется с жестокими разочарованиями [Японская военная техника развивалась крайне негармонично. Да, флот. Да, один (на всю войну) очень неплохой истребитель. Но вооружение сухопутных войск оставляло желать лучшего, а воспринимать японские танки как боевые машины мог только безграничный оптимист. -- Прим. ред.]. -- Что-нибудь еще? -- спросил Гровс. -- Да, -- сказал техник, который интересовался, как они вытащат бомбу наружу. -- Как насчет стрелки, на которой написано "этим концом вверх"? -- Какой стрелки? -- удивился Гровс и тут только сообразил, что техник его дразнит. -- Умник, -- проворчал генерал сквозь всеобщий смех. Гровс не обижался. Он прекрасно понимал, что направленные против него выпады помогают команде сплотиться и работать с полной отдачей. До тех пор пока они стараются изо всех сил, он не станет на них обижаться. Он оставил ученых и техников одних, чтобы они могли на свободе посмеяться над ним, и вышел на воздух. Изо рта шел пар. На западе высились побелевшие Скалистые горы. В Денвере уже несколько раз шел снег, но не в последнюю неделю. Гровс рассчитывал, что такая погода продержится еще некоторое время. Ему даже думать не хотелось о том, что придется перевозить Толстую Леди, когда земля покроется льдом и снегом. Впрочем, и эту задачу он решит, если потребуется. На самом деле заставить бомбу двигаться -- не так уж сложно, а вот остановить... Инженерам фараона не приходилось беспокоиться из-за снега. "Повезло паршивцам", -- подумал Гровс. В его офисе, находившемся в научном центре, было довольно холодно. Однако Гровс относился к этому спокойно. Совсем как медведь, собирающийся залечь в спячку, он нагулял достаточное количество жира и мог не бояться холода. Во всяком случае, так он себе говорил. Гровс снял с полки атлас и открыл его на карте Соединенных Штатов. Без самолетов им не удастся доставить бомбу в самое сердце территории, занимаемой врагом. Значит, необходимо отправить ее в такое место, которое находится на границе. Учитывая сложившуюся ситуацию в войне между людьми и ящерами, трудности не казались непреодолимыми. Где они взорвут Толстую Леди после того, как вывезут ее на грузовике из Денвера? Решение будут принимать другие -- его обязанности заканчиваются на погрузке бомбы в поезд. Однако он продолжал размышлять о ее судьбе. Его взгляд постоянно возвращался к одному и тому же месту. Нигде в стране не было такого мощного железнодорожного узла, как в Чикаго. Конечно, ящеры перерезали многие ветки, но до сих пор поезда могли добраться до окраин города с севера или востока. Поскольку в районе Чикаго продолжаются ожесточенные бои, если взорвать там бомбу, погибнет множество ящеров. Он кивнул. Да, Чикаго -- подходящее место. Может быть, _самое_ подходящее. А где взорвать вторую бомбу? Пока не понятно. Оставалось надеяться, что ящеры понесут максимальные потери. * * * Остолоп Дэниелс не первый раз видел, как в Чикаго идет снег. Однажды, в 1910 году -- или в 1911-м? -- во время открытия сезона. Точно он не помнил. Во всяком случае очень давно. Местная команда еще не играла на "Ригли Филдс", матчи тогда проходили на старом стадионе. Впрочем, когда снег идет в апреле, ты знаешь, что скоро все переменится, и погода станет достаточно жаркой и влажной, даже для человека, родившегося на Миссисипи. Но сейчас создавалось впечатление, что зима пришла всерьез и надолго. -- Ни газового, ни парового отопления, -- ворчал Остолоп. -- Нет даже приличного камина. Прошлой зимой было то же самое, порядочная гадость, скажу я вам. Слишком холодно. -- С вами не поспоришь, лейтенант, -- ответил сержант Малдун. -- Хорошо еще, что ящерам это тоже не в радость. -- Тут ты прав. Серьезная причина, чтобы полюбить снег, но у меня почему-то не получается, если ты понимаешь, о чем я. -- Остолоп вздохнул. -- Моя шинель -- неплохая штука, но я бы предпочел гулять без нее. -- Да. -- Шинель Малдуна была не такой новой, как у Дэниелса, и от нее сильно несло нафталином. Возможно, она хранилась где-то еще со времен предыдущей войны. Однако сержант умел во всем находить положительную сторону. -- У нас нет хорошего камина, лейтенант, зато, видит бог, полно дров. -- Это правда, -- кивнул Дэниелс. Каждый второй дом в Чикаго -- а в некоторых районах каждый первый -- был разрушен. И в тех местах, где огонь не уничтожил все, что могло гореть, сохранилось много топлива. Сейчас взвод располагался в одном из таких районов Чикаго: поблизости не осталось ни одного целого здания. С тех пор как началась зима, американцам удалось продвинуться вперед на пару миль. Ящеры прекратили наступление; теперь они только оборонялись. Людям приходилось платить кровью за каждый отвоеванный дом. Впрочем, от холода была еще одна польза -- запах гниющей плоти становился менее отвратительным. Повторяющиеся сражения на одном и том же участке земли привели к возникновению ландшафта, хорошо знакомого Дэниелсу -- и Малдуну -- еще по Франции 1918 года. Даже землетрясение не приводило к таким чудовищным разрушениям, как бесконечные артиллерийские обстрелы. Однако во Франции, стоило выбраться из города, как ты сразу попадал на природу. Конечно, развороченные взрывами поля не радовали глаз, но видеть ужасающие разрушения в местах, где еще недавно проживало столько людей... -- И еще одно, -- заметил Остолоп, -- я больше не верю в привидения. -- Он подождал, пока раздастся несколько удивленных голосов, после чего пояснил: -- Если бы привидения существовали, они бы сейчас орали благим матом, глядя на то, что мы сделали с Чикаго и кладбищами их предков. Однако я не видел ни одного возмущенного привидения -- значит, их не существует. Откуда-то из глубины территории открыла огонь американская артиллерия. Остолоп прислушался к свисту пролетающих над головой снарядов -- ободряющие звуки, совсем не похожие на вой бомб, обрушивающихся на твою голову. Снаряды разрывались примерно в двух милях южнее развалин дома, в котором расположился взвод. Здесь грохот разрывов был едва слышен. Остолоп состроил гримасу. Они с сержантом Малдуном знали причину. -- Газ, -- проговорил сержант так, словно съел что-то тухлое. -- Верно. -- Именно газ стал одной из главных причин, заставивших ящеров приостановить наступление на Чикаго, но у Дэниелса применение отравляющих веществ не вызывало энтузиазма. -- Мы устроили в Чикаго ад -- гибнут и ящеры, и люди. Стоит ли удивляться, что здесь нет привидений? Полагаю, сейчас они боятся нас больше, чем мы их... -- Он почесал в затылке. -- Черт подери, ты помнишь слова песни, которую пел во время прошлой войны Ирвинг Берлин? "Оставайся в родных местах" -- да, правильно. Там еще дьявол говорит своему сыну, чтобы тот не появлялся на земле, поскольку там хуже, чем в аду. Может быть, дьявол знал, о чем говорил? -- Вполне возможно, -- кивнул Малдун. -- Но у нас нет выбора: либо мы делаем то, что делаем, либо ящеры превратят нас в рабов. -- Это точно, -- согласился Дэниелс. -- Кстати, ты мне напомнил -- пора проверить посты, вдруг ящеры придумали какую-нибудь гадость. -- Хорошая мысль, -- отозвался Малдун. -- Между войнами я вошел во вкус, и мне понравилось жить на свете. Хотелось бы продолжить это занятие. Но вам, лейтенант, следует быть поосторожнее. Ящеры видят в темноте, как кошки. -- Да, я помню, -- вздохнул Остолоп. -- Уж не знаю, глаза у них такие или специальные приборы. Не имеет значения. Они видят в темноте, это факт, а как -- не наше дело. Большинство офицеров имели пистолеты 45-го калибра. Остолоп служил сержантом и рядовым слишком долго, не мог привыкнуть к новому оружию и не расставался с пистолет-пулеметом Томпсона. Он немного постоял у развалин дома, в котором расположился взвод, чтобы глаза привыкли к царящей вокруг темноте. Дэниелс не обладал зрением кошки, да и прибора, улучшающего зрение, почему-то никто ему не выдал. Небо полностью затянули тучи, единственным источником света служили тлеющие очаги пожаров -- огромный Чикаго все еще продолжал гореть. Траншеи ящеров начинались примерно в полумиле к югу от позиций американцев. Между ними обе стороны расставили сторожевые посты и натянули колючую проволоку. По странной прихоти судьбы вокруг раскинулись кварталы домов, где жили представители среднего класса. Их развалины делали ничейную землю еще более опасным местом, чем поля Франции в 1918 году, -- для снайперов здесь был настоящий рай. "Как будто война и так недостаточно плоха -- отравляющие газы, танки, снаряды, самолеты, пулеметы и прочее дерьмо, -- думал Остолоп. -- Но нет, ты еще должен опасаться проклятых снайперов, которые только и ждут момента, чтобы всадить тебе в голову пулю, когда ты снимаешь штаны, чтобы облегчиться". Есть вещи, которые никогда не меняются. Один из его дедов воевал за армию северной Виргинии во время войны Штатов -- он тоже жаловался на снайперов. Обходя часовых, Остолоп шел по маршруту, который позволял ему большую часть времени оставаться под прикрытием стен: он не собирался облегчать снайперам жизнь. Он разработал несколько маршрутов для проверки постов и никогда не пользовался одним и тем же более двух раз подряд. И следил за тем, чтобы часовые тоже принимали самые жесткие меры предосторожности. Его усилия не пропали зря. За последние несколько недель ни один из его солдат не пострадал от снайперской пули. -- Кто идет? -- послышался негромкий, но угрожающий оклик. -- Кэп Энсон, -- назвал Остолоп пароль. -- Как дела, Джейкобс? -- Вы, лейтенант? -- Часовой тихонько рассмеялся. -- Уж если вы берете имена бейсболистов для пароля, то почему никогда не выбираете Димаджио, Фокса или Мела Отта, о которых мы столько слышали. Вечно вы называете старичков, игравших в незапамятные времена. Остолоп вспомнил, как впервые услышал о Кэпе Энсоне, еще когда был совсем мальчишкой. Неужели с тех пор прошло так много времени? Ну, если честно, то да. -- Ящерам известно о современных игроках, и они могут вас обмануть, -- ответил он. -- Да, конечно, но и мы можем забыть имена старых игроков, -- заметил Джейкобс. -- И тогда начнем друг в друга стрелять. "Неужели я так же разговаривал со своими офицерами во Франции?" -- спросил у себя Остолоп. Если подумать, именно так и разговаривал. Американские солдаты всегда отличались болтливостью -- с этим не поспоришь. Так было раньше, и с тех пор ничего не изменилось. Стоит только вспомнить, как в дедовские времена называли офицеров. Он вздохнул и сказал: -- Сынок, если ты не хочешь, чтобы твои друзья в тебя стреляли, не забывай пароль, вот и все дела. -- Да, конечно, лейтенант, но... -- Джейкобс забыл об иронии и принялся всматриваться в темноту. -- Что там такое? -- Я ничего не слышал, -- ответил Дэниелс. Однако его голос прозвучал едва слышно. Уши давно служили Остолопу и успели состариться. А Джейкобсу едва исполнилось девятнадцать. Он больше думал членом, чем головой, но слух у него был отменный. Дэниелс убедился, что находится в укрытии. Джейкобс указал направление, откуда доносился звук. Остолоп ничего не видел, но встревожился. Дэниелс выбрал кусок штукатурки размером с кулак и взвесил его в руке. -- Будь готов, парень, -- выдохнул он. Джейкобс приятно удивил его, не спросив: "К чему?" Лишь поудобнее перехватил винтовку и кивнул. Остолоп швырнул кусок штукатурки. Он упал футах в тридцати, ударившись, судя по звуку, о кирпичную трубу. Со стороны ничейной земли застрочили автоматы ящеров, пули ударялись в трубу. Джейкобс и Дэниелс открыли огонь по вспышкам. -- Мы его достали? -- нетерпеливо спросил Джейкобс, вставляя новую обойму в свой "спрингфилд". -- Похоже, гаду конец, -- ответил Остолоп. В ушах все еще звенело от грохота выстрелов. -- К сожалению, далеко не всегда удается так быстро решить проблему. А теперь нужно найти для тебя новую позицию. Мы только что сообщили ящерам, где ты находишься. -- Да, лейтенант, -- сказал Джейкобс. -- Сам я об этом не подумал, но... пожалуй, нужно срочно рвать когти. Дэниелс вздохнул. Он привык мыслить стратегически в отличие от многих других. -- Нужно соблюдать осторожность, -- прошептал он. -- Если мы не прикончили сукина сына, он постарается пристрелить нас. Кажется, там должен быть дом, -- он показал правой рукой на запад, -- до него около ста ярдов. Я попробую туда сбегать. Если ящер начнет в меня стрелять, постарайся заставить его замолчать. -- Да, лейтенант, конечно, -- ответил Джейкобс. Остолопу вдруг показалось, что солдат нарочно меняет слова местами -- видимо, он так развлекался. Дэниелс пополз на животе, словно рептилия, к развалинам соседнего дома. Часть второго этажа уцелела, что делало здание почти уникальным -- отличный наблюдательный пункт, пока ящеры не сообразят, что там кто-то есть. Тогда они вполне могут запустить ракету или даже сбросить бомбу, чтобы уничтожить дом. В нескольких футах впереди кто-то быстро пробежал мимо. Остолоп застыл на месте, но оказалось, что это всего лишь крыса. Воображение быстро дорисовало картину -- толстый довольный зверек, вроде тех, каких он видел в окопах во Франции. Лучше не думать о том, чем они питаются. Ему удалось благополучно добраться до соседнего здания. Ящеры так и не открыли стрельбу, похоже, они с Джейкобсом прикончили вражеского лазутчика. В доме царила тишина. Когда Остолоп начал подниматься по лестнице на второй этаж, она слегка закачалась. Зато из окошка наверху открывался отличный вид. Дэниелс вернулся к Джейкобсу: -- Все в порядке. Пойдем со мной, я покажу тебе твой новый пост. -- После того как солдат устроился на новом месте, Остолоп сказал: -- Я объясню твоему сменщику, где тебя найти. -- Ладно, хорошо, лейтенант, -- ответил Джейкобс. Когда Остолоп во второй раз приблизился к прежней позиции Джейкобса, ящер, устроившийся где-то на ничейной земле, выстрелил в него. Дэниелс упал лицом вниз, над ним со свистом проносились пули и с визгом отскакивали от кирпичных стен. -- Ах ты, подлый маленький ублюдок, -- пробормотал Остолоп, нажимая на курок, чтобы дать понять ящеру, что он все еще здесь. Противник принялся стрелять в ответ. Несколько минут они обменивались длинными очередями, а потом Остолоп отступил; ящер, наверное, тоже. "Ладно, ящер, -- подумал Дэниелс. -- Летом ты имел преимущество. А теперь, когда наступили холода, мы вышвырнем твою чешуйчатую задницу из Чикаго. Подожди и сам увидишь". * * * Тосевитский птенец перекатился по полу лаборатории, которая стала его домом с тех самых пор, как Томалсс начал о нем заботиться. Прошло некоторое время, и детеныш перекатился снова, а потом еще раз. И все три раза в одном направлении. Томалсс пришел к выводу, что он начинает понимать, что такое _направление_. Его ужасно интересовал любой прогресс, поскольку маленькое существо развивалось очень медленно. По стандартам Расы птенцы тосевитов вообще не должны были превращаться в Больших Уродов, оказавшихся удивительно опасными противниками. Если бы детеныши тосевитов оказались в изоляции от тех, кто за ними ухаживает, ни один из них не выжил бы. У Расы сохранилось немало историй о диких птенцах, вылупившихся из яиц, о которых забыли, и успешно доживших до взрослого возраста, -- многие такие рассказы имели вполне достоверные подтверждения. Среди тосевитов аналогичных историй он почти не встречал, и они больше походили на легенды, чем на факты. Что-то зашуршало -- маленькое существо взяло в руку кусочек целлофана, случайно оказавшегося на полу. Томалсс быстро наклонился и вытащил мусор изо рта тосевита. -- Это несъедобно, -- сказал он строгим голосом -- во всяком случае он надеялся, что голос прозвучал строго. Детеныш рассмеялся. Все, что попадало ему в руки, он засовывал в рот, и Томалссу приходилось постоянно за ним следить. "Просто удивительно, почему все Большие Уроды не отравились и не задохнулись", -- не уставал повторять Томалсс. Он взял птенца на руки -- опять весь мокрый. Томалсс отнес его на стол, где лежали куски ткани, впитывающие (хотя бы частично) влагу. Детеныш довольно залопотал. Иногда Томалссу казалось, что эти звуки напоминают щелканье и шипение языка Расы. Конечно, если бы птенец находился среди Больших Уродов, он бы издавал совсем другие звуки. Похоже, тосевиты обладают лингвистическими способностями. После того как Томалсс закончил мыть птенца, тот принялся издавать воющие звуки, означавшие, что он хочет есть. Томалсс дал ему пососать из бутылочки, а потом принялся ходить взад и вперед, держа детеныша на руках. Маленькое существо безуспешно сражалось со сном. Наконец Томалсс удовлетворенно вздохнул и положил птенца на мягкую подстилку, где тот спал. -- Хвала Императору, -- пробормотал Томалсс, поскольку птенец при этом не проснулся. С тех пор как он начал ухаживать за маленьким тосевитом, Томалсс стал измерять свое свободное время его сном. Даже в тех случаях, когда Томалсс покидал лабораторию, он всегда носил на поясе монитор. Если Большой Урод начинал кричать, ему приходилось срочно возвращаться и успокаивать его. К сожалению, никто не мог заменить Томалсса -- только он обладал необходимыми умениями. Не успел он на несколько шагов удалиться от подстилки, на которой лежал птенец, как другой психолог, самец по имени Тессрек, постучал когтями по дверной ручке, показывая, что хочет войти. Томалсс разрешил, и Тессрек тут же спросил: -- Как сегодня обходится с тобой юный тосевит, _мать_? -- И он приоткрыл рот, показывая, что шутит. Томалссу его шутка смешной не показалась. Он уже много раз слышал ее от своих коллег. Многие из них, как и Тессрек, заимствовали слово "мать" из того тосевитского языка, который знали лучше. Получалось, что Томалсс не просто самец, который несет яйца, но еще и тот, у кого вылупился Большой Урод. -- У существа все в порядке, спасибо. Оно становится более подвижным и разумным. Впрочем, Томалсс прекрасно понимал: тосевитскому птенцу еще далеко до того, на что способен птенец Расы в тот момент, когда раскалывается скорлупа яйца. Однако насмешка коллеги над птенцом была равносильна неуважению к научным трудам Томалсса, и он приготовился защищать свою работу изо всех сил. Теперь рот Тессрека приоткрылся иначе -- он демонстрировал отвращение. -- Какое вонючее маленькое существо, -- заметил Тессрек. -- Ну, ты исчерпал все свои комплименты? -- холодно осведомился Томалсс. Они с Тессреком имели одинаковый ранг, что усложняло дело: поскольку ни один из них не должен был демонстрировать формальное уважение, им никак не удавалось скрыть взаимную неприязнь. Томалсс продолжил: -- Мои хеморецепторы не воспринимают никакого сильного запаха. Возможно, я просто привык. -- Не совсем правда, но Томалсс не собирался откровенничать с Тессреком. -- Вероятно, все дело в том, что ты вынужден проводить столько времени рядом с маленьким тосевитом, -- ответил Тессрек. -- И это притупило восприятие твоих хеморецепторов -- или даже уничтожило их. -- Вполне возможно, -- не стал спорить Томалсс. -- Пожалуй, ты прав, я провожу здесь слишком много времени. Мне даже не удается систематизировать собранные данные. -- Он обратил оба глазных бугорка на Тессрека. -- Кстати, ты мог бы отлично подойти на роль моего помощника. -- Я? -- Тессрек даже отпрянул назад. -- С какой стати? Должно быть, ты сошел с ума. -- Вовсе нет, коллега. Разве не ты занимался изучением тосевитского самца Бобби Фьоре, чьи совокупления с тосе-витской самкой, доставленной на наш корабль в исследовательских целях, и привели к появлению этого птенца? У тебя есть -- как говорят Большие Уроды? -- да, семейная связь, именно так. -- У меня нет никаких связей с уродливым маленьким существом! -- сердито ответил Тессрек. -- Тосевитский птенец -- твоя проблема и твоя ответственность. И в случае необходимости я готов повторить свои слова высокому начальству. Прощай. -- И он быстро вышел из лаборатории. У него за спиной Томалсс широко открыл рот -- иногда у шуток тоже бывают зубы. Он сделал свое предложение, чтобы заставить чесаться у Тессрека место под чешуей, до которого никак не добраться. Но сейчас после некоторых размышлений Томалсс понял, что это очень даже неплохая мысль. Ему необходима помощь в работе с тосевитским птенцом, и Тессрек -- самая подходящая кандидатура на роль его заместителя. Продолжая смеяться, он взял телефон и связался со старшим психологом. Глава 17 Сэм Игер ходил взад и вперед по вестибюлю военного госпиталя. Умеют ли местные врачи принимать роды? Большинство пациентов госпиталя -- мужчины... Откуда у врачей необходимый опыт? Возможно, медики принимали роды у своих жен? Только на это и оставалось надеяться. Из операционной донесся сдавленный крик. Игер так сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони, прикусил губу и ощутил во рту солоноватый вкус крови. Это кричала Барбара, изо всех сил стараясь вытолкнуть ребенка в мир. Ему ужасно хотелось быть рядом с ней, взять за руку, сказать, что все будет хорошо. (Пожалуйста, Господи, пусть все будет хорошо!) С другой стороны, он знал, что либо расстанется с завтраком, либо упадет в обморок, если увидит, как мучается его жена. Он начал ходить еще быстрее, сожалея, что у него нет сигареты, чтобы хоть немного успокоиться и занять руки. В южной части Миссури ему удалось выкурить несколько трубок, там выращивали табак. Но как только он узнал, что Барбара должна со дня на день родить, он тут же вернулся в Хот-Спрингс. Роберт Годдард отпустил его -- теперь Сэм перед ним в долгу. Барбара вновь закричала, теперь уже громче. Мужчина не должен слышать, как мучается его жена. Но что ему оставалось делать -- в операционную его не пускали, а достать где-нибудь бутылку виски и напиться... Нет, он не мог так поступить. Нужно оставаться здесь и набраться терпения. В некотором смысле сражаться даже легче. Во время боя опасность грозит ему лично, и у него есть возможность хотя бы частично контролировать ход событий. А сейчас он ничем не мог повлиять на происходящее. Может быть, хуже всего было то, что он не слышал слов врачей и медицинских сестер, до него доносились лишь крики Барбары. Он не знал, должна ли она так кричать, все ли идет нормально или возникли осложнения? Никогда еще Сэм Игер не чувствовал себя таким беспомощным. Он сел на жесткий стул и попытался расслабиться, словно ему предстояло выйти с битой против знаменитого подающего, способного швырять мяч с огромной силой. Он постарался отрешиться от всего, закрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов. Сердце перестало колотиться с бешеной быстротой. "Так-то лучше", -- подумал он. В следующее мгновение Барбара издала новый звук, нечто среднее между криком и стоном. Казалось, она пытается сделать огромное усилие -- приподнять автомобиль, например. Сэм вскочил на ноги, забыв о бесплодных попытках расслабиться. Еще немного, и он превратится в мяч, посланный твердой рукой Хэнка Гринберга. Барбара вновь и вновь издавала странный пугающий звук. Потом, примерно на минуту, наступила тишина. -- Пожалуйста, Господи, пусть с ней все будет в порядке, -- пробормотал Сэм. Он не умел молиться; обращаясь к Богу, он просто просил его о том, что ему больше всего хотелось получить. И в следующее мгновение раздался пронзительный сердитый вопль, значение которого не вызывало сомнений: "что это за место и какого дьявола я здесь делаю?" У Сэма подогнулись колени, но, к счастью, он стоял рядом со стулом, и неожиданно оказалось, что он сидит. Вращающиеся двери распахнулись. Из операционной вышел врач, успевший снять марлевую повязку с лица; на белом халате виднелись следы крови. В одной руке он держал небрежно свернутую сигару, а в другой -- самое маленькое существо из всех, что Сэму доводилось видеть. Врач протянул сигару Сэму. -- Мои поздравления, сержант, -- сказал он. -- У вас родился замечательный мальчик. Я его еще не взвешивал, но думаю, он потянет на семь с половиной фунтов. У него все пальчики на руках и на ногах и хорошие легкие. И чтобы доказать его правоту, ребенок громко завопил. -- Б-б-б-б... -- Сэм сделал глубокий вдох и заставил себя говорить внятно: -- Как Барбара? С ней все в порядке? -- Она отлично справилась со своей задачей, -- улыбаясь, ответил врач. -- Вы хотите на нее взглянуть? -- Когда Игер кивнул, доктор протянул ему ребенка. -- Вот. Почему бы вам не взять своего сына? "Своего сына". От этих слов у Сэма вновь едва не подогнулись колени. Он засунул сигару в карман брюк и несмело протянул руки к ребенку. Врач показал ему, как следует держать младенца, чтобы головка не болталась, как рыба, вытащенная из воды. Теперь он мог пройти через двери, которые совсем недавно были для него закрыты. В операционной пахло потом и уборной; сестра уносила ведро с какой-то гадостью. Да, процесс появления человека на свет выглядит не слишком привлекательно. Сын пошевелился на руках Сэма, и тот едва его не уронил. -- Давай его сюда, -- велела Барбара, лежавшая на операционном столе. -- Мне показали его всего на пару секунд. Голос ее звучал едва слышно. Да и выглядела она не лучшим образом. Лицо побледнело и осунулось, под глазами появились темные круги. Кожа блестела от пота, хотя в операционной было прохладно. Сэм решил, что если он сыграет два матча в один день при тридцатиградусной жаре и девяностопроцентной влажности, то будет выглядеть примерно так же. Сэм показал Барбаре ребенка. Улыбка, появившаяся у нее на лице, на время прогнала усталость. -- Дай его мне, -- попросила она, протягивая руки. -- Если хотите, можете его покормить, -- сказал врач из-за спины Сэма. -- Пожалуй, лучше не откладывать. Теперь мало искусственно вскормленных детей. -- Наверное, вы правы, -- ответила Барбара. -- До войны большинство моих приятельниц не кормили детей грудью. Бутылочки казались всем удобнее и гигиеничнее. Но теперь их негде взять... -- Она сдвинула простыню, накрывавшую верхнюю часть ее тела. На мгновение Сэма удивило, что она обнажила грудь перед доктором. Потом он посоветовал себе не быть идиотом. Не следовало забывать, что этот человек помогал их ребенку появиться на свет и для него не осталось никаких тайн. Барбара приложила сына к груди. Малыш знал, что нужно делать. В противном случае люди давно бы вымерли, как динозавры. Мальчик тихонько причмокивал -- совсем как теленок или поросенок на ферме, где вырос Сэм. -- Как вы решили его назвать? -- спросил врач. -- Джонатан Филипп, -- ответила Барбара. Сэм кивнул. Не самое необычное имя -- в честь его отца и отца Барбары, -- но и не самое худшее. Если бы родилась девочка, они назвали бы ее Кэрол Паулетта, в честь своих матерей. -- Жаль, что мы не можем сообщить нашим родителям о рождении внука, -- сказал Сэм и добавил: -- Проклятье, неплохо бы сообщить им о нашей свадьбе или хотя бы о том, что мы живы. Я и сам не знаю, что стало с моими родителями; насколько мне известно, ящеры оккупировали Небраску в самом начале вторжения. -- А я бы хотела, -- заявила Барбара, сев и обернувшись простыней, как тогой, -- чего-нибудь поесть. У меня такое ощущение, будто две последние недели я копала траншеи. -- Никаких проблем, -- заверил ее доктор. И тут же в операционную вошла сестра и вкатила столик, на котором стояли тарелка с большим бифштексом и двумя печеными картофелинами, еще одна с тыквенным пирогом и две большие чашки. Показав на чашки, доктор извинился: -- Я знаю, в них должно быть шампанское, но мы налили вам наше лучшее домашнее пиво. Считайте, что это жертвоприношение войне. -- И он подкатил столик поближе к Барбаре. Поскольку жена продолжала кормить Джонатана, Сэм взялся за вилку и нож, иногда отрезая по кусочку мяса и для себя. Ему еще никогда не приходилось кого-нибудь так кормить. Барбара радостно улыбалась ему -- для нее это тоже было в новинку. Она действительно сильно проголодалась, еда исчезла с тарелки с поразительной быстротой. Домашнее пиво, как доктор и обещал, оказалось вкусным и довольно крепким. -- Если алкоголь попадет в молоко, Джонатан, наверное, опьянеет? -- Вполне возможно, -- ответил врач. -- И будет крепче спать. Не думаю, что вас это огорчит. "И как мы будем жить в одной комнате, -- вдруг понял Сэм, -- мужчина, женщина и ребенок". Впрочем, другие люди как-то справляются -- значит, и у них все будет в порядке Потом он вспомнил, что ему необходимо вернуться в Миссури. Он решил, что это нечестно по отношению к ним с Барбарой, но не знал, что с этим можно сделать. Нет, не совсем так. Он знал. Знал, что ничего сделать нельзя. Барбара закончила есть, и сестра унесла поднос. Сэм стал ждать, когда она вернется к Барбаре с креслом на колесиках, но потом сообразил, что из-за отсутствия электричества лифты не работают. -- Барбара не сможет подняться по лестнице, -- запротестовал он. -- Она справится, -- возразил врач. -- Люди гораздо сильнее, чем кажутся на первый взгляд. Впрочем, мы не позволим ей подниматься по лестнице. Мы с вами, сержант, сумеем донести вашу жену. И они решили эту задачу при помощи пожарной переноски, приспособленной для медицинских целей. Когда они поднялись на четвертый этаж, оба задыхались. -- Если бы не торжественность события, я бы предпочла подняться сама, -- сказала Барбара Она решила сама добраться до их с Сэмом комнаты. Правда, она с трудом ковыляла и так широко расставляла ноги, словно последние двадцать лет провела в седле. Страха вышел из своей комнаты посмотреть, что делается в коридоре. Раскраска его тела оставалась неизменной -- он все еще считал себя капитаном корабля. Для него не существовало официальной раскраски американского пленного. Он быстро подошел к сестре, которая держала на руках ребенка. Она невольно отступила на шаг, словно хотела защитить мальчика. -- Все в порядке, -- быстро сказал Сэм. -- Мы друзья. Пусть посмотрит на Джонатана. Сестра с некоторым сомнением показала Страхе мальчика. Сэм заметил, что ящер смутился. -- Это тосевитский птенец? -- спросил он на своем шипящем языке. -- Маленький, а не Большой Урод. -- И он широко открыл рот, радуясь собственной шутке. Барбара ответила на его родном языке: -- Капитан, этой _мой_ птенец, и он совсем не уродлив. -- И она кашлянула в знак подтверждения. Игер также кашлянул, показывая, что согласен со словами жены. С точки зрения грамматики предложение было построено несколько нестандартно, но Страха его понял. -- Семейные привязанности, -- сказал Страха, словно напоминая себе. -- Уверяю, я не хотел вас обидеть. По тосевитским меркам он настоящий образец красоты. -- О чем он говорит? -- поинтересовался врач. -- Он утверждает, что у нас получился хорошенький ребенок, -- ответил Сэм. Он скептически относился к искренности Страхи, но ящер занимал слишком высокое положение, чтобы с ним спорить. К тому же -- если не считать несколько преувеличенных представлений о собственных достоинствах и значимости, характерных для многих ящеров, -- он был неплохим парнем. -- Ходить я могу, но стоять на одном месте трудно, -- сказала Барбара по-английски. -- Мне нужно прилечь. Она с трудом преодолела последние метры и открыла дверь в комнату. Сестра последовала за ней с ребенком на руках. Но прежде чем Барбара успела скрыться за дверью, появились Ристин и Ульхасс, пожелавшие взглянуть на ребенка. Они вели себя вежливее, чем Страха, но их явно распирало любопытство. Когда Джонатан открыл рот, чтобы закричать, Ристин воскликнул: -- У птенца нет зубов! Как он будет есть, если у него нет зубов? Барбара закатила глаза. -- Если бы у ребенка были зубы, он не смог бы питаться моим молоком, -- с чувством ответила она. -- Верно! Вы, тосевиты, сами кормите своих птенцов, -- задумчиво проговорил Ульхасс. -- Не сомневаюсь, что вы сделаете все необходимое для этого маленького -- кстати, он самец или самка? -- существа, выдающегося представителя своей расы. -- Спасибо, Ульхасс, -- сказала Барбара, -- но если мне придется простоять на ногах еще минуту, я превращусь в лежащего представителя своей расы. И она вошла в комнату, которую они с Сэмом теперь будут делить с сыном. Сестра внесла ребенка. -- Если потребуется какая-то помощь, позови меня, -- сказала она и вручила ребенка Барбаре. -- Удачи тебе, милая. -- С этими словами она ушла, закрыв за собой дверь. Сэму, несмотря на заверения сестры, вдруг показалось, что он, его жена и их ребенок остались единственными людьми во всем мире. Он вздохнул. Сумеет ли он справиться с такой ответственностью? Затем он сообразил, что задает бессмысленный вопрос. Ведь Джонатан и Барбара останутся здесь, а он вернется в Миссури. Барбара положила Джонатана в кроватку, которую Сэм купил в комиссионном магазине в Хот-Спрингс. Колыбелька была совсем маленькой -- хотя после ее появления в комнате стало не повернуться, -- однако ребенок не занял и половины отведенного ему места. Барбара с тихим стоном опустилась на кровать. -- С тобой все в порядке, дорогая? -- с тревогой спросил Сэм. -- Думаю, да, -- ответила она. -- Но я не уверена. Мне еще не приходилось рожать детей. Неужели я должна чувствовать себя так, словно по мне проехал паровой каток? -- Я знаю об этом еще меньше, чем ты, но если верить моей матери, именно так и должно быть. -- Хорошо. Мне хочется немного отдохнуть, пока ребенок спит, а потом, если он не проснется, я бы приняла душ. Благодарение небесам, источники дают нам горячую воду -- никогда еще я не чувствовала себя такой грязной. Это была тяжелая работа. -- Я люблю тебя, милая. -- Он наклонился и поцеловал ее в щеку, а потом повернулся и сурово погрозил пальцем Джонатану. -- А ты, парень, помолчи немного. -- Он рассмеялся. -- Вот, я уже показываю нашему сыну, кто здесь босс. -- А это и так ясно -- он. -- Барбара закрыла глаза. Сэм уселся на единственный стул, имевшийся у них в хозяйстве, а Барбара почти сразу заснула. Ее медленное, глубокое дыхание странным образом сливалось с быстрыми, неровными вдохами Джонатана. Ребенок спал беспокойно, постоянно ерзая, иногда принимался сосать простыни или одеяло. Периодически Игер подходил, чтобы на него посмотреть. Он пытался понять, на кого похож Джонатан, однако ни к какому определенному выводу так и не пришел. Ребенок казался ему каким-то сплющенным. Даже голова. Впрочем, врач и сестры ничего не сказали, значит, все в порядке. Примерно через час Барбара потянулась и сказала: -- Он похож на маленького ангела, правда? Пойду, помоюсь. Постараюсь долго не задерживаться. Если он проснется, возьми его на руки. Сэм об этом как-то не думал. Он собирался покинуть Барбару на неопределенный срок, но она женщина. Считается, что именно женщины должны ухаживать за детьми. А что он будет делать, если Джонатан заплачет? Джонатан заплакал. С минуту он лежал тихо, пофыркивая и постанывая, а потом завыл, как сирена, предупреждающая о налете авиации. Сэм подхватил его на руки, стараясь поддер